Июня 1948 года на будущем комбинате «Маяк» запустили первый в России промышленный уран-графитовый реактор А-1
Для того чтобы 29 августа 1949 года на полигоне под Семипалатинском взорвалась первая советская атомная бомба, понадобилось семь лет титанических усилий всей страны. Формальный старт работам над новым оружием дало постановление Государственного комитета обороны от 28 сентября 1942 года «Об организации работ по урану». А важнейшим этапом на пути к событиям августа 1949-го стали строительство и пуск первого в России комбината по производству плутония-239 — именно этот материал выбрали в качестве начинки для первой советской атомной бомбы в силу простоты, быстроты и дешевизны его получения. А основной производственной мощностью по производству этой начинки стал промышленный уран-графитовый реактор А-1. Физический пуск этого реактора, который стал первым не только в Советском Союзе, но и во всей Европе и Азии, состоялся 8 июня 1948 года. А через 11 дней реактор, получивший у работников завода № 817 — будущего ПО «Маяк» — ласковое прозвище «Аннушка», вышел на проектную мощность в 100 МВт. Началом работ по обогащению урана и получению оружейного плутония можно, пожалуй, считать ещё одно постановление Госкомитета обороны, вышедшее 8 декабря 1944 года и называвшееся «О мероприятиях по обеспечению развития добычи и переработки урановых руд». Следующим шагом к созданию завода № 817 стал выбор площадки под строительство как производственных площадей, так и жилого городка. Ведь все прекрасно понимали, что в вопросе создания атомного оружия важнейшим элементом является система соблюдения секретности. А её невозможно было бы обеспечить, если не создавать закрытые промышленно-жилые комбинаты — прообразы будущих закрытых административно-территориальных образований (ЗАТО). В октябре 1945 года на рассмотрение комиссии Первого главного управления Совета министров СССР, которое было главным руководящим органом советского атомного проекта, вынесли три варианта места размещения будущего плутониевого комбината. Все они располагались в Челябинской области, что обеспечивало не только соблюдение секретности, но и труднодостижимость будущего важнейшего атомного объекта для ударов потенциального противника. Чтобы сохранить будущий комбинат в секрете, места выбирались на достаточном удалении от больших городов и оживленных транспортных магистралей, но при этом должны были иметь магистральную железную дорогу и мощные источники электроэнергии, существенные водные запасы для охлаждения активной зоны реакторов и места для создания отстойников радиоактивных отходов, не имеющих выхода в бассейны крупных рек. Первым местом была площадка в верховьях реки Уфы, километрах в пяти от её русла, второй — площадка возле озера Чебаркуль, которую предлагал хорошо знавший уральские места физик-экспериментатор Иссак Кикоин, один из ближайших сподвижников Игоря Курчатова. И наконец, третья площадка располагалась неподалеку от первой, в районе озера Кызылташ. Именно её в конечном итоге и выбрала высокая комиссия. Первая оказалась малопригодной для плутониевого комбината, поскольку не имела естественного охладителя — крупного водоёма, и пришлось бы строить водохранилище. А вторая не подошла, поскольку была уже слишком «засвечена» как место размещения оборонных предприятий (в частности, в непосредственной близости от выбранной площадки располагался завод авиапоковок). В ноябре 1945 года на месте будущего плутониевого комбината, под который отвели место на южном берегу озера Кызылташ (жилой массив строителей и будущих работников решили возводить на полуострове на южном берегу озера Иртяш) высадились геологи. Они провели изыскания, которые легли в основу проекта строительства будущего завода № 817. 21 декабря 1945 года окончательный выбор площадки под строительство утвердили постановлением Совета министров, и ещё до конца года там появились первые строители. Фактически возведение комбината началось раньше, чем на первом и в СССР, и во всей Евразии опытном уран-графитовом реакторе Ф-1, располагавшемся в Лаборатории № 2 — будущем московском Институте атомной энергии, — были получены теоретические и практические обоснования наработки оружейного плутония. Ведь этот реактор был пущен 25 декабря 1946 года — то есть ровно годом позже! Впрочем, такая спешка и такая уверенность в том, что требуемые результаты будут непременно получены, были характерны для всего советского атомного проекта в целом. И удивляться этому вряд ли следует: непосредственным куратором проекта и председателем правительственного спецкомитета был нарком Лаврентий Берия, ставший фактическим создателем отечественной атомной промышленности. В состав будущего плутониевого комбината должны были войти три структурных элемента: уран-графитовый реактор на природном уране (в документах он именовался завод «А»), радиохимическое производство по выделению плутония-239 из облученного в реакторе природного урана (завод «Б») и химико-металлургическое производство по получению особо чистого металлического плутония (завод «В»). Сердцем и главным объектом комбината был завод «А», а сердцем завода — первый промышленный