Так, очевидно, решили те, НАВЕРХУ, КОТОРЫЕ УЖЕ СНЯЛИ КИНО НА ЗЕМЛЕ И КРУТЯТ ЕГО ИЗ БУДУЩЕГО. 8 страница
Елена Петровна сидит у письменного стола, за которым она проверила тысячи и тысячи тетрадей со школьными сочинениями на различные темы. Впрочем... Впрочем, впрочем. Какие там, к черту, «сочинения», какие там «различные» темы! Каждый год одно и то же, из поколения в поколение: «Прообразы коммунистов в романе Чернышевского «Что делать?», «Герой нашего времени», «Народ и партия едины», «Комсомольцы в произведениях Николая Островского». В младших классах все-таки была одна свободная тема – «Как я провёл лето». Наиболее охотно её и писали ученики.
«Свобода» старшеклассников заключалась в выборе из трёх-четырёх обязательных тем. И ученики отвечали соответственно – надергивали подходящих цитат из учебников, объединяли их более или менее удачно своими корявыми соединительными предложениями. Или переписывали из сохранившихся тетрадок – слово в слово, у своих старших братьев и сестер. И она, она, учитель языка и литературы, профессионально призванная развивать творческие начала подрастающих новых поколений, она делала вид, что ничего не замечает, что так и надо, она исправляла ошибки и выставляла оценки – двойки и пятерки, за полное отсутствие т в о р ч е с т в а и собственных мыслей. А ведь за всю свою работу в школе она не выявила ни одного литературно одаренного ученика или ученицы... Почему?! И сын писал стихи, но... Чем она ему смогла помочь?! Со-чи-не-ни-я...
Но разве она в чем-то виновата? Ведь она была лишь частью системы, пылинкой, летящей в мощном луче... Она верила! Она не задумывалась, потому что выше и ещё выше стояли люди, которые знали – к а к н а д о. И когда она читала книги, выдвинутые на «соискание» и «присуждение», никаким боком не прикасающиеся к настоящей литературе, книги, как близнецы, с одинаковыми серыми картонными «начальниками», «секретарями», «передовиками производства» – примитивные, как букварь, она втайне, не признаваясь себе, радовалась, что эти книги не входят в школьную программу. Пусть уж будет вечный Базаров Тургенева...
Но верила, очень верила! Даже этим книгам соцреализма. Пусть в них не было её ветхого барака с длинным-длинным коридором, заставленным помойными вёдрами. Пусть в них не было деревянного жуткого, обмазанного дегтем общественного туалета на улице. Пусть в них не было утлого магазинчика рядом с бараком, заставленного водкой и вином, и барачных бабок, выдающих на прокат стаканы – за пустые бутылки, не было пьяных, валяющихся по ночам в соседнем чахлом парке. Пусть в них не было мизерной пенсии на сына за погибшего на производстве мужа, и не было вот этого ковра на стене, на который она копила много лет, отказывая себе и сыну в питании и одежде...
Но она верила, верила, верила! Искренне. Что т а к н а д о. Пусть в этих книгах нет литературы и культуры, нет непреходящих вечных человеческих ценностей, нет философских размышлений о тайнах жизни и смерти, тонких исследований рождений и умираний любви, но зато есть дух соцреализма, призывающий работать без прогулов, завершать очередные гигантские, нужные стране стройки, выпустить ещё десять миллионов тракторов... Она, как все, жила временно, ожидая будущего. Правда, жизнь настоящая проходила мимо...
Это молодые сейчас, им легко говорить... Недавно юная учительница литературы выразилась, где-то подхватила: соцреализм – это когда начальству говорят приятное в форме, доступной для его понимания.
А она т о г д а верила. И даже, когда в отдельных произведениях замечала между строк эзопов язык, направленный против того, во что она верила, искренне возмущалась – как можно! Эзопов язык хорош тем, что его можно показывать кому угодно, но никогда, никогда она не позволяла себе ничего подобного ни в школе на уроках, ни в жизни! Только прямо, только честно, как все! И жила, как все. Стояла в очередь за продуктами, одевалась в то, что было в магазинах. Как все.
Но сейчас вдруг оказалось, что далеко не все жили «как все», что есть спецмагазины, спецбольницы, спецсанатории...
