Случай III. ГУТЭЙ ОТСЕКАЕТ ПАЛЕЦ

Р. Х. Блайс

Мумонкан. Застава без ворот. Сорок восемь классических коанов дзэн

 

 

Мумонкан. Застава без ворот

Сорок восемь классических коанов дзэн

Комментарии: Р. X. Блайс

 

Посвящается Дайсэцу Судзуки, величайшему японцу XX века

 

Предисловие Д. Т. Судзуки

 

Призвание дзэн – открыть глаза высшего разума (аряджнаны ), пробудить сокровенное чувство, дремлющее в нас с момента зарождения человеческого сознания. После пробуждения мы непосредственно постигаем истину Реальности и видим новый мир – и в то же время совсем не новый. Однако представление об этом новом мире становится объектом непонимания и извращенных толкований со стороны людей, не переживших дзэнского опыта, К таким горе‑интерпретаторам можно причислить современных любителей психоделических веществ (ЛСД, мескалина, псилоцибина и пр.). Эти вещества, как и их древние аналоги, позволяют переживать так называемые мистические видения; поэтому некоторые их пропагандисты считают, что благодаря своим экспериментам приближаются к пониманию дзэн.

О том, что подобные видения не имеют ничего общего с психологией и духовностью дзэн, можно судить, например, по случаю XIX из настоящей книги. В отличие от сторонников психоделических веществ, дзэн не интересуется видениями, дзэн стремится постичь субъекта , переживающего эти видения. Эта идея ясна из случая XLVII, в стихотворении к которому Мумон говорит о тождественности мысли и мыслящего . Но психологи очаровываются феноменами сознания и не переживают саму тождественность. Они находятся на поверхности реальности и не могут проникнуть в святая святых Здесь‑и‑Сейчас , где трансцендируется относительный мир знания/незнания, бытия/небытия. Высший разум невозможно найти в сфере мистических видений.

Индусские философы называют глаз высшего разума третьим глазом Махендры. Говорят, что он открывается посередине между двумя обычными глазами. Когда третий глаз заявляет о себе, его проявления парадоксальны и противоречивы. Для него гора – это гора, но в то же время и не гора. Придавая этому утверждению логическую форму, получим: А есть А, А есть не‑А; ноль равняется бесконечности; нечто одно есть всё, всё есть нечто одно. Читатели Мумонкана неоднократно встретят подобные фразы в этой книге. Те, кто еще не знаком с дзэн, столкнувшись с подобными дзэнскими высказываниями, могут быть озадачены и не знать, как к ним относиться.

Но чтобы понять дзэн, рано или поздно мы должны окунуться в мир не‑дуальности и пережить то, что невыразимо в относительных терминах. Пока мы остаемся в сфере этого и того, мы никогда не можем получить окончательный ответ на вопросы «Что такое жизнь?», «Где конец рождения‑и‑смерти (самсары )?», «Куда ведет нас наша судьба?», «Откуда мы получаем жизнь?» и так далее.

Подобные вопросы, имеющие для человека окончательную природу, Мумон сравнивает с препятствиями и называет их вратами патриархов. С их помощью мастера проверяют искренность и подлинность намерений учеников, которые метят выйти за пределы сферы относительного. Хотя эти вопросы‑препятствия могут выражаться на обычном языке, например, «Откуда ты пришел?», «Как тебя зовут?», «Ты уже позавтракал?», в устах дзэнских мастеров они приобретают более глубокий смысл, в результате чего тем, кто спрашивает, иногда кажется, что они поставлены в тупик. Они должны преодолеть препятствие, перед которым бессилен интеллект, простые слова и относительные суждения. Пока на эти вопросы не получено окончательного ответа, они будут все время возникать и досаждать нам. Никакая психотерапия, никакое количество ЛСД не спасает от них. В случае I автор Мумонкана красочно изображает переживания, через которые человек должен пройти, «чтобы врата отверзлись перед ним».

«Препятствие», или «врата», на техническом языке обозначается словом коан . Эпоха коанов наступила в период Сун, но в период Тан коанов не было, и каждый ученик приходил к мастеру со своим личным философским или духовным вопросом. Мастер поступал с учеником по своему усмотрению. В те времена дзэн был энергичным и творческим. Но с упадком династии Тан дзэн в значительной мере потерял свою жизненность, а эпоха творчества уступила место эпохе осмысления и переработки накопленного опыта. Пришло время интерпретации и «игры» (нэнро ). Дзэнские мастера периода Сун разработали специальную систему обучения, при которой ученики должны были настойчиво искать «ответы» па случаи из жизни старых мастеров. Как явствует из Мумонкана, в настоящее время дзэн – более или менее систематическое учение. Так, первыми вратами‑препятствием на пути ученика чаще всего является коан My, связанный с именем мастера Дзёсю. Найдя ответ на этот коан, ученик продолжает знакомство с дзэн по другим случаям, представленным в этой книге.

Здесь я приведу краткий список книг, которые посвящены изучению коанов (куфу ). Они содержат примеры решения коанов старыми мастерами, а также наставления для начинающих, как приступить к работе над коаном, который кажется на первый взгляд полностью бессмысленным вопросом или парадоксальным утверждением. К несчастью, в настоящее время ни один из этих китайских источников не переведен на английский язык. Я перечислю их названия и авторов в надежде, что в один прекрасный день они найдут своих переводчиков.

1. Дай‑э Сё . Это сборник писем Дай‑э (1088–1163), одного из величайших мастеров времен династии Сун. Письма адресованы его ученикам в миру и содержат сведения о том, как подходить к коану, и в чем смысл сатори , духовного пробуждения.

2. Дзэн‑кан Саку‑син . Эта книга была написана Сюко из Унсэя в 1600 году. Ее заглавие можно перевести как «Удары плети, помогающие преодолеть препятствие дзэн». В первый том этого сочинения вошли цитаты из книг многих дзэнских учителей, начиная с изречений мастера Обаку периода Тан и кончая рассказами учителей периода Мин о том, как они углубляли свое постижение дзэн. Второй том содержит выдержки из всевозможных сутр, а также произведения дзэнских патриархов.

3. Дзэн‑кэ Ки‑кан, Автор этой книги – великий корейский мастер Сэйко Кюдзё (1520–1602). Книга была опубликована в 1579 году учениками мастера. Ее автор изучил более пятидесяти дзэнских источников и составил классическое введение в дзэн, которое читатель может использовать как зеркало, позволяющее ему увидеть свои ошибки и найти путь к постижению. Так, в самом начале книги автор советует начинающим воздвигнуть перед собой «великое сомнение» (дай‑ги ) – вопрос, который они должны стремиться разрешить, используя для этого всю свою духовную энергию. Автор предостерегает против попыток использовать для этой цели интеллект и призывает читателей пробудить в себе скрытую силу – тот самый высший разум, о котором мы уже говорили. Этот совет особенно важен для тех, кто делает первые шаги в изучении дзэн.

4. Хакусан Дзэн Кэйго . Эта книга содержит поучительные советы Хакусана для начинающих работать с коаном. Автор, известный в миру под именем Му‑и Гэн‑рай (1573–1630), жил в конце периода Мин, когда дзэн начал постепенно приходить в упадок. Хакусан подчеркивает, насколько важно с самого начала поставить перед собой «вопрос», или «иметь в уме сомнение» (ги‑дзе). «В чем источник жизни?», «Что ждет нас потом?» Пока «сомнение» в отношении жизни‑и‑смерти (самсары) не разрешено, наша душа не будет знать покоя под влиянием всевозможных страхов и разочарований.

Следует отметить, что Хакусан уделяет особое внимание проблеме интеллектуальной пассивности, а также трудностям тех, кто подвержен галлюцинациям и легко впадает в гипнотический транс.

Когда я заканчиваю это предисловие, мое сердце сжимается от горя при мысли о том, что доктора Блайса с нами больше нет и что с его уходом я лишился чуткого друга, с которым мог обсуждать эти и многие другие вопросы. Останься он в живых, он мог бы перевести на английский язык все вышеупомянутые книги, чем оказал бы неоценимую услугу изучающим дзэн.

Дайсэцу Т. Судзуки

Камакура, октябрь 1965

 

Введение Р. X. Блайса

 

Хэкиганроку и Мумонкан разделяют во времени сто лет. Семьдесят три года жизни Сэттё, автора Хэкиганроку, охватывают конец периода Тан и эпоху Пяти Царств периода Сун. Мумонкан появился, когда Хэкиганроку уже начали забывать (второе издание Хэкиганроку вышло через семьдесят лет после появления Мумонкана). В начале периода Сун в дзэнских храмах уже был популярен канна дзэн, что буквально означает «созерцание слов». Объектом созерцания были коаны , изречения старых мастеров. Работа над коаном устраняла эмоциональные и интеллектуальные препятствия к постижению экзистенциальной значимости какой‑то одной вещи, а с нею и всех других вещей.

Энго поддержал эту традицию, а Дайэ развил ее, введя понятие мокусё дзэн, еретического или ложного дзэн – от слов моку (молчаливый) и сё (духовный свет). Этим термином был назван дзэн секты Сото. В секте Риндзай практиковали канна дзэн . В это время на дзэн влияло конфуцианство, а на конфуцианство – дзэн. К чему это привело, можно увидеть в книге прошлого века под названием Дзэнкай Итиран . Во всем, что касается дзэн, это влияние проявилось в том, что дзэн стал более прозаичен. О Мумонкане же можно сказать, что если он и напоминает литературное произведение, то в гораздо меньшей мере, чем Хэкиганроку.

За пять лет до Мумонкана появилась книга Сё‑ёроку Ванси, которая, подобно Хэкиганроку, содержала сто случаев.

Мумон родился в 1183 году, ближе к концу периода Сун (960‑1279). Он отправился в храм Манджушри к Гэцурину, седьмому мастеру в линии Ёги. Гэцурин, известный своей строгостью, дал Мумону коан My . Прошло шесть лет, но Мумон так и не решил этот коан, Тогда он поклялся, что не будет спать, пока не решит его, и, когда сон одолевал его, он выходил в коридор и бился головой о стену. Однажды в полдень, услышав барабанный бой, Мумон внезапно достиг просветления и сочинил следующее стихотворение:

 

Среди ясного неба сияет солнце –

и вдруг удар грома!

Все живые существа на земле

широко открыли глаза.[1]

Все бесчисленные объекты природы

делают поклон,[2]

Гора Шумеру, сойдя с основания,

танцует польку.[3]

 

На следующий день, встретившись с Гэцурином, Мумон намеревался рассказать ему обо всем, но тот спросил:

– Где ты видишь Бога? Где ты видишь дьявола?

Мумон крикнул «Катц!», Гэцурин крикнул «Катц!», и так они кричали друг другу еще очень долго – пока не устали, После этого Мумон сочинил еще одно стихотворение:

 

My! My! My! My! My!

My! My! My! My! My!

My! My! My! My! My!

My! My! My! My! My!

