Речи, обосновывашее справедливость войны. 11 страница
нет ни плотин, ни заграждений. А ведь если бы она была защищена доблестью,
как Германия, Испания и Франция, этот разлив мог бы не наступить или по
крайней мере не причинить столь значительных разрушений. Этим, я полагаю,
сказано достаточно о противостоянии судьбе вообще.
Что же касается, в частности, государей, то нам приходится видеть, как
некоторые из них, еще вчера благоденствовавшие, сегодня лишаются власти,
хотя, как кажется, не изменился ни весь склад их характера, ни какое-либо
отдельное свойство. Объясняется это, я полагаю, теми причинами, которые были
подробно разобраны выше, а именно тем, что если государь всецело полагается
на судьбу, он не может выстоять против ее ударов. Я думаю также, что
сохраняют благополучие те, чей образ действий отвечает особенностям времени,
и утрачивают благополучие те, чей образ действий не отвечает своему времени.
Ибо мы видим, что люди действуют по-разному, пытаясь достичь цели,
которую каждый ставит перед собой, то есть богатства и славы: один действует
осторожностью, другой натиском; один -- силой, другой -- искусством; один --
терпением, другой -- противоположным способом, и каждого его способ может
привести к цели. Но иной раз мы видим, что хотя оба действовали одинаково,
например, осторожностью, только один из двоих добился успеха, и наоборот,
хотя каждый действовал по-своему: один осторожностью, другой натиском,-- оба
|
|
|
в равной мере добились успеха. Зависит же это именно от того, что один образ
действий совпадает с особенностями времени, а другой -- не совпадает.
Поэтому бывает так, что двое, действуя по-разному, одинаково добиваются
успеха, а бывает так, что двое действуют одинаково, но только один из них
достигает цели.
От того же зависят и превратности благополучия: пока для того, кто
действует осторожностью и терпением, время и обстоятельства складываются
благоприятно, он процветает, но стоит времени и обстоятельствам
перемениться, как процветанию его приходит конец, ибо он не переменил своего
образа действий. И нет людей, которые умели бы к этому приспособиться, как
бы они ни были благоразумны. Во-первых, берут верх природные склонности,
во-вторых, человек не может заставить себя свернуть с пути, на котором он до
того времени неизменно преуспевал. Вот почему осторожный государь, когда
настает время применить натиск; не умеет этого сделать и оттого гибнет, а
если бы его характер менялся в лад с временем и обстоятельствами,
благополучие его было бы постоянно.
Папа Юлий всегда шел напролом, время же и обстоятельства
благоприятствовали такому образу действий, и потому он каждый раз добивался
|
|
|
успеха. Вспомните его первое предприятие -- захват Болоньи, еще при жизни
мессера Джованни Бентивольи. Венецианцы были против, король Испании тоже, с
Францией еще велись об этом переговоры, но папа сам выступил в поход, с
обычной для него неукротимостью и напором. И никто этому не
воспрепятствовал, венецианцы -- от страха, Испания -- надеясь воссоединить
под своей властью Неаполитанское королевство; уступил и французский король,
так как, видя, что Папа уже в походе, и желая союза с ним против
венецианцев, он решил, что не может без явного оскорбления отказать ему в
помощи войсками.
Этим натиском и внезапностью папа Юлий достиг того, чего не достиг бы
со всем доступным человеку благоразумием никакой другой глава Церкви; ибо,
останься он в Риме, выжидая, пока все уладится и образуется, как сделал бы
всякий на его месте, король Франции нашел бы тысячу отговорок, а все другие
-- тысячу доводов против захвата. Я не буду говорить о прочих его
предприятиях, все они были того же рода, и все ему удавались; из-за
краткости правления он так и не испытал неудачи, но, проживи он дольше и
наступи такие времена, когда требуется осторожность, его благополучию пришел
|
|
|
бы конец, ибо он никогда не уклонился бы с того пути, на который его
увлекала натура.
Итак, в заключение скажу, что фортуна непостоянна, а человек упорствует
в своем образе действий, поэтому, пока между ними согласие, человек
пребывает в благополучии, когда же наступает разлад, благополучию его
приходит конец. И все-таки я полагаю, что натиск лучше, чем осторожность,
ибо фортуна -- женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и
пинать -- таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело.
