Большевистский режим и революционные массы (осень 1917 - весна 1918 г.)

Оказавшись у власти, большевики немедленно приступили к осуще­ствлению намеченной ими программы-минимум. Они упразднили деление населения на сословия, провозгласили ликвидацию помещичьего земле­владения, национальное равноправие и отделение церкви от государства, ввели новые законы о браке и семье.

После солдатских бунтов 1917 г. большевики не могли сохранить ста­рую армию. Уступая требованиям солдат, новое правительство постановило, что «вся полнота власти в пределах каждой войсковой части и их соедине­ний принадлежит соответствующим солдатским комитетам и советам...» и «вводится выборность командного состава и должностных лиц» [35] . Все чины и звания в армии, вплоть до генеральских, все связанные с этим привиле­гии, титулования и ордена были в конце 1917 г. отменены.

Осенью и зимой 1917-1918 гг. правительство национализировало банки, морской и речной транспорт, узаконило рабочий контроль в про­мышленности, приступило к национализации ряда промышленных пред­приятий. Дальше оно идти пока не намеревалось. По признанию видного большевистского экономиста Л.Н.Крицмана, новая власть «оставалась орудием не немедленной экономической революции, а лишь обезврежения капитала». Она не собиралась национализировать «основную массу» про­мышленного и торгового капитала. «Национализация банков (кредита) и транспорта отдавала оставшуюся капиталистической промышленность в руки пролетарского государства, монополиста кредита и транспорта», - объяснял Крицман. Сохраняя в своих руках собственность, частные пред­приниматели были бы вынуждены подчиняться государственному регули­рованию и платить государству налоги. Государство, таким образом, со­трудничая с частным капиталом и связанное с ним «договорными (кре­дитными и иными отношениями)», организовало бы народное хозяйство его руками. «...В течение почти 3/4 года после октябрьского переворота национализация промышленных и торговых предприятий проводилась центральной советской властью только как карательная мера, применяемая лишь в отдельных случаях» [36] . Таким образом, экономический курс боль­шевиков после Октября был не более радикальным, чем политика многих социал-демократических правительств в XX веке.

Однако октябрьские события в Петрограде стали сигналом для углуб­ления социального характера революции. Падение Временного правитель­ства сыграло решающую роль в победе «общинной революции» в деревне. Государственные структуры на «низовом» уровне исчезли, и вся админи­страция на местах перешла в руки общинного самоуправления (крестьян­ского схода) и избираемых им органов. Крестьяне производили «черный передел» всех земель, лишая помещиков и кулаков земельных излишков. При этом крестьянские семьи получали в пользование участки такого раз­мера, какой они могли обработать своими силами, без применения наем­ного труда (по числу «едоков», по количеству работников в семье или по способности выполнять работу). В течение нескольких месяцев в стране полностью исчезло помещичье, а в большинстве случаев - и кулацкое зем­левладение. «Уравнение внутри селений проводилось неукоснительно...», - констатировал один из сотрудников Наркомата земледелия. И хотя «меж­волостное уравнение норм проводилось уже реже, межуездное - еще ре­же» [37] , имущественная дифференциация в деревне резко сократилась. Соз­дались условия для исчезновения капитализма в деревне.

В ряде мест крестьяне в конце 1917 - начале 1918 гг. приступили к организации сельских коммун «на основе общности имущества, справед­ливости и равенства» [38] . Характерно, что при этом они обычно резко отри­цательно относились к попыткам большевистских властей насадить такого рода хозяйства сверху, считая их вмешательством в дела общины-«мира».

Н.И.Махно, активно участвовавший в создании коммун на востоке Украи­ны, вспоминал: «...Некоторые крестьяне и рабочие, организовавшиеся еще с осени в сельскохозяйственные коммуны, оставляя села и деревни, со всеми своими семьями выезжали в бывшие помещичьи именья <...> Они поселялись там <...> Сельскохозяйственные коммуны организованы были в большинстве случаев с крестьянами, в меньшинстве состав коммун был смешанным: крестьяне с рабочими. Организация их основывалась на ра­венстве и солидарности сочленов. Все члены...
- мужчины и женщины - совершенно сознательно относились к делу, будь то в поле или на дворо­вой работе <...> Ведение хозяйства всей коммуны направлялось общими совещаниями всех членов ее. После этих совещаний каждый член, имев­ший свое определенное дело, знал, какие произвести в нем изменения <...> Каждая коммуна состояла из десятка крестьянских и рабочих семей, насчитывая по сто, двести и триста сочленов. Эти коммуны взяли себе по трудовой норме земли, т.е. столько, сколько они могли обработать своим трудом. Живой и мертвый инвентарь они получили тот, который в усадьбе был, по постановлению районных съездов земельных комитетов» [39] . Все участники трудились по мере своих сил и имели равный доступ к пользо­ванию произведенными продуктами. Лица, которым поручалось выполне­ние организационных функций, не пользовались никакими привилегиями и по выполнении этих задач должны были трудиться, как и все остальные.

Окрестное крестьянское население относилось к таким инициативам с симпатией, но выжидательно. Оно предпочитало посмотреть, как будет развиваться этот эксперимент, тем более, что военно-политическая ситуа­ция на Востоке Украины оставалась нестабильной и ненадежной.

Имелось немало случаев, когда коммунитарные инициативы возника­ли не на захваченных работниками помещичьих землях, а как результат обобществления своих хозяйственных усилий массой общинных крестьян. Так, в районе Самары, где к подобному развитию сочувственно относился губернский съезд Советов (преобладающим влиянием на нем с марта 1918 г. пользовалось леворадикальное течение эсеров-максималистов), сель­ские жители обращали в общее пользование мельницы, угодья, земли. Са­марский губернский съезд представителей уездных и волостных земель­ных отделов в марте 1918 г. потребовал произвести раздел земель так, чтобы они все были заселены. Были созваны особые районные совещания, которые занимались отводом земель в такой последовательности: в пер­вую очередь, - сельскохозяйственным коммунам, затем - товариществам, далее - сельским обществам и общественным организациям. Им также поручалось создать отделы снабжения населения сельхозорудиями и уст­роить мастерские для их ремонта. Балаковские мастерские должны были организовать производство сельскохозяйственных орудий с тем, чтобы пополнить фонды уездных прокатных пунктов машинами, которыми кре­стьяне могли пользоваться за небольшую плату. Бедняки и солдаты- инвалиды вовсе освобождались от платы за прокат. Для повышения куль­туры земледелия уездные советы и их отделы пытались создавать показа­тельные участки, фермы, опытные поля.

Съезд Советов Самарской губернии, на котором большинством распо­лагали максималисты, анархисты и левые эсеры, проголосовал за социали­зацию торговли и обмена, которая противопоставлялась государственной монополии на закупку продовольствия. Было принято решение об учете всех товарных запасов и их равном распределении среди всего населения (как городского, так и сельского) местными органами самоуправления. Та­ким органами, в соответствии с программой максималистов, становились Советы, состоящие из делегатов от общин и трудовых коллективов, кото­рые должны были находиться в постоянной связи с ними и выполнять их решения. Выступления максималистов против государственной хлебной монополии, за равномерное распределение жилищ, промтоваров и продук­тов питания привлекали симпатии крестьян и городских пролетариев.

Рабочие российских заводов, не довольствуясь пассивным контролем за производством, все более активно вмешивались в вопросы хозяйствен­ной деятельности предприятий. Так, в ноябре 1917 г. 5-я конференция фаб- завкомов Петрограда избрала комиссию для поездки в Донбасс, которая должна была организовать доставку угля. Было решено создать необходи­мый денежный фонд путем взносов каждого предприятия и выделить ле­тучие отряды по ремонту транспортных средств, занятых доставкой топли­ва. Поездка делегации не увенчалась успехом из-за боевых действий.

«Как и рабочие завода Нобеля в Петрограде, трудящиеся на различных предприятиях во многих городах и промышленных районах, - свидетель­ствовал Волин, - захотели самостоятельно наладить работу на заводах, которым угрожало закрытие, обеспечить и организовать обмен с дерев­ней» [40] . В Кронштадте рабочие организовали специальный цех, где в сво­бодное время изготовляли изделия, которые затем отправлялись на обмен в деревню (ключи, подковы, косы, плуги идр.). Металл предоставлялся жителями (металлолом) и Технической комиссией местного Совета. Про­изводство получило название «Союз трудящихся Кронштадта». Делегаты Кронштадта развозили продукцию по деревням, где раздавали крестьянам при посредстве местных Советов.