Но сейчас, на сорок пятом году своей жизни, она прочитала «Архипелаг ГУЛАГ». Как ей не хотелось читать э т о! Как трудно ей было читать э т о! Её рано поредевшие и поседевшие волосы шевелились на голове и слёзы заливали страницы. Ей хотелось кричать! И жаловаться кому-то. Целые поколения, целые поколения учеников прошли через неё с их надерганными круглыми цитатами, с их со-чи-не-ни-я-ми!...
Она знала, конечно, что-то знала. Её раскулаченный за три лошади дед. Он спасся, убежал ночью со своими десятью душами детей на Дальний Восток.
Её вымершая в коллективизацию материнская родня и мать, едва выжившая, родившая её после голода, с сердечной недостаточностью...
Слышала она в детстве и про «чёрные воронки». Но оказалось –десятки миллионов... И само её детство, в котором не было никакого детства, а был бесплатный труд в колхозе – на выживание.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Но был в её жизни и другой период. Пришло время и ей дали рекомендации и приняли кандидатом в члены партии. Как ей запомнилось это событие, какую окрылённость чувствовала она тогда! Какие жизненные силы пробудились в ней тогда! Она стала завучем школы и парторгом. Большая четырехэтажная школа – самое крупное в то время здание в Морском районе. И учителя в те времена ещё считались настоящей интеллигенцией, пользовались авторитетом, а уж она, молодой парторг и завуч, тем более. Её уважали коллеги, она выступала на педсоветах, поднимала успеваемость, её вызывали на совещания в райком и горком... Ей удалось сагитировать вступить в партию беспартийную директоршу и вторую завуч – двух солидных маститых дам. «Мы не хотим вступать, потому что там много карьеристов и нечестных» говорили они. «Так вот вы вступите и докажите, что не все такие», – убеждала она. И сагитировала. А за директоршей подали заявление ещё десять учителей.
|
|
|
И её ещё более заметили, зауважали, её имя зазвучало с партийных трибун. А однажды, на совещании в райкоме, она сидела в первом ряду, и второй секретарь, черноволосый красавец Максимцев, из президиума заулыбался ей, сложил руки «замком» и потряс. Она обернулась – кому это он? «Да тебе же, тебе!» – сказал он вслух. А после совещания ей вручили ордер на новую двухкомнатную квартиру...
А потом пришёл другой период. Директоршу перевели директорствовать в центральную школу, вторая завуч уехала. Елене Петровне предложили принять школу, но она отказалась, посчитала, что молода, ещё не заслужила, не справится. И тогда назначили директором невесть откуда взявшуюся даму со странной фамилией – Горе. И странные дела начались в школе с её приходом.
Явился инструктор райкома Найденов, бывший ученик. «Елена Петровна, подпишите направление в Артек на двоих». «А кто такие? Что героического совершили?» – спросила наивно она. «Да ничего они не совершили. Они не с вашей школы. Дети самого». «Да как же так? Разве можно?» «Да что вы, Елена Петровна, в первый раз? Пришла разнарядка, две путёвки. А первый очень занят, дети мешают, а там три месяца...»
И она, скрепя сердце, подписала.
И ещё раз явился Найденов. «Елена Петровна, вот счёт, подпишите, пожалуйста, всего пятьсот рублей, мелочь». «Что за счёт?» «Ну, с вашего на наш. Да что вы, в первый раз? Так всегда делается». Но этот счёт она подписывать отказалась.
Однако ей пришлось ставить свою подпись на других документах... В обязанности завуча входит подписывать табеля на зарплату для учителей. А в табелях стали появляться мертвые души – учителя, уволившиеся два, три, а то и пять месяцев назад. «Как же так, они давно уволились и должны были пройти по приказу в районо?» – удивлялась Елена Петровна. «Ничего-ничего, значит, там забыли. А мы их впишем и деньги получим. Да не себе же. Нужно лингофонные кабинеты оформлять, спортзал пустой. Подписывайте-подписывайте, не бойтесь, я отвечаю! – напористо сказала ей Горе.
Подписала. На следующий месяц история повторилась. Но Елена Петровна случайно узнала, что самая богатая организация в городе – «Океанскрыбпром» е ж е м е с я ч н о, как школьный шеф, отчисляет на их счёт от пяти до десяти тысяч: на лингофонные кабинеты, на спортзал, на цветные телевизоры. А такую мелочь, как двести-триста рублей дают часто наличными: на шторы, стулья... Но в школе не появлялось ни новых штор, ни телевизоров, ничего...
