ОБО ЧТО РАЗБИЛА НОС АМЕРИКАНСКАЯ СУБМАРИНА?

 

Публикация совершенно секретного снимка, сделанного с российского спутника, вызвала скандал на грани шока. Сотрудники ФСБ на две недели парализовали нормальную работу редакции газеты «Версия», перетряхивая компьютеры сотрудников. Надо понимать, они пытались выяснить, по каким электронным каналам попала журналистам эта сногсшибательная фотография, которая предназначалась только для министра обороны и только для Президента России, но никак не для широкой публики.

Возможно, это была классическая игра, которую издавна практикуют все спецслужбы мира, называя её «утечкой информации». И правительству Билла Клинтона, и мировой общественности был сделан более чем прозрачный намек на то, что Россия все же располагает серьезными уликами в отношении американских подлодок. Одна из них – снимок АПЛ типа «Лос-Анджелес» (с весьма характерным повреждением носа), «случайно» попавший в частную газету. И старательное расследование этого случая экспертами из ФСБ, получившее неожиданно громкую огласку в прессе, тоже наводит на мысль о демонстративной «проговорке». Обычно при ведении подобных дел следователи берут подписку «о неразглашении». А тут подробные отчеты-репортажи о визитах «системщиков» в штатском, их действиях и расспросах. Потом старательная дискредитация подлинности скандального снимка в других газетах…

Вот почему я считаю, что из всего водопада газетно-теле-журнальной информации, который обрушился на наши головы после августовской трагедии, публикацию Дмитрия Филимонова (Версия. 2000. 26 сент. № 37) если не ключевой в понимании тайны гибели «Курска», то заслуживающей самого пристального внимания. Привожу её полностью:

«Этот снимок сделан российским разведывательным спутником 19 августа 2000 года с высоты 40 000 метров. Это – норвежская военно-морская база Хоконсверн, расположенная на берегах Гримстад-фиорда в провинции Хордаланн, в 9 километрах к юго-западу от города Берген. Географические координаты базы: 60° 20 20 ' сш, 5° 13 53 ' вд, Н= +20 м. ВМБ Хоконсверн используется для базирования надводных малых и средних кораблей до фрегатов включительно. База не рассчитана на подводные лодки.

19 августа в Хоконсверн вошла атомная субмарина класса «Лос-Анджелес» и стала на ремонт у стенки причала, рядом с фрегатом типа «Осло». Субмарина ошвартовалась у стенки, а не в доке, потому что ремонтные доки Хоконсверна, повторим, не рассчитаны на подводные лодки, тем более атомные. Предположительно название этой лодки «Мемфис» или «Толедо». Обе они относятся к классу «Лос-Анджелес». Субмарины этого типа имеют длину 109, 7 метра, их высота – 10, 1 метра. Ширина – 9, 9 метра. Водоизмещение 6000 тонн.

Зашедшая для ремонта лодка имела значительные повреждения носовой части, что и зафиксировано средствами оптико-электронной разведки. Толстая резино-керамическая обшивка субмарины была содрана, как кожура банана. По всей видимости, стальной, «легкий» корпус был тоже поврежден.

Лодку ремонтировали у стенки восемь дней. 27 августа во второй половине дня она покинула базу и отправилась к берегам Британии. Лодка обогнула с востока Британские острова, вошла в порт Саутгемптон на южном берегу Англии и стала на ремонт в закрытый док.

Катастрофа с «Курском» в Баренцевом море произошла 12 августа. Поврежденная подводная лодка класса «Лос-Анджелес» пришла на базу Хоконсверн 19 августа, то есть через неделю после гибели «Курска». А теперь стоит вспомнить сообщения информационных агентств, которые поступили вскоре после официальной информации о катастрофе в Баренцевом море. На ленте агентства «Интерфакса» промелькнуло и осталось незамеченным сообщение о том, что, по данным российской разведки, некий подводный объект массой до 9000 тонн дрейфует от Баренцева моря к берегам Норвегии. Другое сообщение: директор ЦРУ Джордж Теннет прибыл в Москву. Оба этих факта связаны между собой.

«Курск» и американская подводная лодка класса «Лос-Анджелес» столкнулись 12 августа. От столкновения сдетонировали боеприпасы в носовом отсеке «Курска». Российская лодка затонула. Как известно, рядом с ней на дне наш разведывательный спутник засек объект, напоминающий вторую подводную лодку, водоизмещением поменьше. Вскоре, как передали информационные агентства, этот объект исчез. Придя в себя после столкновения, экипаж американской субмарины сумел вывести лодку из района катастрофы. Повреждения были сильными, лодке требовался срочный ремонт. Было принято решение зайти для оперативного ремонта в норвежскую базу Хоконсверн, несмотря на то что база эта не предназначена для подводных лодок. Однако из-за повреждений скорость лодки была ничтожной. Путь от района катастрофы в Баренцевом море до побережья Норвегии занял семь дней. (В нормальных условиях это расстояние подводная лодка может пройти за два дня.) Американская субмарина была тем самым объектом, который «дрейфовал» в сторону Норвегии. Оперативный ремонт занял восемь дней. После чего субмарина полным ходом ушла в Саутгемптон для капитального ремонта в приспособленном закрытом доке.

Директор ЦРУ прилетел в Москву, чтобы замять конфликт и предотвратить вероятную войну. Ибо российское руководство прекрасно знало об истинной причине катастрофы. 19 августа публикуемый нами фотоснимок со спутника лег на стол министра обороны России и на стол Верховного главнокомандующего, отдыхавшего в Сочи. Россия и США в очередной раз оказались на грани вооруженного конфликта. Соглашение двух сторон о неразглашении истинных причин трагедии предотвратило его.

На фотоснимке, запечатлевшем военно-морскую базу Хоконсверн, поврежденную субмарину у стенки причала, поставили гриф «Сов. секретно».

Конечно, все это только версия. Но, исходя из вышеизложенного, очень серьезная. Мы публикуем снимок убийцы «Курска» вовсе не для того, чтобы разжечь конфликт. Люди должны знать правду и в России, и в Америке».

Да, люди должны знать правду, даже если её не сообщают официально. Только этим могу объяснить «утечку» конфиденциальной информации.

«Ничего, поднимут подводный крейсер, детально осмотрят пробоину или вмятину, и сразу станет ясно – было столкновение или нет», – говорят иные наблюдатели. В том-то и дело, что даже осмотр пробоины не сможет ничего ни доказать, ни опровергнуть, потому что её нет, этой пробоины, нет вмятины, они уничтожены чудовищным взрывом вместе с первым отсеком. Следов столкновения «Курска» с подводным ли объектом, надводным ли не существует. Есть только один след – след взрыва, разметавшего нос корабля. Ясно, что взорвалось. Неясно, что инициировало взрыв.

Роковая ошибка разработчиков торпеды или торпедистов «Курска»? Назовите хоть один факт – кто, когда и в чем ошибся? (У версии столкновения есть по меньшей мере четыре вышеприведенных факта.)

Нет ни одного свидетеля, который наблюдал бы гибель корабля своими глазами. Есть только записи сейсмостанций да фонограммы гидроакустиков, записавших «два хлопка» на магнитную ленту. Надо ли говорить, сколь разной может быть трактовка этих звуков даже при участии специалистов из разных стран? А здесь одна – явно заинтересованная – сторона. Поверим американским экспертам: два взрыва. Но кто ответит теперь: что вызвало первый взрыв?

Любая подводная лодка представляет собой, по сути дела, увеличенную во много раз обитаемую торпеду. Ее носовая часть так же взрывоопасна, как и головная часть торпеды. Не бейте по торпеде кувалдой, она и не взорвется. Не бейте подводную лодку по торпедному отсеку таранным ударом, он тоже не взорвется. И тогда не придется гадать: а что же там так рвануло?

Пока на предъявленном нам конкурсе версий первое место по логической связи, степени вероятности (есть статистика) и внутренней непротиворечивости принадлежит версии столкновения с иностранной подводной лодкой. Она была бы дезавуирована на 99, 9%, если бы миру были своевременно предъявлены результаты осмотра корпуса «Мемфиса» и других атомарин, ходивших в наши полигоны 12 августа. Увы, этого не было сделано.

«Ближайший помощник вице-президента США Альберта Гора Леон Ферт в очередной раз заявил в Вашингтоне, что «ни один из американских кораблей не был причастен к трагедии с «Курском», – сообщал корреспондент «Комсомольской правды» через два с половиной месяца после потрясшей мир катастрофы. – Однако назвал при этом вопрос об инспекции корпусов американских подлодок «слишком чувствительным». Американские комментаторы высказывают предположение, что в случае подобного происшествия с американской лодкой США употребили бы все свое влияние, чтобы добиться от России исчерпывающих объяснений».

Воистину, что позволено Юпитеру, то не позволено быку. Но если Юпитер сердится, то он не прав…

 

Глава девятая

СЛЕПЫЕ АКУЛЫ?

 

Вскоре после гибели «Курска» мне выпала командировка от «Российской газеты» в Соединенные Штаты Америки. Летел через океан с мыслью поговорить с американскими подводниками о «Курске». В частных беседах, во флотском трепе тоже могут проблеснуть крупицы истины. Тем более повод для подобных разговоров был более чем подходящий – американская атомарина «Гринвилл» столкнулась с японским траулером…

С бывшим командиром американской атомной подводной лодкой «Боливар» капитаном 1-го ранга Джемсом Бушем мы познакомились в гостях у ветерана американского флота Ричарда Томпсона и потому рассуждали о флотских делах весьма непредвзято. Злобой дня была трагедия японских моряков, потопленных «Гринвиллом».

9 февраля 2001 года многоцелевая (по классификации США – атакующая) подводная лодка «Гринвилл» при всплытии опрокинула японский траулер «Эхину-мару», тот вскоре затонул, унеся с собой жизни девяти японских рыбаков.

Мы сидели перед телеэкраном, и некий комментатор, горестно изумляясь происшествию, вопрошал: как могло такое случиться? Точно такими же вопросами-обвинениями забрасывали публику и наши телекомментаторы, когда речь шла о гибели «Курска». Поразительно, но трагедия в Тихом океане подавалась прессой как некий разоблачительный скандал и делалось это по той же самой схеме, по какой нагнеталась истерия вокруг нашей атомарины. Те же до боли знакомые штампы – военно-морское ведомство США знает, но скрывает истинные причины столкновения, командир «Гринвилла» Скот Ваддл устроил некое подводное шоу для влиятельных гражданских лиц, находившихся на борту подлодки, называли его «техасским ковбоем» и все в том же духе…

Отец Ваддла, отставной пилот американских ВВС, и в самом деле живет в техасском городе Аустин. Правда, сын его, ненароком потопивший японский траулер, родился, по иронии судьбы, именно в Японии, где на одной из воздушных баз США служил его отец. Американские журналисты с той же беззастенчивостью, что и некоторые их российские коллеги, опубликовали частный телефонный разговор между сыном и отцом. Командир «Гринвилла» кричал в трубку: «Папа, я не могу понять, как это произошло! Я лично осмотрел горизонт в перископ. Меня перепроверил старший помощник. Акустик доложил, что горизонт чист. Я все делал по инструкции…»

Однако мало кто верил его словам. Пресса была склонна считать, что все произошло потому, что командир «Гринвилла» решил показать высокопоставленным гостям (в центральном посту находилось несколько гражданских сановников) «виртуозное» всплытие, так называемый «прыжок касатки».

– Я не верю тому, что пишут в газетах о Ваддле, – высказывает свое мнение Джим Буш. – Капитан 3-го ранга Скот Ваддл – один из самых опытных и дисциплинированных командиров в американском флоте. Его образцовый корабль всегда демонстрировали особо важным персонам.

Ваддл не мог нарушить такую азбучную истину, как прослушивание глубины и визуальный осмотр поверхности моря перед всплытием. Не мог потому, что в противном случае рисковал бы и своей жизнью.

Его слова подтверждает и другой подводник, ходивший в море с Ваддлом в июле прошлого года, – доктор Роджер Данэм:

– Он всегда управлял подводной лодкой с особым тщанием. У него была стерильная репутация. Продолжением этой трагедии будет то, что наш флот лишится такого командира как Скот Ваддл…

Здесь, во флоридском Неаполе, злосчастного подводника хорошо помнят – Ваддл кончал в этом городе высшую школу.

– Он всегда был первым во всем, за что ни брался, – говорит бывшая одноклассница виновника скандала Джанет Триколо, – будь то математика или футбол.

Для расследования происшествия в Тихом океане создана авторитетная комиссия. Знатоки морского права говорили: если комиссия признает вину Ваддла, ему грозит тюремное заключение.

То, что произошло 9 февраля, это не просто навигационное происшествие, но и глубокая личная драма для командира.

– Когда я увидел в перископ тонущих рыбаков, во мне что-то умерло, – сетовал Ваддл. – Что бы ни показало расследование, на моей душе до конца жизни будет лежать тяжкий камень.