 

В тридцать шесть Мумон был признан монахом, подающим надежды, и стал посещать выдающихся мастеров. Он написал Мумонкан в возрасте сорока шести, будучи главным монахом храма Рюсёдзи. В 1246 году, в возрасте шестидесяти четырех, он основал храм Ниннодзи, В последующие годы он отошел от своих обязанностей при храме, но монахи‑искатели все равно не давали ему покоя. Император Рисо иногда приглашал Мумона во дворец, где тот читал проповеди и произносил заклинания для вызова дождей, откуда мы видим, что Мумон был приспособленцем, причем таким же глупым, как лучшие из них. За свою слепую приверженность вездесущей истине Мумон получил имя Буцугэн, или Глаз Будды. Однако в преданиях говорится, что он всегда одевался очень скромно, выглядел, как бродяга, был нечестолюбив, говорил со всеми коротко и откровенно. Мумон умер в 1260 году в возрасте семидесяти восьми. Его предсмертное стихотворение:

 

Пустота не рождалась;

Пустота не исчезнет.

Если ты познал пустоту,

Ты и Пустота – одно и то лее.

 

Мумон был пятнадцатым в линии передачи Риндзая и восьмым после Ёги. Синти Какусин прибыл в Китай в 1253 году и, повидавшись со многими знаменитыми монахами, в конце концов встретился с Мумоном в храме Ниннодзи, стал его последователем и, вернувшись в Японию в 1254 году, принес с собой традиции секты Риндзай. Таково было первое знакомство Японии с учением Мумона.

Где Мумон брал поучительные истории для своего сборника? Случай I (Дзёсю и собака ), давший начало коану My, Мумон получил у своего учителя Гэцурина. Этот случай является не только началом, но и центром Мумонкана, его духовной осью. Из сборника Хэкиганроку, не упомянутого Мумоном ни в предисловии, ни в послесловии, он мог взять случаи III (Гутэй отсекает палец ), XIV (Нансэн убивает кошку ), XVIII (Тодзан и три фунта льна ), XXXII (Будда и не‑буддист ). В Хэкиганроку эти случаи имеют номера соответственно XIX, LXIII, LXIV, XII и LXV. Кроме того, случай LX из Хэкиганроку составляет часть случая XLVIII из Мумонкана. Однако большинство своих случаев Мумон, по‑видимому, взял из книги Готоэгэн , автор которой, Рэйин Фусай, повествует о семи доисторических Буддах, двадцати семи индийских и шести китайских патриархах, доводя свою историю дзэн до Токусана, семнадцатого мастера в линии передачи Нангаку. О времени появления Готоэгэна в Китае ничего определенного сказать нельзя, по известно, что в 1364 году он был опубликован в Японии. Это произошло приблизительно во времена дзэна. Так, случай VI (Цветок Будды) вне всяких сомнений взят из Готоэгэна, тогда как случаи XXIII и XXIX скорее, пришли из Рокусодапгё. Некоторые другие случаи, должно быть, взяты из сборника Кэйтоку Дэнтороку, составленного Догэном (Дао‑юанем).[4] Этот сборник также начинается с первых семи Будд и доходит до Хогэна и его учеников, список которых включает около 1700 имен. Сборник составлен в первый год правления императора Синсо Кэйтоку (1004). Отсюда название сборника Передача лампы Кэйтоку. Он состоит из тридцати томов и описывает историю дзэн вплоть до середины X века. Три последних тома содержат хронологию и стихотворения – среди них Сандокай, Синороку, Синдзиммэй и Сёдока . Таким образом, Мумон воспользовался новым сборником Передача лампы, прибавил несколько историй от себя и сделал My духовным центром Мумонкана, чем придал своей книге оригинальное звучание. Порядок случаев, как говорит Мумон в предисловии, практически не имеет значения. Не случайно лишь появление My во главе сборника, ведь Мумон достиг просветления после отчаянного сражения с этим коаном. Любой из случаев является дзэнской заставой без ворот, и поэтому нет никаких оснований располагать их друг за другом в каком‑то определенном порядке. То же самое Басе сказал о своих хайку , написанных после Фуруикэ я … (Старый пруд / Лягушка прыгнула / Всплеск в тишине), когда его попросили написать предсмертное стихотворение.

В Хэкиганроку входит сто случаев Сэттё со стихотворениями, к которым добавлены предисловия и комментарии Энго. Сёёроку содержит сто случаев и стихотворений Ванси с предисловиями и комментариями Басе. Но Мумонкан – это театр одного актера. В комментариях к своим любимым случаям Мумон призывает нас освободиться от иллюзий и достигает при этом цельности, до которой далеко авторам Хэкиганроку и Сёёроку. Кроме того, когда читаешь Хэкиганроку, можно увлечься литературными достоинствами этого сборника, тогда как многие стихотворения Мумонкана – всего лишь проза, разбитая па строки.

Сорок восемь случаев охватывают временной диапазон от Шакьямуни, Кашьяпы и Ананды до современников Мумона, таких как Сегэн и Вакуан. Таким образом, Мумонкан охватывает семнадцать веков и очень разнообразен по содержанию. Дзэнский гений Мумона в том, что в этой маленькой книжечке (вместе с приложениями в оригинале 19 страниц) так много повторений и противоречий. Однако на эти два десятка страниц Иноуэ умудрился написать 1526 страниц комментариев. Для сравнения: Хэкиганроку занимает 258 страниц.

Мумонкан впервые издан в 1229 году и переиздан через восемнадцать лет. До нас не дошли сведения о том, когда Мумонкан привезли в Японию, но известно, что в 1554 году здесь вышло его первое японское издание. Впоследствии он выходил в 1632 и 1752 годах. Однако перед этим выходили Комментарии к Мумонкану Сэйсэцу Сётё, который прибыл из Китая в 1326 году, во времена династии Юань. Сётё жил в Кэнтёдзи, Энгакудзи, Кэнниндзи, Нандзэндзи и других храмах. Он вернулся в Китай в 1339 году. Таким образом, к концу периода Ка‑макура в Японии Мумонкан уже был популярен. Другие комментарии на Мумонкан были опубликованы в 1637, 1648 и 1650 годах, в период Токугава, когда ученые пользовались авторитетом.

Интересно отметить, что в своем Contra Deum (Опровержении христианства) Фабиан, дзэнский священник и дважды вероотступник, ссылается на Мумонкан следующим образом: «Литера My – железный барьер, который простирается на десять тысяч миль».

Мумонкан – это учебник, сборник упражнений и контрольных вопросов по дзэн. Но, если вопрос является дзэнским вопросом и мы понимаем его в дзэнском смысле, мы знает также и ответ на него, поскольку подлинный ответ – это правильно понятый вопрос. Сама вселенная представляет собой незаданный вопрос. Когда мы глубоко понимаем, о чем вселенная спрашивает нас, нам уже не нужно отвечать. В этом смысл стихотворения Эмерсона Сфинкс . В этом смысле Мумонкан похож на все остальное. Он является собранием не‑дзэнских, рациональных, не‑бессмысленных вопросов до тех пор, пока мы не постигли, что это дзэнские вопросы, а значит, вопросы нерациональные и бессмысленные. Стоит нам увидеть проблему в поэтическом свете, как мы уже решили ее. Мумон постоянно пытается приблизить нас к этому состоянию сознания. Для этого он использует два пути: во‑первых, он отрицает то, что совсем недавно утверждал, и критикует тех, кто заслуживает похвалы; во‑вторых, он то и дело предлагает нам выбрать одну из двух возможностей, предварительно лишив нас возможности выбирать. Но, строго говоря, целью Мумонкана является не достижение какого‑то состояния сознания, а просветление – разрубленный гордиев узел эмоциональных и интеллектуальных ограничений. Это (внезапное) просветление и состояние сознания, рожденное созерцанием парадоксов Мумонкана, – не одно и то же. В соответствии с традиционными представлениями, сатори идет вначале и лишь потом – приложение сатори, в частности, к проблемам практической жизни. Но на самом деле просветленность не гарантирует улучшения характера, мировоззрения и эстетического чутья, не говоря уже об интеллектуальных способностях, умении выявлять ошибочные мнения и разоблачать псевдопоэтические предрассудки. Помогает ли нам в этом внимательное изучение сорока восьми случаев Мумонкана? Думаю, что да. Мешает ли нам в этом «просветление»? Думаю, что тоже да, потому что «просветленный» становится самодовольным, он наслаждается каждым мгновением, он безмятежен и невозмутим даже среди воплей страдания, физического или духовного. Мумонкан должен быть основным предметом в университетах всех стран. Имена Мумона, Уммона, Хякудзё и дзэнских мастеров должны войти в наш обиход, Проведенный недавно социологический опрос показал, что превыше всех других «великих людей» японцы почитают Абрахама Линкольна. Но как можно уважать человека, который рассуждал о колонизации негров, объявлял войны и больше всего на свете любил централизованную власть? Лично я бы выбрал (порядок существен) Баха, Басе, Торо и Уммона в качестве первых четырех великих людей, за которыми шли бы Шекспир, Моцарт, Вордсворт, Экхарт, Хакуракутэн и другие. В таком порядке они видятся мне в свете дзэн.

 

 

Предисловие Сюана

 

Мумон – человек, свободно путешествующий по всей вселенной.[5] Умон[6] – принцип, который означает, что великие учителя никому не нужны. К первому случаю были добавлены некоторые примечания, словно шляпа, одетая поверх другой [и без того ненужной] шляпы.[7] Старика Сю буквально вынудили написать это хвалебное предисловие. По его мнению, автор[8] похож на человека, который выдавливал сок из сухой бамбуковой палки, и в результате написал книгу для детей. Забудьте о ней! Забудьте о ней! Ведь это подобно еще одной капле, упавшей в большое озеро.[9] Далее быстроногий Усуй не смог понять смысл этих слов.[10]

Первый год периода Дзё‑тэй, 1228, 20 июля.

Писал Сюан Тинкэн. [11]

 

Памятник трону

 

Мы дожили до пятого января второго года периода Дзётэй, а это день поздравлений Вашего Высочества. Скромный слуга Вашего Высочества, монах Экай, пятого декабря опубликовал комментарий на сорок восемь случаев из истории духовных деяний Будды и Патриархов. Я молюсь за вечное здравие и процветание Вашего Высочества. Я смиренно желаю, чтобы Ваша мудрость с каждым днем становилась все более сиятельной, а Ваша жизнь была столь же вечной, как сама вселенная. Пусть все восемь направлений поют хвалу Вашим добродетелям, а четыре океана наслаждаются Вашими непревзойденными деяниями.

Написано Глашатаем Закона, гражданином‑монахом Экаем, бывшим главным монахом дзэнского храма Хойнюдзи, построенного во славу императрицы Дзий. [12] Дзэнсю. [13] Мумонкан. [14]

 

Предисловие Мумона

 

В основе буддизма лежит сознание.[15] Путь к буддизму пролегает через Заставу Без Ворот. Но как пройти Заставу Без Ворот? Разве ты не слышал:[16] «Вещи, проходящие через врата, не есть сокровища.[17] То, что рождено причиной и следствием, имеет начало и конец и поэтому в будущем прекратит существовать».[18] Тот, кто делает такие замечания, поднимает волны в безветренную погоду и наносит раны здоровому телу.[19] Тот, кто верит словам, пытается сбить луну палкой и почесать мозоль, не снимая туфли,[20] – разве он постиг реальность?

Летом первого года периода Дзётэй (Шо‑дин).[21] Экай находился в провинции Рюсё (Лун‑шуан) в Восточном Китае. Будучи настоятелем, он обучал монахов и наставлял каждого по его способностям, используя коаны древних мастеров, как черепки, которыми стучат в ворота. Он стал записывать коаны[22] и вскоре собрал целый сборник. С начала и до конца в нем не было никакой системы.[23] Эти сорок восемь случаев[24] были названы Мумонкан.

