ВЕЩЕСТВО РЕГИОНАЛЬНОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ
В ПОЭЗИИ: ВЛАДИМИР БАШУНОВ
Понятие «вещество существования» имеет истоком прозу А. Платонова, закреплено в трудах исследователей его творчества, по крайней мере, однажды (и без кавычек!), использовано в исследовании творчества поэта – И.Анненского [1]. Применительно к региональной литературе понятие «вещество существования» позволяет описывать онтологию регионального самосознания, переводить элементы регионального быта из области антуража и колорита в сферу бытия.
Вещество существования демонстрирует согласованность вещи и духа. У А. Платонова это – архитектура, литьё, мелиорация, гончарное и кузнечное искусство (не только ремесло), – словом, всё то, что способно переводить природное вещество в материю цивилизации, внося в мир изменения, свидетельствующие о наличии человеческого существования.
Итак, в мире А.Платонова, даже если речь идёт об уездном городке, вещество существования производится, а в созданном поэтом Башуновым мире, обусловленном в том числе и региональной ментальностью, вещество существования пребывает в природе, либо добывается – охота, рыбалка, сбор грибов и ягод, заготовка дров, наконец, обработка земли и сбор урожая. Всё это носит благой характер, когда удовлетворяет потребности семьи, рода, является местом приложения молодых сил и т.п. Та же самая деятельность становится преступной тратой вещества существования, когда приобретает, так сказать, промышленные масштабы. Так, в стихотворении «В лесосеке» заготовка леса – почтенная, не лишённая красоты и юношеской романтики работа: «С топором да пилою…/ и пока молодой,/ пахнуть потом, смолою,/ ночевать под звездой» [2, с.85]. Однако, когда «топор да пила» сменяется множеством бензопил, а масштабы лесозаготовок превышают разумные пределы, вещество существования разрушается: как кедр, так и лес в целом уходят: «что ни год, / теснит леспромхоз – / топоры, матюги, бензопилы» [3, с.258].
|
|
|
Лес в поэзии В. Башунова является мощным средоточием вещества существования. Разумеется, смысл поэтического комплекса «лес» этим не ограничивается. Так, лес – это локус творчества, место, «где свободней помыслы и речь», он (лес), как утверждает У.Эко, – «метафора художественного текста»[3, c.14], область производства рифмы, ведущей происхождение согласно пушкинской версии от нимфы Эхо. Рифма же – часть вещества поэтического существования. В творчестве Башунова лес – главное событие жизни, средоточие вещества существования в том числе и в его региональной специфике. У Башунова лес – есть «овеществление» мышления, поведения, ценностных ориентиров, имеющих региональную окраску, а истоки этих проявлений уходят в недра алтайской и сибирской ментальности.
|
|
|
У Башунова лес – это смысловой аналог мифологемы Алтай. Согласно содержащемуся в топониме мифопоэтическому смыслу, Алтай – это центр, обладающий качеством высоты и пояс, соединяющий евразийские степи с территориями Центральной Азии. Эти качества – центр, высота и опоясывание-ограждение присущи башуновскому лесу и сообщают ему признаки региональной онтологии.
Лес – делимитатор регионального пространства, которое помещается «там, за лесом» и обеспечивает замкнутость, родственную замкнутости сказочного пространства. Функция леса – быть сторожем, он «постоит, сторожа над плечом», охраняя думы и пространственную неприкосновенность. В региональной литературе поэтика границы, её фильтрующей способности, мотивы пересечения границы (посещение иных мест) – один из ключевых моментов. Особый интерес составляет корпус стихотворений Башунова и других поэтов, где поэтическая рефлексия рождается в ситуации посещения иных мест – столицы, берега моря, других городов и стран. Однако эта, весьма симптоматичная группа текстов, нуждается в отдельном рассмотрении.
У Башунова лирический герой находится внутри круга, опоясанного лесом, время здесь течёт иначе, чем реальное, это сказочное замкнутое время: «там, за соснами», – «я останусь молодым». Это место надёжно ограждено лесом от власти реального времени: «Лодку лёгкую креня,/ Жизнь играть со мною станет,/ Душу вынет,/ сердце ранит,/ сна лишит…/ а не достанет/ там, за соснами, меня!» [3, с.131]
|
|
|
Итак, лес как центр и пояс обозначает локус души поэта, в нём, как в чеховском вишнёвом саде, остаются души покинувших этот мир близких: «И снится мне, что я в бору:/ Я с мамой ягоду беру»[3, с.76]. Наделённый качеством высоты («Бор чист, прохладен и высок»), лес сопрягает два мира: «Шевелятся могутные корни,/ выбираясь из тёмных глубин./ И два мира, скудельный и горний,/ сопрягаются в образ един» [3, с.240].
Лесная дорога, которая относительно деревьев расположена горизонтально, в лесу Башунова ведёт вверх: «там есть и лесная дорога,/ небесной дороге сродни» [3, с.261]. Дорога в лесу у Башунова не бывает непроходимой, в ней поэт воплощает идею благого пути: «Ты пройдёшь, и ты полюбишь/ эту лёгкую ходьбу./ Где-то ягоду пригубишь./ Где поклонишься грибу»[3, с.174].
Маркером нижней границы в лесу служат грибы, их следует искать «в траве и в тени»: «Мох взбугрился – ищите во мху./ Лист упал – вы и лист поднимайте./ Вот и весь мой сюжет./ Понимайте,/ как хотите./ А небо – вверху!»[3, с.49]. Место обитания грибов четко ограничено – это низ. В лесу, посещаемом детьми грибов нет, только ягоды. Семантика грибов в мифопоэтической традиции, где «гриб имеет фаллическое значение <…>, а так же символизирует, плодородие, долголетие, силу, пищу. Кроме того, гриб символизирует небо, гром, молнию, ураган. Согласно некоторым поверьям, вши, черви, мухи, лягушки, змеи могут принимать обличье грибов» [4, с.130]. В народных поверьях грибы часто соотносятся с нечистыми животными и растениями, тема грибов бывает окружена атмосферой табуирования, интерес к грибам мог квалифицироваться «как проявление испорченности и бесстыдства» [5, с.757]. Понятно, почему в лесах, доступных детям, у Башунова грибы не упоминаются, только ягоды. Однако у поэта есть довольно плотный корпус текстов, где грибы упоминаются в самых разных контекстах: их собирают, заготавливают, едят («И сдвинутый горделиво венец молодого груздя…», «Грибной год», «Итак, наготовим на зиму варенья…», «Похвала деревенской картошке», «Тихий ангел», «Сюжет с отклонением, или как собирать грибы»).
|
|
|
Расположенные в самых нижних и даже подвальных этажах леса, грибы, подвергнутые культурному (кулинарному) преобразованию, способны воскресить дух леса: «Помешались на грибах!/ Тесно будет в погребах,/ а зимою в пирогах / дух лесной восстанет./ Зашевелится, живой,/ Опахнёт ручьём,/ травой/ и кудлатой головой/ в притолоку грянет!»[3, с.50].