Поэтому она, как женщина,-- подруга молодых, ибо они не так осмотрительны,
более отважны и с большей дерзостью ее укрощают.
ГЛАВА XXVI
ПРИЗЫВ ОВЛАДЕТЬ ИТАЛИЕЙ И ОСВОБОДИТЬ ЕЕ ИЗ РУК ВАРВАРОВ
Обдумывая все сказанное и размышляя наедине с собой, настало ли для
Италии время чествовать нового государя и есть ли в ней материал, которым
мог бы воспользоваться мудрый и доблестный человек, чтобы придать ему форму
-- во славу себе и на благо отечества,-- я заключаю, что столь многое
благоприятствует появлению нового государя, что едва ли какое-либо другое
время подошло бы для этого больше, чем наше. Как некогда народу Израиля
надлежало пребывать в рабстве у египтян, дабы Моисей явил свою доблесть,
|
|
|
персам -- в угнетении у мидийцев, дабы Кир обнаружил величие своего духа,
афинянам -- в разобщении, дабы Тезей совершил свой подвиг, так и теперь,
дабы обнаружила себя доблесть италийского духа, Италии надлежало дойти до
нынешнего ее позора: до большего рабства, чем евреи; до большего унижения,
чем персы; до большего разобщения, чем афиняне: нет в ней ни главы, ни
порядка; она разгромлена, разорена, истерзана, растоптана, повержена в прах.
Были мгновения, когда казалось, что перед нами тот, кого Бог назначил
стать избавителем Италии, но немилость судьбы настигала его на подступах к
цели. Италия же, теряя последние силы, ожидает того, кто исцелит ей раны,
спасет от разграбления Ломбардию, от поборов -- Неаполитанское королевство и
Тоскану, кто уврачует ее гноящиеся язвы. Как молит она Бога о ниспослании ей
того, кто избавит ее от жестокости и насилия варваров! Как полна она рвения
и готовности стать под общее знамя, если бы только нашлось, кому его
понести!
И самые большие надежды возлагает она ныне на ваш славный дом, каковой,
благодаря доблести и милости судьбы, покровительству Бога и Церкви, глава
коей принадлежит к вашему дому, мог бы принять на себя дело освобождения
Италии. Оно окажется не столь уж трудным, если вы примете за образец жизнь и
деяния названных выше мужей. Как бы ни были редки и достойны удивления
подобные люди, все же они -- люди, и каждому из них выпал случай не столь
благоприятный, как этот. Ибо дело их не было более правым, или более
простым, или более угодным Богу. Здесь дело поистине правое,-- "lustum enim
est bellum quibus necessarium, et pia arma ibi nulla nisi in armis spes
est". [Ибо та война справедлива, которая необходима, и то оружие священно,
на которое единственная надежда (лат.)]. Здесь условия поистине
благоприятны, а где благоприятны условия, там трудности отступают, особенно
если следовать примеру тех мужей, которые названы мною выше. Нам явлены
необычайные, беспримерные знамения Божии: море расступилось, скала источала
воду, манна небесная выпала на землю: все совпало, пророча величие вашему
дому. Остальное надлежит сделать вам. Бог не все исполняет сам, дабы не
лишить нас свободной воли и причитающейся нам части славы.
Не удивительно, что ни один из названных выше итальянцев не достиг
цели, которой, как можно надеяться достигнет ваш прославленный дом, и что
при множестве переворотов и военных действий в Италии боевая доблесть в ней
как будто угасла. Объясняется это тем, что старые ее порядки нехороши, а
лучших никто не сумел ввести. Между тем ничто так не прославляет государя,
как введение новых законов и установлений. Когда они прочно утверждены и
отмечены величием, государю воздают за них почестями и славой; в Италии же
достаточно материала, которому можно придать любую форму. Велика доблесть в
каждом из ее сынов, но, увы, мало ее в предводителях. Взгляните на поединки
и небольшие схватки: как выделяются итальянцы ловкостью, находчивостью,
силой. Но в сражениях они как будто теряют все эти качества. Виной же всему
слабость военачальников: если кто и знает дело, то его не слушают, и хотя
знающим объявляет себя каждый, до сих пор не нашлось никого, кто бы так
отличился доблестью и удачей, чтобы перед ним склонились все остальные.
