ПРОСТОЕ И СЛОЖНОЕ СЛОВО. ПРИЗНАКИ ПОНЯТИЯ СЛОВА Идея чистого лексикона
Словарный запас языка представляет собой открытую систему; постоянно существует возможность возникновения и интеграции новых элементов. О немецком слове Gas 'газ' в этимологическом словаре Клуге сказано: «Произвольное изобретение алхимика Ван Гельмонта из Брюсселя (ум. 1644), проникшее во все современные европейские языки». Быть может, с точки зрения психологии история изобретения этого слова Гельмонтом и представляет интерес (гипотеза хаоса), однако с точки зрения теории языка это не имеет никакого значения. Обычно неологизмы, возникающие практически ежедневно, являются либо чистыми производными, либо образованиями другого рода: так, например, потребности практической жизни заставляют использовать новые слова в качестве наименований товаров. Слова типа Мет или Erdal являются названиями товаров; мы еще рассмотрим их с семантической точки зрения подробнее; слова типа Hapag[226] являются сокращениями, служащими более удобными в речи представителями громоздких исходных образований; в моем «Дудене» их еще нет. То, что в этом словаре содержится, представляет собой пеструю смесь простых и сложных, исходных и производных слов.
Языковой инвентарь, состоящий из одних простых слов, был бы чистым лексиконом — книгой, которая практически почти не имела бы применения. Все, что обозначает сложные смысловые комплексы, в этом словаре, по определению, отсутствовало бы; в каком объеме включать туда слова, лишь частично производные друг от друга, следовало бы определить специальным соглашением. Например, при наличии целой группы регулярных образований типа singe 'ïîþ' — Sang 'пение', klinge 'звеню' –Klang 'звон' можно было бы считать производное слово новой единицей и не включать его в словарь; при этом, однако, неизбежны сомнительные случаи, связанные с единицами, в структурном отношении более или менее изолированными (с точки зрения языковой интуиции), — ср. хотя бы пару erteilen 'выдавать' — Urteil 'суждение'. Вместе с семантически сложными образованиями должна, как нам представляется, быть исключена и большая часть производных форм склонения и спряжения — вместо них (при условии, что мы не смешивали понятия «простой» и «самостоятельный») в словаре — должны быть представлены наряду с основами назывных и указательных слов также определенные слоговые элементы и другие фонематические модификаторы — а именно те, которые превращают простые слова в настоящие композиты. Когда Марти, различая автосемантические и синсемантические языковые знаки, подводит их тем не менее под общее родовое понятие, он, в сущности, принимает аналогичное решение.
|
|
|
То, что функциональные модификаторы, присоединяемые ко всякой единице чистого лексикона, должны содержать изрядную долю грамматической информации, является неизбежным — по крайней мере для языков с индоевропейской структурой; для языков типа китайского различие будет чисто количественным, однако отнюдь не принципиальным: анализ любого языка понуждает к абстракции и едва ли может завершиться в каком–то случае построением инвентаря, содержащего одни только чистые, изолированные единицы. Если подобной изоляции не возникает, то это указывает на существование, так сказать, distinctio rationis, что, однако, вовсе не отменяет саму идею чистого лексикона, а лишь делает ее реализацию практически мало интересной: в сущности, результат будет мало отличаться от обычных «корневых словарей» индоевропейских языков.
|
|
|
Чистый лексикон содержит все простые слова, и только их. Мы хотели бы обсудить подробнее понятия «простое» и «сложное» слово и напомнить некоторые тривиальные, но верные положения, необходимые для создания адекватной теории словосложения. Кроме того, само понятие слова также нуждается в анализе и определении. После этого можно будет перейти к изучению классов слов.
