Г. А. Шичко В ПОМОЩЬ ПЬЮЩИМ, ПОЖЕЛАВШИМ СТАТЬ ТРЕЗВЕННИКАМИ 10 страница
Великолепно знал Шичко, кому это нужно – спаивать народ. Приводил высказывания Екатерины Второй: «Пьяным народом легче управлять» или Гитлера: «Никакой гигиены, никаких прививок, только водка и табак», – такую перспективу рисовал он для славянских народов.
Сам Гитлер не пил, не курил и был вегетарианец.
Наконец, Джон Кеннеди в первый год президентства посоветовал руководителям средств информации: не муссируйте проблему алкоголизма в СССР, делайте вид, что ее не существует.
В номере 5 журнала «Знамя» за 1987 год напечатаны «Беседы с палачом» польского литератора К. Мочарского. Волею случая К. Мочарский оказался в одной тюремной камере с приближенным Гитлера фашистским генералом Штроопом. Вот откровения генерала:
«В беседах и при разработке планов в этой области в штабе рейхсфюрера СС мы проявляли озабоченность активностью натурального прироста коренного населения. Существовали различные планы решения этой проблемы. У меня был свой собственный вариант, но посвящать вас в его детали я не буду».
К. Мочарский далее пишет:
«Я неоднократно думал, что за вариант замышлял, Штрооп по ограничению прироста населения Украины? Однако, кроме расстрелов, убийств, выселения за Урал, истребления голодом я ничего другого предположить был не в состоянии... Через какое-то время, когда мы рассуждали на другие темы, я узнал о штрооповском методе геноцида в рассрочку.
|
|
|
А именно, мы говорили о наркомании и алкоголизме. Штрооп, как я уже упоминал, являлся сторонником умеренного потребления крепких напитков, у него был также свой взгляд на употребление вина разными народами. О французах он говорил, что это страна «винных алкоголиков», которые страдают национальным недугом – циррозом печени. Англосаксы, по его мнению, постоянно хлещут виски. «Черчилль вечно был под газом. Поляки, русские, украинцы и скандинавы – это потребители водки».
– А почему бы украинцам не дать вволю водки, раз они жить без нее не могут? – изрек он однажды. – Кроме того, им надо разрешить петь: тут они действительно мастера. А если бы водка, высокоградусная водка стоила гроши и продавалась на каждом шагу, украинцы только благодарили бы нас за общедоступность такого рода удовольствий».
Мочарский далее заключает:
«План Штроопа заключался в том, чтобы споить украинский народ (и другие народы Советского Союза), доведя его в пределах двух-трех поколений до деградации».
Мочарский говорил Штроопу: у них много книг, они любят читать. Книги будут поддерживать в славянах дух свободолюбия и разума.
Штрооп и на это имел свои планы. Он говорил, что мы бы водку обменивали им за книги, и таким образом, быстро бы лишили источника разума и высоких стремлений.
|
|
|
Так гитлеровцы замышляли окончательно решить так называемый русский вопрос.
Ныне Штроопу вторит депутат Шмелев, призывающий открыть все шлюзы для спиртного. И не то странно, что находятся люди, желающие такой судьбы славянским народам; странно, что Шмелев находит у многих поддержку и более того – пользуется нашим доверием и даже высоким почтением.
Теперь, когда в нашей стране начисто свернута борьба с алкоголизмом, а кривая всех бед – снижение производительности труда, брак, аварии, преступность резко поползли вверх, молчат все злые силы планеты и закордонные голоса – что же, дескать, пусть русские спиваются, они тогда не страшны – у них ни писателей, ни художников, ни ученых не останется. И не нужно будет ни атомных бомб, ни подводных лодок...
Обо всем об этом говорят своим слушателям наставники. Интересны их размышления о противниках отрезвления народа, живущих рядом с нами. Казалось бы, их не должно быть. В самом деле: кому выгодно видеть своего соотечественника пьяным?
Знал бы наш рабоче-крестьянский наивно-доверчивый люд, как много таких желающих!
