Повесть о том, как я родился, жил и умер, так и не догадавшись, ради чего. Миг 12 страница
Тема наших постоянных разговоров на корабле с Макарычем. О самых первичных человеческих поступках. И о назначении театра.
Сегодня, 27 июня 1974 года, «Голос Америки» долго, полчаса приблизительно, рассуждал о «Калине красной». Сам я не слушал. Только что мне сообщили… Говорили о Шукшине, обо мне («Печки-лавочки», «Калина», актер-единомышленник и т.д.), о Лиде и о внутренних противоречиях нашей жизни.
Театр. Разрушители таинства искусства: бухгалтера, завхозы, администраторы, билетеры, околотеатральная шушера. Сейчас разрушением чуда искусства занимается все общество. Мы находимся на вражеской территории, в оккупации. Искусство из последних сил обороняется, уходит в подполье, изворачивается. Ситуация безнадежная. В семейных делах артистов участвует вся страна. Нет ли в этом вины самих артистов? Система кинозвезд и стандартных, биографических легенд. Театральные люди, театрализация жизни и театральные профессии: общность и качественные различия. Не всякий любимец компании (как популярен он ни будь) может стать артистом, не всякий острослов может стать комедиографом. Но и те и другие вписываются в общую картину Театра.
Насилие, насилие, насилие! Окрики, надменное превосходство, наместничество, террор. Пир бездарностей. Много лет спустя выясняется, что эти люди – обыкновенные бандиты. Их осуждают. И на их место приходят другие бандиты, еще не скомпрометировавшие себя. Как будто бы никому не ясно, что такую работу могут делать только люди бессовестные, отпетые. Кроме бандитов, за такую работу никто не возьмется.
|
|
|
Книга о Театре должна получиться сложной и пессимистической в конечном счете. Оптимизм заключительной части – о возможном возрождении театра – скорее размышления о карнавальной природе человека, об эмбрионе театра, который вечен, а не о театре конкретном. Надеяться не на что. Так, анекдоты, частушки, розыгрыши, разного рода небылицы и треп, компанейское шутовство, игры молодости – вот и весь актив современного театра. Остальное фикция.
Последний замысел Шукшина.
Генерал, старый заслуженный штабист, приезжает в родную деревню, покупает дом (не уверен в точности), одним словом, вернулся на родину. С ним дочь, которая неудачно вышла замуж, завязла в вечных дрязгах, но штучка городская. У нее много друзей, которые приехали с ней отдыхать: потянуло в народ, поветрие. Местный эрудит – «здешний краевед» и «журналист» – встречается с генералом: собирается писать о нем книгу. Демагог и очень неуклюжий карьерист. Морочит старику голову, терзает его, изводит деревенской философией. Он такой же чужой здесь человек, как дочь генерала и ее друзья. Нагло втирается в жизнь семейства и серьезно влюбляется в дочь. Дочь с самого начала настроена иронически к нему. Однажды она собирает друзей и устраивает прослушивание глав из книги об отце. Получается очень смешно. Смятый и придавленный юмором (друзья наперебой бросились подсказывать штампы, избитые приемы и пр.), автор уходит. Возвращается он снова, чтобы разгромить это осиное гнездо (от имени народа) и сообщить, что пишет о семье фельетон в газету. Ясно, что больше всех в этой схватке пострадал поверивший во все генерал-старик. Он не Кутузов, не Жуков, не Брусилов даже, но жалко все же старика. Демагог мстителен, неисправим и агрессивен. «Герой нашего времени» и мой герой тоже.
|
|
|
«Демагог». Был генерал. Осталась большая пенсия и легенда, с которой генеральские дети стригут купоны и ни в грош не ставят старого генерала. Он стал атрибутом семьи. А и семьи-то нет! Хотя все это их личное, семейное т.е., дело. Смех-то как раз в том и заключается.