Определение простого значения по Гуссерлю. Дистантные композиты Бругмана
|
|
|
Поскольку «простой» и «сложный» являются коррелятивными понятиями, они могут быть определены, лишь будучи противопоставленными друг другу. Для более быстрого достижения цели я позволю себе опереться на результаты Бругмана и Гуссерля. Бругман аргументированно критикует распространенное понятие композита и выдвигает на первый план известное явление тмесиса (отделения), так что оно оказывается в определенном отношении решающим. Тмесисом называется часто встречающееся в немецком языке отделение, все разновидности которого могут быть представлены здесь для простоты лишь одним примером: композит antreten 'входить, начинать, предпринимать и т.д.' выступает в раздельном виде в примере Er tritt eine Reise an 'Он отправился в путешествие'. Для этих и подобных образований Бругман предлагает термин дистантный композит (Distanzkompositum). В число примеров, правда, включается и французское ne ... pas, что на первый взгляд менее очевидно.
В "Логических исследованиях" Гуссерля содержится остроумный анализ проблемы «простых значений». Процитируем некоторые интересующие нас утверждения: «То, что действительно существуют простые значения, следует из существования такого слова, как etwas 'нечто'. Представление, возникающее при восприятии этого слова, безусловно, неэлементарно, тогда как его значение никоим образом нельзя называть сложным» (Husserl. Logische Untersuchungen, S. 288). Ниже мы читаем: «В значении (этого оборота) смысловая сложность возникает из таких частей, которые сами обладают качеством значения. Это доказывает, что совокупность значений может превращаться в новое значение» (ор. cit., S. 292). Гуссерль считает этот способ рассмотрения и это понятие простоты «нормальным смыслом» простого и противопоставляет ему понятие сложности или неэлементарности (Zusammengesetzheit), которое можно пояснить на следующем примере. Пусть мне дано собственное имя Сократ и я перечисляю определения, отличающие индивидуума по имени Сократ от индивидуума по имени Платон. Собственное имя имплицирует соответствующее множество определений, и поэтому в его значении содержится указание на другой тип неэлементарности: «Для каждого имплицирующего значения существует другое, расчленяющее или эксплицирующее его содержание»; для имени «Сократ» необходимо привести достаточно много эксплицирующих определений, чтобы указанный индивидуум мог быть достаточно четко отделен от других. По мнению Гуссерля, для значения слова etwas это не является необходимым, да и не является возможным, поскольку в нем «нет ни следа имплицитного содержания». «В дальнейшем мы примем за основу наиболее обычное понимание, в соответствии с которым сложные значения складываются из [простых] значений» (ор. cit., S. 293).
|
|
|
Таков happy end, к которому мы полностью присоединяемся; сказанное выше, однако, можно объяснить иначе и более ясно, чем это сделал Гуссерль, если обратиться к употреблению определенного артикля в артиклевых языках. По поводу простых значений Гуссерль образно говорит (ор. cit., S. 290), что они отражают называемый объект как бы единым импульсом (in einem Pulse treffen) независимо от того, содержатся ли в этой «вспышке» импликации или нет. Настоящий же композит, таким образом, должен содержать несколько таких «семантических импульсов». Этот образ у нас также не вызывает возражений; мы не будем переводить его с языка непосредственных психологических переживаний (в данном случае, по–видимому, уместного) на язык теоретически обоснованной модели межсубъектного знакового общения.
Теперь мы можем подвергнуть бругмановский дистантный композит ne ... pas проверке по Гуссерлю на то, действительно ли он в конечном счете предполагает два «импульса» или лишь один: выражения, предполагающие один импульс, не являются композитами. Важно прежде всего отметить, что апелляция к тому факту, что обе части выражения ne ... pas были некогда отдельными значимыми словами, не является достаточной для решения вопроса о том, что сегодня представляет собой это выражение. Ведь и немецкое слово nichts 'ничего', как и многие другие, было некогда сложным, однако утратило неэлементарный характер. Апелляция же к языковой интуиции современного француза была бы, разумеется, гораздо более важной и, быть может, даже решающей. Бругман, однако, сделал описанные выше выводы на основе гораздо более простых соображений, опираясь, как знаток индоевропейских языков, на некоторый общий структурный закон: в пределах этой языковой семьи не могут подвергаться тмесису единицы, образующие единый семантический импульс. Поэт Моргенштерн обыгрывает в своей шутливой манере нарушение этих закономерностей, добиваясь абсурдно–комического эффекта: «Der Architekt jedoch entfloh // Nach Afri– od– Ameriko»[227].
