Речи, обосновывашее справедливость войны. 13 страница
(33) Кроме того, прежде чем помыслы воплотятся в слова и дела, необходим совет. Совет может и не воплотиться в делах, но они не могут существовать без него. Без совета невозможно обойтись по крайней мере до тех пор, пока не задумают что-то вовсе безрассудное. Замыслы великих дел почти всегда секретны; раскрывать их рискованно, и они мало кому известны до тех пор, пока поступок не совершен. Например, полезный совет Цинцинната во время великих бурь и кризисов часто спасал государство римлян. Когда плебс, охваченный эмоциональным подъемом, захотел удвоить количество трибунов и апиусов, а консул яростно воспротивился этому, Цинциннат сказал в узком кругу: "Одобрите это, так как чем больше трибунов, тем более ограничена власть каждого из них и протест одного может ослабить или приостановить власть всех". Конечно, плебс не сообразил, что был обманут, и благодарил Сенат так, как будто им была оказана великая милость. Пусть планы, направленные на пользу государству, будут названы полезными и благородными. Что касается известного поступка Матиуса, который, купив дом и испытывая при этом угрызения совести, заплатил продавцу больше, чем тот просил, то его можно назвать благородным, но бесполезным. Тогда как план Фемистокла, решившего тайно предупредить короля Персии о намерении греков отрезать мост, который соединял Азию с Европой, был не только благородным, но также очень полезным, как для самого Фемистокла, сохранившего тем самым расположение персов, так и для всей Греции, ибо побудил персов к поспешному отступлению. Почти всегда полезные вещи оказываются благородными. Если следовать предложенной классификации, то иногда планы, слова и поступки совпадают, например план Секста Тарквиния, направленный против Лукреции, был коварным, речь была еще хитрее, а поступок - и вовсе наиковарнейшим. Иногда произнесенные вслух слова могут отличаться от планов или поступков; так было, когда Август захотел установить свою власть пожизненно, нанеся поражение Марку Антонию при Акции. Он прибегнул к неожиданным методам, прямо противоположным тем, о которых говорил в речи, произнесенной в Сенате. В речи он действительно неоднократно отказывался от управления государством и просил освободить его от власти, но в конце концов, одолеваемый мольбами тех, кого сам же и подкупил, он призвал в свидетели богов для того, чтобы поклясться, что по истечении десяти лет своего правления, если страсти улягутся, он передаст власть другому. В итоге этими ложными клятвами он продлил свое правление на сорок пять лет. Здесь Цицерон, не терпящий раболепия, сказал бы, что благородная речь не соответствует низменным планам. И так как один и тот же исторический факт может быть рассмотрен с разных точек зрения и подан под разными заголовками, то мы должны внимательно следить за основными мыслями исторического сочинения. Как в том случае, когда Плутарх в "Жизнеописании Деметрия" и Аппиан в "Сирийских войнах" рассказывали об Антиохе. Антиох, возбужденный невероятной страстью к своей мачехе Стратонии, начал чахнуть и, казалось, был при смерти. Положение, однако, спас Эресистрат, сын дочери Аристотеля, который остудил силу любви, опираясь на свой опыт. Он сказал Селевку, отцу Антиоха: "С твоим сыном все кончено". Селевк потребовал объяснений, тогда Эресистрат сказал: "Он отчаянно влюблен в мою жену". Селевк отвечал: "Я не доволен тобой. Почему ты не можешь уступить любви молодого человека?" На что Эресистрат резонно заметил: "Но ведь ты тоже не уступил бы своей любви никому?" Селевк воскликнул: "О, если бы боги повернули его любовь к моей дорогой Стратонии!" В этот момент Эрисистрат сказал: "Ну, что ж, раз так, то тебе уже предоставлен случай быть одновременно и отцом, и лекарем". И Селевку ничего не оставалось делать, как уступить мачеху Антиоху. За эту услугу Эресистрат получил шестьдесят тысяч золотом. Эта история касается и любви, и избавления от серьезного недуга, и отцовской любви, и сыновнего уважения, и щедрости, и, наконец, смелой и мудрой речи Эресистрата. Все же поскольку великая сила любви отца к сыну помогла благополучной развязке событий, то мы будем ссылаться на эту историю, приятную и памятную, оценивая ее не как историю о добродетели, или щедрости, или благополучном исцелении, а как историю любви.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
(34) В речах людей также можно обнаружить много вещей горьких, отвратительных и позорных, их называют зачастую низкими, но мы знаем речи и изысканные, и мудрые, которые признаются как благородные. Однако те, которые не соответствуют определению "низкие" или "благородные", я обычно отношу к разряду "нейтральных". Фокион заметил однажды Демосфену: "Люди уничтожат тебя, стоит им только разбушеваться". "Или тебя, когда они образумятся", - был ответ. А когда Демосфену кто-то задал глупый вопрос: "Кто самый лучший из граждан?", то он ответил: "Тот, кто не похож на тебя". Подобные удачные остроты служат украшением речи.
