Здесь, разумеется, не курят, зато секретарша угощает чаем с конфетами.

 

— Я, П. А. Пятьдесят девятого года рождения, директор компании. Для меня Юра был гениален тем, что он меня направил в программу «двенадцать шагов». Потому что до этого я с несколькими психологами работал, кто-то меня кодировал, кто-то меня психологически зомбировал, направлял в какие-то русла...

— Гипноз?

— Да, что-то с гипнозом было связанно... Я даже проходил через определенное время сеансы. Но все равно это не помогало, и я опять начинал употреблять, и, в общем-то, не было никаких изменений...

— Срывались, да?

— Я не срывался, это не считается срывом. Я просто продолжал пить, и все. С Юрой встретился в двухтысячном году, когда вышел второй раз из маршаковского Центра. Сорокина мне порекомендовали как психолога, умненького такого, очень знающего.

— Из какого Центра, которого?

— Юра тогда работал в «Рекавери». А я два раза лежал в центре «Клиника Маршака». Там работали консультантами его бывшие пациенты. Мне они порекомендовали Сорокина, и я с ним познакомился, стал с ним индивидуально заниматься. Прежде я ни разу после центров, когда выходил, не ходил на программу «двенадцать шагов». Хотя про нее много слышал, даже был один раз на встрече в группе Анонимных алкоголиков. Но сам про себя думал: чему эти анонимные алкоголики меня могут научить? Люди, такие же, как я...

— Простите, что перебиваю, но при этом вы оставались директором компании, ваш статус как специалиста не менялся от этого?

— Нет, не менялся. Вообще, когда мы с ним встретились в двухтысячном году, у меня все было неплохо в жизни. В двухтысячном году мы познакомились, год прозанимались, и у меня были улучшения значительные — я алкоголь не употреблял. Но тут случилось так, что я очень увлекся йогой и почти одновременно в моей жизни появились наркотики. И я перестал к Юре ходить.

— Причем здесь Юра? И как йога связана с наркотиками?

— Никак. Просто появились наркотики и все — никакой связи. Я перестал ходить к Юре и год не ходил. И когда, кроме наркотиков, и алкоголь опять пошел, и начались запои сильные, я уже перестал на работу ходить, тогда мои друзья по бизнесу, а они про Юру знали, помчались к нему. Я тоже встретился с Юрой и говорю: «Юра, я буду к тебе каждый день ходить», потому что помнил, что когда с ним занимался, не пил. Он согласился снова заняться мной, но сказал, что мне надо лечь в Центр — такое условие. В принципе, он тогда, попросту говоря, «развел» меня — в хорошем смысле. Я говорю: «Зачем, я уже столько раз был в Центре, я готов к тебе каждый день ходить, только не бросай!» Он настаивает: «Ляг на две недели». И я пошел в Центр.

Собирался сдаться на две недели, а пролежал все пять. Меня там зацепило. Почему я пролежал там пять недель? Я дошел до своего как бы дна, это было мое социальное дно, я на этот момент остался вообще один — меня жена выгнала из дому, ее родители со мной не здоровались, мои родители со мной почти не общались и от меня знакомые, друзья, — все отвернулись. Даже те два человека, с кем у нас с самого начала был общий бизнес, и те отвернулись. Они меня отвезли, сдали — и все. И вот этот жуткий страх, что я остался один, он для меня оказался этим дном, последним таким, безумным. Хотя у меня тогда была машина, квартира, деньги...Но я, видно, как-то внутренне понимал, что вообще никому не нужен. Я чувствовал только одиночество и безысходность... Безысходность, потому что до последнего старался бросить, но у меня ничего не получалось.

— Но... директорами компаний не рождаются. Стало быть, вы были весьма успешны к девяностым годам. И запили отнюдь не потому, что не было ни работы ни зарплаты... Может быть, что-то вас не устраивало, в бизнесе, скажем? Как вы к этому пришли, образовали свою фирму? Вы с нынешними партнерами раньше работали, были знакомы? Как это началось?

— Я служил в армии, в кадровых войсках. Со своими партнерами тоже познакомился в армии, еще когда служил. Когда началась перестройка, в восемьдесят восьмом — восемьдесят девятом, начал думать, где и что делать...

— Откуда взялась у вас эта болезнь? Вообще, как вы считаете, это болезнь?

— Да.

— Генетическая?

— Наверное... Есть такие предположения, потому что у нас в семье восемнадцать братьев, включая двоюродных, троюродных, такая большая семья. Сейчас фактически осталось трое. Остальные спились, погибли, кто сгорел, кто так... У меня дедушка погиб от алкоголя, на производстве, потому что был выпивши, у меня дядя родной, папин старший брат, умер от алкоголизма... Пожалуй, можно сказать, что это генетика.

Но и в то же время, знаете, я очень хорошо помню ощущение, которое появилось у меня, когда в Москву попал — я жил в Московской области, а служил в Москве — я приезжал на Казанский вокзал и, поднимаясь по эскалатору, чувствовал, понимал, что кто-то мне по жизни помогает вот так же подниматься. В том, что я молодой такой, успешный, мне кто-то помогает, и я это знал точно...

Но потом на этой волне успешности у меня, наоборот, что-то отключилось. А включилось сумасшедшее эго. После определенной должности в армии, а у меня была очень серьезная должность, мне показалось, что я все в жизни могу. Я утром на самолете в Ташкент за фруктами летал... «Я всемогущий, я все могу, я все направляю!» Вот здесь я совершил большую ошибку. Потом бизнес начался, деньги пошли, достаток. Опять это эго: решил, что могу много пить, сколько угодно! И начался соответствующий образ жизни... То есть, деградация этакая. Ну и итог — распад семьи, меня жена выгнала, в сорок лет мы развелись, из них тридцать два года мы были вместе.

— Сколько-сколько вместе?!

— Тридцать два года. Мы с одного двора, из одного класса. Семья моя была очень дружная, показательная просто; два сына — погодки, очень хорошие ребята. Они тоже, слава богу, меня вытащили. Помогли, поддержали, поняли, что благодаря этой программе я трезвый. Но на тот момент это был просто кошмар. Поэтому алкоголизм и называется био-психо-социо-духовной болезнью, что она в нескольких направлениях начинает расти. И как раз помощь Юры как специалиста в том и заключается, что он может правильно, грамотно поставить этот диагноз, выделив те слабые места, через которые в твоем конкретном случае болезнь проникает в твой организм и захватывает твою личность... Потому что мы все разные. Если человека сравнить с оркестром, звучащим во всем многообразии его инструментов, то Юра умеет в этом в оркестре найти тот инструмент, который фальшивит. Или услышать, какая нотка доминирует в мелодии, заглушая другие. В алкоголизме, несмотря на подобные, общие симптомы и проявления зависимости, все равно какая-то часть индивидуальна, присуща именно конкретной личности. У каждого есть какой-то комплекс — это именно твой комплекс, он больше «тянет», чем другие. Хотя, когда один комплекс начинаешь лечить, другие становятся заметнее...

— Ну хорошо, вернемся конкретно к вашему случаю. Выходит, что вместо двух недель вы провели в реабилитационном Центре пять, и вам это пошло на пользу, в том смысле, что пить вы перестали. Но ведь лечение, да и сам стационар — платные. Выходит, будь у человека достаточно денег — можно было бы там вообще всю жизнь жить?

— Я, на самом деле, так и хотел... Но мне там сказали: хватит, мол, надо идти на улицу и надо начинать выздоравливать. Когда я выходил из Центра, Юра мне сказал: «Ты сначала походи на группы, а потом мы будем с тобой заниматься. Походи и пойми, что такое программа». Я согласился, — для того чтобы он со мной занимался. Я понял, чего он добивался: вот это мое раздутое сумасшедшее эго могла вылечить только программа — когда я буду именно с такими алкоголиками рядом сидеть, научусь общаться, рассказывать о своих чувствах, рассказывать, что меня беспокоит. И я полтора года ходил на группы, с Юрой вообще не общался. Так, встречался иногда тоже на каких-то группах, которые он курировал. Или звонил, одноразово, когда уж совсем было плохо...

Но план Юры как раз и состоял в том, чтобы я научился общаться с людьми, которые выздоравливают, научился общаться со своим наставником. А мне именно это и было очень сложно и тяжело, потому что мое сумасшедшее эго было очень большое, хотя сам я этого не понимал, конечно. Но потихоньку, с Божьей помощью, до меня это все доходило. И потом я оказался у Юры. Когда я подошел к «четвертому шагу» в двенадцатишаговой программе, а она была очень сложная, тяжелая, меня начало сильно трепать. Я стал чаще, практически постоянно к нему обращаться для индивидуальных встреч. Тогда он мне сказал: вот, мол, у меня сейчас есть одна интересная группа, приходи на нее. И я два года ходил к нему на занятия группы личностного роста — это такая программа. Нас было семь-восемь человек в этой группе.

Что было самое интересное, Юра практически процентов девяносто — девяносто пять времени сидел и молчал, пока мы общались. А мы, члены группы, общались между собой, говорили о своем опыте, говорили о том, как нам удается бороться со своей болезнью, как проживать. И Юра сидел с нами. Он, как хороший настройщик, долго-долго-долго сидит, слушает инструмент. И — раз! — чуть-чуть подтянет струну, или, я там не знаю, что-то поправит в рояле... Или, наоборот, что-то отпустит, и опять все начинают «играть, как по нотам». А когда надо, он задания давал: мне лично, кому-то другому... Увидит, у кого какая «тональность», какой настрой, какая проблема — раз — и дает нам какие-то задания: кому понаблюдать за собой, кому что-то написать. Так было несколько раз: он мне давал задания, которые я выполнял, потом на группе зачитывал, и все высказывались. Группы у него собирались раз в неделю, с шести до десяти часов, четыре часа.

— А неужели не хотелось прогулять? Или, бывает же, возникает более интересное важное дело?

— Мне на самом деле никогда не хотелось прогулять, я всегда ходил на группу. И даже, когда я уже, можно сказать, все прошел, мне их не хватало, как-то странно было без группы жить, уходить не очень хотелось. Передо мной одному товарищу Юра сказал: «Ну все, ты свой курс прошел, надо идти в свободное плавание». . А позже пришло время, когда Юра мне тоже сказал, что все, мол, пора идти в свободное плавание. Это он тоже чувствовал — когда кому надо уйти из группы.

— И вы ушли. Теперь вообще не ходите ни в какие группы, да?

— Нет, я хожу на городские группы, я хожу на другие какие-то группы, — но я уже не занимаюсь с психотерапевтом. Юра же профессиональный психотерапевт, и эта группа при нем была, и ее он вел. Видя, как идет разговор, видя, какие темы поднимаются, видя, как каждый участник реагирует на это, он понимал, какие проблемы у человека в том или ином внутреннем состоянии, и помогал, когда нужно было именно на это обратить внимание. Помогал, выводил и, можно сказать, вот так, с ним, шаг за шагом, я шел дальше к своей трезвости, к своему выздоровлению. А программа, она известна, это «Двенадцать шагов» — излечение без таблеток». В Москве, во всем мире есть множество групп Анонимных алкоголиков, которые идут к трезвой жизни по этой программе. Я три с половиной года подряд посещал ее ежедневно, а сейчас хожу где-то два-три раза в год.

— Для того чтобы помочь другим или для себя?

— Хороший вопрос. И для того, чтобы помочь другим, и для того чтобы просто показать, что эта программа работает, и для себя. Потому что, когда я общаюсь с новичком, я реально понимаю, что меня от него отличает одна рюмка... Потому что они с радостью узнают, что и я таким был, а я уже забыл, каким был, уже не помню. Жизнь так устроена, что все тяжелое, страшное быстро забывается, а какие-то хорошие впечатления, наоборот, вспоминаются. И поэтому иногда хочется от каких-то проблем уйти. Не прожить эти проблемы, а уйти в то лекарство, которое хорошо знакомо — в алкоголь, в наркотики... Мне вот часто хочется одному побыть...

— Это разве не нормальное, законное человеческое желание?

— Нормальному, человеку, может быть это и хорошо, правильно. Но я то когда пью, становлюсь ненормальным. А мне-то хочется одному побыть, чтобы сохранить контроль над собой. Я понимаю, что стоит мне употребить, и снова мне станет все нипочем, как раньше, когда я начинал уходить в запой. Мне хочется одному побыть, для того чтобы не пить... Я же себя лучше знаю, у меня же психика алкоголика... Поэтому, когда я встречаюсь с алкоголиком, общаюсь с алкоголиком и говорю о каких-то своих внутренних запросах, он меня сразу понимает. Поэтому у нас очень развито наставничество.

Вот у меня наставник есть, у него шестнадцать лет трезвости. И, конечно, когда я с ним разговариваю, начинаю говорить о тайных мыслях, которые меня занимают, об этом своем желании побыть одному... Вроде бы нормальном для обычного человека. Но он мне возражает: «Ты знаешь, что-то очень похоже, что ты хочешь убежать от ситуации, как бы от алкоголизма спрятаться. Раньше ты за алкоголь прятался — выпил и никаких проблем. И здесь то же самое, очень похоже». Когда ты начинаешь рассказывать о том, что тебя беспокоит, то этот человек, твой наставник, находит какую-то связь с твоим заболеванием. Обычный человек этого не видит. Вот, например, со мной постоянно рядом два человека, с которыми у нас один бизнес. Они уже забыли, каким я был, абсолютно. Вечером вчера звонит мама, а я в машине, за рулем. Мы разговариваем с ней по телефону, она говорит: «Ты куда едешь?» — «Да вот, на группу алкоголиков». — «Да какой ты алкоголик, прекрати!» Я говорю: «Мам, я давнишний алкоголик. У нас в литературе говорится: что алкоголь он хитрый, сбивающий с толку». Он сбивает с толку, правда.

— Все равно ведь не поверила, наверное!

— Ну да. Эта болезнь имеет характер постоянно развивающейся, и срок трезвости не влияет на исход. В нашей литературе описан такой случай. Один американец очень хотел стать управляющим банком. Но он пил, и у него были проблемы. Он решил бросить пить, для того чтобы стать управляющим, и бросил. Через двадцать четыре года он стал-таки управляющим банка. Двадцать четыре года не пил! А потом достиг успеха и решил его отметить, решил, что своего добился и теперь-де можно. Сел за стол и за ужином выпил бутылку виски. Не смог остановиться, и выпил вторую, третью — и умер от сердечного приступа. . Его спасало, то что он не пил. Организм за это время уже отвык от алкоголя. Ведь самое опасное для нас — это выпить первую рюмку. Если первую рюмку ты не выпил, тогда останешься живым человеком.

— Ну да, невозможно же первую — не выпить, а вторую выпить! А если, в момент острого желания взять и вместо этого книжку, детектив какой-нибудь запойный прочитать? Отвлечься чем-нибудь, чем угодно?

— В двухтысячном году я, когда вышел в очередной раз марщаковского Центра, вдруг вспомнил все экстремальные виды спорта. Я стал летать на воздушных шарах — у нас были полеты индивидуальные, пошел на курсы экстремального вождения автомобиля, купил себе спортивную машину и стал учиться летать на самолетах. Меня как раз жена из дома выгнала, я оказался свободным человеком и решил начать подбирать вторую половину. И вот на этих воздушных шарах, на этих гонках экстремальных я держался. Год за счет этого не пил, потом на связях сексуальных — и то лишь месяцев на восемь-девять меня хватило...

— Действительно, неплохие способы... переключиться! Жаль, широко не порекомендуешь, не всем доступно...

— Сейчас те, кто от алкоголизма, от наркомании лечатся, очень часто подсаживаются на игры: вот, мол, я же не пью! Но точно так же от мира закрываешься. Или вот компьютер. Мы компьютер год назад поставили, с некоторых пор я в него вообще не лезу, у меня только есть электронная почта.

Однажды мы решили завезти рабочих из Узбекистана, и меня друзья попросили посмотреть, какая нужна для этого документация. Я нашел миграционные службы, зашел, начал читать документы, мышкой щелкаю: этот документ, тот документ, через три с половиной часа смотрю — женщины какие-то, порносайты... Как я там оказался? Это если учесть, что я тогда вообще первый раз заглянул в компьютер... Очнулся — в офисе нет света, уже нерабочее время... Поворачиваюсь — на улице темно. Значит, все уходили, гасили свет, прощались, наверное, а я так и не оторвался... И я понимаю, что люди зависают в компьютерных играх, как я в этом Интернете. Что это значит? Значит зависимый от того или другого человек не хочет реальные чувства проживать, он как бы убежал, спрятался, он боится проживать ситуацию, преодолеть ее, преодолеть свои страхи какие-то, какое-то непонимание себя. Я, например, бывал очень обидчив, причем, что называется, не по делу. Так проявлялось мое эгоистичное восприятие окружающего. Это не хорошо и не плохо, просто я такой. Я обижался и начинал защищаться — употреблял алкоголь, наркотики.

— Юрины подопечные рассказывали мне, они как бы вычеркивают «пропитый» кусок жизни, становятся моложе, становятся успешными... А вы?

— Я просто очень поздно начал употреблять, после двадцати восьми лет — я имею в виду алкоголь, наркотики у меня появились вообще в сорок лет. Большой кусок, отрезок жизни я провел в состоянии трезвости — может быть, поэтому я чего-то достиг. Это потом у меня пошла деградация сильная... Юрина школа очень помогла мне, во-первых, находить зерна, из которых росли мои обиды, причины, из-за которых я обижался, и, во-вторых, у меня были проблемы, особенно со страхами. Со страхами, которые не связаны с жизнедеятельностью, а со страхами, которые мы, алкоголики, внутренне как бы придумываем себе. Вот от этих страхов я очень часто пил. Страхи были похожи на те, что на выпускном экзамене: надо подписать какие-то бумаги или еще что-то, надо идти в кабинет к какому-то большому начальнику — выпил для храбрости и пошел. Сделал — вот какой я молодец, подписал! — опять выпил. А потом уже и не надо было ничего идти подписывать, лишь бы повод был выпить...

— И тогда вы решили обратиться к специалистам... Но потом, после первого Центра, был опыт трезвости! Что произошло потом — срыв?

— Видите, у меня же было, когда я не пил восемнадцать месяцев. Но за эти восемнадцать месяцев меня выгнала жена, многие друзья перестали со мной общаться, — потому что я не пил, но проблемы никакие не решал, был постоянно злой. У меня — или спорт был сумасшедший, где я адреналин выбрасывал, — или я просто ни с кем не мог разговаривать, на всех орал. Я реально считал, что меня окружают бестолковые люди, всех надо учить жить. И я думал, что это мой крест по жизни — всех научить жить, всех перестроить. Мне казалось, что все делают мне на зло. Может быть из-за того, что я был руководитель, меня очень много людей окружало, казалось, что все — тупицы, все без меня ничего не могут делать, скажешь сделать так — все сделают по-другому.