Между судьбами командира «Гринвилла» и командира «Курска» можно провести некую параллель: у обоих служба шла наилучшим образом, оба командовали престижными, образцовыми кораблями и обоих в одну злосчастную минуту подстерег рок. В море так бывает, как, впрочем, и на берегу. И пусть никто теперь не задает наивных вопросов: как это подводные лодки, оснащенные современнейшей техникой связи и наблюдения, не могут избежать столкновений? Как вообще они могут столкнуться? Могут. Любой бывалый подводник припомнит не одну морскую каверзу. Можно услышать за сотни миль идущий от тебя танкер, и те же самые шумопеленгаторы «не услышат» нависший над головой траулер, поскольку гидрология моря, эта «подводная погода», так же переменчива, как и любая погода.

Пока ещё не созданы ни корабли, ни приборы, которые гарантируют абсолютную безопасность в морской стихии. Видимо, поэтому комиссия по расследованию инцидента с «Эхину-мару» вынесла капитану 3-го ранга Ваддлу весьма мягкий приговор – строгий выговор и лишение месячного оклада.

За полгода до трагедии в Тихом океане на борту «Гринвилла» побывал Джеймс Камерон – режиссер прогремевшего фильма «Титаник». Может, он накликал беду? Говорят, и «Курск» незадолго до гибели тоже участвовал в съемках кинобоевика.

Что касается «Курска», то мнение кептэна Буша не расходится с версией Пентагона: нештатная ситуация в отсеке. Бесполезно было его переубеждать в том, что беспричинная пока «нештатная ситуация» как раз и могла возникнуть вследствие столкновения с «неопознанным подводным объектом». Грудь его куртки украшала надпись «Old navy» – «Старый флот», так что и закалка была старой: приказы не обсуждают. Коль скоро ты причисляешь себя к военному ведомству, то не перечь утверждениям своего верховного вождя. Плюрализм для любой военной системы смертелен. Но поиск истины не остановим никакими запретами и уложениями.

Столкновение американской атомной подводной лодки «Гринвилл» с японским судном, спустя шесть месяцев после загадочной гибели «Курска», вызвала новую волну предположений о судьбе нашей атомарины.

Капитан 1-го ранга Юрий Бекетов вошел в историю отечественного флота как командир атомного ракетного крейсера стратегического назначения, который первым выполнил сложнейший вид стрельбы – залп всеми ракетами одного борта. Небезынтересно его мнение о трагедии «Курска»:

– Американские же подводники, как известно, топят уже второе японское судно за последние 20 лет. В 1981 году ракетная подводная лодка ВМС США «Джордж Вашингтон» в результате столкновения потопила японское судно «Ниссио-мару»…

Столкновение подводной лодки «Гринвилл» с японским судном продемонстрировало, каким запасом прочности обладают корпуса подводных лодок США. Американцы – сторонники однокорпусной конструкции подводных лодок, при которой цистерны главного балласта (основной запас плавучести) помещаются в «легких» оконечностях корпуса подводной лодки и частично – в прочном корпусе. С учетом этого они прочный (непроницаемый) корпус вынуждены создавать из более толстых стальных листов, чем это делается на двухкорпусных подводных лодках. При столкновениях прочный корпус американских лодок менее подвержен разрушению, чем «тонкостенный». Не вдаваясь в преимущества и недостатки тех или иных конструктивных особенностей подводных лодок, можно сделать ещё один важный вывод о постигшей нас трагедии с атомоходом «Курск». Столкновение у Гавайских островов американской подлодки «Гринвилл» с японской шхуной ещё больше укрепило уверенность в том, что «Курск» погиб именно в результате столкновения с иностранной подводной лодкой, которая вела за ним слежение.

Гидрологические условия в летний период на Баренцевом море неблагоприятны для надежного поддержания акустического контакта. При всплытии «Курска» на перископную глубину для поиска объекта учебной торпедной атаки контакт иностранной подлодки с ним был потерян. Хотя современные акустические комплексы имеют отличные характеристики, летний тип гидрологии таков, что на малых глубинах погружения подводные лодки обнаруживают друг друга лишь в нескольких десятках метров, когда избежать столкновения практически невозможно и остается лишь надеяться на счастливый случай.

Так и произошло. Иностранная лодка, очевидно, совершила подскок на хорошем ходу в предполагаемую точку потери контакта и, не обнаружив «Курск», всплыла под перископ для уточнения обстановки. Здесь и произошло столкновение. Удар пришелся, видимо, в самую уязвимую часть корпуса «Курска» – сверху, так как перископная глубина у иностранной лодки на пять-шесть метров меньше, чем у «Курска».

«Штерн» ведет свой репортаж из полигона в роковой день:

«За военными играми внимательно наблюдают суда-шпионы нескольких натовских государств. Норвежский разведчик «Марьята», под завязку начиненный электроникой, занял позицию и изготовился к перехвату радиопереговоров. Американские подводные лодки «Мемфис» и «Толедо» и английский «Сплендид» барражируют в морских глубинах. Западные подлодки часто подходят к российским берегам. У Северного флота не хватает топлива даже на то, чтобы отогнать их из квадрата проведения учений. Позже американцы будут уверять, что они выдерживали безопасную дистанцию, по меньшей мере восемь километров. Но иногда подлодкам удается незаметно присоединиться к эскадре и с помощью эхолотов шпионить за каждым кораблем, прослушивая все: от двигателя до микроволновой печи в камбузе.

Посреди всей этой современной техники след «Курска» скоро теряется…»

 

Глава десятая

ВЕРСИЯ № 14

 

Довольно убедительную картину гибели «Курска» нарисовал испытатель подводных лодок капитан 1-го ранга-инженер запаса Михаил Николаевич Волженский. Именно он в свое время испытывал и «Курск» перед сдачей атомарины флоту. Сегодня он работает научным сотрудником в академическом институте машиноведения. Собрав всю доступную по «Курску» информацию, он обработал её на компьютере. И вот что получилось.

«…12 августа 2000 года подводная лодка «Курск» в завершение учений должна была стрелять практической торпедой по главной цели отряда боевых кораблей – крейсеру «Петр Великий». Отряд находился на удалении около 30 миль (55 километров).

Капитан 1-го ранга Лячин подвсплыл на перископную глубину, чтобы донести о готовности к выполнению торпедной атаки. Кроме перископа и антенны, были подняты выдвижные устройства для проведения радиотехнической разведки отряда «противника». Следившая за «Курском» иностранная подводная лодка из-за резкого изменения глубины русского подводного крейсера потеряла гидроакустический контакт с целью и тоже всплыла в приповерхностный слой. Лячин, прослушивая кормовой сектор, начал циркуляцию вправо или влево. Уклоняясь от поворота «Курска», иностранная атомарина неуклонно сближалась с ним, пока её кормовой стабилизатор не задел носовую оконечность русской подводной лодки. Стальное крыло вспороло легкий корпус (наружную обшивку) «Курска», смяло боковой торпедный аппарат с дежурной ракетоторпедой К-84, деформировало её. При ударе произошло срабатывание стартового и маршрутного ракетного двигателя. Форс порохового пламени ударил через поврежденную заднюю крышку торпедного аппарата в отсек. Произошел быстрый разогрев головной части ближайшей стеллажной торпеды, и через 120 секунд она рванула, вызвав детонацию всех остальных боевых торпед, коих немного немало по штату восемнадцать штук. Так что вовсе не обязательно главный взрыв должен был произойти от удара о грунт. Возможно, «Курску» удалось за эти две минуты даже всплыть. Но потушить пожар в носовом отсеке уже не могла никакая сила. Даже если бы его стали затапливать, на это тоже ушло бы время, счет которому шел на секунды. После чудовищного взрыва стеллажного боезапаса русская подлодка рухнула на грунт. При ударе сдвинулись с фундаментов турбины, реакторы и прочие массивные механизмы, лопнули паропроводы, вспыхнуло электрооборудование, находившееся под напряжением (роторы турбогенераторов какое-то время вращались по инерции). Гибель экипажа была столь стремительной, что никто даже не успел выпустить спасательный буй.

А что же иностранная подлодка? Она, несомненно, тоже получила сильные повреждения, причем не обязательно в носовой части. Если её кормовой стабилизатор проехался по «Курску», то основные неисправности надо искать именно в корме. При таком соударе могли быть погнуты лопасти гребного винта, чем и объясним столь малый ход – в 5 узлов, – которым «Мемфис» добирался до норвежского Бергена. Могли быть проблемы с дейдвудными сальниками, и, чтобы заделать течь, иностранной подлодке пришлось застопорить турбины и лечь на грунт неподалеку от «Курска». Именно удары аварийной партии, подбивавшей дейдвуды, и могли быть приняты акустиками «Петра Великого» за призывы о помощи с «Курска». Они же записали и звукоподводные сигналы «SOS» на чужой частоте.

13 августа в район инцидента прилетели вне всякого графика два противолодочных самолета «Орион». Зачем? Чтобы прикрыть переход поврежденного «Мемфиса» в ближайший норвежский порт? Пара российских противолодочных самолетов Ил-38, совершив облет района катастрофы, засекла с помощью радиогидроакустических буев отходившую на запад атомную подводную лодку с нетипично малой скоростью в 5 узлов. При повторном вылете подводная цель была надежно прикрыта радиоэлектронными помехами».

Версия Волженского, отличаясь в деталях, но не в сути от версии Алексина, может быть объединена с последней в весьма целостную и непротиворечивую картину события.

«Столкновение подводных лодок – это не столкновение двух автомобилей, остающихся в изуродованном виде на месте, – весьма справедливо утверждает Алексин. – Оба подводных объекта, один – массой почти 24 тысячи тонн – «Курск», другой – 6900 тонн (АПЛ типа «Лос-Анджелес») или 4500 тонн – «Сплендид», продолжают двигаться с прежней скоростью (в данном случае относительная скорость встречного движения 5, 5 метра в секунду), разрушая и разрывая все на своем пути, в том числе и свои корпуса. И поскольку АПЛ ВМС США и Великобритании по технологической традиции строятся однокорпусными с толщиной корпуса 35—45 мм, а наши – двухкорпусными, где толщина наружного легкого корпуса всего 5 мм, то при прочих равных условиях большие повреждения получают именно наши лодки. Уже через секунду после первого соприкосновения торпедного аппарата правого борта с (торпедой. – Н.Ч.) УСЭТ-80 был смят на половину своей длинны. Это вызвало детонацию и взрыв боеголовки торпеды, где основная энергия пошла по пути наименьшего сопротивления – в сторону задней крышки торпедного аппарата, которая взрывом была вырвана и через дыру более полуметра в диаметра в отсек хлынул поток воды, заполняя его и вызвав короткие замыкания электрических цепей».

Вот и версия столкновения пополнилась ещё одним фактом. Как сообщили хорошо осведомленные источники, во втором отсеке затонувшей атомарины найдена задняя крышка торпедного аппарата, выбитая при взрыве торпеды с такой силой, что она приварилась к прочной межотсечной переборке. При «нештатной ситуации» в трубе торпедного аппарата в первую очередь должна была бы вылететь передняя крышка. Но она, по всей вероятности, была прижата навалом другого «подводного объекта», так что «выстрел», точнее, выброс взорвавшейся торпеды произошел внутрь отсека.

Можно спорить о типе поврежденной торпеды, о том, носом или кормовым стабилизатором иностранной субмарины был задет «Курск», но общий ход катастрофы предстает весьма реалистично.

Еще одно мнение весьма сведущего подводника, бывшего флагманского специалиста по живучести – капитана 1-го ранга Михаила Тужикова:

«Как могла уцелеть чужая подлодка, отправив на дно «Курск» водоизмещением в 24 тысячи тонн? На мой взгляд, помогли два обстоятельства. Во-первых, балластные цистерны у «чужой» были полностью заполнены и, следовательно, она находилась в более устойчивом положении, чем «Курск». Наверняка и она порвала себе носовые цистерны. Но у неё они все равно были заполнены водой, так как чужая и не собиралась всплывать. В результате удара у неё мог быть затоплен и первый отсек, вполне допускаю. Но в нормально устойчивом положении под водой подлодка сохраняет живучесть и при одном затопленном отсеке.

Во-вторых, чужая лодка шла выше «Курска». И ударила его, скорее всего, днищем, то есть килевой коробкой. Это наименее уязвимая часть подлодки, куда для остойчивости кладут чугунные балластные болванки ещё при постройке. Конечно, и «иностранке» мало не показалось после удара. Возможно, и там сработала аварийная защита реактора. Но лодка не ударилась о грунт, «оклемалась» и смогла покинуть район катастрофы. Даже на дизелях на время, пока наши искали «Курск», 4-узловым ходом можно было уйти на 250 километров».

Характерно, что многие американцы, не склонные доверять официальным сообщениям Пентагона, развернули свой собственный поиск атомарины-убийцы. В Интернете были созданы свои независимые комиссии по расследованию обстоятельств гибели «Курска». На сороковой день после трагедии русского флота в редакцию «Российской газеты» пришел факс из США: «Ищите лодку с характерными повреждениями в базе британских ВМС Рингс-Пойнт, расположенной в Шотландии. В её гавань, окруженную скалами, возможен срытый заход субмарин в подводном положении…»

Последняя информация из более надежных источников: после трехнедельного ремонта «Мемфис» вышел из Фаслейна на родину. Однако конгрессмены США подняли скандал, требуя от Пентагона доказательств неучастия американских подводных лодок в трагедии русского подводного крейсера «Курск». «Мемфис» был развернут с полпути и возвращен в один портов Англии… Там конгрессмены до него не доберутся?