Если есть в этом мире смелый малый, он найдет себе дорогу, ни на миг не задумываясь об опасности. Он будет подобен восьмирукому Ната,[25] который отважно идет вперед. Никто не может стать ему на пути. Четыре по семь[26] на Западе и два по три[27] на Востоке будут, словно повелителя, умолять его о пощаде. Если же кто‑нибудь усомнится, он уподобится взирающему на лошадь, что промчалась мимо окна. Не успел он и глазом моргнуть, как лошади уже и след простыл.[28]

Вот стихотворение:[29]

 

На Великом Пути не бывает ворот;

Тысячи дорог ведут к нему.[30]

Если ты хотя бы раз вошел в эти врата,

Ты один[31] шагаешь по всей вселенной.

 

 

Случай I. ДЗЁСЮ И СОБАКА

 

 

Действующие лица

В этой истории встречаются только два человека – Дзёсю и безымянный монах. С самого начала следует иметь в виду, что все известные монахи имеют как минимум четыре имени:

1. Обычное, мирское имя.

2. Буддистское, монашеское имя.

3. Название храма, в котором живет монах (это название чаще всего заимствуется у горы или местности, где расположен храм).

4. Одно или несколько имен, присваиваемых посмертно.

В каждом из этих случаев китайское произношение отличается от японского. Полное имя Дзёсю – Дзёсю Гуаннон‑ин Дзюсин. Дзюсин – его буддистское имя; жил он в храме под названием Гуаннон‑ин; этот храм находился на юге провинции Дзёсю. Именно название провинции стало впоследствии самым известным именем этого монаха.

Время жизни Дзесю (Чжао‑чжоу, 778–897) соответствует в истории Европы времени правления Людовика Благочестивого. В это время в Японии исполнилось пять лет Кобо Дайси. Когда Дзёсю было одиннадцать, Дэнгё Дайси основал Хиэй Дзан. Эти два японца отправились в Китай, когда Дзёсю было двадцать семь.

Дзёсю дожил до преклонного возраста (120 лет) и пережил многих своих современников. Часто можно услышать, что Дзёсю стал священником в возрасте шестидесяти и двадцать лет странствовал, пока в возрасте восьмидесяти не возглавил храм Гуаннон‑ин. Но в действительности все было более прозаично. Дзёсю стал сями в молодости при храме Рюкодзи; в возрасте восемнадцати он отправился в Нансэн‑дзан, где обучался у Нансэна Фугана,[32] дзэнского мастера четвертого поколения после Шестого патриарха и десятого поколения после Дарумы (Бодхидхармы). Когда впоследствии Дзёсю встретился с Нансэном, между ними имел место следующий разговор:

 

– Где ты был в последнее время? – спросил Нансэн.

– Только что вернулся из храма Дзуйдзо‑ин, – ответил Дзёсю.

– Видел ли ты там дзуйдзо ?[33]

– Нет, я не видел стоящегодзуйдзо , но сейчас я вижу лежащего татхагату .[34]

– Ты сями с учителем или без него?

– С учителем.

– Где твой учитель?

– Несмотря на трескучий зимний холод, я рад видеть мастера в добром здравии, преклоненным перед Буддой.[35]

Нансэн заметил одаренность Дзёсю и позволил ему остаться у себя для изучения дзэн.[36]

 

Нансэн умер в 834 году, когда Дзёсю было пятьдесят семь. От шестидесяти до восьмидесяти он путешествовал – посещая не святые места, а известных дзэнских мастеров, которых в Китае в то время было не счесть. Многие истории из Хэкиганроку, Сёёроку и Мумонкана относятся к этому периоду его жизни. В Хэкиганроку из ста случаев Дзёсю посвящены двенадцать; в Сёёроку Дзёсю появляется в пяти случаях, а в Мумонкане – в десяти. История его просветления составляет случай XIX из Мумонкана. Если читатель к тому же просмотрит случаи I, VII, XI, XIV, XXXI и XXXVII, он получит хорошее представление о духовном облике Дзёсю. Приведем здесь еще несколько историй о нем.

Вот как проходило интервью Дзёсю с Хякудзё, его духовным дядюшкой. После того как тот поинтересовался, откуда Дзёсю пришел, и Дзёсю ответил, что он пришел от Нансэна, Хякудзё спросил:

– Нансэн что‑нибудь передал мне?

– Нансэн сказал, что непросветленный человек выглядит угрюмо, – ответил Дзёсю.

На это Хякудзё ответил громким криком «Катц!» и Дзёсю сделал вид, что испугался. Хякудзё сказал:

– Нансэн прав, такой человек выглядит угрюмо. Следующий случай имел место во время встречи

Дзёсю и Обаку (Хуан‑бо, ум. 850}. Когда Обаку увидел Дзёсю, тот бросился в зал для медитации с криками:

– Пожар! Пожар!

Обаку догнал его, остановил и воскликнул;

– Говори! Говори!

– Вы натягиваете лук, когда вора нет уже и в помине,[37] – спокойно сказал Дзёсю.

Обаку внезапно отпустил его, и они долго стояли и смеялись, глядя друг на друга.[38]

Если мыслить генеалогически, Риндзай шел вслед за Дзёсю, но все же Дзёсю ходил повидаться с ним. Риндзай как раз мыл ноги. Дзёсю спросил у него:

– В чем смысл прихода Дарумы с Запада?

Риндзай достиг просветления, отвечая Обаку на этот вопрос. Поэтому Дзёсю, скорее всего, задал его иронически. Глядя на Дзёсго, Риндзай сказал:

– Сейчас я мою ноги![39] Дзёсю наклонился вперед, делая вид, что плохо слышит.

– Ты что, хочешь, чтобы я выплеснул на тебя еще одно ведро грязной воды?! – воскликнул Риндзай.

Дзёсю вышел.

В следующей истории собеседником Дзёсю был Тосу, духовный сын Суйби, представитель шестого поколения после Шестого патриарха по линии Сэйнэна. Однажды Дзёсю держал путь на гору Тосу и по. дороге обогнал старика, который нес за плечами тыкву для постного масла. Очевидно, старик шел, чтобы купить себе масла у подножья горы. Подойдя к хижине отшельника, Дзёсю никого там не застал. Он решил подождать, и вскоре к хижине подошел старик с тыквой. Стало ясно, что это и был Тосу.

– Имя Тосу можно услышать повсюду, – сказал Дзёсю, – но придя сюда, я нашел не мастера дзэн, а старика, который ходит за постным маслом.

– Масло! Масло! – воскликнул Тосу, указывая на свою тыкву.

Затем имел место разговор, который составил случай XLI Хэкиганроку и случай LXIII Сёёроку.

 

– Как действует в жизни человек, переживший Великую Смерть? – спросил Дзёсю у Тосу.

– Ты не можешь идти в темноте; ты должен подождать, пока забрезжит рассвет,[40] – ответил Тосу.

 

И по характеру, и в жизни Дзёсю был человеком крайней простоты. Когда, например, сломалась ножка стула, он не стал ее чинить, а лишь привязал палку, чтобы стул мог кое‑как стоять. Одно из его самых известных изречении, которое не понимает даже один из ста, звучит так:

 

Когда искренний человек проповедует ложное учение, оно становится правильным. Когда неискренний человек излагает подлинное учение, оно становится ошибочным.

 

В девятом случае из Хэкиганроку мы встречаем еще один пример неподражаемой простоты Дзёсю.

 

– Кто такой [Что такое] Дзёсю? – спросил монах.

– Восточные ворота, западные ворота, южные ворота, северные ворота, – ответил Дзёсю.

 

Другими словами, если вы желаете увидеть меня, вы можете подойти ко мне с любой стороны – все ворота открыты, от вас ничто не спрятано. Фактически, кроме ворот, здесь ничего нет! Это напоминает случай XCVI из Хэкиганроку, в котором Дзёсю ставит монаха перед тремя проблемами:

 

Глиняный будда не переправится через воду; железный будда не пройдет через горнило; деревянный будда не пройдет через огонь.

Какой же будда может выдержать все эти испытания?

 

Но самый лучший пример трансцендентной простоты мы встречаем в случае XIX из Мумонкана: «Твое обычное сознание – это и есть Путь!» Вне этого нет буддизма.

И еще одна, на этот раз последняя история. Человек из высших сословий по имени Её пришел к Дзёсю, чтобы получить наставление в дзэн.

– Я много постился в молодости, мое тело рано состарилось, и у меня нет больше сил вставать со стула, чтобы приветствовать тех, кто ко мне приходит, – сказал Дзёсю и после паузы добавил: – Вы понимаете?

Её не понял Дзёсю до конца, но почувствовал силу в его словах и воскликнул:

– Какой вы замечательный мастер!

На следующий день Её послал к Дзёсю своего слугу. Дзёсю встал и приветствовал его. Главного монаха это удивило, и он спросил у Дзёсю, почему тот оказывает такую честь человеку из низкого сословия.

– Когда ко мне приходит человек высокого сословия, – сказал Дзёсю, – я приветствую его, не вставая со стула; когда ко мне приходит человек среднего сословия, я встаю со стула; когда ко мне приходит человек низкого сословия, я выхожу из храма, чтобы встретить его.

Вот подлинный образец простоты и величия!

 

СЛУЧАЙ

 

Однажды монах спросил у Дзёсю:

– Есть ли у собаки природа Будды?[41]

– My! [Нет!] – ответил Дзёсю.

 

Эта история, по всей вероятности, взята из Изречений Дзёсю . Там приводится ее полный вариант.

 

Монах спросил у Дзёсю, есть ли у собаки природа Будды.

– Нет! – ответил Дзёсю.

– Все ползучие земные твари имеют природу Будды. Как может собака не иметь ее? – спросил монах.

– Вследствие своего кармического неведения[42] ты привязан к мыслям и эмоциям, – сказал Дзёсю.

– Есть ли у собаки природа. Будды? – снова спросил монах.

– Да! – ответил Дзёсю.

– Вы говорите «Да!», но как может природа Будды поместиться в теле собаки? – спросил монах.

– Он грешит, сознательно и преднамеренно, – ответил Дзёсю.

 

Версия этой истории в Сёёроку (случай XVIII) практически такая же, только Дзёсю отвечает первый раз «Да!», а второй раз «Нет!». Странно, но это сильно меняет дело.

Реплика Дзёсю «Вследствие своего кармического неведения ты привязан к мыслям и эмоциям», кажется, перекликается с отрывком из Пробуждения веры в Махаяне (часть 3, раздел 1):

 

Вместе с неведением возникает разделение объективного мира на вещи и привязанность к ним, в результате чего постоянный поток мыслей и чувств приводит к появлению у нас ума.[43]

 

Это значит, что ум различает это и то, собаку и ее природу, себя и собаку, собаку и природу Будды, свою природу Будды и природу Будды собаки – и на фоне этого видны проблески изначального сознания.[44]

 

Не полностью забыл,

не окончательно лишился

человек понимания,

что разделение нереально

и что просветление возможно.