Мне один рабочий говорил:
– Я пьющий-то и люб мастеру, и нужен ему – он меня во всякую дырку ткнет. А скажи я ему слово, враз на место поставит: «Ты еще мне, пропойца, права качать станешь! Еще слово – и живо за ворота выставлю. И в трудовой книжке нарисую...»
|
|
|
А бюрократов возьмите... В райкоме сидят, райисполкоме, обкоме... Им финансовый план нужен, оборот денег, чтоб зарплату платить. А деньги трудовой люд за водку отдает... Получил получку и тут же за бутылки снес ее... Бюрократ доволен. И тишь в районе, и благодать – глядишь, орденок на лацкан, да еще по службе повысят.
Заводским начальникам товары ширпотреба не надо выпускать, деньги в казну бутылкой выманят.
А верхний эшелон власти... Там без водки и вовсе труба. Оборот финансовый нарушен, народ волнуется – там забастовка, здесь неформалы... Да нет уж, лучше пусть другие трезвую жизнь устанавливают. А мы, пока правим, не станем ворошить эту рану. Она хоть и зудит, и все сильнее загнивает и в конце концов разъест весь организм, сгубит народ и государство, но произойдет это в будущем, не при нас – философия Людовика XIV: «После меня хоть потоп».
Позвонят в статистическое управление. Вы, мол, там потише с цифрами, попридержите информацию о производстве спиртного, о бедах, связанных с алкоголизмом.
|
|
|
Ну а те, что в обманах поднаторели, и рады стараться. Много десятилетий стоял у руля статистики коммунист Старовский. И в какие он только хитрости не пускался, чтобы не тревожить народ, загонять вглубь его беды и болезни, но вот постарел Старовский его с почетом отправили на пенсию. И живет он в роскошной квартире, и пенсию особую от государства получает.
Ну, а тем, кто с легкостью мотыльков пределы отчизны покидает – им, что ли, нужен трезвый трудовой народ?
Опять же и глупцов в самом народе хватает. Они тоже – за вино, за водку, за веселую жизнь!
Вот почему так часто случалось в истории: борьба за трезвость наберет силы, и уж к сухому закону дело клонится, а тут, смотришь, на попятную пошло.
И скоро ли уж людей таких прибавится, которые бы знали, что для них хорошо, а что плохо, кто для них добра желает, а кто злым силам потакает...
Обо всем этом ведется разговор на занятии по теме: кто заинтересован в спаивании народа? Кому нужно, чтобы мы отравлялись?
Можно услышать возражение: Шичко был эрудит, имел обширные знания, много ли таких найдется? Что же это за метод, если овладеть им могут лишь единицы?
Спешу успокоить, обнадежить и ободрить. Конечно, Шичко был ученый, образованнейший человек. И педагог был умелый, лектор, оратор. Но я встречаю людей – и их становится все больше – не имеющих специальных знаний, но страстно желающих отрезвлять народ. Они жадно читают книги, посещают занятия опытных отрезвителей и очень быстро накапливают нужный материал.
Я встречался с теми, кто уже прошел десять уроков или сеансов, и с теми, кто еще занимался, и – поразительный результат! – те же восемьдесят пять или девяносто процентов отрезвленных, что и у Шичко. Значит, дело тут не столько в преподавателе, сколько в самом методе.
Есть своя особенная привлекательность и у тех инструкторов, которые не успели вооружиться знаниями теории и истории алкоголизма, не блещут красотами речи, – эти более других самобытны, близки по строю мыслей каждому слушателю – даже образованным, чиновным. Их наивность подкупает, им верят, их слушают с сочувствием, особенно, если они сами были алкоголиками и теперь как бы исповедывались, рассказывали свою печальную историю. В Ленинграде большинство руководителей групп прошли свою несчастную полосу, избавлялись у Шичко и, можно сказать, всеми клетками восприняли метод учения. Ведь он им и тысячам других людей во второй раз подарил жизнь.
Заметим: два-три часа разговора, и – ни одного упрека, назидания, вроде подобного:
«И докатился же ты, братец! И как только в глаза людям смотришь – все пьешь и пьешь. Может, и остановиться пора, а? Ведь есть же, наверное, совесть у тебя? Не всю ты ее утопил на дне стакана?»
Нет и еще раз нет! Ничего такого в беседах Шичко мы не слышали. Наоборот: каждый из группы – а являлись сюда и в нетрезвом виде! – здесь чувствовал себя как равный среди равных. Никто не заметит, не заденет больную струну – твою униженность и оскорбленность. И сам Шичко, и все товарищи каждым словом, каждым жестом и взглядом выражали сочувствие и желание помочь человеку в беде. Здесь не было врача и пациента, сюда пришли товарищи по несчастью, и учитель ничем не показывал своего превосходства.