Официальный представитель Пентагона Крэг Куигли спустя шесть дней после катастрофы заявил, что нет никаких свидетельств того, что какая-либо из американских субмарин могла быть вовлечена в инцидент с «Курском». При этом он произнес классическую фразу: «Мы не обсуждаем операции наших субмарин».

Как бы там ни было, но однажды обсуждать если не операции, то отдельные маневры субмарин придется. Вот и печальный случай с японским траулером говорит о том, что назрело законодательное решение проблем безопасности подводного плавания в открытых водах. Необходим международный кодекс, подобный уже существующему международному своду правил по предупреждению столкновений надводных кораблей.

 

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

БОЛЬ… БОЛЬ… БОЛЬ…

 

Глава первая

МИТИНА ЛЮБОВЬ

 

Femme de marin – femme de chargin.

 

В свои 26 лет капитан-лейтенант Дмитрий Колесников решил для себя раз и навсегда: жениться не буду. Ни на ком и никогда. Насмотрелся на семейные разлады своих друзей и понял, что хорошее дело браком не назовут. От непрошеных советчиков отделывался чеховской фразой: «В квартире порядочного человека, как на военном корабле, не должно быть ничего лишнего: ни кастрюль, ни тряпок, ни женщин». Квартиры, правда, у него не было, зато был корабль, да ещё какой! Новейший атомный подводный крейсер, ракетная гроза авианосцев. Ход этому подводному гиганту давали две турбины, каждая по 50 тысяч лошадиных сил. И весь этот турбинный ураган направлял, сдерживал или доводил до полной машинной ярости он – командир турбинной группы Дмитрий Колесников, по старому чину – инженер-капитан-лейтенант. Это было наследное, можно сказать, семейное дело, доставшееся ему от отца – офицера-подводника и тоже турбиниста. Да и младший брат Александр «турбинил» на соседней однотипной атомарине.

Что бы там ни говорили, но в наши дни, когда большая часть флота влачит жалкое пристеночное существование, служить на плавающем боевом корабле – это заветное моряцкое счастье. И если раньше нужна была «волосатая рука», чтобы подыскать теплое местечко на берегу, то теперь все переменилось – нужна была солидная протекция, чтобы попасть на плавающий корабль. И хотя никакого блата у 26-летнего офицера не было, тем не менее служил он на одном из лучших кораблей российского флота – «Курске». Порукой были его знания, его характер да доброе имя отца, которого хорошо помнили на Северном флоте как классного специалиста.

Разумеется, Колесников-младший не собирался провести жизнь в седьмом отсеке. Он уже сдал зачеты на самостоятельное управление дивизионом движения, а там маячила и новая ступень – командирство над всей атомной машинерией подводного крейсера. Все это плохо вязалось с береговой семейной жизнью, и Дмитрий с упорством, достойным лучшего применения, пояснял всем, кто брался сватать «старого холостяка», что корабельные офицеры раньше 33 лет никогда не женились, что его невеста ещё не родилась, что, как писал Иван Бунин, «женщина очень похожа на человека, и живет она рядом с нами», что жениться надо за три дня до смерти – вот так наживешься…

Но мама думала иначе. Ей с Романом Дмитриевичем, конечно же, хотелось внуков, и поскорее. Поздние дети, как известно, ранние сироты. Ирина Иннокентьевна всерьез озаботилась личной жизнью старшего сына, тем более что и младший – Саша – во всем следовал брату, не дай бог и он объявит себя вечным холостяком.

Приглядываясь к дочерям друзей и коллег, она обратила внимание на молодую преподавательницу биологии в своей гимназии – Ольгу Борисовну. Миловидная, скромная и в то же время строгая, она умела держать в руках непростые старшие классы, более того – увлекать ребят своим предметом. Именно такой ей и хотелось видеть будущую невестку, и её не смущало, что Ольга уже побывала замужем. Вот ей-то она и стала рассказывать о своем сыне-моряке…

Ольга сразу поняла, к чему клонит Ирина Иннокентьевна. «Связать свою жизнь с офицером? Нет уж, увольте!» – решила она для себя. Студенток пединститута охотно приглашали на вечера в военно-морские училища. Еще тогда у неё составилось весьма определенное мнение о курсантах – и по интеллекту, и по воспитанию им было далеко до гардемарин Морского корпуса, чьи стены и классы они унаследовали. Разумеется, ничего этого она не высказала своей старшей коллеге, но никаких радужных надежд на предстоящее знакомство она не питала.

Дмитрий Колесников прибыл из Видяева домой – в отпуск – перед самым Новым годом. Год был непростой – двухтысячный, в гимназии его отмечали широко и с выдумкой. Затеяли карнавал. И как ни устал после нелегкой дороги капитан-лейтенант Колесников, все же, переодевшись в гражданский костюм, он пришел на новогодний бал с мамой.

Все эти преднамеренные знакомства молодых людей по инициативе родителей почти наверняка обречены на неуспех.

– Когда я впервые его увидела, – рассказывает Ольга, – я с трудом сдержала улыбку. Рослый рыжий парень, в слишком коротких для него брюках и явно выросший из куртки-пуховки, являл презабавное зрелище. Эдакая бесформенная медузка. Влюбиться в него с первого взгляда было совершенно невозможно. Да и со второго – тоже. К тому же он совершенно не умел ухаживать за женщинами. Взять за руку или хотя бы под руку, я не говорю о большем – обнять, поцеловать, – это было ему просто не дано. Когда мы шли рядом, он всегда соблюдал «пионерскую дистанцию». Короче, я даже решила, что у него вообще нет интереса к женщинам. Все нежные чувства приморожены Севером. Прямой, резкий, упрямый…

А тут ещё один случай, после которого я решила раз и навсегда – все, хватит с меня этого «романа»! Мы ехали в метро. Машинист резко затормозил, все полетели вперед, я тоже, и Митя поймал меня за воротник. Он был намного выше меня, и я оказалась в его руке как бы приподнятой за шиворот. И это на глазах у всех пассажиров. Зрелище, должно быть, было прекомичное. Я не смогла ему простить подобного унижения женского достоинства: схватить даму за шкирку, как котенка?! Добро бы за руку, за талию, за плечо… Пережить это было трудно…

По счастью, он уезжал с отцом в Пятигорск, и мы расстались, как мне показалось, без особых сожалений.

А дальше… Прошло какое-то время, и я почувствовала, что мне почему-то не хватает этого, может быть, и нелепого, но очень сильного, а главное – доброго парня, огромного ребенка. Видно, и я ему была небезразлична. Он не выдержал затянувшейся паузы в наших отношениях и позвонил… Потом ещё раз… Еще…

Когда он вернулся, наконец, в Питер, мы встретились как старые добрые друзья, истосковавшиеся друг по другу. Он честно признался, что побаивался меня, потому что видел во мне не столько женщину, сколько «училку». Этот отрицательный рефлекс у многих после школы остается на всю жизнь.

Митя встречал меня после уроков, внимательно всматривался в лицо и говорил:

– Сегодня ты типичная «училка»! Это надо срочно вытравить. Хочу видеть тебя женщиной…

И вел меня в кафе, покупал цветы, заказывал шампанское… У него был какой-то очень длинный отпуск. Мы встречались каждый вечер, бродили по старым питерским улочкам, набережным… Однажды мы гуляли по Черной Речке, там, где погиб на дуэли Пушкин. Место печальное и пустынное. И Митя вдруг набрался смелости и объяснился мне в любви, сделал предложение выйти за него замуж. Я согласилась.

– Поедем к моим и все им скажем! – радостно загорелся он.

– Нет, я не уверена, что они будут в восторге. Давай ты сначала их подготовишь, а потом уж встретимся все вместе.

Так и порешили. Он отправился домой на Богатырку, а я к себе. Жду звонка тревожно и мучительно. Наконец, телефон ожил, хватаю трубку. И не узнаю его голос – поникший, сдержанный:

– Давай приезжай, есть серьезный разговор…

– Может, не надо? И так все ясно…

– Приезжай!

Еду сама не своя… Звоню в дверь… И вдруг все семейство встречает меня с объятиями, с цветами. Роман Дмитриевич сказал в душевном порыве:

– Не было у нас дочки. Теперь будет!

…Мы встретились с Ольгой Колесниковой там, где она когда-то познакомилась с Митей, – в 70-й гимназии, что близ набережной реки Карповки. В кабинете биологии и начался наш непростой разговор. Ольге мучительно хотелось курить, но в школьных стенах это было невозможно, и мы перебрались в другое место, туда, где я остановился, – на борт ледокола «Красин», ставший плавающим музеем. Капитан его, Лев Бурак, предоставил нам кают-компанию и большую пепельницу.

– Сегодня ровно год как мы поженились… – сказала Ольга, резко встала и, пряча навернувшиеся слезы за густым сигаретным дымом, уткнулась лицом в иллюминатор. По Неве плыли последние льдины. Этот медленный и торжественный ход льда по реке успокаивал лучше любого лекарства…

…Свадьбу они сыграли 28 апреля 2000 года. Все было как у всех, и в то же время только как у них двоих, ибо не было в мире более сияющего жениха и более счастливой невесты, уверовавшей, что отныне в её жизни начинается новая – белая – полоса. Белая, как трен её свадебного платья.

 

Я утонул в тебе,

В твоих глазах и душе,

Как настоящий подводник –

Без пены И даже единого булька!

Отважный капитан Теперь твой вечный пленник,

Свободы не хочет…

 

– признавался Митя Ольге в стихах.

По питерской традиции ездили к Медному всаднику, потом в Ботанический сад, фотографировались среди цветущих орхидей…

Медовый месяц – он же и свадебное путешествие – провели в Бокситогорске, на даче у Ольгиной мамы, в саду, где росли яблони и вишни.

– Потом я приехала к Мите в Видяево, – вспоминает Ольга. – Выхожу в Мурманске из вагона, а никто не встречает. Что делать, куда ехать, кого спрашивать? Стою на перроне в полной растерянности. Даже начала сердиться. Вот так встреча! Обещал ведь приехать, что бы ни случилось… Хотела взять билет и уехать обратно, но тут вижу – бежит мой Митя с огромным букетом цветов. Из-за них и припоздал…

Приехали в Видяево. Один из друзей уступил ему на время свою однокомнатную квартирку. Стоим перед дверью, а Митя все не решается её открыть. В чем дело?

– Я боюсь, – говорит, – что ты упадешь в обморок. Там дырявый пол, драные обои, продавленный диванчик… Это же не Питер.

– Знаешь, я уже заранее люблю этот дырявый пол, и эти ободранные обои, и этот продавленный диванчик только потому, что это наши стены, что в них живешь ты…

И тогда он решительно распахнул дверь – входи!

Я вошла, и эти действительно жутковатые стены стали нашим первым домом…

Вскоре в нашу квартирку потянулись гости. Они приходили под самыми разными предлогами, и я поняла – весь гарнизон был заинтригован: что за птица покорила сердце «старого холостяка»? Было очень весело. Народ в поселке молодой, почти все ровесники…

У нас с ним не было ни одного несчастливого дня. Мы расстались на таком эмоциональном подъеме!.. Я не могу даже вспомнить ничего плохого. Его просто не было. У нас не было даже быта, который отодвигает любовь на второй план…

Мы жили душа в душу. Только однажды он на меня накричал – я доставала его одним и тем же вопросом: «Во сколько ты вернешься?»

– Да пойми ты, что у меня не работа, это – служба! Море на замок не закроешь.

И я, как многие морские жены, поняла, что у меня есть сильная соперница – подводная лодка. Она все время отнимала его у меня, порой даже посреди ночи. Митя очень любил её и часто повторял: «Пока я служу на «Курске», со мной ничего случиться не может. Это самый надежный корабль в мире».

Однажды он решил познакомить меня со своей «любовницей». Он привел на «Курск» меня вместе с женой капитан-лейтенанта Любушкина. Сергей тоже погиб… Вообще их было трое неразлучных друзей – Колесников, Аряпов и Любушкин. Митя давно дружил с Рашидом Аряповым, своим непосредственным командиром (командир дивизиона движения. – Н.Ч.). Так получилось, что мы даже поженились с Аряповыми в один и тот же день – не сговариваясь.

Я первый раз в жизни спустилась в подводный корабль. Могла ли подумать тогда, что спускаюсь в его будущую камеру смертников? Нас провели по всей лодке – от носового – торпедного – отсека до кормового. Конечно же, Митя показал и свой родной седьмой отсек, пульт управления турбинами. Я была настолько ошеломлена сложностью техники, её нагромождением, вообще всем увиденным, что только и смогла сказать:

– Теперь я буду любить тебя вдвое сильней…

И он поцеловал меня прямо там, у себя в отсеке.

Господи, сколько же мы ждали от этого загадочного 2000 года! И он начался для меня так счастливо и так жестоко…

Пришла весть, что умер мой папа. О том, что вскоре случится, я не ведала ни сном ни духом. Правда, Митя писал стихи. Последнее стихотворение оказалось очень печальным и весьма пророческим. Я не придала этим строчкам никакого мистического значения. Разве может на одного человека свалиться сразу столько потерь в один год?