Сейчас-то я понимаю, что люди делали не так, как я импульсивно придумывал, а так, как надо делать. Но это иногда шло в разрез с моим представлением о том, как должно быть. А я просто боялся принять на себя ответственность, начинал кричать: «Вы что, сами не можете разобраться! Ну-ка, давайте, сами делайте». Люди начинали делать. Я смотрю — если получается, хожу гордый: «Это я такую команду дал!» Не получается — наору: «Я же говорил, ничего не понимают!»

И вот здесь Юрина помощь была неоценима. Иногда казалось, что мы у него в группе подобраны, как игроки в хорошей спортивной команде. Он — тренер — вроде бы молчит, позволяя нам самим разыгрывать комбинацию. Сидит, слушает и лишь изредка задаст какой-то наводящий вопрос. И ты видишь через обратную связь, как выявляются какие-то твои комплексы, какие-то страхи. И когда я умудрялся разглядеть, видел наглядно все эти механизмы моих комплексов, они исчезали. Вот за это огромная моя благодарность Юре. Благодарность программе, конечно, и Юре за то, что он этим занимается. Потому что можно ведь и по-другому. Можно зомбировать человека при помощи различных способов и добиться, что он не будет пить. Пить не будет, но и нормальным не станет! А можно найти вот эту первую причину, из-за чего человек пьет, и помочь ему самому убрать ее.

Благодаря таланту и мастерству Юрия Сорокина я теперь могу сказать, что стал не просто счастливым человеком, а я стал, наверное, очень счастливым — стал гармоничным человеком. Это трудно объяснить... Потому что, сколько бы я не говорил, какой вкус у клубники, его описать невозможно. И опять же, если вы ее не пробовали, как бы я красиво про эту клубнику ни говорил, — вы все рано не поймете. Так вот, о той жизни, которая у меня сегодня: она интересна, она очень загадочна, потому что я, например, не знаю, чем завтрашний день начнется и кончится. Я знаю, что все будет прекрасно, что все будет интересно. У меня интерес к жизни появился. Как в детстве, когда мы в деревне у бабушки проснемся на сеновале и реально не знаем, где мы сегодня будем: может, на озеро купаться пойдем, может, на речку побежим. Или — у нас полдеревни родственников — к тем пойдем, или к другим сбегаем... Вообще эта неопределенность, она интересна, пока неизвестна, как жизнь. Нет у меня больше страха панического, нет этого комплекса. Да, я чего-то иногда боюсь, но начинаю про это говорить — и все проходит.

— Что, уныния вообще теперь не бывает?

— Да нет, иногда бывает, появляется — по погоде... Но я знаю, что это симптом моей тяги. Однажды я поэтому в группу приехал. А там как раз два новичка пришли. Я посидел, на них посмотрел, себя вспомнил. Как, думаю, меня Господь любит, как мне хорошо в этой жизни! Потому что один пришел с Курского вокзала, — он живет на Курском, — ни жилья, ничего нет. У второго тоже все рушится. Я, конечно, понимаю, что на дно скатиться можно откуда угодно, понимаю, что я тоже был в состоянии «на грани» и меня давили и одиночество, и безысходность сумасшедшая. Но и понимаю, что я сегодня — счастливый, я по программе иду, я пишу шаги, я занимаюсь, и я стал абсолютно счастливым, успешным человеком. Вот так оно работает! И поэтому правильно нам говорят, что если начинаешь заниматься, комплексы уходят, страхи уходят, тебе становится лучше...

— В семье тоже налаживается?

— Раньше-то как: когда мы развелись с женой, отношения с детьми были непростыми. Но в эти выходные я встречался с обоими сыновьями, один ко мне в гости приезжал со своей девушкой. Я сейчас встречаюсь с женщиной, и вот мы в конце месяца хотим свадьбу сыграть. Так что и на этом фронте тоже все нормально, все хорошо.

— Какое-то прямо чудесное превращение! А Сорокин, получается, добрый волшебник?

— Хотите честно? Если бы я раньше где-то в книжке про такое прочитал, я не знаю, как бы я к этому отнесся, наверное, скептически. Потому что я сам лично до этого в центрах несколько раз отлеживал — толку не было. И когда я с Юрой в первый раз встретился, подумал: невысокий неприметный человечек, что он может в моей жизни изменить? И, конечно, пока все так обстояло, я был у разбитого корыта, моя жизнь все больше превращалась в кошмар, все больше шла под откос. И я благодарен этому человеку, что он в какой-то момент сказал: «Нет, я с тобой индивидуально больше не буду заниматься, иди в Центр ложись». А у меня же деньги были, я говорю: «Юра, я тебе буду платить в десять раз больше». Если бы он согласился, я бы, наверное, ни в какой Центр не пошел. А он выбрал — я на себе ощутил — спасти человека, а не лгать этому человеку. И вот это очень ценно. Когда я вышел из Центра, я опять к нему побежал, потому что только его знал в этом мире, потому что только с ним месяцев восемь не пил, и я это помнил, а он опять не взялся со мной заниматься. «Иди, сказал, в программу, побудь в программе, пойми ее».

— Вот вы говорите, что он с вами занимался — это что, индивидуально, один на один?

— Да, индивидуально, психотерапевтически, с двухтысячного по две тысячи первый. Я уже говорил — после того, как я в очередной раз побывал в «Клинике Маоршака», мы с Юрой занимались месяцев восемь, и я тогда эти восемь месяцев не пил. Потом появились наркотики, и я от него отошел. Опять свою роль сыграла моя закрытость, мое эго: я ничего не сказал ему про наркотики, я же с ним алкоголем занимался! «Пошел своим путем»... А когда наркотиков стало «не хватать», и снова алкоголь пошел в ход, мои друзья побежали к Юре: «Юра, с нашим другом опять началось!» Вот тут он и отправил меня сначала снова в стационар, — не в «Клинику Маршака», в другой, — потом в программу. А вернулись мы с ним к индивидуальным занятиям только после полутора лет моей трезвости. И еще два года занимались. Потом я у него спросил: «Почему ты меня в двухтысячном году не отправил? Ведь я в программу попал в две тысячи четвертом. Ведь мы с тобой-то занимались в твоей группе!» А он ответил: «Ты меня тогда вообще не слышал, у тебя такое эго было сумасшедшее, хорошо хоть ты ко мне приезжал!» Понимаете, вот это чутье человека, талант — правильно направить, правильно помочь найти себя в выздоровлении.

— А вы могли бы теперь определить, в чем неудача предыдущих ваших попыток?

— Однажды я поверил рекламе и отправился к одному врачу. Там меня пытались вылечить гипнозом, зомбировали, то есть. Честно скажу, после первого сеанса только сильнее выпить захотелось. Я и выпил... Потом еще к нему несколько раз ходил, и даже месяца два-три не пил. Этот врач отправил меня к анонимным алкоголикам, но там были совершенно другие группы, просто неинтересные. Люди общались между собой, это было что-то вроде закрытого клуба. Может быть, кому-то из них в жизни не хватало общения. Мне всегда хватало, даже с лихвой, у меня широкий круг знакомых, партнеров, и я на эти группы не ходил. Мне показалось, что это какой-то «детский сад».

Другой человек меня просто закодировал. Это мне помогло месяцев на шесть. Потом кто-то посоветовал к церкви обратиться. Одна бабушка меня прямо очень серьезно заговаривала, с молитвами, и я где-то месяца полтора не пил. Но опять же нашел повод — сейчас не помню, какой-то церковный праздник был. Пошел, отметил, смотрю, все отлично, все хорошо, ничего со мной не случилось...

В тех центрах, в которых я лежал, про программу Анонимных алкоголиков «Двенадцать шагов» все говорили. Но там не было индивидуальной работы по психотерапевтической реабилитации. В «Клинике Маршака» был общий для всех основной уклон в йогу и вообще сам Маршак уже давно в Америке.. После первого раза я и занялся йогой, и это было полезно — я там себя в порядок привел, потому что весил тогда сто двадцать килограмм, такой очень «пивной» был, большой. Ну и с головой было плохо, и тут йога мне очень помогала, и в плане физическом тоже. После второго пребывания в стационаре «Клиника Маршака» увлекся всеми экстремальными видами спорта. Какое-то время это спасало. Понимаете, они сыграли на том самом моем эго, направили как бы в сторону экстрима. Я же говорил, мне тогда казалось, что я все могу: сколько угодно пить, гулять... А здесь замещение пошло: если не пить, так гонять на сверхскоростях. Могу же! Это стало расти — у меня получается! Йогу я забросил, появились наркотики. Если бы Юра не почувствовал, в чем моя основная беда, не привел в программу, не дал нужное направление — мы бы вряд ли сейчас с вами разговаривали. Все это оказалось для меня таким крепким фундаментом — эта программа выздоровления и потом наша с ним работа, именно это все вместе, что дало те результаты, которые мы имеем. У Юры, несомненно, есть особый, дар, и слава богу, он им пользуется. Если бы Юру клонировать, сделать десять тысяч таких Юр, с выздоровлением алкоголиков в нашей стране дело обстояло бы значительно лучше!

— Так чем все-таки, как вы считаете, метод или школа Сорокина, отличается от других? В чем его секрет?

— Помните, как в фильме «Матрица»: «Я могу вам показать эту дверь, но войти должны вы сами». Так и Юра, он не впихивает туда насильно, насильно, как говорится, мил не будешь, но он подводит тебя к этой двери. И я знаю, что у него невероятно высокий процент «вошедших» — 90–95%.

Еще вот что для меня было очень важно и показательно, и вам любой скажет то же самое, — Юра сам тоже прошел все эти программы. В американских центрах все сотрудники должны пройти через программы, чтобы иметь свой личный опыт и знать, как происходит исцеление на деле. Так было и в Центре «Рекавери», где он работал. Он прошел весь путь от консультанта до руководителя программы. Закончил МГУ и профессионально стал заниматься помощью таким же зависимым. Это, наверное, и отличает его школу от других похожих школ — то, что он внутренне сам все чувствует. Вот в чем разница. И не кидается на деньги, которые ему дарят. Ему важно было, чтобы я именно как человек поднялся. Зато, когда у меня появилась возможность его Центр спонсировать, я немедленно так и сделал. И не за свою трезвость платил, а понимал, что если могу я этому человеку помочь, то он еще кому-то поможет. Как когда-то очень помог мне. И я очень рад, что на моем пути встретился такой человек, именно с таким подходом к жизни.

 

 

«МНЕ МОЖНО! ТОЛЬКО ЗАЧЕМ?»

 

Место встречи действительно изменить было нельзя — мы встретились прямо в центре Юрия Сорокина. Потому что мой интервьюируемый там в это время лежал. Да, пришел и «добровольно сдался». Потому что сорвался. Или чуть было не сорвался — поскольку все-таки пришел. Бывает такое и с Юриными клиентами — все же живые люди, в конце концов!

Одноместная палата, вернее, какая палата — гостиничный номер. Обычный, не президентский. Мы его, конечно, к концу разговора прокурили насквозь: еще бы, «в две трубы»! Но ни к концу разговора, ни по сей день мне так и не удалось вспомнить — ну откуда я могу знать этого мощного дядьку? Где мы могли видеться? Но пересекались точно. А может, лучше не выяснять?..

— Я попытаюсь все рассказать о себе. Немного волнуюсь...

Родился я в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году. Жизнь была, я и не понимал, какая — какая была, такая и была... Рос в простой рабочей семье: мать работала на фабрике отец — на фабрике. Я из Московской области сам... Первый опыт с алкоголем отчетливо помню, это было на Первое мая. Все шли с транспарантами, портреты Ленина несли, цветы, все радостные такие, демонстрация... Обычно на какие-то праздники мать мне давала рубль — на конфеты, мороженое. Мы вчетвером сложились по рублю, то есть каждому мамка давала рубль — тогда очень большие деньги, водка стоила три шестьдесят две, как сейчас помню. У нас получилось четыре рубля, мы купили бутылку водки и какие-то конфеты. Все эти демонстрации — колоннами от предприятий, мне были совершенно не интересны, я не понимал, для чего это делается, почему все такие радостные — ну делается, значит надо, так жила страна.

— Сколько вам было лет тогда?

— Мне было двенадцать лет. Мы с ребятами зашли на стадион, стадион был пустой, выбрали дальний угол... Я видел, как во дворе пили мужики, видел, как пил отец, а пили они такими большими стаканами, гранеными; я видел, когда они играли в домино, разливали бутылку водки и выпивали. Мы так же разлили эту бутылку водки и выпили. Было горько, невкусно и противно. Но после, я никогда не забуду, я получил эффект, то есть ощущение полной свободы. Все мои комплексы и страхи ушли куда-то. И вот я вижу, что я как бы стою на стадионе с самим собой: вот он стадион, вот она жизнь, и вот он я, маленький такой, отчаянный, бесстрашный, то есть я как бы получил абсолютную свободу, вот такой эффект. Но, когда я дошел до конца стадиона, у меня очень сильно закружилась голова, я испугался и упал. То есть я оказался самым слабеньким из пацанчиков моих...

Очнулся я уже в больнице с диагнозом отравление. Гляжу, надо мной какие-то врачи хлопочут, марганцовку в меня вливают, мне ее противно пить, они заставляют. Я сбил графин на пол, он раскололся, они новый поставили. В общем, утром, когда проснулся, мне было не понятно, что со мной произошло, но что произошло что-то страшное, я понял. И сам себе сказал: эту заразу больше никогда в жизни не буду пить, отрава какая-то! Но мозг мой запомнил эффект.

После я начал заниматься спортом, ездил играть в хоккей за один подмосковный клуб, несколько лет вообще не притрагивался к алкоголю. Потом начал подрастать, смотрю — вокруг все курят, начал курить, из секции, естественно, ушел — спорт и сигареты несовместимы. В то время в моде были танцы. Сейчас у нас всякие клубы ночные, а в то время были танцы при ДК. И на эти танцы все ходили всегда «выпивши», это было «за положняк», полагалось, то есть; трезвых на танцах не было. И вот перед танцами я начал выпивать для смелости, чтобы подойти к девушке, познакомиться, потанцевать...

— Все-таки не стаканами, наверное?

— Нет, это я изменил, меня эти стаканы очень испугали. Я начал пить маленькими дозами, что и делал на протяжении всей жизни: очень маленькими, даже не целыми рюмками, а по полрюмочки, но часто. И эффект был тот же, но не было отравления, , я себя нормально чувствовал и не видел в этом никакой проблемы. Ну, может, был я маленький мальчик, просто попал в непонятку. Денег у родителей моих не было больших, вещи были только необходимые, отец выпивал здорово, мамка одна обо мне заботилась... Естественно, мне хотелось иметь много денег, быть независимым. Как и всем мальчишкам... Мы начали заниматься мелким криминалом, когда я еще учился в школе. И вот однажды произошел такой случай...

Впрочем, я забегаю вперед. После того, как в школе узнали, что меня привезли в больницу в пьяном состоянии, меня выгнали из пионеров — на линейке, торжественно, унизительно, да, велели самому отдать галстук... Ну, не пионер и не пионер, плевать, по большому счету. Так я стал «плохим». Мать всегда поддерживала школу, верила учителям, для нее я тоже был плохой, особой любви я не чувствовал ни в своей семье, ни у деда с бабушкой — они уже были старые, очень старые...

— Дедушка с бабушкой тоже с вами жили?

— Нет, мы жили втроем, довольно бедно, как я уже говорил. И вот очень важный момент: я, хоть и исключенный из пионеров, обязан был продолжать учиться. Учиться, естественно, не хотелось, хотелось иметь деньги... Именно в то время мне в голову запала идея стать богатым. Ведь есть же люди богатые! Я видел по телевизору: у кого-то есть автомобили... Хотя в то время редко кто мог иметь автомобиль. Как-то раз меня прокатили на старой «Волге» — я такое чувство испытал, чуть ли не царское! Полета, свободы — незабываемое... Словом, начал я заниматься криминалом.

— Что вы имеете в виду, говоря «криминал»?

— Ну, подворовывать... Преподавателем по труду у нас был такой Анатолий Иванович, отличный мужик, царство ему небесное. Мне было лет тринадцать-четырнадцать, это уже после того, как выгнали из пионеров. Короче, он задал нам такое задание — надо было принести деревяшку и из деревяшки выточить какую-нибудь фигурку (у нас станки стояли по вытачиванию). И вот я решил мамке сделать толкушку — мять картошку. Сам лично, в подарок, чтобы она меня поблагодарила. А где взять дерево, бог его знает! Где взять ровную деревяшку? Я увидел в парке березку и срубил ее. Кто-то меня увидел... Опять кошмар, чуть ли не в колонию за эту березку. Мы тебя отправим в колонию, ты вообще такой-сякой разэдакий!» Одним словом, в обществе я разуверился, общество для меня было злым, каким-то непонятным, нехорошим. Они хотели, наверное, воспитывать меня, а на деле просто давили, унижали. И пугали, естественно. И вот так длилось до восемнадцати лет.

Наступает семьдесят восьмой год, Леонид Ильич Брежнев издает указ, что в Москве будет Олимпиада, и надо всех неблагонадежных-неблагополучных людей «подчистить». А мне восемнадцать лет, и мы совершаем преступление. Собственно, по нашим теперешним меркам, преступление незначительное, драка, отняли у человека какие-то деньги, все по-дурацки как-то, по-детски. Нас арестовывают, я следователю говорю: отправьте меня в армию, не хочу я в тюрьму, я боюсь. Он говорит, мол, сам удивляюсь: за какую-то ерунду — по три года. По три года колонии нам присудили, как я уже после понял, с учетом Олимпиады, чтобы я вышел в восемьдесят первом году.

В тюрьме я прошел то, чего не получил от отца в детстве, все я там прошел, испытал, получил огромный опыт «от старших товарищей», скажем так. Там первый раз укололся наркотиком, первый раз — и все, это было единожды, попробовал. Но и от этого остался какой-то эффект в голове.

В восемьдесят первом году я вышел, познакомился с девушкой, влюбился, она в меня влюбилась. У нее семья по тем временам считалась очень интеллигентной: мать — заслуженный учитель, два высших образования... А я... Это в девяностые годы стало модно быть сидевшим, блатным, а в то время меня за глаза «тюремщик» звали. Но мы все равно были вместе, любовь пересиливала. Нужно рассказывать или и так ясно: ее родители, конечно, были против нашего союза, началась обычная свистопляска, она из дома уходила. В конце концов мы поженились. И обвенчались, нас бабки заставили, в то время не венчался никто почти. Теще еще сделали выговор за то, что дочка обвенчалась. Надо где-то жить... У нас — однокомнатная квартира, в которой — мать, отец и я. А у тещи дом и квартира; теща нам отдает квартиру. Мне, так как постоянно стремился к свободе и независимости, было не очень удобно жить у тещи. Говорю жене: надо что-то делать.