Лесной дух наделён вполне вещественным существованием, вплоть до имеющего богатую родословную антропоморфного образа леса «с кудлатой головой». «Дух лесной», так же как и «Дух дикой ягоды» – другие имена Genius loci, сосредоточенного в лесу.
Среди всех упоминаний грибов в стихотворениях Башунова по имени назван только груздь, этот вид и его подвиды действительно считаются в Сибири основным грибом. Например, в тщательно прописанной картине постного рынка в Москве в повести И. Шмелёва «Лето Господне» – изобилие сушёных грибов, а солёных, среди которых можно было бы найти груздь, вовсе нет. Следует отметить, что упоминание региональных продуктов питания и местной кухни, имеет прямое отношение к веществу регионального существования в некотором, буквальном даже, смысле. Не увлекающийся гастрономией поэт В. Башунов упоминает ограниченное число гастрономических объектов, каждый из которых наделён региональной знаковостью: грибы, картошка, пельмени; минимальное летнее овощное меню – помидоры, лук, огурцы; минимальное детское меню – молоко и каша. И особенное место занимает колба, которой посвящено отдельное стихотворение – инструкция, как собирать её, как приготовить и есть.
В стихотворении «Колба» упомянут алтайский топоним Ажи, предполагается движение в поисках колбы снизу вверх, в гору, в согласии с общей картиной преобладания вертикали в ландшафтах поэта. В стихотворении используется местное название черемши или лука победного (Allium victoralis L.) . После выполнения пошаговой инструкции: «перебрать колбу,/ потолочь колбу,/ посолить колбу» можно приступать к ритуальному поеданию регионального продукта ради откровения регионального зрения: «Как у нас судьба – / соснова изба,/ золота тайга,/ хмель да таволга./ А сена в лугах!/ А луна в снегах!/ Над рекой обрыв – / сердце на разрыв: / глянешь вдаль да вширь –/ видно всю Сибирь!» [3, с.138]. Местное название растения вызывает к жизни местные варианты произнесения некоторых слов. В целом картина замыкается на регионе с маркерами: место, еда, речь. Взгляд «вдаль да вширь» далее Сибири не простирается, её границы совпадают с границами видимого, т.е. этого мира в противовес невидимому, тому, другому, само существование которого с точки зрения региональной мифологии проблематично. Вследствие этого в пределах региональной культуры центростремительные силы выступают как основа организации культурного поля, а центробежные – как траектория бегства, с возможной положительной, впрочем, перспективой, если речь идёт об устроении литературной судьбы.
Иными словами, внутри региона литераторы больше ориентированы друг на друга, даже как агенты интертекстуальных связей, чем на центр, находящийся за пределами региона. Ближние влияния оказываются сильнее, чем дальние. Литература обнаруживает готовность производить тексты по принципам натурального хозяйства: свой сонет (Г. Панов), свой венок сонетов (Г. Панов), свой свободный стих (И. Мордвинов и поэты новейшего времени) и т.д. При этом редкие формы могут существовать в одном экземпляре, т.к. этого достаточно, чтобы заполнить свободную клетку в поле региональной литературы.
Показателем же самостоятельности у сильного поэта становится его приверженность органической традиции. У Башунова это русская классика во главе с Пушкиным, это может быть и крестьянская поэзия, фольклор.
Для поэта, состоявшегося внутри региона, как случилось это с Владимиром Башуновым, знаковым может быть признано свойство, названное в пределах этой статьи «веществом регионального существования». Вместилищами этого вещества в предметном мире поэта выступают лес, грибы, ягоды, колба. Их "культурные пары" – огород, картошка, в свою очередь, – региональные обстоятельства, которые кодируют отношение поэта к миру, и заслуживают отдельного рассмотрения.
Примечания
1. Кихней, Л., Ткачёва, Н. Иннокентий Анненский: Вещество существования и образ переживания. – М., 1999.
2. Башунов, В.М. Избранное: Стихотворения. Этюды. – Барнаул, 2005. – 352 с.
3. Эко, У. Шесть прогулок в литературных лесах. – СПб., 2003. – 285 с.
4. Маковский, М.М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках. Образ мира и миры образов. – М.,1996. – 416 с.
5. Топоров, В.Н. Семантика мифопоэтических представлений о грибах // Топоров, В.Н. Исследования по этимологии и семантике. Т.1. – М., 2005. – С.756-812.
Л.Ф. Шелковникова
ОСНОВНЫЕ МОТИВЫ И ОБРАЗЫ
В ЛИРИКЕ ВЛАДИМИРА БАШУНОВА
Памяти безвременно ушедшего от нас поэта
посвящается
Владимир Башунов – один из тех российских поэтов, творчество которых неразрывно слито с родной землей, к телу которой он прирос корнями своего лирического «Я» и ощущает ее как часть самого себя. Алтай для Башунова – это не просто малая родина, это «живица» его пророчества и всей его судьбы.
Поэтическое творчество Владимира Башунова началось с детства, писать стихи он начал еще в школе села Турочак Горно-Алтайской области. Студентом принял участие во Всесоюзном фестивале молодых поэтов. Первый сборник его стихов «Поляна» вышел в 1970 году, в год окончания Барнаульского государственного педагогического института, филологический факультет которого выпустил целую плеяду талантливых словесников, среди которых и поэты – Иван Жданов, Борис Каин, Владимир Торшин, и писатели – Анатолий Кирилин, Виктор Горн, и, наконец, учителя-словесники, а также преподаватели вузов Алтая и России. Творческое становление Башунова поэта пришлось на ту эпоху, которую по праву можно соотнести с очередным «веком» русской поэзии вслед за «золотым» и «серебряным». То было время, когда увлекались литературой, поэзией, бардовской песней. Это было время литературных вечеров, собиравших полные залы молодежи. Это была благодатная пора, которая сыграла важную роль в рождении литературных звезд Вознесенского, Ахмадуллиной, Евтушенко, Рождественского и многих других, своеобразный поэтический ренессанс, соотнесенный с политической эпохой «хрущевской оттепели». Именно в эту пору и расцвел поэтический дар Башунова, начавшийся с романтического поиска «начала пятого»:
Я не стану смотреть под ветер,
а пойду я по белу свету:
может слаться,
что, где-то спрятанное,
отыщу я начало пятое.