Я не могу понять: за что на меня вот так вот обрушилось все сразу?..

Как-то в Питере мы заглянули с Митей в Свято-Владимирский собор, что на Петроградской стороне. Мы попросили священника благословить нас. А он отказался. Предложил сразу обвенчаться. Но у Мити кончался отпуск. Мы не успевали. Так и ушли без благословения… Я очень расстроилась. Митя меня утешал:

– А ты видела, какие у него руки?

– Какие?

– Да все в наколках… Разве можно благословение из таких рук получать?

Мы думали, что у нас много времени и мы ещё успеем обвенчаться…

Митя был верующим человеком, православным. Но всегда надеялся больше на себя, чем на Бога.

Почему-то в последний поход он не взял свой «смертный жетон» – опознавательный офицерский знак. Теперь его ношу я…

Ольга сняла цепочку с крестиком и овальной металлической пластинкой:

«Колесников Дмитрий Романович. Православный. ВС СССР»… Личный номер – У-865368, группа крови…

– В августе я гостила у мамы в Бокситогорске. Помогала ей собирать урожай. Мы хотели наготовить натуральный яблочный сок и все гадали, как послать ему банки с его любимым яблочным желе и соком.

Все свои дальние планы мы связывали именно с этим небольшим тихим городом – Бокситогорском, то есть решили перебраться туда сразу, как только Митя закончит свою военную службу, а служить он собирался до самой пенсии. Не было и речи, что он спишется на берег, уволится с флота и займется каким-нибудь более прибыльным делом. Но поскольку у нас не было с ним гарантированного жилья в Петербурге (моя однокомнатная квартирка подлежала размену с первым мужем), то наш выбор и пал на мамин дом. Благо и Питер со всеми своими театрами, галереями, музеями был не за горами.

Перед Митиным днем рождения я отправила в Видяево большую плюшевую куклу, которая была так похожа на Митю, и поздравительную телеграмму. Но через несколько дней телеграмму вернули обратно с пометкой: «Адресат не является за получением». Мне стало как-то не по себе. В душу закралась первая тревога. А потом как гром с ясного неба – сообщение в программе новостей…

Я немедленно собралась в Видяево. Там попала не просто в омут – в черный водоворот человеческого горя…

На их живую любовь судьба не отпустила и полкалендаря, она почти сразу перевела её в иной масштаб – в вечность.

– Скажите, зачем мужчины идут в подводники? – тихо спросила меня Ольга. – Разве вы не знаете, что вы – смертники?

Я не смог ответить ей сразу на этот вопрос. Я и сейчас ещё не могу найти точные слова… Пожалуй, лучше всех объяснил это своим родным Митин сослуживец – командир дивизиона живучести капитан 3-го ранга Андрей Милютин, тоже сложивший голову на «Курске»:

– Вот представьте: ты проснулся, тебе отчего-то муторно, чего-то не хватает, а потом засыпаешь и понимаешь, что без этого не можешь жить. Когда я ступаю на борт лодки, то будто погружаюсь в сладкий сон.

Теперь он погрузился в этот «сладкий сон» навсегда… Кое-что проясняет девиз петербургского клуба моряков-подводников: «Наше дело – это не профессия и не служба. Это – религия».

Потом был страшный август и черная осень. И эта записка, которая пришла к ней с того света, точнее, из черного небытия. Она помнит в ней каждой слово, каждую запятую… «Оленька, я тебя люблю. Не переживай сильно». Он всегда писал ей записки, даже если расставаться приходилось на два часа. Листки с нежными словами Митя засовывал в рукава пальто, в любимую книгу, даже в сахарницу… Это последнее – прощальное – послание уцелело только потому, что и в смертную минуту он думал о ней, прижав руку к сердцу. Там, между сердцем и ладонью, и находился листок, вырванный из служебной записной книжки. Он потому и уцелел, что его прикрывала от огня правая рука капитан-лейтенанта.

– Когда я узнала, что водолазы подняли капитан-лейтенанта Колесникова, я сразу же пришла в североморский госпиталь. Меня уговаривали не ходить в морг, врачи предупредили, что Митя очень страшен, что его в принципе опознали. Я настояла на своем, и меня привели т у д а…

Я узнала его сразу же, хотя он весь обгорел. Целыми оставались только ноги. Голова обуглилась до самого черепа, из которого торчали зубы. Я бросилась к нему и стала целовать его в это страшное, но такое родное лицо. Врачи ужаснулись: «Что вы делаете, ведь это разложившиеся ткани!» Это для них он был разложившейся тканью. А для меня… Я просто встречала его из этого жуткого похода. Это было наше свидание. Последнее. Но самое долгожданное…

Записку ей так и не отдали. Правда, сняли ксерокопию и подарили. Пообещали вернуть подлинник, когда закончится следствие. Объяснили, что записка нужна потому, что на ней остались пятна масла и надо выяснить, какое именно это масло – турбинное, или из системы гидравлики, или тавот… Тип масла специалисты по экспресс-анализу выясняют за несколько часов. Да и что может дать следствию эта совершенно никчемная информация? При таком взрыве, при таком сотрясении корпуса масло могло пролиться из любой разорванной системы, и делать какие-либо выводы о надежности технических устройств при т а к о м внутреннем ударе неправомерно.

Просто эта записка едва ли не единственное документальное свидетельство катастрофы.

Следователь попросил у Ольги «образцы почерка» её мужа – прежние письма или записки. Она не ответила на официальный запрос.

– Пока мне не вернут мое письмо, ничего посылать им не буду, – решила она. Она хранит все, в чем остался хоть какой-нибудь Митин след: флотские тапочки, рубашки, бритву, зубную щетку, даже кусочек мыла, которым он мылся в последний раз… Все, как в грустной песне Новеллы Матвеевой о гвозде, на котором висел плащ исчезнувшего возлюбленного.

Она не верит, что он исчез. На девятый день после гибели Мити вдруг беспричинно – при полном безветрии – хлопнула форточка. Они с мамой насторожились – это Митя подает весть о себе.

– На старой квартире он снился мне постоянно – каждую ночь, – говорит Ольга. – Снился почти до физической осязаемости. А вот с переездом на площадь Мациевича – перестал. Наверное, его дух остался все-таки в старых стенах.

Однако прошло какое-то время, и он приснился ей и в новой квартире.

– Как будто мне сказали, что Митя жив. Что он все-таки спасся и теперь тайно живет в Видяеве, потому что стесняется, что так сильно обгорел…

Она ещё очень молода, хотя и считает, что все уже в её жизни было – и замужество, и счастливая любовь, и все это пронеслось столь стремительно, что иной бы хватило на долгую жизнь. Только в классе среди учеников она порой забывается и превращается на минуту в азартную задорную девчонку. Но я не могу представить, каково ей вечерами в большой и пустой квартире. Как вслушивается она в каждый шорох, в каждый звук – а вдруг это весть оттуда?!

– Я знаю, что меня очень ждут в том мире мои отец и Митя. Иногда хочется к ним побыстрее… Они охраняют меня в этой земной жизни. Ведь это очень сильные имена – Дмитрий, Борис… Борисом звали папу.

Да, сильные имена…

Ольга – тоже сильное имя.

Вот уже год носит Ольга Колесникова черные одежды…

– Мы никогда не называем жен погибших подводников вдовами, – говорит капитан 1-го ранга Игорь Курдин, бывший командир атомного подводного ракетоносца. – Для нас они всегда – жены.

 

Глава вторая

ПОСЛЕДНИЙ КОМАНДИР «КУРСКА»

 

Колесниковы… Эта простая русская фамилия трижды занесена в мартиролог послевоенного подводного флота страны. Старший матрос Колесников погиб в 1970 году в первой нашей катастрофе на атомной подводной лодке К-8. Мичман Колесников погиб, спустя тринадцать лет, на атомном подводном крейсере К-429. И вот теперь капитан-лейтенант Колесников. Невезучая фамилия? Нет, я бы сказал – героическая, ибо влекло же всех этих Колесниковых на рисковый подводный флот, и все они до конца оставались верными своему кораблю, своему моряцкому долгу.

Дмитрия нашли и подняли самым первым. В шесть утра российские водолазы-глубоководники прорезали «окно» в крыше восьмого отсека. Затем промыли отсек мощной струей из гидромонитора, чтобы удалить оттуда всю взвесь, которая забивает видимость. Обработали острые края проема, чтобы водолазы-эвакуаторы не порвали свои комбинезоны. Наконец, запустили внутрь бокс с телекамерой, через которую на «Регалии» осмотрели коридор верхней палубы. Вместе со специалистами вглядывались в экраны и жены погибших офицеров – Ирина Шубина и Оксана Силогава, хотя обе прекрасно знали, что их мужья остались во втором отсеке.

Они прилетели на платформу вместе с адмиралом Куроедовым на вертолете и привезли российским и норвежским водолазам домашние пироги. Потом бросили в штормовую кипящую воду красные гвоздики…

«Добро» на вход водолазов в восьмой отсек дал сам главком. Он предупредил их: если продвижение по отсеку станет невозможным, опасным – немедленно на выход. Первым вошел в царство мертвых водолаз-глубоководник Сергей Шмыгин. Преодолев первые пять метров, он остановился перед резким сужением прохода. К тому же воздушный шланг оказался слишком короток для того, чтобы идти дальше. Никаких тел на своем пути он не обнаружил. Тем временем ему нарастили шланг, и он смог добраться до переборки между восьмым и девятым отсеками, отдраил круглую дверь и заглянул внутрь – никого.

Тогда Шмыгин с напарником вернулись в восьмой и спустились на палубу ниже. Вот здесь-то они и наткнулись на тела четырех моряков. Стараясь не смотреть им в лица, водолазы вытащили их к проему, где тела были облачены в специальные баллоны-контейнеры. В них и были подняты на платформу. Самым рослым и тяжелым оказался он – капитан-лейтенант Дмитрий Колесников… В нагрудном кармане его куртки РБ, прикрытом ладонью, и обнаружили обгоревший по краям листок из служебной записной книжки. Из скупых неровных строчек узнали, что все, кто уцелел от взрыва за реакторным отсеком собрались в кормовых отсеках – восьмом и девятом. И хотя там было ещё четыре офицера, возглавил подводников командир седьмого – турбинного – отсека капитан-лейтенант Дмитрий Колесников. Почему именно он?

– Дима всегда, в любой ситуации, брал ответственность на себя, – говорит его бывший однокашник капитан-лейтенант Валерий Андреев. – Даже при грозном окрике училищного начальства: «Кто тут старший?» – из группы проштрафившихся курсантов всегда выходил Колесников и говорил: «Я».

Рослый – под два метра – рыжеголовый Дмитрий Колесников был весьма приметной личностью ещё со школьных времен. Сын моряка-подводника капитана 1-го ранга Романа Дмитриевича Колесникова, он был сполна наделен волевыми командирскими качествами. К тому же веселый жизнерадостный нрав делал его душой любой компании.

– В классе мы звали Митю «Солнышко», – рассказывает преподавательница 66-й школы Наталья Дмитриевна. – От него всегда веяло теплом и уютом. Крепкий от природы, он никогда не злоупотреблял своей силой. Нравился девочкам, к нему, романтику по натуре, тянулись и ребята. С ним было надежно и спокойно.

В наш разговор вступает учительница литературы Галина Аширова:

– Он не был отличником. Но сочинения всегда писал сам, никогда не списывал. Правда, физику любил больше, чем литературу.

– В каждый свой отпуск он приходил в школу, – продолжала Наталья Дмитриевна. – Я его спрашивала: «Но ведь вам же не платят. Может, найдешь себя в гражданской жизни?» Он отвечал: «Служить сейчас очень трудно. Но это – мое!»

Да, это было его дело, его призвание, его судьба… Только такой человек, как он, смог вывести во тьме подводной могилы эти скупые мужественные строки: «12.08.45. Писать здесь темно, но попробую на ощупь. Шансов, похоже, нет – %10—20. Хочется надеяться, что кто-нибудь прочитает. Здесь в списке личный состав отсеков, которые находятся в 8 и 9 и будут пытаться выйти. Всем привет. Отчаиваться не надо. Колесников».

И дальше на обороте подробный список подводников с указанием боевых номеров матросов, с отметками о проведенной перекличке.

– Когда мы нашли записку Димы Колесникова (пусть земля ему будет пухом!), – говорит командир отряда водолазов Герой России Анатолий Храмов, – она нам очень помогла, сузила район поисков, и мы пошли не в шестой и седьмой отсеки, как вначале собирались, а сосредоточились на девятом. Оказалось, не зря – достали больше половины тех, кто там находился…

Капитан-лейтенант Дмитрий Колесников совершил подвиг особого свойства – подвиг веры. В своем безнадежном, преотчаянном положении он уверовал в то, что к ним пробьются спасатели, что, живым или мертвым, он обязательно предстанет перед своими однофлотцами и они прочтут то, что он им написал. И Оля, жена, тоже прочтет: «Оля, я тебя люблю; не сильно переживай. Привет Г.В. (Галине Васильевне, теще. – Н.Ч.) Привет моим».