 

Когда во второй части приведенной истории Дзёсю ответил на вопрос монаха утвердительно, он дал ортодоксальный буддистский, а не дзэнский ответ. С тех пор как буддизм появился в Китае, то есть со времен, когда во времена правления Мин Ди (68–76 гг. н. э.) в Китай прибыли Кашьяпа Матанга (Мо‑дэн, Мато) и Гобхарана (Чжу‑фалань, Дзику‑хоран), вопрос природы Будды был в центре религиозных дискуссий. Два слова «природа» и «Будда» в отдельности имеют совсем иное значение, чем в словосочетании. «Природа» подразумевает нечто фиксированное и неизменное; потенциальную возможность просветления, или освобождения от жизни и смерти. «Будда» есть просветление; освобождение от жизни и смерти, кармы, вселенского закона причины и следствия; состояние несотворенной неразрушимости. «Природа Будды» в разных буддистских сектах интерпретируется по‑разному.

Секта Хоссо (Фасян, Дхармалаксана) была основана по возвращении из Индии Сюань‑чжуана.[45] Ее основными текстами являются Сандхи‑нирмокана‑сутра, Йогачарьябхуми Шастра и Виджнапти‑матратасиддхи Шастра («Учение о том, что не существует ничего, кроме ума»). Анэдзаки сообщает, что эта школа «стремится к постижению через созерцание окончательной реальности космического бытия посредством проникновения в тайные качества всего сущего и познания подлинной природы души в мистическом озарении». Секта Хоссо учила, что человеческая природа бывает пяти видов:

1. Природа тех, кто станет Буддой.

2. Природа тех, кто не сможет стать Буддой.

3. Природа тех, кто довольствуется состоянием ракана .

4. Природа тех, кто может достичь одной из первых трех возможностей, но все еще не определился.

5. Природа тех, кто обречен на вечные перерождения.

Поэтому секта Хоссо была известна также как Секта Пяти Природ. В соответствии с этой классификацией только первый и четвертый вид человеческой природы может претендовать на близость к природе Будды. Предствители первого вида достигают просветления внезапно, представители второго – постепенно.

С точки зрения сект Кэгон, Хоккэ и Нэхан, рассмотренное деление природ на пять типов является лишь «временной», или «частной» махаяной, которая противопоставляется «окончательной» махаяне школ Кэгон и Тэндай. Секта Тэндай (Дянь‑дай)[46] учила единству Абсолюта и феноменов. Отличительной чертой учения этой секты является представление о Буддовости всего и вся во вселенной. Оно основывается на писании Нэхангё , где есть слова: «Все живые существа, без исключения, имеют природу Будды». Дажеиттянтика , заблудший человек, стремящийся уничтожить свою природу Будды, не может сделать этого. В секте Кэгон (Хуа‑янь)[47] самым важным является учение о природе Дхармы. Дхармату или Бхутататхату можно определить, перечисляя ее синонимы: всепроникающая дхарма природы, сфера дхармы, существенная дхарма или природа Будды, воплощение дхармы, сфера реальности, реальность пустой или нематериальной природы, исток пустоты и нематериальности, вселенская природа, бессмертная природа, безличностная природа и так далее. Однако не все из перечисленных определений природы Дхармы совпадают с тем, что можно назвать природой Будды, Можно сказать, что природа Будды – это неустранимая возможность постичь природу Дхармы. Другими словами, природа Будды – это природа Дхармы с точки зрения самосознания.

Дзёсю не был первым дзэнским мастером, поднявшим вопрос о природе Будды. Например, в начале Рокусодангё говорится, что, когда Пятый патриарх спросил у Эно, что тому нужно, Эно ответил: – Я хочу стать Буддой, только и всего! – Ты относишься к тем людям, что ничем не лучше диких собак, – сказал Пятый патриарх. – Разве такой, как ты, может стать Буддой?

– Люди Севера и люди Юга имеют разное место жительства, но одну природу Будды. В этом различия между ними не существует, – ответил Эно.

Кроме того, у нас есть история об Икане (755–817), ученике Басо:

 

– Имеет ли собака природу Будды? – спросил монах.

– Да, – ответил Икан.

– Имеете ли вы природу Будды? – снова спросил монах.

– Нет, – ответил Икан.

– Все живые существа имеют природу Будды. Почему же вы ее не имеете?

– Я не отношусь к живым существам.

– Вы говорите, что не относитесь к живым существам. Это ваше «я» является Буддой или нет?

– Нет, это не Будда.

– Что же в таком случае такое это «я»?

– «Я» – это не «что‑то».

– Можно ли его увидеть? Можно ли о нем подумать?

– Чувства, не могут уловить его, мысль не может охватить его, и поэтому оно называется таинственным.

 

Известна также интересная история о Нёэ (744–823), ученике Басо.

 

Войдя в храм, Сайгун заметил, что воробей оставил свои следы на голове статуи Будды.

– Имеет воробей природу Будды или нет? –

спросил Сайгун.

– Имеет! – ответил Нёэ.

– Почему же тогда он оставил следы на голове Будды? – спросил Сайгун.

– Оставляет ли воробей следы на голове у ястреба? – ответил Нёэ.[48]

 

Более интересный эпизод приводит в своей книге Като. Это история об Окэйсе, высокопоставленном сановнике Танской династии. Вначале Окэйсе изучал дзэн у Бокудзю Досё, затем у Исана, Риндзай и других. Однажды он спросил у монаха:

– Имеют ли живые существа природу Будды или нет?

– Имеют, – ответил монах.

Тогда Окэйсе указал на рисунок собаки на стене и спросил:

– Имеет ли это природу Будды?

Монах был поставлен в тупик и не знал, что ответить. Прежде чем дать христианский ответ на этот вопрос, позвольте мне обсудить одно высказывание Като, а именно его слова о том, что вопрос не в том, имеет ли собака природу Будды, а в том, имеем ли мы природу Будды. В этом его отношение напоминает отношение св. Павла к волу. «Не о волах печется Бог, а для нас это говорится» (1 Кор. 9, 9–10). Истина в том, что, если вы пытаетесь понять, имеет ли собака природу Будды, не принимая во внимание человечество, – или пытаетесь понять, имеет ли человек природу Будды, оставляя в стороне собаку, – вы совершаете ошибку и поэтому не можете получить ответ.

Когда мы рассматриваем с точки зрения христианства вопрос, имеет ли собака природу Будды, мы видим великую разницу между христианством и буддизмом. Основная догма, а точнее проблема христианства – это божественность Христа, или мнение, что его природа была отлична от нашей. Однако современная христианская мысль склоняется к мнению, что, по крайней мере потенциально, мы также обладаем божественной природой. Под нажимом христианские теологи могут даже допустить существование божественной природы у животных. В книге Иисус – гениальный человек, по которой можно судить об эволюции современного христианства,[49] Миддлтон Муррэй говорит:

 

Святой Дух – это та часть или сила Бога, которая пребывала с Иисусом и пребывает с любым другим человеком после его единения с Богом. Это не Бог, потому что Бог не может быть чем‑то, кроме самого себя; но это и не что‑то отличное от Бога, потому что Святой Дух не может быть не от Бога. Таким образом, Святой Дух – это Бог, даровавший человеку свое присутствие (стр. 28).

Он верил, что есть сын Божий, точно так же, как он верил, что все люди являются сынами Божьими. Он видел различие между собой и другими людьми в том, что он знал, что является сыном Божьим, тогда как они не знали этого (стр. 37).

 

На вопрос, поставленный таким образом: «Имеет ли эта собака природу Будды?», христианство не может ответить. Как бы Христос ответил на подобный вопрос, мы можем только догадываться. Вполне возможно, что такой вопрос никогда не приходил ему в голову. Если бы его спросили, он мог бы ответить так же, как на другой вопрос: «О дне же том или часе никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, но только Отец» (Мк. 13, 32). Св. Павел, как уже отмечалось, делает все возможное для того, чтобы развеять последние следы с древних пор присущей евреям любви к животным.

Отчасти эта любовь объясняется так называемым примитивным состоянием мышления и лексики, в которых недоставало многих современных разграничений. Так, в английском переводе книги Бытия говорится: «Да произведет земля тварь живую» (Быт. 1, 24), тогда как в оригинале речь идет не о «живой твари», а «живой душе», поскольку люди и животные в равной степени причастны душе природы. Далее, в Экклезиасте говорится: «Кто знает: дух животных сходит ли вниз?» (Эккл. 3, 21). В древности не только слова «душа» и «дух» в равной мере применялись к людям и животным, но не делалось различий между душой и телом. В английском переводе Чисел (Числ. 6, 6) и Псалмов {Пс. 16, 10) встречается слово «тело», которое в оригинале на иврите пишется «душа». Каким бы примитивным ни было состояние мышления и лексики в Древней Иудее, представление о единстве отражено в них. Докучливый интеллект еще не успел разъединить то, что Бог сотворил единым.

Но вернемся обратно к проблеме. Монах спросил у Дзёсю, имеет ли собака природу Будды. Дзёсю ответил «Нет!» Ответ Дзёсю можно рассматривать с двух сторон: во‑первых, в связи с монахом и его состоянием сознания в тот конкретный момент; и во‑вторых, как выражение трансцендентного переживания реальности.

(а) Что вынудило монаха задать этот вопрос? Думаю, что не ошибусь, если скал‑су, что монах отчасти ожидал получить такой ответ. Когда Пилат спросил у Иисуса «Что есть истина?», в действительности он имел в виду следующее: «Я не желаю знать, что есть истина. Несомненно, истина – это что‑то скучное и неприятное, поэтому, пожалуйста, не говори со мной о ней». Именно поэтому Христос промолчал. Другими словами, любой вопрос неизбежно содержит больше, чем половину ответа. Вопрос монаха, должно быть, имел вид: «Ведь эта собака не имеет природы Будды, не так ли?» Монах догадывался, что у собаки нет природы Будды. Он чувствовал, что есть что‑то подозрительное в обычном представлении о том, что собака имеет природу Будды. Что касается слов, то монах был прав, предполагая наличие у собаки природы Будды, и поэтому ответ должен был быть «Да!». Однако монах вложил неправильный смысл в правильные слова, и поэтому Дзёсю, чтобы поставить его в тупик и тем самым привести его в чувство, вложил правильный смысл в неправильные слова. Так, когда человек говорит мне: «Посмотри, разве некрасивые не красивы?», я отвечу «Нет!», потому что у этого человека рот полон говяжьих котлет, и он вкладывает в свои слова смысл, не имеющий ничего общего с моим смыслом.

(б) Рассматривая первый случай из Мумонкана как коан, мы имеем My и больше ничего – никаких ссылок на монаха, Дзёсю, собаку и ее природу Будды. Поэтому Иноуэ обвиняет многие поколения комментаторов в том, что они извратили первичный смысл этой истории. Поскольку этот случай основывается на Нирвана‑сутре, вопрос должен звучать так: «В чем смысл природы Будды?» Мумон включил в случай только часть истории, чтобы заострить внимание на му, хотя в другом случае Дзёсю ответил У (да).

Иноуэ в некотором смысле прав, потому что в действительности у Дзёсю My – это не «Нет» как частный случай «Да» или «Нет», а «Нет», которое одновременно выходит за пределы обоих крайностей и тождественно им. Два вопроса – вопрос о My и вопрос о природе Будды – отличаются только словами.

