Г. А. Шичко В ПОМОЩЬ ПЬЮЩИМ, ПОЖЕЛАВШИМ СТАТЬ ТРЕЗВЕННИКАМИ 1 страница
Аннотация
Книга состоит из двух частей: очерка И. Дроздова «Тайны трезвого человека» и материалов Г. А. Шичко, раскрывающих разработанный им и проверенный на практике опыт, отрезвления алкоголиков. Писатель И. Дроздов первый описал опыт Г. А. Шичко и напечатал большой очерк о ленинградском ученом и его методе в журнале «Наш современник» (№ 2, 1986 г.) Здесь этот очерк дается в расширенном виде, в него вошли рассказы о современных отрезвителях, учениках и последователях Г. А. Шичко.
Книга послужит ценным пособием для пьющих, желающих стать на путь трезвости, поможет инструкторам-отрезвителям глубже овладеть методом Г. А. Шичко. Ее также с интересом прочтет широкий круг читателей.
ГЕННАДИЙ ШИЧКО И ЕГО МЕТОД
О ленинградском психофизиологе Шичко говорили невероятное: он будто бы имеет способность за две-три беседы отвратить человека от пьянства – даже такого, которого считали пропащим алкоголиком.
Как-то я спросил знаменитого ленинградского хирурга академика Углова, правду ли говорят и пишут о необыкновенном даре Шичко?
– Встречаться с ним не приходилось, – сказал Углов, – но слышал о нем не однажды. Геннадий Андреевич много лет – пожалуй, лет тридцать – трудится в НИИ экспериментальной медицины, ведет там группу ученых. Помнится, лет десять назад читал его монографию о рефлексах – Шичко исследовал вторую сигнальную систему и ее физиологические механизмы. Работа любопытная: много новых и смелых мыслей, интересные наблюдения. Жаль, что монография мало известна в медицинском мире.
|
|
|
– Ну, а пьяниц... действительно излечивает?
Федор Григорьевич скептически улыбнулся, пожал плечами – он конечно же в это не верил.
Показал мне пачку материалов – о Шичко, о клубе трезвости, созданном им – одни были отпечатаны на машинке, другие опубликованы в газетах и журналах,
– Институтское начальство, как мне рассказывали, не одобряет его затеи, а кое-кто и смеется над ним. Но он упрямый. – Федор Григорьевич на секунду задумался и вдруг предложил: – Хотите побывать у него?..
Вечером следующего дня отправились к Геннадию Андреевичу. Ехали на Светлановскую площадь в Выборгском районе, по дороге жена Углова – Эмилия Викторовна рассказывала о работе Шичко в институте, о смелых поисках ученого в области гипноза.
– Он всю науку о гипнозе с головы на ноги поставил. Гипнотизеры вначале стремятся усыпить пациента, а потом внушают ему свои мысли. Шичко же утверждает: усыплять не надо! Внушению быстрее поддаются люди в состоянии бодрствования, при активно работающем сознании.
– Представляю, как на него ополчились рыцари «черной магии».
|
|
|
– У них там директор – академик Бехтерева, она, как мне говорили, терпеть не может Шичко.
– Бехтерева...
– Да, внучка Бехтерева, будто бы внучка. А вообще-то у нас часто эксплуатируют громкие имена. Говорят, в Краснодаре в ученом мире есть Ломоносов, а среди поэтов – Пушкин. Когда мне об этом рассказали, я спросила: «А Лермонтова в Краснодаре нет?..» – «Представьте, есть и Лермонтов». Это уж совсем удивительно.
Некоторое время ехали молча. От улицы Ординарной на Петроградской стороне, где живут Угловы, дорога вела по Кировскому проспекту, соединившему Неву с Малой и Большой Невкой. Места, памятные и дорогие сердцу каждого русского человека. Здесь в мае 1703 года войска под командованием Петра и Меншикова захватили два шведских военных судна – то была первая победа, открывшая нам путь в северные моря, круто изменившая ход русской истории. В честь победы этой была выбита медаль с надписью: «Небываемое бывает».