Однако сходные нарушения встречаются и во многих современных сокращениях типа «Hapag», продиктованные требованиями деловой жизни. То, что французское ne ... pas не относится к этому классу случаев, а подчиняется старому закону, Бругман, по–видимому, интуитивно угадал.
Если бы потребовалось задним числом подтвердить его решение, то лучше всего было бы опираться при этом на то, что параллельно ne ... pas функционируют образования ne ... point, ne ... guere, ne ... que; отсюда следует, что в живой речи возникает потребность в некотором дополнительном элементе между уже произнесенным ne и незаконченной второй частью, что как раз и характерно для дистантных композитов. В этом случае потребность должна заключаться в том, чтобы сопоставить пе первый импульс, который одним из многих возможных способов будет дополнен вторым. Лишенные значения части слов не могут быть «дополнены» в строгом смысле, то есть так, как дополняется одна часть сложного слова другой. О том же свидетельствует и возможность отсутствия второго члена (после пе).
Таким образом, индоевропейское правило остается в силе. В случаях его нарушения мы имеем чисто звуковые, несемантические композиты. Это означает, что простой семантический импульс (как говорят индийцы, sphota) сохраняется, несмотря на разрыв составляющих, и в итоге возникает целостный звуковой образ простого слова.
Таким образом, мы пытались дать первоначальное разъяснение понятию простого слова: дальнейшие соображения по этому поводу целесообразно излагать «с другого берега», то есть обратившись к изучению сложного слова.
Флективное слово и композит
Образуем от слова Haus 'дом' две единицы: Hauses (род, пад. ед. ч.) и Haustor 'ворота дома'. Первая из них обычно называется флективным словом (geformtes Wort), а вторая — сложным словом, или композитом. Строго говоря, сложными (составными) являются обе эти единицы; насколько обоснованна их различная трактовка в традиционных лингвистических сочинениях — этот вопрос требует теоретического объяснения. Тот, кто знаком с нашей концепцией поля, изложенной в третьей главе, не должен испытывать затруднений при анализе примера Hauses (флективное слово в данном случае само по себе выражает полевой аспект). То, что у немецкого слова Haus отсутствует фонематическое обозначение падежа, является исторической случайностью: в лат. domus оно, например, присутствует. В современных языках фонематически не обозначенные «казусы» дифференцируются другими способами, например с помощью порядка слов или особых формальных показателей. Как бы тривиально ни звучали эти положения, пренебрежение ими чревато большой и непоправимой путаницей, а она возникает всегда, когда отсутствует различение предложения и слова, сложного предложения и словосочетания.
Причина этого во многом заключается в особенностях хорошо изученных языков самих по себе, а также в особенностях их исторического развития. Мы слишком привыкли иметь дело с глагольной флексией, когда какое–нибудь amat непременно ставится в ряд с amabat и amabit, чтобы с ходу подвергнуть сомнению непроходимость границы между флексией и словосложением. В истории языков, однако, сплошь и рядом обнаруживаются явно выраженные переходные случаи между словосочетанием, сложным словом и флективным словом; засвидетельствованные языковые изменения указывают на зыбкость понятийных границ между сложным предложением и словосочетанием.
Можно ли в этом случае воспользоваться предложенным Гуссерлем критерием семантического пульса? Нельзя не отметить, что одна и та же метафора пульса показалась удачной не только специалистам по теории с лог а, но и такому крупному исследователю семантики, как Гуссерль. Быть может, «пульсирующая» структура человеческой речи равным образом обнаруживается как при внешнем, так и при внутреннем ее рассмотрении? Но если слоги возникают в результате работы воздушной камеры речевого аппарата, то что можно сказать о природе семантических пульсов? В настоящее время не представляется возможным установить строгую корреляцию между слоговым членением звукового потока и смысловым членением на семантические пульсы; действительно, односложный звуковой образ может соответствовать нескольким семантическим пульсам, а многосложный звуковой образ — лишь одному. Примером могло бы служить гуссерлево etwas, если только верна его гипотеза о том, что это простой элемент (лингвистически, однако, это не столь уж бесспорно, если вспомнить разбор элемента ne ... pas: в немецком языке существуют такие параллельные образования, как irgendwas 'что–нибудь', sonstwas 'нечто иное', etliche 'некоторые' и т.п.); впрочем, можно привести и другие примеры — такие, как gibt '(он) дает' и, с другой стороны, Wolle 'шерсть'[228]. Таким образом, слоговый пульс не является (быть может, больше не является) полностью синхронным по отношению к семантическому пульсу.