Поэтому за прошедшие двадцать лет во всех войнах, какие были за это время,
войска, составленные из одних итальянцев, всегда терпели неудачу, чему
свидетели прежде всего Таро, затем Алессандрия, Капуя, Генуя, Вайла, Болонья
и Местри.
Если ваш славный дом пожелает следовать по стопам величайших мужей,
ставших избавителями отечества, то первым делом он должен создать
собственное войско, без которого всякое предприятие лишено настоящей основы,
ибо он не будет иметь ни более верных, ни более храбрых, ни лучших солдат.
Но как бы ни был хорош каждый из них в отдельности, вместе они окажутся еще
лучше, если во главе войска увидят своего государя, который чтит их и
отличает. Такое войско поистине необходимо, для того чтобы италийская
доблесть могла отразить вторжение иноземцев. Правда, испанская и швейцарская
пехота считается грозной, однако же в той и другой имеются недостатки, так
что иначе устроенное войско могло бы не только выстоять против них, но даже
их превзойти. Ибо испанцы отступают перед конницей, а швейцарцев может
устрашить пехота, если окажется не менее упорной в бою. Мы уже не раз
убеждались и еще убедимся в том, что испанцы отступали перед французской
кавалерией, а швейцарцы терпели поражение от испанской пехоты. Последнего
нам еще не приходилось наблюдать в полной мере, но дело шло к тому в
сражении при Равенне -- когда испанская пехота встретилась с немецкими
отрядами, устроенными наподобие швейцарских. Ловким испанцам удалось
пробраться, прикрываясь маленькими щитами, под копья и, находясь в
безопасности, разить неприятеля так, что тот ничего не мог с ними поделать,
и если бы на испанцев не налетела конница, они добили бы неприятельскую
пехоту. Таким образом, изучив недостатки того и другого войска, нужно
построить новое, которое могло бы устоять перед конницей и не боялось бы
чужой пехоты, что достигается как новым родом оружия, так и новым
устройством войска. И все это относится к таким нововведениям, которые более
всего доставляют славу и величие новому государю.
Итак, нельзя упустить этот случай: пусть после стольких лет ожидания
Италия увидит наконец своего избавителя. Не могу выразить словами, с какой
любовью приняли бы его жители, пострадавшие от иноземных вторжений, с какой
жаждой мщения, с какой неколебимой верой, с какими слезами! Какие двери
закрылись бы перед ним? Кто отказал бы ему в повиновении? Чья зависть
преградила бы ему путь? Какой итальянец не воздал бы ему почестей? Каждый
ощущает, как смердит господство варваров. Так пусть же ваш славный дом
примет на себя этот долг с тем мужеством и той надеждой, с какой вершатся
правые дела, дабы под сенью его знамени возвеличилось наше отечество и под
его водительством сбылось сказанное Петраркой
Доблесть ополчится на неистовство,
И краток будет бой,
Ибо не умерла еще доблесть
В итальянском сердце.