Елена Петровна не подписала табель. Она пошла к заврайоно.
- Да что вы, что вы, не может быть! Ну, люди уволились, да, мы в курсе. Но, понимаете, школе нужны деньги. А Горе мы знаем как честного коммуниста, хорошего работника.
– Но..., – пыталась приводить факты Елена Петровна.
– Нет-нет, вы просто, очевидно, не сработались. Может быть, вам перейти куда-нибудь? Мы можем подобрать вам другую школу.
Елена Петровна е щ ё ничего не понимала. И Горе решила ускорить процесс экономического образования своего завуча. Сразу же после её похода к заврайоно директорша вызвала Елену Петровну в кабинет и сказала обыденно и просто: – Мне завуч с чистыми руками не нужен.
Елена Петровна написала заявление в районный ОБХСС и уже на следующий день была вызвана к третьему секретарю райкома. Там же присутствовала заврайоно.
– Вы клеветница!! Клеветница!! – орали они на неё в два голоса. – Заберите назад свое заявление! – и бросили ей едва ни в лицо. Заявление, отосланное в ОБХСС ей бросили в райкоме...
Закусывая валидолом, Елена Петровна написала ещё одно заявление – в краевой ОБХСС. Её вызвали. С ней беседовал майор, заместитель начальника.
– Да, конечно. Но это всё сложно. Нужны факты. Мы, конечно, займёмся. Но может быть, вам все-таки перейти в другую школу? Или лучше – в другой район?
Через несколько дней майор оказался в обеденный перерыв в их школьной столовой. Он подошл к ней и зашептал горячо на ухо: – Вы в Москву, в Москву пишите! Я здесь никто, пешка! Я ничего не могу...
Елена Петровна не стала писать в Москву. Она не пошла в тот день давать уроки, а отправилась домой. Разобрала постелъ, разделась и легла. И больше не вставала. Вернее, первое время еще были силы, чтобы раз в день, ползком по стене пройти в туалет и обратно. А потом... Как ни стыдно, но сын носил горшок... Раза два-три в неделю случались страшные сердечные приступы. Сердце с огромной силой трепыхалось в груди, словно колотя в дверь и желая выскочить на свет. И тогда у неё появлялось единственное живое чувство – страх смерти. Сын вызывал «скорую». «Скорая» приезжала и уезжала. Сын вызывал участкового врача. Врач приходила, выписывала трехкопеечные таблетки и уходила. Через несколько лет она встретит Елену Петровну, узнает и невольно вскрикнет: «Вы?! Вы живы?!»
Сын, старшеклассник, сам стирал, убирал, готовил. Но Елена Петровна почти ничего не ела. Она больше н и ч е г о не хотела. Она только боялась сердечных приступов.
Приходили ученики с яблоками и цветами, рассказывали: «Нам пообещали, турпоездки, если мы соберём много стеклопосуды и макулатуры. Собрали на три с половиной тысячи, и ни денег, ни поездок...» Елена Петровна молчала. И голос у неё был слишком слаб, едва слышен...
Потом кто-то из влиятельных родителей посочувствовал, ее положили на несколько дней в ведомственную больницу. Там ничего у неё, кроме плохого сердца, не смогли определить. Взялся её лечить психиатр. Он заскакивал в палату, зыркал вытаращенными глазами и орал: – Встать'!!
Но Елена Петровна могла лишь приподнять голову и руки. Её
вернули домой.
А через год она начала потихоньку вставать. И через год произошли большие изменения... Не все завучи – из других школ, уволились или слегли вот так, как она. Кто-то написал всё-таки, в Москву. А поскольку школ в стране не десять и даже не тысяча, и у каждой есть шефы, то насквозь проржавевший механизм каким-то чудом всё-таки сработал. Хотя и несколько своеобразно...
Начались проверки. В бухгалтерии шефов – «Океанскрыбпрома», подняли журналы, в которых регистрировались суммы, переведенные на счёт школы. Но листы с этими суммами отсутствовали – их кто-то вырвал.
Оригинально сняли и директора Горе. Пришла городская комиссия на выпускной вечер. «На лестничных площадках у вас темно. Вы нас, как директор, – не устраиваете», – заявили ей. И перевели в рядовые учителя. Не судить же её, слишком много знающую... Она и сейчас там работает, как говорят в народе, «с оловянными глазами». Впрочем, ей легче, поскольку один глаз у неё действительно вставной, стеклянный.
