Тип по Кречмеру. Начальная стадия. Резюме
Формулировка, которой придерживались лингвисты от Аделунга до Кречмера, гласит: вначале была паратактическая цепочка предложений, пока они не стали встраиваться друг в друга. Существенно то, что эта вторая реконструкция в отличие от предложенной Паулем исходит не из простого предложения без указательного поля, а из (с феноменологической точки зрения) более примитивного состояния языка. У Пауля имеется в виду повествовательное высказывание S ® Р, которое мыслится как распространяемое; здесь же речь идет о повествовательных и экспрессивных (kundgebend) или апеллирующих (appelierend) высказываниях, которые теснее объединяются. Приведем очень четкое перечисление главных случаев у Кречмера:
«С формальной точки зрения необходимо разграничивать три случая: 1. Второе из двух следующих друг за другом предложений было подчинено первому. Например: Ne moriatur 'Я опасаюсь. Пусть он не умирает' превращается в Timeo. Ne moriatur, где латинское ne по сравнению с немецким ich fürchte, dab er stirbt 'я опасаюсь, что он умрет' объясняется именно таким образом. 2. Первое предложение подчиняется второму Ei(=O eieue) moi ti piuoio! To cen polu kerdion eih 'О, захотел бы ты меня все же послушать! Это было бы намного лучше'; они сливаются в одно предложение, поскольку первое предложение воспринимается как условие ко второму: Wenn du mir folgst, wäre das weit besser 'Если бы ты меня послушался, было бы значительно лучше' (II. H 27). Ср. конструкции: Sint Ěŕĺcenates, поп deerunt, Flacce, Marones (Martial. VIII 56,5) 'Будут Меценаты, о, Флакк, не будет недостатка в Вергилиях и Горациях' и у Шиллера: Sei im Besitze und du wohnst im Recht = Wenn du im Besitz bist, so wohnst du im Recht 'Если ты владеешь, то ты прав'. 3. Встроенное предложение подчиняется окружающему иго предложению. II. В 308 и сл. drakwn... omerdalioV, ton pautoV OlumpioV hce jowsde... opousen первоначально мыслилось следующим образом: 'ужасный дракон — его послал сам Олимпиец на свет божий — бросился...' По мере того как включенное предложение подчиняется включающему его, демонстратив ton[291] превращается в то, что мы называем релятивом.
|
|
|
Х. Латтманн по–иному объясняет предложения типа Timeo ne moriatur (Lattmann H., KZ, 49, 1919, S. 100); он трактует ne как интенсифицирующую (ср. греч. nh, nai) и неопределенную (лат. — ne в вопросах) частицу, а в конъюнктиве усматривает потенциалис. Первоначальное значение, следовательно: Ich fürchte, er möchte vielleicht sterben 'Я опасаюсь, он может, вероятно, умереть' (S. 62 f.).
Различия в суждениях специалистов о латинском ne не затрагивают языковедческую оценку синтетической теории. Ведь и в предложении с потенциалисом содержится сообщение, которое реализуется в сложноподчиненном предложении. Нам нужно было бы достаточно далеко отстраниться, чтобы найти ту позицию, с которой можно было бы охватить все многообразие обнаруженных Кречмером соотношений; нам следовало бы прежде всего в системе рассмотреть «типы предложений», что увело бы нас далеко за пределы предлагаемого здесь анализа репрезентирующего языка. Но все же кое–что относящееся к теме указательного поля необходимо сказать в дополнение к первому и второму главным случаям, упоминаемым Кречмером, не отклоняясь при этом, однако, столь далеко. Его третий случай мы отнесем в иную рубрику, поскольку возникновение релятива — это совсем другой вопрос, который уже обсуждался.
|
|
|
Я задаю, несомненно, простой и напрашивающийся сам собою вопрос: существовали ли в предполагаемый начальный период наряду с последовательностями Timeo. Ne moriatur также последовательности типа Times. Ne moriatur 'Опасаешься. Не умер бы он' и Medicus timet. Ne (pater meus) moriatur 'Врач опасается. Мой отец не умер бы'? Возможно, да, возможно, и нет. Дело в том, что надо было бы знать, где возникает выражаемое языковыми средствами желание (больной не должен умереть) в этих сконструированных случаях. В душе говорящего таким же образом, как и в случае Timeo. Ne moriatur, или же в душе того, к кому обращено высказывание, или в душе врача? Для готового языкового состояния классической латыни, где два предложения превратились в одно гипотактическое образование, интерпретация не вызывает никаких сомнений. Там 'опасение' примысливается лицу, являющемуся субъектом первого предложения независимо от того, указывает субъект на первое или на второе лицо либо называет человека. А как обстояло дело в чисто паратактическом высказывании? Можно было бы себе представить промежуточную фазу, в которой функция выражения желания (лучше: функция заклинания) у ne была еще полностью жива и наблюдался скачок из повествования в первом предложении в прямую речь, содержащуюся во втором предложении — Meducus timet: ne moriatur 'Медик опасается: не умер бы'. То обстоятельство, что подобного рода размышления излишни в случае приводимого Кречмером примера, не должно нас, однако, от них удерживать, после того как мы на примере древнегреческого текста узнали, в сколь малой степени сами собой разумеющимися являются переходы к собственно сложноподчиненным предложениям. Там при зарождении релятива нужны были иные, чем здесь, процессы. Но переходы и здесь были, очевидно, неизбежными. И одним из таких переходов могло быть, по–видимому, смешение, которое я имею в виду, — смешение, на которое был сделан намек, когда речь шла об известном специальном случае включения прямой речи в повествование, однако само смешение не было при этом в достаточной степени определено и исчерпывающе описано.