Итак, десять занятий. Это число выведено опытом. Примерно десяти трехчасовых сеансов хватает для разрушения питейной программы. Одним довольно и меньше, другим нужно больше. Но вот что интересно – некоторые, и таких немало, продолжают ходить на занятия и после того, как сами уже отрезвились. Они приходят, как в клуб, к товарищам, единомышленникам – вновь и вновь слушают учителя.
Я беседовал с такими, спрашивал:
– Зачем же вы приходите сюда? Ведь вы же не пьете, отрезвились?
Ответы разные. Вот некоторые из них:
– Мне здесь интересно.
– Хочу закрепить свои трезвеннические убеждения.
– Хочу усвоить методику Шичко, накопить знаний, материала, а затем и сам буду отрезвлять алкоголиков.
Один артист сказал:
– Мы, артисты, исправляем нравы, а тут даруют жизнь. Если выучусь – переменю профессию.
Отрезвленные охотно говорят о методе Шичко, горячо отстаивают то, что еще недавно казалось им пустой говорильней, неважным и несерьезным делом. Не стесняются говорить о своем прошлом – живописанием своего недавнего трагического положения они как бы высвечивают чудесность происшедшей с ними метаморфозы; по их словам, каждый из них, подобно Фениксу, снова возродился к жизни. Ну, словом у большинства этих счастливцев я наблюдал синдром разговорчивости – и, наверное, из этого страстного желания поделиться своим воскрешением, высказать слова благодарности в адрес учителя вырабатывается затем стойкая, непреходящая потребность и самим отрезвлять других, дарить и дарить людям счастье. Поначалу робко – сомневаются, смогут ли, справятся ли с ролью учителя. На этом этапе они жадно ищут книги, брошюры, ходят к тем, кто осмелился и уже ведет группы. Не один раз перечитают книги Углова, сделают нужные выписки. В таких поисках, в накоплении знаний и материала проходят месяцы, у иных год, два, а то и больше. Наконец, смотришь, набрал группу, отрезвляет. И повторяю еще раз, у всех получается. И результаты удивительны: отрезвляют большинство слушателей, а иные – до девяноста процентов. Не бросают и тех, кто по каким-нибудь причинам не поддается убеждению – звонят ему, встречаются.
Тех, кто отрезвляет, и тех, кто отрезвляется по методу Шичко, пока не так много. Недавно мне звонила женщина из Днепропетровска, просила назвать группу, куда бы она могла послать сына.
– Был в Афганистане, пьет по-черному. Спасите сына, он был такой хороший парень!
– А у вас в Днепропетровске разве нет таких групп?
– Нет, у нас нет! Днепропетровск – дыра, здесь много дыма, гари и в магазинах очереди. И кругом продают водку, вино и пиво – хотя залейся!
Позвали парня в Ленинград.
Слушаешь женщину и невольно задаешься вопросом: когда же во всех городах и селах появятся группы отрезвления по методу Г. А. Шичко? Нет у нас теперь другой надежды вырвать народ из пучины пьянства, как только на это удивительное, благородное и светлое движение – отрезвление людей по методике Геннадия Андреевича Шичко.
Ну, а как же наш Борис Качан? Помог ли ему Геннадий Андреевич?
Мы уезжали в Москву. В день отъезда нам с Борисом позвонил Шичко и пригласил в гости к его слушателям – мужу и жене К.
Я слышал о главном инженере, о его большом таланте, о том, что завод, где он работает, многими своими техническими новшествами и высоким уровнем производства обязан Виктору Петровичу К. Этот замечательный инженер и организатор вдруг ударился в загулы, и кое-кто уже готов был «поставить на нем крест», но...
Впрочем, лучше всю историю узнать из первоисточника.
Поезд наш отправлялся в полночь. Мы с Борисом имели свободный вечер и предложение Шичко приняли с удовольствием. Дверь открыла худенькая, изящная женщина, совсем еще молодая, лет тридцати.
– Входите, входите... Геннадий Андреевич уже здесь, а муж просил извиниться – задерживается на заводе.