Второй секретарь, тот самый красавец-мужчина Максимцев, всегда улыбавшийся, симпатизировавший Елене Петровне, давший ей квартиру, зашёл в свой гараж, закрыл двери, сел в машину и включил мотор...
На него все финансовые дела по району и списали. А на кого еще? Ведь некоторые люди из райкома успели подняться в горком и даже в крайком. И даже...
А как обстояли дела в других районах и городах – Елене Петровне не доложили.
Через год к ней пришли персонально на квартиру и персонально извинились. И предложили директорствовать всё в той же школе. Елена Петровна персонально отказалась. Она уволилась и уехала учительствовать в глухую деревню, оставив закончившего школу сына хозяйничать в городской квартире.
Завела она в деревне огород, кур, уток и даже... кабанчика. Учительствовала. Но от собственного характера не убежишь. И в деревенской школе нашлись недостатки, которые она взялась исправлять. И предложило ей местное районо директорствовать. Согласилась на этот раз. Несколько лет проработала, а потом деревня превратилась в неперспективную – леспромхоз вырубил на ближайшие сотни километров все хвойные деревья под корешок. И она вернулась в город, к сыну, который успел наделать ошибок в личной жизни и сильно изменился...
Пошла она всё в то же районо с заявлением, надеясь устроиться в свою школу. И начертала новая заврайоно на заявлении визу: «Для неё в нашем районе работы нет и никогда не будет».
Не ведала новоиспеченная начальница, что когда-то, когда Елена Петровна пользовалась, как парторг и завуч, уважением и авторитетом, её попросили дать письменную рекомендацию на эту самую, теперь начальствующую, не знающую страха и упрека даму – достойна ли вот такая-то ваша учительница трудиться в доблестных райкомовских партийных рядах? И Елена Петровна дала вполне справедливую и очень положительную рекомендацию...
Она все-таки устроилась в школу, в другую, новую, рядом с домом и для неё это было даже много удобней. Только вот коллектив не свой, не родной...
«Почему же вы не заявили?» – всё жжёт её немой вопрос следователя.
Почему...
«Вы член партии?» – спросил её милиционер.
Да, она член партии. Она каждый месяц исправно платит партийные взносы. Но неужели, неужели она должна сейчас заплатить… . заплатить за те «сочинения» самую страшную цену?! Неужели ее единственный сын, ее Андрей?!...
Побег.
Алла Юрьевна в сотый раз прощупывала собственные плащ, кофту, юбку, листала паспорт, разглядывала железнодорожный билет. Ничего! Где, где же её деньги, её ещё два чемодана?! Кое-какая память к ней вернулась, но э т и два чемодана... Существуют ли они, вообще?
А сегодня у них в палате дважды убирал санитар, мужик. Не понравился он ей, ох как не понравился! Слишком подозрительно глядел на неё. И в тумбочку к ней полез – якобы пустые бутылки искал. Нет, что-то надо делать, что-то надо делать!
Незаметно от сопалатниц она свернула юбку и сунула в полиэтиленовый мешок. Поверх халата натянула кофту. Холодно – на всякий случай объяснила соседкам. Она ждала приближающегося вечера, ждала темноты... И когда, после ужина, её соседи пошли смотреть телевизор, Алла Юрьевна скинула тапочки, обула туфли, набросила плащ, свёрток с юбкой сунула под мышку и прошла в туалет. Там она со всей возможной поспешностью переоделась, сунув больничный халат за канализационную трубу, подошла к зеркалу, смотала с головы бинт, достала предварительно заготовленный флакончик духов, смочила ими бинт и торопливо стала стирать с лица зелёнку. Зелёнка стиралась плохо, размазывалась. «А, чёрт с ней!» – она слегка причесалась. В двери уже настойчиво постукивали. Она торопливо подошла к окну, открыла его, залезла на подоконник и спрыгнула. Она бы могла выйти на улицу и через центральные двери, но там было слишком светло, там стояли какие-то легковые машины, а подозрительный санитар не выходил из её разбитой головы...