Жили Шичко в небольшой квартире. Открывшая нам дверь хозяйка Люция Павловна мало походила на жену фронтовика, человека нашего поколения – ей с виду было лет тридцать – тридцать пять. Из-за нее выглядывал хозяин, и облик его рядом с цветущей женой только усиливал мое недоумение. «Ну, братцы-ленинградцы! – думал я о нем и об Углове, – женятся на молодых и красивых!».
|
|
|
Потом выяснилось: Люция Павловна не так уж молода, но случается встретить такой счастливый тип русской женщины, которая выглядит едва ли не в половину своих лет. Между прочим, любопытно бы знать, какие свойства характера, какой образ жизни помогают иным людям – чаще всего женщинам – сохранять столь долго свое девическое обаяние, а иной раз, с возрастом, с расцветом сил, вы глядеть еще краше.
Нас провели в комнату, где стояли резной диванчик, два таких же кресла. Позже мы узнали: есть в квартире и кабинет хозяина, но он завален книгами и бумагами, его гостям не показывали.
Пристально я рассматривал сильную спортивную фигуру ученого, правда, несколько ограниченного в движениях (он был тяжело ранен под Сталинградом, у него была повреждена нога), и пытался понять, что же в нем необыкновенного? Разве что речь – проникновенная, веская, отточенная. Сразу после войны Геннадий Андреевич закончил Военно-морскую академию, потом – философское отделение университета. Несколько лет преподавал философию, заведовал кафедрой.
– Вы что же, владеете искусством гипноза? – спросил я.
– В некотором роде это моя профессия. Но только к гипнозу я подхожу не с общепринятыми мерками. Бытует мнение: гипноз – сноподобное состояние, а я утверждаю принцип гипнотического бодрствования. – Он улыбнулся. – Впрочем, если хотите, можно «проиллюстрировать».
|
|
|
Мы с Угловым согласились охотно, Эмилия Викторовна энтузиазма не проявила, что же до моей жены Надежды Николаевны – она в гипноз не верила, скептически улыбалась, но обе женщины сели с нами на диванчик, приготовились слушать. Шичко попросил нас и наших жен настроиться на волну его желаний. Заметил:
– В отношениях между людьми важно взаимопонимание. Уважать человека – значит верить в него. Быть чутким ко всему, что он говорит. Нам иногда кажется, человек говорит пустое, на самом же деле... великое таинство заключено в словах...
Говорил он все тише, монотоннее. И все медленнее ходил возле нас. Жесты и движения стали плавными, он как бы замирал, настраивал и нас на отдых...
– У вас сегодня был напряженный день, вы устали, а теперь сядьте поудобней. Вот так. Вас ничто не смущает, не стесняет, вы закрыли глаза и дышите ровно. Вы расслабились, настраивайтесь на мой голос. Внимательно слушайте меня. Вы слышите только меня. Напряжение уходит с лица, с шеи, вы погружаетесь в состояние покоя, невесомости. Вот уже совсем не слышите тела...
Шичко еще продолжал говорить нам успокаивающие, умиротворяющие слова. Дошел до того места, где сказал: «Вы невесомы, наступает состояние полета... Вы летите...»
В этом месте я уже настолько отключился от всего земного, что перестал ощущать свое тело и на какой-то миг показалось, что поднимаюсь в воздух.
И неизвестно, чем бы кончилось мое состояние, продолжай Шичко свой сеанс, но он вдруг сказал:
– А теперь вздохните глубоко. Ваше состояние, настроение хорошее. Хорошее настроение, откройте глаза.
Мне не единожды приходилось бывать на сеансах гипноза – и в цирках, и в зрительных залах, где испытывали свою власть над людьми заезжие гипнотизеры. Обыкновенно они говорили примерно одни и те же фразы:
– Вам хорошо, вы засыпаете, засыпаете...
Шичко этих фраз не говорил. В его словах содержались мысли отвлеченные, не обязательно близкие к задаче сеанса, однако это были мысли интересные, разнообразные, они настраивали на спокойный, умиротворенный лад, внушали доверие к говорившему, сеяли зерна взаимного уважения и, в конце концов, выстраивали в сознании слушавших какую-то систему понятий, какой-то стройный взгляд на эту тему беседы. И пусть не сразу можно было высветлить эту тему, определить ее короткой фразой, но она была, эта тема, – общая, большая и сильная мысль о дружбе, доверии, единении людей близких, родственных душ. И еще: о силе разума, возможностях человеческого духа.
– Ну вот... вы отдохнули. Пойдемте в другую комнату. Будем пить чай.