уран-графитовый реактор в стране, проектированием которого занимались учёные во главе с будущим академиком Игорем Курчатовым. Именно в таком виде план строительства первых очередей комбината был определён в постановлении Совета министров от 23 августа 1946 года; в нём же впервые появилось наименование будущего производства — «комбинат № 817». К этому времени уже было принято важнейшее и, как показало время, совершенно верное решение по поводу того, какой тип уран-графитового реактора выбрать. По данным разведки, в США пошли по пути строительства реакторов, в которых каналы с урановыми блоками располагались горизонтально. Поначалу, поскольку многие американские наработки в области атомного оружия, полученные с помощью военно-технической разведки, пускали в дело почти без изменений, Курчатов и его сподвижники тоже отдали предпочтение реактору горизонтального типа. Но чем дальше продвигались исследования, тем очевиднее становилось, что гораздо более простым в строительстве и эксплуатации будет реактор вертикального типа. Учёным удалось буквально продавить своё предложение, преодолев существенное сопротивление строителей и военных, настаивавших на следовании американскому примеру, и 10 июля 1946 года соответствующее решение было окончательно утверждено. Сказать, что процесс разработки и утверждения проекта реактора был простым, значило бы сильно погрешить против истины. Вот лишь один из многих эпизодов в истории его создания, который даёт ясное представление о том, каких нервов стоила эта работа. В начале 1946 года Игорь Курчатов и главный технолог реактора Владимир Меркин привезли технический проект в Кремль для утверждения на Научно-техническом совете Первого главного управления. В процессе обсуждения проекта внезапно резкой критике подверглась система управления реактором: она предполагала, что по каждому технологическому каналу ведётся контроль расхода и температуры воды, уровней влажности и радиоактивности воздуха, которым продуваются каналы. Непосредственно курировавший строительство комбината № 817 со стороны Первого главного управления министр Михаил Первухин, уточнив, действительно ли возникает необходимость в оснащении реактора большим количеством контрольно-измерительной аппаратуры, исчисляемой тысячами штук, и получив утвердительный ответ, выступил с резким заявлением. Как вспоминал потом Владимир Меркин, в тот момент слова Первухина прозвучали угрожающе: заявив, что при таких условиях многие приборы придётся разрабатывать заново, а на это нужны годы, он отметил, что представленный проект не может быть реализован в установленные правительством сроки, о чём придётся доложить Лаврентию Берии. Спас положение Игорь Курчатов, заявивший, что без оснащения всеми необходимыми приборами реактор вскоре попросту выйдет из строя, и вот тогда, дескать, действительно будет сорвано выполнение задания правительства в установленные сроки. Только после этого проект получил поддержку, а все необходимые контрольные приборы были разработаны и изготовлены вовремя. Понятно, что после всех подобных треволнений, когда усилиями почти 50 тысяч человек, многие из которых только что были демобилизованы из действующей армии, а другие отправлялись на Урал по партийным и комсомольским путевкам, комбинат был построен, все ожидания его строителей и работников были связаны с пуском реактора «Аннушка». 15 мая 1948 года завод «А» комбината № 817 был введён в действие — это стало прологом к долгожданному событию. И наконец, в половине первого ночи 8 июня 1948 года на реакторной установке завода «А» была осуществлена цепная реакция — произведён физический пуск первого промышленного реактора. А в восемь часов вечера 19 июня первый в Советском Союзе промышленный ядерный реактор для наработки оружейного плутония вышел на проектную мощность. Дальнейшие события развивались, можно сказать, стремительно. Через полгода, 22 декабря 1948 года, первую партию облученного материала с завода «А» комбината № 817 передали на радиохимический завод «Б». Здесь наработанный в реакторе плутоний отделяли от урана и радиоактивных продуктов деления, получая в результате концентрат плутония, состоящий в основном из фторидов плутония и лантана. Первую партию такого концентрата на заводе «Б» получили в феврале 1949 года и передали на завод «В», который отвечал за получение высокочистого металлического плутония и производство изделий из него. С этой работой завод «В» справился в августе 1949 года: изготовленные здесь детали из высокочистого металлического плутония 28 августа доставили в Семипалатинск, в мастерскую окончательной сборки. А меньше чем через полсуток первая советская атомная бомба была взорвана — и это был своего рода салют в честь всех, кто имел отношение к её созданию, в том числе и в честь конструкторов, строителей и работников комбината № 817, который только через 19 лет, 1 января 1967 года, стал называться комбинатом «Маяк»…
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Южный Урал и товарищ Берия
15 июня 2017 17:16
источник: Владимир КОРОВИН, ветеран ФГУП «ПО «Маяк»
Город начинался со строительства двух главных на то время проспектов — Сталина и Берия.