В тот вечер граждане, по каким-либо причинам присутствовавшие на железнодорожном вокзале города Океанска, могли наблюдать несколько странную даму, блуждающую с отсутствующим, но вместе с тем блистающим необъяснимым лихорадочным блеском взглядом, меж рядами кресел – из одного зала в другой. И что удивительно, дама эта имела некоторые данные вполне респектабельней дамы. Например, добротный, явно дорогой и, конечно, явно импортный плащ и не менее истеблишментские кожанные туфли создавали имидж вполне и вполне. А не какой-нибудь там бомжихи, ночующей на вокзале и разыгрывающей из себя каждый вечер загадочную пассажирку, отъезжающую через несколько минут в дальние страны. Но опять же, с другой стороны – всклокоченные, торчащие в разные стороны волосы и даже! даже какие-то белые нитки в них, ободранный, с коростой нос и пятна зелёнки на лице создавали некоторый, противоположный первому, имидж...
Алла Юрьевна и сама понимала, что ей не следует слишком часто проходить мимо зала с автоматическими камерами хранения. Нет, не следует привлекать внимания этого бдительного дежурного милиционера. Разве что вот так, незаметно скосить глаза и пробежать по ним взглядом, по этим тайным ящикам.
Ну почему, почему её тянет к ним?! Как магнитом. Нет, надо сесть. Сесть вот здесь, напротив. Вот так, сесть, прикрыть глаза рукой и как будто дремать. А самой смотреть, смотреть из-под руки туда, на эти прекрасные ящики с номерами... Какие они замечательные! Эх, вспомнить бы, хотя бы приблизительно... Ей кажется, что была она здесь недавно, была!
Была – или кажется? Дура! Ай, какая дура! Да не могла она не записать, не могла! Еще раз – вот паспорт, вот билет, вот кошелёк. В нем деньги. Пятьсот. Пятьсот. А что, если... Может, какой номер на купюре?... Десять по пятьдесят. Сейчас, сейчас посмотрим. Нет, ничего нигде не отмечено. Ничего! Ещё раз – паспорт. Ну сколько его можно разглядывать! Фамилия, имя, отчество. Серия. Номер. А это что... А это что?!
Каждая клетка тела Аллы Юрьевны начинает вибрировать, излучая одновременно тепло и холод. Каждая клетка Аллы Юрьевны одновременно кричит от счастья и успокаивает сама себя – подожди-подожди, может, это не то...
Да в чём же дело? А дело в том, что номер паспорта у Аллы Юрьевны 233442. И лучше этого номера нигде во Вселенной не существует! Потому что первые три цифирки чуть-чуть, эдак совсем слегка подчёркнуты совершенно обыкновенным, самым простым карандашиком. А потом идёт небольшой интервальчик и следующая за последней тройкой, первая четверка – тоже подчеркнута! Нет, она совсем не помнит – когда она подчеркивала и зачем. Ну и что! Но отчего же не попробовать?! Если первые три – номер ящика, а плюс четвёрка и первые три – код?!...
Только спокойно. Спокойно, спокойно и ещё раз спокойно. Так, где расческа. Так. Фу, нитки от бинта. Так. Спокойно и уверенно. Выше голову. Этот милиционер... Так. Сто, сто... Двести... 233. Так. Что там написано?» ... чтобы получить кладь, нужно опустить в щель две монеты по 15 коп».
В другой бы обстановке Алла Юрьевна возмутилась, сказала бы мысленно или вспух: «Сволочи! Грабители! Раньше одной пятнашки хватало, а сейчас бросаешь пятнадцать «до» и тридцать «после»...»
Но сейчас Алла Юрьевна без мыслей, с замирающим сердцем и желудком рванулась в карман, брякнула мелочью. Есть! Одну, вторую. Код... Щлк! Стоят! Два!! Её? Не помнит, новые, здесь тоже провал в памяти?. Надо вытаскивать. Без замков, ременные затяжки. Почему? Наверное, других в продаже не было. Тяжёлые.
– Вам помочь?
Милиционер бдительный. Улыбаюсь. Нет-нет, спасибо большое, они не очень тяжёлые. Скотина. Так. Вон туда, туда, в угол. Никого. Фу. Спокойно. Сесть и сидеть. Просто. Как будто. И всё. Достать из кофты. Платком протереть. Запылился. Как будто. Расстегнуть один. Что-то ищу. Может, там у меня колбаса. Так. Встать и наклониться. Плащом.
Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 111; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!