Всё — только форма. Всё — только содержание
Говоря отдельно о форме и содержании, говорят, в сущности,
только о самых грубых чертах того и другого.
Положение человека, мизансцены есть форма, его внешность — форма, его движение, жест — форма, а интонация той или иной фразы, сказанной им, разве не форма? А тонкости этой интонации? А едва уловимые тени на лице, зависящие от душевных движений — разве не форма?
Правда, это форма очень тонкая, трудно уловимая. Настолько тонкая, что, если не вдумываться, так хочется назвать это содержанием, а между тем это движение мышц, а не мысли, не духа — движение грубейшей материи, то есть изменение формы, по этим изменениям мы только и можем судить и догадываться о том, что происходит в человеке, то есть каково его содержание сейчас.
Вот и выходит, что все, что мы можем воспринимать своими пятью чувствами, все это относится к миру материи и явлений физических, а, следовательно, все это — форма. И есть ли что-нибудь для наших пяти чувств, кроме формы?
Только по материальным следам можем мы добраться до тайн нашей психики.
И эти материальные следы уже уловлены нашей техникой.
Напетая граммофонная пластинка — разве не пойманные материальные следы красоты голоса, совершенства исполнения и силы чувства?
Светотени кино — разве не уловленная техникой форма жизни природы и человека?
Для наших пяти чувств все только форма.
Но для нашей психики, для нашего душевного мира едва ли не наоборот. По мельчайшим движениям тела, мимики мы угадываем мысли и состояния души человека. Не верно ли будет, если мы скажем, что для нашего душевного мира все — только содержание. Форма — это только признаки, симптомы, по которым я сужу о содержании, о сущности.
|
|
И это — так.
Все-таки тут что-то не совсем то...
Раз к форме присоединяется движение, форма уже перестает быть формой. Она была труп, а тут, от движения, труп задышал, сердце забилось, и глаза открылись...
Виды театральных форм теперь и в будущем
Все виды владения формой — оживленная ли она, умершая или даже мертворожденная, все-таки форма данной идеи, данного спектакля.
Часто бывают спектакли, в которых одна форма, а содержания никакого и нет. Театр, скажем, ставит веселый спектакль — все почему-то кувыркаются, танцуют, поют и смеются. Уйдешь — видел что-то занятное и, кажется, веселое, но что? Ей-богу, не знаю. Рассказать своими словами не могу.
В самой форме должно быть содержание, и в самом содержании должна быть форма.
Говоря о театральном искусстве, следует сказать, что и его форма, то есть образ, мизансцена, ритм — только тогда имеет право на существование, если в ней самой есть уже содержание, соответствующее смыслу данной сцены. И только за такую форму и можно держаться. Если же форма есть только форма, хотя бы и интересная, — она не художественна. Она — сама по себе.
|
|
(Цветы не плохая вещь, но если на портрете человека глаза загородить двумя цветками, так, пожалуй, это будет ни к чему. А в театрах это сплошь и рядом.)
Из всего этого следует, что форма должна быть живой, способной меняться, имеющей наклонность меняться.
Интересно, в то же время: чтобы быть живой, форма должна быть очень точной. Расплывчатость — просто отсутствие формы (если только это не есть — сама по себе -форма). Как точны все контуры, объемы и рисунок у листа дерева, растения, цветка, у стебля, у ствола!..
(И не потому ли подлинно живое создание актера, говоря театральным языком, так выразительно, что в каждое мгновение своей жизни оно точно по форме?)
Мертворожденная форма — вот знак, вот принцип, движущий искусство некоторых театров (Камерный и проч.).
Умершая форма — знак большинства наших театров.
Оживленная форма — идеал лучших людей и художников нашего театра.
Жизнь формы — идеал будущих художников.
(Развить.)
«Живая форма», меняющаяся в зависимости от обстоятельств. Это самое современное - рассовременное, диалектическое решение вопроса.
|
|
Форма — во времени.
Эта мысль, которой я несколько боялся, как бы тупоумный цензор не усмотрел в ней мистики, эта мысль может быть одной из самых соблазнительных как для этого Цензора, так и для философа диалектика.
К главе «Как сочетаются форма и свобода»
Мысли, появившиеся во время чтения книги Дурылина об Олдридже.
Я очень увлекаюсь и ревностно проповедую свободу. При этом устраиваю целое гонение на твердо установленную «форму». Но так ли я делаю на практике при своих постановках? Ведь не так.
Правда, я не дрессирую на мельчайшее выполнение деталей, но все-таки наиболее выразительные мизансцены, наиболее говорящие и дополняющие текст мимические сцены и действия я ведь нахожу и забочусь о выполнении
их актером.
Значит, я не совсем последователен? Не без того, конечно. Причины тут простые и сильно действующие.
Я гоню форму, я заклятый враг формы, потому что именно она губит теперь искусство актера. Найдут ее (или режиссер найдет) и жарят ее, пустую, без содержания, вхолостую. И говорят: вот искусство актера!
Я, однако, сам нахожу и добиваюсь формы... Потому что актеры еще плохи. Их нельзя пускать на полную свободу, они ничего крупного не умеют. И играть еще не могут, и я, стукнувшись не один десяток раз больно об их
|
|
неумение, да и малую одаренность, —принужден был все-таки собирать по крупицам от репетиции к репетиции и форму, непроизвольно появляющуюся у них или видимую моим режиссерским глазом.
В Олдридже и видно соединение этих двух путей: его огромного дарования (способности загораться и отдаваться эмоции свободно и до конца), с другой стороны — точной, выразительной найденной ранее формы.
Моя система, мой метод дает актеру даровитость, получается диалектическое сочетание свободы и формы, огня и воды — пара и котла, собирающего его.
Глава 7
Дата добавления: 2019-07-15; просмотров: 153; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!