«Пятый элемент» башуновской поэзии – это, может быть, только интуитивно осознанное им стремление к «слиянию неслиянного» (из мыслей А. Аннинского о Лескове), подсознательное желание слить «мечту с действительностью». Но, в отличие от романтического мотива разлада, в Башунове-поэте не ощущается раздвоения, внутреннего противоречия. Для него органично сосуществуют два разнонаправленных движения: «от земли» и «к земле»: в стихотворении «Отшельник» образом кедра, «повидавшего и радость, и горе», который «ни о чем уже не хлопочет» и «никуда не стремится», представлено внутреннее сопротивление «бесполетности» и «каменной силе»:
Гордый конь ли вдали проскачет,
горький зов ли вдали проплачет –
кедр скупое молчанье хранит.
Только корни расходятся криво,
только хвои тяжелая грива
и не может лететь... и летит!
В 90-е годы Владимир Башунов активно включается в литературно-критическую деятельность, пишет статьи, эссе, выступает на радио – читает Пушкина, создав целый цикл бесед о Пушкине, бывает в школах, беседует с учащимися, к которым его часто приглашают. В 90-е годы выходит его книга «Этюды о Пушкине». Это – вне всякого сомнения – «что-то стоящее», своеобразное эссе, сплав литературно-критической мысли поэта с глубокими раздумьями о жизни, о России, о мире и человеке, о том, как надо жить. «Велико незнание Пушкина среди всеобщего знания Пушкина», – пишет Башунов в начале книги, перефразировав известное изречение Гоголя в «Выбранных местах…» («Велико незнание России посреди России»). Пушкин для Башунова это тоже «живица», сок дерева, которым лечат раны, образ который важен для поэта, недаром один из своих сборников он назвал именно так – «Живица» (Москва, 1983).
«Авось» – один из последних сборников поэта, который вышел в июле 2003 года в числе одной из книг библиотеки журнала своеобразного литературно-художественного приложения, в рамках которого уже вышли три книги, и поэтический сборник Владимира Башунова – четвертая. Литературное приложение к журналу «Алтай» – это событие! Авось, прорвемся!? Через крах русской культуры 90-х, через социальную униженность тех, кто в России всегда был властителем дум, через дурман попсовой литературы, заполонившей книжные прилавки, наконец, через творческую депрессию...
Сборнику «Авось» предшествовал другой – «Полынья», название которого странно переплетается с названием первого – «Поляна». «Поляна» для Башунова – это то место, которое соотносится с отдыхом, добром и теплом, а также с тем, что питает и вдохновляет:
Напьюсь воды и в тень войду,
и отдохну, а в полдень
я на поляну набреду,
где ягода вся на виду,
и туесок наполню.
(Сон)
«Полынья» же ассоциируется прежде всего с холодом, несмотря на то, что это то единственное место, которое не замерзло и храни тепло.
Вода, не схваченная стылью,
парит и черной глубиной
пугает, обдавая пылью
стеклянной, то есть ледяной.
(Полынья)
В творчестве Башунова отражен духовный путь России: 60-е и 90-е годы XX века. Две России, «два плача, два счастья, две доли...» («Береза, дорога»). Вся башуновская поэтическая палитра – акварель, мягкие, немного размытые очертания того мира, в котором и которым он и живет. В его стихах нет надрыва, нет отчаяния, нет бурной и буйной радости. Скорее это мир тонкого лиризма, спокойным, то мягким и светлым, то темнеющим фоном льющегося из скромных уголков души поэта:
Вот и ягода с печалинкой,
с холодинкою вода.
Гуси к берегу причалили,
разбрелись в лугах стада.
Цвет башуновской лирики органично слит со звуком. Редкие пронзительные звуковые образы разрешаются в мягкие спокойные созвучия:
Бор листом и хвоей выстелен,
в соснах вспышки янтаря.
Это я стою под выстрелом
золотого сентября.
(Акварель)
Поэтическая акварель Башунова – это тонкой мягкой кистью запечатленная природа и душа Алтая, «жаль моя», как сказал об этом мире Башунов, так и назвав один из самых полных своих сборников (1988 г.). «Жаль» – сострадание, печаль, грусть. Толкованием этого слова Башунов предваряет свой сборник, давая тем самым читателю ключ к своему творчеству.
Одной из важнейших тем в поэтическом мире Башунова является и тема матери, пожалуй, самая трогательная и лиричная из всех. МАТЬ в его стихотворениях – это не просто образ женщины, которая дала с жизнь, окружила лаской, теплом, воспитала, выучила, – это еще и огромной силы обобщающий образ-символ того, что без пафоса можно назвать родиной, в которую врос корнями, которая тебя питает и успокаивает, которая лечит и возвращает к жизни в самые тяжелые минуты. В стихотворении «Полдень», посвященном сестре Тоне, отчетливо проявляется образ матери-оберега:
Притомились. Бросили тяпки.
Повалились в июньский цвет.
На постиранной чисто тряпке
разложила мама обед...
Рябчик свистнул. Валежник охнул...
Не раскрыть утомленных глаз.
Мама снимет тихонько кофту
и прикроет заснувших нас.
Тот же мотив прослеживается и в триптихе «Три обращения к детству»:
Пропадал ли за малиной,
припадал ли у ручья,
видно, маминой молитвой
сберегалась жизнь моя...
Проносил себя, ликуя,
у воды и у огня. ...
И не слышал поцелуя,
сберегавшего меня.
Лирический мир поэта пронизан образами-символами. Наиболее важными и интересными для понимания поэтики Башунова являются образы дерева, дома, птицы и коня. В этом лексическом ряду рассматривается определенный мотив: сросшись навеки с родной землей, домом, семьей, уйдя в родную землю глубокими корнями, живет в поэтической душе желание воспарить над землей, ощутить всю волнующую прелесть свободы и неотмирности. Показательно в этом смысле стихотворение «Всадник». Два противоположных стремления лирического героя отражены и в особой ритмической и интонационной структуре текста:
Прогибается дорога,
пролетает верховой.
Нету черта, нету Бога –
только ветер вихревой...
...Непутевая натура,
опрометчивый разбег!
Задохнувшись от аллюра,
бросит повод человек.
Станет конь в траве высокой,
в тишине и красоте,
на желанной,
на далекой,
на мучительной черте...
Упругой ритмикой, горячим стремлением, бесстрашием проникнуты строки мастерски «сделанного» стихотворения. Эффект затихающей стремительной скачки создан не только на уровне лексики, но и на уровне ритмической структуры текста. «Желанная, далекая и мучительная черта» — это тот самый «пятый элемент», «начало пятое», образ которого пронизывает почти все стихи. Это и «подступивший апрельский искус катиться по тонкому льду» («Березовый сок»), это «озеро купавье» и «зеленое купанье» («Купанье»), это желание, которое воспринимается как «счастье, равное страданью//раствориться в мире до конца» (Санный путь в березах»), и таймень, который ходит в речке Ульмень («Таймень»). Образ птицы и скакуна – это то заветное, что хранится как особая кладезь в тайных уголках души.