Здесь уместны громкие слова. Эту записку написали Любовь, Долг и Вера. Любовь спасла это послание, прижав его ладонью к сердцу. Огонь и вода не тронули бумагу. Еще никому, из канувших в бездну на атомных подлодках, не удавалось передать на поверхность письменную весть о себе. Капитан-лейтенант Колесников смог это сделать…

Об этой записке много злословили. Судачили, что её огласили не всю, а самое главное – ту часть, где были якобы названы причины катастрофы, – утаили. На все эти инсинуации отец Мити Роман Дмитриевич Колесников ответил так:

– Записку мне дали в прокуратуре в Североморске, я её держал в руках и потом переписал текст. Единственная просьба была – не называть никаких фамилий, чтобы корреспонденты не мешали работать. Работали криминалисты, профессионалы, они сумели её разгладить и положить в целлофан. Она прекрасно читается, абсолютно все видно, слегка пропитана, видимо, маслом. Края и центр немного обгорели, но текст абсолютно читаемый. Написано карандашом – это мне сказали следователи, – потому и сохранилась.

Меня не интересовала сама записка – её обещали жене передать, так что меня это абсолютно не волновало. Меня волновало только содержание.

Записка состоит из трех частей. Одна адресована жене. Со слов: «Оленька!» – и ей идет… Потом: «привет Г.В.» – это теща Галина Васильевна. Далее – «привет моим». Подпись: «Митя» – потому что мы его все так зовем, и дата – 12-е число.

И ещё одна часть – тот текст, который был выставлен у гроба в Дзержинке. Это часть записки, которая была адресована, по существу, всем. Что там написано – вы знаете: «…возможно, кто-то найдет…» – то есть адресат косвенно просматривается.

А дальше идет то, что написано в темноте. Та часть, где начинается: «Темно, пишу на ощупь…» Разрыв между последним указанным временем – 15.45 – и той частью, что написана в остальной записке, никому не известен. И на обороте – там записаны все двадцать три человека, которые перешли и находились в девятом отсеке. Три графы: номер по порядку, боевой номер и звание, фамилия. Эта часть подписана: «Колесников». И против каждой фамилии им были проставлены плюсы – то есть он осуществлял перекличку. Это говорит, что он был старший, взял на себя командование.

Совершенно очевидно, что они были контужены – от удара, видимо, и я так предполагаю, что состояние у них было тяжелое…

И ещё одно: в какой-то момент они, видимо, поняли, что положение их резко ухудшилось. Он знал наизусть РБЖ (руководство по борьбе за живучесть), знал, что им нельзя резко выходить на поверхность – они бы прожили не больше десяти минут. И то, что он написал в одном месте: «…готовимся к выходу», – означает, что они готовы были умереть, но хотели пожить хотя бы десять минут на поверхности.

Роман Дмитриевич прав: тем, кому удалось бы всплыть на поверхность, продержались бы недолго. Ведь ни один корабль ещё не успел подойти к месту катастрофы, даже тревога-то ещё не была объявлена. Да и люк из своей западни, как позже выяснилось, отдраить они не смогли бы – после мощного сотрясения корпуса его заклинило в своей обойме.

…Дмитрий пришел на флот в тот год, когда ушел с него его отец – корабельный инженер-механик, немало послуживший на дизельных и атомных лодках. Следом за Дмитрием прибыл и младший брат – Саша – на соседний атомный крейсер «Нижний Новгород». Капитан 1-го ранга Лячин сразу же приметил братьев-турбинистов.

– После «автономки» будешь служить у меня на «Курске», – пообещал он младшему – лейтенанту Колесникову.

Слава богу, что в тот роковой поход ушел только один брат, что в эти скорбные дни у Ирины Иннокентьевны и Романа Дмитриевича остался надёжей и опорой младший сын – Саша.

Дмитрия доставили из Североморска на малую родину, в Санкт-Петербург, поздней осенью. Гроб с его телом внесли под шпиль Адмиралтейства, в стены родного Военно-морского инженерного училища, где пять лет назад он получил лейтенантские погоны и офицерский кортик. Многим питомцам этого старейшего инженерного училища пришлось сложить голову в морях, но не многие из них удостоились такой чести. Хоть в этом ему повезло.

Как тут не вспомнить «подвиг трех капитан-лейтенантов», коллег и ровесников капитан-лейтенанта Колесникова? В Атлантическом океане на атомной подводной лодке К-47 вспыхнул пожар. Горел электротехнический отсек, в котором находилась выгородка дистанционного управления реактором. Три вахтенных инженер-капитан-лейтенанта (дежурная смена) натянули дыхательные маски, понимая, что продержаться в них они смогут не более 20 минут. Все это время они управляли реактором, дав экипажу возможность всплыть на поверхность и бороться с огнем. Они погибли на боевом посту – геройски. Но страна о них не узнала – на дворе стоял 1975 год, о пожарах, катастрофах, взрывах в газетах не писали, дабы не омрачать облик страны, строящей коммунизм. Их фамилии, но не имена, впервые были названы в 1996 году в книге адмирала Михайловского «Рабочая глубина»: инженер-капитан-лейтенанты Авдеев, Знахарчук и Кириллов. Кто они, что они, откуда, где их вдовы и матери – Бог веси…

На могилу капитан-лейтенанта Вячеслава Авдеева я случайно наткнулся на Братском кладбище Севастополя. Где же лежат остальные?

Надпись, выбитая на памятнике экипажу броненосной лодки «Русалка», звучит сегодня нам всем укором – «Россияне не забывают своих героев-мучеников». Увы, иногда забывают…

Гроб капитан-лейтенанта Колесникова – огромный, в цинковом футляре о десяти ручках, накрытый синекрестным флагом, стоял посреди бывшей Адмиралтейской топографической церкви, ныне училищном клубе. Он стоял в той самой нулевой топографической точке, от которой по велению Петра все триста с лишним лет шел и по сию пору идет отсчет расстояний от морской столицы России до других городов земного шара. Теперь мы можем вести от постамента колесниковского гроба ещё один отсчет – меру величия человеческих душ, меру мужества и сострадания. У подножия его стоял щит с многократно увеличенной запиской, начертанной в темени стальной могилы: «…Писать здесь темно… Отчаиваться не надо…»

Десятки журналистов – наших и иностранных – старательно переписывали эти слова в свои блокноты. Так школьники переписывают с классной доски азбучные истины.

С капитан-лейтенантом Дмитрием Колесниковым прощался весь Питер, весь Северный флот. Меж мраморных колонн, обвитых черными и красными лентами, мимо портрета командира турбинной группы в парадной форме шли и шли курсанты, нахимовцы, офицеры, адмиралы, друзья, бывшие одноклассники и просто горожане. Из Североморска прилетел на похороны адмирал Вячеслав Попов.

– На примере Дмитрия я буду флот воспитывать! – коротко и четко рубанул он в поминальном тосте. – Пока у России есть такие офицеры, как Колесниковы, можно не тревожиться за судьбу страны.

В траурный караул встали к гробу подводника и мэр Санкт-Петербурга Владимир Яковлев, и генеральный конструктор подводных атомоходов Игорь Спасский…

С залпом полуденной пушки началась панихида. Отпевал Митю настоятель Морского кафедрального Николо-Богоявленского собора отец Богдан. Когда он произнес слова «мы не должны отчаиваться – у Бога нет мертвых, у Бога – все живые», – несколько женщин из числа родственниц погибших подводников зарыдали в голос.

В 13 часов рота почетного караула по команде «Смирно!» застывает перед колоннадой Адмиралтейства. Курсанты выносят гроб, два офицера несут награды капитан-лейтенанта – две медали и орден Мужества.

Потом было ненастное Серафимовское кладбище, подтопленное осенним дождем. На участке, где были похоронены тысячи безымянных жертв Ленинградской блокады, зияла квадратная яма. Совсем недалеко от неё был Митин дом – пешком дойти.

«Место для могилы, – отмечает питерский репортер, – родные Дмитрия выбрали рядом с братскими захоронениями погибших во время блокады Ленинграда.

Первым на траурном митинге выступил адмирал Вячеслав Попов. Он говорил очень тихо, хриплым, дрожащим голосом, едва сдерживая слезы. Во время его речи некоторые молодые матросы из оцепления кусали губы, чтобы не заплакать…»

Я видел, как с гроба сняли намокший Андреевский флаг и передали, как это издавна принято, матери моряка. Затем тело капитан-лейтенант Колесникова было предано родной питерской земле. Тесна ему оказалась могила, и широкий гроб застрял на минуту в проеме – так уж не хотелось покидать 27-летнему офицеру мир живых. Шестеро могильщиков опустили его на дно.

Взвод моряков вскинул в небо стволы автоматов. Три сухих залпа рванули кладбищенскую тишину. Духовой оркестр грянул «Варяга». Взвод курсантов промаршировал мимо свежего холмика.

«Я не знаю, зачем и кому это нужно… – невольно всплыли в памяти строчки Вертинского. – Кто послал их на смерть недрожавшей рукой. Только так безнадежно, так зло и ненужно опустили их в вечный покой…»

Провожавшие молча расселись по автобусам и отправились на Черную Речку, по берегам которой всего лишь полгода назад Митя бродил со своей невестой. Там, над совсем не черной рекой, стоят корпуса Военно-морской академии. В огромном обеденном зале были накрыты длинные поминальные столы.

Надо было видеть, с каким мужеством, с каким достоинством держался Митин отец – Роман Дмитриевич. Не горбясь под бременем горя, он вышел к собравшимся в вестибюле морякам и сказал просто и четко:

– Приглашаю всех в столовую помянуть моего сына.

И несколько сотен человек сели за накрытые столы. Среди них было немало тех, кто воевал на подводных лодках в Великую Отечественную. Седые морские волки горевали о парне, который годился им во внуки, как о своем фронтовом сотоварище.

Капитан-лейтенант Колесников писал стихи. Тут прямая связь душ с лейтенантом-подводником, штурманом-поэтом из другой эпохи – Алексеем Лебедевым, погибшим на подводной лодке Л-2 в 1941 году. Получается так, что это и Колесникову тоже, как, впрочем, и всему экипажу «Курска», адресовал свои провидческие предсмертные строки лейтенант Лебедев:

 

…И если пенные объятья

Нас захлестнут в урочный час,

И ты в конверте за печатью

Получишь весточку о нас, –

Не плачь, мы жили жизнью смелой,

Умели храбро умирать, –

Ты на штабной бумаге белой

Об этом сможешь прочитать.

 

И дальше – будто обращение самого Дмитрия Колесникова к своей жене, точнее, вдове, Ольге:

 

Переживи внезапный холод,

Полгода замуж не спеши,

А я останусь вечно молод

Там, в тайниках твоей души.

И если сын родится вскоре,

Ему одна стезя и цель,

Ему одна дорога – море,

Моя могила и купель.

 

Эти строки – эпитафия всем погибшим в морях.

Командир, пока он жив, покидает борт своего корабля последним. Мертвый командир покидает отсеки своей подлодки первым – для того, чтобы доложить о случившемся.

Поэт прав: «Бессмертье» – для матери слово пустое». Но мы будем верить в бессмертие таких людей, как Дмитрий Колесников.

По странной прихоти судьбы, траурное прощание с остальными поднятыми подводниками состоялось на главной площади Североморска 29 октября – в день, печально памятный флоту гибелью линкора «Новороссийск». В Москве в храме на Поклонной горе поминали равно и «новороссийцев» и «курян».

Ровно 45 лет тому назад в севастопольской бухте под днищем линкора «Новороссийск» прогремел чудовищной силы взрыв. Он унес свыше шестисот жизней. Огромный корабль, перевернувшись, превратился в гигантскую подводную лодку, внутри которой остались заживо похороненными десятки моряков. Лишь девять человек удалось извлечь на поверхность живыми. Остальных тайно схоронили на Братском кладбище. Только в 1990 году были выбиты на надгробных камнях имена всех шестисот десяти погибших, только в прошлом году вдовам «новороссийцев» были вручены ордена, которыми наградили посмертно их мужей.

«Курян» наградили сразу, и сразу же поставили им памятники, и наделили вдов и сирот подводников деньгами. Как разительно отличаются эти две беды. Неужели только потому, что одна разыгралась под советским серпасто-молоткастым флагом, а другая – под Андреевским стягом?

Однако «Новороссийск» подняли со дна севастопольской бухты без помощи норвежских водолазов. Уникальную судоподъемную операцию провели в течение года силами аварийно-спасательной службы ВМФ под руководством инженер-контр-адмирала Николая Петровича Чикера.

«Новороссийск» и «Курск»… При всей несхожести этих трагедий есть в них нечто общее. Прежде всего – неустановленность причин катастрофы. До сих пор остается в силе официальная, как наиболее вероятная, версия о гибели «Новороссийска» «на мине времен Второй мировой войны». Эта же версия фигурировала и в высказываниях Правительственной комиссии по обстоятельствам гибели «Курска». Недосказанность, неопределенность дает волю фантазиям порой самого нелепого толка. Так появились предположения, что линкор «Новороссийск» был взорван диверсантами из спецназа маршала Жукова, дабы дискредитировать в глазах Хрущева главнокомандующего ВМФ СССР адмирала Кузнецова. При этом авторы этих печатных бредней не дают себе труда задуматься над тем, что адмирал Кузнецов в 1955 году уже и без того был не у дел и что, когда понадобилось снять с должности самого Жукова, фигуру гораздо более весомую в государственно-политическом плане, никто не стал городить огород с инсценировкой диверсий, – героя минувшей войны убрали с политической арены одним росчерком пера. Тем не менее «версии» гибели «Новороссийска» множатся год от года. То же и с «Курском» – чем дальше от печального события, тем больше домыслов.