С помощью My должно достичь истоков нашей природы, то есть, природы Будды. Таким образом, различие, которое делает Иноуэ, имеет рациональный смысл, но на уровне переживаний бессмысленно. Если мы знаем My, мы знаем, что такое природа Будды, мы пребываем в состоянии Му, в блаженном состоянии нищих духом. Это состояние души, которое мы всегда находим в Будде или Христе, где мы ничего не желаем и в то же время желаем все таким, каково оно есть, или, точнее, каким оно происходит. Мы должны иметь «Нет» и «нет», или «Да» и «да», потому что «Да» равняется «Нет», тогда как «да» и «нет» противоположны. У Дзёсю My есть «Нет» и «нет»; У есть «Да» и «да». Поэтому не играет роли, что он говорит, хотя разные его слова имеют разный смысл.

 

КОММЕНТАРИЙ

 

Практическое изучение дзэн означает преодоление препятствий, воздвигаемых мастерами дзэн. Достижение этого таинственного просветления означает полный отказ от проявлений обычного ума. Если ты преодолел препятствие, не отказавшись от проявлений ума, ты – всего лишь призрак среди кустов и сорных трав.[50] Что представляет собой это препятствие? Это просто My – дзэнские врата. Постижение дзэн называют также прохождением через дзэнскую Заставу Без Ворот.

Если ты преодолел это препятствие, ты глубоко понимаешь не только Дзёсю, но всю историческую вереницу дзэнских мастеров. Ты идешь рука об руку с этими мастерами и общаешься с ними теснейшим образом. Ты смотришь их глазами и слышишь их ушами. Разве это не блаженное состояние? Разве не желаешь преодолеть это препятствие? В таком случае, собери воедино свое тело с его тремястами шестьюдесятью косточками и суставами и восьмьюдесятью четырьмя тысячами ямочек в коже и устреми его на решение Вопроса. Денно и нощно держи его перед собой. Но не принимай его ни за пустоту, ни за относительное отсутствие как противоположность относительного присутствия. Тогда твое препятствие будет подобно раскаленному докрасна железному шару, который ты проглотил и все никак не можешь изрыгнуть.

Все бесполезные знания, все то лишнее, что ты изучил вплоть до настоящего времени – выбрось прочь это все! Через некоторое время твои устремления приведут к спонтанному разрешению, и ты окажешься в состоянии внешнего и внутреннего единства. Как немой человек, видящий сон, ты будешь знать все, но не сможешь ничего рассказать другим. Неожиданно все в тебе придет в движение, и ты удивишь небеса над головой и сотрясешь землю под ногами. Ты будешь подобен тому, кто держит в руках великий меч Кан‑у. Ты встретил Будду? Убей его! Встретил мастера дзэн? Убей его!

Стоя на грани жизни и смерти, ты обладаешь великой свободой. В четырех разновидностях шести перерождений ты пребываешь в состоянии безмятежных скитании. Еще раз скажу, как работать с этим My. Имеющаяся у тебя энергия, вся до последней капли, должна быть направлена на препятствие. И, если ты не сдашься, скоро на земле зажжется еще один светоч Закона.

 

В слове сандзэн , которое обозначает практическое изучение дзэн, иероглиф сан может иметь три различных смысла: 1) отличать (истину от заблуждения); 2) присутствовать на встрече (с мастером дзэн); 3) достигать (истока своего бытия). Ни один из этих смыслов не подразумевает объяснений, философствований, эксцентричности. Второй иероглиф дзэн означает «Дхьяна », но вначале он имел смысл «приносить жертву холмам и фонтанам».

Дзэнские мастера, о которых говорит Мумон, включают 28 индийских патриархов, 6 китайских от Дарумы до Эно и всех последующих китайских и японских мастеров вплоть до настоящего времени. «Полный отказ от проявлений обычного ума». Речь идет об относительном интеллекте, а также наших любимых и нелюбимых эмоциях. Ум видит все под видом этого или того, здесь и там, есть и нет, и к этому видению эмоции прибавляет оттенки приобретения и потери, желательного и нежелательного, хорошего и плохого. Но что мы увидим, если из поля зрения исчезнут форма и цвет? Такого глазом не увидишь… В этом смысл преодоления дзэнского препятствия, прохождения Заставы Без Ворот еще при жизни.

«Всего лишь призрак среди кустов и сорных трав». В соответствии с поверьями китайцев, некоторые духи не попадают ни на небеса, ни в преисподнюю, а блуждают бесцельно по земле, питаясь отбросами. Таково состояние человека, который питается газетами, убийствами, войнами или слухами о войне; который доволен, когда «наши» побеждают, и разочарован в жизни, когда «наши» терпят поражение. Но, преодолев препятствие, вы «ликуете в истине» – вы радуетесь с теми, кто радуется, и грустите с теми, кто грустит. Во всем вы видите проявления Единого Ума. Но если вы не прошли Препятствия, ваш ум напоминает скопление привидений. В нем обитают страхи и надежды, в нем все неуравновешено, в его движениях нет неподвижной точки. «Триста шестьдесят косточек и так далее». Ошибки с точки зрения анатомии так же мало значат для буддизма, как и для христианства. Ошибки с точки зрения психологии – совсем иное дело. Высказывание Мумона, конечно же, следует понимать как «всем сердцем своим и всею душою своею».

«Этот Вопрос» есть вопрос о природе Будды, о My.

«Бесполезные знания». Буквально, «плохие знания», а на самом деле «неиспользуемые знания». Если какой‑то орган тела не используется, в нем скоро поселяется болезнь. Точно так же все приобретенные символические знания, догмы (религиозные и другие), моральные принципы, теории существования, если только они не используются на практике, гораздо хуже, чем бесполезны. Они причиняют вред. Они разлагают ум.

«Ты встретил Будду? Убей его! Встретил мастера дзэн? Убей его?» Это убивание будд и патриархов заметно контрастирует с отношением других буддистских сект и христианства. Будда, понятый как нечто отличное от нас самих, становится, как и Христос, врагом человечества номер один – ведь он праведный и поэтому достоин подражания, а подражание – это смерть.[51]

Кан‑у умер в 220 г. н. э. и стал для китайцев Марсом, божеством войны. Его меч называли Зеленым Драконом. Кан‑у был героем Трех Царств, имел бороду длиной полметра, и сам был, как гласит преданье, почти трехметрового роста. Он появляется на фестивалях японских школьников. Дзэнского адепта сравнивают с Кан‑у, потому что тот делал, что хотел, и ни перед чем не останавливался – все благодаря его недюжинной физической и духовной силе. Так лее и человек дзэн; слабый телесно и нищий духовно, он хозяин любой ситуации. Кто бы ни вступил в игру, Бог всегда победит, Природа всегда потерпит поражение. Это Таковость вещей, с которой человек дзэн отождествлен. Его сила такова, что он поднимает солнце над восточными холмами и плавно опускает его на западе вечером. Он обращает планету вокруг ее оси, но в то же время не забывает сделать лапки утки короткими, а лапки цапли длинными.

«В четырех разновидностях шести перерождений». Шесть перерождений, или состояний земного существования, называют также шестью направлениями перевоплощения и включают следующие: ад, царство голодных духов, мир животных, царство асур или злых природных духов, мир людей, небесные сферы дэв или богов. Существа четырех разновидностей включают: живородящих (человек и млекопитающие), яйцекладущих (птицы, змеи, черепахи, насекомые}, рождающихся из влаги (личинки, земляные черви) и преображающихся (вши из грязи, светлячки из гниющей травы, угри из дикорастущих помидоров). Считалось, что будды, босацу и раканы иногда перевоплощаются в животных и насекомых. Не случайно Данте отвел место для пап в преисподней. Таким образом, «в четырех разновидностях шести перерождений», по‑простому, означает «при любых обстоятельствах», «под пращами и стрелами яростной судьбы».

«Состояние безмятежных скитаний». Это перевод санскритского слова викридита (скитание ради удовольствия). Этим словом обычно описывают беззаботную жизнь будд и бодхисаттв, наделенных сверхъестественными способностями. В дзэн это выражение имеет оттенок чего‑то детского, безыскусного, бессознательного – так и хочется сказать, не‑буддистского, – жизни и характера человека наподобие Рёкана.

Самадхи означает сосредоточение ума, пребывание в невозмущенном состоянии с тем, чтобы видение истины могло спонтанно открыться в сознании. Сравните у Вордсворта:

 

И среди множества вещей,

Что ни на миг не умолкают,

Ничто не явится само,

Без наших поисков его?

 

Хотя может показаться, что во вселенной непрестанно продолжается деятельность, по существу, она неподвижна. Наше сознание, где бы мы ни были, на поле битвы или в тиши философских размышлений, должно проявлять этот покой. Самадхи также подразумевает правильное ощущение созерцаемого объекта. Поэтому самадхи – это состояние ума поэта, который видит вещи таковыми, каковы они есть.

Весь этот довольно длинный комментарий можно выразить в нескольких словах:

1. Заставу Без Ворот должно пройти, отбрасывая прочь эмоции и умственные построения.

2. Сделав это, вы увидите и услышите то, что видели и слышали величайшие люди прошлого.

3. Посредством созерцания My достигается объединение микрокосма и макрокосма.

4. В результате мы переживаем детскую радость от осознания безграничной свободы.

5. Чтобы достичь этого состояния, необходимо прилагать неослабевающие усилия, но настойчивость Мумонкан в этом увенчается рождением еще одного живого свидетеля истины.

 

СТИХОТВОРЕНИЕ

 

Собака! Природа Будды!

Это проблеск совершенства,

веление истины;

Лишь на миг вернись к дуализму –

И ты уже покойник.

 

Слово дзю означает «хвалить», и, кроме того, этим словом обозначают стихотворные фрагменты сутры. Считается, что дзю является переводом санскритского слова гатха . В качестве примера можно назвать самое знаменитое из всех когда‑либо написанных стихотворений – гатху о трех принципах буддизма: что жизнь есть страдание, что страдание усугубляется желанием и что возможно избавление от желания. Свитки с этой гатхой помещают под фундамент пагод и внутрь статуй Будды. Поэтому ее называют также Дхармакая. Гатха. Мумон следует Хэкиганроку в том, что каждое его стихотворение подводит своеобразный итог случая и комментариев к нему.

Первые две строки довольно сложны. Строка «Собака! Природа Будды!» подразумевает единство собаки и природы Будды, но истина этих слов исчезает, как только мы их произнесли. Слова, как их понимают обычные, непросветленные люди, умаляют и затуманивают истину. Те же самые слова, когда их говорит Мумон, неотделимы от истины. Они не проявляют и не символизируют истину, а становятся ее продолжением благодаря наличию в них живого действия Мумона, которое в своем осуществлении неотделимо от смысла сказанного. Ценность истины определяется тем, кто говорит ее – и кто ее слышит.

Вторая строка выражает два важных принципа дзэн. Во‑первых, если выбирается что‑то, тем самым выбирается все. Полевые лилии в руках Христа («Посмотрите, как они растут!») становятся вселенной, которая живет как единое целое. Однако очень важно, что речь идет о чем‑то «в руках Христа» или «в устах Мумона». Во‑вторых, утверждения неполноценны в сравнении с императивами. Утверждение догматично и ограниченно, пассивно, описательно, односторонне. Императив же исполнен энергии и стремительности. Именно императив Блейк имел в виду, когда говорил: «Никто не может видеть истину, не веруя в нее». В истине есть что‑то от «долженствования», и где‑то можно обнаружить истоки кантовского категорического императива, посредством которого этике («нужно» и «должно») вменяется в обязанность решать метафизические проблемы. В дзэн мы можем сказать, что Природа командует всем, но не утверждает ничего. Когда мы велим все то, что велит Природа, мы становимся Буддой.