Имя Сталина на плакатах обычно соседствовало или соединялось дефисом с именем Ленина. А на броне советских танков писалось рядом со словом Родина.
Со временем проспекты переименовали. О Сталине до сих пор пишут книги, снимают фильмы. Имя Берии было вычеркнуто из официальной истории города. И только в архивах комбината на секретных чертежах ещё можно встретить литеры ЛБ, означающие то, что эти чертежи проверены и подписаны Лаврентием Берия — руководителем атомного проекта, внедрение которого в жизнь обеспечило Красной Армии обладание атомным оружием. А по сути дела — решило судьбу страны. Научным руководителем проекта (заместителем Берии по науке) был Игорь Курчатов.
Именно эти люди взвалили на свои плечи основную тяжесть ответственности за выполнение государственного задания, или, как тогда говорили, задания партии и правительства, отлично сознавая, что им грозит в случае неудачи. Особенно остро должен был чувствовать эту ответственность Берия, памятуя о судьбе двух своих предшественников по Наркомату внутренних дел (Ежова и Ягоды).
Понятно, что кандидат на должность руководителя атомного проекта априори обязан был обладать определёнными (даже выдающимися) качествами и положительно проявить себя при решении хотя бы одной задачи, аналогичной по сложности атомному проекту.
А самой грандиозной из решённых большевиками задач была эвакуация промышленности из западных районов страны в восточные. До сих пор никто толком не может объяснить, кто руководил этой стратегической, не имеющей аналогии в мировой практике операцией.
И тот факт, что в полной боевой готовности утром 22 июня 1941 года оказались только пограничники и дивизии НКВД — войска непосредственно подчинённые Берии — говорит о том, что в то время в стране кроме Берии и его ведомства не существовало ни личности, ни института, способных решать задачи аналогичного масштаба. К тому же, Лаврентий Павлович с отличием закончил техникум, а это было серьёзным образованием для страны, в которой половина населения была безграмотна. А в Красной Армии 10 классов приходилось едва ли не на всех её вместе взятых маршалов. Жесточайшие войны, эмиграция и репрессии существенно понизили интеллектуальный потенциал страны.
Тем не менее была каким-то образом сохранена, развита и вышколена прекрасная плеяда учёных и с выбором научного руководителя проекта особых проблем не было. В определённой мере Курчатова могли бы заменить Нобелевские лауреаты Капица, Ландау и совсем засекреченные Харитон, Сахаров, Келдыш и другие, ещё не проявившие себя специалисты.
Причины отсутствия дефицита научных кадров заключались в том, что учёные (точнее, люди, занимающиеся наукой) богатыми людьми не были, у них нечем было поживиться. Увлечённые наукой, они мало интересовались политикой и не составляли конкуренции тем, кто рвался к власти или держался за неё. Поэтому их незачем было репрессировать.
Но главной причиной было то, что новый общественный строй при всех своих недостатках обладал и серьёзными достоинствами. Именно в те годы наше образование становилось лучшим в мире.
Для учёбы тогда были серьёзные стимулы. В промышленности зарплата специалистов раза в полтора превышала зарплату рабочих. Молодёжь стремилась в города, а выехать из непаспортизированной сельской местности можно было, только поступив учиться куда-нибудь, хотя бы в техническое училище. Небогатое государство тратило на образование огромные средства. И небезрезультатно.
