Признаки понятия «слово». Опыт определения
Что же такое слово?. Мейе определял понятие слова следующим образом: «Слово является результатом сочетания (association) определенного значения с совокупностью определенных звуков, пригодного для определенного грамматического употребления»[229]. Если отвлечься от несколько расплывчатых формулировок типа «ассоциация» или «совокупность... звуков», то нельзя не признать критерии, предложенные Мейе, весьма удачными; при этом практически не имеет значения, учитывается ли наличие ассоциируемых друг с другом звуковой совокупности и смысла как один или как два различных критерия. Гораздо более существенной представляется задача теоретического разграничения слова и предложения.
Тем не менее следует подчеркнуть, что словом может быть не всякое «звуковое целое», а лишь такое, которое обладает фонемной структурой; разного рода возгласы или непосредственно звукоподражательные образования, выходящие за пределы ограниченного фонемного инвентаря языка, таким образом, исключаются. С другой стороны, так называемые «бессмысленные слоги» и сочетания слогов (хорошо известные нейропсихологам), несмотря на наличие фонемной структуры, не обладают смысловыми ассоциациями в понимании Мейе. Следует теперь заменить неопределенное понятие «ассоциации» на одну из знаковых функций, введенных в модель языка. Речь идет при этом о наиболее широкой трактовке понятия слова, когда даже такие звуковые образования, которые мы считаем представителями одноклассной системы (например, обычные в языковом общении междометия) тоже претендуют на то, чтобы быть включенными в словарный состав языка. Остается лишь установить, удовлетворяют ли они второму критерию Мейе.
|
|
|
Этот критерий мне хотелось бы рассмотреть подробнее. Если, кроме символического поля языка, существует и другая структура, в рамках которой осмысленным знакам приписывается некоторая полевая значимость, то представляется логичным учитывать это другое поле при определении понятия слова. Ведь не только междометиям, но и, вообще говоря, всем «неизменяемым» дейктическим знакам полевая значимость приписывается не в символическом поле языка, а в его дейктическом поле; но все эти образования, без сомнения, не могут быть исключены из состава словаря. Таким образом, второй критерий Мейе трансформируется в более общее утверждение о том, что всякое слово способно к полевому употреблению (ist feldfahig).
Возможно, само по себе является достаточным сопоставление фонемной структуры и способности к полевому употреблению, позволяющее выделить отличительные признаки понятия слова. Ибо принадлежность к одному из двух полей предполагает наличие соответствующего общего понятия, то есть требует, чтобы звуковой образ был звуковым знаком и, следовательно, «осмысленным»[230]. В результате получаем: слова являются звуковыми знаками языка, обладающими фонемной структурой и способностью к полевому употреблению. Здесь genus proximum «звуковой знак» возникает из аксиомы о знаковой природе языка, согласно которой всё незнаковое исключается из сферы языка («la langue»).
|
|
|
Не следует переоценивать формальные определения, хотя они часто бывают желательны в конкретных исследованиях и неизбежны в претендующих на полноту теориях какой–либо области знания. Что касается приведенного выше определения, то я хотел бы обратить внимание на то, то представляется мне его сильными сторонами. В этом определении слово связано с фонемами и с полем; таким образом, в понятии слова соединяются три аспекта структурной модели языка; кроме того, в определении подчеркивается тот факт (перекликающийся с понятием «la langue»), что слово должно прежде всего использоваться в межсубъектном общении. Будет ли данное звуковое образование признано словом или нет — это может быть определено, разумеется, только применительно к конкретному языку (например, латинскому). Следует убедиться что звуковые характеристики данного комплекса принадлежат именно к латинскому фонемному инвентарю. Если, например, в него входят специфические щелкающие звуки или он воспроизводит рычание льва, то, бесспорно, нельзя сказать, что представители латинской языковой общности использовали его при коммуникации точно так же, как подавляющее большинство других латинских слов. Конечно, римским легионерам время от времени приходилось имитировать львиное рычание или птичий крик — например, в качестве условного сигнала, какой подается часовым при приближении врага; подобные сигналы имеют ярко выраженный мелодический облик, но лишены фонемной структуры. В силу этого обстоятельства они должны быть исключены из словаря латинского языка, даже если бы оказалось, что они были приняты во всем римском войске: от частоты употребления статус подобных образований не зависит. Латинский словарь состоял лишь те звуковые знаки, которые состояли из фонем, принадлежавших латинскому звуковому репертурау.