Настроение убийственное. Все, казалось бы, ясно. Но что же так бесит меня? Что заставляет болеть сердце? Что заставляет так мучиться перед сном и просыпаться посреди ночи? Даже моя извечная болезнь – запоздалое признание всего сделанного и трудность каждого шага в искусстве – давно известна мне. Даже не болезнь, а особенность организма, что ли? Почему же я нахожусь в постоянной взнервленности? Почему не покидает никогда меня острое чувство одиночества? Почему я не делаю неторопливо, но ежедневно то, что я должен и что давно решил делать? Видимо, есть причины более глубокие, более сложные и даже неразрешимые в приложении лишь к одной моей судьбе. Этапы моей судьбы, внутренние изменения мои мало кому интересны. Да и вряд ли заметны.
|
|
|
Драгоценно не то, что я записываю, а то, что я при этом думаю и чувствую. Могу быть лживым в своих писаниях. В этом случае ценность представляет ложь сама по себе, а не ее содержание.
Я собираюсь сочинять свою страну. Сочиненная страна как документ времени не будет представлять никакого интереса. Но моя правда должна быть гораздо ценнее любого документа.
Я до сих пор не могу отделаться от очень многих провинциальных черт моего характера: не люблю ездить в такси, не очень-то умею разговаривать по телефону, не умею уверенно сидеть в ресторане и т.д. Я совершенно не приспособлен к современной жизни. И отлично знаю, что существует категория людей (независимо от положения в обществе), находящая удовольствие в современных отношениях. Эти люди разбираются в механике политических и экономических тонкостей, у них выработана жестокая философия, они качественно отличаются от меня и от подобных мне людей. Эти люди другой эпохи, хотя есть среди них и мои сверстники, есть и постарше меня. Но кто из нас нужней на Земле? В конечном счете они окажутся более приспособленными. Физики мечтают о новой лирике. Их раздражает сентиментальность поэтов, поющих о драматическом расставании с Землей (перед отлетом в другие галактики). Все должно быть не так! Оптимистичней гораздо! И я все отлично понимаю, может быть, даже больше, чем физики. Но.
|
|
|
О воспитании.
Предъявлять самые высокие требования с ранних лет. Нет ничего опаснее пытаться воспитывать взрослого человека. Взрослый может внутренне ужаснуться собственной бедности. Он поймет, что надо перестраивать кое-как наладившуюся уже жизнь, и откажется даже от попыток предпринимать что-либо. Он станет настаивать на своей безграмотности. И ты, искренне пожелавший помочь человеку выйти из тьмы, станешь его заклятым врагом. Он станет мстить тебе за собственную безграмотность и окостенелость. К сожалению, союзников у него найдется предостаточно.
Можно вырастить в школе либо Личность, либо Врага (открытого или тайного). Самое страшное в деле воспитания это вырастить ученика. Ученик – это бездарность с карьеристскими наклонностями или просто равнодушное существо (служащий).
Сегодняшний разговор с Макарычем и Губенко. Острое недовольство собой. Время настало, а я не готов. Говорили о дезертирах.
Тоже из разговоров с Макарычем. Герой нашего времени – демагог. Очень складно.
Чем больше я знакомлюсь с подробностями разворачивающихся событий в Китае, чем больше я вникаю в характер отношений в нашем искусстве, тем ясней для меня становится, что я свидетель процессов необратимых, что я современник тех безответственных элементов, которые посягнули на свободу народную и добились успеха. «Народ не обманешь» или «Истина восторжествует» – это просто слова, еще более обманчивые, чем те, которые произносятся людьми, сидящими наверху сейчас. Идея не состоялась. Бандиты будут играть с народом еще долго в завинчивание гаек и в выпускание пара, но никогда никаких искренних движений души по отношению к народу у них не будет. Расстаться с иллюзиями! Решительно и навсегда! Жить (даже изворачиваться) ради истины.
1975
Я не хочу признания от потомства! Ради него свершаются чудовищные вещи. Я не хочу, чтобы праздновали мой день рождения через 1000 лет, чтобы праправнук моего палача говорил на моей могиле хвалебные слова. Он виноват не менее своего прапрадеда. Просто я не хочу, чтобы мое имя использовалось против кого бы то ни было.