То, что связывает с землей и домом – это «путы», но не те, которые осознаются как неволя, а те, которые удерживают, оберегают и спасают:
Спасибо за путы эти
родине и судьбе.
За то, что на белом свете
есть дорога к тебе.
Есть встречи,
есть расставанья.
И это в моей крови
Щемящее сочетанье
осени и любви.
(«Осенний этюд с птицей и всадником»).
Башунов – не из тех поэтов, которые легко подстраиваются и перестраиваются, что дает возможность «быть на коне» во все времена. Спокойная акварель его стихов нет-нет да и прорвется затаенным больным сознанием творческой невостребованности и бесприютности, которая, впрочем, была родной сестрой всех русских поэтов.
Налетели гуси на меня
и шипят, и щиплют длинновыи,
со двора (не ко двору?) тесня,
серые да злые...
Россию 90-х Башунов ощущает как «жизнь, опрокинутую вверх дном» («Столько думок в голове толпится...»), в которой «без материнского догляда //все пошло рывком да кувырком...». Но внутреннее стремление к гармонии: «...а душа, взыскуя, ищет лада // и бредет по углям босиком» — основано все-таки на вере в Бога, в Матерь Божью, в которой, как в истинной матери, ощущается сила оберега.
Тема Бога в творчестве Башунова занимает особое и, пожалуй, самое сокровенное место. Не поминая Бога всуе, он обращается к нему в минуты особых прозрений и раздумий, прямо и непрямо ощущая Его присутствие во всем: в родной природе, в таинстве русского быта, в любви ко всему сущему. Например, в стихотворении «Какая снежная зима», образ январского леса соотносится с таинством православных церквей («сугробы» — «купола»).
С образом Бога связана и попытка осознания пути, судьбы, предназначения и веры в лучшее, в то «авось», которым всегда жила русская душа:
В судьбе, освященной страданьем,
любовью, трудом и сраженьем,
дорога была испытаньем,
береза была утешеньем.
Иные ль нам выпали боги?
Сдержи подступившие слезы:
за тою березой — дороги,
за тою дорогой – березы...
(«Береза, дорога»)
Обращаясь к Богу в самые сокровенные минуты своих творческих откровений: «Да хранит тебя небо, сын!» — Башунов на ранних этапах своего творчества осознавал Бога как единство всего святого на земле. В это единство он включал немного — мать, дом, родную природу, жену, детей, творчество — и одновременно все... В «Обращении к сыну», одном из самых трогательных поэтических откровении, созданном как своеобразное заклинание, Башунов завещает сыну сокровенное:
Я судьбе твоей не судья,
а завет у меня один:
кровь моя, жаль моя, жизнь моя,
да храни эту землю, сын!
Основываясь на простой, гармоничной вере в Бога, естественно и не специально осознанной, Башунов постепенно приходит к вере-покаянию:
Все чужие проступки – во мне,
все мои прегрешенья – со мною.
Хорошо быть на белом коне,
нелегко устоять под виною.
(Вина)
Обращение к Богу сопровождает и те печальные раздумья поэта, которые связаны с судьбами друзей, близких, в которых, как в зеркале, отражается судьба не только России, но всех «великих народов». Уже осознанной верой проникнуты строки обращения к Богу как высшей истине, дарующей веру и надежду:
Дай нам Бог не изувериться,
рук до срока не сложить.
Есть еще кому довериться.
Есть еще о чем тужить.
(Полночное пение)
Самым ярким, пожалуй, выражением веры как спасения является стихотворение-септет «Последняя милость», в котором мир осмыслен поэтом как особая сила, дающая жизнь и дарующая как особую милость веру:
И этой спасительной верою,
да поздней калиной, да вербою
пасхальной – на самом краю,
за краем, — да светом особенным
во взоре, открытом и совестном,
да чем еще? – жив и стою.
И, наконец, в 90-е годы Бог осознается Башуновым как миротворец, а желание веры познается не умом, а сердцем:
Разве сердце не плачет тайком
о любви, о надежде, о вере?
Разве Бог открывает пинком
двери в мир или райские двери?
Поэтике Башунова часто свойственно обращение к русской народно-песенной строфике, к фольклорности, к сказочным героям и персонажам:
Еду-еду, а следу нету.
Вырастаю, а сладу нету.
И берет меня мама за руку.
И ведет меня мама за реку...
(сб. «Поляна»)
Поэтический язык Башунова отличается неспешностью и раздумчивостью казалось бы простой, даже обыденной русской разговорной речи. Без выспренних фраз, не отличаясь высотой и изыском стиля, простыми словами Башунов создает мир высокой лирики, создающей образ величавого единства человека с миром и Богом.
Мир природы, любовь, березы, дороги, мать, женщина, детство – все эти образы и составляют палитру башуновской лирики. Но что же все-таки, незримо, но явно, в каждом слове, интонации присутствует надо всем, сверх всего? Думается, что Родина, Россия-матушка... Именно ее образ «мучительно, несвязанно проступает между строк...» (Акварель»), именно она в образе сороки «зовет... голосом вкрадчивым с тех июльских полян» («Седьмой день или похвала сороке»). В стихотворении «Память» естество боли и переживания, как и органика тихой грусти пронизывают строки, посвященные героизму и подвигу русского солдата, русской женщины. Отсутствие пафосности только усиливает глубинность и истинность лирического переживания. Русская славянская душа проявляется в строчке, интонации, звуке:
За семью за печатями,
за семью за печалями,
возле самой беды,
ниже красной звезды,
на траве между плит,
опершись на гранит,
то ли облако спит?
то ли воин сидит?
Он сидит – не вздохнет.
Мать глядит – не всплакнет.
Тень на тень набежит –
глубь земли задрожит...
В «Трактате о русском снеге» Башунов подчеркивает слияние в одном образе – образе снега – всего, что воспринимается поэтом как Русь, Россия:
Как нераздельны: снег, Россия,
сугроб, снегурочка, снегирь...
И родина моя,
стихия
великоснежная – Сибирь.
«Память духа» как «наследство суровых прадедов» –осознается Башуновым то, что принято называть патриотизмом. Патриотизм поэта проявляется прежде всего в том, что трогательно звучит как своеобразное признание:
Мы все язычники.
В нас предки живут.
Нас трогают до слез
полуопущенные ветки
полуоснеженных берез.