|
|
|
То, что звуковых характеристик самих по себе оказывается недостаточно и нам приходится определять понятие слова еще и «изнутри», то есть в функциональном или семантическом отношении, естественно следует из аксиомы В. Фонематически корректные, но бессмысленные звуковые образования существовали задолго до экспериментов Эббингхауса по ассоциативной психологии — ими, в частности, пользовались чародеи всех времен (магическая «абракадабра»).
|
|
|
Верующие, разумеется, никогда не согласились бы с утверждением, что это лишь бессмысленные слоги. Избежать ненужных дискуссий можно было бы, согласившись считать, что всякий магический язык, обладающий сверхъестественным действием, имеет некоторое количество собственных слов, исследование которых не входит в наши задачи. Мы описываем прежде всего обычный язык, и нас интересуют лишь те компоненты магического языка, которые у него являются общими с обычным языком. Что касается возможного магического воздействия обычных языковых знаков, то проблем для теории языка оно не создает, поскольку сверхъестественные силы, участвующие в диалоге, просто приравниваются к обычным участникам речевого общения, то есть к адресатам и отправителям сообщений. Так, в частности, обстоит дело в детских фантастических играх или при обращении говорящего к невидимым или безмолвным слушателям (каковыми, например, являются силы природы). И то, что и собственная речь, обращенная к этим силам, может быть бессловесной или, наоборот, что магический собеседник может объясняться с нами не словами, а «природными знаками» или обращаясь непосредственно к нашей душе, — все это опять–таки не является проблемой для теории, поскольку язык приравнивается нами к звуковому языку. Впрочем, необходимость исключения слов типа «абракадабра» из словарного состава языка является достаточно очевидной; гораздо более сложной представляется проблема разграничения слова и предложения.
Она может быть решена с введением признака «способность к полевому употреблению» в том его понимании, которое было изложено ранее. Действительно, к полевому употреблению могут быть способны лишь те единицы, которые мысленно противопоставляются полю и отделяются от него; поле предложения и слова имеют различный характер. Слова находятся в символическом поле, занимая определенные позиции в нем; кроме того, они включают в себя смысловые знаки (см. об этом подробнее в теории композитов). Но слова содержат и еще нечто — а именно лексический момент, который им, образно говоря, сопутствует. Было бы вполне возможно (и, может быть, даже наиболее естественно) при определении понятия слова исходить именно из этого лексического момента. Реализация этой попытки привела нас к тому анализу назывных слов, который был предложен в § 14; по отношению к указательным словам сходный анализ был предложен Бругманом. Объединить же все это можно как раз в суммарном признаке «способности к полевому употреблению»: ведь только звуковые образования, обладающие символической значимостью (или сигнальной значимостью в том смысле, в каком ею обладают указательные слова), способны к полевому употреблению. При этом остается нерешенным лишь один вопрос: можно ли позитивно определить, что дает слову способность к полевому употреблению (быть может, принадлежность слова к определенному классу или разряду)?
Проблема классов слов
Какое значение имеет существование классов слов для чистого лексикона, должно ли вообще оно как–то отражаться? Я хотел бы еще раз воспользоваться возможностью обратить внимание на одно из важнейших теоретических положений этой книги: наиболее существенная в сематологическом отношении граница проходит между указательными и назывными словами практически совершенно так же, как она была проведена великими греческими грамматиками на заре европейского языкознания. К этому можно было бы добавить лишь то, что функция указательных слов осуществляется в указательном поле, а функция назывных слов — в символическом поле языка. При этом следует учитывать два обстоятельства: возможность рассмотрения назывных слов в симпрактическом и симфизическом контексте и возможность особого анафорического употребления указательных слов. Последнее с сематологической точки зрения является, пожалуй, самым показательным случаем функционального объединения двух различных разрядов слов. Это функциональное смешение проявляется в таком феномене, как местоимения (pronomina), и их теоретически возможном аналоге — продемонстративах (возможно, некоторые примеры из японского языка позволят говорить о том, что это не только чисто теоретическая возможность). То, что один и тот же знак способен и к указанию и к называнию, не может удивить хоть сколько–нибудь сведущего в сематологии специалиста — скорее, его удивляет обратное: то, что не все языковые знаки обладают обеими этими функциями.