Это неправда, что мертвые не говорят. Вот «заговорил» извлеченный из девятого отсека командир турбинной группы дивизиона движения капитан-лейтенант Дмитрий Колесников. Его мать просила не поднимать тела подводников. Но именно Дмитрий был поднят самым первым. Видимо, у него было особое предназначение, дарованное ему Словом. Там, в полутьме затопленного отсека, сначала при скудном свете аварийного фонаря, а потом и в кромешной тьме он выводил строки своего донесения о положении в кормовой части подводного крейсера… Дмитрий сполна выполнил и свой офицерский, и свой человеческий, мужской долг. Записка, извлеченная из кармана его робы, во многом помогла выстроить правильную тактику водолазных работ, пролить некий свет на обстановку после взрыва: «13.15. Весь личный состав из 6, 7 и 8 отсеков перешел в 9. Нас здесь 23 человека. Мы приняли это решение в результате аварии. Никто из нас не может подняться наверх… Я пишу на ощупь».

Командующий Северным флотом адмирал Вячеслав Попов прокомментировал эту записку так:

– Точное время гибели подводников, собравшихся в девятом отсеке, будет определено судебно-медицинской экспертизой. Я, как подводник, могу только предполагать, подчеркиваю – предполагать, что личный состав погиб не позже 13-го числа… Чуть более часа после взрыва подводники вели борьбу за живучесть кормовых отсеков. Сделав все возможное, оставшиеся в живых моряки перешли в девятый отсек-убежище. Последняя пометка капитан-лейтенанта Дмитрия Колесникова сделана через 3 часа 15 минут после взрыва…

Записка капитан-лейтенанта Колесникова позволяет надеяться, что ядерный реактор заглушен не только автоматически, но и вручную. У командира дивизиона движения капитан-лейтенанта Аряпова и старшего лейтенанта Митяева было время, чтобы посадить компенсирующую решетку на концевики вручную.

Вице-адмирал Михаил Моцак сказал:

– Кроме того, из этой записки следует, что два или три человека пытались покинуть лодку через аварийно-спасательный люк девятого отсека… Эта попытка не удалась из-за того, что шлюзовая камера люка была заполнена водой.

Почему-то не слышно слов восхищения в адрес наших водолазов, которые впервые в отечественной и мировой практике работали в отсеках затонувшей атомной подводной лодке да ещё на такой глубине. Работали с невероятным риском, мужеством и успехом. Другое дело, что они спускались с норвежской платформы «Регалия», идеально приспособленной для подобных операций. Но где наши подобные суда? Кто и как разбазарил российский спасательный флот? Правоохранительные органы уже взялись ответить на этот вопрос. Доведут ли они следствие до логического конца, то есть до внятного судебного решения?

Изумляет и удручает информационная политика военного ведомства. Подняли первые восемь тел, но сообщили, что «несколько». К чему такая неопределенность в официальных сообщениях? Ведь и без того хватало недомолвок и противоречий в эти скорбные дни. Зачем давать лишний повод швырнуть в себя камень?

Посмертные судьбы погибших всегда в руках живых. Никто не спрашивал согласия капитан-лейтенанта Дмитрия Колесникова на покидание корабля, на расставание со своим экипажем. Но Главковерх приказал оставить отсек, и капитан-лейтенант Колесников приказ выполнил, как будто для того чтобы доставить донесение с борта затонувшей атомарины. Нечто подобное совершил когда-то погибший командир К-8 капитан 2-го ранга Всеволод Бессонов, который успел передать список вахты, зажатый в закостеневшей от холода руке, и навсегда уйти в пучину.

…Ольга выкладывает на стол свадебные альбомы.

Вглядываюсь в фотографии… Дмитрий Романович Колесников. Родом из Питера. Парень с Богатырского проспекта. За два дня до гибели ему исполнилось 27 лет.

Видяево… Их последний дом на Заречной улице. Была такая песня – «Весна на Заречной улице». 12 августа на Заречную улицу в Видяеве пришла жестокая седая зима.

И полетели по России, Белоруссии, Азербайджану и Украине самолеты из Мурмашей – с черным «грузом 200».

Всего было предано земле двенадцать моряков с «Курска».

 

Глава третья

А ГОРЯ – БОЛЬШЕ МОРЯ…

 

Листаю «Штерн»… Почему-то наша трагедия, увиденная глазами иностранца, выглядит более пристойно, чем в воплях иных российских журналистов.

«Видяево выглядит так, словно его отгородили от всего остального мира. Тот, кто хочет сюда попасть, должен преодолеть два шлагбаума, колючую проволоку и контрольно-пропускные посты. Местность вокруг пустынная, климат суровый. На холмах растет лишь мелкий кустарник, даже деревьям здесь слишком холодно. Зимой при сорокаградусном морозе ветер иголками впивается в лицо. Последний снег сходит в июне. «Весной моя подружка письмо напишет мне о цветущих сиренях, – говорит Галина Исаенко, – а я в слезах».

Жена специалиста по реакторам Василия Исаенко постигает в Видяеве науку замерзать. Еще при вселении строители предупреждали, что дома вообще-то спроектированы для юга. Почти каждую зиму стена на кухне покрывается льдом. Батареи едва теплятся, часто термометр в комнате показывает лишь два градуса. Против холода её муж приносит домой электрическую печку со старой подводной лодки. Какое-то время она греет, а затем начинает выбивать пробки. «Такое впечатление, что нас тут проверяют постоянно на живучесть: выживем или не выживем», – говорит Галина.

Середина августа обещает выдаться мягкой, предсказывают метеорологи; лишь во второй половине месяца, говорят они, над Баренцевым морем начнутся осенние штормы. В полной уверенности смотрит командование Северного флота на предстоящие учения – крупнейшие за последние десять лет. Авианосец «Адмирал Кузнецов», крейсеры, противолодочные и сторожевые корабли, ракетные катера, три атомные подводные лодки – в общей сложности более 30 кораблей и 7800 военных примут в них участие. «Мы все точно подготовили, – говорит координатор учений Владимир Гелетин. – Учения – это тщательно запланированное мероприятие, все досконально контролируется». Прежде чем стать офицером штаба флота, капитан 1-го ранга многие годы провел в море. Этим летом, 2000 года, ему приходится много работать, несмотря на то что очень устал и у него случилось большое горе: от опухоли мозга умер его четырехлетний внук.

Поэтому теперь Владимира Гелетина тревожит его сын Борис, который, как и отец, служит на флоте. Смерть мальчика стала для Бориса ударом. После похорон он получил отпуск. Родители изо всех сил пытаются ободрить своего 25-летнего сына. «Отвлекись, – советует ему отец. – Сходи на учения».

Его лодка «Курск» пока ещё в море, затем на борт ожидается делегация из города-шефа Курска. У Бориса есть ещё время, чтобы подумать.

Шефы из Курска приезжают в конце июля и чувствуют себя в Видяеве счастливыми, как великовозрастные дети. Ночами – летом на Севере совсем светлыми – они до утра проводят время на природе. День флота им разрешено отметить на подводной лодке. Она раскрывается перед ними во всей своей мощи, как стальная крепость, гордо вздымающаяся над водой. На борту их угощают красным вином, и командир приглашает их в сауну.

Надежда Тылик после Дня флота видела своего сына только два раза. И вот он опять приходит прощаться. К расставаниям она привыкла. Ее муж тоже был офицером-подводником. За 14 лет службы, сосчитала она, дома он провел только два года. Все остальное время он был в море точно так же, как сейчас и Сергей, старший лейтенант на «Курске».

24-летний подводник рассказывает о предстоящих учениях. Говорит, что на борту «Курска» должны испытывать оружие. Надежда пугается. Но Сергей успокаивает ее: «Не волнуйся». Не позднее 15 августа он намерен вернуться на день рождения своей жены Натальи. Прощается с ней утром 10 августа. Сергей уже в военной форме. У Натальи на руках годовалая дочь Лиза. «Мы прощались только на четыре дня, – говорит Наталья, – не на всю жизнь».

Еще нет и семи часов, а уже светло, как днем, когда и остальные члены экипажа «Курска» отправляются в путь. Капитан 2-го ранга Василий Исаенко идет на «Курске» впервые, потому что на борту нужен специалист по реакторам. У мичмана Виктора Кузнецова на уме совсем другие заботы, чем учения. Его мать смертельно больна. Виктор не знает, сможет ли он ещё раз повидаться с ней.

На борту «Курска» должен был быть и сын Ирины Лячиной Глеб, курсант военного училища, чтобы пройти практику у отца. Однако не сложилось, и Глеб до сих пор жалеет об этом. Из окна Ирина в последний раз машет рукой своему мужу».

В разгар горестной страды по «Курску» – 15 августа – родители матроса Николая Павлова получили письмо от сына. Последнее. Больше не будет. Как не разорвались у них сердца, когда они читали эти строки:

«Здравствуйте, родненькие мои папулька, мамулька и сестричка Танюшка. Со здоровьем у меня, мам, все в порядке. Не волнуйтесь за меня. Главное, берегите себя и не болейте…»

Его отец ещё не отошел от похорон своей сестры, как вдруг новая убийственная новость – «ваш сын на «Курске». А ведь он служил на «Воронеже». Рулетка судьбы остановилась на черном секторе. Матрос-ракетчик Николай Павлов погиб в третьем отсеке после второго взрыва.

Одна беда не приходит. Какой-то дьявольский наворот человеческого горя. Чем провинился перед судьбой мичман Андрей Полянский? Мало того что его перевели с «Воронежа» на «Курск», где он и погиб, так через несколько дней – 18 августа – какие-то отморозки убили и восемнадцатилетнюю сестру мичмана. Кто и что сможет объяснить в этой жизни их матери – Галине Ивановне Полянской? Как ей одной теперь выживать?

А каково капитану 1-го ранга Гелетину, похоронившему внука и сына почти в один месяц?

Кто мог придумать такие судьбы?

Снова «Штерн»:

«Политики вовсю стараются использовать выгодный момент. Владимиp Жириновский поражает всех заявлением, будто по «Курску» произвела залп норвежская субмарина. (Только Жириновскому могла прийти в голову такая чушь! – Н.Ч.) Губернатор Руцкой подчеркивает: «Если бы я был президентом, я бы прилетел на истребителе». Путин посылает в Видяево вице-премьера своего правительства – Клебанова.

Там Надежда Тылик почти потеряла сон. Все её мысли – о сыне Сергее. Надежда с подозрением отмечает, что Северный флот внезапно начинает выплачивать свои долги перед моряками. Выплачиваются даже пайковые. При этом флот не платит их уже многие годы. С каждым днем гнев Надежды растет. Она так много принесла в жертву флоту. И вот теперь он забирает у неё сына.

В пятницу вечером Надежда идет вместе с мужем Николаем в Дом офицеров. Зал полон, все ожидают появления вице-премьера. «Мы надеялись на честный разговор, – вспоминает Надежда. – Мы хотели, чтобы нас, наконец, перестали кормить небылицами». Однако Клебанов вновь озвучивает официальную версию. Через несколько минут в зале начинается истерика.

Женщины падают в обморок, по залу спешат врачи, людей выносят наружу. Тогда Надежда вскакивает со своего места. «Сволочи! – кричит она. Ее лицо искажено болью. – Для чего я растила своего сына? Вы там сидите, зажравшиеся! A у нас ничего нет! Мой муж 25 лет служил на флоте! За что? А теперь мой сын похоронен там внизу! Я вам этого не прощу! Сорвите ваши погоны! Лучше сейчас застреливайтесь!» После этого женская рука вонзает ей сзади шприц. Надежда падает.

Это её муж попросил медсестру дать ей успокоительное. Он опасался за её сердце. Однако весь мир сочтет, что людям в России вновь затыкают рты».

 

Глава четвертая

ОСКОЛКИ СУДЕБ

 

Сколько имен в скорбном списке, столько и разбитых судеб. Да, пожалуй, побольше будет…

Главный корабельный старшина Вячеслав Майнагашев незадолго до рокового похода женился на 18-летней красавице Иринке. Приехал на побывку в родное село, да и засватал девчонку, с которой давно переписывался и которую давно любил. Правда, свадьбу не успели сыграть, решили отложить торжество до следующего отпуска. Оба уехали из далекого хакасского села на Крайний Север – в Видяево. Слава ушел в море на «Курске» – навсегда, а Иринка стала едва ли не самой молодой вдовой в гарнизоне.