Подобрать же людей на высшие руководящие должности было сложнее.
Хотя правительственные учреждения уже не кишели выходцами из рядов профессиональных революционеров, которые ничего делать, кроме революций, не умели. Имея колоссальный опыт подпольной борьбы, они быстро освоили приёмы борьбы подковёрной. Утверждая, что «кадры решают всё», Сталин не особенно преуспел в их подборе. Например, его маршалы сдавали в плен своих солдат сотнями тысяч.
А вот с назначением Берии на должность руководителя атомного проекта Сталин не просчитался. Лаврентий Павлович подобрал и оставил после себя команду, о качестве которой можно судить по наградам её членов. Трижды Героями соцтруда стали Курчатов И.В., Харитон Ю.Б., Славский Е.П. дважды Героем стал Бочвар А.А. По звезде Героя получили генералы Музруков Б.Г. — директор комбината и Царевский М.М., начальник строительства.
Время меняет многое, меняются оценки событий минувших дней, в разные времена дают разные, иногда противоположные характеристики ранее жившим людям. Мой дед отступал с Белой армией до Иркутска и насмотрелся на виселицы чуть ли не на каждой станции Транссибирской магистрали. А теперь Колчак становится чуть ли не национальным героем. В советское время из всех СМИ я больше всего доверял газете «Правда». Её коллектив, как мне казалось, следовал совету Бисмарка: «Пишите правду, только правду, но не всю правду». А в те годы, когда нам обещали «лечь на рельсы, выдать по 2 автомобиля каждому» и так далее, казалось, что некоторые наши СМИ взяли на вооружение лозунг другого немца: «Врите как можно больше, чему-нибудь да поверят». Да и сейчас в мире, наверное, не существует совершенно независимых СМИ. Поэтому я привык доверять первоисточникам — непосредственным участникам или свидетелям событий.
Как-то в ранней юности мне, извините, по молодому делу, довелось побывать в гостинице на Парковой улице, которую в те годы называли ещё гостиницей Берии.
Это был небольшой особняк, окружённый кирпичным забором со скрипучей железной калиткой. Меня поразила спартанская скромность интерьера особняка.
Мне запомнились часы с боем высотой в человеческий рост. Точно такие же часы имелись в моей лаборатории и приобретены они были по инициативе её первого начальника, ставшего впоследствии академиком. Часов такого размера я больше нигде не встречал. Их уникальные габариты подчёркивали особое отношение их хозяев к такой важной для всего живого форме существования материи как время.
Если интерьер резиденции могущественнейшего соратника Сталина своей скромностью поразил меня, то внешний вид хозяйки гостиницы просто потряс своей испепеляющей неотразимостью. (У нас умеют создавать хорошее настроение высокопоставленным чиновникам).
Во время импровизированного банкета кто-то задал хозяйке дурацкий вопрос.
В переводе на дипломатический язык он звучал примерно так: «А Берия обращал на вас внимание?».
«Дурость» вопроса состояла не только в его беспардонности, но и в его ненужности. И так было ясно, что в мире не могло быть мужчины, который не обратил бы внимания на красоту этой женщины.
«Что вы, Лаврентий Павлович был даже очень порядочным человеком», — без тени смущения ответила хозяйка.
И я понял, что она говорила правду.
Вторым первоисточником для меня согласилась послужить Винокурова Анна Николаевна. Ей уже далеко за 80.
Она работала конструктором на первом в Евразии реакторе со дня его пуска. На вопрос, кто из великих больше всего вам запомнился, Анна Николаевна ответила: «Конечно, Курчатов. Невозможно забыть его необыкновенно чёрные живые глаза, его добрую ослепительную улыбку. Мы звали его купцом первой гильдии, вероятно, за массивную золотую цепь от карманных часов, за элегантный костюм-тройку и, конечно, за роскошную, пожалуй, даже не купеческую, а боярскую бороду.
А Берия запомнился блеском своих пенсне. Пренебрегая расстеленной для него ковровой дорожкой, во главе свиты он шёл по цеху решительной, уверенной (возможно, даже самоуверенной) походкой.
Берия и Курчатов прошли по «пятачку» (это крышка реактора), на котором ковровой дорожки, естественно, не было».