Столкнувшись с тем, что предприниматели закрывают заводы в усло­виях кризиса или сокращают производство, фабзавкомы перешли зимой 1917-1918 гг. к захватам предприятий и продолжению их работы под сво­им управлением. «Условия были такими, что фабзавкомы стали полными хозяевами на предприятиях, - констатировал И.Степанов, автор вышедшей в 1918 г. в Петрограде брошюры «От рабочего контроля к рабочему управ­лению».
- Это было результатом всего развития нашей революции, неиз­бежным результатом разворачивающейся классовой борьбы. Пролетариат не столько шел к этому, сколько его вели обстоятельства. Ему просто надо было делать то, что в данной ситуации невозможно было не делать» [41] . За­няв завод, рабочие официально требовали от властей его конфискации (национализации), но на практике устанавливали на нем производствен­ное самоуправление.

Таким образом, социализация предприятий чаще всего была стихий­ным действием работников, а не результатом влияния какой-либо идей­ной доктрины. Однако и воздействие идей общественного самоуправления в тот период было значительным и неуклонно росло. Неудивительно, что представитель петроградского отдела Всероссийского общества кожевен­ных заводчиков говорил в январе 1918 г. о борьбе «между двумя течениями в рабочей среде»: «анархо-коммунистическими тенденциями фабрично- заводских комитетов» и большевистской «продуманной системой посте­пенного перехода к государственному социализму на почве современного капиталистического строя» [42] .

На первом всероссийском съезде профсоюзов в январе 1918 г. анар­хистские и максималистские делегаты представляли около 88 тыс. рабо­чих [43] . На синдикалистских позициях стояли рабочие организации Дебаль- цевских шахт в Донбассе, Черемховских шахт в Сибири, портовиков и цементных рабочих Екатеринодара и Новороссийской губернии, железно­дорожников и работников парфюмерной промышленности в Москве, пе­карей Москвы, Харькова и Киева, почтово-телеграфных работников Пет­рограда, работников речного транспорта Поволжья и т.д.

«Под влиянием анархо-синдикалистской пропаганды, - вспоминал русский синдикалист Г.Максимов, - в Петрограде начался стихийный про­цесс социализации жилья домовыми комитетами. Он распространился на целые улицы, приведя к созданию уличных и квартальных комитетов, ко­гда в него оказывались вовлеченными целые кварталы. Он распространил­ся и на другие города» [44] . В Кронштадте широкую социализацию поддер­жали анархисты, левые эсеры и максималисты; большевики на заседании Совета голосовали против. Выступая на 2-м съезде партии левых эсеров в апреле 1918 г., делегат от Кронштадта А.М.Брушвит докладывал: «...У нас социализировано... все, что только можно социализировать. У нас частных предприятий нет совершенно <...> Кроме того, забраны все кинематогра­фы. Луначарский пробовал возражать против этого, но ничего не вышло, взяты торговые предприятия... Часть торговых предприятий еще остается в руках частных лиц, но закупка вся производится Центральным продо­вольственным комитетом, и уже закупленные Центральным продовольст­венным комитетом товары даются для распродажи в частные предприятия, потому что продовольственный комитет не может нанять столько служа­щих, чтобы продавать из своих лавок. Но частные предприятия должны продавать по твердым ценам, получая в свою пользу 10-15% за все, при­чем помимо этих лавок ничего в Кронштадте купить нельзя...» [45]

Структуры централизованной государственной власти после Октября 1917 г. в значительной мере распались. В течение нескольких месяцев по­сле свержения Временного правительства в Петрограде Советы в децен­трализованном порядке, постепенно установили свою власть на местах - мирно или вооруженным путем, отстраняя органы прежнего правительст­ва или структуры, образованные умеренными партиями, имущими элита­ми либо автономистско-сепаратистскими группировками и движениями на «окраинах» Империи. Почти каждый местный Совет был по существу суверенен на контролируемой им территории, принимал политические и хозяйственные решения, иногда считаясь с постановлениями администра­ции в Центре, иногда - нет. В губерниях и областях провозглашались от­дельные Советские республики и возникли собственные правительства (Совнаркомы), подотчетные соответствующим съездам Советов. Россия фактически превращалась в сравнительно свободную федерацию, и Тре­тий съезд Советов в январе 1918 г. официально объявил ее Советской фе­деративной республикой.

Размах социальной революции «низов» сильно заботил новые боль­шевистские власти. Последние по существу оказались в том же положении, в каком находились до октября 1917 г. буржуазные либералы, а затем - умеренные социалисты. Каждая из этих политических сил была «револю­ционной» до известного предела и становилась контрреволюционной по­сле того, как революция шла дальше и выходила за поставленные ими рамки. Большевики поддерживали требования рабочих и общинного кре­стьянства, пока их партия находилась в оппозиции и критиковала неспо­собность умеренных осуществить индустриально-капиталистические ре­формы. Заполучив правительственную власть, ленинисты превратились в «партию порядка», которая не желала дальнейшего социального развития революции.

Большевики прекрасно понимали, насколько чаяния масс противоре­чат их государственнической программе. Подлинный смысл создавшегося положения метко охарактеризовал Н.И.Подвойский, занимавший в тот период пост председателя Высшей военной инспекции. В докладе, пред­ставленном во ВЦИК, СНК и ЦК большевистской партии в 1918г., он признавал: «Рабочие и крестьяне, принимавшие самое непосредственное участие в Октябрьской революции, не разобравшись в ее историческом значении, думали использовать ее для удовлетворения своих непосредст­венных нужд. Настроенные максималистски с анархо-синдикалистским уклоном, крестьяне шли за нами в период разрушительной полосы Ок­тябрьской революции, ни в чем не проявляя расхождений с ее вождями. В период созидательной полосы они, естественно, должны были разой­тись с нашей теорией и практикой» [46] .

Вплоть до весны 1918 г. новые власти не могли позволить себе пойти на открытую конфронтацию с революционным народом, тем более, что значительная часть его была вооружена. Большевистское правительство вынуждено было считаться с настроениями и требованиями масс, но, в то же самое время, изо всех сил старалось тормозить ту инициативу снизу, которая противоречила его планам.

Так, приняв 14 ноября 1917 г. постановление правительства об уста­новлении рабочего контроля на производстве, власти на деле стремились ограничить его масштабы, опасаясь, что в противном случае предприятия могут перейти в руки рабочих. Они планировали создать централизован­ную систему, при которой заводские комитеты на местах будут подчиняться директивам центральных экономических органов государства, образуемых при участии профсоюзного и фабзавкомовского руководства. Организо­ванная властями в конце 1917 г. комиссия для разработки инструкции по применению рабочего контроля отвергла позицию Центрального совета фабзавкомов, выступавшего за активный контроль и вмешательство в про­изводственную и финансовую деятельность предприятий. Секретарь Цен­трального совета профсоюзов С.А.Лозовский и большевистский эконо­мист Ю.Ларин заявили, что представители фабзавкомов защищают свои особые интересы, которые «не всегда» совпадают с общеклассовыми. Оп­ределять, что такое общеклассовые интересы, конечно же, имели право только большевистская партия и ее государство!

Как отмечал британский историк Э.Карр, на практике различие «оп­ределяло расхождение между большевистскими лидерами, которые пла­нировали основное стратегическое направление революции, исходя из гипотезы дисциплинированной и упорядоченной организации рабочих, и рабочими на предприятиях, которые, будучи измучены нуждой своей по­вседневной жизни и горя революционным энтузиазмом в надежде сорвать ярмо своих собственных капиталистических предпринимателей, предпочли несогласованные действия и, рассматривая происходившее как благопри­ятную возможность для исполнения своих чаяний, особенно не прислуши­вались к тем политическим призывам или аргументам, которые выдвигали местные партийные руководители». Он подчеркивает, что «для Советов были характерны явно выраженные синдикалистские наклонности» [47] .

Когда рабочие стали занимать предприятия и требовать их «национа­лизации» (понимая под этим на практике переход под их управление), вла­сти под давлением снизу нередко вынуждены были соглашаться с этим. С ноября 1917 г. по март 1918 г. национализации подверглись 836 предпри­ятий, главным образом, по инициативе с мест. Но при этом власти пытались не допустить установления действительного самоуправления трудящихся. «Задача социализма - переход всех средств производства в собственность всего народа, а вовсе не в том, чтобы суда перешли к судовым рабочим, банки к банковским служащим, - заявил Ленин на заседании Совнаркома 4 марта 1918 г. в ответ на требование ЦК профсоюза работников водного транспорта передать профсоюзу управление этой национализированной отраслью.
- Если такие пустяки люди всерьез принимают, то национализа­цию надо отменить, потому что это вообще дикость» [48] . Для обеспечения государственного руководства экономикой 2 декабря 1917 г. был принят декрет о создан™ Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ).