Сталинские репрессии имеют массу «положительных» результатов. Говорят, что Сталин уничтожил потенциальную пятую колонну накануне войны с Гитлером. Люди говорят об этом с горячей, что удивительнее всего, убежденностью. Искренне говорят! Всякое массовое уничтожение людей есть война. Называйте ее, войну, как хотите. Хоть «миссией мира» или «борьбой за мир». Возникновение христианства тоже породило несметное количество религиозных побоищ. Человечество шло к своему светлому будущему через море человеческих страданий. Но не к покою и радости, а к еще более страшным, к изощренным страданиям.
Война стала самоцелью и единственной формой жизни на Земле. Она охватила все области человеческой деятельности! На войну работают заводы, швейные фабрики. Строятся дороги, философы обосновывают необходимость военных приготовлений и военизирования общества, поэты, художники, артисты, композиторы привыкли к войне, как американцы к жвачке. Война – проверенное средство прогресса, война – благо. Война универсальна. В ней спасение от всех несовершенств и противоречий.
Безработный.
Существует ли в Советском Союзе безработица? Да. Но это настолько скрытое и самообычное явление, что, скажем, в критической статье или в социологическом исследовании его не ухватишь словами и, стало быть, не укажешь пальцем на него. Советский безработный не одинок. Существует хорошо законспирированная и мощная организация безработных. Сразу следует оговориться, что я вовсе не имею в виду разного рода жуликов, проходимцев, алкоголиков, просто попрошаек, наконец. Речь идет о явлении необычайном и сложном.
Безработица возникла вместе с советской властью. Но в момент своего зарождения она была настолько незаметной и несформировавшейся, что будто бы ее и вовсе не было.
Безработица, о которой я веду речь, родилась из демагогии, которая поразила страну, как стихийное бедствие, как чума. Сейчас, кажется, самое время сказать о том, что настала пора заново пересмотреть нашу историю и назвать, наконец, все своими именами.
Плачет ребенок. Он кричит сквозь рыдания: «Нас предали! Семка рассказал о нашем плане своим родителям! Он предал нас!» Все, и взрослые, и дети, успокаивают мальчика. Дескать, смешно плакать о пустяках, надо быть мужчиной, стыдно, наконец. Сема, мол, даже и не знал, что план секретный, поэтому и рассказал родителям о нем. И ни одна душа не может постигнуть трагедию, свершающуюся у всех на глазах. Человек прощается с детством!
Побег.
Одна из главных книг в будущем! Захватывающий рассказ о безвыходности. Сложно разобраться во всем этом. Разве Вася Шукшин не знал, что его ожидает в Сростках? Знал! Разве он не боялся встретиться с героями своих произведений? Разве он не расшифровался перед земляками? Разве он не ехал навстречу испытанию «правдой» жизни? Разве не знал он об отрицательном отношении земляков к его произведениям? Все знал, все предвидел, на все был готов. И еще: он знал, он был уверен, что за ним приедут! Это очень важно. Но даже в этом небольшом маскараде было много испытания. Маленькая заминка с приездом «послов» внесла большое смятение в душу.
Хотят, чтобы я рассказал о Шукшине побольше фактов. Дескать, ты доложи, а мы дальше сами разберемся. Такое невозможно. Я могу рассказать о Христе, куда войдет весь мой опыт общения и дружбы с Шукшиным. Но притворяться ничтожной личностью, незаметным я не могу. Да и не может ничтожество вспоминать.