Получилось, что я стоял на распутье, на грани, можно сказать: я, со своим «опытом» мог заняться опять криминалом, уже куча знакомых была, телефонов куча, да дел таких, только позвони! Но не хотел опять в тюрьму. Она говорит: может, попробовать тебе поработать в химкомбинате, там тебе квартиру дадут? А в то время было такое — от заводов и предприятий квартиру давали. Жена уже беременна была. И я пошел на этот химкомбинат и сказал: «Мне нужна квартира, как быстро можно получить?» Меня направили в какой-то самый вредный цех, и начальник пообещал: «Отработаешь год, и я тебе даю квартиру, отвечаю. Но год ты должен отработать». Я ему верю, тем более для меня слово «отвечаю» — это было нечто значимое, показатель. Отработал год и пришел к нему, он сделал удивленные глаза: «Да ты что, мы год только присматривались, здесь люди у нас работают по пять, по семь лет и не получают квартиры!» Ну я его оскорбил, мол, что же ты обманул, зачем; ты бы мне сразу обозначил это, я бы не пошел сюда.

Опять общество против меня, опять я остаюсь один, опять везде какой-то обман, везде какая-то лесть, вранье. Ну, и я решил, что жить надо, у меня семья, я как бы чувствую ответственность, уже по-мужски просто.

— Ребенок уже родился?

— Да, сын уже родился. Выход был только один — вступать в кооператив. Ну и я, конечно, решил, что надо находить деньги и покупать кооператив, и ушел в криминал.

Начал заниматься иконным бизнесом. В то время этим редко кто занимался, а у меня был товарищ, с этим связанный, мы начали свой «бизнес» и тут же очень быстро посыпались деньги, большие деньги. По тем временам я мог за день заработать двадцать пять тысяч, а автомобиль стоил семь. Я, естественно, купил трехкомнатную квартиру, автомобиль, жене шубу, тогда, помню, полушубки песцовые считались самым шиком — это вообще «фишка» была. Она вся сияла от счастья!.. Появились деньги, я так же периодически выпивал, не так уж часто, но выпивал. Иногда напивался, но не испытывал еще ни похмелья, ничего такого. Напился, а утром встал и уехал. Что-то там в голове шумело, здесь, в боку, тянуло, но до обеда; после обеда я становился опять нормальным человеком.

С появлением денег я, естественно, начал загуливать, загуливать конкретно, и особенность у меня такая была: по пьянке я любил притопить до упора гашетку, бил автомобиль и покупал новый. В то время, люди поражались: я мог где-нибудь в Ивановской области, везя иконы, разбить автомобиль, на котором перевернулся, остановить такси, оставить там свой автомобиль, забрать иконы и уехать в Москву. А там, в Иваново, ищут меня...

Отношения с алкоголем заходили все дальше и дальше, затягивало больше и больше. У меня появилась цель — обойти все московские кабаки: «Арагви», «Пекин», — все, какие хочется. А что? Деньги у меня есть, мне понравилось бросать чаевые, понравилось, что меня запускают в «Арагви», кто-то там стоит в очереди, а меня запускает Боря по первому стуку, потому что я ему даю деньги; кормят очень вкусно. Ну, в общем, жизнь была такая. Я стал выпивать все чаще и чаще. Начал испытывать похмелье. Я понимал, что что-то такое со мной непонятное творится, мне это мешает, очень сильно мешает. В семье начались скандалы, жене это очень не нравилось, несколько дней мог не являться домой...

— Это не переходило в драки?

— Переходило в драки, переходило в безумие вообще. Где-то уже в конце восьмидесятых я очень сильно ударил жену, пьяный был. Она кричит: «Не нужны мне твои деньги, мне ты нужен!» Я говорю: «Чего ты врешь, кому я нужен без денег!» Когда я был без денег, я обществу не был нужен, меня отвергали все. Я и в самом деле был уверен в этом.

Утром встал и чувствую, что это как будто не я, надо с этим что-то делать... Я начал из-за алкоголя плевать на какие-то мелкие дела денежные, где-то можно было деньги заработать, а я говорил, что ерунда это все. И вот после того, как я ее ударил, жена говорит: «Почему бы тебе не закодироваться, сейчас какие-то кодировки модные». Но я, как этакий роскошный парень, не видя в себе проблемы, совершенно не видя, считал: все пьют, все расслабляются, а как еще? Я хожу под восемьдесят восьмой статьей, под расстрельной, там и валюта, а ты мне говоришь «не пей». Да я с ума сойду! Но ей говорю: давай, попробую. И поехал вместе с ней. Она нашла какую-то фирму — это все нелегально еще было. В общем, делают мне укол, кладут на кушетку, говорят: «Раскрой рот». Мажут язык спиртом, и у меня останавливается дыхание. Я испытываю жуткий страх. Жена сидит передо мной и я ей не могу ничего сказать, только глазами говорю: что же ты меня убила? Все, я умираю... Но, как я после понял, они делали это для того, чтобы я прочувствовал этот смертный ужас, чтобы вселить в меня страх.

И сейчас я попробую рассказать о чувствах, с какими я ехал после кодировки. Я был глубоко несчастен, меня лишили чего-то такого дорогого и любимого, что я ехал несчастный, злой и выхода не видел никакого совершенно, как дальше жить и что делать.

В таком вот состоянии я прожил три месяца. В трезвом...

В таком режиме — злой, раздраженный, с женой не хотел разговаривать. Была какая-то обида именно на нее, что она меня вынудила согласиться на какую-то провокацию, что-то сделали со мной такое, что я стал неполноценным человеком. При всем при этом я все три месяца работаю, дела идут в гору, все нормально, все необходимое я делаю. Мозг мой, стало быть, нормально работает...

Вот я и думаю: медицина, она ведь хоть так, хоть эдак убивать не должна, значит здесь кроется какой-то обман. Не может быть, что, если я сейчас выпью, то сразу и умру. И под этим страхом я наливаю себе, как обычно, чуть-чуть. А страх-то, он все равно есть, я же испытал остановку дыхания, но все же, думаю: медицина, клятва Гиппократа... Нет, это лажа какая-то со смертью, не может быть! Выпиваю и жду: остановится дыхание сейчас или нет... Нормально все. Я — еще, снова нормально. Ну, думаю, все. И с тех пор я ни в какие эти кодировки не верил, ерунда все это полная!

И у меня пошло все нормально, опять жизнь наладилась. Только пить я стал еще больше, я потерял страх. От этого у меня возникала куча проблем. По пьянке совершал какие-то безумные поступки: оскорблял людей, затевал в ресторанах какие-то драки, в которых, по большому счету, виноват был сам. Просыпался утром, вспоминал все это, прокручивал: как я того оскорбил, этому что-то неприятное сделал. Плюс битые машины — это так и продолжалось, у меня как рок какой был: сам жив-здоров, от силы шрам где-то или царапина, а машина вдребезги... Сам удивлялся. И не только я, другие люди, видя мой разбитый автомобиль, поражались, что я живой, что со мной все в порядке. Все больше и больше было проблем, и я уже сам стал понимать, что делаю какие-то безумные вещи: дома не находился бог знает по скольку дней, деньги мог кому-то просто кинуть — такие жесты у меня были... К тому времени и с бизнесом нашим началось такое, то есть риск так обострился, что приходилось балансировать на грани...

Я понимал, что все это мешает мне жить, и те, с кем я занимался этим всем, постепенно начали сторониться меня, потому что опасно, просто опасно было где-то быть со мной, тем более с пьяным... Мы как-то отдыхали в Паланге, а тогда еще отношения с Литвой у нас не очень испортились, так я там пьяный, идя из ресторана, орал «Вихри враждебные веют над нами». Это мелкие безумия, но безумия, потому что за меня жене было стыдно вечером, а мне утром. Утром я испытывал и стыд, и вину, постоянно чувствовал себя отвратительно. Мне нужно было, естественно, похмеляться, чтобы не испытывать этих противных чувств, потому что они меня загоняли ниже плинтуса. Я не понимал, зачем, почему я это творил. Я хотел выпить нормально, контролируя себя. Но как только появлялись шампанское, водка, я терял контроль.

— Не могли контролировать количество?

— У меня нет какого-то контроля над собой и меры. Если я где-то в шумной, веселой компании начинаю пить, если это длится не час и не два, а долго — день, ночь, допустим, и пью этими своими крошечными дозами, мне кажется, что я нормальный. Потому что в этот момент у человека измененное сознание. Но после, на следующий день мне начинают со стороны рассказывать, в каком я, оказывается, был свинском состоянии...

— Был такой известный скульптор Лемпорт, тот «завязал», когда, как он говорил, «устал удивляться».

— Ну да, вот-вот. Устал удивляться: неужели это я? Неужели это я мог?! Наверное, каждый алкоголик это говорит себе. Во мне как бы два разных человека живут: вот трезвый я, вот пьяный я. Трезвый — вот такой, пьяный — другой. Это все вокруг видят, родственники мои, жена тем более, все-все-все. Только я не вижу, когда выпиваю, и думаю, что не меняюсь. Вот сейчас перед вами один из этих экземпляров.

— А второй мешает? Вы в трезвом состоянии его ощущаете как «второе я» или нет?

— В трезвом состоянии? Ощущаю. Но когда выпиваю, у меня иллюзия, что все нормально, что в этот раз я буду пить, допустим, только шампанское и по чуть-чуть... Или: это, наверное, паленая водка какая-то была, голову мне свернула... Или: в этот раз я буду пить только виски со льдом или разбавленный... Но суть не меняется.

— Даже если только пиво?

— Даже пиво. Я буду пить одно пиво и выпью столько, что стану пьяным, абсолютно пьяным от пива, лишь бы добрать градус до этого состояния.

— Но вы говорили, что тогда уже начали понимать, что теряете контроль?

— Да, я понимал, что теряю контроль. При всем моем опыте я мог сделать непредсказуемые вещи, очень серьезные, которые обществом не приветствуются. И от меня как бы потихонечку стали отворачиваться... Но я продолжал пить. Сын рос, он практически постоянно находился у бабушки, она его воспитывала на Пушкине, Лермонтове и так далее, она же учительница... А где-то после девяносто первого года, после путча, у нас уже разрешили заниматься иконами, вернисаж открывается — то есть уже таких денег не стало. Еще сохранялись связи через Литву с Германией, но уже кто-то из моих знакомых остался жить в Германии, кто-то открыл в Польше маленькую обувную фабрику. Устраивались кто как, обеспечив себе спокойное безбедное существование. И они не пили. А я вот деньги пропивал...

И тут появились наркотики. А у меня, я говорил, был опыт с наркотиками. Но они в то время были только «для крутых», достать их было очень трудно. И я снова попробовал наркотики, попробовал раз, попробовал два, попробовал три. Смотрю: ум трезвый, выгляжу отлично, в семье наладились отношения, я стал появляться дома, стал, так сказать, порядочным семьянином. И я подумал, что нашел свое счастье: вот оно, вот то, чего мне не хватало! Не нужна водка, от нее одни проблемы, которые я только-только решу, но напьюсь, и они опять появляются, и снова мне надо их решать. А здесь появилось такое счастье. Я себя почувствовал просто счастливым человеком. Деньги у меня есть, достать не проблема — хоть кокаин, хоть героин...

К этому времени иконный бизнес отходит на второй план, но сами иконы я очень любил. До сих пор их люблю: там такая живопись, просто голову «воротит». У меня дома оставалась коллекция. Криминал стал жестче, всякие «крыши» пошли, у меня появилось оружие. Но все это не мое было, я по натуре добрый человек, не любил обижать, давить людей. Пьяный я это делал спокойно, оскорблял за что-то, а в таком состоянии мне было жаль людей, было жаль смотреть, как их дурят, как у них все отнимают!

И я стал употреблять все чаще и чаще. Успокаивал себя, что я не наркоман, просто употребляю — и все. Полагал, что этим я даже выгодно отличаюсь от всего общества: они, примитив, не понимают, что это такое, как с этим здорово: никто не видит, ты сам по себе и тебе отлично. А в любой день, когда захочу, скажу себе: все, хватит, и престану. Сам чувствую, что захожу далеко, слишком далеко, и вот уже утром мне без дозы не выйти на улицу, мне нужна обязательно доза.

И я решаю, говорю жене: «Поедем в Сочи, не возьму с собой наркотики. Я никогда не стану наркоманом. Я видел по телеку, как они под забором валяются. Наберем таблеток всяких, и я вылечусь». Взяли с собой сынишку, ему уже было годика четыре или пять, нет, больше уже, и поехали.

Я там выдержал три дня, меня стало так ломать, что я хотел броситься с моста. Стою на мосту и пью водку, а она не дает никакого эффекта, только шумит голова... Таблетки все выпил, жена мне укол сделала, и то, и се — все, что мы сами могли, сделали... Я не спал три ночи, меня ломало, в общем, испытал, что такое ломка.

Я решаю ехать в аэропорт. Сын заплакал: «Пап, ну как же я без тебя здесь буду!» Я переживал, что оставляю семью одну и улетаю: жена-то понимает, а он же ребенок: «Пап, а как же купаться? А мы с тобой на парашюте хотели!» Я говорю: «Я заболел, у меня печенка болит, мне надо к доктору». Обманул его, хотя дети все видят, это я уже сейчас, после узнал.

Перекомпостировал билет, лечу. Причем аэродром был в Быково, а там рядом Малаховка, где цыгане постоянно торговали наркотиками; наверное, до сих пор торгуют. На рынке у сочинского аэропорта продавали розы такие, в корзинках, я купил две корзинки, думаю, подарю мамке. Прилетел в Быково, взял такси, говорю: «В Малаховку давай!» Там была цыганка знаменитая. Окошко у нее оказалось закрыто. Я стучусь, она говорит: «Обожди». Я кричу: «Какой обожди! Не могу ждать, мне в самолете хотелось зайти к пилоту и поддать газку, чтобы он быстрее летел; уже все, не могу!» Пришлось отдать ей эти две корзинки роз, чтобы она мне дозу дала. Заехали мы с таксистом в лес, я укололся... и понял, что все, я наркоман, я попал, и так просто мне не выбраться — так, как я думал...

Еще несколько лет у меня эта жизнь наркоманская длилась, деньги кончались, коллекция икон исчезла. Я понимал, что надо что-то делать, ведь я семью приучил к безбедной жизни, а теперь им придется отказаться от денег, от всего, от нормальной пищи — теперь может случиться так, что я опущусь на самое дно. Мне становилось очень страшно, я не видел выхода и впадал в отчаяние. Очень часто приходили мысли о самоубийстве, но, опять же, думаю: выстрелю себе в голову, будут хоронить меня, вся башка разворочена, скажут: «Ну как же ты так?» А кто в сердце стреляет, иногда пуля отскакивает от ребра и человек остается жив. Что же делать?

И я начал интенсивно искать всякие лечебницы, детоксы — еще кое-какие деньги были... В один детокс лягу, выйду — день, два, три, а мне жить не хочется, все серое, все противно, мерзко. Зачем жить, когда нет интереса? И начинал опять колоться. У меня было пятнадцать детоксов, меня возили в кремлевку, вшивали ампулу от наркотиков, еще шрам остался. В ЦКБ говорили: «Мы тебе вшиваем, ты будешь колоться, но кайфа не будешь испытывать». Это ерунда все, конечно, очередная лажа, очередное выкачивание денег. То есть, я думал: это, наверное, какая-то плохая больница, надо найти получше, подороже, где люди нормально лечат. И попадал в элитные, где лечат лекарствами, озонотерапией, какие-то токи мне подключали — ерунда это все, ничего мне не помогало, через несколько дней я опять начинал колоться.

И вот, в очередном детоксе жена узнает адрес реабилитационного Центра, где, кстати, работал Юрий Сорокин. Но я-то тогда не знал, кто он и что! На тот момент я уже ни во что не верил, а там, оказывается, вообще без лекарств лечат. Я говорю: «Как без лекарств?!» Я уже не представлял, что меня можно вылечить, а без лекарств — тем более... Но все-таки пришел. Передо мной стоит представительный мужчина, при галстуке, при бейджике, и говорит: «Я сам алкоголик». А на табличке у него еврейская фамилия. Я говорю: «Врешь, евреи алкоголиками не бывают!» Хотя у меня друг был еврей и умер от алкоголя. Это я ему просто так сказал. «Ну вот, говорит, я перед тобой, тем не менее. И я бросил». Я не поверил ему, отмахнулся; думаю, буду дальше свой путь искать.

А деньги иссякали... Я еще начал дом строить. Все же строят, и мне надо строить, в то время пошел бум такой. Денег не хватало, я открыл новый бизнес, строительный, поставил управляющего. У меня там воровали все, не пойми что было! Словом, все, крах, душило со всех сторон: ко дну, ко дну, ко дну. Я начал уже очень осторожно относиться к деньгам, но немного откладывал, где-то прятал их — на лечение. Я верил: не может быть, что нет выхода, не может быть! Но с каждым годом все таяла, таяла моя надежда, и я все чаще думал, что выхода нет. Очень часто появлялась мысль о смерти. Держал только страх. И рад бы был умереть, но как тогда ребенок, — жена, — я ее любил, как же она, не работала сколько лет, как куда она пойдет работать? Меня, как мужчину, это цепляло...

И вот в очередной раз жена говорит: «Давай попробуем еще по этому адресу, поедем в этот Центр». А во всяких этих центрах, детоксах, где я уже лежал, там тоже были психологи, они давали мне какие-то листочки: «Нарисуй коровку, нарисуй солнышко». Я говорю: «Что вы, меня за дебила считаете, я нормально еще мыслю, я не деградировал, зачем мне это все?» У меня к этим психологам заранее было недоверие... Приехали мы в этот Центр, положили меня в детокс на десять дней и перевели на программу — для меня это было вообще что-то из ряда вон выходящее, ерунда какая-то. Психолог мне попался мой однофамилец и младше меня по возрасту. Он начал расспрашивать, что я употреблял, как... Наврал я ему: и укололся-то раз пять всего, а выпивал вообще, как все, по праздникам. «А ты сам-то пробовал наркотики?», спрашиваю. «Нет, говорит, никогда, и выпивал-то раза два всего в жизни». Я говорю: «Тогда чем ты мне можешь помочь?»

Через три дня я ушел оттуда. Но впечатление у меня осталось: я увидел трезвых людей, и, хотя и не очень верил, но где-то сердце мне подсказало, что это наркоманы. Шел двухтысячный год, и на восемь месяцев я завис уже конкретно. Как не умер, бог знает!.. Через восемь месяцев, можно сказать уже с последними деньгами, — как сейчас помню, тысяча триста долларов стоило это лечение, — мы с женой снова туда приехали. И я решил: все, не уйду, выдержу, отлежу, чего бы мне это ни стоило, как бы плохо ни было.

И вот тут психологом для меня дают Юру Сорокина. Первая встреча: он не давит, все спокойно, не реагирует на мое вранье и прочие... неадекватные проявления.

— Сорокину — соврать? Не представляю...

— Нет, я ему соврал, как и тому, первому, что и выпивал-то чуть-чуть, и кололся не очень много, но вот наркотики — сам бросить не могу, они завели меня в тупик. Он все записал, ни слова не сказав, хотя и видел, что это неправда. «Ну все, говорит, хорошо, я рад, что ты здесь, что ты жив, все будет нормально». Естественно, первые восемнадцать дней я не спал, то есть спал по полчаса, по часу, просто в какую-то яму проваливался, потому что мне отменили препараты, все. Я просил таблеток, говорят: «Нет, никаких таблеток, ничего, организм саморегулируется, ты уснешь».