Геннадий Андреевич сказал мне:
– Ваша супруга слабо поддается внушению – для нее нужны дополнительные усилия.
Угощали нас на кухне. Она хоть и небольшая, но мы вполне разместились за столом. По привычке журналиста, литератора я с пристрастием разглядывал обстановку, мебель, посуду. То же делали и все остальные – в особенности чуткие к красоте женщины. Казалось, в подборе посуды, утвари, в украшении стен и всех уголков кухни работал вдумчивый, талантливый художник. Все было к месту, не совсем обычно и – красиво. На столе вместо вина соки в хрустальных графинах.
Я сидел рядом с хозяйкой Люцией Павловной. У нее на щеках гулял здоровый румянец, карие глаза молодо блестели. И вновь и вновь я задавал себе назойливый и не совсем деликатный вопрос: «Сколько же ей лет?»
Люция Павловна неожиданно спросила меня:
– Вы пьете?
– Вообще-то... непьющий, но... в гостях, при встречах...
– Иван Владимирович – ритуальщик, – пояснил Геннадий Андреевич, – сам в одиночку не пьет и тяги к алкоголю не имеет, но при случае... когда все пьют...
Мне не понравилось, что за меня так бесцеремонно расписались, особенно резануло слово «ритуальщик». Больше всего на свете я ценю свободу, внутреннюю независимость от чужих мнений, взглядов. И вдруг: ритуальщик!
– Извините, – стал возражать я, – ритуал – обычай, правило, а я...
– Верно – правило, обычай, – продолжал Шичко. – Скажу вам больше: вы запрограммированы на винопитие. Самой жизнью, всем объемом жизненных впечатлений. Вы были младенцем, а уже видели, как пьет кто-то из ваших близких. Вы видели свадьбы, похороны... Везде пили. И так каждому из нас в сознание закладывалась программа. Ритуал, как перфокарта, – у нас в сознании.
Умом я понимал правоту рассуждений Геннадия Андреевича, а сердце протестовало. Все-таки содержалось что-то обидное, унижающее во всем, что говорилось о моей психологии, о сознании, внутреннем мире – о том, что составляло главную суть моего «я», чем втайне я дорожил и что свято хранил от всяких внешних вторжений.
Наступила пауза – долгая, неловкая. Все думали о природе винопитий, казавшихся невинными нам всем, в том числе и Федору Григорьевичу, который еще до войны начал борьбу за трезвость – писал статьи, читал лекции о вреде пьянства. За столом у Угловых выставлялись бутылки вина, а иногда, в зависимости от гостей, и коньяк. И Федор Григорьевич вслед за Эмилией Викторовной, приглашавшей гостей выпить хоть глоток, отпивал вместе с ними.
Да, мы пили, но так немного, что считали себя непьющими.
Люция Павловна, наклонившись ко мне, тихо проговорила:
– А вы попробуйте совсем не пить. Совсем-совсем. Ну вот как мы. – Взглядом она указала на графины и графинчики с соками, стоявшие на столе. – Ведь это же свобода, это – независимость. Полезно и красиво.
В разговор вновь вступил Геннадий Андреевич.
– Наконец, исполните долг гражданина.
– Каким образом? – не понял я.
– Послужите примером для других. Глядя на вас, и близкие ваши, и друзья задумаются. А может, и совсем перестанут пить.
Мне, естественно, хотелось проявить по отношению к хозяевам, особенно к хозяйке, деликатность;
– Да, да, конечно – я попробую...
– Вы обещайте! Это очень важно, если вы сейчас же, вот здесь, скажете нам: пить не стану. Ни капли. Никогда!
– Разумеется. Я – пожалуйста, если хотите...
– Очень, очень я этого хочу – чтобы вы не пили. И он вот, ваш друг Федор Григорьевич, и жена ваша Надежда Николаевна – все мы очень хотим... Ведь вы литератор, пишите книги, статьи, учите других не пить, а сами хоть и понемногу, но позволяете.
Люция Павловна убеждала, но мягче и мягче, она уже не говорила: «Вы пьете... пьющий», а – «Позволяете...», слышала мою податливость и как бы «дожимала» меня, подводила к той черте жизни, за которой начиналась абсолютная трезвость. И хотя вся сущность моя протестовала, но где-то глубоко в сознании упорно шевелилась, нарастала мысль, что она права, она желает мне добра, эта кареглазая, мягко и нежно улыбающаяся женщина.