Популярность: 69, Last-modified: Sat, 19 Dec 2009 20:06:19 GMT
| НИККОЛО МАККИАВЕЛЛИ ОПИСАНИЕ ТОГО КАК ИЗБАВИЛСЯ ГЕРЦОГ ВАЛЕНТИНО ОТ ВИТЕЛОЦЦО ВИТЕЛЛИ, ОЛИВЕРЕТТО ДА ФЕРМО, СИНЬОРА ПАОЛО И ГЕРЦОГА ГРАИНА ОРСИНИ Герцог Валентине только что вернулся из Ломбардии, куда он ездил, чтобы оправдаться перед Людовиком, королем Франции, от клевет, взведенных на него флорентийцами из-за мятежа в Ареццо и в других местностях Вальдикьяны; он находился в Имоле, оттуда намеревался выступить со своими отрядами против Джованни Бентивольо, тирана Болоньи, так как хотел подчинить себе этот город и сделать его столицей своего герцогства Романьи. Когда весть об этом дошла до Вителли, Орсини и других их сторонников, они решили, что герцог становится слишком могуч и теперь надо бояться за себя, ибо, завладев Болоньей, он, конечно, постарается их истребить, дабы вооруженным в Италии остался один только он. Они собрались в Маджоне около Перуджии и пригласили туда кардинала, Паоло и герцога Гравина Орсини, Вителлоццо Вителли, Оливеротто да Фермо, Джанпаоло Бальони, тирана Перуджии, и мессера Антонио да Венафро, посланного Пандольфо Петруччи, властителем Сиены; на собрании речь шла о мощи герцога, о его замыслах, о том, что его необходимо обуздать, иначе всем им грозит гибель. Кроме того, решили не покидать Бентивольо, постараться привлечь на свою сторону флорентийцев и в оба города послать своих людей, обещая помощь первому и убеждая второй объединиться против общего врага. Об этом съезде стало тотчас же известно во всей Италии, и у всех недовольных властью герцога, между прочим, у жителей Урбино, появилась надежда на перемены. Умы волновались, и несколько жителей Урбино решили захватить дружественный герцогу замок Сан-Лео. Владелец замка в это время его укреплял, и туда свозили лес для построек; заговорщики дождались, пока бревна, доставлявшиеся в замок, [14] были уже на мосту и загромоздили его настолько, что защитники замка не могли на него взойти, вскочили на мост и оттуда ворвались в замок. Как только об этом захвате стало известно, взбунтовалось все государство и потребовало обратно своего старого герцога, понадеявшись не столько даже на захват крепости, сколько на съезд в Маджоне и на его поддержку. Участники съезда, узнав о бунте в Урбино, решили, что упускать этот случай нельзя, собрали своих людей и двинулись на завоевание всех земель, которые в этом государстве оставались еще в руках герцога, причем снова отправили во Флоренцию послов, поручив им убедить республику соединиться с ними, чтобы потушить страшный для всех пожар, указывая, что враг разбит и другого такого случая уже не дождаться. Однако флорентийцы, ненавидевшие по разным причинам Вителли и Орсини, не только к ним не присоединились, но послали к герцогу своего секретаря, Никколо Макиавелли, предлагая ему убежище и помощь против его новых врагов; герцог же находился в Имоле в великом страхе, потому что солдаты его совсем для него неожиданно стали его врагами, война была близка, а он оказывался безоружным. Однако, получив предложения флорентийцев, он воспрянул духом и решил тянуть войну с небольшими отрядами, какие у него оставались, заключать с кем можно соглашения и искать помощи, которую готовил двояко: он просил помощи у короля Франции, а со своей стороны нанимал где мог солдат и всяких конных людей, всем раздавая деньги. Враги его все же, продвигаясь вперед, подошли к Фоссомброне, где стояли некоторые отряды герцога, которые и были разбиты Вителли и Орсини. После этого герцог все свои помыслы сосредоточил на одном: попробовать, нельзя ли остановить беду, заключив с врагами сделку; будучи величайшим мастером в притворстве, он не упустил ничего, чтобы втолковать им, что они подняли оружие против человека, который хотел все свои приобретения отдать им, что с него довольно одного титула князя, а самое княжество он хотел им уступить. Герцог так их в этом убедил, что они отправили к нему синьора Паоло для переговоров и прекратили войну. Герцог же своих приготовлений не прекратил и всячески старался набрать как можно больше всадников и пехотинцев; а чтобы приготовления его не обнаружились, он рассылал своих людей отдельными отрядами по всей Романье. [15] Тем