Отсутствие радиофобии у руководителей проекта понравилось Анне Николаевне и её сотрудникам, находившимся на «пятачке»: «В те годы даже документы у нас, атомщиков, в московских клиниках принимались пинцетами».
Лаврентий Павлович и Игорь Васильевич о чём-то поговорили между собой и удалились. Анне Николаевне запомнился направленный на неё удивлённый и очень недовольный взгляд Берии.
На следующий день на реакторе она уже не работала и была переведена во вспомогательный цех. А через два месяца у неё родилась дочь. Кто был инициатором её перевода, она так и не узнала. «Мне кажется, Берия, так как Курчатов в то время безвылазно находился на заводе и мог сделать это раньше».
В день смерти Сталина над архипелагом лагерей взметали в воздух шапки заключённых. При объявлении смерти Берии такого явления не наблюдалось.
Из лагерей стали возвращаться, когда Наркомат внутренних дел возглавил Лаврентий Берия. При нём произошло, своего рода, перепрофилирование ГУЛАГа. Ему было придано больше созидательных функций. Изменился и режим лагерей. Мою будущую жену и её сестрёнку приходил нянчить расконвоированный власовец. Сейчас такое трудно представить.
Берия не только улучшил обстановку в лагерях, но и сумел создать здоровый климат в коллективах атомной отрасли.
Несмотря на жесточайший режим секретности, ни в городе, ни на предприятиях никаких репрессий не было. Можно было не только слушать, но и рассказывать любые анекдоты, высказывать любое мнение, в том числе и такое, которое не совпадало с линией партии.
Стараясь перепрофилировать ГУЛАГ, Берия вряд ли исходил из чувства жалости к заключённым. Будучи неглупым человеком, он первым из тех, кто мог как-то повлиять на высшее руководство страны, понял, насколько нерентабелен каторжный труд в уже индустриализованном государстве.
Выйдя из заключения, подавляющее большинство заключённых сумели сделать очень многое. В том числе и то, чего нам сейчас так не хватает. Они успели завести и воспитать по два, три ребёнка.
Мой отчим и хозяин избы, в которой мы квартировали, прошли концлагеря СС и НКВД. Я помню, как, придя с работы, они засыпали прямо на полу, не разуваясь. Благодаря такому труду, выживал колхоз и поднималась из руин страна.
Те же круги ада прошёл дядя моей жены Власенко Александр Никитич. Он стал большим писателем и профессором Литературного института имени Горького. Последний раз я его видел на экране телевизора, когда он шёл по институтской алее под руку со своим учеником Расулом Гамзатовым. Дело в том, что абитуриент Гамзатов сделал вид, что не знает русского языка. А преподаватель Власенко, успешно имитируя знание аварского языка, принял у него экзамен, а потом уже на экспрессивном русском убедил комиссионеров в железной необходимости зачисления Гамзатова в институт. (Понятно, что женщин в комиссии не было).
Другой дядя Геннадий Николаевич Куприянов, выйдя из лагеря, тоже успел написать несколько нужных книг. Его на экране телевизора мы можем видеть ежегодно. Он как член военного совета Карельского фронта проходит по Красной площади в первой шеренге Великого Парада Великой Победы.
А сколько сделали другие, вышедшие из лагерей, такие как Королёв...
Я не юрист и не экономист, но как специалист атомной промышленности могу достаточно смело предполагать, что без решительного вмешательства Берии воплощение в жизнь атомного проекта затянулось бы на многие месяцы.
По плану, утверждённому товарищем Сталиным, страна должна была получить атомное оружие в 1947-1948 году. Прошёл 1948 год — оружие создано не было. И, как у нас повелось, была создана комиссия по расследованию причин невыполнения плана.
Становилось реальностью то, что советские люди так и не узнают, кто такие были Курчатов, Харитон, Музруков и многие другие. Сгустились тучи и над самим Берией. Но Лаврентию Павловичу хватило порядочности не искать «виновных». Он нашёл в себе мужество пойти к Сталину и, используя свой авторитет, компетентность, а может быть и талант, и даже земляческие отношения, сумел сделать почти невозможное — переубедить вождя. И работа комиссии была приостановлена. Это, пожалуй, самый весомый вклад Лаврентия Павловича в становление атомной отрасли страны.