И я сказал:
– Обещаю вам – пить больше не буду.
– Совсем?
– Да, совсем. Ни капли никогда!
На обратном пути мы некоторое время ехали молча. На этот раз наш путь лежал по проспекту Смирнова, пересекал Черную речку, печально знаменитую дуэлью, во время которой был смертельно ранен Пушкин. Вечерний Ленинград, отражаясь то в водах Черной речки, то Большой, то Малой Невки, стелил тысячи огней, и чудилось, что небо поменялось местами с землей и звезды летели нам под колеса. Я думал о своем обещании не пить – никогда и ни капли! – временами жалел, что лишил себя удовольствия изредка в кругу друзей поднять рюмку с хорошим вином, являлись дерзкие мысли нынче же нарушить обещание, но, украдкой поглядывая на свою жену, на Углова и Эмилию Викторовну, понимал, что нарушить слово свое не могу и что не пить вовсе – это теперь моя судьба, мой новый стиль застолий.
Несмело, неуверенно заговорил:
– Я, кажется, сдуру...
– Что? – встрепенулась Надежда. – Уже на попятную? Нет, голубчик, ничего не выйдет. Если притронешься к рюмке, всем расскажу, как ты давал обещание, сорил словами.
Ее поддержала Эмилия Викторовна.
– В самом деле, друзья! Как можно совместить ваши призывы к трезвости с вашим же пристрастием... ну, хотя и легким, к винопитию. Признайтесь, нелогично это.
И она рассказала, как однажды их маленький сын Гриша, завидев в руках отца рюмку, крикнул: «Папа! Ты же сам говорил: вино – яд, оно вредно!» Заплакал и убежал к себе в комнату.
– Да, было такое. А теперь вот и она, Люция Павловна...
– Что и говорить, – закреплял я только что внушенные мне убеждения, – логики в нашем поведении никакой. Если уж не пить, так не пить. И что уж тут вилять хвостом.
– Ты полагаешь, – сказал Углов, – мы с тобой до нынешнего вечера виляли хвостом?
Все засмеялись. И, кажется, это был момент, когда мы все четверо, сидящие в машине, окончательно перешли ту полосу жизни, за которой начинается абсолютная трезвость.
Теперь, когда со времени этой встречи прошло много лет, могу заявить: суровая правда суждений Геннадия Андреевича, простые, сердечные вопросы Люции Павловны и ее будто бы наивное изумление перед фактом нашей веротерпимости внесли перемены в наш семейный уклад – напрочь были отринуты рюмки, и все последние годы в доме нет алкоголя. Сами не пьем и не угощаем этой отравой своих гостей.
Некоторые из моих приятелей, зная о моем знакомстве с Угловым, нередко просили определить в его клинику то одного больного, то другого. У Федора Григорьевича в таких делах принцип: в помощи он никому не отказывает, но и очередность жаждущих у него полечиться, по возможности, не нарушает.
Как-то моя старая знакомая, в прошлом балерина из труппы Большого театра Елена Евстигнеевна стала рассказывать печальную историю своего сына Бориса. Он рано пристрастился к вину, страдал ожирением и болезнью сердца. К тридцати годам выглядел совершенно разбитым человеком.
– Не поможет ли ему Федор Григорьевич? – заключила она свой рассказ.
– Чем же он сумеет ему помочь? – спросил я не очень тактично. И чтобы загладить неловкость, сказал:
– В Ленинграде есть ученый – Шичко Геннадий Андреевич. Он будто бы своим особенным методом освобождает пьющих от пагубной привычки.
Последние слова произнес неуверенно: я хоть и сам убедился в способности Шичко и его супруги, но метода не знал, пациентов его не видел.
«Может ли он, в самом деле?»
Елена Евстигнеевна ухватилась за эту последнюю возможность и попросила меня поговорить с Борисом.
– Шаманов не признаю, – заявил тот, – и на поклон к ним не поеду, но вот если можно полечиться в клинике академика Углова... Он, говорят, делает какие-то уколы – Борис посмотрел на мать.
– Сердце у меня болит, понимаешь? А ты... Врач мне нужен, а не знахарь.
– Хорошо, хорошо. Согласна...