временем к нему прибыли пятьсот французских копейщиков, и хотя он был уже настолько силен, что мог отметить врагам оружием, он все же решил, что вернее и полезнее их обмануть и не прекращать переговоров. Он так усердно вел дело, что заключил с ними мир, котопым подтвердил свои прежние договоры с ними о командовании, подарил им четыре тысячи дукатов, обещал не притеснять Бентивольо, даже породнился с Джованни; все это было тем труднее, что он не мог заставить врагов лично к себе явиться. С другой стороны, Орсини и Вителли обязались вернуть ему герцогство Урбино и другие занятые владения, служить ему во всех его походах, без разрешения его ни с кем не вести войны и не заключать союза. После этой сделки Гвидо Убальдо, герцог Урбино, снова бежал в Венецию, разрушив сперва все крепости государства, ибо, доверяя народу и не веря, что он сможет эти крепости защитить, он не хотел отдать их врагу, который, владея замками, держал бы в руках его друзей. Сам герцог Валентине, заключив этот мир и разослав своих людей по всей Романье вместе с французскими солдатами, уехал в конце ноября из Имолы и направился в Чезену, где провел немало времени в переговорах с Вителли и Орсини, находившимися со своими людьми в герцогстве Урбино, завоевание которого приходилось вести с начала; так как дело не двигалось, они послали к герцогу Оливеротто да Фермо, чтобы предложить ему свои услуги, если герцог захочет идти на Тоскану. В противном случае они двинутся на Синигалию. Герцог ответил, что не желает поднимать войну в Тоскане, так как флорентийцы — его друзья, но будет очень рад, если Орсини и Вителли отправятся в Синигалию. Вскоре пришло известие, что город им покорился, но замок сдаться не хочет, так как владелец хотел передать его только самому герцогу и никому иному, а потому герцога просят прибыть скорее. Случай оказался герцогу удобным и не возбуждающим подозрения, так как не он собирался ехать в Синигалию, а сами Орсини его туда вызвали. Чтобы вернее усыпить противников, герцог отпустил всех французских солдат, которые вернулись в Ломбардию, и оставил при себе только сто копейщиков под командой своего родственника монсеньора ди Кандалес; в середине декабря он выехал из Чезены и отправился в Фано; там он со всем коварством и ловкостью, на какую только был способен, убедил Вителли [16] и Орсини подождать его в Синигалии, доказав им, что при такой грубости владельца замка мир их не может быть ни прочным, ни продолжительным, а он такой человек, который хочет опереться на оружие и совет своих друзей. Правда, Вителлоццо держался очень осторожно, так как смерть брата научила его, что нельзя сперва оскорбить князя, а потом ему доверяться, но, поддавшись убеждениям Паоло Орсини, соблазненного подарками и обещаниями герцога, он согласился его подождать. Перед отъездом из Фано (это было 30 декабря 1502 года) герцог сообщил свои замыслы восьми самым верным своим приближенным, между прочими дону Микеле и монсеньору д'Эуна, который впоследствии был кардиналом, и приказал им, как только они встретят Вителлоццо, Паоло Орсини, герцога Гранина и Оливеротто, сейчас же поставить около каждого из них двух своих, поручить каждого точно известным людям и двигаться в таком порядке до Синигалии, никого не отпуская, пока не доведут их до дома герцога и не схватят. Затем герцог распорядился, чтобы все его воины, конные и пешие (а их было больше двух тысяч всадников и десять тысяч пехотинцев), находились с раннего утра на берегу реки Метавра, в пяти милях от Фано, и там его дожидались. Когда все это войско в последний день декабря собралось на берегу Метавра, он выслал вперед около двухсот всадников, затем послал пехоту и, наконец, выступил сам с остальными солдатами. Фано и Синигалия — это два города в Анконской Марке, лежащие на берегу Адриатического моря и в пятнадцати милях друг от друга; если идти по направлению к Синигалии, то с правой стороны будут горы, подножие которых иногда так приближается к морю, что между горами и водой остается только очень узкое пространство, и даже там, где горы расступаются, оно не достигает двух миль. Расстояние от подножия этих гор до Синигалии немного больше выстрела из лука, а от Синигалии до моря оно