Мать Славы, Галина Петровна, простая крестьянка из села Нижний Курулгаш, что в Таштыпском районе Хакасии, каждый день перечитывает его письма:

– Он у меня парень волевой, немногословный. Я его встречаю – плачу, провожаю – тоже плачу. А он отвернется: ну что ты, мама, не надо. Быстро в машину сядет, махнет рукой из окошка, но я ведь тоже чувствую, что он слезы едва сдерживает…

Весной 2000 года главный корабельный старшина Майнагашев продлил свой служебный контракт ещё на три года. Хотел накопить денег, чтобы купить квартиру в Абакане. Не успел… Судя по всему, он остался живым в своем шестом отсеке, где обслуживал системы ядерного реактора. Перешел вместе с Колесниковым и другими подводниками в корму. Тело его извлекли водолазы. Главный корабельный старшина вернулся в свое село не в дембельском бушлате…

Матрос Максим Боржов принял смерть в первые же секунды беды. Он был торпедистом и находился в первом отсеке. Мама его, Елена Юрьевна, не надеется обрести тело сына – знает, после такого взрыва ничего не осталось. Остались следы его жизни в родном Муроме. Остались девчата, которые хранят его фотографии, – Максим был хорош собой и не одно девичье сердце сохло по чернобровому красавцу. А он хотел быть моряком и наверняка бы подписал контракт после срочной службы. Он и в военкомате просился на флот, и письма с «Курска» писал восторженные. Последнее пришло в августе. На конверте – штемпель «Россия. Муром» и почти детский рисунок, сделанный рукой Максима, – подводная лодка «Курск» под Андреевским флагом и надпись: «ВМФ. У моряка нет ни тяжелого, ни легкого пути. Есть один путь – славный!» В конверте радостно-мальчишечье письмо: «В середине августа идем на третьи стрельбы. За первое и второе задания я получил «пятерки». Если и за третье получу «пять», то мне присвоят специальность «торпедист».

Дорогие мама и папа, я горжусь тем, что стал настоящим моряком. Я счастлив, что попал на такой корабль – это самый лучший корабль на флоте, и у нас самый лучший командир в мире. Мне здесь очень нравится. Порадуйтесь и вы за меня».

У Елены Юрьевны осталась ещё дочь – Наташа.

Любимую девушку Максима звали Марина, что значит Морская.

Главный старшина Роберт Гесслер… Командир отделения турбинистов. Боевой пост в восьмом отсеке. Видимо, он уцелел после взрыва и доживал мучительнейшие часы жизни в корме подводного крейсера. На каком языке возносились молитвы за его спасение? На немецком – отцовском? На башкирском – материнском? Как и многие из его сотоварищей, он тоже гордился службой на новейшем, современнейшем корабле. Последний раз Александр Александрович и Разилья Закировна видели его только в мае, когда сын приезжал домой – в село Западное Благоварского района – в недолгий отпуск. Напрасно мать уговаривала его жениться. «Поплаваю еще, потом и под венец», – улыбался Роберт. Он был средним – после брата и перед сестрой. Теперь он навсегда останется двадцатидвухлетним…

«Все как в Сибири, только солнца мало!» – отшучивался Саша Неустроев, когда друзья спрашивали его о новом житье-бытье на Севере. Старшина 1-й статьи контрактной службы Неустроев давно покинул пригородный томский поселок Лоскутово, решив связать свою жизнь с подводной службой. Даже квартиру – однокомнатную – получил в Видяеве.

Экипаж «Курска» стал для него второй семьей, и это не красивые слова. После того как родной отец Саши трагически погиб в 1998 году, он невольно заменил его для себя командиром – Геннадием Лячиным. Его многие называли «батей», но Саша Неустроев вкладывал в это слово особый смысл. Именно Геннадий Лячин прислал матери Александра – Надежде Александровне благодарственное письмо: «Во время игры в футбол матросы Неустроев и Галанов у причальной стенки услышали крики о помощи. Подбежав к краю причала, они бросились на спасение тонущего 11-летнего мальчика… Спасибо вам за такого сына!»

Но Надежда Александровна спасти своего сына не смогла. Все, что она смогла сделать для него, узнав о бедствии «Курска», – это приехать в Томск и заказать в одной из церквей молебен о здравии воина Александра и всех, кто был рядом с ним.

– Он так верил в надежность своего корабля, – вздыхает сестра Таня. Они остались с мамой вдвоем.

Капитан-лейтенант Сергей Логинов так и не увидел своего ребенка, который родился спустя два месяца после его гибели. Он ждал сына, заранее назвал Ярославом (а если девочка – Ярославой). Даже письма писал ему, не родившемуся, будто предчувствовал, что потом написать не сможет.

– Сережа очень не хотел идти в тот поход, – рассказывает его вдова и несостоявшаяся жена Наташа Касьянникова. – Хоть и уходил на три дня, но почему-то выгреб из альбомов толстую пачку наших с ним фотографий и унес с собой на лодку…

Они жили вместе полтора года. Сергей очень хотел зарегистрировать их фактический брак, но местный загс требовал свидетельство о разводе с прежней женой. Такой документ капитан-лейтенант Логинов мог получить только во Владивостоке. Причем лично. Но откуда у российского офицера деньги на такой перелет – Мурманск – Москва – Владивосток? Все попытки уговорить владивостокских чиновниц выслать такой документ по почте наткнулись на железобетонную стену «хранительниц государственных интересов». Сергею пыталась помочь даже бывшая жена. Командир корабля Геннадий Лячин писал официальные письма во Владивосток с просьбой выслать Логинову необходимый документ, без которого невозможно оформить новый брак, новую жизнь. Все тщетно.

В таком же отчаянном положении оказались и ещё три «неформальные» жены подводников с «Курска». Все они требуют у чиновников поселкового загса зарегистрировать брак с их мертвыми мужьями. Но такого мировая казуистика ещё не знала. Как не знала она и формулировки «признать умершим» в свидетельстве о смерти. Именно такие записи получили вдовы подводников другого ракетного крейсера – К-129, сгинувшего в далеком 1968 году. Их мужья «погибли при исполнении служебных обязанностей». Но, чтобы удостоверить это в документе, вдовам «сто двадцать девятой» пришлось ждать не один год.

Сколько придется ждать невенчаной жене капитан-лейтенанта Логинова?

Она хранит его письма, в них – правда жизни, которой жил экипаж «Курска» на берегу.

«Здавствуй, дорогая моя, любимая, единственная! Вот мы и разъехались по разным городам нашей необъятной и непонятной России.

Поселок Видяево просто «ах!», как взглянешь, так и вздрогнешь. Больше всего меня поразили пустующие дома с заколоченными окнами. Так что, Наташенька, свободных квартир уйма! Шучу».

«…Со сном туговато – 3 часа в сутки. Отдых по субботам и воскресеньям, и то если командир группы не заступит на вахту, потому как всю ночь стою дублером вместе с ним.

Спать ложимся в 5.00 утра, спим до 7.00 (подъем флага). И опять весь день на ногах.

Недавно видел северное сияние – жуткая красота. Жаль, что ты не можешь видеть этого…»

«Здравствуй, дорогая моя Наташенька!

Пишу тебе, находясь в море, на своем горячо любимом АПРК1 «Курск». Роднее этого крейсера у меня в Видяеве никого, к огромному сожалению, нет. Есть ещё моя однокомнатная конура, которая предоставляет мне ночлег, а если очень повезет, ещё и накормит.

Второй раз экипаж выходит в море, а на берегу остаются семьи без единой копейки. Все обещают, но, как только лодка уходит, с облегчением вздыхают. Нет экипажа – нет проблем. Мы материмся, сжимаем зубы и кулаки и уходим в море.

Интересно, насколько способна душа вытерпеть все это и остаться не зверем с единственным инстинктом выжить и прокормиться, а человеком с совестью, способным думать, переживать, любить и ненавидеть? Как же мне надоела вся эта борьба благородства с животноводством…»

 

«…Я постигаю кулинарные секреты. Когда нет хлеба, пеку лепешки – вода, мука, по чайной ложке соли и соды. Овсянка, гречка, рис, лапша – в данное время для меня это роскошь.

Я тут вспомнил песню с такими словами:

 

А над городом живет Бог

Сорок тысяч лет, и все сам,

И, конечно, если б он мог,

Он бы нас с тобой отдал нам.

 

Когда приедешь, я спою её тебе полностью…»

 

Спел ли? Успел?

Командир боевой части 7 (управления) капитан-лейтенант Александр Садков погиб в возрасте Христа – в 33 года. Жестокость судьбы – он погиб в день 65-летия своей матери.

А мама, Надежда Алексеевна, почуяла это сердцем ещё до всяких официальных сообщений о бедствии «Курска». За тысячи верст, отделяющих Баренцево море от Приамурья, почуяла. И сразу же слегла. Он у неё был младшенький. Его да двух дочерей растила без мужа, на жалованье проводницы вагона дальнего следования. А когда Саша, выбрав после школы море, поступил в Военно-морское училище имени Макарова, что во Владивостоке, она перевелась во владивостокский поезд, чтобы почаще навещать сына. Боялась за него с самого начала, а он успокаивал: «Я тренированный, мам. Я через раз дышать умею. Из любой передряги выплыву!» И она верила ему и гордилась. И старшие сестры, Тамара и Валентина, им гордились: ещё бы – брат флотский офицер, моряк-подводник, умелец на все руки. В отпуска приезжал – и картошку матери сажал, и квартиры сестрам ремонтировал… В этом последнем своем мае тоже успел всем помочь, хотя и сам вот уже больше года как своей семьей обзавелся. Теперь все четыре его женщины – и мать, и сестры, и жена Инна не верят, что никогда больше не увидят Сашу, Александра… Просто он ушел в длинную «автономку» – длиною в жизнь.

Старший мичман Владимир Свечкарев, техник группы ЗАС (засекреченной автоматической связи), принял смерть в третьем отсеке.

В Нижнем Новгороде у него оставались мама Валентина Ивановна и сестра Лена (обе – инвалиды), а в Видяеве его ждала красавица жена Юлия вместе с четырехлетним Ванечкой. Поначалу все они не очень встревожились, поскольку Владимир служил вовсе не на «Курске». Но дурные предчувствия оправдались – в этот роковой поход взяли и его. Вышел, чтобы подменить коллегу.

В Нижнем узнали об этом только 15 августа. Мама бросилась в церковь заказывать молебны во здравие и спасение. А надо было уже – отпевать…

Есть на вологодской земле тихий городок – Вожегод. Но общая беда и туда нашла дорогу. Там живут родители матроса Димы Коткова – Анатолий и Тамара Котковы. Их же сын навсегда остался в третьем отсеке «Курска». Он был едва ли не самый юный член экипажа – ему только-только исполнилось 19 лет…

Во время молебна в импровизированном видяевском храме у Анатолия Сафонова, отца штурмана с «Курска» – капитан-лейтенанта Максима Сафонова, – случилась клиническая смерть. Его едва откачали. Но целых 80 секунд душа отца общалась с душой сына. Хоть так повидались…

«Не везет мне в смерти, повезет в любви…» Когда же старшему лейтенанту Арнольду Борисову повезло, наконец, в любви, её оборвал взрыв…

В Обнинске, в гостях у друга, он встретил девушку, которая с первого же взгляда покорила его сердце. Вскоре ему пришлось вернуться к месту службы – в Каспийск на завод «Дагдизель». Он звонил ей каждую свободную минуту. Но девушка не дождалась его следующего приезда и выскочила замуж за того, кто был ближе.

– Арнольд сильно переживал, – рассказывает его начальник капитан 2-го ранга Вячеслав Лохматов. – Но он не из тех, кто начинает пить или опускает руки. Наоборот, взялся за учебу. Собирался поступать в адъюнктуру при училище подводного плавания. А потом в командировке в Питере познакомился с женщиной, которая на девять лет старше его. Приехал и говорит: «Женюсь! И сына её семилетнего усыновлю». Я отговаривал. Но он все же осенью собирался жениться. Однако судьба распорядился по-своему…

Арнольд Борисов – из многодетной семьи: у него три сестры и два брата. Родители живут в Кронштадте. Он окончил училище подводного плавания. Но служить на подлодках не привелось. Распределили в военную приемку каспийского завода, выпускающего торпеды. Он так радовался возможности сходить в море на современнейшем подводном крейсере. Ведь вместо него в командировку должен был ехать его начальник – военпред капитан 2-го ранга Лохматов. Но в последний момент командировку переиграли. Черная карта выпала Борисову…

Когда адмирал флота Куроедов навестил в Каспийске мать Мамеда Гаджиева, она попросила его только об одном: «Скажите всем, что мой сын ни в чем не виноват». Присутствие на борту «Курска» «лица кавказской национальности» и к тому же специалиста в области торпедостроения вызвало разные толки, точнее, кривотолки. Они черной тенью легли на память начальника КБ «Дагдизеля». Ни у одной матери из погибших на «Курске» сыновей нет ещё и такой нелепой заботы – доказывать, что сын во взрыве не виноват. А он и в самом деле не виноват. Он вообще не должен был выходить в море. Там для него работы не было. Все, что ему полагалось сделать, он выполнил на берегу: выяснил, что аккумуляторы для торпед, с которыми они работали, оказались велики, не вписывались в нужные габариты.

– Мы ждали, что он вернется домой, – говорили коллеги. – Но он почему-то ушел в море. Зачем? За компанию с Борисовым? Не хотел упустить шанс – побывать под водой на борту наисовременнейшей субмарины?