Отрицательное отношение большевиков к рабочему самоуправлению почти сразу же породило первые конфликты между новым правительст­вом и городскими трудящимися. Уже в конце октября 1917 г. Всероссий­ский исполнительный комитет профсоюза железнодорожных рабочих и служащих (Викжель), угрожая забастовкой, ультимативно потребовал от новой власти передачи железных дорог под управление профсоюзов и сформирования коалиционного правительства из представителей всех со­циалистических партий. Начались переговоры, в которых приняли участие и делегаты различных предприятий Петрограда, заявившие, что если ли­деры большевиков и других социалистических партий не договорятся, то их следует «повесить... всех на одном дереве» [49] . Коалиционное прави­тельство создано не было, но Совнарком пошел на уступки железнодо­рожникам. Впрочем, в январе 1918 г. большевикам удалось совершить пе­реворот в профсоюзах работников железных дорог и расколоть их.

Новые конфликты между рабочими столицы и большевистской вла­стью вспыхнули зимой 1917-1918 гг. на фоне катастрофического нараста­ния экономического кризиса. Заводы простаивали или закрывались из-за нехватки сырья, топлива и проблем со сбытом. Число занятых в промыш­ленности Петрограда упало в течение 1917 г. с 406 тыс. до 340 тыс. [50] Труця-

щиеся стремились спасти свои предприятия с помощью развития произ­водственного самоуправления и налаживания прямых хозяйственных кон­тактов «снизу». Волин вспоминал, как в конце 1917 г., выступая на петро­градском нефтяном заводе Нобеля, призывал рабочих самих наладить приобретение сырья, производство и сбыт. «Ответом мне были единодуш­ные и продолжительные аплодисменты. Одновременно некоторые кричали: «Да! Да! Правильно! Мы подготовили все, что нужно. Мы можем продол­жать. Мы ждем уже несколько недель..».
- «Постойте, товарищи, - сказал я, - вам не хватает топлива. Правительство отказывается предоставить его... Вы сумеете достать его сами, своими средствами?» - «Да, да!
- кричали в ответ.
- На заводе есть 15 человек, уже организованных и готовых отпра­виться в разные области; каждый со своими связями легко найдет топли­во, подходящее для завода».
- «А как доставить топливо сюда?» - «Мы уже ведем переговоры с товарищами железнодорожниками. У нас будут вагоны и все необходимое. Этим занимается другая команда».
- «А сбыт?» - «Никаких трудностей, товарищ! Мы очень хорошо знаем клиентов завода и сумеем сбыть продукцию, все в порядке» <...> Несколько рабочих взяли слово и сказали, что, естественно, работать все будут коллективно, по- товарищески... Комитет проследит за работой предприятия. Наличные средства будут распределяться по справедливости и всеобщему согласию. Если появится излишек поступлений, он образует оборотные средства» [51] . Большевистское правительство воспрепятствовало этому плану рабочих и предпочло закрыть завод. Свидетелем аналогичной ситуации Волин стал позднее и в Елисаветграде, где рабочие заводов попросили Совет дать им возможность создать свои органы для решения хозяйственных вопросов, но получили отказ.

Массовый рост безработицы и закрытие предприятий вызывали рас­тущий гнев трудящихся против большевистской власти. В ряде мест стали вспыхивать забастовки. Недовольство прорвалось наружу в связи с рос­пуском Учредительного собрания. Этот законодательный орган был из­бран в ходе многопартийных выборов осенью 1917 г., которые в целом принесли победу партии эсеров, еще не расколовшейся тогда окончательно на правое и левое крыло. Эсеров подцержало, в первую очередь, крестьян­ское большинство населения страны. В городах большая часть рабочих проголосовала за большевиков. К моменту, когда Учредительное собрание начало заседание в Петрограде 5 января 1918 г., расстановка сил уже су­щественно изменилась. Правоэсеровско-меныиевистское большинство собрания выступило против перехода власти к Советам, а левые эсеры, которые поддерживали Советы и опирались на широкие симпатии кресть­янства, не имели в нем адекватного представительства. Это позволило

Всероссийскому Центральному исполкому Советов и Совнаркому распус­тить Учредительное собрание. В его поддержку состоялись оппозиционные демонстрации, силой разогнанные властями. К удивлению многих, в этих протестах приняло участие и значительное количество рабочих. Но, как признавал один из организаторов демонстрации в Петрограде, меньшевик Б.Соколов, большинство рабочих относились к собранию в лучшем случае с «выжидательным и благожелательным нейтралитетом» [52] . Трудящиеся вы­шли на улицу не столько в защиту парламентаризма, сколько для того, что­бы выразить недовольство экономической политикой большевиков. Тем не менее, правительство продолжало идти прежним курсом, что лишь углубля­ло экономический кризис. В Петрограде с января по май 1918 г. число заня­тых в промышленности упало с 340 тыс. до 143 тыс. человек [53] .

Стремясь сохранить контроль над рабочим движением, большевики провели на первом всероссийском съезде профсоюзов в январе 1918 г. реше­ние о слиянии становившихся все более строптивыми фабзавкомов с про­фессиональными союзами. Была начата перестройка профдвижения в соот­ветствии с отраслевым принципом. Это позволило растворить более ради­кальное синдикалистское меньшинство рабочего движения в организациях с более умеренным большинством, лояльных по отношению к властям.

Столь же двусмысленной в этот период была и политика большевист­ской власти в отношении крестьянства. Понимая невозможность управ­лять Россией без учета мнения большинства населения, большевики по­шли 9 декабря 1917 г. на соглашение с левыми эсерами о создании коали­ционного Советского правительства. Представители крестьянской партии получили в Совнаркоме посты наркомов земледелия, юстиции, почт и те­леграфов, местного самоуправления и государственных имуществ, еще 2 ее члена стали наркомами без портфеля. Левые эсеры стремились при этом предотвратить установление однопартийной диктатуры и способст­вовать осуществлению социализации земли. Последнее им удалось. В ян­варе 1918г. Третий всероссийский съезд Советов принял принципы разра­ботанного левыми эсерами и поддержанного большевиками закона о со­циализации земли, который, по существу, легализовал общинную револю­цию в деревне и придал ей дальнейший стимул там, где она еще не была завершена. Официально закон был принят ВЦИК 27 января. Но за участие во власти левые эсеры заплатили стратегическим просчетом: пользуясь гораздо большей поддержкой крестьянства, чем большевики, они дали согласие быть младшим партнером большевиков, не имеющим возможно­сти добиться осуществления своей политики в спорных случаях. «...Вряд ли можно говорить серьезно о влиянии нашей партии в советском прави­тельстве», - подытожил опыт коалиции левый эсер Б.Д.Камков, выступая в апреле 1918 г. на съезде своей партии и сетуя на то, что крестьянство реально отстранено от власти [54] .

Усиление централизаторского курса властей было тесно связано с на­растанием продовольственного кризиса зимой 1918 г. Старые хозяйствен­ные связи были во многом нарушены, создать новые связи государственные органы в центре и на местах оказались не в состоянии, а самоорганизован- ные инициативы пресекались ими как заведомо хаотические. Среди рабочих существовало сильное стремление наладить механизмы прямого продукто­обмена с деревней, но любые попытки такого рода власти встречали в шты­ки. Они мешали даже договориться с крестьянами о поставке дров. Препят­ствия чинились и аналогичным усилиям со стороны общинного крестьянст­ва. Н.И.Махно вспоминал, как продовольственные организации крестьян Гуляй-поля установили связи с рабочими мануфактурных фабрик Москвы и других городов и договорились с ними о взаимном снабжении: «Рабочие должны доставлять населению Гуляйпольского района нужную мануфакту­ру в указанном качестве, цветах и количестве, а район будет снабжать их хлебом и, по желанию рабочих, съестными припасами». Соглашение было одобрено крестьянским сходом, и мука доставлена под охраной вооружен­ного отряда. Однако посланные в обратную сторону вагоны с мануфактурой были задержаны правительственными заградительными отрядами «на том основании, что непосредственно, дескать, без разрешения центральной со­ветской власти нельзя делать никаких товарообменов крестьян с рабочими... Население требовало немедленного похода на город, чтобы разогнать за­севших там ненужных, вредных для дела трудящихся правителей». В ко­нечном счете, вагоны удалось освободить и доставить на место. Был созван общий сход крестьян и рабочих, чтобы «просить крестьян помочь организо­вать перевозку этой мануфактуры в общий продовольственный склад, а также наметить дни и порядок раздачи мануфактуры среди населения в той ее части, конечно, которая выпадает на долю Гуляй-поля». Распределение происходило через кооператив и продовольственную управу. После этой первой попытки, свидетельствует Махно, было принято решение расширить обмен деревни с городом «без посредников - государственных агентов и их чиновников». В города были посланы уполномоченные, а крестьяне при­ступили к сбору пшеницы, муки и съестных припасов на общий склад для обмена. «Однако на сей раз уполномоченные наши в большинстве своем возвратились из городов ни с чем. Власть большевистско-левоэсеровского блока по всем фабрично-заводским предприятиям категорически воспрети­ла пролетарским объединениям иметь непосредственно какие бы то ни бы­ло организационные связи с деревней. Для этого существуют, дескать, про­летарские государственные организации: продорганы» [55] .