(35) То, что происходит по воле случая, хотя ничто не может быть случайным, более удобно относить к примерам из человеческой жизни, но стоит отойти от общепринятой терминологии, и станет ясно, что случаи эти имеют своим источником иногда Божественные силы, а иногда - природу. Иллюстрация этому в словах Тацита, который пишет, что среди федератов пятьдесят тысяч человек умерли в изнеможении в амфитеатре. Это будет помещено под рубрикой "Смерть"; этот же заголовок будет дан для рассказов о потерях, кораблекрушениях и случайных поражениях. Под одним и тем же заголовком могут оказаться и противоположные темы, поскольку они почти соседствуют в истории; так сказать, добродетели и пороки, подлость и благородство идут рука об руку, так что, составляя перечень человеческих качеств, можно говорить одновременно о противоположностях: например, простота соседствует с благоразумием и хитростью; трусость со смелостью и безрассудством; самонадеянность с надеждой и отчаянием; непостоянство с постоянством и упрямством; флегматичность со сдержанностью и несдержанностью; высокомерие со скромностью и самоуничижением; жестокость, которую Сенека мудро назвал пороком души, с мягкостью и терпимостью; скупость с щедростью и расточительством; шутовство с вежливостью и невоспитанностью; лесть с доброжелательностью и замкнутостью; милосердие с верой, последние не имеют крайних степеней и обозначают лишь то, что они обозначают. В определенных случаях крайности не допускают промежуточности в смысловых оттенках, как, например, в словах "зависть", "злорадство", "угрюмость", "наглость"; даже малая доза этих качеств не украшает добродетельного человека и воспринимается как порок из века в век.
|
|
|
(36) Но если кто-либо не удовлетворится таким подходом к добродетелям и порокам, то можно добродетели выделить и свести их все к четырем - благоразумию, сдержанности, честности и справедливости, которую Филон, избегая двусмысленности слов, называл высшим благом, полагая, что она являет собой и честность, и высокую нравственность в их высших проявлениях. Платон учил, что каждый человек сам воспитывает себя в духе справедливости, или, как говорят иудеи, каждый человек воспитывает в себе справедливое милосердие. Платон считал благоразумие спутником возвышенной души, руководителем на пути к желаемому, способным предупредить об опасности; смелость он помещал в сердце; сдержанность - в печень, однако высшим проявлением всех этих качеств он считал справедливость, которая подает команду разуму, приводя все в гармонию. Таким образом, казалось бы, он всему определил свое место. Но в действительности это или совсем ничего не означает, или же справедливость была совершенно перепутана с благоразумием. Все, что связано с деятельностью правоведов, называется не нравственной добродетелью, но благоразумием. Человек, который лишает других собственности или принимает неправильные решения, поступает плохо; тот, кто хвастает тем, что забрал жизнь у того, кому ее не давал, выглядит диким и грубым. Если мы наделим полномочиями, связанными с такого рода справедливостью, низкую душу, то сами попадем в разряд диких зверей, потому что уравняем низкое и справедливое. Но если что-либо и объединяет души людей, так это - благоразумие, которое служит связью между всеми добродетелями и различными областями знания и при этом являет собой высшую добродетель. Если мы на этом не остановимся особо, то не ответим на вопрос философов, является ли благоразумие добродетелью. Как аргумент мы приведем мнение самого Платона, который в последней книге "Законов" мерилом всех видов деятельности человека называл добродетель, а мерилом добродетели - благоразумие. Теперь, отвергнув мнение стоиков, мы наделим добродетелью деятельность, относящуюся к интеллекту или ученым занятиям - теоретическим, практическим и результативным. Подходя таким образом, можно обнаружить, что исторический факт, явившись нам через письменное слово, не может не вызвать похвалы или порицания и каждый такой факт обретает свое соответствующее место. Если при изучении истории кажется, что подлость сочетается с благородством, полезное с бесполезным, то мы должны, избегая дискуссии, отнести это к надлежащему разделу. Иногда подлость становится популярной в истории благодаря красочным описаниям.