Последние две строки предельно ясны. Возврат к дуализму – это действие, мотивированное приобретением и потерей, твоим и моим, разделенностью мира на внешний и внутренний. Когда же внешнее и внутреннее переживается как одно, когда сознание углубляется настолько, что между мной и Богом больше нет разницы, мы получаем состояние изначального единства. Как только «я» и не‑«я» отделяются друг от друга, естественно, дают о себе знать все другие проявления дуализма. Моменты единства, будь оно эмоциональным и интеллектуальным, эстетическим или моральным, напоминают нам об этом единении и сообщают «меланхолию нашему дню».

В заключение следует глубоко осознать, что истину невозможно получить простым сложением противоположностей, My – одна половина вселенной, У – другая ее половина, но вместе эти половины составляют не целое, а нечто намного меньшее. Имеет ли собака природу Будды? Собака – это My, природа Будды – это My, не‑собака – это My, природа Дьявола – это My. Все вокруг – My!

 

Случай II. ХЯКУДЗЁ И ЛИСИЦА

 

 

Действующие лица

Когда Хякудзё был монахом, его звали Экай. Он родился в 720 году и умер в 814. Он стал священником в ранней молодости и большую часть жизни провел как унсуй.[52] Хякудзё получил просветление с легкой руки Басо (легкой ли?). Об этом говорится в случае LIII Хэкиганроку .

 

Басо прогуливался в сопровождении Хякудзё. Они увидели диких уток, пролетающих над ними, и Басо сказал:

– Что это?

– Дикие утки, – ответил Хякудзё.

– Куда они направляются?

– Они улетают прочь, – ответил Хякудзё. Басо схватил Хякудзё за нос и потянул так сильно, что тот закричал от боли.

– Разве они улетают?! – спросил Басо.

 

Если мы решим, что для Хякудзё это был всего лишь невинный разговор, в ходе которого Басо ни с того ни с сего схватил его за нос, история становится бессмысленной и просветление Хякудзё непонятным. Когда Басо задает вопрос: «Куда они направляются?», он тем самым дает на него свой дзэнский ответ: «Они просто летят. Они не летят куда‑то. Они просто летят». Когда Хякудзё отвечает на него, он совершает ошибку, но лишь понимающий дзэн может видеть это. Хякудзё, в некотором смысле, ходил вокруг озера и детально описывал его, но только когда Басо толкнул его в воду, он узнал, какое озеро на самом деле. Эта история имеет продолжение, и оно приводится в комментарии:

 

На следующий день Басо поднялся на кафедру, и монахи едва успели собраться, как Хякудзё вышел наперед и свернул подстилку, на которую мастер становился во время молитвы. Басо сразу же спустился с кафедры и вернулся в свою комнату.

– Что ты хочешь сказать тем, что свернул подстилку, когда я вошел в зал и даже еще не начал говорить? – спросил Басо.

– Вчера вы потянули меня за нос, и мне было очень больно, – ответил Хякудзё.

– А где вчера бродили твои мысли? – снова спросил Басо.

– Мой нос уже не болит сегодня, – последовал ответ Хякудзё.

 

Хякудзё не желает сказать, что теперь его нос стал неуязвим – далеко не так! Он не пытается сформулировать истинное утверждение, равно как и не уходит от ответа. Он просто говорит: «Мой нос уже не болит сегодня», и, когда он говорит об этом, его слова – это «все, что мы говорим в этом мире, и все, что нам нужно говорить».[53] Это ответ на вопрос Пилата: «Что есть истина?» Ответ звучит так: «Мой нос уже не болит сегодня».

Продолжим жизнеописание Хякудзё. Он и дальше обучался у Басо, и однажды тот оглушил его своим криком «Катц!», после которого Хякудзё ничего не видел и не слышал в течение трех дней. Впоследствии Басо поселился в монастыре Дайти, который расположен на горе Дайю, и вокруг него собралось много учеников. Это была величественная гора, ее склоны изобиловали пропастями, ее вершина терялась среди облаков. Поэтому она получила название Хякудзё‑сан, или Гора Тридцатиметрового Столба. От нее и получил свое теперешнее имя герой нашего случая.

Самое известное изречение Хякудзё: «День без работы – день без еды». Оно напоминает нам о заповеди св. Павла: «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь» (2 Фес. 3, 10). Хякудзё даже в преклонном возрасте был настолько верен своему принципу, что, когда монахи спрятали его садовые инструменты, он не стал жаловаться на них, а лишь отказался от еды.

Именно Хякудзё был мастером, который основал собственно дзэнский монастырь. Случилось это через триста лет после прихода Дарумы. Он написал устав для монахов, который вошел в книгу Чистые правила дзэнского монастыря , к сожалению, не дошедшую до нас. Однако жизнь современных японских дзэнских монахов до сих пор отражает основные принципы, заложенные Хякудзё. Здесь стоит отметить, что, когда живешь в японском монастыре, не перестаешь удивляться тому, как все мелочи, вплоть до движения рук и ног монахов, будучи ограниченными и подчиненными распорядку дня, тем не менее отражают совершенство, которого не встретишь в других местах. Самые скептические и придирчивые люди не находят в дзэнском монастыре ничего раздражительного. Все здесь действенно и выразительно. Однако такого можно достичь лишь отказавшись от дзэн, который все же незримо сохранился.

Традиционно считается, что «три великих мастера» – это Хякудзё, Дзёсю, Нансэн, но я считаю, что Уммон был выше этих трех. Снова мы встречаем Хякудзё в случае XL Мумонкана и в нескольких случаях Хэкиганроку . Как духовный сын Басо, отец Исана и Обаку и дедушка Риндзая, он занимает одно из самых важных мест в дзэнской истории.

Монашеское имя Обаку было Киун. Он создал секту, которая носит его имя. Эта секта прибыла в Японию в последнюю очередь,[54] где она теперь является самой малой и наименее влиятельной из трех дзэнских сект: Риндзай, Сото и Обаку. Дата рождения Обаку неизвестна, но умер он в 850 году. Он стал священником в храме Кэнпукудзи, впоследствии получившем имя Манпукудзи. Этот храм расположен на горе Обаку‑сан.

Впоследствии Обаку отправился в храм Дайандзи возле горы Сюхо и назвал ее Обаку‑сан в знак уважения к своему предыдущему месту жительства. Отсюда происходит имя, под которым он известен в настоящее время.

 

Обаку обратился к собравшимся монахам: – Все вы, без исключения, питаетесь отходами от изготовления вина. Сколько бы паломничеств вы ни совершили, сколько бы книг вы ни прочли, скажите мне, где вы сейчас? И еще, знаете ли вы, что во всем Китае нет ни одного мастера дзэн?

В это время один монах вышел наперед и спросил:

– А что вы скажете о тех, кто в разных частях Китая обучает монахов и ведет их к истине?

– Я не говорю, что нет дзэн, я говорю, что нет учителей, – ответил Обаку.

 

Когда мы знаем, что такое дзэн, мы видим его везде (а что присутствует везде, того нет нигде). Как мы можем показать его, если он в самом указывающем пальце?

Еще один короткий случай есть продолжение истории о том, как Хякудзё получил просветление у Басо, а также о том, как он три дня ходил, оглушенный криком последнего:

 

Впоследствии, когда Обаку пришел, чтобы получить наставление, ему рассказали историю о Хякудзё. Выслушав ее, он показал язык.

 

Эта независимость, не имеющая ничего общего с тщеславием и презрением, проявилась также в следующем эпизоде:

 

Когда Обаку впервые пришел повидаться с Хякудзё, тот спросил у него:

– Откуда ты пришел с таким величественным видом?

– С таким величественным видом я пришел из Рэйтю, – ответил Обаку.

– Зачем ты пришел? – спросил Хякудзё.

– Просто так, – ответил Обаку. Хякудзё отдал должное глубине постижения Обаку.

 

То же самое мы видим в отношениях Обаку и его духовного сына и наследника Риндзая, который, достигнув просветления от ударов Обаку, воскликнул: «Теперь‑то я понимаю, что в буддизме Обаку нет ничего особенного!»

Есть еще один интересный случай из Изречений Риндзая . Этот случай выявляет жесткость, непосредственность и практичность, которые до сих пор присущи дзэнской школе Риндзай.

 

Однажды, когда монахи должны были работать на улице, Обаку вышел во двор в сопровождении Риндзая. Оглянувшись, Обаку увидел, что Риндзай стоит с пустыми руками.

– Где твоя мотыга? – спросил Обаку.

– Кто‑то взял ее! – ответил Риндзай.

– Подойди сюда. Я хочу поговорить с тобой. Риндзай подошел. Обаку поднял свою мотыгу и сказал:

– Вот, смотри! Ни одно существо в поднебесной не может взять ее в руки и поднять ее так!

Риндзай выхватил мотыгу у него из рук и поднял ее над головой со словами:

– Почему уке я держу ее сейчас в руках?

– Сегодня один мой знакомый потрудился на славу, – сказал Обаку и вернулся в храм.

 

Проанализируем эту историю. Представим, что она произошла с кем‑то наподобие епископа Беркли. Если бы у него спросили: «Где ваша мотыга?», он в своих философских рассуждениях был бы недалек от Риндзая и Обаку. Что есть мотыга? Что есть «я»? Что значит, что у меня есть мотыга? Что значит, что у меня ее нет? Имею ли я мотыгу или она имеет меня? Можно ли одновременно держать мотыгу и не держать ее? Но ведь именно этому Обаку не учит Риндзая. Преподавать дзэн означает не‑преподавать, возвращать целостное, устойчивое видение жизни. Ответ не должен быть отличным от вопроса. Никаких отговорок, нападок, отстаивания мнений, толкований. Поступки должны физически и духовно составлять часть Единого Действия. Именно так поступил Риндзай, когда получил одобрение Обаку.

 

СЛУЧАЙ

 

Всякий раз, когда Хякудзё читал проповедь, вместе с монахами ее слушал какой‑то старик. Когда монахи выходили из зала, старик выходил вместе с ними, но однажды он остался, и Хякудзё спросил у него:

– Кто ты такой?

– Я не человек, – ответил старик. – В далеком прошлом, во времена Будды Касё,[55] я был главным монахом в этих местах. Как‑то монах спросил у меня, может ли просветленный человек подвергнуться воздействию причины и следствия, и я ответил, что не может. За эти свои слова я должен был перерождаться в шкуре лисицы в течение пятисот жизней. Прошу вас, сказав свое мудрое слово, освободите меня от этих перерождений.

Старик помолчал некоторое время, а затем спросил у

Хякудзё:

– Может ли просветленный человек подвергнуться воздействию причины и следствия?

– Никто не может уйти от закона причины и следствия, – ответил Хякудзё.

Старик сразу же достиг просветления и, поклонившись, сказал:

– Теперь я освободился от перерождений в шкуре лисицы, и вы найдете мое тело по другую сторону горы. У меня к вам последняя просьба. Пожалуйста, похороните меня как монаха.

Хякудзё попросил кармадану , или дьякона, ударить в бяку [56] и сообщил монахам, что после полуденной трапезы[57] будет похоронная служба по покойному монаху. Монахи очень удивились, потому что все пребывали в добром здравии, и никого не было в лазарете.[58] Они не могли понять, чем вызвано это распоряжение мастера. После трапезы Хякудзё провел их к основанию горы и посохом указал на тело лисицы, которое затем было предано огню.