«Учение» Христа прекрасно и наивно. Ставить его в общий ряд нравственных бойцов не хочется. Рука не подымается. Да и не мое это дело, а государственное. Я как художник обязан защитить его от государства. Государство любит стандартизировать. Государство любит всех, кто ниже его. Особенно раздражают его отдельные личности, отбивающиеся от стада. «Жить в обществе и быть свободным от него». У меня другой счет, я живу в другом обществе: Христос, Платон, Сократ, Шиллер, Вийон, Разин, Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой, Булгаков, Гегель, Станиславский, Есенин, Шукшин. Мы редко встречаемся: например, я с Ш. Но это общество освобождает меня от жизни в другом обществе – в государственном. У меня другой счет времени, у меня другие отношения с людьми. Нравственная теория относительности. Я бы не сказал, что в нашем обществе жить легче, нежели в государственном. Скорее наоборот. Но я никогда не откажусь от своего общества. Да и не в моих это силах. Пока существует мое общество, государство не может быть наглым до конца в своей лжи. Государство эфемерно и идеалистично, но хочет быть реальным и вечным. Мое реальное общество мешает утвердиться государству. Нас объявляют элитой, обвиняют в высокомерии и во всех смертных грехах. Смешно, ей-богу. Наше общество всем и каждому открыто. Но вот поди ж ты, люди боятся быть членами этого общества. Вовсе не обязательно быть исключительными. Даже, наоборот, – единственное требование общества людей: не будь рабом, будь тем, кем ты призван быть на земле, будь человеком. Но именно это-то и есть самое, пожалуй, трудное: потому что государство, порабощая людей, одновременно присваивает себе право поднимать ничтожество до исключительности. Страшно и смешно говорить, но многие, очень многие, ждут этой милости, обрекая все здоровое и творческое в себе на бездействие и засыхание. Так ничтожество создает само из себя иллюзию жизни. Парадокс в том, что на всю эту идеологическую канитель тратится уйма человеческой, истинной энергии… «быть свободным от общества нельзя».
Как люди пьют? Ведь я много знаю! А вот фантазия молчит. Согнутый каким-то недугом старик вынужден пить водку с задранными к потолку ногами. Жизнь алкоголиков очень близка к жизни животных. В хорошем смысле. С утра они, милые, заняты поисками выпивки. Выпьют – пошли разговоры приятные или неприятные – все равно не настоящие. Игра в человеческую жизнь: с проблемами, с заботами, с радостями. Потом опять поиски. И так весь день.
Прочел сейчас рассказ Подъячева «Карьера Захара Федорыча Дрыкалина». И сразу очень многое понял. Гигантская пропасть разделяет меня и мои идеи, мои замыслы. Немало смекалки, умения и таланта понадобится, чтобы преодолеть эту пропасть. Не перелетишь! Нужно опускаться по отвесной стене вниз и подниматься по противоположной. Всю кожу обдерешь, пока доберешься. Да и времени пройдет немало. Поседеешь весь. Изменишься. Но ничто не пугает! Радостно пускаюсь в путь далекий и трудный. Но не об этом сейчас. Об актерстве думаю и о писательстве. Мы, актеры, люди балованные, нам трудно угодить. Работу другого актера судим строго. Нас не удивишь темпераментом, умением ритмично строить речь или умело «действовать». Нас можно поразить лишь правдой. Правда может быть трагической, может быть безудержно смешной. Для некоторых Вася Шукшин весь был интересен. Для меня местами. И в писательстве, и в актерстве. Я его по-братски любил. И все понимал и принимал. Но судил очень строго, по-братски тоже. Вот я и думаю: не сделать ли мне спектакль крестьянский? Настоящий чтоб! Живой. Взять Шукшина, Подъячева, Н. Успенского, Г. Успенского. Неожиданный спектакль? Монологи, диалоги, рассказы? Горбунов опять же? И еще. Вася-актер и Вася-писатель в последнее время слились для народа в единое целое, хотя народ и не читал его вовсе. Не допускали, да и сейчас не допускают. Много времени пройдет, пока народ взахлеб начнет читать Шукшина.
Важно увидеть взрослых глазами взрослого и более умного человека. И в то же время глазами ребенка. Дети все видят даже острее взрослых, но либо не могут еще этого объяснить, либо, рассчитав свое рабское положение, молчат от страха. Итак – камера, скрытая в ребенке. Со дня рождения и далее вклинивается еще одна очень любопытная линия: борьба детства со взрослостью. Что это за терзания? Все перемешалось, все сплелось в клубок, распутать который никому не дано. Ребенку не дают быть ребенком. Но еще в детстве много есть таких особенностей: пороков, жестокости, «безотчетности» поступков, подлости. Детство – это ад. Вернее, это есть первый круг ада! Самый жуткий круг, потому что первый. С непривычки. Потом человек находит всему оправдание. И все же я принимаю сторону детства. Рыдания в конце детской жизни прекрасны. Человек с детства порочен, с рождения? Может быть.