Тема Родины осознается Башуновым прежде всего как тема дома. Одним из самых ярких в поэтическом отношении стихотворении является стихотворение «Крыльцо». Весь текст этого стихотворения – это развернутая метафора: крыльцо – дом – родители – родина Прием олицетворения – «крыльцо мое, как верный брат, идет за мною вслед» создает ту нравственную основу, которая и является смысловым стрежнем всего стихотворения.
В «Гадком утенке» звучит мотив таланта, который нуждается в поддержке, в опоре. Тоже, наверное, больная тема... и не только Башунова. Удивительная фольклорная напевность первых строф погружает читателя в атмосферу плача, зова:
Не сорочьим крылом по ветру,
не в сорочке – нагой – по миру.
По дворам, по углам, мимо ли...
Не казнят, подразнят – милуют.
Кинут камень вослед – стерпится.
Был – и нет. Только след стелется.
Только след, точно свет в полночи.
Был – и нет. Только зов – помощи!
Авторская модель мира Башунова выстроена на любви ко всему сущему, любви к родной земле, к дому, семье, друзьям и женщине-матери.
Э.П. Хомич
БАШУНОВ: О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ,
ИЛИ НЕЧТО ОБ АССОЦИАТИВНОСТИ
ПОЭТИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ
Для постижения писателем своего времени есть разные способы. Один из них – метафора. В лирике Башунова основная метафора – метафора памяти. Она моделирует мир, через ее призму отражается все, что входит в поле зрения поэта. Ретроспектива и перспектива, наложенные друг на друга как при «двойной экспозиции», создают особую объемность пространства жизни в ее движении, а на волнах её памяти рождается метафора «серебряный ковшик памяти» – особая удача поэта. Если хотите – гарант его таланта.
«Я серебряный ковшик памяти поднимаю к сухим губам».
Сейчас на расстоянии (аберрация памяти в этом случае неизбежна) представляется, что жизнь 60-х была шумно литературной, киношной и театральной. «Молодость», «весна», «оттепель»… Слова имели тогда не политический, а, в большей степени, эстетический смысл.
«Тогда не знали слов с оглядкой, и новизной пленяла жизнь».
«Праздники детства» – время «полетов во сне и наяву», «когда деревья были большими», тогда «жил певчий дрозд» и «цвет граната» имел значение. «Доверчив, весел, молод», Башунов именно в эти годы вошел в молодую литературу. Вошел вслед за Евтушенко, Вознесенским, Рождественским, Ахмадуллиной, с турочакского крыльца шагнув сразу в большую литературу.
«Только-только выбежал из детства и еще не понял ничего».
Кто-то посчитает, что некорректно вписывать имя Башунова в такой ряд пиететных имен. Но как к месту и кстати встал в этом ряду наш земляк. Для нас, соучастников его жизни, поэтический дар сокурсника был реальным фактом. Рождение поэта на глазах разрушало детское представление о поэтах как о небожителях. Мы видели, из чего растут стихи и как рождается поэзия, что называется, воочию… Тогда авторитеты поэзии известны были по именам, и только немногие знали их по книгам. Эти книги сел читать студент Башунов. С тех пор они незримо и зримо присутствуют в его поэтических сборниках в интонациях, «толпятся» в аллюзиях, реминисценциях. Книги для Башунова, как и для Пушкина, прежде всего друзья. Они не предают, не меняют убеждения, не изменяют идеалам. Уважение к ним воспитано временем личностного роста поэта.
Середина и конец шестидесятых – исток и предтеча поэзии Башунова. Фактор времени представляется важным, так как «сила воплощения» дана его лирике от пресловутых шестидесятых, пронесшихся как единый миг молодости. Стихотворения поэта сохраняют эстетику этого короткого десятилетия: нежность и хрупкость стиха, «веселую дружественность», кураж молодости, чувство товарищеского локтя. Шестидесятники держались кругом, кучно, могли постоять за себя, друг за друга и были настолько же бесстрашными, насколько были бесшабашными. Думалось, так будет всегда. Это потом откроется, что у поэтов дела обстоят ничуть не лучше, чем у нотариусов (как заметит классик), и что отзовется в стихах: «излукавленное слово» ударит «пострашней ружья». Стихотворения последних лет изобилуют намеками на эти мотивы, на академическом языке это называется аллюзиями биографического контекста.
Дай нам Бог не изувериться,
Рук до срока не сложить.
Есть еще кому довериться.
Есть еще о чем тужить.
(Полночное пение)
Старею, что ли?
Сам не знаю,
Себя в себе не узнаю.
Все реже к сердцу допускаю.
Все легче руку подаю.
(«Старею, что ли?..»)
Друзья мои нынче далеко,
А встречи все реже: дела.
(«Друзья мои нынче далеко…»)
Пришла пора иных законов
Не то что в юности моей?
Все шире, шире круг знакомых.
Все уже, уже круг друзей.
(«Старею, что ли?..»)
Но тем не менее, «дружбу сотворил Бог»!
Тема дружбы получит мотивное развитие во всех сборниках поэта, поскольку друзья, товарищи составляют в его лирике референцию шестидесятых-семидесятых годов. Даже, когда друзья-соперники «переболеют» идеалами юности, они, идеалы, останутся для поэта главной жизненной ценностью и составят аксиологическую парадигму его поэтических сборников. Лирика Башунова – «бесконечная саморефлексия», которая обнаруживает и мир, и автора в мире. Повышенная рефлективность объясняет еще одно свойство его лирики – диалогичность, диалог текстов, что постулировано стихотворением «Диалог». Здесь диалог оформлен по драматургическому принципу и имеет ролевую функцию. Стихотворение по аналогии отсылает к некрасовскому стихотворению «Поэт и гражданин»: перекличка текстов в их структурной организации, программной установке. Авторское кредо в обоих случаях заявлено как манифест. Лирический герой нуждается в общении, оно опять-таки привито временем его молодости, отмеченной повышенной коммуникабельностью. Может быть поэтому, стихотворения, имеющие форму монолога, внутренне отступают от этой формы: «Два плача, два счастья – две доли…» В этом плане обращает на себя внимание и ряд автором обозначенных в заглавии «двоиц» и «троиц»: «Две души», «Две трети», «Три дождя», «Наше лето – три рассвета».
Монолог может разрушаться реминисценцией полемического содержания. Например:
реминисценция пушкинских стихов «Ученых много – умных нет, Знакомых много – друга нет» в строках Башунова «Все шире, шире круг знакомых. Все уже, уже круг друзей». («Старею, что ли? »)
«Я останусь молодым…» Строчка программная и (быть может, даже невольно) полемически реминисцентная, если вспомнить есенинское: «Я не буду больше молодым».