В конце января 1918 г. была образована правительственная Чрезвы­чайная комиссия по продовольствию и транспорту во главе с Львом Троц­ким. А 26 марта 1918 г. Совнарком одобрил декрет об официальном введе­нии централизованного товарообмена: индивидуальный обмен и закупка хлеба отдельными организациями запрещались.

Но государственные организации с их бюрократизмом с задачей ор­ганизации обмена и снабжения городов не справлялись. В такой обстанов­ке городское население само решало продовольственный вопрос, нередко прибегая к бунтарским методам, отбирая продукты, разбирая склады и нападая на представителей властей. В ходе голодных бунтов и столкнове­ний с государственными органами в декабре 1917 г.
- июне 1918 г. в Ко­ломне, Белгороде, Солигаличе, Рыбинске, Колпино, Иваново-Вознесенске, Павловом Посаде, Кинешме, Шуе и других городах были убиты и ранены десятки жителей, красногвардейцев, солдат, погибли председатели коло­менского и солигаличского Советов и белгородский продкомиссар, со­жжено здание павлопосадского Совета.

Власти винили в нехватке продовольствия деревню. «Крестьянин по­лучает землю при условии ее хорошей обработки», - подчеркивал Ленин' на заседании Совнаркома 4 марта 1918 г. [56] В конце февраля он даже безус­пешно пытался добиться принятия правительством постановления об обя­зательной сдаче хлеба крестьянами под угрозой расстрела.

Считая единственным средством спасения от хаоса централизацию, большевистская власть исподволь готовилась к наступлению на «народ­ную вольницу». Она все чаще распускала Советы, в которых правящая партия оказывалась в меньшинстве, и оказывала давление на трудящихся с тем, чтобы перевыборы принесли угодные «верхам» результаты. В февра­ле-марте 1918 г. государственная администрация приступила к разоруже­нию населения и леворадикальных частей в Москве и Петрограде. Посте­пенно расформировывались отряды Красной гвардии; в январе был принят декрет о создании новой государственной армии - Красной армии. 4 марта 1918 г. был распущен находившийся под влиянием анархистов Централь­ный комитет Балтийского флота (Центробалт).

Контрнаступление возрождавшегося государства на взбунтовавшееся против него общество облегчалось раздробленностью и неорганизованно­стью социально-революционных тенденций и инициатив в самом обществе. Социальная и либертарная революция в России могла победить лишь как соединение и синтез двух революций: пролетарской в городе и общинной в деревне. Но на пути их слияния, как оказалось, стояли огромные препятст­вия как идейного, так и организационного и тактического характера.

В России к моменту начала революции в 1917 г. не успели возникнуть и оформиться массовые организации трудящихся, действительно незави­симые от политических партии и пришедшие к выводу о возможности обойтись без посредничества государства. Здесь не существовало ничего похожего на многосоттысячные революционные анархо-синдикалистские профсоюзы в Испании. Рабочие могли требовать самоуправления на своем предприятии, но не имели организации для самостоятельной координации производства и обмена с другими заводами, шахтами или крестьянскими хозяйствами, да и не очень хорошо понимали, как можно наладить такую систему безгосударственного «планирования снизу». Представитель не­мецкого Свободного рабочего союза А.Сухи, посетивший Россию в 1920 г., свидетельствовал: рабочие брали предприятия в свои руки, но не знали, как организовать производство и распределение продуктов на новых нача­лах, у них не было для этого соответствующих инструментов (например, массовых потребительских союзов или синдикалистских профсоюзов) . Крестьяне в большей мере придерживались местной ориентации: об­щинная традиция исходила из сочетания самоуправления «мира» и госу­дарственного регулирования отношений между общинами. Попытки на­ладить прямой продуктообмен снизу между городом и деревней при всем желании не вышли из стадии первых экспериментов; к тому же они стро­жайшим образом пресекались властями.

Российские трудящиеся накопили в дореволюционный период богатый опыт борьбы с государством, помещиками и предпринимателями. Но их со­противление носило преимущественно локальный, местный характер; как только оно выходило за эти частичные рамки, как тут же оказывалось под контролем или влиянием той или иной политической партии, которая подчи­няла их усилия своей стратегии завоевания власти и изменения общества «сверху». Рабочие и крестьяне знали, чего они не хотят, но очень смутно представляли себе контуры свободного общества, где их стремления к само­управлению были бы реализованы в виде всеобщей «модели». В большинст­ве своем они предпочитали, чтобы «власть» как можно меньше вмешивалась в их жизнь (особенно это относилось к крестьянам), но, в то же самое время, не понимали идей о безгосударственном, безвластническом социальном уст­ройстве. Не обладая ни системной «идеей-силой», альтернативной по от­ношению к модели индустриально-капиталистической модернизации, ни соответствующими разветвленными и скоординированными механизмами для ее реализации, трудящиеся зачастую проявляли готовность мириться с такой властью, которая, как им представлялось, не станет посягать на их завоевания. Они готовы были принять «меньшее зло».

 

6. Подлинного соединения рабочей и сельской общинной революций не произошло. Эта слабость рабоче-крестьянских движений позволяла боль­шевикам осуществить свои нейтралистские замыслы. [57] Поворот весны 1918 г.

Окончание реального послеоктябрьского «двоевластия» ознаменова­лось весной 1918 г. двумя событиями.

Первым стало заключение мирного договора между Россией и воен­ным блоком во главе с Германией. Соглашение о перемирии было подпи­сано еще 2 декабря 1917 г., через неделю начались переговоры о мире, но уже в начале января они были прерваны, поскольку Германия настаивала на крупных территориальных уступках со стороны России. Новый раунд переговоров начался 17 января 1918 г., однако и он прекратился 10 дней спус­тя по той же причине. 18 февраля германские и австро-венгерские войска во­зобновили боевые действие и стали быстро продвигаться вперед. 23 февраля Германия и ее союзники выдвинули новые, еще более тяжелые условия, и в тот же день за их немедленное принятие проголосовал ЦК большевист­ской партии, а затем - и большевистское большинство ВЦИК Советов. Подписанный 3 марта в Брест-Литовске мирный договор предусматривал отказ России от Прибалтики, Украины, части Белоруссии и Закавказья, демобилизацию российской армии и флота, заключение невыгодного для России торгового договора, уплату контрибуции (позднее ее сумма была определена в 6 млрд, марок). В целом, страна лишалась свыше 40% про­мышленного потенциала, 4/5 угольных шахт и металлургических заводов, почти всех нефтяных источников. Была разрешена широкая деятельность германского капитала в России. Позднее начались переговоры о передаче ему части акций важнейших российских предприятий и т.д.

Российская сторона обязалась отказаться от ведения революционной агитации против бывших военных противников, от поддержки революци­онного движения на Украине и в Финляндии. Россия должна была также признать мирный договор между Германией и ее союзниками, с одной сто­роны, и националистическим украинским правительством Центральной Рады, с другой, который был заключен 27 января. Согласно этому договору, Украина должна была поставить Германии и Австро-Венгрии 60 млн. пу­дов хлеба, 3 млн. пудов живого веса рогатого скота, различные продукты питания, уголь и т.д.

Ленин настоял на одобрении условий Брест-Литовского (Брестского) мира чрезвычайным Четвертым съездом Советов, проходившим 14—16 мар­та 1918 г. в Москве. Он добивался «временной передышки», которая долж­на была позволить его правительству удержаться у власти. Сопротивление оппозиции внутри самой большевистской партии было сравнительно бы­стро сломлено. Зато все остальные политические силы России выступили против договора, причем по различным причинам. Умеренные социалисты и буржуазные группировки возражали против «измены» союзникам по Антанте. Леворадикальные течения (левые эсеры, максималисты и анар­хисты) считали Брестский мирный договор капитуляцией и предательст­вом дела революции. Прежде всего, они прекрасно понимали, что контри­буции и поставки сырья, хлеба и продуктов в пользу победителей будут осуществляться за счет трудового населения и сопровождаться гигантским по масштабам ограблением последнего. Совершенно неприемлемым, с их точки зрения, было согласие уступить Германии, ее союзникам и Цен­тральной Раде территории, на которой разворачивалась социальная рево­люция: власть победителей несла с собой отмену социализации земли, возвращение помещиков и частных предпринимателей, ликвидацию рабо­чего контроля. Опасались и передачи германскому капиталу российских предприятий. Наконец, укрепление позиций германо-австрийского блока означало, в глазах левых радикалов, ослабление шансов на совершение революции в Германии и Австро-Венгрии.