|
|
|
|
|
|
Вовсе не случайно, что в ясных и убедительных — с точки зрения теории языка — примерах Кречмера содержатся (древний) императив и оптатив (или прохибитив). Ведь в своей теории Кречмер делает упор на экспрессивную и на апеллятивную функции. Указанные словоформы, если бы их не было, можно было бы сконструировать вместе с предложениями, которым они придают соответствующий характер, с помощью инструментальной модели (Organon–Modell) точно так же, как и редкие, похожие на предложения, подключения к междометиям. Я имею в виду лат. Heu me miserum 'Увы мне, бедному!' или Vae victis 'Горе побежденным'. Здесь важно следующее: во всех случаях, где в значительно более поздних предложениях без указательного поля экспрессивный или апеллятивный момент, выраженный посредством музыкальных модуляций имеет собственную фонематическую форму (которая, как в случае императива komm! veni! 'приходи!', может заключаться также в отсутствии суффикса) в принципе возможны выявленные и описанные Кречмером гипотактические образования.
Почему? Ответ имеет психологическую основу и гласит: потому что наши аффекты и волеизъявления направлены на предметы и положения вещей, ориентированы на них и обычно мотивированы ими. Для полного понимания языкового выражения чувств и желаний часто необходимо, чтобы дело не ограничивалось лишь намеком на объективное, но было сказано прямо. Если же кое–что от этого объективного выражается языковыми средствами в предложении, которое либо следует за высказыванием с экспрессивно–апеллятивной функцией, либо предшествует ему, то оба высказывания как бы сами собой срастаются в гипотактическое образование, поскольку их источником является одно и то же переживание. Ведь, бесспорно, одно и то же переживание побуждает говорящего начинать дважды, чтобы произнести «Timeo. Ne moriatur» или другое столь поучительное — привлеченное нами в качестве иллюстрации — предложение, подводящее нас к пониманию того, почему греческое слово со значением wenn 'когда' — в отличие от нашего — не образовано как дериват релятива. Кречмер увидел типичный речевой оборот и усмотрел в нем специфический источник гипотактических образований.
Дойдя до этого пункта, психолог обязан обратить внимание специалиста по истории языка на то, что не только вызываемые сильными чувствами переживания, но и эмоционально слабо окрашенные или даже эмоционально нейтральные мысли могут побудить или даже вынудить человека, который хочет их выразить, начинать дважды. Если я заменю латинское timeo на verbum sentiendi или на verbum declarandi, человек, изучавший когда–то латынь, сразу же вспомнит, что после них следует
ожидать появления странной конструкции — винительного с инфинитивом: Ceterum censeo Carthaginem esse delendam 'Впрочем, я считаю, что Карфаген должен быть разрушен'. С психологической точки зрения смысловое содержание, выражаемое винительным с инфинитивом, относится к выражению мыслительного акта, передаваемого словом censeo 'я считаю', таким же образом, как и мысль о боязни ne moriatur — к выражению переживаемого опасения глаголом timeo. Поэтому мы и не проводим в наших современных языках никакого последовательного различия между обоими случаями, а употребляем и тут и там производное от релятива, например такое, как нем. daß 'что', или в обоих случаях мы продолжаем в виде прямой речи: Ich fürchte: er stirbt 'Я опасаюсь, он умрет', Ich erkläre: Carthago muß vernichtet werden 'Я заявляю: Карфаген должен быть разрушен'. Ясно, что винительный с инфинитивом нельзя просто приравнять к (обычным) придаточным предложениям. Специально надо обсудить вопрос, чем эта конструкция от них отличается с общетеоретической точки зрения.
Сравнение обоих типов
Если мы введем надлежащие обозначения, это облегчит обзор и четкое разграничение кречмеровского и паулевского типов. Для кречмеровского типа это — интенциональное единство переживания, дважды выраженного словами. А для паулевского типа это — межситуационное отношение, создающее конструкцию. В высказывании Er fiel um und starb 'Он упал и умер' изображены два события, последовательно коснувшиеся одного и того же человека, и дело слушателя специфицировать отношение между этими событиями. Можно ли это уже назвать гипотаксисом? Не вызывает сомнений, что совсем немного нужно для того, чтобы отношение, лишь намеченное союзом und, с помощью языковых средств представить более дифференцированным и сложнее оформленным: Er fiel um, aber sprang wieder auf 'Он упал, но опять вскочил'; Die Tauern sind sehr schön aber schwer zu erklettern 'Горы Тауерн очень красивы, но на них трудно взобраться'. Такого рода aber 'но' предполагает, что слушатель способен домысливать, оно корректирует или тормозит мысль; оно говорит слушающему примерно следующее: «Возможно, ты ожидал, что упавший останется лежать? Нет, напротив,..; Возможно, тебя привлекает красота Тауерна, однако подумай о следующем». В сущности, эти субконструкции подкрепляют интерпретацию Пауля; и в наших примерах ее надо делать и допускать, ибо в противном случае конструкция будет непонятной. Ведь объективно свойство schön 'красивый' и свойство schwer zu erklettern 'трудно взобраться' не находятся в отношении противоположности, оппозиции или любом ином, какое можно было бы иметь в виду при употреблении aber. Мы опять невольно натолкнулись на фактор сопутствующего конструирования, и он один способен в определенных пределах подкрепить теорию Пауля.