Вечером Хякудзё поднялся на кафедру и рассказал монахам всю историю. Тогда Обаку спросил:

– Вы говорите, что старик ошибся в своем ответе и вынужден был провести пятьсот воплощений в шкуре лисицы. Но предположим, что он не допустил этой ошибки, что бы с ним случилось?

– Подойди ко мне, – велел Хякудзё, – и я скажу тебе! Обаку подошел к нему и наставил ухо. Хякудзё всплеснул в ладоши и воскликнул:

– Я думал, только у варвара рыжая борода, а оказывается есть еще один человек с рыжей бородой!

 

Учение буддизма хинаяны о карме изложить очень трудно. Судзуки пишет:

 

Принимая во внимание все имеющиеся факты, следует признать, что учение о кармической продолжаемости, особенно когда приходится описыватъ его проявления в реальной жизни, становится очень сложным. Кроме того, нет уверенности в том, что оно полностью оправдано с теоретической точки зрения.[59]

 

Однако с позиции буддизма махаяны акцент переносится на другую часть проблемы, а именно на то, как мы можем быть кармически обусловлены и в то же время свободны, как мы можем, не прекращая жить, выйти из сферы действия этого закона. В самом конце Песни о пути к просветлению Ёка Дайси[60] говорит:

 

Когда мы глубоко постигаем [что формы вещей не являются их реальностью], кармические препятствия воистину пусты. Если мы не постигли этого, мы продолжаем выплачивать наши долги [то есть по‑прежнему ограничены обстоятельствами и должны подчиняться им].

 

Сравните это высказывание Ёка Дайси со словами мистера Уэллера – старшего в романе Бумаги Пиквика , в которых он говорит о том, что смерть необходима владельцам похоронных бюро. Это еще одна иллюстрация учения Эмерсона о воздаянии. Кроме того, в начале Песни о просветлении есть следующие строки:

Когда истина постигнута, люди и вещи не кажутся разделенными,

И в это самое мгновение наша Адская Карма[61] исчезает.

Като цитирует вопрос, который Губу задал своему учителю Тёса Кэйсину[62] по прочтении слов Ёка Дайси. Губу спросил: «Если после просветления кармические препятствия становятся пустыми, почему Арьясимха[63] и Второй патриарх[64] должны были искупать свои кармические долги?» Другими словами, если, достигая окончательного просветления, человек выходит из сферы действия закона причины и следствия, как может этот человек продолжать страдать от результатов своих поступков в прошлой жизни?

В девятой главе Евангелия от Иоанна мы встречаем очень похожий вопрос, заданный самому Христу:

 

И, проходя, увидел человека, слепого от рождения. Ученики Его спросили у Него: Равви! кто согрешил, он или родители его, что родился слепым?

 

Этот отрывок интересен, поскольку мы видим, что евреи вообще и ученики Христа в частности были не так далеки от современных им религиозных воззрений, как принято считать. Кроме того, в Апокрифах (Мудрость Соломона , 8, 20) имеем: «Скажу вам, что, будучи праведным, я вошел в незапятнанное тело». Христос дает дзэнский, а не ортодоксально буддистский ответ:

 

Не согрешил ни он, ни родители его, но это для – того, чтобы на нем явились дела Божий.

 

А вот как Тёса отвечает своему ученику:

 

Существование во времени не подлинно;

Разрушение во времени не есть МУ .

Нирвана и выплата кармических долгов –

Это одно и то же.

 

Тёса, подобно Христу, призывает людей покинуть относительный, объяснительный, временной мир причины и следствия и войти в мир Святого Духа, в мир My . Это не означает, что мы должны перейти из этого мира в следующий, идеальный, совершенный мир. Сам Христос говорит: «Неужели Мне не пить чаши, которую дал Мне Отец?» (Ин. 18, 11). Эта чаша есть чаша Кармы. Все определяется нашей готовностью пить из нее. Если мы пьем из нее как из чаши, данной нам Отцом, мы пьем воду вечной жизни.

Об ответе Тёса другой мастер, Догэн,[65] говорит, что это не ответ. О каком ответе не скажешь так? Все вокруг – My! My! My ! Слава Божия! Слава Божия! И ничего больше.

Теперь мы можем перейти к собственно истории. Совершенно очевидно, что в ней описана маленькая драма, разыгранная Хякудзё в назидание монахам. Скорее всего, случилось следующее. Однажды утром во время прогулки Хякудзё обнаружил под камнем мертвую лисицу. В этот период проповеди Хякудзё посещал какой‑то старик, который в этот самый день остался после проповеди и начал задавать вопросы о природе кармы. В конце концов он спросил:

– Не являются ли причина и следствие также пустыми?

На что Хякудзё ответил:

– Никто не может уйти от закона причины и следствия.[66]

Старик достиг просветления. После чего Хякудзё связал прежнее, непросветленное его состояние с безжизненным телом лисицы, которую он видел утром у подножья горы, и решил разыграть перед монахами небольшую сценку. Как всякий хороший учитель, Хякудзё знал о важности участия класса в учебном процессе и о ценности наглядных пособий. Поэтому он распорядился провести похороны по всем правилам. Монахи были очень удивлены, когда увидели, что лисицу хоронят с обрядами и распеванием сутр, как монаха. Когда их возбуждение, подогреваемое нелепыми догадками, достигло апогея, Хякудзё рассказал им изобретенную историю.

Некоторый человек, сказал он, рождался и перерождался в шкуре лисицы в течение тысяч лет, потому что, будучи в прошлом главным монахом этого самого монастыря, он однажды имел неосторожность сказать монахам, что просветление освобождает от закона кармы. Какого же мнения должен был придерживаться этот человек? Следовало ли ему сказать, что просветленный все еще подвержен действию кармы, что он не освободился из круга рождений и смертей? Об этом старик спросил у Хякудзё. Хякудзё ответил, что закона кармы невозможно избежать. Старик сразу же достиг просветления, и его лисье тело стало ненужным. Это тело нашли возле монастыря и похоронили со всеми почестями.

Такова была история, рассказанная Хякудзё. Однако в ней, как и было задумано, присутствовало вопиющее противоречие. Предположим, что просветленный человек не освобождается от кармы. Тогда он обязательно должен перевоплощаться в той или иной сфере жизни. Но старик перерождался в шкуре лисицы не потому, что это неизбежно, а потому что сказал, что просветленный освобождается от кармы. Здесь мы видим логическое противоречие, замкнутый круг, вечный шах (как в шахматах), и именно на это намекнул Обаку.

Более того, когда Хякудзё дал правильный ответ, старик освободился от закона причины и следствия. Но разве сам он не сказал об этом за пятьсот лисьих жизней до этого? Разве он не сказал, что просветленный освобождается от причины и следствия? Голова идет кругом от этих циклических рассуждений.

Хякудзё боялся, что Обаку увязнет в круговороте мыслей. Он подозвал Обаку к себе и собирался уже было влепить ему затрещину, чтобы разрубить этот гордиев узел, но сам получил хороший удар по голове. Обрадовавшись, Хякудзё воскликнул: «Только что ты понял то, на что у Дарумы ушло девять лет созерцания стены!»

 

КОММЕНТАРИЙ

 

«Не подвержен закону причины и следствия» – как же тогда он попал в шкуру лисицы? «Никто не может уйти от закона причины и следствия» – как же тогда можно освободиться от шкуры лисицы? Если ты видишь это глазом Будды, ты понимаешь, как старика угораздило стать лисицей на пятьсот жизней.

 

Следует отметить, что, как и все другие толкования, этот комментарий не объясняет случая. Поэтому, когда роси[67] читает проповедь об одном из случаев Мумонкана или Хэкиганроку , он ничего не объясняет, а лишь говорит не по теме или поступает, как Мумон в данном случае, – задает вопросы, не собираясь отвечать на них. Он задает вопросы не потому, что не знает ответов, и не потому, что ожидает ответа слушателей (любой ответ будет ошибочным), а потому, что, как уже говорилось, вопрос безграничен, тогда как любой ответ на него ограничен. Если вы ограничиваете себя одним из утверждений «не подвержен» или «не может уйти» (которые в одинаковой мере справедливы) – вас ждет пятьсот перерождений в шкуре лисицы! Сяку Соэн говорит, что ошибка старика была не в том, что он сказал, а в том, как он это сказал.

Когда старик сказал «Он не подвержен действию кармы», он ошибся. Но «Он подвержен действию кармы» также неверно. «Он подвержен и не подвержен действию кармы» – верно, но безжизненно. А вот пример живого ответа, данного Исаком:

В одно время Исак был поваром. Аскет Сиба заговорил о случае с лисицей и спросил, что Исаи думает по этому поводу. Исаи дернул дверь три раза.

– Очень грубо! – сказал Сиба.

– Истину буддизма не найти в обсуждении абстрактных принципов, – ответил Исан.

 

СТИХОТВОРЕНИЕ

 

Не подвержен, не затемнен –

Две стороны, одна игральная кость.

Не затемнен, не подвержен –

Неправильно! Все неправильно!

 

Хотя первые и последние две строки почти противоположны по смыслу, их глубинный смысл, их живой смысл неотделим от самого Факта. Он один и тот же, подобно тому как кость одна и та же, хотя на разных ее сторонах написаны числа от единицы до шести. Но если вы думаете, что эти рассуждения что‑то объяснили, «Неправильно! Все неправильно!». Мы можем также увидеть более глубокий смысл высказывания «Все неправильно!». Все вещи неправильны, ошибочны, потому что они подобны «женской логике», которая не допускает перехода от частного к общему, применение глобального закона прогресса или эволюции. Напротив, вещи таковы, каковы они есть в силу своей природы, которая является Природой всех вещей.

Поэтому можно говорить, что все божественно, материально, духовно, осмысленно или бессмысленно – слова не играют роли. Но безопаснее говорить, как Шекспир: «Готовность – это все!», или как Мильтон: «Везде порок!», ведь если мы отрицаем атрибуты Бога, не менее важно отрицать атрибуты безошибочности наших суждений.

Кроме варианта, приведенного в переводе, есть еще одно толкование второй строки стихотворения. У китайцев есть пословица: «Два показания костей не в счет, если они одинаковы». Это значит, что нет ни приобретения, ни потери; результат не имеет значения; «не подвержен закону кармы» – то же самое, что и «не может уйти от нее». Чтобы проиллюстрировать это «любовное безразличие творца», Като цитирует Седока :

 

С тех пор как я постиг,

что не связан жизнью и смертью,

Я иду – и пребываю в дзэн;

Я сижу – и пребываю в дзэн;

В разговоре и безмолвии,

в движении и покое Суть не движется;

Копья и мечи обрушиваются на меня,

но Суть не тревожится;

Яды воздействуют на мое тело,

но Суть не изменяется.

 

То, что здесь названо Сутью, буквально означает «тело без формы». Это то же самое, что суть, первозданное, великая квинтэссенция, фундаментальная неизменная природа вещей, вселенская субстанция. Здесь уместно вспомнить вторую главу Пробуждения веры в Махаяне :

 

Существует три аспекта Таковости. Если ты спросишь, каковы они, я отвечу: первое – величие квинтэссенции; второе – все вещи суть квинтэссенция; и третье – все вещи едины по своей природе, не прибывают и не убывают.