Мы осмотрелись. Квартира просторная, богато, со вкусом обставленная. Множество радиоприборов, магнитофонные усилительные установки. Книги, дорогие безделушки. Все говорило о достатке хозяев.
Вера Антоновна, видимо, заметила наш интерес к обстановке, сказала:
– Это все – родители. И квартиру нам купили и мебель – все, все! У моего мужа отец – профессор, у меня – крупный инженер, а мать – доктор наук.
– Ваш муж, надо полагать, тоже имеет хорошую зарплату,– сказал я.
– Да, зарплата неплохая, но мы лет пять пили, все до рубля спускали...
Она ловко и бесшумно двигалась по комнатам, собирала на стол чайный сервиз. Ей, видимо, доставляло истинную радость принимать гостей.
– Ах, как это славно, что вы решились наконец к нам зайти!– сказала она Геннадию Андреевичу и по-родственному мило и нежно коснулась щекой его щеки.
Обращаясь к нам, добавила:
– Мы с мужем обязаны Геннадию Андреевичу вторым рождением.
Глядя на эту женщину, такую светлую и счастливую, никак не верилось, что еще недавно она предавалась пьянству. И не одна, а вместе с мужем – можно сказать всей семьей. У них есть четырнадцатилетний сын, но бабушка взяла его к себе. Сын и сейчас живет у деда-профессора, частенько приходит к родителям, но возвращаться к ним насовсем пока что не решается.
Вера Антоновна говорила о сыне с веселой усмешкой – дескать, вовремя сбежал от нас, а теперь-то вернется. Нам, конечно, не верят. Даже родители смотрят на нас с опаской, но мы-то знаем: дурь эта выветрилась навсегда.
Женщина посерьезнела, в глазах отразился след недавней беды.
– Вы не представляете, до какой черты мы с муженьком докатились. Понемногу-то и раньше попивали, но она, проклятая, точно зыбкое болото. Я работаю в районной санэпидстанции. Специалист по насекомым. Ну, спирт у нас, зелья разные для потравы разносчиков болезней. А начальница моя любит повторять: «Разные твои букашки-таракашки обойдутся и без спирта, он нам и самим нужен». Разольет к обеду по стаканчикам – мы и выпьем. Дальше – больше, домой прихожу пьяненькая. Муж скандалит, а я в ответ: и сам пьешь, так что замолчи. Ему бы бросить совсем да за меня взяться, а он, наоборот, стал больше пить, да вечерами, а то и ночами где-то бражничает. Однажды его привезли дружки совсем тепленького, в коридор втащили да и бросили. Гляжу на него, а и сама-то пьяная. Наутро протрезвела, задумалась: а ведь этак и совсем погибнем. А тут, на счастье, заметку в газете прочла о клубе трезвости. И словно кто в спину толкнул: иди! Я и пошла. Геннадий Андреевич выслушал меня, сказал: «Вон там свободное место – садитесь». День хожу, другой – вроде бы что-то и понимаю, но сама думаю: чем же они мне помогут? Неужели все просто так – послушаю их и пить брошу? Однако слова западают в память, тревожно на сердце... Потом и цифры стала запоминать... Не себя одну вижу, а общую картину этого ужасного помраченья. Вина все эти дни в рот не беру. В квартире прибралась, в парикмахерскую сходила. Книжки читаю. А муж пьет. Утром встанет, я ему завтрак приготовлю, рубашку поглажу, галстук подам. Смотрит он на меня, дивится. Ты, говорит, что это – будто бы трезвая? А я ему: «Хватит! Пить больше не стану». Это и есть тот момент, когда я наконец решилась. Ну, а потом – мужа в клуб привела...
Пришел с работы Виктор Петрович. И не один – с ним трое: веселые, шумные, молодые. Перезнакомились. Сели за стол. Качан с пристрастием поглядывал на хозяина: видно, как и я, не мог поверить, что этого крепкого синеглазого молодца еще недавно втаскивали в квартиру и, словно мешок с опилками, бросали в коридоре. «Главный инженер завода! – думал я. – Большого завода! И мог пропасть ни за понюх табаку».
Один из приятелей хозяина стал с демонстративным недоумением оглядывать стол: дескать, не вижу главного.