Референция времени, в первую очередь, объясняет ассоциативную энергию и ассоциативную поэтику его стихов. С ними и связаны аллюзии биографического контекста. Их реализация имеет филологические корни. Каждый сборник поэта – уроки филологии. Здесь речь не о «Моих университетах» и не о сумме знаний, полученных за партой. В программных вещах роль «собирательного опыта» сыграла «библиотека поэта». Книги «толпятся» в лирике поэта, он их называет, к ним отсылает, указывает на них в эпиграфе. Книги вступают в диалог, их названия угадываются. Поэзия Башунова имеет контекст книжной культуры. Заметки на полях, карандашные пометы и записки «по поводу» на книгах, им прочитанных, говорят о серьезной работе поэта «над собой». Художественное воплощение помет и заметок на полях читатель легко отыщет в книжных источниках поэтического вдохновения, составивших реминисцентный ряд сборника. Библиотека Башунова – тема отдельного исследования. Однако нельзя не указать на пространство универсальной библиотеки, что составляет специфику поэзии Башунова и характеризует ее как поэзию книжную. В отличие, скажем, от Есенина, с которым его иногда сравнивают.
Сборники поэта, бесспорно, выделяет филологическое наречие. Это уже другой «пучок ассоциаций», так сказать, следы филологического образования. Перефразируя Чехова, скажу, что наш брат филолог не может это не отразить и не испытать еще раз чувство благодарности к автору и не выразить удивления: «У-у, как стал писать Башунище!» Стихи его, чем дальше, тем более цитатны, в том смысле, что имеют матрицу классического стиха, а потому интонационно образны: и пушкинское настроение («Уж небо осенью дышало»), и тютчевская грусть («Мой друг, почему ты не слышишь и не понимаешь меня?»), и лермонтовский пейзаж («Когда волнуется природа»). С преимущественным преобладанием пушкинского ряда реминисценций. В одном случае это задано эпиграфом, авторской отсылкой, сноской или посвящением, в другом – ролевой цитатой или реминисценцией, в третьем – музыкой и ритмом классического стиха, «блаженным мурлыканьем» какого-нибудь перифраза. Одновременно стихотворение может входить в единое смысловое поле с другими произведениями Пушкина. Этюды о Пушкине – не случайность в творчестве Башунова. Это итог и результат художественных исканий поэта Башунова и факт его личной биографии. «Визитка» зрелости. Рискну сказать, что лирика Башунова имеет пушкинскую энергетику. В «Этюдах о Пушкине» поэт признается, что еще в школьные годы испытывал «радость чтения» от пушкинских текстов. «Такого чтения, вглядывания и вдумывания хватит на всю жизнь – не только отдельному человеку, но – всей России» («Этюды о Пушкине»). И стихотворения, и судьба Пушкина вплетены в ткань творческого подтекста его лирики, она имеет в качестве философской подосновы – пушкинскую концепцию дружелюбия, залог величия и самостоянья человека. Словами самого поэта можно сказать, что «это и не любовь уже, а нечто иное: как будто бьется в тебе второе сердце, имя которому – Пушкин!» («Этюды о Пушкине»). Отсюда ощущение присутствия в лирике Башунова как вечного спутника (или светлого человека в противовес черному человеку?) – Пушкина. Впрочем, не только ощущение, но и притяжение пушкинского слова:
Выпьем, что ли; где же кружка?
С нами Пушкин и старушка,
Что торгует молоком.
(Круговая порука)
«Уроки Пушкина», «Мой Пушкин», «Ай-да, Пушкин, сукин сын» – это вполне и о Башунове. Помню, как радовался Володя удачной строчке Леонида Ершова – «как просто Пушкина убили» и вспомнил о ней в «Этюдах».
Роль цитат в лирике поэта исключительно велика. Цитата как раз тот механизм, который раскручивает реминисценцию. Очень часто цитаты текстов-источников своей энергией «поддерживают» смысловое поле стихотворений Башунова. Например, стихотворение «Пожелание» рождается из строчки известного русского романса, вынесенного в эпиграф:
А ведь правда – хризантемы отцвели,
Отцвели, отмиловались, все, увы.
И шумливые разбойнички-шмели
Разлетелись – до другой теперь травы.
До цветов других.
До юности другой,
До поры, как время весело помчит,
Как поедет Гром Иваныч под дугой –
Засверкает, заплескает, забренчит.
(Пожелание).
Стихотворение «Суета» – поэтическая вариация и интерпретация строки пушкинской «На свете счастья нет, но есть покой и воля», тоже заявленной в эпиграфе:
Счастья нет, неужели не будет
Ни покоя, ни воли ни в чем?
Среди пестрых мелькающих буден
Не блеснет утешенье лучом?
И, как загнанный зверь на охоте
Или нищий с дырявой сумой,
Проклянешь все и вся
На излете
Силы, памяти, жизни самой?
Стихотворение по интонации мало мажорное, его можно было бы рассматривать в аспекте безысходности, если бы не риторичность. Риторичность – еще одна примета стихов Башунова. Прежде всего, она функционально позитивна в выражении авторской точки зрения и в этом отношении имеет тенденцию к усилению особенно в полемических и дискуссионных полях. Своеобразный способ актуализации диалогичности.
Как видим, эпиграф явился отправной точкой лирического сюжета, похоже, что замысла в точном значении и не было. Под напев старинного романса «выплеснулся» сюжет («Пожелание»), рожденный здесь и сейчас под впечатлением, срифмовавшим стихотворение в одном случае, и под внутренний рефрен – в другом:
Здесь ничего б не помешало
Присесть к пеньку и начертать:
«Уж небо осенью дышало»…
Когда бы знать, как продолжать.
(«Вершится таинство в природе…»)
«Там есть мотив» – пушкинская строчка – не только эпиграф к стихотворению «Мотив», но и пушкинское благословение:
Над светом детства промелькнувшим.
Над чистым звуком горловым.
Над всем прекрасным, да минувшим, да живым.
В общем, «что-то слышится родное» в тексте, сотканном из реминисценций. Конечно же, не о вторичности идет речь, а о памяти «хороших стихов», когда текст в тексте живет, что позволяет говорить об особом типе поэтического мышления писателя, авторского стиля, в формировании которого не последнюю роль сыграли начитанность, литературная образованность. Авторский стиль, то есть то, как видит писатель мир, как ощущает связи со всем и всеми, кто населяет его мир, и тональность выражения этой связи. Стиль в данном случае – это гораздо большее, чем совокупность приемов и принципов. А именно: музыка стиха, которую поэт слышит прежде, чем рождается тема или концепция, – то, что обеспечивает в конечном итоге «пения тонкую нить». Чтоб понятой быть, повторюсь: память другого текста придает особую, ассоциативную, тональность стихотворениям Башунова. Заметим: диалог текстов работает в диалоге с читателем, если им замечена та или иная реминисцентность. Таким образом поэтические сборники Башунова несут в себе память культуры.