А кто бы отказался от такой возможности? До гибели «Курска», разумеется. Тем паче что Мамед родственник, хоть и дальний, героя-подводника Магомеда Гаджиева, в честь которого назван на Севере целый город? Он и не отказался. Пошел, чтобы потом рассказать своим дочерям – Индиане и Роксане о подводном путешествии. Теперь девочки вместе с мамой, надевшей черный платок, уехали из Каспийска в горное село переживать свое горе с родственниками.

Сестра жены мичмана Сергея Грязных ходила в те сумбурные августовские дни к гадалке. Та обнадежила: «Спасутся – карты показали дорогу домой…» Ошиблась гадалка. Техника вычислительной группы мичмана Грязных уже давно не было в живых. Он погиб в первые же секунды мощного взрыва во втором отсеке, погиб 12 августа – гримаса судьбы – в день рождения Лены, жены.

Они познакомились в Северодвинске, где Сергей учился в школе техников, а Лена жила с родителями. Ее отец строил тогда «Курск».

Сергей не исчез из этой жизни бесследно, он остался в своем сыне, полугодовалом Вадике, Вадиме Сергеевиче Грязных.

Среди стаи посмертных писем, которые прилетели в дома родителей после гибели их сыновей, было и письмо главстаршины Ришата Зубайдуллина. Оно пришло в поселок Межозерный, что в Челябинской области, 17 августа. В нем он повторял то, что всегда говорил матери с сестрой: «Хочу служить на лодке до пенсии». Он так хотел помочь им своими «северными деньгами»…

Мать матроса Руслана Тряничева, Валентина Николаевна, узнав, что единственный сын находится в отсеках «Курска», слегла, и её отвезли в череповецкую больницу. Она взяла с собой календарь за 1999 год, на котором рукой Руслана было написано: «Мама, я вернусь домой!» Это было её единственное утешение до роковой вести – на «Курске» все погибли. Трюмный машинист матрос Тряничев находился во время взрыва в третьем отсеке. В ноябре он должен был вернуться домой в Череповец, где, кроме родителей, его ждала и студентка лесотехнического техникума Марина Хрулева. От двадцатилетнего парня остались только письма и фотографии.

Командир группы радиоразведки старший лейтенант Александр Гудков сам добился перевода на «Курск» с подводной лодки «Даниил Московский».

– Вы не представляете, какая эта подлодка! – говорил он своей бывшей учительнице. – Я хочу служить только на ней!

– Сашенька, – улыбалась Тамара Андреевна, – не забудь привезти мне какую-нибудь ледышку оттуда.

Александр Гудков – из Калининграда, города моряков. Потому и сам пошел на флот, хотя родители, отдавая его в лицей, на изучение сразу двух языков – английского и немецкого, – прочили ему совсем другое будущее. Но парня вела по жизни мечта…

– Мы от мамы, сколько могли, скрывали, что с «Курском» произошла авария, – говорит младший брат капитан-лейтенанта Андрея Васильева. – Я даже телевизор хотел сломать.

Увы, телевизор все-таки принес в крымское село Передовое, что под Севастополем, черную весть – командир группы автоматики дивизиона движения капитан-лейтенант Васильев погиб в пятом отсеке «Курска».

Родители собирались отметить новое звание сына (он только что получил четвертую звездочку) и рождение нового внука. В начале года в семье Андрея родился второй мальчик. Первому – четыре года. Он уже знает – папа навсегда остался в море.

О том, что с «Курском» случилась беда, родители старшего лейтенанта Алексея Иванова-Павлова узнали позже всех. Дело в том, что газетные новости из России – и добрые и печальные – приходит в дунайский поселок Килия на третьи сутки. Телеканалы здесь забиты румынским вещанием, можно поймать украинские передачи, но только не российские. Едва узнали, тут же собрались в Видяево.

Алексей закончил Высшее военно-морское училище с красным дипломом и потому мог сам выбирать место службы. Южанин, он выбрал Северный флот.

– Он был на седьмом небе от счастья, когда узнал, что его назначили на «Курск», – рассказывают его бывшие одноклассники. – Лешка никогда не хвастался, но, когда речь заходила о подводном ракетоносце, говорил, что такой лодки мир ещё не знал. Мы не сомневались, что он станет адмиралом. Для своего небольшого звания он уже занимал должность капитана 2-го ранга.

Командир минно-торпедной боевой части старший лейтенант Иванов-Павлов погиб во втором отсеке.

После свадьбы старший мичман Сергей Калинин хотел увезти свою Любовь на родину – в Ростов-на-Дону. Впрочем, не против был остаться и в доме жены – в селе Леляки, что на Киевщине. Смерть решила эту проблему. Калинин навсегда остался в третьем отсеке «Курска». Ему оставался лишь год до флотской пенсии.

На снимке жена-красавица обнимает Сергея в парадной мичманской форме за плечи – будто пытается удержать его, не отдать неизбежному. Не удержала…

В роду капитан-лейтенанта Олега Насиковского, командира группы засекречивающей аппаратуры связи, не было ни одного военного. Он же в своем сухопутном Каменец-Подольском просто бредил морем, подводными лодками. «Я буду служить. Я дослужу!» – повторял он всегда, когда речь заходила о выборе жизненного пути.

После Балтийского военно-морского института получил направление в Североморск. Говорят, если бы задержался с выездом на пару дней, получил бы назначение на другую лодку. Но он хотел служить на самом лучшем корабле Северного флота. Там он и остался – в третьем отсеке…

Его годовалая дочь Виолетта никогда не сможет вспомнить отца живым. Она вместе с мамой Региной живет в калининградском городе Светлый. Они никогда не поедут в Видяево. Последний раз Олег приезжал к ним своей последней весной. Тогда-то и был для них город по-настоящему Светлым…

Мичман Яков Самоваров в свои 23 года пять лет писал любимой девушке толстенные письма. «Я увезу тебя на подводной лодке на Гавайи… Не думай, что я какой-то пробитый романтик. Но я люблю это море…» Он любил её и море и романтиком был вовсе не «пробитым», а самым что ни на есть настоящим, хотя должность на «Курске» была весьма далекая от какой бы то ни было лирики – начальник секретной части. Тем не менее соль морской службы он впитал ещё от деда, старого моряка, который и сейчас ещё живет в Североморске. На радость ему и уходил в моря.

Яша Самоваров, хоть и родился в далеком лесном поселке, что в Холмогорском районе, на родине великого помора Ломоносова, успел ещё до флота кончить мореходку. А после службы в Северодвинске, где был построен «Курск», подписал контракт на два года. Мама Анна Адамовна и отец Валерий Юрьевич – медицинские работники. Растили, кроме сына, ещё двух дочерей.

Девушка, на которой он не успел жениться, в шоке от его последнего провидческого письма:

– И самое страшное, весной в одном из последних писем (он мог писать не очень часто, примерно раз в месяц) Яша написал мне, как он умирает, – не то шутил, не то фантазировал – на нескольких страницах. Мне было жутко, когда я читала это письмо. А теперь?

Отец матроса-турбиниста Саши Халепо Валерий Иванович, работник совхоза «Северный», что в республике Коми, в августе 2000-го впервые покинул родную Усть-Лыжу, чтобы добраться до неведомого ему поселка Видяево. Инвалид труда, почти 30 лет отпахавший в совхозе (жена – школьная техничка), с огромным трудом наскреб деньги на билеты. При всем при том, что местное начальство задолжало ему огромную по местным масштабам сумму – 9 тысяч рублей. Жена сказала ему: «Привези сына живого или мертвого». Отец не смог сделать ни того ни другого, как не смогли этого сделать и все небесные силы, которых молила мать Саши – Нина Ивановна. У неё остались ещё три дочери – Вика, Валерия и восьмилетняя Танечка. Как их поднимать на ноги? Ведь вся надежда была на старшего сына – отслужит, вернется, поможет сестренкам.

Правда, коллектив одного из предприятий нефтяного Усинска взял шефство над семьей матроса Халепо. Надолго ли хватит энтузиазма? Ведь люди, принявшее столь человечное решение, приходят и уходят, а нужды далекой семьи неизбывны.

Мать старшего помощника командира «Курска» капитана 2-го ранга Сергея Дудко, не дожидаясь никаких разъяснений и дополнительных сообщений, сразу же взяла в дорогу черный платок. Не зря говорят, материнское сердце – вещее. Сразу поняла, даже не представляя себе, где этот второй отсек, в котором находился Сергей, что сына уже нет… А может, и представляла, потому что всю жизнь провела рядом с мужем-подводником. Владимир Сазонович, даром что родом из далекого от морей белорусского города Пинска, с 18 лет начал свою флотскую службу. Мог ли сын стать кем-нибудь еще?

Зоя Петровна ехала в город, который хорошо знала, – в Североморск. Именно там тридцать один год назад родился Сережа. Там, на Севере, родились и его дети: сын Костя и дочурка Соня. Невестка Оксана только что привозила их из Видяева погостить летом у бабушки в Пинске. И вот теперь они, язык не поворачивается произнести это слово, – сироты.

У молодого матроса Сергея Витченко была самая мирная на атомном ракетоносце профессия – кок. Его БППП, как в шутку называют моряки камбуз – «боевой пост приготовления пищи», – в четвертом отсеке, по которому взрывная волна, прорвавшись из первого по вентиляционным магистралям, прошлась мощным прессом.

Быть может, его одного не ждала девушка на берегу; с той, что гулял по родному Шлиссельбургу на «гражданке», расстался перед самым призывом на флот, а с новой подругой ещё не успел познакомиться. Писала ему только сестра Людмила из Кировска – продавщица придорожного магазинчика хозтоваров. Она и слезы проливала – за всех не встреченных братом невест.

Трагедия мичмана Виктора Кузнецова и его матери потрясает даже на фоне общей беды экипажа «Курска». Его тяжело больная мать, Ольга Романовна, до последних дней верила в чудодейственное спасение Виктора. С иконой «Знамение Курская-Коренная» она выжила после сложнейшей хирургической операции. К ней же припадала, когда слушала сводку теленовостей. Потеряла сон, даже успокоительные лекарства не брали. Так гордилась сыном – в числе самых первых курян взяли его на подшефный Курску подводный корабль. Парень честно отслужил свой срок и решил остаться на «Курске» мичманом.

– В ночь на 15 августа, – рассказывает сестра Виктора Лариса, – в гостиной вдруг раздался грохот. Включили свет – глазам не верим: икона Иоанна Крестителя лежит на полу, разбитая вдребезги. Упала со стены, на которой висела много лет. Мама сразу сказала, что это знак, что Виктора нет в живых…

Когда умерла надежда, умерла и Ольга Романовна, пережив сына на несколько недель. Тело мичмана Кузнецова извлекли из восьмого отсека, где он и должен был находиться по боевому расписанию. До того момента, когда опознали её сына, мать не дожила трех часов…

Их хоронили в один день, но на разных кладбищах. Только у подъезда родного дома их гробы стояли рядом. Так они все же встретились – только мертвыми. Плакали все, даже мужчины, даже солдаты почетного караула. Сразу у двух гробов безмолвно стоял Кузнецов-старший, враз овдовевший муж и осиротевший отец. Потом Ольгу Романовну увезли на городское кладбище. А Виктора – в Дом офицеров, где ещё три часа куряне прощались с ним, после чего предали земле на мемориале павших в годы Великой Отечественной войны. Чуть позже рядом с ним положили земляка-сослуживца матроса Романа Кубикова.

Митрополит Курский и Рыльский Ювеналий отслужил панихиду по рабам Божьим воинам Виктору и Роману и по всем морякам подводной лодки «Курск».

Мама матроса Димы Старосельцева надеялась уберечь сына от войны в Чечне на Севере, во чреве стальной рыбины. Увы…

– Это судьба… – смиренно вздыхает Валентина Сергеевна, – значит, так на роду ему написано… А ведь так оба радовались, когда он попал на «Курск». Вроде бы как в родном городе служил.

Говорят, болгарская вещунья Ванга предвидела затопление Курска за несколько лет до беды. Никто не понял её предсказания. Ведь город стоит далеко от морей на берегу не самой полноводной реки. Только в те черные августовские дни раскрылся страшный смысл её пророчества.

И таких судеб, разлетевшихся в то августовское воскресенье вдребезги, было сто восемнадцать… Не считая тех, кто был смертельно ранен этими осколками – отцов, матерей, жен, детей…

Было время, когда корабли были дороже человеческих жизней и их надлежало спасать до последнего дыхания. Так за безуспешную попытку спасти линкор «Новороссийск» пришлось отдать шестьсот десять молодых, преданных флоту, стране, флагу моряков. Теперь осознали – техника дешевле человеческих жизней. Растерзанный взрывом подводный крейсер лежит на грунте, но на стапель-площадке Севмаша стоит уже почти готовый точно такой же корабль. Он заменит «Курск» в боевом строю. Но кто нам заменит таких людей, как Владимир Багрянцев, как Геннадий Лячин, как Дмитрий Колесников?..

Эту молитву я записал в Англии, её продиктовали мне британские подводники. Они просили передать её родителям погибших российских моряков.

 

---

Дата добавления: 2020-01-07; просмотров: 159; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!