(37) Далее обратимся к примеру из деятельности римского Сената, который приказал галльскому проконсулу разрушить союз ахейцев, и это при том, что если бы тот следовал добродетелям своей натуры, то ему, наоборот, надлежало бы поддержать их дружбу и примирить, случись им поссориться. Мы считаем, что это было бы полезнее для римлян, потому что и лакедемоняне, и венеды, и многие другие народы придерживались именно этого пути; Демосфен же в своей речи против аристократов показал выгоду избранного пути и для афинян. Однако если нарушались права нации, то это должно оцениваться как бесполезное и недостойное. По мнению неопытных и несведущих людей, для Карла V было выгодно убить послов Рихена и Фредоса и скрыть, что они были убиты его людьми, потому что они имели своими союзниками армию турок. Все же это преступление оказалось не только подлым, но и обернулось самым пагубным образом против Карла V и его страны, став поводом для великой войны, в которой христианское королевство запылало в огне. Разрушение Коринфа и поражение Тарента не имело какой-либо иной причины, кроме оскорбления послов. Тот, кто предпочитает следовать не решениям своего народа, а лишь совету мудрых, обречен постоянно делать ошибки в управлении государством. Наконец, читая работы историков и даже обильно их цитируя в своих трудах, нам все-таки следует как-то выделять абзацы и части на полях. Это позволит нам относить нужные факты к определенной теме. Немало пользы принесет и повторение самых важных мест, так как сведения более прочно осядут в памяти.
Гуго Гроций О праве войны и мира.
Глава II
МОЖЕТ ЛИ ВОЙНА КОГДА-ЛИБО БЫТЬ СПРАВЕДЛИВОЙ?
I. Право естественное не отвергает войны, что доказывается следующими основаниями:
II. Историей.
III. Согласным мнением.
IV. Доказательства того, что право народов не отвергает войны.
V. Доказательства того, что право, установленное божественной волей, до евангельских времен отнюдь не отвергало войны, с опровержением возражений.
VI. Предварительные замечания по вопросу о том, противоречит ли война евангельскому закону.
VII. Доводы в пользу отрицательного мнения, почерпнутые из священного писания.
VIII. Опровержение доводов, почерпнутых из священного писания в пользу положительного мнения.
IX. Исследование согласного мнения древнехристианских учителей по настоящему вопросу, Опровержение противного мнения некоторых частных лиц, имеющего скорее характер совета, чем предписания.
X. Отрицательное решение вопроса подкрепляется общественным авторитетом церкви, согласно общим мнениям и давним обычаям.
Право естественное не отверзает войны, что доказывается следующими основаниями
I. 1. Исследовав источники права, перейдем к первому и главнейшему вопросу, а именно: может ли какая-либо война быть справедливой, или, иными словами, дозволено ли когда-либо воевать. Самый этот вопрос и другие следующие за ним должны быть выведены из самой природы. Марк Тулий Цицерон как в книге третьей "О границах добра и зла", так равно и в других местах сообщает, основываясь на сочинениях стоиков, что существуют некие первичные побуждения природы, именуемые гак по-гречески (Авл Геллий, XII, гл. 5), а также некоторые вторичные, но заслуживающие даже предпочтения перед первичными. Он называет первичными побуждения природы, например, то, что живое существо немедленно же после своего рождения дорожит собой, заботится о собственном самосохранении и о собственном благосостоянии, а также о том, что способствует сохранению его благосостояния; с другой стороны, оно стремится избегнуть гибели и всего, что, по видимому, может причинить гибель. Оттого-то, по его словам, нет никого, кто бы не предпочел хорошо развитые и здоровые члены тела искалеченным и вывихнутым; и, стало быть, первая обязанность состоит в том, чтобы каждый сохранял свое естество и вместе с тем соблюдал все, согласное с природой, и избегал бы всего, противного ей.
2. Затем, по мнению того же автора, следует познание соответствия вещей с самим разумом1, который является главнейшей способностью живого существа; именно познание соответствия, в котором, собственно, заключается достоинство и которое следует ставить выше всего, к чему нас влечет непосредственное стремление души; потому, что хотя самые первые побуждения природы и обращают нас к здравому разуму, тем не менее сам здравый разум должен быть нам дороже того, что обращает нас к нему2. Так как все это истинно, усваивается легко и без каких-либо иных доказательств, то при исследовании вопроса о том, что согласно с правом естественным, сначала следует выяснить, что соответствует первым началам самой природы, а затем уже переходить к выяснению того, что хотя и возникает в дальнейшем, тем не менее выше по своему достоинству и потому, если встречается, заслуживает не только предпочтения, но и приложения всех усилий для приобретения его.
3. То же, что мы называем достоинством, в зависимости от разнообразия предметов или как бы сходится в единой точке, так что даже при малейшем отклонении действие неизбежно становится порочным, или же допускает больший простор, так что есть возможность поступать соответственно и потому похвально, а также допускать отступления, не вызывая порицания, и даже поступать как-либо иначе. Вообще, в то время как переход от бытия к небытию не имеет промежутка, между вещами противоположными, каковы, например, белое и черное, имеется всегда нечто промежуточное или смешанное, равно удаленное от обеих крайностей. К этому последнему роду вещей обычно относятся преимущественно как божеские, так и человеческие законы, притом таким образом, что нечто само по себе лишь похвальное становится даже должным. Выше, однако же, мы указали, что при исследовании существа естественного права вопрос состоит именно в том, возможно ли совершить тот или иной поступок, не нарушая справедливости; под несправедливостью же следует понимать все то, что с необходимостью противоречит разумной и общительной природе человека.