За день до отъезда в Ленинград Борис Качан навестил Володю Морозова, школьного товарища, работающего врачом в одной столичной больнице. Поговорили о новых формах лечения, о блокаде сердца.
– Блокаду мы знаем, – заявил Морозов. – Тут есть статистика.
– Знаете, а не делаете. Почему Углов может, а вы – нет?
– Блокаду делает не он один. Кстати, и у него в клинике операцией овладели молодые врачи.
– Операцией? – Борис как огня боялся этого слова.
– Ну, не совсем она операция, скорее процедура, но... Сложная, требует большой точности. Длинная кривая игла вводится в область сердца.
У Бориса по телу пробежал неприятный холодок.
– Своеобразный укол, – продолжал Морозов, – игла проходит вблизи сосудов, нервных узлов – входит глубоко, и через нее изливается большая доза новокаина, витаминов и других компонентов. Есть известная доля риска, но у Федора Григорьевича Углова осложнений не отмечено. Шансы стопроцентные!
– Там еще Шичко есть, гипнотизер какой-то – о нем ничего не слышал?
– Нет, о Шичко не слышал, но вообще-то в силу убеждения, воздействия на психику – верю. Если предлагают – сходи. Только без этого твоего вечного скепсиса. Ты, Борис, извини, но когда речь идет о здоровье – скепсис плохой советчик. Это я тебе как врач говорю.
В купе собралась теплая компания. Федор Иванович, главбух завода кровельных материалов, ехавший из Рязани, выставил бутылку коньяка. Борис сказал себе: «Ладно уж, в последний раз».
И только Николай Васильевич, лектор из общества «Знание», сидевший напротив майора милиции, замахал руками:
– Нет, нет. Я не пью.
– Ну, это вы бросьте! Рюмочка коньяка еще никому не повредила. Я вот лет тридцать употребляю, и... как видите...
– Вам на пользу, – Николай Васильевич с нескрываемой иронией оглядел внушительную фигуру бухгалтера, – а меня увольте.
Бориса Качана словно бы кто толкнул в спину: он отпил глоток и поставил стакан. Остальные осушили до дна.
– Мой сосед, видимо, культурнопитейщик, – сказал Николай Васильевич, бросив на Качана укоризненный взгляд.
Все насторожились и повернулись к Борису.
– Как это? – спросил майор милиции.
– А так. Пьет по случаю, понемногу – признает пьянство как привычку, норму поведения. Такие люди сами пьют редко, но другим не мешают. И никого не осуждают. А если соберется теплая компания, то и они со всеми вместе, и даже подзадорят – давай, мол, давай. Если бы из пьющих людей можно было составить пирамиду, то в основании ее находились бы они, пьющие «культурно». Своей примиренческой философией такие люди допускают самую возможность винопития. Они как бы говорят: не в вине надо искать зло, а в тех, кто не научился пить. А того не разумеют: рюмка тянет за собой вторую, третью. Сегодня рюмка, завтра рюмка, а там, смотришь, человек уже в канаве.
– Ну, это как смотреть. А по мне, так пьющий в меру – идеальный человек! Тактичный, деликатный – не ханжа.
– Да, не ханжа. Он потому и попивает, что боится ханжой прослыть. В сущности, это капитулянтство. Знать пагубу алкогольной заразы для общества, самих себя беречь от яда, а для близких своих, для общества палец о палец не стукнуть...
Николай Васильевич говорил, а сам все время посматривал на Качана, он, видимо, продолжая свой извечный спор об отношении к алкоголю, решил, что Качан – за умеренное, культурное винопитие.
– Вам, наверно, знакомы размеры бедствий, причиняемых алкоголем? Их столько, сколько приносят войны – большие и малые – вместе взятые.
– Чушь! Так я вам и поверил, – зло парировал бухгалтер, разливая коньяк в стаканы. – Я работник счетный, признаю цифры, а не слова.
Лектор достал из кармана толстую записную книжку, быстро нашел нужную страницу:
– Вот, пожалуйста. Пишет известный ученый: «При клиническом изучении нервно-психического развития 64 детей, родившихся от отцов, систематически пьянствовавших не менее четырех-пяти лет до рождения детей, установлено наличие умственной неполноценности у всех этих детей, даже при удовлетворительном физическом развитии». Вам мало этого?
Дата добавления: 2019-11-25; просмотров: 188; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!