Хозяин сказал:
– Вина и водки в доме не держу. – И прибавил строго, почти приказал: – И вам не советую! – Потом, смягчившись: – Говорят, в Ленинграде есть клиники, где профессор для больных и всех своих сотрудников установил сухой закон. Курить тоже запрещает. Как вы думаете, – обратился он к Шичко, – поймут меня на заводе, если и я потребую того же?
– От всех потребуешь? – спросила жена.
– Ну, на всех моя власть не распространяется, а вот инженерный состав, мои помощники... Завтра же соберу и поговорю.
Два приятеля, пришедшие с ним заметно смутились. Видно, перспектива полной трезвости их озадачила.
– Мысль похвальная, – заговорил Шичко, – но я сторонник убеждения. Силовой прием тут плохой помощник. Вас могут обвинить в превышении власти.
– Признаться, и я этого опасаюсь. У нас в месткоме, да, пожалуй, и в парткоме есть сторонники «культурного» винопития, или сивушники, как мы их называли в клубе, – они-то уж не преминут напасть на меня за своеволие, но вы все знаете, какие задачи ставит новое время перед инженерией. Раньше у нас был инженер – штатная единица, а теперь нужен инженер думающий, творящий. Будь моя воля, я бы десять недумающих инженеров променял на одного думающего. А как он может думать, творить, если мозг его угнетен алкоголем? Я вот статью в «Правде» прочитал: «Алкоголь атакует мозг». Какие мысли!
Он вынул из кармана газету, потряс над столом.
– Почитай нам, – сказала Вера Антоновна.
– Пожалуйста. Ну, хотя бы вот это место.
Он стал читать:
«Как же удается алкоголю – этиловому спирту, химическая формула которого до обидного примитивна, – забрать такую власть над человеком, взять в плен сначала его душу, а потом и тело? А ответ хранится в труднодоступном для исследователей месте – мозге. Потому что именно туда, оставляя в глубоком тылу пока не сдавшиеся крепости – печень, почки, сердце – прежде всего устремляется лукавый враг. Алкоголь спешит скорее добраться до красных, командных кнопок управления, чтобы сделать человека послушным своей воле».
Инженер свернул газету, оглядел слушателей: ну, как, мол, впечатляет?
Никто не спорил. А он продолжал:
– Ныне много говорят и пишут о тех, с кого за пьянство строже спрашивают. Называют руководителей, коммунистов, комсомольцев... Иногда можно слышать: учителям и врачам не пристало водить дружбу с алкоголем. А инженеры? а конструкторы? архитекторы? артисты? а журналисты? а писатели – все те, кто по долгу своему, по служебным обязанностям должен творить, выдумывать? Да они и прав-то таких не имеют – туманить мозг. Ну, представьте столяра с тупым зазубренным топором! Слесаря с деревянным напильником! Токаря с восковым резцом! Смешно! Вы улыбаетесь, а инженер с пропитой физиономией, со страдальческой тоской в глазах – инженер, думающий только о том, как прошла бы его смена и он снова бы прилепился к пивному ларьку... Нужен ли такой инженер?
Наш хозяин говорил горячо и страстно. И этот внезапно прорвавшийся поток чувств был как бы компенсацией того жизненного просчета, который он допустил. Проблема пьянства инженеров – а их на заводе сотни – его глубоко, по-настоящему сейчас волновала. Нам казалось, он умышленно заострял проблему, ища у нас поддержки или каких-нибудь разъяснений. произнося свои монологи, часто поглядывал на Шичко. Тот согласно кивал головой, улыбался – в задорно блестевших глазах его угадывалось восхищение учителя своим учеником.
Шичко сказал:
– Хорошо бы административные меры предварить толковой беседой. Если хотите...
– Да, да, Геннадий Андреевич. Я думал об этом. Я очень прошу вас прийти к нам, прочесть лекцию – серию лекций. Они поймут. Люди умные – непременно поймут. В конце концов, для их же пользы...
Приближалось время отправления поезда, и мы стали прощаться. На пути к метро и в самом метро Качан молчал. Я тоже не заговаривал: понимал его особое состояние. Может быть, именно в эти минуты он принимал решения, способные возродить его к жизни – к той полнокровной счастливой жизни, о которой он мечтал в ранней юности.
Дата добавления: 2019-11-25; просмотров: 183; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!