На восемнадцатый день я уснул. И проснулся первый раз в жизни счастливым человеком. Я испытал радость, ту радость, которую испытывал когда-то давным-давно в детстве. Я понял: все остальное, весь этот отрезок времени с алкоголем и с наркотиками, это просто безумное веселье, я путал веселье с радостью, я уже забыл обыкновенные человеческие чувства. Я испытал радость от того, что выспался, что я выспался естественным сном. Думаю, что-то со мной произошло...

Опять же — Сорокин, он нашел нужную жилку: он понял, что я очень трудный клиент, и зацепился за сына: «У тебя же, говорит, ребенок растет». Я говорю: «Он ничего не знает, что такое ширяться». «Что ты мне говоришь, дети все знают, что делают родители, сто процентов — он все знает. Он даже знает, где ты что дома прячешь!» А для меня сын — это самое святое. И самое страшное, если он попробует эту отраву. «А вот представь, — говорит Сорокин, — если ты будешь дальше ширяться, то потеряешь все, что у тебя еще осталось. И ты потеряешь ребенка, он у тебя начнет колоться». Мне захотелось разорвать его, — настолько он в цель попал. Я говорю: «Что ты несешь-то, Юра, почему он должен колоться? Это мо#й крест, и страдаю за свои грехи, наверное, за то, что занимался иконами (так я сам про себя думал), вот Бог меня за это сечет. А причем здесь мой сын?» Он говорит: «Ну, ты можешь думать, как хочешь... » Итак, я начал с ним работать, то есть я начал выполнять задания, которые Юра мне давал.

— Это уже после восемнадцатого дня?

— Нет, он и до восемнадцатого дня мне давал задания, но я их всерьез не воспринимал, отписывался, просто выдумывал что-то. Он все это видел, но терпеливо молчал и ждал. И вот после восемнадцатого дня, когда я выспался, нас повезли на группу на метро. А на метро я не ездил уже несколько десятков лет, и людей вообще ненавидел. Жил и не видел людей, не видел их глаз, не видел их лиц, удивлены они или испуганы, я не понимал; для меня это была серая общая масса. У меня были свои дела, я все время куда-то летел, а эта вся масса отдельно от меня существовала. И в метро: напротив меня сидела какая-то женщина, пожилая, я заглянул в ее глаза, — они были чем-то озабочены, я это понял, понял сердцем. Она куда-то едет, у нее какие-то свои дела, она человек и мне плохого ничего не сделала, чтобы я был на нее зол. Я был вообще зол на всех людей, а тут передо мной нечто такое, чего не видел я, можно сказать с детства...

И с этого момента пошли и лечение, и работа, я начал честно писать о себе, — Юра давал мне такие задания, честно стал с ним беседовать, отвечать на его вопросы. В общем, я понял, что во мне произошли какие-то перемены, какие — я сам не мог объяснить. Он мне говорил: «У тебя произошел коренной перелом психики, твои мозги алкогольные, наркоманские, как могли, так и думали, а сейчас ты начал видеть; то суженное сознание было, а сейчас у тебя сознание расширяется, душа оттаивает и начинает какие-то расточки давать, ты начинаешь чувствовать, ты понимаешь людей не только словами, но и чувствами». Для меня это было и необычно, и интересно, и здорово. Мне нравилось это состояние!

В Центре я понял, что я алкоголик, — при всех этих раскладах, начиная разбирать свою жизнь, — что я алкоголик, и отец у меня алкоголик, он пил всю жизнь, и, возможно, гены его передались, если брать генетику. И наркоман. Я это осознал, для себя, принял, что это так, что при первой же дозе или стакане у меня опять все будет повторяться. И началась совершенно другая жизнь, как вот есть такая фишка: измени себя сам и мир по отношению к тебе начнет меняться. Вот я изменил себя, и стали происходить такие перемены, значимые для меня: я восстановил бизнес, его расширил, выгнал всех, кто воровал и кто чего-то не так делал. Сейчас строю новый дом себе, тот продал —когда вышел из Центра, мне уже не на что было жить, я его продал, все вложил в бизнес. И все стало по-другому, я нашел друзей...

— Друзей новых или тех, кто отошел тогда из-за пьянства, старых?

— Новых. Со старыми я порвал все связи... Я утопил оружие. Ну зачем оно мне, зачем, если я людям верю, в себя верю, во что-то высшее верю? Я утопил, расстреляв всю обойму, чем еще освободился от чего-то такого, ненужного. Совершенно другая началась жизнь! У меня около семи лет трезвой жизни, и за это время произошла куча изменений, появилось много знакомых, новых знакомых, я имею в виду, по всей России. Другие отношения стали с людьми, наладились отношения с сыном...

— Сын-то уже большой, наверное?

— Сейчас ему двадцать четыре года, а когда я вышел из Центра, ему было шестнадцать, и он был такой изломанный, на перепутье, то есть очень хотел заниматься криминалом. В то время я для него был Отец: что я говорю, то и делай, а здесь я стал ему Друг. Стал показывать на своем примере, делиться с ним своим опытом: смотри, что я вытворял — вышло вот так-то, Пусть поначалу более-менее идет: полоска белая, полоска черная, а в конце, извини за выражение, в конце ж..а все равно будет. То есть он у меня очень изменился, благодаря мне, опять же, и благодаря жене. И вот около семи лет я жил трезвой жизнью.

И тут... У меня есть близкие друзья, нас трое. У одного я даже крестный его детей. Умирает у него отец, и он начинает выпивать. Мы очень не хотели этого, объясняли, уговаривали, но... Потом начинает выпивать второй. После, через восемь месяцев, начинаю выпивать я.

И сейчас я опять лежу у Юры Сорокина. Потому что кому-либо другому из психологов очень трудно мне помочь... Сейчас у меня у самого психологическое образование. Во время трезвости я, считай, институт закончил. В принципе, сам все знаю... И все же опять с алкоголем зашел в тупик: поехал отдыхать к друзьям и все дни пропьянствовал, не видел ни отдыха, ничего, одни пьяные угары, при том, что они сами — не выпивают, оберегали меня.

В общем, я понял, что опять настает алкогольное безумие, возвращается все, опять теряю контроль, опять идет эта алкогольная гордыня: я все могу, я великий, да, я такой. И прямо из аэропорта, — у меня еще сумка с наклейкой, — а я уже здесь, у него, опять у Сорокина. Не то что я его боготворю, но ему верю, он мне помог очень здорово. Он, может, просто нащупал ту самую ниточку, нашел, за что зацепиться, чтобы меня вытащить. У меня с ним доверительные отношения.

— А вот интересно, почему с Сорокиным такие отношения сложились, а с тем, первым психологом, нет? Потому что тот сам ничего не пробовал и не имел опыта зависимости? Говорил Сорокин, что сам попадал в такую ситуацию?

— Говорил.

— И именно это расположило?

— Это расположило. Он мне рассказывал, как все происходило у него. Но я не буду пересказывать его похождения, про это он сам пусть расскажет. Зато он мне рассказывал, что увлекался горными лыжами, я даже знаю его гору. Сейчас сын мой катается с этой горы, а Юра говорит: «Мы ее делали»... Он тоже вырос в пригороде Москвы, в это же время, примерно, чуть раньше... Я почувствовал в нем своего, того, который понимает меня, понимает внутренне. Все врачи, к которым я обращался до Сорокина, даже не пытались понять меня, они искали способ лечить при помощи каких-то таблеток. Да и сейчас, наверное, многие ищут эту золотую таблетку... А ее — нет! Я и сам ее всю жизнь искал: мол, мне бы сейчас — раз — укол сделали, и все, я нормальный, трезвый, хороший... Вспоминаю себя, как в детстве я радовался жизни. Вот так же я хочу жить и сейчас. Последнее время, когда кололся, я не смеялся несколько лет. Люди смеялись, а я не понимал, чего они смеются, ненормальные, что ли? Я не умел уже смеяться...

— Мне казалось, наоборот... В метро часто видишь молодых людей с расширенными зрачками, которые со смеху покатываются просто, так их разбирает — ни с того ни с сего. На пустом месте... Как ненормальные, правда что...

— Это поначалу, стимулятор. Когда уже плотно употребляешь героин, там не до смеха. Сейчас я осознаю это все, просто осознаю. С некоторых пор я научился разбираться в чувствах — своих и чужих — в том, что со мною происходит... Я понимаю людей, чувствую их, чувствую обман, интуитивно как-то. Я вижу, искренен со мной человек или нет. Это мне помогает и в жизни, и в бизнесе; во всем-во всем!

— Неужели со всем вашим теперешним опытом и знаниями вам, если вы, что называется, сорвались, требуется посторонняя помощь, чтобы вернуться в нормальное состояние? Неужели вы один, сам, не можете?

— Нет, нужен толчок. Потому что я уже полтора года сам, один, я же все знаю!..

— Я поэтому и спрашиваю: если человек все знает, владеет инструментом, что называется...

— Вот это: «я все знаю» и определяет, что это очень трудно самому, без очередного толчка извне. Потому что я уже плаваю в этом около двух лет: туда-сюда, туда-сюда. Я все знаю: знаю даже то, что мне необходим толчок извне. И решаю: все, с завтрашнего дня начинаю работать над собой, ищу необходимого человека, еду к нему... И никуда, в конце концов, не еду, а в очередной раз напиваюсь.

— Значит, это обращение к Юре, я имею в виду теперешнее, после уже очередного срыва, означает, что человек, тем не менее, самим фактом обращения к специалисту все-таки тянет себя «из болота за хвост» — и с Юриной помощью вытягивает, да?

— Да-да, Юра вселяет какую-то уверенность, надежду и осознание, что нужно быть только трезвым: ты умрешь, если будешь пить алкоголь и употреблять наркотики. Хотя, если честно, я, уже в последнее время, опять купил себе десять граммов кокаина... Я начал нюхать кокаин, — опять та же песня! Хотел купить один грамм, но по одному сейчас не продают... А десять — это дорого, но мне наплевать: «Бог с ним, пусть дорого, деньги есть». И мне становится страшно... Потому что семья в беспокойстве, сын вообще не в себе, он не употребляет ни наркотики, ни спиртное, он вообще не понимает этого...

— Кстати, все-таки знал он?

— Знал, все знал. Я с ним говорил честно и открыто. Мы же с ним сейчас как два друга! Он говорит: «Я все знал, пап, я прекрасно понимал, еще с детства знал, о чем вы на кухне говорите, я слышал». А я думал, что он маленький, ничего не понимает... Все он знал, все понимал! Он чувствовал — дети, они чувствуют, что в семье что-то не в порядке, что мама с папой ругаются. Он молчит, потому что не имеет права высказаться, но знать — он все знает...

— А жена? Она ведь тоже все время была рядом?

— Жена — да, все время, я ей очень благодарен за это.

— Не каждая выдержит. Нелегко!

— Да... Мы недавно отпраздновали серебряную свадьбу... После серебряной свадьбы я поехал в Туапсе, а из Туапсе прямо сюда, дав сыну слово.Почему в Туапсе? Просто там живут несколько бывших Юриных пациентов, которых я знал. Я ему сказал, что если я в Туапсе напьюсь, то сам сразу поеду в Центр.«Я перед тобой за это головой отвечаю». «Точно?» — «Точно. Я не напьюсь в Туапсе, у меня силы есть!» Вот только воли нет!..

— А что вас провоцирует? Просто так — захотелось? Или наступает какой-то предел — трезвости, терпению — все, мол, не могу больше?!

— Тоска. Тоска, грусть, одиночество подталкивают к употреблению. Вот, допустим, занимаешься бизнесом: интересно, все здорово, чего-то ты достиг: того, этого. А люди, мир не изменились! Изменился я, а другие так же обманывают, предают, хитрят, юлят. Становится противно как-то, общаться с ними не можешь. Одиночество, тоска... Ну и, вроде, друзья близкие выпивать начали... Вот это все меня и привело к тому, что я опять здесь.

— Но ведь это, наверное, очень трудно, невыносимо даже: постоянно живешь с сознанием: тебе нельзя, тебе нельзя! Это же все время в голове должно сидеть, колом торчать, да?

— Нет, здесь совсем не так! Мне — можно! Только зачем? Я осознаю всю проблему, и для меня слова «нельзя» вообще не существует. Если мне было бы что-то нельзя, я бы обязательно это сделал. Мне, наоборот, можно все, только зачем? Я сам осознаю — а зачем? Чтобы у меня опять появилось похмелье, чтобы в меня опять вселился страх, эта вина, этот стыд, эти отвратительные чувства, которых нормальный человек избегает, старается избежать их? Зачем? По-трезвому мир, другой становится, для меня, во всяком случае. Тоска? Иди, что-то измени в бизнесе! А можно вообще какое-то новое дело открыть... Интерес к жизни — да, внука жду, cыну двадцать четыре года, он с девочкой встречается, может быть, Бог даст внука или внучку. Лучше внучку, ну а внук — значит внук, кто будет...

И я не скажу, что это легко все — трудно. Порой бывают такие дни — со всех сторон какие-то проблемы, и ты не видишь иного выхода, как только убежать от них, выпив. И вроде ты уходишь от проблем на время, а просыпаешься, их становится еще больше. Я проходил все это. Ну, как бы живешь только сегодня... А трезвым просыпаешься, глядишь там что-то решается, и там решается, и сям решается. И думаешь: господи, какой же я счастливый человек, что не выпил! Не скажу, что это некая панацея: стоит только обратиться к Юре Сорокину, и он, как колдун, тебя — раз — и расколдует, и ты станешь счастливым человеком. Счастье все в нас, все во мне, все от меня зависит. А Юра просто, как парус, который может тебя направить. Скорректировать, скажем так.

— А вам никогда не приходилось, видя, что человек рядом спивается, падает, пытаться помочь ему как-то?

— Приходилось, у меня есть такой опыт. Несколько человек таких сейчас не употребляют. Просто я привез их сюда.

— А, сюда! Я подумала, а вдруг вы сами попробовали работать с ними — как Юра — ведь вы же все знаете?..

— Нет, я просто побеседовал с ними... Они все меня знали, более того, видели, как я жил. Как я умирал, можно сказать. И какой я сейчас. У них на глазах произошло чудо какое-то! Одна женщина у меня сейчас работает, мужа ее застрелили, муж был моим другом. Застрелили в те годы, когда мы занимались конкретно криминалом. Сейчас их пацан растет, я его поддерживаю, сама она работает управляющей, мамка ее бухгалтером. Когда мужа застрелили, она стала пропадать. Я говорю: «Что дальше-то будешь делать? Умирать тоже?»

— Она стала пить?

— Она кололась, наркоманка. Сейчас восемь лет вообще не употребляет ничего.

— Говорят, женщину практически невозможно вытащить из этого.

— Так позвоните сейчас ей! «Говорят»... Люди очень много чего говорят, да и врачи тоже. Но больше нужно, наверное, верить себе доверять себе, потому что все — в нас самих, вся сила в нас. Какой я сам сделаю выбор, то и будет. Вот я сейчас пью чай — и знаю, что со мной все нормально будет. Приедет ко мне сын, заберет домой, и мы поедем дальше жить, как и семь лет назад жили, и я, бог его знает, может быть, до конца дней не выпью. Не знаю. А может, что-то такое произойдет, что я напьюсь, или к кальяну этому потянусь, не знаю. У меня нет стопроцентных гарантий, я не ставлю себя в рамки, у меня есть только сегодня, только сегодня я живу. «Сегодня» — это реально; то, что было вчера, это уже прошлое, то, что будет завтра, это будущее. Будет ли завтра? Может быть все, что угодно. А вот сегодня мы с вами беседуем, это сегодня, сейчас. Это так — и никуда не денешься.

— А как же тогда какие-то планы строить, стремиться к чему-то?

— А планы нужно обязательно строить! И я всегда строю планы, всегда ставлю цели. Я же не боюсь будущего! А то: «Чего там: кто знает, что завтра будет, может, завтра атомная война начнется, давай выпьем!» — так тоже можно рассуждать себе в оправдание. Здесь монетка на две стороны: Или: «Неинтересно жить без цели и без планов, это пустая жизнь. Зачем мне такая жизнь? Если у меня не будет планов, не будет целей, я лучше буду пить до конца дней и умру — печень развалится или убьют в какой-нибудь пьяной потасовке».

— Нечто подобное происходит, когда человек выходит на пенсию. Работал-работал, вышел на пенсию, делать нечего, давай пить. Нечем занять себя, как говорят.

— Это проблема, наверное, очень многих. Только что ты был нужен, и вдруг — нет. Здесь нужно искать себе какое-то интересное занятие, обязательно, иначе погибнешь — или пить будешь, или просто преждевременно умрешь от тоски. Со скуки. Я так думаю. Это мое мнение, не из каких-то там книжек, не из чьего-то опыта, я сам так думаю. Ведь я начал пить из-за тоски, из-за скуки — бизнес наладил, автомобиль купил отличный, тот, который хотел, очень хороший автомобиль, мало людей ездят на таких автомобилях. Я не ради тщеславия говорю, поймите! Я действительно такой хотел. Но даже на нем стало уже тоскливо ездить. Захотелось эффекта, какого-то всплеска, потому что я перестал двигаться вперед, забросил себя, достиг чего-то и остановился. Остановился — и тут же свалился. Надо вперед идти, вперед. Вставать и идти. Можно падать, но надо вставать и опять идти. Ошибка — это тоже опыт. Упал, остановился, затосковал, значит, есть причина, а ее искать не хочется. И лень, чего я буду куда-то ехать, в бассейн тот же... Раньше я с таким удовольствием плавал! Ну, не обязательно бассейн, это я так, образно. Остановился. А долго стоишь, значит упадешь.

— А если ничего в голову не приходит, допустим? Или так не может быть?

— Да, не может быть, обязательно должно прийти, было бы желание. Когда желания нет, то ничего и не придет.

— Вообще, как правило, алкоголики или наркоманы изначально люди талантливые, говорят. Происходит замещение, может быть, талант не смог или не успел раскрыться. Получается, что человек замещает творческий экстаз либо алкоголем, либо наркотой. А когда все это убирается, то все-таки, наверное, талант прорезается?

— Обязательно! Многие, я знаю, начинают учиться: кто-то рисовать, кто-то делать всякие прикладные вещи... Вот у меня, оказывается, был талант именно к торговле, к бизнесу, я люблю это дело! Люблю свой бизнес. Ко мне приезжают дачники: да, я их люблю, они разные все, бывают и замминистры, и простые рабочие, которые взяли какой-то кредитик и строят дачку. И вот, если они попадают на меня, я им честно подсказываю, что они могут сделать, исходя из этих денег, не «нагружаю» их, не обманываю. И они благодарны мне. После, когда ко мне заезжают, я вижу их благодарные глаза, и мне больше ничего не надо, их «спасибо» и все. Я доволен: честно заработал денег и помог человеку. И, видно, в этом, а может быть, и еще в чем-то есть талант, бог его знает, может есть еще что-то нераскрытое...