Аргументы большевиков основывались на том, что трудовой народ устал о войны и больше не желает воевать. Действительно, мало кто хотел воевать на фронте, в составе рассыпавшейся регулярной армии. Но совер­шенно очевидно было и то, что крестьяне и рабочие территорий, на кото­рых должна была восстановиться система частной собственности, будут стремиться оказать сопротивление попыткам ликвидировать их револю­ционные завоевания, конфисковать их хлеб или продукцию, выпускаемую их предприятиями. Понятие революционной солидарности обязывало вы­ступить в их поддержку. Эти соображения заставили левую оппозицию отказаться признать Брестский мир. «...Мирные условия, - говорилось, например, в заявлении фракции максималистов на IV съезде Советов, - убивают власть Советов, ибо без проведения в жизнь трудовых требова­ний, без социализации земли, фабрик и заводов... нет и.не может быть советской власти; а мирные условия Германии... всецело уничтожают по­литическую и экономическую возможность претворения в жизнь этих со­циальных мероприятий» [58] .

Левые эсеры объявили 17 марта о выходе из состава Совнаркома. Как приверженцы интернационализма, то есть не межгосударственной, а клас­совой борьбы, радикальные левые выдвигали не лозунги национально-ос­вободительной войны против Германии и Австро-Венгрии, но призывали к социальному сопротивлению посягательствам на завоевания трудящихся классов, к развертыванию партизанского и повстанческого движения как против оккупантов, так и против «собственных» имущих классов. «В местах, занятых неприятелем или не занятых, мы поднимем знамя восстания...», - указывалось, например, в обращении партии левых эсеров ко всем кресть­янам и рабочим Украины [59] .

По предложению анархистов, сход трудящихся Гуляйпольского рай­она вынес резолюцию с призывом к «активной вооруженной борьбе про­тив Центральной Рады и ведомых ею немецко-австро-венгерских контрре­волюционных армий» [60] . Не война, но восстание, - гласил лозунг ради­кальных левых

Но большевистское правительство было настроено на диалог и сотруд­ничество с Германией и ее союзниками. Неминуемое ухудшение экономи­ческого, социального и политического положения, порожденное тяжелыми условиями мира, побуждало власти усилить политику централизации. Чет­вертый съезд Советов одобрил «самую главную очередную необходимую задачу текущего момента: повышение деятельности и самодисциплины тру­дящихся, создание везде и повсюду крепких и стройных организаций, охва­тывающих по возможности все производство и все распределение продук­тов, беспощадную борьбу с... хаосом, дезорганизацией и разрухой...» [61] . В статьях, написанных весной 1918 г., Ленин подтвердил государственно­капиталистическую программу в экономике с деспотической централиза­цией хозяйства и навязыванием рабочим принудительной дисциплины. Примером для подражания, с его точки зрения, должен был стать государ­ственный контроль над экономикой, который был установлен в период мировой войны в Германии и был известен под неофициальным именем «военного социализма». Предложения главы правительства включали: прекращение бессистемной национализации «снизу», усиление государст­венного регулирования путем договоренности с частными предпринима­телями, объединяемыми в крупные тресты, отказ от коллегиальности и выборности в управлении предприятиями, ужесточение контроля со сто­роны назначенной администрации за ходом трудового процесса, привле­чение буржуазии в качестве специалистов-администраторов с высокими окладами, усиление дифференциации в оплате труца, внедрение сдельной оплаты вместо почасовой, строжайшие наказания за нарушения «трудовой дисциплины» и т.д. По существу, речь шла о полной ликвидации произ­водственного самоуправления. В апреле 1918г. велись активные перего­воры с промышленниками в области металлургии и машиностроения о создании трестов с участием государства, но разногласия об условиях возможного соглашения и опасения того, что акции придется передать Германии, подтолкнули большевистское государство к прямому огосудар­ствлению. Уже в мае были национализированы сахарная промышлен­ность, нефтяная промышленность, предприятия транспортного машино­строения и металлургии. 22 апреля был принят декрет о национализации внешней торговли.

Одновременно были предприняты решительные шаги в сторону цен­трализации и огосударствления продовольственного снабжения. Власти были недовольны тем, что с марта губернские Советы Самарской, Сара­товской, Симбирской, Астраханской, Вятской, Казанской, Тамбовской и других губерний выступили за отмену государственной монополии на за­купку хлеба. 10 апреля правительство принято декрет, открывавший путь к огосударствлению потребительской кооперации. 13 мая ВЦИК и Сов­нарком выпустили декрет о предоставлении чрезвычайных полномочий народному комиссару по продовольствию (продовольственной диктатуре). У крестьян подлежали изъятию все «излишки» сверх количества семян, необходимых для нового сева; любое сопротивление должно было подав­ляться вооруженным путем. «...Только с оружием в руках можно получить хлеб», - заявил нарком Александр Цюрупа в докладе ВЦИК [62] . 27 мая по­следовал декрет о реорганизации Наркомата по продовольствию и мест­ных продовольственных органов, который вводил их непосредственное подчинение центру, а не местным Советам.

Сторонники социальной революции осуждали установление продо­вольственной диктатуры, продолжавшей и усиливавшей аналогичную поли­тику Временного правительства. Они настаивали на организации продукто­обмена между городом и деревней на основе народного самоуправления. «...Смягчение продовольственного кризиса достигается не диктатурой и карательными отрядами, - подчеркивалось в совместной декларации фракций левых эсеров и максималистов на заседании ВЦИК 11 июня.
- Смягчение возможно лишь при условии, если, предъявляя справедливые требования хлеба к деревне, город сознает свои обязанности перед земле­дельцем, для которого продукты сельскохозяйственного производства яв­ляются средством к получению необходимых ему предметов городской промышленности». Левые призвали к установлению твердых цен на все изделия (включая промышленные), принятию мер по изготовлению про­дуктов, необходимых деревне. «Работа по организации товарообмена, из­влечение продовольственных излишков и их распределение должны в рамках общего государственного плана лечь на местные Советы...» [63] . Но большевистские власти не склонны были прислушиваться к такого рода предложениям. Да и наладить производство в городах они также были не в состоянии.

Ответом на сопротивление со стороны местных и региональных Со­ветов стало усиление практики роспуска тех их них, где партия большеви­ков - с марта 1918 г. она стала официально именоваться Российской ком­мунистической партией (большевиков) - оказывалась в меньшинстве. Вес­ной 1918 г. правящая партия лишилась контроля над Советами рабочих депутатов в Туле, Сормово. Орле, Тамбове, Ярославле, Ижевске, Березов- ске и т.д. Власти распустили эти Советы и слили их с Советами красноар­мейских депутатов.Весной 1918 г. был предпринят решающий шаг в разоружен™ Красной гвардии. 17 марта 1918 г. власти распустили ее отряды в Петрограде. Иногда при разоружении вспыхивали вооруженные столкновения между армейски­ми частями и красногвардейцами (например, в Ярославле в мае 1918 г).

Власти перешли к прямым репрессиям против социально-революци­онных течений и организаций. Первый удар по оппозиции слева был на­несен в Москве. Правительство Ленина, переехавшее в старую столицу в марте 1918 г., спасаясь от возможного занятия Петрограда германскими войсками, не желало мириться с сильным влиянием анархистов так близко от своей резиденции. Московские анархисты, объединенные в федерацию, издавали весьма популярные газеты, имели собственные вооруженные отряды самообороны («черную гвардию»), вели активную работу на пред­приятиях, помогая их социализации, и контролировали ряд бывших особ­няков, превращенных в дома-коммуны и своеобразные народные клубы - центры общественной и культурной работы. В них размещались библио­теки, мастерские и даже «Пролетарский театр». Уже в марте руководство Московской партийной организации приказало Всероссийской Чрезвычай­ной комиссии (ВЧК - политической полиции, образованной в декабре 1917 г) «заняться» анархистами. Они были обвинены в сотрудничестве с уголовными элементами. В ночь на 12 апреля отряды ВЧК, латышских стрелков и красных курсантов атаковали дома и помещения, занятые анархистами, и захватили их. Силы Красной Армии и Красной гвардии к операции не привлекались, поскольку власти не слишком рассчитывали на их надежность. Анархистские организации были разгромлены, газеты временно закрыты, культурные и общественные центры распущены. Око­ло 600 анархистов было арестовано. «В течение нескольких часов город имел вид осажденного, - вспоминал Волин.
- В «акции» участвовала даже артиллерия. Эта операция послужила сигналом к разгрому либертарных организаций почти во всех крупных городах страны» [64] - Петрограде, Смоленске, Нижнем Новгороде, Вологде, Брянске. В некоторых из них происходили упорные уличные бои, местами на стороне анархистов вы­ступили красногвардейцы и красноармейцы. Но победа все же осталась за государственной властью.