После того как мы провели границу между указательными и назывными словами, следует обратиться к той части лексикона, которая по ряду причин оказалась вне обеих упомянутых сфер. Нам уже приходилось касаться междометий и фонематически структурированных апеллятивных образований типа he! halloh! и др.; в отличие от назывных слов они не способны к употреблению в символическом поле языка, а к указательным словам их можно причислить лишь с очень большими оговорками. Существует, собственно говоря, только одно поле, в котором они помещаются естественно и без натяжек: это — симпрактическое окружение языковых знаков. Мы не погрешили бы против истины и в том случае, если бы отнесли их к одноклассной системе выкриков человека и животного — в этом случае их противопоставление собственно словам оказалось бы еще более глубоким.
Далее: уже во всякой порядочной одноклассной системе существуют знаки согласия и несогласия, или отклонения; им родственны звуковые образования типа да и нет, во многом эквивалентные предложениям. У детей 'да' и 'нет' явно возникают уже в одноклассной фазе речи (немецкие дети сначала осваивают ja и nein и лишь позднее внутрифразовое отрицание nicht). Эти выражения еще долго воспринимаются и произносятся изолированно, даже когда ребенок уже владеет навыками связной речи. Современный логик к ним мог бы добавить и другие символы, имеющие «пропозициональную функцию» в логическом смысле — как, например, gewiß 'конечно', vielleicht 'вероятно' и многие другие. Эти символы историк языка склонен относить к наречиям или другим классам назывных слов — и если ориентироваться на их происхождение, то такое решение будет верным. Впрочем, для наших целей вопрос о классификации этой пограничной группы слов не так уж важен.
Согласно Бругману, указательные слова индоевропейских языков организованы в соответствии с простой системой видов указания. Принимая эту гипотезу, мы хотели бы использовать ее прежде всего для строгого разделения позиционных и ролевых указательных слов; важно, кроме того, отметить существование трех способов указания. В тех языковых семьях, в которых глаголу и глагольному восприятию мира придается меньшее значений, чем в индоевропейской, вполне могут существовать и другие виды указания. Нетрудно представить себе некоторые возможности такого рода, однако без достаточной фактической базы все это обречено оставаться праздной игрой теоретической фантазии. Все эти возможности следует иметь в виду не в качестве альтернативы указанным видам дейксиса, а в качестве дополнения к ним: ведь дейксис в пространстве и дейксис в акциональном поле межсубъектного коммуникативного акта остаются наиболее распространенными и наиболее важными видами указания.
Можно полагать, что чистый лексикон не является простой совокупностью звуковых образований и каждая единица в нем обладает определенной функцией. В этом смысле и различные классы назывных слов также входят в чистый лексикон, причем для каждого слова указывается, является ли оно именем или глаголом, предлогом или чем–то еще.
Феномен индоевропейского корня возникает благодаря тому, что многие материально близкие явления имеют близкие в звуковом отношении обозначения, а между классами слов существуют определенные структурные отличия. То, что один и тот же корень многократно встречается в большой группе слов, принадлежащих к разным классам, есть естественный, но сематологически отнюдь не обязательный факт; как известно, в индоевропейском отнюдь не для каждого корня можно указать имя и глагол, которые бы его одновременно содержали. Еще реже встречается ситуация, когда общий корень имеют, кроме того, предлоги и числительные, тем более — указательные частицы. Можно представить себе такие языковые системы, в которых невозможно существование рядов однокоренных слов; во всяком случае, известны языки, где это явление развито в гораздо меньшей степени, чем у нас.
Класс назывных слов, которые в третьей главе были проанализированы sub specie репрезентативного поля, то есть синтаксически, я хотел бы теперь рассмотреть в сематологическом аспекте. Можно ли говорить о видах номинации в том же смысле, в котором Бругман говорил о видах указания? Для сематолога классификация номинативных слов — та роза в садах лингвистики, на которой больше всего шипов. В синтаксическом исследовании Ваккернагеля содержится лучший, на мой взгляд, обзор ранних этапов теории классов слов; полезным дополнением к этим данным может служить история немецкой грамматики Еллинека. Брёндаль[231] производит впечатление человека более искушенного в философии, чем Ваккернагель (ср., в частности, его анализ таблиц категорий Аристотеля); тем не менее, на мой взгляд. Ваккернагелю лучше удается проникнуть в дух античной философии.