— Раз уж у вас такая любовь к автомобилю, значит, есть, наверное, какой-то автомобильный талант?

— Я люблю просто ездить, это удовольствие.

— Хобби?

— Удовольствие, это удовольствие.

— Именно автомобиль или скорость вообще?

— Сейчас я не люблю скорость, сейчас я люблю именно автомобиль.

— А в нем — комфортность...

— Да, комфортность... Это сын у меня «больной» на скорость. Ездит на гонки ночные, какие-то собирает агрегаты немыслимые... Он скорость любит, я — нет.

— У вас получилось так, что хватило ваших денег, хоть последних, но хватило на то, чтобы заплатить и вытащиться. Это замечательно. Но, как вы считаете, у нас же столько людей пьющих, у которых денег просто нет. Что им-то делать?

— Вопрос уже, наверное, не ко мне, а к правительству. Что делать? А не надо изобретать велосипед. Америка прошла эти времена. Что они сделали? Они открыли бесплатный реабилитационный центр, бес-плат-ный!

— Центры-то открыть можно, сложно, но можно. Но где взять столько Юр?

— Где взять... Здесь нужен лидер такой, правительству чтобы сказал, объявил, донес до них. Ведь их дети тоже употребляют наркотики. Не буду называть имена, но для них это тоже проблема. Только они своих-то как-то вытаскивают, отправляют за границу!

— У них денег хватает. У них хватает личных денег на то, чтобы своих детей спасти.

— Тоже не всегда спасают.

— Ну, попытаться хотя бы...

— Здесь с общества надо начинать, менять менталитет, весь подход к этой проблеме. На стращать, не презирать, не запрещать, а открывать такие центры. Это я так думаю, хотя здесь я маленький человек. Очень много пьющих людей, которые ищут выхода. И они с большим удовольствием пошли бы туда, где им помогут бесплатно, потому что у них денег нет. Не говорю о бомжах, их, как правило, вернуть невозможно лечить, бесполезно. У бомжа уже психика настолько разрушена, что ему и в конуре тепло, уютно и хорошо. А остальных, кто живет в семье, работает, кто что-то пытается изменить, но у самого не получается, а денег нет, таких-то вернуть можно!

— Нужна государственная программа... Это всегда очень страшно: как только у нас появляется какая-нибудь срочная программа, сразу начинается движение какое-то нездоровое вокруг, и деньги быстро кончаются...

— Воруют деньги, и будут воровать... Здесь я не знаю... Был бы я президентом, я бы нашел честных людей, а их очень много, тех, которые понимают и разбираются в этой проблеме, доверил бы им деньги, управление: по всей стране открывал бы центры. И это обойдется для страны в копейки, но пользы эти люди принесут в десять раз больше. Плюс, — если президент думает о здоровом поколении, — поколение будет здоровым. А если папаша сейчас употребляет наркотики и пьет с женой, и маленький сынишка с ними растет, он так же будет пить или употреблять наркотики.

— Это еще если он вообще нормальный получится...

— Да. Но если получился нормальный, станет ненормальным. Хоть ты нарожай их пятнадцать человек. Больное общество ни одной стране не нужно. Я так считаю. И не надо изобретать, что мы-де русские, любим делать все наперекор Америке: возьмем да вообще запретим питие! Как Горбачев в восемьдесят пятом году...

— Кстати, Америка это тоже пробовала.

— Да, тоже это было. А зачем наступать на те же грабли? Зачем брать плохой опыт, когда можно взять хороший? Ну, это уже мы о политике...

— Как с куревом нынче происходит: приказано запретить везде курить.

— Запрет-то, он никогда не бывает хорош.

— Насколько я поняла, алкоголику или наркоману, как ни запрещай, он все равно себе дозу добудет — всеми правдами или неправдами. Просто фантастическая изобретательность проявляется, невероятная убедительность и артистизм.

— Многие свой алкоголизм скрывают, особенно высокопоставленные люди. Я знаю, что к генералам ездят на дачи с капельницей, выводят из похмелья... Молодые алкоголики очень изобретательны, некоторые настолько скрывают свой алкоголизм, что о нем не знают не только на работе, но и близкие. Он говорит: я пью, как все. Где-то в компании выпьет чуть-чуть, а дома добавляет по полной, от души. Так что и эта проблема у нас существует.

— Молодой алкоголик — звучит дико... Но если скрывает — значит, еще не все потеряно. А сколько таких юных дарований на моих глазах превратились едва ли не в бомжей!

— А дело в том, что алкоголь же разрушает полностью — и внутренне, и внешне.

— Да, начинаешь припоминать знакомых — ведь все в прошлом личности яркие, талантливые! Кто совсем спился, кто на грани...

— Жаль, конечно. Алкоголики-то, в основном, сколько я знаю, талантливые, искренние, честные, вообще хорошие люди, нет в них какой-то алчности, властности. И гибнут, гибнут оттого, что пьют. Понимают, что с ними происходит, а все равно пьют. И пить не могут, и не пить не могут. А скольких артистов «она» сгубила?

— У артистов, наверное, другое что-то... Там самосожжение какое-то происходит...

— Никакое там не другое, ничего другого там нет.

— Они же проживают столько жизней с каждой своей ролью!

— Ну и что?

— Они как бы интенсивнее живут, чем остальные.

— Те актеры, которым сейчас под девяносто, прожили не меньше ролей, чем другие. Но если они ведут здоровый образ жизни, то продолжают «проживать» и чувствовать. Я могу под этим подписаться. Актер, не актер, а чувствует все то же, что и обычный человек. Это из-за сплетен все. Люди любят про чужое-то послушать, почитать или посмотреть. Убедиться: не я один такой. Свое-то раскрыть очень страшно!

— Вот для этого вся наша книжка и затеяна!

— А в книжке главное — зацепить, нащупать то, что каждого цепляет. Чтобы он читал и думал: а ведь со мной так же все, так же я выпил в детстве, так же получил за это, так же думал, что никогда не буду пить, что никогда не стану алкоголиком, наркоманом — ведь никто же не хочет становиться ни алкоголиком, ни наркоманом! Спроси у любого — никто. И очень мало кто себя считает алкоголиком, даже если на самом деле уже лежит на дне — можно сказать, осталось только захлебнуться и все. А он скажет: я не алкоголик, завтра встану, возьму себя в руки и не выпью больше ни одной рюмки. Но это иллюзии! Только если осознаешь, если доведут до твоего сознания — такие, как Юра Сорокин, и не он один, — только тогда ты сможешь не пить. А так бесполезно. Я бы погиб, я бы уже не жил и не сидел бы здесь с вами. Я бы не имел сейчас такого автомобиля, не построил бы красивый дом, какой хотел. Не видел бы сына взрослого, которому уже двадцать четыре года. Его приятели, которым по двадцать семь, двадцать восемь, к нему идут за советом. В нем какая-то мудрость присутствует, он умеет держать паузу, то есть не принимать решения на эмоциях. Это все мое, то, что я отдавал ему за эти годы. А то, что с детства не отдал, бабушка поначалу давала, через литературу, культуру... А я жизненным опытом, насколько мог, потом уже делился... И он изменился — изменился, потому что изменился я. Это необъяснимо, как, почему, каким образом, но так и есть.

— Почти дежурный вопрос: Сорокин считает, что для того, чтобы человек захотел изменить, вытащить себя, он должен достичь какого-то дна? Дно, как выяснилось, у каждого разное. Иному попробуй объяснить, что он на дне — не поймет или не захочет понять. Его все устраивает.

— Он не видит его.

— А как же тогда, ведь Сорокин говорит, что каждый человек должен сам почувствовать это дно?

— Почувствовать, что дальше уже некуда — дно. Я лично не очень-то люблю это слово, оно пугает людей. Горький вспоминается из школьной программы, «На дне»... Считаю, что ты должен почувствовать просто, что дальше некуда, выбирай: или смерть, то есть бомжуй иди, или — жизнь и все, что в ней есть. И это не от головы зависит, это должно исходить откуда-то из сердца — нужно что-то делать, что-то решать.

— Не мозгами понимаешь, как-то по-другому, чувствуешь?

— Да. Мозги тебе шепчут: давай, все нормально, иди похмелись и тебе будет прекрасно, жизнь будет розовая. Какой-то предел существует у каждого, обязательно. То есть, как бы перешагивая этот предел, человек опускается все ниже и ниже. Некоторые вообще его не видят, и не видят дна, как вы говорите. Такой скажет: да нет, нормально все, ну выпил лишнего, ну водка, наверное, паленая попалась, или пил не с теми, с кем надо пить — очень много найдет оправданий и отговорок. А по идее-то предел — это когда ты понимаешь, что теряешь себя как личность. Вот я, когда уже последний год наркоманил, вставал утром, смотрел на себя в зеркало и плевал себе в лицо, настолько ненавидел себя, потому что я не мог справиться с этой проблемой.

— Это ужасно: ненавидеть себя и... жить.

— Существовать. Жил-то я с помощью наркотиков, а так был мертвый. Так же, как и алкоголики: они просто живут с помощью алкоголя, а внутри, все уже пусто. Выпьют и утешают себя: я поднимусь, я сильный, я же вон какой был!.. Все же обычно начинают жить прошлым. Я, мол, такие вещи творил, такое создавал, я, там, в фильмах снимался, или я министром был... А сам вперед, за дозами алкоголя.

— Я вас замучила, наверное?

— Нет. Я сейчас вспомнил, и как будто опять прожил это все. Сейчас я не такой же!

— Многие, с кем Юра работал, отмечают: тот период жизни, в котором было пьянство или наркомания, как бы вычеркивается, что ли, в голове у самого человека, выпадает, и теперешнее здоровое состояние соединяется с тем здоровым состоянием, которое было до алкоголизма. Как кусок кинопленки вырезается, а оставшиеся концы склеиваются. И человек себя чувствует, «как новенький». Что он молодой еще, что у него много идей, много желаний, много всего на свете, и даже физически он себя чувствует моложе. И это удивительная закономерность. С вами это тоже происходит?

— Это так и есть. Сейчас я в возрасте уже, а многие свои желания, чувства потерял, утратил за время зависимости. И я возвращаюсь к тому моменту и начинаю расти уже в нынешнем возрасте, ощущаю какие-то детские радости. Простые вещи радуют. Просто жизнь, что живешь. Утром проснулся в чистой постели, тебе отлично, ничего не облевано вроде... Можешь поехать куда угодно, ты свободен, не надо прятаться от ментов, думать, когда и как бы их объехать, едешь спокойно, ты человек, свободный человек. Раньше, когда я наркоманил, когда меня останавливали гаишники, чтобы они чего-то не усекли, я вылезал, обязательно подбегал к ним с документами: «Начальник, то да се...»

— На алкоголь проверяют — просят дыхнуть, подуть в тестер, а про наркотики как они узнают?

— Ну как, они тоже психологи своего рода! По глазам, по действиям, по поведению... А сейчас я спокойно останавливаюсь, открываю окно и отдаю документы. И мне это приятно, я спокоен, я не нарушал, я не пьян, не под наркотиком, документы у меня в порядке. Они мне честь отдают: «Счастливой дороги!» Как приятно! А раньше, как заяц: здесь чтобы не унюхали, там чтобы проскочило, господи, помоги!

— И все равно: «Господи, помоги»!

— Все равно «господи, помоги», хоть в плохом, хоть в хорошем.

— А сейчас — какие перспективы намечены? Рубежи? Чего хочется, какие желания?

— Бизнес хочется расширить. Завершить отношения, те, пьяные, с кем я входил в какие-то конфликты за эти полтора — два года. Объясниться с этими людьми, — где-то они виноваты были, где-то я, — миром, наладить связи с кем-то, с кем-то вообще расстаться и жить дальше. Ждать внучку или внука. Заниматься бизнесом или другим каким-то делом, более интересным, каким — даже не знаю сейчас...

— На Луну слетать — нет идеи такой?

— Такой нет. У меня другая идея... Я с детства мечтал стать летчиком и теперь на самолете с инструктором летаю, то есть инструктор рядом, а летаю я сам, горизонт вижу... Так что то, о чем мечтал — вот оно, пусть так, непрофессионально, но летаю. А «несбыточная» мечта у меня, конечно, тоже есть. Она не то чтобы совсем несбыточная, кто знает, может получится: купить маленький вертолетик, есть сейчас такие вертолетики, и летать.

— Почему же она несбыточная, очень даже сбыточная. Дорого стоит?

— Дорого. Там площадку надо, права, летное какое-то пространство — всяких заморочек полно.

— Я думаю, уж это-то для вас вполне преодолимо. Самое сложное преодоление — позади...

 

 

«IT’S A LIFESAVER»

«Спасатель жизни».

Разговор с Юрием Сорокиным

— Юра, расскажите, пожалуйста, в чем, собственно, состоит уникальность этого метода, позволяющего человеку начать вести трезвый образ жизни? В чем сама суть?

— Я позволю ответить на этот вопрос словами своего учителя Милтона Г. Эриксона:- Всегда надо помнить, что каждый индивид уникален. Точных копий в мире нет. Человечество существует на этой земле уже три с половиной миллиона лет, и я с уверенностью могу сказать, что за все это время не встретилось двух одинаковых отпечатков пальцев или двух идентичных индивидов. Даже близнецы отличаются друг от друга отпечатками пальцев, степенью сопротивления болезням, своей психической и личностной организацией. Главный факт в том, что пациент № 1 нуждается в лечении, которое не подходит пациенту № 2. Сколько бы у меня не было больных, для каждого я изобретаю свой путь исцеления в зависимости от его индивидуальности. В каждом пациенте я видел и старался подчеркнуть его индивидуальность, его особеннсти.

 

 Результатом лично моей работы является то, что клиент возвращается в состояние “МНЕ БЕЗРАЗЛИЧНО” по отношению к алкоголю

 

— Ваш Центр предлагает как стационарное, так и амбулаторное лечение. Но если в стационаре человек находится постоянно и вы свободно можете беседовать с ним каждый день, то как это происходит амбулаторно? Тем более, что, как вы говорите, иногда полгода требуется беседовать. Он что, все полгода к вам ходит? Что его тянет, интересно, почему он идет? Казалось бы, ну пришел раз, рассказал про все свои мытарства, как на исповеди, ему легче стало и ушел. Почему он приходит снова и снова?

У нас можно смотреть глаза в глаза и говорить о запретных вещах, о которых вне этих стен не принято, а то и запрещено говорить. И вдруг оказывается, что можно не только говорить, можно даже обсуждать, называть все своими именами — это тоже притягивает. Это то место, где можно быть самим собой, перестать носить маски, которые мы надеваем, снять их. Потому что все, что здесь говорится, здесь же и остается.

— То есть уникальность, о которой мы говорим, привязана конкретно к вам как личности; другой человек, используя подобную методику, может не добиться таких же результатов?

— Я тоже пытался объяснять как-то самому себе, в чем тут дело, почему такая результативность — много выше, чем у других; чем это я так уж уникален. Перейду немножко в другую плоскость. Вот у художников есть краски, есть кисти, есть мольберты, холсты, рамки, подрамники — вроде бы, все одно и то же. Но при всем при этом один — Леонардо да Винчи, а второй, пусть он тоже замечательный, но не Леонардо. Почему? Так и в нашей профессии. Все мы пользуемся какими-то наборами определенных, для всех открытых психотерапевтических средств. Но в силу своего какого-то личностного участия, опыта, знаний, экспериментов и так далее — всей этой эклектики — у меня получилось то, что получилось. Кто-то другой, конечно, может воспользоваться моими упражнениями, но это уже будут его упражнения, и их эффективность, я думаю, будет немножко другая. Может я, конечно, нос задрал с «Леонардо да Винчи», но...

— Зато понятный пример, доходчивый. Значит практически, тот человек, клиент, который к вам попадает, он просто беседует с вами? Вы его ничем не колете, ничем не режете, не зашиваете — просто беседуете? Или — что значит «упражнения» — что он делает, гимнастику какую-нибудь?

— Врач всех времен и народов Гиппократ говорил: «Лечит слово, трава и скальпель». То есть первоисточник — слово. Мы пользуемся им, иногда не задумываясь даже. Но вот если использовать четко сформулированные, верно построенные фразы, слова — это может иметь сильнейшее воздействие! Как книга — один умеет описать чувства словами, мы читаем и не можем оторваться, а другой то же самое описал, но там набор фраз, они абсолютно не задевают. Поэтому работа со словом — одна из основных в нашей практической деятельности. — Мы действительно “просто “ разговариваем. Как в Библии написано? «И было Слово, и Слово есть Бог». Я не настолько тесно общаюсь с религией, чтобы свободно цитировать Библию, первый раз я услышал эту фразу, когда один из религиозных деятелей, выступал по телевизору. Я специально пошел в книжный магазин, посмотрел, где это написано, и сказал себе: ведь верно, слово — в общем-то, одно из самых эффективных лечений, которые существуют, священнослужители им пользуются. психологи.

— Словом, в том числе, можно воздействовать, используя технику гипноза...

— Дело в том, что в силу своего профессионального опыта я владею очень многими техниками, в том числе и техниками наведения транса. Сейчас термин «гипноз» уже как таковой не используется, это называется «трансовое состояние»; их пятьдесят основных видов, остальные подвиды. Я этими техниками владею и практикую их — потому что у меня параллельно есть еще и личная клиентура, которая обращается с индивидуальными личными проблемами, не с зависимостью — это психологические травмы после развода, у кого-то смерть родственника или просто кризисная ситуация, уход с работы. Иногда человек не может справиться с подобными обстоятельствами и приходит в состояние, когда им овладевают так называемые суицидальные мысли. Вот в таких ситуациях, для того чтобы до следующей встречи человек дожил, не вздернулся действительно, тогда можно попробовать какую-то суггестивную технику. Но в нашей работе, в нашей, будем говорить, технологии гипноз недопустим по сути своей! У человека должно быть осознанное принятие решения, должен быть осознанный набор знаний, не зазубривание, а именно принятие их внутрь себя, когда это все «фибрами души» чувствуется, тогда получается результат. А так, ну что: человек сломал руку, его загипнотизировали — у него рука перестала болеть, а через три дня снова начала. Или, скажем, кодировщики: они все закрыли, поставили запрет, но причина-то осталась! Знаете, как лечение в таких центрах описывают сами их клиенты: «КАПЕЛЬНИЦА — КОДИРОВАНИЕ — СЛЕДУЮЩИЙ». Это такой конвейер. А на ленте конвейера жизнь человека. И по большому счету неважно, что через 3–5–12 месяцев (кто когда) он придет повторно и не один раз, главное, это работа конвейера: капельница — кодирование — следующий. Проблема усугубляется еще и тем, что помимо основного страха на запрет алкоголя — «мне нельзя, а то умру» — в дополнение появляется еще один страх — страх непредвиденных ситуаций: вдруг тайком нальют, вдруг подольют водку в сок, вдруг выпью лекарство, а оно будет на спирту и т. д. Отсюда не освобождение от страхов, а наоборот, многократное усиление и добавление их, и все большее нарастание внутреннего напряжения. Из-за этого люди часто прерывают срок кодирования (раскодируются) или просто вновь начинают пить. А у некоторых после окончания сроков кодировки происходят жуткие запои. И гораздо сильнее, чем если бы они просто продолжали пить. А близкие удивляются, что это он так запил? Лично я считаю, если вы хотите сделать своему близкому еще хуже, то отведите его на кодирование («торпедо», «эспераль» и т. п.).