Преследованиям подверглись и максималисты. Еще в начале апреля в Москве были арестованы и отданы под суд 40 бойцов максималистского Сущевско-Марьинского партизанского отряда. В том же месяце были ра­зоружены максималистские организации в Ижевске и Воткинске, их по­мещения были разгромлены. В Ижевске власти разоружили Красную гвардию, возглавлявшуюся максималистами, арестовали 160 рабочих, из которых 24 оставили в заключении, в Воткинске был задержан и расстре­лян член местной организации максималистов. Затем настала очередь

Самары - города, который с марта 1918 г. превратился фактически во всероссийский центр максимализма. Удерживая большинство в город­ском Совете, большевики отказались считаться с максималистским гу­бернским исполкомом Советов, постановившим отстранить большевист­ских комиссаров. В конце апреля большевистские части окружили и раз­громили клуб максималистов, у которых изъяли 3 пулемета, 24 бомбы, 18 винтовок, 13 шашек, 84 штыка и ящик патронов. В других местах у них отобрали еще 2 пулемета и 70 винтовок. 9 мая городские власти за­крыли газету максималистов «Трудовая республика». В последующие дни большевистский горком распорядился создать «чрезвычайный революци­онный штаб», мобилизовать и вооружить сторонников партии. Город был объявлен на военном положении, а отрядам и частям, симпатизировавшие максималистам и анархистам, было приказано уйти из города и отпра­виться на фронт. В ответ 17 мая в Самаре вспыхнуло восстание, но 19 мая его подавили переброшенные в город военные части. После этого в Са­маре была размещена ставка Урало-Оренбургского фронта, а оппозици­онный большевикам губисполком 20 мая распущен. Власть в губернии была передана большевистскому ревкому. Созданные при поддержке мак­сималистов крестьянские коммуны были разогнаны, а меры по социали­зации, вызвавшие гнев Центра, - отменены.

 

7. Гражданская война: «красные» и «белые» (1918-1920 гг.)

Воспользовавшись растущим недовольством восторжествовавшим всевластием большевистской партии, которое в народе метко назвали «ко- миссародержавием», то есть, новым самодержавием, самодержавием ко­миссаров, активизировались старые элиты российского общества и уме­ренные социалисты. Они могли опереться на широкую поддержку госу­дарств Антанты, взбешенных сепаратным выходом России из мировой войны и сближением между правительством Ленина и Германией. Если зимой 1918 г. эти государства обещали помощь большевистским властям в деле продолжения боевых действий против германских войск, то теперь они стали относиться к большевикам как к враждебному режиму. В марте 1918 г. вооруженные силы Великобритании и Франции, а затем - США, Италии и их союзников высадились в Мурманске и постепенно завладе­ли российским Севером [65] . В августе интервенты захватили Архангельск и образовали там правительство во главе с лидером умеренно-социалисти­ческой партии энесов (народных социалистов) Н.В.Чайковским. Японские войска в апреле высадились во Владивостоке. Позднее на Дальнем Восто­ке появились и американские части. Весной 1918 г. в различных районах страны стали более активно действовать казачьи отряды, выступавшие против революции и Советской власти.

Решающим вызовом большевистскому правительству стало восста­ние чехословацкого корпуса, созданного в 1917 г. на российской террито­рии для боевых действий против Германии и Австро-Венгрии. После за­ключения Брестского мира было принято решение об эвакуации корпуса из России через Дальний Восток, и к концу мая 1918 г. эшелоны с 45 тыс. чехословацких легионеров растянулись на 7 тыс. км. по Сибирской железной дороге от Пензы до Владивостока. Их командование отказалось выполнить приказ большевистского правительства и сдать оружия, 25 мая начало вос­стание. К концу месяца чехословацкие части захватили Челябинск, Новони- колаевск, Пензу, Сызрань, Томск, в июне - Омск, Самару, Златоуст, Красно­ярск и Владивосток. Затем они начали наступление в западном направлении, чтобы открыть «новый антигерманский фронт»: в июле - начале августа 1918 г. чехословацкие силы заняли Симбирск, Екатеринбург и Казань.

Таким образом, на территории Дальнего Востока, Сибири и части Поволжья власть большевиков была свергнута. Чехословацкое командова­ние передало управление в руки местных правительств (Комитета членов Учредительного собрания - Комуча в Самаре, Уральского и Сибирского временных правительств ит.д.), которые приступили к формированию собственных армий. Преобладающую роль в большинстве из этих новых правительств играли умеренные социалисты - эсеры и меньшевики. В Рос­сии началась широкомасштабная гражданская война. Противников «крас­ных» большевиков стали называть «белыми».

В сентябре 1918 г. на Государственном совещании в Уфе было создано центральное антибольшевистское правительство - Уфимская директория. Режим возглавили эсер Н.Д.Авксентьев и сибирский областник П.В.Во- логодский. Но боевые действия против Красной армии оказались для сил Комуча и Директории неудачными: в сентябре-ноябре 1918 г. они потеря­ли Поволжье и Предуралье - Казань, Симбирск, Хвалынск, Сызрань, Ставрополь, Самару, Ижевск и Боткинский поселок.

Кроме того, обострились отношения между умеренно-социалистиче­скими политиками и бывшими царскими офицерами, которые возглавили военные части, сформированные антибольшевистскими правительствами. Большинство этих военных руководителей имело правые или крайне пра­вые убеждения, склонялось к возрождению «старого режима» и презирало социалистических партийных лидеров («паршивых эсеров») за «бездар­ность» и демократическую «болтовню». Офицеры требовали установле­ния военной диктатуры и более решительной борьбы с большевиками и революцией. Правые не скрывали намерения при первом удачном случае разделаться со своими умеренно-социалистическими союзниками. Член Комуча П.Д.Климушкин вспоминал, как представитель либерально-мо­нархической партии конституционных демократов (кадетов) К.Н.Неклю- тин заявил ему (якобы в шутку): «Вы работаете на нас, разбивая больше­виков... Но долго вы не можете удержаться у власти, вернее, революция, покатившаяся назад, неизбежно докатится до своего исходного положе­ния, на вас она не остановится, так зачем же нам связывать себя с вами. Мы будем вас до поры, до времени немного подталкивать, а когда вы свое дело сделаете, свергнете большевиков, тогда мы и вас вслед за ними спус­тим в ту же яму».

В ночь на 18 ноября военный министр Директории, адмирал А.В.Кол­чак, опираясь на монархически настроенные офицерские и казачьи части, а также заручившись поддержкой государств Антанты и партии кадетов, совершил переворот в Омске, куда переехало правительство Директории. Лидеры эсеров были арестованы и высланы, а Колчак, провозглашенный верховным правителем Российского государства, установил открытую во­енную диктатуру. По свидетельству британского полковника Дж.Уорда, вожди умеренных социалистов должны были быть «зарезаны как бараны», «приколоты штыками в ту же ночь» [66] [67] , но их спасли представители чехо­словацкого командования и Антанты.