 

Приведенная выше цитата из Ёка Дайси дает нам понять, какую позицию мы должны занимать в отношении кармы. На самом деле мы ограничены кармой точно так же, как обычный человек ограничен скалой или автомобилем, который не заводится. Скульптор – мастер камня, а механик – мастер автомобиля, поскольку они по своей воле могут находиться в согласии со своей стихией. Каждый из этих мастеров в совершенстве знает законы своей сферы. По аналогии можно сказать, что духовное состояние просветленного – настолько полное осознание кармы, что не остается больше ни свободы, ни ограничений.

Когда мы осознаем «величие квинтэссенции», истока нашего естества, которое сопредельно с первоосновой всего сущего, проблема кармы решается – хотя мы и не выходим за пределы сферы ее воздействия. В этом отношении дзэн отличается от христианского мистицизма, но согласуется со словами Христа: «Чтобы явилась слава Божия». И, кроме того, проблема, не разрешимая на мыслительном уровне, решается в обыденной жизни, самой этой жизнью. Утверждая, что мы выше кармы, мы совершаем ошибку (в тот момент, когда говорим это); утверждая, что подвержены карме, мы добровольно становимся роботами и отрицаем наши глубинные духовные переживания. Если же мы утверждаем, что мы выше кармы и в то же время подвержены ей, мы лжем. Любые утверждения – это лишь листья и ветви знания, а не его Корень.

 

Случай III. ГУТЭЙ ОТСЕКАЕТ ПАЛЕЦ

 

 

Действующие лица

Имя Гутэй вначале было прозвищем, данным его владельцу за то, что он любил повторять дхарани Саптакоти‑буддамантр .[68] В данном случае гутэй является японским прочтением китайского перевода слова коти. В исторических текстах не приводятся даты рождения и смерти Гутэя, но известно, что он был духовным сыном Тэнрю из линии передачи Басо (ум. 788; случаи XXX, XXXIII) через Дайбая. Отсюда можно сделать вывод, что Гутэй был современником Обаку (из предыдущего случая) и Риндзая (ум. 867). Иноуэ утверждает, что события настоящего случая имели место между 345 годом, когда более 260 000 монахов были насильно возвращены к мирской жизни, и 847 годом, когда началось буддистское возрождение.

О Тэнрю известно очень мало. И все же один мондо интересен.

 

– Как нам освободиться от Трех Миров?[69] – спросил монах.

– В это самое мгновение – где ты? – спросил Тэнрю.

 

 

СЛУЧАЙ

 

Какой бы вопрос о дзэн ему ни задавали, Гутэй просто показывал палец. Однажды у него был прислужник, которого посетитель спросил:

– Что главное в учении Мастера?

Мальчик показал ему палец. Увидев это, Гутэй отсек ему палец ножом. Когда мальчик, крича от боли, бросился вон из комнаты, Гутэй окликнул его. Когда мальчик повернул голову, Гутэй показал ему палец. Мальчик внезапно достиг просветления.

Перед смертью Гутэй сказал собравшимся монахам:

– Я получил свой дзэн одного пальца от Тэнрю. Я пользовался им всю жизнь, но он так и не исчерпался.

Промолвив эти слова, Гутэй упокоился навеки.

 

Известно несколько вариантов этой истории. В том, который выбран Мумоном, средняя часть сильно сокращена. В самом полном из них встреча Гутэя и мальчика описывается так:

 

Однажды Гутэй, спрятав нож в рукав, спросил мальчика:

– Я слышал, ты понимаешь смысл буддизма. Это правда?

– Да, это правда, – ответил мальчик.

– Что же такое Будда? – спросил Гутэй. Мальчик показал ему палец. Гутэй отсек его ножом.

Когда мальчик с криком бросился прочь, Гутэй позвал его. Мальчик повернул голову, и Гутэй спросил:

– Что же такое Будда?

Мальчик поднял руку [чтобы показать палец], но увидел, что пальца нет, и был внезапно просветлен.

 

Мальчик из этого случая – это молодой послушник, который поступил в монастырь, чтобы воспевать сутры, но не стал еще буддистским священником. Возраст послушника был обычно между 12 и 16 годами. Большинство комментаторов делают его простым подражателем мастера и уподобляют его монахам, которые претендуют на понимание дзэн, но на самом деле ничего не понимают. Такой подход портит историю, но не изменяет коан как таковой. Понятно, что мальчик уже обладал некоторым пониманием дзэн одного пальца своего мастера, потому что, когда его снова спросили, что такое Будда, он тут же попытался показать палец. Вы можете сказать: «Но это же была всего лишь сила привычки ]», на что я отвечу: «Да, это же была сила привычки!»

Считается, что первобытные люди общались на языке знаков. Действие‑ответ Гутэя относится к такому языку. Несомненно, что именно это в дзэн называется «возвращением к истоку». То, что мы делаем; то, как мы говорим; то, как мы едим; дрожание наших ресниц – все являет этот исток. Действия говорят громче, чем слова. Чжуан‑цзы придал идее о бесконечном смысле мелочей космическое величие. Эмерсон говорит:

 

Нет ни малого, ни великого;

Есть лишь душа, что порождает все.

 

Как может палец, скорее всего, не самый чистый, углубить наше постижение? Как могут полевые лилии и птицы небесные проявить подлинную природу вещей?

У Чжуан‑цзы есть очень сложный и неоднозначно трактуемый пассаж, в котором говорится о пальце.

Это может быть совпадением, но философия этого отрывка в какой‑то мере объясняет поведение Гутэя.

 

Вместо того чтобы использовать палец для объяснения, почему палец [другого человека] не является пальцем, лучше использовать не‑палец, чтобы объяснить, что не является пальцем. Объяснять, что такое лошадь, на примере лошади не так хорошо, как объяснять, что не есть лошадь, на примере не‑лошади. Все Небо и Земля – это только палец. Все вещи этого мира – это только лошадь.

 

Смысл этих слов в том, что не нужно использовать палец или лошадь как фиксированное понятие, как имя для обозначения явных различий между вещами. Нужно помнить, что подлинный палец – это непалец, поскольку в Реальности он неотделим от других вещей; и что слово «палец», будучи полезным для практических нужд, никак не отражает эту особенность Реальности. Как «Я и Отец – одно» (Ин. 10, 30), так же я и мой палец – одно; мой палец – это палец Бога. Не в том смысле, что Бог использует мой палец, или что мой палец является частью Тела Господнего, – лучше будет сказать, что мой палец есть сам Бог, весь без остатка. В этом смысл высказывания: «Когда Тэнрю поднял палец, Гутэй постиг, что палец является не‑пальце‑подобным Богом без атрибутов, потому что все атрибуты и противоречия относятся к Нему и к нему». Христос указал на полевые цветы, и с тех пор люди говорят, что он имел в виду красоту цветов. Если бы Гутэй сказал: «Небо и Земля – один палец», его бы тоже как‑нибудь истолковали и тем самым не поняли. Умозрительное понимание по своей природе частично, но несет в себе иллюзию полноты.

Безмолвное показывание пальца нельзя понять неправильно, потому что его вообще нельзя понять.

Его можно не замечать, ему можно удивляться, над ним можно смеяться, но его невозможно объяснить. Предсмертные слова Гутэя исполнены глубокого смысла. «Я пользовался им всю жизнь, но он так и не исчерпался». Истинное всегда ново.

Проснувшись, поднявшись, мы знаем,

Что нова каждый день любовь.

Солнце ново каждое утро, подобно пальцу Гутэя, подобно Нэмбуцу , подобно сонатам Баха для скрипки соло.

 

КОММЕНТАРИЙ

 

Источник просветления Гутэя и мальчика совсем не в пальце. Если ты понимаешь это, Тэнрю, Гутэй, мальчик и ты – все вы жаритесь на одном вертеле.

 

Мумон высказался здесь очень категорично, предостерегая нас против излишней увлеченности вопросами о том, что такое Реальность, что такое палец. Ему можно возразить, что едва ли найдется много тех, кто решит, что подлинный смысл жизни содержится в кончике пальца. Но в то же время сколько миллионов буддистов и христиан полагают, что подлинный смысл жизни умещается между обложками книги! Христос тоже предостерегает нас: «Исследуйте Писания, ибо вы думаете чрез них иметь жизнь вечную; а они свидетельствуют о Мне» (Ин. 5, 39). Но Христос также говорит нам: «Придите ко Мне…» Этот «Я» и есть палец Гутэя, в привязанности к которому Мумон усматривает опасность. «Если встретишь Будду на дороге, убей его!»

Смысл слова «это» из комментария Мумона критик Иноуэ видит в том, что дзэн есть палец. Если ему верить, второе предложение означает, что наше непонимание нанижет трех героев и нас вместе с ними на один вертел, превратив нас в единую массу заблуждений.

 

СТИХОТВОРЕНИЕ

 

Гутэй разыграл старого Тэнрю

[Или Гутэй и Тэнрю разыграли всех];

Острое лезвие поранило мальчика.

Горный Дух поднял руку,

и вот без малейших усилий

Тысячи гор расступились,

и на их месте стали Касан и Сюё.

 

Некоторые авторы считают, что комментарий и стихотворение Мумона есть его критика в адрес Гутэя. Эти авторы ссылаются на то, что мальчик подражал Гутэю точно так же, как Гутэй – дзэнскому мастеру Тэнрю. Кроме того, они говорят, что отсечение пальца было неуместным и садистским поступком, который не понравился Мумону, и тот противопоставил его легкому действию всесильного Горного Духа, который, согласно китайским легендам, прикосновением руки раздвигал горы, позволяя водам Желтой Реки течь между ними.

Такая интерпретация объясняется тщедушием комментаторов, которые не могут проглотить факт нанесения мальчику телесных увечий. Но почему бы не рассматривать этот эпизод как практическую иллюстрацию слов Христа: «Если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось прочь от себя» (Мф. 5, 29). Можно возразить, что есть большая разница между отсечением собственного пальца и пальца другого человека. Это верно, и Гутэй должен был иметь великую уверенность в себе – фактически намного большую, чем все хирурги, которые с готовностью четвертуют людей в надежде, что это им поможет.

Тем не менее когда Мумон говорит, что Гутэй разыграл Тэнрю, это может означать, что первый злоупотреблял дзэном одного пальца последнего. Ясно, что сравнение с Горным Духом не в пользу Гутэя.

Возникает вопрос: Гутэй показывает палец всем посетителям при любых условиях; не противоречит ли он тем самым дзэнской практике и христианскому принципу «для всех я сделался всем» (1 Кор. 9, 22), а также конфуцианскому афоризму «благородный муж не похож на обычных людей»?

Очень важно понять, что любое действие может быть правильным при любых обстоятельствах, откуда следует, что одно и то же действие может быть правильно при разных обстоятельствах. Смысл слова «может» в данном случае в том, как человек действует. Это не значит, что каждый раз действовать следует по‑иному; суть не в этом. Если одно и то же действие выполняется одним и тем же образом, в этом нет ничего плохого. Все зависит от того, каким образом выполняется действие? Не подражаем ли мы Гутэю? Именно против этого нас предостерегает Мумон – против неразборчивого подражания, против любого подражания.

 

---

Дата добавления: 2019-09-08; просмотров: 153; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!