— Кстати, насчет кодировки: после нее человек перестает пить, потому что ему нельзя, он не может преступить психологический запрет. А у вас он, получается, не пьет, потому что так решил? Или просто — не хочет?

— Да, тут есть, в общем, такая парадоксальная вещь: мы выходим на то состояние, которое было у человека до того, как он стал зависимым — «МНЕ БЕЗРАЗЛИЧНО ». То есть у него нет потребности выпивать, она ушла.

— Действительно, когда он начинал пить, ему не надо было, а он взял да и начал. Потом запил, чуть не спился, — но, с вашей помощью, «завязал». Он может опять начать?

— Он может опять начать и получить опыт, который у него уже был, но более усугубленный. Но такие случаи – это исключение. Потому что знание — освобождает от незнания. Первый раз он не знал, что с ним будет, как алкоголь на него воздействует. Теперь знает. В этом-то и есть большой плюс. Дело в том, что у него нет запретов, он может пить, может и не пить, и только он сам решает. Вот в этом-то и сила программы, что над ним ничего не довлеет. Я могу пойти, допустим, и выпить бутылку пива, но я выбираю отказаться от нее. Это свободный выбор, осознанный выбор. И даже когда все вокруг, все окружение начинает на него давить, он уже восстановлен до того Я, которое раньше было. И он отвечает: «Да чего бы там ни говорили, что бы ни пили, все равно, это ваш выбор: хотите — пейте, хотите — нет. Я выбрал быть трезвым». Знаете, это удивительное ощущение, когда человек сидит в выпивающей компании “нормальных” людей и внутри ощущение Я МОГУ БЕЗ ЭТОГО..Все, вот точка отсчета — был пьяным, стал трезвым.

— Как можно за двадцать дней стационара запойного алкоголика довести до понимания этого?

— Точнее за четырнадцать.

— Так как же?

— Американская программа- американский подход. Русская программа – Русский подход. Вот в чем разница: из других фондов и центров люди хотят убежать, а в нашем наоборот — хотят остаться.

— Аллен Карр, ставший суперпопулярным после книги «Легкий способ бросить курить», следом издал другую — «Легкий способ бросить пить». Книга переведена на русский, была хитом. Карр утверждает, что достаточно внимательно прочесть его книгу или прослушать четыре часа его лекции, и пить бросишь. Легко и просто. И многие — там, у них, — действительно бросили. Да и у нас кое-кому удалось, но значительно меньшему числу желающих. Почему этот «легкий» способ у нас не проходит?

— Карр описывает некую универсальную «волшебную таблетку»: проглотил ее — и все, ты уже совсем другой. Вроде как был негром, а стал белым человеком. По факту же это не возможно. Но можно себе внушить... С другой стороны, то, что написано у Карра, во многих наших книгах давно уже написано, только не целиком, а по отдельности, и наши клиенты, которые к нам приходят, они все это знают. Кто-то пытался сам бросать, изучал литературу по теме. Спрашиваю: «Ты читал Карра?» Он говорит: «Да все это я знаю без него, вопрос — отчего я снова пью, зная все это?» В этом-то и антагонизм.

Дело в том, что многие люди «головой знают», но внутри не ощущают этого. То есть, как мы говорим, это не прочувствованно. Вот приходит здоровый мужчина, и в какой-то момент, когда он начинает в процессе работы видеть и чувствовать, что он действительно творил, у него слезы льются!

— Он что, не осознавал, что творил, и только теперь понял?

— Он не осознавал и не прочувствовал. А когда мы ему говорим: «Ты был пьяный, и у тебя было обезболивающее, тебе было наплевать, что# вокруг, а твоя жена смотрела на все это трезвыми глазами, у нее не было анестезии! Вот попробуй сейчас, без анестезии, посмотреть на своего ребенка, на свою жену, на свою жизнь». И без анестезии-то — больно! И плакать хочется, и стыдно, и чувство вины гложет. Вот это и есть переворот. По научному – это называется катарсис. Освобождение.

— Он должен пережить этот стыд, чтобы захотеть жить дальше трезвым?

— Да, он должен прожить и выйти обновленным из этого состояния. Это и есть терапевтическое взаимодействие. Еще существует программа — анонимных алкоголиков, про которую говорит, кстати, и Карр. Он вроде бы ее уважает, но, с другой стороны, над ней довольно сильно издевается. Что вообще-то, честно говоря, на мой взгляд, тоже некорректно. Каждое движение, каждое направление заслуживает уважения, потому что одному подходит одно, другому — другое, третьему — третье. Один любит рыбу, другой — мясо, третий — вегетарианец, и нельзя говорить, что то — плохо, а это — хорошо; просто разные вкусы, вот и все. Так и здесь: кому-то Карр помог, скажем, пяти человекам; кому-то «двенадцать шагов» помогло — пяти человекам; кому-то Сорокин помог, допустим, трем человекам, но каждый сделал свое дело, и люди-то стали снова трезвыми! Задача ведь — объединить трезвое мировоззрение, а не разъединяться и говорить, что остальные не годятся и только мой метод самый лучший..

 

— А не могли бы пример привести чему научились у своих клиентов?

— Чему я научился у своих клиентов? Есть у меня один, теперь уже товарищ, потому что некоторые отношения переходят в дружбу. Не такую, конечно, как в юности, ясно, что теперь это немножко другая дружба, дружба двух взрослых людей. Он лежал три раза в Клинике Маршака, и результат был нулевой. Отчего он ко мне и попал. Какая-то его знакомая, которая общается с его соучредителем, сказала, что есть такой человек, который может ему помочь, и он пришел ко мне на индивидуальную личную терапию. Мы сначала разбирались с его семейными отношениями — у него был тяжелый развод с женой. И он мне про Маршака ничего не говорил. Приходил трезвый, мы разбираемся, разбираемся... А я тоже ни о чем больше не спрашивал, мне и днем работы с алкоголиками хватает. Работаем, он по-прежнему никуда не отклоняется, все нормально, адекватен, не с похмелья, на вид крепкий, здоровый мужик... И только потом, когда мы с ним копнули глубже и вышли на то, что у него есть и проблема зависимости, начали раскапывать в этом направлении, и выяснилось, что все очень непросто. Я говорю: «Надо серьезно принимать решение, что-то с этим делать». К тому же выяснилось, что этот человек «уходил» в духовные практики, в буддизм, куда-то на Тибет ездил... Словом, там «крышу» несло по полной программе...

— То есть, там без алкоголя хватало, да?

— Алкоголь, гордыня и плюс еще... черт-те что. Ну, и когда мы начали с ним реабилитацию, то прежде всего пришлось разбираться с его гордыней, потом с его духовными практиками. И пока мы вырыли это все, было “море крови” и с его, и с моей стороны. Но что было самым трудным, так это то, что от моего психологического давления над ним он всячески пытался убежать...

— Что значит «психологическое давление»?

— Там необходимо выполнить некие письменные задания, так называемые по осознанию проблемы. Надо было это написать...

— ...Сочинение на тему?

— Изложение, не сочинение. Сочинение — это придумывать, а изложение — это перечисление того, что было по факту. Как он уворачивался! То у него живот болит, то у него ручка не пишет, то у него тетрадка не та, то у него света нет!.. В общем, все-таки внутри-то я жесткий. Это сверху я такой мягкий, пластичный, а на самом деле твердо знаю, что делаю. Ну и, в общем-то, от этого человека — он президент компании, учредитель, — я научился работать с человеческой гордыней. У него гордыни было — не меряно! Кстати, это очень часто присуще руководителям.

— Лидерам?

— Да.

— А что, разве стоит ее убирать, эту гордыню, если она — лидерское качество?

— Очень важно, чтобы человек осознавал, что он делает, где и когда, и мог объяснить мотивацию своих действий, что лежит в их основе. И когда вот этот алгоритм человеку дается, он научается, как с гордыней обращаться. Если знает, что в какой момент она вылезает, и какие могут быть результаты, то он просто потом ее убирает. Лидерские качества при этом остаются и становятся только еще лучше. Потому что со стороны окружающих убирается защитная стенка. Они видят положительного человека, его настоящие лидерские качества, а не его самодурство. Видят лидера, который рационален, знает, куда он идет. Он как наконечник копья, а его сотрудники — это древко. Словом, такой вот успешный деятель хорошей компании.

— А с женским алкоголизмом вам приходилось работать? Существует миф, что женский алкоголизм неизлечим...

— В общем-то, миф про то, что алкоголизм вообще неизлечим существует уже давно. Теперь он начинает развиваться в других направлениях — что женский неизлечим, пивной неизлечим, еще там всякие неизлечимости... Излечим любой алкоголизм любого человека, если есть совместные усилия клиента и терапевта. И я утверждаю, что стопроцентный успех гарантирован, но только если это взаимное желание. С женским алкоголизмом получается то, что уже описано во многих книгах, тут огромную роль играет социальный фактор. В нашем обществе мужчинам дозволено очень много такого, что не дозволено женщинам. И, прежде всего, по отношению к алкоголю. Женщина является носительницей ценностей семейного очага, семейных традиций, воспитания. В них сконцентрировано очень много ролей. Мужчина, он кто? Он муж, он отец и он добытчик. В принципе, ежели разобраться в сегодняшней ситуации, то мы можем, в общем-то, условно говоря, очень грубо, очень приближенно, — пускай на меня мужики обидятся, но это их головная боль, — определить: мужчина сейчас выполняют одну роль — добытчика. Он говорит: я двадцать часов на работе...

— «... я тебе денег дал... »

— ... я тебе денег дал, и пошли все вон. Что еще надо? Вещи, машина, питание — ради бога. Но где его роль отца? Ее нет. Он заплатил — и все, это оплаченная роль. Где его роль мужа? Он заплатил, и вроде как — «я формально отец», «я формально муж». А женщина, — она не может откупиться, даже если и хочет, потому что это в генетике, это в ее внутреннем содержании. И хочешь не хочешь, она была и остается дочерью своей матери. Сыновья уходят, женятся и все остальное, а женщина была, есть и будет. Какой бы у нее ни был ребенок — мальчик, девочка, что бы она социально ни делала, она была и остается мамой, она была и остается сестрой. Да, существуют братские отношения, но отношения сестер и отношения братьев — они немного другие, всегда были и будут. В силу природы женской. И вот отсюда очень много переживаний, которые связаны со стыдом и с виной. Гораздо больше, чем у мужчин.

— Поэтому считается, что женский алкоголизм — особенный?

—  И не только поэтому. И если этого не учитывать, ничего не получится. Вот некоторые это вообще отбрасывают, тем самым они нивелируют проблему. Но это самое большое страдание женщины. И как только мы начинаем вместе сострадать и сопереживать — мы вместе, мы партнеры в общем «бизнесе» — борьбе за ее трезвую жизнь. Я не говорю, мол, ты такая-сякая и все остальное прочее, я говорю — да, это бывает, у многих бывает, и часто бывает, но через это можно пройти. И она видит, что человек принял ее. Часто получается большая трагедия, когда мужья только и знают: «Ты что делаешь, не пей!» и кулаками воспитывают. Да если б кулаками можно было бы алкоголизм вылечить, я бы ходил и налево-направо ударял бы, боксом занимался, чтобы лечить алкоголизм!

Алкоголизм не лечится кулаками, можно только еще глубже его загнать и все. Поэтому, когда женщину начинают понимать с ее проблемами, да тем более — это делает мужчина... Тут еще в чем терапевтический эффект: одно дело, когда она приходит к женщине-терапевту, и вроде как половые роли совпадают, а тут мужчина ее принимает со всем вот этим. Для нее это очень важно подсознательно. А вообще то, еще в те времена сам Бог не смог с Евой разобраться, а мы всего лишь его подобие(шутит Юрий)..— А есть какой то особенный, запомнившейся случай?

— Да все случаи особенные. Ну да ладно, есть один. К нам поступила девушка 23 лет.. На беседе она предъявила проблему – три дня подряд она пила по четыре бутылки пива. Это было ее первое употребление. И с этим она легла в центр на 28 дней. Это 1992 год. В то время в центре было около 16 пациентов, так называемых “орденоносцев алкогольного фронта” Они естественно стали смеяться над ней. Мол попей с наше, ты еще жизни не видела и пить то вообще не научилась и сразу бросать. А девушка не робкая. Рассказала, что в ее семье проблем с алкоголем у папы , мамы, бабушек, дедушек нет. Но вот ее дядя, брат отца покончил жизнь самоубийством(был алкоголиком), и его сын то же так же ушел из жизни из-за алкоголя. И как они начинали пить она все это видела. У них все началось с пива..И поэтому она и пришла. Мужчины в центре после этого по другому стали относится к ней. С большим уважением. И говорили ей: какая же ты умница, что пришла сюда в самом начале проблемы. Насколько же ты мудрее нас. Сейчас она живет в Америке. Пригласил ее туда учитель(профессор) Она художница. Прислала мне письмо с фотками. Было уже 4 выставки ее работ в Америке.

 — А влюбляются в вас пациентки?

— Да бывает, конечно.

— Конечно, еще бы! Мужик понял, посочувствовал, не наорал — да на него молиться надо!

— Есть такая очень важная рамка, граница, которую всегда важно держать: ты терапевт — он клиент, она клиент — ты терапевт. И это тоже достаточно сложная задача, ведь бывает, что терапевты начинают пользоваться своими клиентами, а уж тем более клиентками. А тут у меня все женщины — такие красивые, что я, глядя на них, не устаю восхищаться. Просто мужики не видят часто этой внутренней, спрятанной, тайной красоты. А как только женщине поможешь раскрыться, выбраться из того страха, вины, ужаса, в который она попала и съежилась там, она просто расцветает.

Хотя бывают, конечно, и некоторые специфически женские особенности... Одна женщина, по рассказам ее мужа, бросила пить, потому что утром увидела в ванной свое платье, на котором были пятна, и спросила: «Я что, была на вечеринке в этом платье?» Он говорит: «Да, и танцевала и веселилась». — «С этими пятнами?» — «Да». — «В этом?!» Это был для нее шок. И с тех пор она больше не пьет. Это случай, так сказать, самолечения. То есть, для женщины это было очень важно. Такое бывает, и некоторые люди бросают пить вот так вот, как я описал. Другой случай. Как-то ко мне пришла женщина, для которой стало шоком, когда муж записал ее, нетрезвую, на кассету. И потом дал ей, сказал: «На, посмотри». «Это меня потрясло больше всего, — говорила она, — потому что мне-то казалось, что я адекватна и все хорошо, замечательно: сидим с подружками, выпиваем... Но, увидев себя со стороны, как бы чужими глазами, поняла: на месте этой женщины на экране я бы пошла лечиться». И вот мы с ней работали. А после нее пришли еще две, она их привела.

— Привела подруг?

— Да, за руки привела тех самых двух подруг, с которыми она тогда выпивала. Первая пыталась сбежать, но моя клиентка за нее уже заплатила: «Я, говорит, за тебя заплатила, все, лечись!» Как говорится, коготок увяз. Кстати, то, что люди платят за лечение заранее за весь срок и достаточно большую сумму, это тоже вызывает у них ответственность. И когда появляется желание убежать, жалко денег, жадность душит.

— Но я, кажется, перебила вас с этим женским алкоголизмом. А мы говорили про Карра, почему его модели не слишком-то годятся для нас. Но вот есть опять-таки созданное по западному, американскому образцу общество Анонимных алкоголиков. И их теперь у нас довольно много, я даже лично знаю человека, который к ним обратился и пить бросил. Но большинство моих пьющих знакомых туда даже в самом крайнем случае не пойдут.

— Не пойдут, скорее всего, просто потому, что они называются «Анонимными алкоголиками». Слово «алкоголик» вообще в нашем ментальном восприятии — это антисоциальная личность. И человеку признавать себя антисоциальным элементом, — ну, кому захочется? А на самом деле они сами себя так назвали, потому что это по-честному, они никого не «разводят». У них правила такие, традиции — не выступать от имени сообщества, и они не пропагандируют себя, не рекламируют. Хотя, на мой взгляд, здесь тоже есть некая беда. Потому что кто-то со стороны, нейтральная фигура, — они же имеют право нанимать таких сотрудников, — могли бы выступать и грамотно рассказывать об этом сообществе, ее концепции. Существует миф, что это секта, поскольку там используются слова «Бог, высшая сила» — те же, что в молитвах.

— Да нет, не только поэтому. Существует мнение, что там используются психотехники, позволяющие манипулировать подсознанием, как действительно в сектах,.

— Что там зомбируют? Чушь собачья. Просто люди из этой программы первыми сказали, что в начале надо лечить алкоголизм, а уже потом печень почки и т.д. Т.е. Причину ,а не следствие употребления.

 

— Я не понимаю, как это получается практически. Ведь «выздоравливающие», как они себя называют, ходят на общие, совместные занятия, на, опять же, так называемую группу... И как они там складывают эти мозаики? Все хором, что ли? А если кто-то не хочет, чтобы про него все все знали?

— В американских центрах, которые в свое время были у нас приняты за образец, используется групповая терапия, и она, можно сказать, директивного характера. Ведущий группы довольно жестко, четко, структурировано ведет группу, куда ему надо. Не то чтобы «шаг влево, шаг вправо — расстрел», но все равно нами это не приветствуется. Наши клиенты больше ориентированы на индивидуальную работу. Запрос у них такой! Поэтому наша концепция, на основании своего опыта, я могу с уверенностью утверждать, более эффективна. Куча людей, — прошу прощения за слово «куча», — очень многие, отчего-то не идут в «Улей» или еще в какие-то массовые общества. Человек не хочет быть «массой», он хочет говорить один на один, вопросы задавать один на один.

— Так чем хороши и чем не хороши для нас американцы?

— Они оказались для нас хороши тем, что сказали: это можно лечить, результаты позитивные. И программа, которую они тогда привезли, «Анонимных алкоголиков», дает в американских центрах такой результат, что порядка тридцати пяти процентов перестают выпивать. Наша советская наркология в то время имела три-пять процентов. Вообще для нашей наркологии пять процентов — это потолок, «и то — счастье». У меня же, если девяносто процентов, я недоволен. Мне, может, в силу внутреннего максимализма, хочется, чтобы было сто. А сто не получается. Это перфекционизм, но все равно я к этому стремлюсь. То, что привезли тогда американцы, — это была их революционная концепция, совершенно новый подход к лечению.

— «Лечению»... Так это болезнь все-таки? А вообще, что такое норма и не норма на твой взгляд? Кто нормальный, пьющий или не пьющий?