Время меняет многое. Возможно, что последний враг народа Лаврентий Павлович Берия будет считаться первым демократом обустроенной России.
Атомный маршал
23 декабря 2013 12:02
Где-то в конце 1950-х, играя во дворе между проспектами Ленина и Победы, мы нашли в подвале табличку. Жестяная, с полукругом для названия улицы, номером дома в центре и лампочкой подсветки. Надпись была примерно такая «Пр. Л.П. Берии». Табличку взрослые у нас быстро отобрали, что только подогрело у нас интерес: кто же это такой? Внятного ответа от родителей мы тогда не получили. Да и не должны были его услышать. Ещё свежо было в нашей памяти исчезновение портретов и монументов И.В. Сталину. Взрослым было ещё сложнее. Кто прав, кто виноват в наших бедах и победах, им приходилось узнавать из газет, радио и киножурналов. А там, в течение каких-то 7 лет, резко поменялись все герои. На какой-то период личность Л.П. Берии была предана забвению. Но вот наступила гласность, а вместе с ней первые попытки непосредственных участников атомного проекта оценить события и людей со своей точки зрения, зачастую отличавшейся от общепринятой. Писали люди, жившие и работавшие в это сложное и тревожное время. Первые работы по истории атомного проекта СССР, появившиеся ещё в советское время, были предельно осторожны. Про Сталина - один абзац, про Берию - ни слова. Позже в воспоминаниях уже признавалась руководящая роль Лаврентия Павловича в создании атомной индустрии. Каков же был его вклад в создание атомной промышленности в стране, а конкретно в строительство «Маяка» и Озёрска? Начнём с того, что Л.П. Берия в августе 1945 был назначен руководителем Спецкомитета по урановой проблеме, оставаясь заместителем председателя СНК, курировавшим одновременно НКВД и ИТС СССР. И оставался на этих постах вплоть до самого ареста. По сути дела, он был единственным в стране человеком, кроме Сталина, осведомлённым обо всех деталях работ по созданию атомной бомбы. По мнению ряда учёных и организаторов производства, Берия был единственным членом политбюро того времени, способным руководить таким глобальным для нашей страны проектом, учитывая его образование, опыт работы в ГКО во время войны, знакомство с «урановой проблемой». Курчатов, Первухин, Ванников в своих докладах Сталину подчёркивали необходимость заниматься атомной бомбой на общегосударственном уровне. Именно к Берия и обратился с письмом И.В. Курчатов с просьбой «дать указания об организации работ по урану, соответствующих возможностям и значению нашего великого государства». Комбинат №817 был основным производственным объектом в этом проекте. Статус Спецкомитета был на уровне Совета министров СССР. Полномочия председателя позволяли Лаврентию Павловичу привлекать к работе любых специалистов, освобождать людей из лагерей, переводить из других министерств, научных институтов, получать любые нужные материалы и информацию. Не хватало рабочих и специалистов на стройке и комбинате – вербовались целые группы выпускников учебных заведениях. По сути дела, на «Атомный проект СССР» работала вся страна. Организация работ была типична для законов военного времени. Метод «кнута и пряника» действовал эффективно. В качестве кнута выступали местные руководители. На стройке - Я.Д. Рапопорт, М.М. Царевский, на комбинате - Е.П. Славский и Б.Г. Музруков. Примером для них был Б.