В конце 1918 г. вооруженные силы Колчака не добились успеха, поте­ряв Уфу и Оренбург. Однако в марте 1919 г., проведя дополнительную мо­билизацию и получив значительные военные поставки от стран Антанты, они перешли в наступление, заняли Уфу, Ижевск, Бугульму, осадили Орен­бург и начали продвигаться к Волге. «Красные», в свою очередь, направи­ли крупные силы на Восточный фронт и в конце апреля 1919 г. перешли в контрнаступление. К концу июня они очистили от сил противника Бугу- руслан, Уфу, Бирск, Елабугу, Сарапул, Ижевск, Боткинский и Глазов, за­тем - Пермь и Екатеринбург. В августе 1919 г. бои шли уже на территории Сибири, где развернулось широкое партизанское движение против «бе­лых»: в октябре «красные» овладели Тобольском и Петропавловском, в ноябре-декабре - Омском, Новониколаевском, Барнаулом, Томском, в ян­варе 1920 г.
- Красноярском. 15 января 1920 г. задержанный чехословац­кими частями Колчак был выдан эсеровскому Политическому центру, под­нявшему восстание против его режима в Иркутске. Но уже вскоре власть в

Сибири перешла к большевикам, Красная армия начала продвигаться на Дальний Восток, ведя упорные бои с силами забайкальского атамана Гри­гория Семенова, разбитого к ноябрю 1920 г. Чтобы не рисковать открытой войной с Японией, претендовавшей на фактический контроль над Даль­ним Востоком, большевистское руководство в Москве дало согласие на образование в апреле 1920 г. «буферного государства» - Дальневосточной Республики (ДВР), в которой их партия делила власть с другими полити­ческими силами. В боях с «белыми» формированиями, которых поддер­живали японские оккупационные части, войска ДВР в октябре 1922 г. ов­ладели Владивостоком, после чего 15 ноября 1922 г. Дальний Восток был официально присоединен к большевистской России. Японские войска по­кинули Приморье осенью 1922 г.

Незадолго до падения своего режима адмирал Колчак передал пост верховного правителя генералу А.И.Деникину. Тот возглавил «белое» дви­жение на Юге России в апреле 1918 г., опираясь на офицерскую Добро­вольческую армию, традиционных лидеров кубанского казачества и ряда северокавказских народов. Хотя официально Денникин оставлял открытым вопрос о том, каким станет будущий политический строй России (монар­хическим или республиканским), большинство лидеров южных «белых» было настроено в пользу монархии. Сам главнокомандующий Доброволь­ческой армией признавал позднее, что преобладавшая в ее частях психо­логия «принимала характер нетерпимости не только в отношении социа­листических, но и либеральных местных деятелей» [68] .

После того, как в ноябре 1918 г. в Германии вспыхнула революция, и германо-австро-венгерские части начали возвращаться домой, Деникину удалось в январе 1919г. подчинить казачью Донскую армию, до тех пор контролировавшуюся германским ставленником - генералом П.Н.Красно- вым. Помощь Деникину осуществляли государства Антанты. В ноябре- декабре 1918 г. вооруженные силы Франции, Великобритании, Италии, Греции и их союзников заняли Новороссийск, Одессу, Николаев, Феодо­сию и другие приморские центры. Однако в апреле 1919 г., опасаясь вол­нений среди моряков собственного флота, страны Антанты эвакуировали свои части, сделав основную ставку на войска Деникина.

В мае-июне 1919 г. «белые» выбили «красных» с Северного Кавказа и захватили Крым. Британские оккупационные власти, которые в июле

 

1918 г. оккупировали Закаспийскую область (современный Туркменистан), отстранили созданное ими раннее областное эсеро-меньшевистское пра­вительство и также передали эту территорию под контроль Деникина. Летом

 

1919 г. армии Деникина вышли на линию Царицын - Балашов - Белгород - Екатеринослав - Херсон. В июле они начали поход на Москву, а 30 авгу­ста вступили в Киев, вытеснив оттуда силы украинской националистиче­ской Директории во главе с С.В.Петлюрой, которые господствовали на части Украины после отхода германо-австрийских войск.

Осенью 1919 г. войска Деникина достигли рубежа Царицын-Воронеж - Орел-Чернигов-Киев-Одесса. Это был «самый тяжелый период граждан­ской войны», - признавал позднее Л.Д.Троцкий, занимавший в то время пост председателя Реввоенсовета «красных» [69] . В августе-сентябре казачий конный корпус генерала К.К.Мамонтова ворвался в Елец и Воронеж; рейд удалось отбить, но он продемонстрировал явную слабость «красных» войск. «Работа по ликвидации Мамонтова до сих пор ничего не дала... Наши слабые, разрозненные пехотные части почти не тревожат его..., - сообщали в Москву большевистские военные руководители Л.Д.Троцкий, М.М.Лашевич и Л.П.Серебряков.
- Опасность прорыва фронта на участ­ке Курск-Воронеж становится очевидной... Центр тяжести борьбы на южфронте всецело перешел на Курско-Воронежское направление, где резервов нет» [70] . Позднее передовые силы Деникина заняли Орел, угро­жали крупнейшему центру военной промышленности - Туле, и некото­рое время казалось, будто уже ничто не сможет остановить победный рейд деникинцев на Москву. На территории, контролируемой «красны­ми», достиг апогея транспортный кризис, в Москве катастрофически не хватало продовольствия. Красная армия беспорядочно отступала, сводки командования характеризовали состояние многих дивизий как деморали­зованное и небоеспособное. В руководящих кругах большевистской пар­тии царила паника. Однако восстания, вспыхнувшие в тылу «белых», и нехватка боеприпасов принудили армии Деникина прекратить наступле­ние на Москву. В середине октября «красные» нанесли контрудар, к на­чалу ноября прорвали оборону «белых» и начали почти беспрепятствен­ное преследование стремительно откатывавшихся деникинских частей. К середине ноября 1919 г. Красная армия заняла Орел, Воронеж, Курск, Льгов, Чернигов, Бахмач, к началу января 1920 г. овладела всей Южной Украиной, а к 10 января - Ростовом-на-Дону и Новочеркасском. Силы Деникина были рассеяны.

Одновременно в 1919 г. «красным» удалось отразить угрозу, навис­шую над Петроградом. После революции в Германии в ноябре 1918 г. большевики захватили власть в Эстонии, Латвии и Литве, но весной 1919 г. в Прибалтике при помощи Антанты, германских добровольческих частей и польских войск утвердились местные национальные правительства, объявившие независимость от России. «Белые» части, сформированные на территории Эстонии, начали в мае 1919 г. наступление на Петроград, но в июне были отбиты. Осенью того же года армия под командованием генера­ла Николая Юденича вновь попыталась захватить бывшую столицу Россий­ской империи. Город был на грани падении, Ленин склонялся даже к тому, чтобы оставить его, поскольку основные силы «красных» были сосредо­точены на борьбе с Деникиным. Однако в октябре-ноябре 1919 г. опас­ность удалось отразить; разбитые войска Юденича к январю 1920 г. отсту­пили в Эстонию, где были разоружены. С Севера России, где с начала 1919 г. власть перешла от «демократического» правительства Н.В.Чайков­ского к «белым» военным, войска Антанты эвакуировались к октябрю

 

1919 г.
- из Архангельска, в феврале 1920 г.
- из Мурманска; в марте 1920 г. Красная армия вступила в Мурманск.

Одержав к началу 1920 г. победу на основных фронтах гражданской войны, большевики могли теперь приступить к восстановлению распав­шейся империи. Красная армия овладела Северным Кавказом, в апреле

 

1920 г. заняла Азербайджан, в ноябре того же года - Армению, а в феврале

 

1921 г.
- Грузию (три закавказских государства объявили в 1918 г. свою независимость от России). В ноябре 1920 г. «красные» покончили с по­следним оплотом «белого» движения - силами последнего верховного правителя, генерала П.Н.Врангеля в Крыму. Но главным военным против­ником большевиков в 1920 г. стала Польша. В апреле, заключив договор с украинской Директорией, польские войска перешли в наступление на Центральной Украине и в мае заняли Киев. Подтянув силы из других ре­гионов и проведя очередную мобилизацию, Красная армии смогла вернуть город, перейти в контрнаступление, занять Белоруссию и Запад Украины, а в конце июля - начать наступление на Варшаву и Львов. «...У Ленина, - вспоминал Троцкий, - сложился твердый план: довести дело до конца, то есть вступить в Варшаву, чтобы помочь польским рабочим опрокинуть правительство Пилсудского и захватить власть. Наметившееся в прави­тельстве решение без труда захватило главное командование...» [71] . Троц­кий, напротив, доказывал, что «щупать Польшу штыком» бесполезно. Поль­ское общество воспринимало войну с Россией, как национальное сопро­тивление против российского империализма. Франция и другие страны Антанты предоставили варшавскому правительству значительную воен­ную помощь. Войска Красной армии действовали нескоординировано, оторвались от резервов и оказались на невыгодных позициях. Все это пре­допределило их катастрофическое поражение под Варшавой в августе 1920 г., после чего фронт стремительно покатился назад, на восток. К ок­тябрю польские войска вновь дошли до Минска, Мозыря и Новоград- Волынского. Военные действия были прекращены, а 18 марта 1921 г. Со­ветская Россия заключила с Польшей в Риге мирный договор, признав передачу ей Западной Украины и Западной Белоруссии. В 1920 г. больше­вистское правительство России заключило мирные договоры также с Эс­тонией (февраль), Литвой (июль) и Латвией (август). Завершая борьбу за

Среднюю Азию, Красная армия заняла в феврале 1920 г. Хиву, а в сентяб­ре того же года - Бухару.