— По старым нашим классификаторам это называлось болезнью. По новым эта проблема относится к расстройствам. На мой взгляд, она относится к расстройствам психики. Если мы говорим, что с точки зрения психиатрии это болезнь, то болезнь эта у человека остается на всю жизнь, и вроде бы как ничего с этим не поделаешь, поднимай лапки — и все. А когда алкоголизм внесли в реестр расстройств, это, на мой взгляд, сделало его определение более точным и более грамотным. Расстройство — это, например, ты поел несвежих продуктов, отравился, — случилось расстройство. Организм очистился, — то ли сам, то ли с помощью чего-то — и ты снова здоров. Так вот, алкоголизм — это расстройство. Когда человек не пьет, он здоров. Вопрос — отчего он снова начинает пить? И проблема решается в этой плоскости.

Не то, что он делает, когда пьяный, — и нормальный человек может натворить черт знает что. Мы знаем примеры, кто чего творил!.. Вопрос в том, отчего он, зная, что творил это, лезет туда же опять? И как только мы с этим разбираемся — то все, он уже не ест бледные поганки. Зачем это ему? Он знает, что ими отравился. Допустим, если человек ест постоянно бледные поганки, значит у него или зрение плохое, ну действительно, не видит, поганка она или сыроежка, значит, ему к окулисту надо, или он не разбирается в грибах. Но если он знает и разбирается, то значит окулист здесь не причем, значит что-то с головой у него. По этому факту работаем с головой, чтобы он не ел бледные поганки и не отравлялся — и все, и он здоров. Потому что у него нет никаких других ограничений.

Если у человека атеросклероз, значит, где-то там холестериновые бляшки в сосудах, диабет — другие нарушения, туберкулез — третьи нарушения. У нашего нет никаких нарушений. Печень, почки — это следствие, но не причина, по которой он пьет. Он пьет не потому, что у него печень больна, а печень больна потому, что он пьет. Кстати, вот эта американская концепция двенадцатишаговая была революционной и в Америке. Прежде там сначала лечили печень, почки — все, что было следствием. Лечили-лечили, а когда пришли Анонимные алкоголики, они сказали: надо лечить алкоголизм, а потом будем лечить все остальное. И они совершили своего рода революцию. После этого, в пятьдесят третьем году, американская Американская Медицинская Ассоциация признала алкоголизм болезнью. Потому что сами Анонимные алкоголики это назвали болезнью, причем неизлечимой. Но мир меняется, наука меняется, знания меняются, и то, что раньше называлось болезнью, на сегодняшний день болезнью уже не является, оно является расстройством. Когда человек не пьет, он же здоровый! Если, конечно, нет никаких других отклонений со здоровьем.

— Это шаг в сторону от американцев?

— Да, они придерживаются той концепции, что это болезнь, что она на всю жизнь, и она хроническая. Но извините, у меня люди по двадцать лет не пьют, ну и что, откуда они больные-то? Это не шаг в сторону. Это поворот на 180 градусов.

— Хронические трезвенники.

— Конечно. Только я это называю Вернувшиеся в трезвость. Они же родились на берегу трезвости, затем поплавали в алкогольном море разливанном и вот вернулись вновь на берег трезвости, естественно кто не утонул в нем. Мне больше нравится наше русское словечко «приболевший». Приболел человек. Как отвечают, почему на работу не вышел? Да вот, простудился — «приболел малость».

— Действительно, хорошее русское слово. Значит, насколько я понимаю, базисное положение Анонимных алкоголиков — про то, что это болезнь, с которой они обречены жить до гроба, — вы не принимаете, а саму программу «двенадцать шагов» используете?

— Да, каким-то фрагментом маленьким. Американцы привезли двенадцатишаговую программу как основную, базовую программу, помогающую алкоголику совладать со своей зависимостью. Понимаете, не победить болезнь, а не поддаться тяге к выпивке говорят в АА.. Хотя я вовсе не против Анонимных алкоголиков — это замечательное движение! Очень много людей в Америке, именно через них пришли к трезвости, совершенно самостоятельно, без чьей-либо профессиональной помощи, без врача или психотерапевта. У них проходят открытые собрания, можно придти, поприсутствовать, поговорить с людьми, изнутри понять, что это такое.

Кстати, у нас тоже было движение, оно называлось «За трезвость», люди сами организовывали группы трезвости. Это было неоднократно в нашей истории. В восьмидесятых годах началось горбачевское движение, в государственном масштабе создавались всякие общества трезвости, союзы и т. п. Туда загоняли, почти, как в колхоз при коллективизации. Помню, на одном предприятии несколько человек, которые решили не пить, написали открытое письмо: «Ребята, можно мы будем трезвыми, только без вашего общества? Мы не хотим быть вместе, мы хотим сами быть, хотим на заводе оставаться трезвой ячейкой, вот и все. Не надо нас никуда записывать, регистрировать». На Руси такие движения возникали издавна, было даже крестьянское движение за трезвость, все это было. То есть посыл в нашей стране есть, у людей он внутри, ему надо помочь развиться.

— А как тогда помочь? Каждому индивидуально? Ведь у них, как вы говорите, «шаг влево, шаг вправо... »

— Да-да-да, ни шагу в сторону. Я, работая в этой американской программе, понял, что она ограничена. Она людям некоторым, ну не нужна! Не хотят они быть в этом сообществе, хотят просто быть трезвыми, но без сообщества, как я сказал. И они трезвые — без сообщества. Они получили азы из этой программы, а остальное — все сами знают, им не нужны все эти шаги, что там проходят. Это люди грамотные, начитанные, интеллигентные. Кто-то — от природы, не в силу образования, а кто-то — в силу образования, жизненного опыта, и им нужна вот эта личная установка на трезвость.

 

Что происходит с алкоголиком? Он пришел домой пьяный, все крушил, ругался, может, кого-то бил, в результате у него в душе некомфортно, — это я мягко сказал, — на душе кошки скребут. Он выходит к друзьям, с которыми вчера пил. Признаться им, что у него там кошки скребут, он разве может? Гордыня не позволит: «Во, скажет, я им вчера шороху дал!» И начинает переворачивать все с ног на голову, тем самым убегая от своих настоящих, реальных переживаний, и начинает чувствовать себя героем в кавычках. А те такие же, говорят: «Да, молодец, так их и надо гонять, с бабами только так!» И он убегает от чувств один раз, второй, третий и закапывает их все глубже и глубже.

Приходя в Центр, в силу психотерапевтической обстановки, он начинает честно называть вещи своими именами, встречается с этими реальными чувствами. И над ним уже не смеются, а ему сочувствуют, с ним вместе сопереживают, и в какой-то момент ему четко и ясно дают понять: «Слушай, ты когда был пьяным, то совершал идиотские поступки! Не «идиотом был», а «совершал идиотские поступки». 

ать.

— И так — с каждым клиентом? Это сколько же надо психотерапевтов, если по одному на каждого алкоголика?!

—  Программа центра создана на основании многолетнего успешного практического опыта. Она строится на индивидуальном подходе.

 

— Это что же, целый Центр строится на несколько человек всего?

— Да, это именно так. Это отдельная территория, где живут эти несколько человек, да плюс еще сопутствующие условия.

— Поэтому друг с другом они практически не встречаются?

— Нет, они встречаются, когда захотят. У нас каждый живет в своем номере. Есть общая территория, где они могут встречаться, а есть территория, где клиент может жить, как сам хочет. Тут есть очень важный момент: захотел — уединился, захотел пообщаться — вышел, пообщался. В отличие от некоторых стационаров, где их закрывают, и все.

— Допустим, они могут погулять, но все равно — они же не могут уходить в город, как из клиники неврозов: домой на обед, в магазин на шопинг, туда-сюда мотаться?

—  Могут — они не под замком, вопрос: какой им резон уходить? Что им там делать, когда человек занимается реабилитацией, и здесь все для этого есть. А с другой стороны, человек заплатил деньги для чего — для того, чтобы убегать оттуда? Какой резон? Хотя в нашей ментальности может и такая идея иногда возникнуть. Однако если требуется провести какие либо переговоры, встречи, они свободно уезжают и возвращаются или приезжают ним (кому как удобнее) Свободно пользуются интернетом, телефоном, телевизором, видео. Своего рода пансионат( только плюс еще алкореабилитация)..

— А если родители, скажем, его сюда положили, все оплатили, а он взял и сбежал потом, всем назло?

— У нас такого не бывает. Продлить просят, вот это бывает. Наши клиенты, это, как правило, успешные люди. Просто в какой то момент они потерялись по жизни в алкоголе. И они хотят быть еще успешнее. «Фишка» заключается в следующем: , после нашей терапии они становятся еще более успешными. Они на свою успешность накладывают еще одну успешность. То есть мы делаем некий продукт, который называется резонанс. Это некий побочный эффект, но по факту он имеет место быть, поэтому я говорю об этом как о данности.

Была у меня одна клиентка, и я как-то до работы с ней не задумывался о том, что называется «бизнесвумен», «бизнеследи». Вроде бы она при муже всегда и сама не особо представительная, в смысле — себя предъявляющая. Когда мы с ней более плотно стали общаться в индивидуальной работе, оказалось — у нее очень большой потенциал. И однажды она мне сказала такую вещь: «Знаешь, в вашей программе есть какая-то фишка, не знаю, что именно, но мне перестало хотеться быть серой мышкой».

— А хотелось?

— Да, до этого у нее была именно такая модель поведения. Она говорила, например, так: «Вот, мы, казалось бы, живем на Рублевке и вроде бы у меня образование хорошее, и знания есть, и собой я не дурная... » Она так и сказала «не дурная» — такая вот нивелировка себя. «Ваше психологическое воздействие определенным образом убирает ту шторку, за которой я пряталась, и мне хочется реализовать себя. Мне не хочется уйти из семьи или еще что-то такое устроить. Но мне хочется себя предъявить в этом мире и реализовать себя, свое я».

— Получилось?

— Получилось. Еще как получилось! А кстати, это заразная вещь, этим заражаются. Ну вроде как я говорил: я успешный, потому что мои клиенты успешные. Вот эта успешность заражает. Действительно, здесь есть некая такая ситуативность: человек общается с людьми, которые перестали пить, и они успешны. Он заражается от них этой успешностью. И наоборот, если он общается с людьми, у которых не получилось бросить пить, он заражается соответственно тем же. Вирус один и тот же. У каждого же из нас есть свое «я» и оно говорит: «Если у них получилось, отчего у меня не получится? Чем он отличается от меня?» А если еще грамотно ему помочь в этот момент!..

— Надо срочно заделаться алкоголиком, чтобы у меня успешность повысилась!

— Она у тебя уже повысилась, просто ты еще этого не увидела и пока не почувствовала.. Давай вернемся к этой теме через какое то время, например, когда будем работать над следующей книгой, предлагаю чисто женские истории Материала у меня уйма, да и тебе как женщине это будет наверное интереснее и ближе. Кстати для успешности не обязательно становиться алкоголиком..Могу сказать, что это относится ко всем моим клиентам, не обязательно алкоголикам. Я не знаю, как это получается, но, наверное, моя успешность заключается в том, что мои клиенты успешные.

— Какой-то заряд передается?

— Они меня заряжают, а я их заряжаю. Ведь наши отношения не прерываются после четырнадцати дней стационара. Они всегда имеют возможность психологического сопровождения — у них есть мой контактный телефон, мы можем договориться и встретиться, побеседовать, поговорить, обсудить, как складывается ситуация сегодня. Кто-то приезжает, делится проблемами, кто-то приезжает делиться своей радостью, а от кого-то приходят следующие наши клиенты — так называемая цыганская реклама, мы на ней как бы и основываемся. Поэтому о нас очень немногие знают. Это, как про хороших врачей — женщина, например, своего гинеколога только самым близким порекомендует, а остальным — нечего пользоваться! Поэтому, извините, и нас тоже передают, как этакое бриллиантовое созвездие.

— А есть люди, которые пришли, оплатили, а потом отказались и ушли?

— Нет. От хорошего не уходят.

— Не уходят из стационара, а из амбулаторной программы? Они же приходят раз в неделю?

У нас бывают клиенты, которые после беседы приходят через год-...

— ?

Да, здесь это бывает. Значит, ему нужно было пройти еще какой-то путь, еще что-то в жизни потерять, или наоборот, получить, или еще что-то встретить. Но наши слова у него уже лежат в голове. То у него вообще там пустота была, а тут уже ячейка заполнена — он знает, куда идти, и знает, что здесь помогут. У меня был один клиент, который пришел с такой установкой: я к тебе похожу месяц и посмотрю, что здесь происходит, просто похожу и посмотрю. При этом первый раз он пришел трезвый, второй раз — с перегаром, третий — подвыпивший, четвертый раз — чуть-чуть выпивши. Не подвыпивший, а чуть-чуть выпивший. То есть таким образом он проверял: буду ли я с ним работать, приму ли я его таким, пьющим, выпивающим? Или я ему скажу: «Да пошел ты!», как все говорят. Через месяц он ушел, сказал: «Нет, мне это не подходит. Все слова, слова, чего там!»

— Мол, сам все знаю, да?

— Да, «я сам все знаю, то, что ты мне здесь рассказывал». И вот парадокс заключается в том, что через восемь месяцев мне звонит его жена и говорит: «Юрий (я с клиентами по имени, без отчества, у американцев научился. А клиента назовем Вася), Вася хочет к вам прийти, вы его возьмете?» Я говорю: «А почему он сам не позвонит?» — «Он стесняется, боится, что вы ему откажете». Он стесняется и боится, что я ему откажу, потому что он ушел тогда от меня. И после того, как жена, нейтральная фигура, узнала, что я ему не откажу, и розгами его тоже бить не буду, он решается. «Но, говорю, он должен позвонить теперь сам!» На следующий день он мне звонит: «Юрий, это Василий, помнишь, выпившим к тебе приходил?» Я говорю: «Помню, конечно». Мне действительно какие-то клиенты — особенно такие, экспериментаторы, — западают в голову, фиксируются. Фиксируются потому, что я потом переживаю: когда клиент уходит, я всегда спрашиваю себя, анализирую, проверяю: все ли я сделал? И если сделал все, то остальное уже от меня не зависит. Я выполнил программу, как мог ее выполнить. И что же Вася? Позвонил больше чем через полгода и пришел, и сейчас у него уже года полтора, наверное, стаж трезвости.

— Вопрос у меня такой: иногда творческие люди боятся бросать пить, потому что связывают творческий процесс с той эйфорией, которую им дает алкоголь. То есть, им легче создавать свои произведения в этом состоянии. Они якобы раскрепощаются и рождают гениальные идеи. Действительно ли алкоголизм связан с творчеством? Действительно ли творческим людям не стоит бросать? Жить пусть короче, но ярче?

— Я тоже так думал, пока не узнал глубоко историю Высоцкого с его проблемой. И в принципе могу сказать, что Высоцкий никогда не писал пьяным, он все время писал трезвым. Исполнял он песни нетрезвым, это действительно было. И вокруг него все способствовало этому. Как у нас обычно: чего там, давай! И еще «давай», и еще... В этом-то и вся трагедия Высоцкого. Но писал-то он всегда трезвым! Он писал о своей внутренней боли, — то, с чем мы встречаемся у наших клиентов, — просто одни уходят в алкоголь, и только в алкоголь. И он тоже уходил, благодаря окружающему сообществу. Но и в творчество! Выражал-то он эти свои переживания трезвый. Те творческие люди, которые были нашими клиентами, они не перестали творить, но их творчество стало другим по качеству, оно стало еще глубже, оно стало более ярким, красочным и наполненным.

— Даже так?

— Да. И кстати, это не секрет. Вот художники Митьки, они же все пролечились! И не только они. Я не говорю про наших российских, вы посмотрите на Европу, на Штаты — там этого не только не скрывают, гордятся — вот, мол, я сумел победить в битве с зеленым змием.

— У нас-то, помню, человек, принудительно попавший в ЛТП, считался законченным пропойцей. Что, в общем, недалеко было от истины, потому что попадали туда по нескольку раз — вот и весь результат «лечения». Чем гордиться?

— Ну да! А тут оказалось, что можно без ЛТП и без медикаментов, надо просто изменить отношение в сознании человека к этой проблеме. И это работает! Первое время у нас, тогда я работал в Советско-Американском центре «Recovery», была хорошая реклама и было очень много пациентов. Пациенты были самого разного уровня, и военные, и гражданские, и высокопоставленные и не очень высокопоставленные.

— Странно, неужели «руководящее звено» тоже к вам обращалось? Ведь после Горбачева «трезвость» перестала быть «нормой жизни», по крайней мере в верхах...

— Что касается руководителей, там у них медицина же очень развита. С другой стороны, они профилактикой занимаются. Это на самом деле очень сильное звено. А дело в том, что психология в нашей работе предполагает доверие, открытость. Людям высокопоставленным сложно открываться. Вот у меня были, и, наверное, еще будут высокопоставленные генералы из МВД или из военных структур, из ГРУ. Они же очень закрытые, им очень трудно начать доверять. Как только они переступили этот барьер, с ними можно замечательно работать! Кстати, для работы с военными у меня есть один прием — стопроцентный. Может, я сейчас немного хвалюсь, но к каждой категории у меня есть свой подход, своя стратегия. Она нарабатывалась годами. Есть ключевые особенности подхода. К творческим людям — одни, к военным — другие; больше того, к военным из разных структур — и разные подходы. Да, там есть своя специфика, свои нюансы. Я никому не говорю, какие нюансы. А как же, тогда все начнут это делать, и что я, без работы останусь? Нет, шучу, конечно, новые открою, все равно...

— Интересно, «высокопоставленные» тоже за те же деньги лечились?

— Все это вообще было организовано как платное лечение — американская модель — мы должны были работать на самоокупаемости, не на чужих деньгах. И так как все были полны энтузиазма и горели желанием помогать, то это замечательно работало, долго работало, года три-четыре. Других предложений-то вообще не было, поэтому по факту существования этот Центр был уникальным. Потом — девяносто четвертый год, открытие границы, появились наркоманы... А как с ними работать, мы не знали совсем...

— Но наркоманы, конечно, и раньше были...

— Когда границы-то открылись, их стало очень много. И поэтому мы сначала приняли одного, двух, трех, а потом уже перешли на группы. Параллельно, вместе с алкоголиками, в одном Центре. Были моменты, где-то в девяносто шестом — девяносто седьмом годах, когда у нас в Центре было по двадцать пять наркоманов, а алкоголиков почти не было. Сместились акценты. Наркомания, она же волнами: нарастает, нарастает, потом они умирают, потом снова волна подходит, снова нарастает, потом опять спад. От «передоза» очень много смертей было! Но алкоголизм все равно присутствовал постоянно. А сейчас, последние несколько лет, наркомания куда-то ушла, спряталась, в силу субъективных причин. А алкоголизм — нет, он, везде, на каждом углу. А еще всякие рекламы там: кто за «Клинским», кто за финским... В общем-то, пока нам пивные компании готовят клиентуру, без работы мы точно не останемся. Но это я так, к слову. А в принципе наш Центр задуман был так, чтобы вылечиться мог каждый желающий.

— Боюсь, у большинства наших алкоголиков, как говорится, «желание-то есть», да вот... на опохмелку не хватает, не то что на лечение в Центре...