Приведенные вначале примеры Haustor и Hauses в указанном выше смысле демонстрируют полное соответствие, однако, несмотря на это, сематологически должны быть явным образом противопоставлены, поскольку первое слово содержит две символические единицы (Symbolwerte), а второе — одну символическую единицу и один полевой знак. Как в этом плане обстоит дело со словом amabat? При внимательном рассмотрении понятийного содержания amabat обнаруживаются весьма веские причины, для того чтобы отнести обозначение времени или способа действия (или оба сразу), содержащиеся в нем, к символическим, а не полевым единицам. Действительно, в предложении Caius amabat patrem Тай любил отца' поле определяется лишь тем классом, к которому принадлежит слово amare, а отнюдь не значениями времени или способа действия у этого слова; субъектные и объектные падежи заполняют (если воспользоваться логической терминологией) две вакантные позиции при глаголе amare и никак не связаны со значением времени и способа действия. Тем не менее между Haustor и amabat имеется и различие: оно заключается в том, что обе составляющие в Haustor являются в одинаковой степени лексическими единицами, вещественными словами (и находятся на одном и том же — низшем — уровне формализованности), тогда как вторая составляющая в amabat, содержащая обозначение времени или способа действия, с чисто логической точки зрения представляет собой формальную единицу (и принадлежит более высокому уровню формализованности).
Значения способа действия и времени в латинском языке (весьма последовательном в их выражении) образуют определенную систему, и показатель –ba– из нашего примера занимает в этой системе свое место; он является формантом этой системы. Внимательный исследователь языка, коль скоро он однажды уже признал необходимость противопоставления материи и формы посредством понятия символа и поля, не должен отказываться сделать это еще раз, если его побуждают к этому факты. Действительно, полевые значимости в смысле фразовой функции, то есть полевые значимости в символическом поле предложения, имеют те или иные форманты не просто потому, что это форманты: перед нами то, что может быть названо формализованными символическими значимостями. Объяснение этого термина и аргументация в пользу его введения будут уместны и при изложении теории собственно (словесных) композитов; употреблением этого термина мы хотели бы подчеркнуть отличие наших взглядов от унитаристских тенденций XIX столетия, которые, будучи основаны на важных и бесспорных достижениях исторического характера, затушевывали различие между словом и предложением (или не могли удовлетворительным образом его объяснить).
Замечательно, что форманты, приводившиеся выше в качестве примеров (–bа– в латинском имперфекте и –bi– в футуруме), связаны по своему происхождению не с указательными частицами, а с бытийным глаголом (греч. ju, нем. bin), что вообще характерно для индоевропейских языков. Между тем наиболее естественным казалось бы обозначение прошедшего и будущего на основе исходной точки типа 'здесь'; по аналогии с локативными da и dort 'там', обозначающими положение в пространстве относительно hier 'здесь', можно было бы ожидать и появления темпорально–дейктических маркеров. По свидетельству одного специалиста, индоевропейские аугменты следует рассматривать как исходные дейктические показатели. Впрочем, подобные дейктически–номинативные словосочетания, таким образом, попадают в число композитов, а понятие (словесного) композита неоправданно расширяется: в этом случае чисто синтаксические показатели типа падежных должны рассматриваться в качестве (обычных) слов, а флективные фломытипа Hauses 'дома' (род. п.) — в качестве композитов. Против этого свидетельствует наше представление о языке как о двухклассной системе; сходным образом ни один математик не решился бы уравнять обозначение операций типа +, -, x, Ö и ò.ï. с обозначениями чисел. Тем самым мы опять возвращаемся к феномену символических полей в языках.
Дата добавления: 2019-08-30; просмотров: 419; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!