Светлое стихотворение «Светлая роща» тонировано хрестоматийно известной строчкой «печаль моя светла»:
Мне грустно, но грусть не помеха
моя никому – и не в счет.
Гуляет хмельная потеха.
Порожнее время течет.
(Светлая роща)
Интертекстуальность стихов Башунова лежит, как говорится, на поверхности, имеет визуально выраженный уровень. На этом основании рождается ответное читательское чувство – «наш человек», «наш брат, филолог». Темы поэтического творчества срослись с автобиографической темой, поэтому неудивительно, что современники (сокурсники, в частности) поэта воспринимают их как свою биографию.
От первого сборника «Поляна» (1970), с выходом которого в одночасье поэт стал последним шестидесятником и первым семидесятником, до сборника «Третья стража» (2004), в котором связь времен таки не порвалась, пролегла линия жизни. Узелки на ней – знаковые темы. Темы не в смысле материала, знания фактов, а интонация поэта – что именно он слышит, то, что его побуждает писать, то есть музыка, предшествующая стиху. Замкнулась связь времен. «Все свое ношу с собой», и в памяти, и в сердце.
Жизнь играть со мною станет,
Душу вынет,
Сердце ранит,
Сна лишит…
(Сравните с пушкинским стихотворением «Дар напрасный, дар случайный»)
Сердце к ночи занеможет,
Память к ночи заболит.
(«Как задует к ночи ветер…»)
Разве сердце не плачет тайком
О любви, о надежде, о вере?
(«Правда справдится – разве не так…»)
Темпоральная ось, ось времени, – путь от «Поляны» к «Третьей страже». Первый и последний сборники на темпоральной оси маркируют творчество поэта как движение. В их стихах есть память сердца, которая, как известно, «сильней рассудка памяти печальной», потому и «виноватится сердце, болит». «А без сердца и совести нет». Настоящее подсвечивается розовыми бликами воспоминаний, но оно и горчит. Память, совесть, сердце, душа, вера, надежда, любовь в поэзии Башунова, если говорить метафорическим языком, – однокоренные слова. Помнить – это и значит для него любить. Любовь как память. Как у Пушкина: «Любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». В синонимическом ряду слов главное – сердце. И в жизни, и в творчестве. Не уронить достоинство и сохранить здоровым сердце – не простое дело для поэта. Чаще всего поэты в России умирают от разрывающей сердце любви к родине и печали о том, что с ней и с нами происходит. «Пушкин оставил нам много прекрасных заветов. В том числе быть патриотом». «Быть патриотом» – этому завету следовал отдельный человек и поэт России Владимир Башунова.
Улыбнись, чтоб не помнить тягот,
И улыбкою сердце тронь.
Можжевеловых синих ягод
Я насыплю в твою ладонь.
(Можжевеловые ягоды)
А душа, взыскуя, ищет лада
И бредет по углям босиком.
(«Сколько думок в голове теснится…»)
Я-то знаю, как рвется и стонет,
Отдираясь от леса душа.
(Краснолесье)
Все, что любовью овеяло нас,
Детские дни осветило,
Не выставляла душа напоказ,
Но суеверно хранила.
(Мальвы и золотой шар)
Пространственно-временная организация стихов поэта, как правило, открытая, незамкнутая. В нее входит и личное пространство лирического героя, «мир суверенный» – простор одиночества, когда поэту надо побыть одному. В качестве «места действия» часто угадывается дом (метафора Родины), но в качестве обязательных его атрибутов указаны распахнутое окно, ставенки, незапертые двери, и обычно завершает архитектуру такого «дома без хозяина» (в значении термина М. Бахтина) крыльцо-крылечко («Крыльцо»). Открытость текста рождает особую интонацию поэта, интонацию собеседности, сопричастности ко всему происходящему:
Не тикая, идут часы мои
В кругу природы, родины, семьи.
Все сблизилось, сплелось.
(Мои часы)
Жизнь поэта идет своим ходом, меняются события – любовь, создание семьи, рождение детей и др. – об этом пишутся стихи, но когда они напишутся, отольются в форму – выйдут за рамки биографии и среди читателей отыщутся двойники-читатели. Прогнозируется это в точке оси координат диалога. Движение жизни по темпоральной оси обостряет желание быть услышанным, понятым:
Когда-нибудь,
Забыв про возраст,
Не разбирая грязь и студь,
Сойдемся в круг на дальний возглас,
На ясный свет – когда-нибудь.
(«Есть в шипящих кольцах дыма…»)
Да голос еще выручает.
Да память еще бережет.
(Озеро)
Многие стихи этого ряда адресованы близким людям. Они содержат «некоторое количество разговоров» – с одноклассницей или сокурсником, братом или сестрой, женой или сыном и дочерью. Это, так сказать, биографический реминисцентный ряд. В них прямые адресаты, посвящения и обращения к ним документированы. Жанр стихов, как и их адресаты, названы автором. Однако стихотворные посвящения не похожи на стихи в альбом. Это опять-таки стихи о времени и о себе, и о тебе, читатель. Есть в них то, что можно назвать полифонией времени. Времени, которое ушло безвозвратно. Времени, которое осталось навсегда в подкорке.
Мне снится озеро купавье
И над кувшинками в цвету –
Твое зеленое купанье,
Твои ладони на лету.
(Купанье)
И снится мне, что я в бору:
Я с мамой ягоду беру.
(Сон)
У меня душа печальная
Без тебя, товарищ мой.
(Обида)
Земля станет темной, оплывшей…
Но каждою клеткой своей,
Не сдавшейся,
Неостывшей,
Я все буду помнить о ней!
(«Завидная доля черемух…»)
Память – центробежная тема поэзии Башунова, ее центростремительные «силы»: родительский дом, детские места, малая родина, круг друзей… «дым Отечества и дом»:
Эти горенки,
Эти ставенки…
За избою плывет изба.
Я серебряный ковшик памяти
Поднимаю к сухим губам.
(Гость)
Стихотворение «Гость», строчки которого мы процитировали, выстраивается на подтекстах лирики Рубцова, его реминисценции, отсюда берет начало метафора «серебряный ковшик памяти» Башунова.
При таком понимании функций реминисценций особый интерес вызывает лирический пейзаж Башунова. Поэтический мир создается на языке пейзажа, который является оттиском лирического переживания, овнешвлением чувств лирического героя. Функция пейзажа, это понятно, состоит в том, чтобы создать хронотоп, но это еще и способ передачи настроения. В этом плане мы имеем пример «тихой лирики», а то, что от суеты – между строк:
Как мучительно, несвязно
Проступает между строк
Все, что всуе было сказано
И чему приходит срок.