меньше мили. Недалеко протекает небольшая речка, омывающая часть стен, которые выходят на дорогу и обращены к городу Фано. Таким образом, если направляться в Синига-лию из окрестностей, то большую часть пути надо идти вдоль гор, у самой реки, пересекающей Синигалию, дорога отклоняется влево и, на расстоянии выстрела из лука, идет берегом, а затем поворачивает на мост, перекинутый через реку, и почти подходит к воротам Синигалии, но не[17] прямо, а сбоку. Перед воротами лежит предместье из нескольких домов и площади, которая одной стороной выходит на речную плотину. Вителли и Орсини, приказав дожидаться герцога и желая сами торжественно его встретить, разместили своих людей в замке в шести милях от Синигалии и оставили в Синигалии только Оливеротто с его отрядом в тысячу пехотинцев и сто пятьдесят всадников, расположившихся в предместье, о котором сказано выше. Отдав, таким образом, необходимые распоряжения, герцог Валентине направился к Синигалии, и, когда головной отряд всадников подъехал к мосту, он не перешел его, а остановился и затем повернул частью к реке, частью в поле, оставив в середине проход, через который, не останавливаясь, прошли пехотинцы. Навстречу герцогу выехали на мулах Вителлоццо, Паоло Орсини и герцог Гранина, сопровождаемые всего несколькими всадниками. Вителлоццо, безоружный, в зеленой шапочке, был в глубокой печали, точно сознавая свою близкую смерть (храбрость этого человека и его прошлое были хорошо известны), и на него смотрели с любопытством. Говорили, что, уезжая от своих солдат, чтобы отправиться навстречу герцогу в Синигалию, он прощался с ними как бы в последний раз. Дом и имущество он поручил начальникам отряда, а племянников своих увещевал помнить не о богатстве их дома, а о доблести отцов. Когда все трое подъехали к герцогу и сердечно его приветствовали, он их принял любезно, и они тотчас же были окружены людьми герцога, которым приказано было за ними следить. Увидав, что не хватает Оливеротто, который остался со своим отрядом в Синигалии и, дожидаясь у места своей стоянки, выше реки, держал своих людей в строю и обучал их, герцог показал глазами дону Микеле, которому поручен был Оливеротто, чтобы тот не допустил Оливеротто ускользнуть. Тогда дон Микеле поскакал вперед и, подъехав к Оливеротто, сказал ему, что нельзя уводить солдат из помещений, так как люди герцога их отнимут; поэтому он предложил ему их разместить и вместе ехать навстречу герцогу. Оливеротто исполнил это распоряжение, и в это время неожиданно подъехал герцог, который, увидев Оливеротто, позвал его, а Оливеротто, поклонившись, присоединился к остальным. Они въехали в Синигалию, спешились у дома герцога и, как только вошли с ним в потайную [18] комнату, были схвачены людьми герцога, который сейчас же вскочил на коня и велел окружить солдат Оливеротто и Орсини. Люди Оливеротто были истреблены, так как были ближе, но отряды Орсини и Вителли, которые стояли дальше и почуяли гибель своих господ, успели соединиться и, вспомнив доблесть и дисциплину Орсини и Вителли, пробились вместе и спаслись, несмотря на усилия местных жителей и врагов. Однако солдаты герцога, не довольствуясь тем, что ограбили людей Оливеротто, начали грабить Синигалию, и если бы герцог не обуздал их, приказав перебить многих, они разграбили бы весь город. Когда подошла ночь и кончилось волнение, герцог решил, что настало удобное время убить Вителлоццо и Оливеротто, приказал отвести их обоих в указанное место и велел их удавить. При этом не обратили никакого внимания на их слова, достойные их прежней жизни: Вителлоццо просил дозволить ему вымолить у папы полное отпущение грехов, а Оливеротто, с плачем, сваливал на Вителлоццо вину за все козни против герцога. Паоло и герцог Гравина Орсини были оставлены в живых, пока герцог не узнал, что папа в Риме захватил кардинала Орсини, архиепископа Флорентийского, и мессера Джакомо ди Санта Кроче. Когда известие об этом пришло, они были таким же образом удавлены в Кастель дель Пиэве восемнадцатого января 1502 года. Текст воспроизведен по изданиям: Никколо Макиавелли. Государь. М. Эксмо-Пресс. 2000 |
Дата добавления: 2020-01-07; просмотров: 178; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!