4. Самые первые побуждения природы ничуть не противоречат войне, даже, напротив, скорее ей благоприятствуют. Самая цель войны - сохранение в неприкосновенности жизни и членов тела, сохранение и приобретение вещей, полезных для жизни, - вполне соответствует первым побуждениям природы; и если ради этого окажется необходимым прибегнуть к силе, то это никоим образом не противоречит первым побуждениям природы, поскольку даже отдельные животные наделены от природы достаточными силами и средствами, чтобы обеспечить себе самосохранение. Ксенофонт говорил: "Все породы животных так или иначе приспособлены к борьбе, что им внушено самой природой". В отрывке из поэмы "Об уженьи рыбы" встречаются следующие стихи:
Всем дано изведать врага и его оборону,
Силу его копья и способ ведения боя.
Гораций сказал:
Волк зубами грызет, рогами бык прободает;
Не природой ли то внушено?
А у Лукреция сказано пространнее:
Каждый силу свою сознает и во зло обращает.
Знаки рогов видны на лбу молодого теленка.
Ими он в гневе разит, отражает врага нападенье3.
То же самое Гален выражает так: "Мы видим, как каждое животное пользуется для самозащиты наиболее действенными средствами. Ведь и теленок угрожает еще не отросшими у него рогами, и жеребенок брыкается еще незатвердевшими копытами, и котенок пытается кусать еще неокрепшими зубами". И тот же Гален в книге первой о назначении членов тела замечает, что человек есть животное, рожденное для мира и войны, хотя он и не наделен от рождения средствами нападения и защиты, но имеет руки, приспособленные как для изготовления оружия, так и для обращения с ним. Мы видим, как дети, которых этому никто не научил, действуют руками вместо оружия4. Так и Аристотель в сочинении о строении животных (кн. IV, гл. 10) говорит, что рука дана человеку взамен копья, взамен меча и любого иного оружия, поскольку он может взять и держать рукой все, что угодно.
5. Здравый же разум и природа общества, привлекаемые нами к исследованию на втором, хотя и на более почетном месте, воспрещают применение не всякого насилия, но только того, которое несовместимо с самим обществом, то есть которое нарушает чужое право. Ибо общество преследует ту цель, чтобы пользование своим достоянием было обеспечено каждому общими силами и с общего согласия. Легко понять, что это имело бы место, если бы даже не была введена частная собственность (как теперь она называется), так как ведь жизнь, члены тела и свобода так же составляли бы достояние каждого, а потому и всякое посягательство на них со стороны другого было бы уже нарушением справедливости. Оттого-то каждому, впервые захватившему вещь, находившуюся в общем пользовании, предоставлено право пользования и потребления сообразно с потребностями его природы; если же кто-нибудь исторгнет у него такое право, то совершит правонарушение. Это же самое право гораздо легче усвоить теперь, после того как по закону и обычаю собственность приобрела свойственную ей форму; это я намерен выразить следующими словами М. Туллия Цицерона в его трактате "Об обязанностях" (кн, III): "Если бы каждый член нашего тела обладал сознанием и считал бы возможным поживиться за счет благосостояния соседнего члена, то неизбежно вследствие такого образа действия все тело пришло бы в упадок и погибло бы. Так точно, если кто-либо из нас похитит для себя блага, принадлежащие другим, или утащит у кого что сможет ради собственного обогащения, то человеческое общество и общежитие неизбежно погибнут; ибо каждому предоставлено приобретать необходимое для жизни предпочтительно перед другим, однако же не вопреки природе. Природа же не терпит того, чтобы мы увеличивали наши возможности, средства и богатства грабежом других".
6. Следовательно, предусмотрительность и заботы о самих себе не противоречат природе общества, пока не нарушается этим чужое право, и оттого сила, не нарушающая чужого права, -"законна. То же Цицерон выражает таким образом: "Так как существует два способа разрешения споров: один - путем спокойного рассмотрения, а другой - силой, и так как первый способ свойственен людям, а последний - диким зверям, то к последнему способу следует прибегать лишь в том случае, РОЛИ нет возможности воспользоваться первым". Он же в другом месте, в письме к родственникам (XII, 3), говорит: "Можно ли противодействовать насилию иначе как силой?". У Ульпиана читаем: "Кассий пишет, что силу следует отражать силой. Это право обеспечено самой природой; отсюда, по его словам, пови-димому, следует, что вооруженную силу дозволено отражать такой же силой" (L. I vim vi. D. de vi et vi armata). У Овидия же сказано:
Дата добавления: 2020-01-07; просмотров: 171; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!