(Акварель)
Мотивы природы – привычное явление для сборника Башунова, однако чистота доминанты жанра пейзажа в них не выдерживается: в характере лирического переживания преобладают аналитическое или элегическое начало. Именно они определяют контекст поиска лирическим героем нравственного идеала и выбора пути, а об этом, собственно, и говорится в так называемых «картинах природы»:
Выбираю путь окольный,
Уклоняюсь от шоссе
– клеверовый,
белоствольный,
в подсыхающей траве.
(Окольный путь)
И дятел, последние вести
Отстукивающий на сосне …
живет и вокруг и во мне.
(«И сдвинутый горделиво…»)
Как правило, в таких стихах ведущим является прием параллелизма, к примеру:
И ветер набежал.
………………………
И стало легче жить.
Психологический параллелизм в зарисовках природы используется исключительно для того, чтобы передать мысли, размышления лирического «я».
По аналогии это напоминает тургеневские «Записки охотника», где охотник, хоть и бродит по лесу с ружьем, но не использует его по назначению: он погружен в себя, анализируя, что происходит с ним под впечатлением открывшихся картин, при этом ощущает себя частицей окружающего его мира и изучает этот мир. Он созерцает, наблюдает, но при этом сосредоточен на себе и мысленно беседует с единомышленниками, что отражает эмоциональный интеллект поэта и его внутреннюю работу, лирически окрашенную – свойства медитативной лирики:
Свистит малиновка. И снова
Доносится издалека
За шорохом хвои сосновой
Студеный трепет родника.
Бреди себе, смотри и слушай,
Сверни туда, куда свернешь,–
На родине не тронут душу
Ни слепота, ни хворь, ни ложь.
(На родине)
Я люблю эту странную область,
Этот мир полуснов, полугрез,
Где на всем еще светится отблеск
Твоей жизни – улыбок и слез.
Сосны тихим баюкают шумом.
Льется пения тонкая нить.
Нет конца моим грезам и думам,
Нет желанья из них выходить.
(«Я люблю эту страну область…»,
цикл «Отблеск»)
Вершится таинство в природе.
Уже незримая рука
В лесу,
На речке,
В огороде
Всего коснулася слегка.
(«Вершится таинство в природе…»)
Когда волнуется природа,
Волнуется душа народа…
(Природа)
Волнует тайна жизни той земли –
Как свод ночной, как сны, как время оно.
(«Как прихотливо движется рука…»)
В поэтических сборниках есть и пейзажные зарисовки, сделанные по образцу и подобию живописи («Акварель», «Этюд», «Осенний этюд с птицей и всадником», «Апрельский пейзаж», «Зимний рисунок», «Портрет с тополем», «Бобровский этюд»). Кстати, нельзя не услышать в подтекстах перечисленных лирических пейзажей ассоциативные строчки и Окуджавы: «Живописцы, окуните ваши кисти…», «Вы рисуйте, вы рисуйте. Я потом, что непонятно, объясню». Далее эту цепочку можно продолжить уже другими цитатами, например, Заболоцкого:
Любите живопись, поэты!
Лишь ей, единственной дано
Души изменчивой приметы
Переносить на полотно.
(Портрет)
В контексте восприятия эта цепочка бесконечно продолжаема, так как имплицитный ряд реминисценций шире эксплицитного. Пушкинский, например, эксплицитный. Заболоцкий, осмелюсь предположить, – имплицитный. Его полного контекста наш автор может даже и не знать.
При таком подходе интересно сравнить «Можжевеловые ягоды» Башунова и «можжевеловый куст» Заболоцкого (стихотворение называется «Я увидел во сне можжевеловый куст»). Это как раз тот имплицитный случай, когда можжевеловый мотив, объединивший тексты, сочетает в себе функции психологического параллелизма, композиционного кольца, создания настроения. В примере с Заболоцким нельзя не упомянуть об интересе поэтов и к истории «Слова о полку Игореве». Если это случайность, то опять-таки реминисцентная.
Движение реминисценций совершается в контексте творчества и в контексте восприятия. Факторы влияния на восприятие могут быть разными: читатель-современник, сокурсник, общие уроки филологии, совпадает круг чтения, одно филологическое поле и т.п. Создается прецедент для определения реминисцентной типологии лирики Башунова: аллюзии биографического ряда, авторские реминисценции, бессознательные реминисценции.
Возвращаясь к разговору о пейзаже. Стихи с картинами природы не статичные, полотно изображения в них не застывшее, напротив, есть динамика внешняя – природная и внутренняя – интроспективная. Созерцаемый пейзаж – носитель поэтического переживания. Не более того, но и не менее того. Тонкий рисунок достигается акварельным эффектом.
Акварель как материал воплощения памяти, материализация ее проявления – излюбленный прием поэта, «пастельная» метафора» времени. На мой взгляд, очень важная для автора характеристика пейзажных этюдов. Не случайно стихотворением с таким названием поэт открывает сборник «Авось». Как не случайно и то, что последний сборник поэт обозначил как сборник стихотворных этюдов.
Акварельное мировосприятие поэта-художника – восприятие живописца, чьи краски не агрессивны, спокойны в выражении лирического настроения. Все это создает единый, цельный образ лирического героя. Лирический герой Башунова полон доброжелательства к миру, «где жизнь, точно светлая роща, полна и любви, и труда», приемлет суровую норму бытия и не ропщет на жизненные законы.
Органика и гармония лирического «я» столь ощутимы, что тексты всех стихотворений – воспринимаешь как целое полотно – одно большое стихотворение.
Литература
1. Башунов, В. Полынья: стихи. – Барнаул, 1998. – 112 с.
2. Башунов, В. Этюды о Пушкине. – Барнаул, 1999. – 72 с.
3. Башунов, В. Авось: стихотворения. – Барнаул, 2003. – 304 с.
4. Башунов, В. Третья стража = Tertium vigilia: стихотворения, этюды. – Барнаул, 2004. – 143 с.
5. Башунов, В. Избранное: стихотворения, этюды. – Барнаул, 2005. – 352 с.
6. Шелковникова, Л.Ф. Основные мотивы и образы в лирике Владимира Башунова // Региональный компонент в школьном образовании. – Барнаул, 2006. – С.120-129.
7. «Серебряный ковшик памяти…» (тема детства и отчего дома в творчестве В.М. Башунова) // «Центральная универсальная молодёжная библиотека г.Барнаула им. В.М. Башунова» – Барнаул, 2008.
II . О ПРОЗЕ
Л. А. Беломытцева
Дата добавления: 2020-01-07; просмотров: 414; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!