Возможно, замечание Брёндаля о важности «Спекулятивной грамматики» Дунса Скота является справедливым (не могу судить об этом с достаточной уверенностью). Но приоритет логиков Пор–Рояля в выделении класса предлогов несомненен; ср.: «Это показатель отношения, взятого в наиболее абстрактном и общем виде, причем независимо от предшествующих и последующих единиц». Такая характеристика предлогов действительно очень удачна и сразу позволяет отделить их от других частей речи. Удивительно то, что понятие числительного, по Брёндалю, появилось только в XVIII столетии. Аделунг называл числительные «неконкретными словами», имея, по–видимому, в виду, что они больше напоминают пустые оболочки реального, не являясь в отличие от имен названиями реальных, конкретных вещей. Хотя лингвистическая теория Аделунга довольно запутанна (как следует из работы Еллинека), приведенное утверждение, пожалуй, справедливо отражает ощущение высокой степени формализованности названий чисел (в отличие от чувственно воспринимаемых объектов). Остановимся попутно на том определении слова, которое дает Брёндаль. Критикуя Мейе, он выдвигает гипотезу, что вторым признаком слова является «принадлежность к определенной части речи» (Brφndal. Ор. cit„ р. 17). При этом предполагается и даже обосновывается, что противопоставление различных частей речи должно быть свойственно всем человеческим языкам. Однако этому утверждению противоречит указание
Порцига на то, что в китайском языке части речи (по крайней мере в фонологическом отношении) не различаются. Мне представляется, что признак «способность к полевому употреблению» — более глубокий и более корректный по сравнению с предложенным Брёндалем; наш признак имплицирует (при определенных условиях) признак Брёндаля. Но вернемся теперь к вопросу о частях речи.
Весьма плодотворной является мысль Брёндаля о том, что части речи во всяком языке следует рассматривать как единую систему, как «целое, каждый элемент которого существует и обладает значимостью только в силу отношений, связывающих его с остальными элементами». Это замечание, как мне кажется, может рассчитывать на внимание в эпоху «целостного подхода», и на этом пути можно сделать даже гораздо больше того, что предложил сам Брёндаль. Дело в том, что его собственные попытки не выходят за пределы заколдованного круга философских категорий, тогда как критический взгляд на двухтысячелетнюю историю логики и теории познания должен был бы сделать очевидным для такого исследователя, как он, невозможность найти решение в этой области — даже с помощью таблиц категорий Аристотеля, который ближе других подошел к собственно лингвистическим проблемам.
Мне кажется, что если вопрос о частях речи приобретает специфическую остроту в тех случаях, когда исследователь обнаруживает в каком–то экзотическом языке особенно причудливое, с его точки зрения, символическое поле, то в этой закономерности и следует искать ключ к решению проблемы. Начать следует с полевой значимости, которую слова получают в составе предложения — при этом не важно, приписана ли эта значимость слову изначально или она, так сказать, присоединяется к нему впоследствии. Если глагол типа amare 'любить' допускает два вопроса: кто? и кого?, — то это, следуя схоластической грамматике, означает, что amare содержит две коннотации, а в логических терминах — что функция этого слова в символическом поле предусматривает два вакантных места. Эти два листа могут быть заполнены лишь представителями определенного (а отнюдь не любого) класса слов. Слово albus 'белый' открывает лишь одно вакантное место, которое также должно быть заполнено символами определенного класса. Все это нам хорошо знакомо и привычно, так как мы владеем правилами построения предложений и словосочетаний латинского и подобных ему языков. Но проблема частей речи решается только с помощью овладения символическими полями, и никаким иным способом. Такова, если я правильно понимаю, и точка зрения, изложенная в работе Э.Германа о частях речи[232]. Аналогично в программе, составленной Порцигом[233], «понятийные категории» появляются только после анализа «структур предложения».
ФУНКЦИИ АРТИКЛЯ
Дата добавления: 2019-08-30; просмотров: 155; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!