Л. Ванников. Его знаменитое: «Не сделаешь – детей своих не увидишь!» цитируется во многих мемуарах. В порядке вещей был и перевод на казарменное содержание вольнонаёмных прорабов, чьи бригады не справлялись с поставленными задачами. Но и «пряник» был сладок по тому времени: зарплаты, снабжение, медицина. Приехавшие в город в 1947 году, мои родители ахнули, увидев в магазине рис, гречку, белый хлеб, другие продукты, являвшиеся на «большой земле» острым дефицитом. Высок был и энтузиазм учёных, инженеров и рабочих, сознававших исключительность поставленных перед ними задач. Всё было впервые, всё было уникально, всё на переднем плане науки и техники. Задавал тон всему этому энтузиазму руководитель Спецкомитета. Ему постоянно докладывали о положении дел как руководители на местах, так и его специальные представители. Сам Лаврентий Павлович отчитывался только перед Сталиным. Но не все вопросы решались в Москве, и он всё чаще выезжал на места строек и испытаний. Говоря о помощниках Берии на местах, нельзя не упомянуть о его представителе в Озерске с апреля 1947-го и до 1954 года Иване Максимовиче Ткаченко. В воспоминаниях ответственных работников комбината его облик нарисован только чёрным цветом. Типичный гэбист того времени, жесток в наказаниях, ни с кем не считался, считал себя представителем Сталина, оградил часть берега для собственной купальни, куда никого не пускали, до приезда на Урал «отличился в репрессиях против литовского народа» и т.д. Но, изучая документы, начинаешь понимать, почему именно Ткаченко оказался на этом важном посту. До начала своей работы в НКВД Иван Максимович с 14 лет работал на металлургическом заводе. Окончил техникум, а потом институт. Прошёл путь от рядового рабочего до инженера технологического бюро. В НКВД пришёл в апреле 1938 года и первое время работал, в основном, в экономическом отделе. Тот факт, что он в 35 лет был уже генерал-лейтенантом, говорит о том, что на всех предыдущих постах этот человек работал добросовестно. А для контроля над созданием сложного и ответственного производства и нужен был грамотный и добросовестный работник. Становится понятна и нелюбовь к нему руководства стройки и комбината. Много докладов, и не всегда объективных, он послал в Москву, много указаний по режиму им было сделано, и не все были целесообразны. Но результатом его деятельности было сохранение секретности производства. В одном из докладов Берии говорится о постоянных нарушениях Курчатовым и Славским режима работы в местах, где активность выше допустимых норм. Охранники получили дополнительные инструкции и препятствовали доступу Курчатова в такие места.
И.М.Ткаченко
Таким образом, МГБ спасла Курчатову несколько лет жизни. И не только ему. Видя, что руководители вынуждены соблюдать правила ТБ, не «лезли на рожон» рядовые инженеры и рабочие. Не позволял Ткаченко расслабляться и другим руководителям комбината и стройки, вовремя пресекая их попытки отвлечься от решения основных задач. Эти строгости и породили негативное отношение к нему. Затем, после смерти Сталина, между представителями высшего руководства разгорелась борьба за власть. Естественно: кто победил, тот и прав. Победители переписывали историю, подделывая или уничтожая документы, расправлялись с ненужными свидетелями. Однако, обвинение со стороны хрущёвского окружения Берии в том, что он «препятствовал созданию атомного оружия», не выдерживает критики. Эта тема большинству населения страны была неведома и непонятна. А те, кто работал в Минсредмаше и сталкивались с маршалом, имели иную точку зрения. Свидетельством тому воспоминания Доллежаля, Харитона, Броховича, Микерина и других долгожителей атомного проекта. Все отмечают сугубо деловой, профессиональный, энергичный и очень прагматичный подход руководителя спецкомитета к решению поставленной задачи. Конечно, с точки зрения сегодняшнего дня, и с точки зрения сегодняшней правоприменительной практики, не всё тогда, во второй половине 1940-х гг. было сделано в полной мере целесообразно, гуманно и законно. Но судить об этом надо с позиций того, послевоенного времени.