Кречмеровский тип конструкции, напротив, первичнее, с точки зрения истории языка он, по–видимому, более древен; в принципе его, по–видимому уже можно было создавать сигналами одноклассной системы. И если я не заблуждаюсь, сюда фактически относятся редко встречающиеся сочетания междометий с простыми именованиями и овествовательными предложениями: Oweh! 'Увы!; Der Feind! 'Враг'; Pfui der Teufel! (Pfui die Schande!) 'Фу–ты черт!' ('Фу, как не стыдно!'); Aha, es donnert! 'Ага, гром гремит!'. Пожалуй, разнообразнее был бы улов в детской комнате, а именно в тот примечательный период, когда однословные предложения у ребенка начинают заменяться многословными высказываниями. Первоначально это, как правило, еще не S ® Р — предложения, а смешанные аффектно–номинативные или апеллятивно–номинативные образования, вызванные одним и тем же поводом для говорения. Если защитный знак уже сформирован, то волюнтативное nein 'нет' в устах немецких детей звучит большей частью не иначе, чем латинское пе (именно n ä h), и ставится либо перед назывным высказыванием, либо после него. Ясно без пояснений, что грамматически правильные предложения из Гомера и иллюстративные примеры Кречмера не являются детским языком. Но я хотел с помощью параллелей показать предположительно очень большую древность конструкции описанного им типа.
Сформировавшееся повествовательное предложение S ® P, с которого начинает Пауль, моложе. Когда ребенок овладевает им в достаточной степени, появляются противопоставления типа рара brav, olol bös 'папа хороший, дядя злой', то есть такие образования, которые Пауль должен был бы включить наряду со своими примерами er lacht, sie weint 'он смеется, она плачет' в список относительно чистых паратактических образований. Одновременно или позже появляются в качестве типического явления распространенные предложения, следующие формуле Пауля, этого я не могу сказать, просмотрев достоверно зафиксированные высказывания детей. Они известны, я очень хорошо припоминаю их, поскольку они обратили на себя мое внимание; однако они никогда не изучались в намеченном Паулем аспекте. Там, где они выступают в форме, которая привлекла мое внимание, становится особенно ясно, что, действительно, одно P к нескольким S (возможно и обратное) является излюбленной, хорошо освоенной ребенком моделью, которой он мастерски пользуется.
«Когда ребенок произносит двусловные предложения, имеющие, бесспорно, смысл суждения, например рара brav 'папа хороший', иногда можно наблюдать, что маленький оратор не ограничивается только одним высказыванием такого рода, а, используя избранную модель, приписывает тот же самый предикат всем присутствующим по очереди (mama brav 'мама хорошая', tante brav 'тетя хорошая'). В таких случаях побуждение высказать второе и последующие суждения поступает явно не извне, ребенок лишь воспроизводит свою деятельность по высказыванию суждений, но применительно к другим субъектам. Он как бы пускает по кругу незаполненную схему, чтобы вводить в нее последовательно и другие лица; или, что то же самое, он запоминает прием и применяет его к другим случаям. Я не знаю, бывает ли на столь ранней стадии уже так, чтобы сходным образом варьировался и предикат, а субъект оставался константным или чтобы одновременно менялись и субъект, и предикат, и мы имели дело, образно говоря, с совершенно незаполненной схемой суждения. Но определенно встречается нечто иное, что тоже сюда относится, а именно столь любимые многими детьми антитезы. Естественно, не все. Встречаются случаи, в которых на основе самой ситуации и характера произнесения (в один прием) складывается впечатление, что все сказанное следует воспринимать как целостное сложное суждение, что, иными словами, отношение противопоставления с самого начала являлось центральным в высказанной в предложении мысли. Однако наряду с этим я наблюдал и другие случаи, для которых требовалась иная, именно интересующая нас здесь интерпретация. Это отчетливо видно, например, тогда, когда суждение с противоположным по значению предикатом появляется лишь в конце паратаксиса с постоянным предикатом »[292].
Сформировавшийся релятив еще раз появляется в детском языке позднее, а вместе с ним появляется и множество других анафорических средств. Однако об этом пока известно мало полезного для нашего лингвотеоретического очерка о гипотаксисе.
Дата добавления: 2019-08-30; просмотров: 155; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!