— Поэтому и должен быть выбор из разных центров и программ, что бы было кому куда пойти. Я думаю и принудительное лечение должно быть, Надо ведь думать и о семьях в которых живут пьющие. Детей, жен, и родителей от пьющих, то же надо спасать.Не хотел я про всю страну, но приходится. Читал я и слушал разные выступления про, то что заграница спаивает Россию. Но у меня вопрос? А на фига Американцы привезли вот эту программу трезвости в 1990 году? И еще, есть такая жесткая пословица – “сучка не захочет, кобель не вскочит”.

— А про норму ты хотел рассказать?

Вопросом на вопрос? Вот собаки и кошки не пьют, они нормальные или больные? А люди которые не пьют у нас считаются не нормальными (слабаками, больными и.т.д). Не находишь что перевернуто все с ног на голову. Если ты не пьешь отраву, то ты ненормальный. Как говорил Жванецкий:- может что-то в консерватории? Есть такая забавная наука, статистика называется. Так вот по этой самой статистике спиваются чаще всего, только представьте – шахтеры. Затем хирурги, затем наркологи. Ну хирурги и шахтеры от тяжелой работы. А наркологи? Они ведь “лечат больных”. Именно от того, что все их внимание направленио на алкоголь и наркотики они и погружаются в это Им то “лечиться” не надо, это ведь они “лечат”. Плюс мнение, что болезнь неизлечимая.И вот Вы каждый день работаете с неизлечимыми больными. Тут поневоле запьешь от безнадеги. Ладно, анонимные назвали это болезнью, чтобы лечиться по страховке, а что же врачи.? Вначале они присматривались, а затем ухватились за это.Для большинства из них задача состоит не в том, чтобы ВЫЛЕЧИТЬ человека, а в том, чтобы его ЛЕЧИТЬ. Только в нашей стране есть служба “Похметологов”, выезжающих на дом. Весь ужас в том, что едут к вам неизвестно кто( прикрываясь бумагами), без всяких анализов вкалывают прямиком в вену неизвестно что и уезжают(забирая с собой пустые ампулы0. И вы даже после, когда придется вызвать скорую не сможете сказать, а что же укололи. А летальных случаев предостаточно. В Европе и Америке отравившихся алкоголем и наркотиками везут только в клиники в специальные отделения токсикологии, где есть реанимация, потому что часто отказывают почки, печень ,серце, легкие и должно быть оборудование вернуть человека к жизни.Один из моих бывших коллег, нарколог, устроился туда работать ( в похметологию.).Мы где то пересеклись и я преложил ему – Ты ездишь на вызовы, наверняка там есть люди, действительно желающие бросить пить. Предложи им приехать в Центр. И что я услышал в ответ:- Ты что, совсем не соображаешь? Я еду к обеспеченному клиенту, он платит мне за вызов от20 000 до 50 0000руб. и таких клиентов у меня несколько. К каждмоу еду минимум 1-3 раза в месяц, иногда чаще. Он у тебя пролечится , другой, третий и перестанут пить совсем, а мне то что делать потом, мне же хочется кушать и хорошо кушать. И скажи теперь, зачем мне нужно ,чтобы он бросил пить?. . Теперь немного про психиатрию. Сейчас на слуху слова стресс, невроз, депрессия и т.д. Человек приходит к психиатру и естественно в помощь получает антидепрессанты и успокоительные Начинает их принимать, ему становится с ними вроде бы лучше, он привыкает к ним. и через некоторое время уже не может без них. Посмотрите на некоторые из них – феназепам, реланиум... Это все то, что употребляют обычные наркоманы, когда нет героина или другого наркотика. То есть по факту психиатры делают наркоманов. И представьте себе, что эти люди изредка на вечеринках употребляют алкоголь. Полное безумие. Кстати, наркоман употребляя наркотики никогда не будет их мешать с алкоголем....

— Кто виноват и что делать?

Говорю что делать, знаю и могу рассказать как и что сделать, а про виновников все и без меня наговорено.

Вот опять же статистика. Прозвучала в передаче В. Соловьева “К барьеру”. Население России по последней переписи состовляет 143,8 млн.чел. Из них 10% абсолютные трезвенники (дети и люди пожилого возраста), 20%- конченные алкоголики(бомжи и т.д.), и 70% выпивающие(приблизительно100млн.чел).И все вокруг кого не послушаешь, кричат о спасении и подразумевают спасение этих 20%(конченных). А спасать то надо 70%, эти 100 миллионов, именно они переходят туда в 20%. Спасть то надо СРЕДНИЙ КЛАСС... Представьте себе болото и его надо осушать. Подогнали насосы и вот откачивают мутную воду,. А то, что в болото постоянно подпитывается в больших количества ручьями из еще чистой воды, об этом совсем не подумали..И сегодня приток в болото больше, чем откачивают насосы. Да и для 10% необходимо сделать нечто, они ведь частично перейдут в 70%.

Ты смотришь на меня, а в глазах вопрос, а про норму то где? Я ведь волшебник, по глазам читаю. И про норму. Повторюсь Собаки и кошки в общем животные не пьют и это норма. Они живут инстинктами. И первый из них – инстинкт самосохранения..Посмотрим на аборигенов, чукчи. Эскимосы, индейцы и другие народы. Все они ближе к натуральному образу жизни.. И вот в силу их близости к природе у них не сформирован механизм защиты на яды.. Алкоголь ведь соединение придуманное человеком. По сути своей являющееся сильнодействующим отравляющим веществом. Недавно в интернете приводился случай, когда одна кормящая грудью ребенка ( ему было всего несколько недель от роду)..выпила 1литр портвейна и после покормила ребенка грудным молоком. Через некоторое время ребенок умер от алкогольного отравления Врачам не удалось спасти его, настолько сильно было отравление алкоголем.. Зачем выпивать эту рюмку? Больше подъема, больше энергии -у пьяницы есть в этом смысл. Теперь про “нормального”? Зачем это выпить чуть-чуть? От этого чуть- чуть ни жарко и не холодно, только губы помазал. И ни в голове и не еще в одном месте. Как говорят-только добро переводит. Какой в этом смысл? Нормальный человек выпивает рюмку. Зачем?. Просто это придуманная “культура употребления”. И никакого смысла в умеренном питье нет – вот правда. А в неумеренном есть. Это до определенного момента проявление творчества, гениальности. Просто по большей части оно направлено на разрушение. Однако у этих людей после прекращения пития все это направляется на позитив и эти люди достигают огромных успехов, чем бы они не занимались. Перечислять фамилии не буду. Сами знаете. А люди выпивающие по одной рюмке – это просто серые мыши, звезд с неба они не достанут и проживут жизнь серо и скучно.

— А откуда у тебя эта майка с надписью на английском про которую рассказывали твои клиенты? Кстати, как она переводится?

 

 Один из американцев, которые сюда приезжали, был у меня на группе, когда я работал. И, хотя он слушал все через переводчика, после вышел и сказал: «Знаешь, я восхищен». «Чем?». «Тем, что ты делаешь». Для меня это просто привычная работа, а для него какое-то откровение, восхищение. И он мне прислал майку из Америки. Меня это сначала удивило, думаю, что это он, почему майку? А у них же там, — у нас сейчас тоже есть, — на майках можно делать любые надписи. Так на этой майке сзади было написано — «IT’S A LIFESAVER» — «Спасатель жизни». И, в общем-то, он прав — эта надпись показывает, чем мы занимаемся. По существу мы работаем спасателями жизней, мы спасаем жизни людей. Не одного человека конкретного, а жизни еще многих людей вокруг него — его семью, детей, сослуживцев, еще чью-то — потому что он, трезвый, не подрался. Но есть и косвенный эффект, мы же спасаем еще каких-то совершенно не известных нам людей. Вот он нажрался где-то там, в метро, и по пьяни достал нож и пырнул. Пырнул вашего друга, вашего отца, вашу дочку, вашу жену. А трезвый — не пырнет. Или люди пьяными садятся за руль машины. Бьются сами и убивают других.. ясно, что трезвый за рулем совсем по другому ведет машину. И здесь мы кого о спасли. И потому этот эффект невозможно просчитать в деньгах, как невозможно подсчитать, сколько стоит человеческая жизнь. Да, по существу, это, в общем-то, профессия спасателей жизней... Об этом как-то не принято говорить, и единственно, что я смог от себя выразить, это на сайте написать благодарность тем людям, которые спасают жизни других.

Скажу тебе по секрету. Теперь уже можно. У меня дома есть еще одна такая майка, только другого размера. Я заказал ее для своей жены. Именно с нее началось спасение жизни моей, нашего сына и сейчас продолжается в моих клиентах.

 

 

ПОСЛАНИЕ-ИСПОВЕДЬ

 

Это послание-исповедь мы получили по почте. Автор не захотел давать интервью, а решил написать сам. Глубоко при этом законспирировавшись. И, хотя здесь ни разу не поминается имя Сорокина, теперь, прочтя все предыдущее, вы легко угадаете, где автор пишет именно о нем. Это очень трогательное и очень искреннее письмо, обращенное ко всем собратьям-алкоголикам. Мы не могли его не напечатать в этой книге.

Как я заболел

 

19 июля 2002 года. Я, Иван Александрович* — взрослый мужчина 46 лет, напиваюсь на работе вместе с пришедшими в гости компаньонами, сажусь в свой лендкрузер «Прадо» и уезжаю в сторону дома. Приехал во двор соседнего дома (в свой не хотел — боялся, что соседи и родные увидят, думал, — посплю в машине, протрезвею, и потом пойду домой) и включил кондиционер на максимальный холод, задремал. Я помню, подумал — в холоде быстрее оклемаюсь, пока сплю. Кондиционер работал и двигатель урчал. Не знаю, сколько я проспал. Но в памяти всплывает ужас: я быстро еду и давлю на тормоз. А машина еще более ускоряется. Я врезаюсь в одну машину, меня отбрасывает ко второй, и я разбиваюсь об угол дома. Сильный удар, подушки безопасности сработали. Тем не менее я ударяюсь головой о лобовое стекло. Сбежались люди. У меня шок. Трясутся руки. Из головы течет кровь. Набираю телефон компаньона и сына. Оказывается, что партнер не в таком состоянии как я, хотя тоже выпивал, он приезжает через час и выкупает меня у инспектора ГАИ. У меня сильно повреждена нога. Сын приехал и с ужасом наблюдает за происходящим. Потом ему пришлось вызывать аварийку, ехать со мной в травмпункт и договариваться с владельцами поврежденных авто.

 

* Имена и названия изменены по соображениям анонимности

 

 

А теперь — вечер того же дня. Меня привезли в пустовавшую квартиру родителей. Я на костылях, нога в гипсе и я рыщу по всей квартире — чего бы выпить и залить горе. И нахожу в шкафу бутылку спирта «Ройал». Я вновь нажираюсь. В беспамятстве звоню знакомым излить горе. Через какое-то время ко мне приходит мой старый институтский друг, а я не могу доползти до двери и открыть. Он все-таки как-то вошел и вылил остатки спирта. Я полез в драку. И все это происходило накануне важнейшей для моей компании сделки, в которой я должен был принимать активное участие. В то время так часто бывало. Завтра — важное дело, а сегодня вечером мои нервы не выдерживают и я выпиваю, да так, что утром у меня перекошенная морда, страшная головная боль и отвратительный запах изо рта.

Я полностью потерял контроль над своей жизнью. В то время я употреблял алкоголь каждый день. Но работал. И вот как это происходило. Покажу вам типовой день законченного алкоголика (однако я себя алкоголиком не считал). Утром я еле просыпался от ужасной головной боли. В рот ничего не лезло. Алкоголя в доме не было — жена выливала в раковину, как только находила мои спрятанные бутылки. Обычно это были маленькие плоские бутылочки с коньяком. Места захоронения — от бачка в туалете до варежек и носков в гардеробе. Скорее выходил и шел на стоянку. Садился в авто и подъезжал к одному из трех магазинов — либо около дома, либо около работы. Брал 0,33 «Московского» коньяку или сухого вина и выпивал в машине, брал еще вина или коньяку и ехал на работу. Я уже источал запах спиртного и амбре немытого человека. Но я не знал этого. Я — работал. Как мне казалось тогда, я творил великие дела — заключал сделки. Подписывал контракты. И уже тогда был заведен механизм — на разрушение компании. Ее разорение. Я говорил с работниками, звонил, улаживал дела. Были, конечно, перерывы в употреблении. Я приводил себя в порядок. Мылся в душе. Брился и надевал чистый костюм. Но эти периоды продолжались до очередной ссоры с женой, успеха в работе или возникновения проблем. Бывало много причин, чтобы выпить. Но время трезвости сокращалось, а объем алкоголя в употреблении увеличивался. У меня обострились проблемы со здоровьем. Как только я переставал употреблять, начинало скакать давление. Были периоды, когда оно поднималось до 160/100. Дико болела голова. И у меня выработалось четкое убеждение: коньяк мне помогает, и его по рюмочке надо употреблять каждый день.

До 1992 года я был трезвенником. Я был офицером и служил в армии, на партийных собраниях пару раз клеймил загулявших коллег. Это был период горбачевской компании борьбы с пьянством. Я практически безгранично верил коммунистической партии и не задумывался о том, что нам просто промывали мозги. Потом было трудное время, мы с товарищами по работе создали кооператив, вчетвером пытались изготовлять и продавать сервировочные столики. Работали много, а продать удавалось один-два стола. Да и качество страдало. Затем я вместе с другом создал юридическую фирму — в нашем городе был бум рождения новых предприятий, и мало кто мог самостоятельно, без помощи юриста быстро их зарегистрировать. Мы нашли помещение для офиса, набрали персонал. Это была маленькая фирма, нашими соседями по этажу была посредническая фирма. Тогда все торговали и перепродавали — обувь, вагоны с тушенкой и прочее. Мне был дан пример уже тогда — человек, который руководил той посреднической фирмой круто выпивал и иной раз гулял с приключениями. Потом у него не выдержало сердце и он умер. Но я не заметил тогда это послание, этот «меседж».

За десять последующих лет я полностью переродился из скромного «идейного» служащего в растущего бизнесмена. Я оказался в сплоченной команде молодых амбициозных людей. Мы строили планы больших заработков, начали активно кредитоваться в банках и прокручивать деньги, заключать контракты на импорт. Постепенно стал приходить успех. После разрухи 90-х годов я и мои товарищи впервые окунулись в эйфорию потребления. Во мне расцвели эгоизм и гордыня. Как я наслаждался открывшимися возможностями посещать дорогие рестораны и покупать заморское пойло — «вискарь»! Мы стали все чаще выпивать на работе. Этот процесс шел постепенно, медленно, незримо. Амбиции постоянно подпитывались новыми машинами, хорошим ремонтом в доме и на даче, добротной одеждой и престижным отдыхом в Альпах. Но незаметно я растерял друзей. Испортились отношения в семье. Мы на троих сняли квартиру для встреч с любовницами. Мне казалось, что любое желание стало возможным и доступным. Регулярно, по вторникам, мы ходили в сауну, где очень крепко выпивали. Это стало неким спектаклем, с оплатой проституток и хорошего стола. Мне стало казаться, что жизнь удалась. Концерты, спектакли и книги ушли из моей жизни. Я полностью рассорился с женой, родители страдали от наших ссор, и обиды я заливал вином. Были периоды, когда я переходил на элитное пиво. Потом мне понравились сухие вина. Предпочтения менялись, но объем выпитого возрастал.

Я вспоминаю один случай. Мне было лет 8, в семье были гости по случаю какого-то праздника. Щедро накрыт стол и много красивых рюмок. Мои родители не были алкоголиками, более того, они вели трезвый и здоровый образ жизни. Но семья была хлебосольная. К нам на праздники в советское время приходили товарищи отца по службе. И вот, когда взрослые перешли в другую комнату для танцев и разговоров, я прокрался в большую комнату и направился к столу с рюмками. Я взял рюмку. Мне хотелось быть похожим на них — радостных, довольных жизнью. Сама атмосфера создавала сказку. Я приоткрыл дверь в другую комнату и сказал: вот как сейчас выпью все! Это запомнилось всем, и отец позже рассказывал это как семейную историю на домашних посиделках.

Еще зарисовка. Институтская группа собралась на день рождения одной из наших девушек. Полно народа. Мы закупили в складчину много бутылок. Все сели за стол; шутки, тосты, веселая атмосфера. Но мы с приятелем закрываемся в одной из комнат, лихорадочно открываем бутылку водки и выпиваем по стакану. Что это было — жадность, эйфория? Чудаческий обман — обойти всех и быть самыми веселыми? Не знаю. Но позже я отключился, и мои однокурсники вынуждены были отволочь меня в ванну. Купали в холодной воде и протерли до крови нашатырем мне виски. Я не подавал признаков жизни. Потом было очень стыдно. Всем это событие запомнилось.

И вот после пяти лет активного употребления алкоголя я подошел к границе. Вставал почти каждый день с больной головой и плелся на работу. По дороге брал пойло и так далее... Я дошел до безумия. Мне хотелось умереть. Один раз мне так было плохо, и выхода я не видел, взмолился: «Боже, забери меня. Пусть меня закопают в ящике. Жить так больше не могу!» Бывало, что я по две недели не мылся. Стойкий запах мочи смешивался с алкоголем. Рядом со мной было трудно находиться. Однако я этого не замечал. На работе я потихоньку накачивался вином и к концу дня часто садился за руль. Сколько раз меня задерживали «менты», когда я был пьяным за рулем! Однажды возили на освидетельствование в медицинский наркологический пункт. Потом я долго договаривался с гаишником, торговался, и в конце концов откупился. Трудно подсчитать сегодня, сколько раз я попадался и сколько денег я отдал гаишникам! Это — десятки тысяч долларов. И ничего! Здравомыслие ко мне не приходило. Я с упорством наворачивал круги — «выпивка, головная боль, выпивка, неприятность, и снова выпивка». Как будто я был с закрытыми глазами и закрытыми ушами. А вообще-то — с полным отсутствием здравомыслия. Даже жадность меня не останавливала. Наоборот. Укреплялось мнение, что все, и не только индульгенцию за эту провинность, но и выход из несчастья или неудачи можно купить.

 

Психолог и гипноз

 

В 2001 году мой партнер по бизнесу забил тревогу. В то время с нами работал мой старший сын, и партнер поручил ему найти врача или центр для моего лечения. Этот человек сталкивался с подобными проблемами и был настроен на доброе отношение ко мне. Моя первая жена и сын нашли кабинет психолога рядом с домом. Один визит обходился мне в 100 долларов, и я сразу же возненавидел врачиху. Она была молода, красива, но после ее сеансов мне только больше хотелось надраться — назло. Она «впаривала» мне ненависть к себе, в компьютере изменяла мою фотографию таким образом, что опухшая рожа становилась еще отвратительней. В ее методе лечения я ничего не понял, но отвращение к лечению она мне привила. Однажды после сеанса я употребил намного больше, чем обычно, заснул во дворе какого-то дома, пропал на сутки из поля зрения моих родственников, и лечение было прервано.

---

Дата добавления: 2019-07-15; просмотров: 60; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!