Чтобы оправдать в глазах народа расправу с политическим противником, нужна была понятная всем аргументация. И всем, наверное, памятен один из ключевых постулатов Геббельса: «Чем невероятнее ложь, тем быстрее в неё поверят». Такой ложью было обвинение Берия в многочисленных сексуальных преступлениях. На бытовом уровне это было всем понятно. Как он мог совершать приписанные ему изнасилования, работая на двух ответственных постах, постоянно разъезжая при этом по стране (помимо собственно Атомного проекта, Берия курировал строительство всех основных инфраструктурных объектов в послевоенном СССР и строительство нескольких "сталинских высоток" в Москве), и будучи семейным человеком, анализировать было некому (да и нецелесообразно это было). У нас привыкли верить написанному в газетах. Опубликованные в 1990-х документы убедили многих думающих людей в том, что в сталинском окружении высоконравственные личности не приживались и, дескать, почти у каждого из них имеется «своё кладбище» отправленных на расправу «безвинных граждан СССР». И, безусловно, Берия был среди них далеко не самым кровожадным. Достаточно помнить, что снятые им Н.П. Быстров, Д.Я. Рапопорт, Е.П. Славский не только не были наказаны, но и остались на руководящих постах. К сожалению, все архивные данные по визитам в наш город Лаврентия Павловича были уничтожены после 1953 года. Хрущёву и его окружению необходимо было оправдаться в глазах собственного народа, да и мировой общественности в этой политической расправе. Любое упоминание о вкладе маршала и его помощников в решение атомного проекта СССР ставило под сомнение обвинение Берия в его «антигосударственной деятельности». Но, честно говоря, теплится надежда, что не все документы уничтожены, и какие-то из них «по забывчивости» ещё лежат на дальних полках и ждут своего часа. В настоящее время, основываясь на воспоминаниях ветеранов города и некоторых оставшихся документах, можно сделать вывод о шести посещениях Л.П. Берия города Озёрска. Вот даты посещений Л.П.Берия нашего города: 8 июля 1947 года. Знакомство со стройплощадкой. Снятие с должности директора завода №817 Н.П. Быстрова и начальника строительства Д.Я. Рапопорта. Назначение на их должности Е.П. Славского и М.М. Царевского. 20 октября 1947 года. Посещение построенных промышленных и социальных объектов. Снятие с должности Е.П. Славского. Назначение Б.Г. Музрукова. Октябрь 1949 года. После успешного испытания атомной бомбы на совещании руководства он поздравил всех с успехом, возможно, были и награждения. Было проведено заседание Спецкомитета. Потом Лаврентий Павлович посетил ряд комбинатовских объектов: заводы 25, 156, 20. Об этом, видимо, самом длительном визите Берия остались многочисленные воспоминания свидетелей встречи с ним. Ноябрь 1950 года после пуска реактора АВ-1 зд. 301 площадка 24. Совещание с научными сотрудниками. Посещение заводов 20. Воспоминания Броховича Б., Круглова А., Исаевой З. Декабрь 1951 года. Совещание, посещение заводов, осмотр котлована под АВ-3. Декабрь 1952 года. Совещание, посещение заводов. Об этом визите свидетельствует Е.И. Микерин.
В целом, как и все посещения высокопоставленных лиц, визиты Берия были скоротечны – сутки, двое. Совещание на высшем уровне, заслушивание отчётов, принятие решений, посещение объектов. Каких-либо банкетов, фуршетов, концертов, рыбалоки т.п. никто не помнит. Приезжал он в спецпоезде, со своей охраной, поваром, продуктами. Вагон стоял на разъезде «А». Ночевал в вагоне или в гостинице 2Б. Приезд его всегда сопровождался усиленными мерами по охране ж/д путей и автодорог. Среди сопровождавших его по промплощадке были, прежде всего, уполномоченный от Совмина И.М. Ткаченко, руководство комбината, начальник строительства, научные руководители. Встречи и общение с рядовыми инженерами и рабочими носили случайный и мимолётный характер, и большей частью обросли легендами. Но это рассказы людей, которые действительно работали в то время в Озёрске, могли видеть и, нередко, действительно видели Берия при его визитах сюда, и их впечатления - единственные свидетельства его пребывания здесь.
Согласно этим воспоминаниям ветеранов, каждый приезд Л.П. Берия в Озёрск, несмотря на обычную для того времени секретность, потом долго обсуждался и служил значимым стимулом для дальнейшей работы.
Почти все руководители послереволюционной России оставили после себя след в истории. Нередко - противоречивый. Но лишь некоторым из них удалось помимо прочего победить в грандиозной мировой войне и принять активное участие в создании сверхдержавы, со сложной развитой индустриальной экономикой, которую за десятилетия не удалось израсходовать и разворовать. Вспомним, что ведь не в последнюю очередь благодаря именно «Атомному проекту СССР», даже ещё в 1980-е годы представители высшей государственной власти Советского Союза могли едва ли не прямо руководить процессами едва ли не на одной трети земного шара. Конечно, за свои преступления, - реальные или мнимые, - 60 лет назад Л.П. Берия ответил сполна. Но имеем ли мы право вычёркивать его из истории становления России как одной из немногих ключевых атомных держав современности?
[02/08/2010]
Дата добавления: 2019-08-31; просмотров: 254; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!