Куйбышев. Еду на «газике» до аэропорта. Сидит за рулем обаятельный русский парень, рядом с ним молодой картавый студентик. Всю дорогу демонстрируют мне свое мастерство и скорость, говорят без умолку о машинах, моторах, о скоростях. Студентик, видимо, еще очень молод. Въезжаем в аэропорт. Знаю, что соглашались везти меня за 7 руб. Но т.к. торговались без меня, а в кармане лишь десятки, думаю мучительно о трех рублях сдачи, которых наверняка не окажется. «Сколько я, ребята, вам должен?» – спрашиваю непринужденно, заранее приготовившись к щедрости на три рубля. И слышу ответ улыбающегося парня: «Десятку». Нетипично?!
Музыка в машине. О, это какая-то фантастика! Ночь! Музыка, божественная и темпераментная, тоску вызывающая, щемящая, русская музыка, и тьма. Никого и ничего не видно, кроме освещаемого фарами пространства, состоящего из пирамидальных тополей, белых домов дороги, неизвестно куда ведущей. Забываешь, что ты находишься в машине. Будто летишь в пространстве одинешенек, тебя захватывает эта скорость, не позволяющая остановиться. И нет рядом ни души. Не плачет старик, не говорят между собой Вовик и Паша.
Музыка и скорость! И безмерная тоска. Некогда даже брезгливо плюнуть самому себе в лицо. Жалко себя. Жалко прожитой жизни. Жалко ту жизнь, которая у тебя впереди и будет после тебя. Охватывает чувство жалости ко всему. И больше всего жалко тех, кто еще не понял, как ты, бессмысленность и ненужность своей жизни. Этим еще предстоит пережить сладость открытия своей никчемности. Ночь, темная и страшная, с иллюзией искусственного света впереди. И машина в ночи, несущая тебя в понятую уже тобой неизвестность.
Провинция! Сколько в этом слове таится! Страсти! Трагедии, комедии, фарсы, черт с рогами, яга в ступе! Столицам даже в страшном сне не привидится такое. В столицах все это есть, конечно, но в другом качестве: в пошлом. Весь вечер бродил по Твери. Старый ресторан «Волга», тут же и гостиница. И что ни делай, как ни застраивай город, центр вечерней жизни будет здесь, у «Волги». Вот прислонилась к стенке деваха молодая, рядом с «Волгой», и стоит час целый. Подойди к ней, возмутится. А чего-то или кого-то ждет. А город обманчивый. Люди разбежались по домам: телевизор, заботы всякие, семья, наконец.
Нельзя взрослых и почтенных людей таскать за уши. Это оскорбительно.
Молодость романтична и безоглядна. Она всегда ошибается на будущее в себе. Вот он, парадокс жизни. Когда старики поощряют молодых и притворно восхищаются молодыми, они упрямо и глупо держатся за свои молодые ошибки, чаще всего уже необратимые.
У меня нет Родины, ибо у раба ее не может быть. Но если она у меня есть, то внутри меня, и так у многих. Но мы живем на чужой территории, нашу Родину оккупировали коммунисты. Это не татаро-монголы, это свои, и, пожалуй, в этом секрет их успеха. Они нас заставили быть чужими. Они приписывают нас к одному месту, но не к тому, где ты родился и вырос. Малая родина – этот бандустан, явление обманчивое, лживое. И о нем позже.
Мы – лимитчики, т.е. профессиональные штрейкбрехеры. Предательство, зависть – давно стали частью Имперской политики коммунистов.
И никогда коммунисты не представляли интересы рабочего класса. Никогда. В основном это осколки и неудачники из всех слоев русского общества. Они истребили основу – крестьянство и интеллигенцию. Теперь их можно уговорить, умолить уйти с исторической сцены, но не истребить, не рассчитаться за содеянное. Неправда, что это уже другие люди. Это идеологические дети тех, первых, Бесов. Но их уничтожить нельзя еще и потому, что они – это мы. Наиболее агрессивных (подавляющее большинство!) придется долго уговаривать вернуться в подполье. А потом терпеть их террор (жертвоприношение! Но не то, о котором говорил робкий Тарковский), как сейчас мы терпим рэкет и др. уголовщину. Это наши дети, братья, сестры.
Дата добавления: 2019-08-31; просмотров: 125; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!