К началу 1921 г. собирание империи (пусть и в урезанном виде) было завершено. Большевики стали полновластными хозяевами России.

 

8. Реставраторская политика «белых» режимов

Правительства, формировавшиеся на территории бывшей Россий­ской империи, в различных масштабах проводили политику реставрации старого социального режима. На Украине в 1918 г. под защитой герман­ских и австро-венгерских оккупационных сил была воссоздана дорево­люционная структура собственности. «Начальники уездов из бывших землевладельцев вместе с реставрированной полицией... восстанавлива­ли помещичьи хозяйства, а в случае сопротивления крестьян производи­ли экзекуции и порки при содействии германских войск..., - вспоминал член ЦК партии кадетов В.А.Оболенский.
- Отряды немецких и австрий­ских войск то и дело ходили на усмирение деревенских бунтов, предавая огню и разрушению восставшие села и деревни» [72] . Неудивительно, что установленный оккупантами режим гетмана П.П.Скоропадского пад по­сле ухода германских войск в ноябре 1918 г. в результате массовых кре­стьянских восстаний.

На Севере России за время ее оккупации силами Антанты тысячи людей были казнены, 52 тыс. прошли через тюрьмы и концентрационные лагеря на о. Мудьюг и в Иоканьге.

В тех местах, где большинство в антибольшевистских правительствах имели умеренные социалисты, предпринимались попытки удержать рес­таврацию в известных рамках. Комитет членов Учредительного собрания (Комуч), управлявший в Самаре в июне-сентябре 1918г., провозгласил восстановление демократических свобод, принял красный флаг, признал 8-часовой рабочий день, свободу деятельности рабочих конференций, кре­стьянских съездов, профсоюзов, фабзавкомов, создал Совет рабочих депу­татов. Однако социальная программа Комуча была выдержана в духе эсе­ровской программы-минимум. Он вернул в частные руки предприятия промышленности и банки, восстановил свободу частной торговли. Мест­ная власть была передана городским думам и земствам. Комуч официально провозгласил социализацию земли, но признал за помещиками право на урожай 1917 г. Для охраны имущества помещиков и сельской буржуазии, а также для осуществления принудительной мобилизации в деревни направ­лялись отряды Народной армии Комуча, и это вызывало растущее недо­вольство крестьян, в конце концов отказавших ему в поддержке.

Правительства, возглавленные буржуазными партиями и элементами, не только приватизировали промышленность, банки и торговлю, но и пося­гали на основные завоевания аграрной революции. Временное сибирское правительство, сформированное в июне 1918 г. во главе с П.В.Вологод- ским, возвратило землевладельцам все имения, отобранные крестьянами в ходе «черного передела» 1917г., восстановило дореволюционные суды и административные учреждения, ограничило деятельность профсоюзов, ввело военно-полевые суды и смертную казнь за политические преступле­ния. Любые протесты подавлялись с помощью карательных отрядов.

Правительство адмирала Колчака отказалось созвать распущенное Уч­редительное собрание, пообещав лишь после победы над большевиками созвать некое Национальное собрание. Это было сделано в большей мере по «внешнеполитическим» соображениям: чтобы заручиться признанием госу­дарств Антанты. Колчаковские генералы, свидетельствовал кадет Л.А.Кроль, рассуждали иначе: «Пусть доберется до Москвы, мы им покажем тогда Уч­редительное собрание! » [73] .

Переход земли к крестьянству верховный правитель не признал. В ап­реле 1919г. его правительство выпустило декларацию, в которой говори­лось: «впредь никакие самовольные захваты ни казенных, ни общественных, ни частновладельческих земель допускаться не будут», а в окончательном виде «вопрос будет решен Национальным собранием». Крестьянам вре­менно разрешили собирать урожай с земли, которой они фактически поль­зовались, а также туманно пообещали в будущем наделить их некоторым количеством земли. На деле, как свидетельствует эсер Е.Колосов, повсюду, куда приходила армия Колчака, она возвращала помещиков [74] . Кроме того, режим признал все довоенные и военные долги России (18,5 млрд, руб.), утвердил частную собственность на промышленные предприятия и пре­доставил промышленникам значительные субсидии, предоставлял концес­сии иностранным предпринимателям и фирмам, подавлял деятельность рабочих и крестьянских организаций. Только в одной Екатеринбургской губернии армия Колчака расстреляла около 25 тыс. человек. Расправы осуществлялись с противниками всех оттенков - с левыми, большевиками и даже эсерами. Забастовки подавлялись силой. Принудительные мобили­зации в армию переполнили чашу терпения крестьян. В 1919 г. в Сибири заполыхали многочисленные восстания, которые подорвали режим Колча­ка и способствовали его падению.

Генерал Деникин пытался проводить более умеренную политику, но ему это плохо удавалось. Ему приходилось считаться с монархическими настроениями большинства офицерства, добивавшегося, по существу, пря­мой реставрации старых порядков. Деникин обещал отложить вопрос о го- суцарственном устройстве и выборах до победы над большевизмом. До тех пор устанавливалась военная диктатура, на выборах в органы земского и городского самоуправления был введен имущественный ценз, отстраняв­ший наименее состоятельных граждан. Официально был признан 8-часовой рабочий день, хотя на практике он не соблюдался из-за милитаризации тру­да. Режим допустил существование профсоюзов, контролировавшихся меньшевиками, при условии, что те не будут «преследовать цели, противо­речащие действующим законам». «Противогосударственная деятельность» пресекалась, «разрушающая» пресса уничтожалась, за бунты, дезертирст­во и подпольную деятельность полагалась смертная казнь. Национализи­рованные предприятия передавались владельцам, рабочего контроля не существовало. Британским фирмам были предоставлены концессии.

Аграрная политика Деникина в общем продолжала аграрные меро­приятия Столыпина. В январе 1919 г. власти отменили постановления Временного правительства 1917 г. об ограничении земельных сделок, и это немедленно привело к многочисленным спекуляциям и росту аренд­ной платы. В апреле была отменена хлебная монополия. Согласно «Дек­ларации о земле» (апрель 1919 г.), режим намеревался сочетать «сохране­ние за собственниками их прав на землю» и «обеспечение интересов тру­дящихся». По «Закону о сборе урожая» (июль 1919 г.), треть хлеба, поло­вина трав и одна шестая овощей, собранных крестьянами, отдавались воз­вратившимся помещикам и арендаторам. Только накануне падения, в но­ябре 1919 г., правительство Деникина издало «Земельный закон», который должен был осуществляться в течение 7 лет после «умиротворения». Он предполагал, что помещики сохранят поместья размером от 150 до 400 десятин земли, но за выкуп уступят часть своей земли крестьянам (от 9 до 45 десятин): первые 2 года - добровольно, затем - посредством принуди­тельного отчуждения. Разумеется, такая политика не могла способствовать поддержке «белых» со стороны крестьянства; сельские массы Восточной Украины примкнули к повстанческому движению во главе с анархистом Н.И.Махно.

Правительства Колчака и Деникина проводили открыто имперский курс, не допуская ни малейшей возможности отступления от жестко цен­трализованной модели государства - «единой и неделимой России». Это предопределило их неспособность договориться с националистическими движениями, которые возглавлялись элитами различных народов России. Свою роль в ослабление сил Деникина внесли постоянные конфликты с Украинской Директорией, с северокавказскими исламистами и с оппозици­онными автономистскими группировками кубанского казачества.

Последний верховный правитель - закрепившийся в апреле-ноябре 1920 г. в Крыму генерал Врангель продемонстрировал готовность пойти на некоторые уступки с тем, чтобы расширить крайне узкую социальную базу «белого» движения, опиравшегося преимущественно на старые эли­ты и приверженцев реставрации старых порядков. Он объявил о стремле­нии к объединению «различных частей России» в «широкую федерацию», основанную на свободном соглашении и общности интересов [75] . Рабочим обещали «государственную защиту» от произвола предпринимателей. На­конец, был разработан закон о земле, согласно которому помещики, чьи владения превышали 600 десятин, уступали излишки земель крестьянам в собственность за выкуп по пятикратной стоимости урожая с рассрочкой на пять лет. При этом получить участки должны были, в первую очередь, не массы крестьянства, а «крепкие хозяева». Волостные земства и сель­ские общины признавались в качестве органов крестьянского самоуправ­ления. Но все это было, конечно же, очень далеко от крестьянских идеалов «черного передела» и так и не смогло обеспечить последнему «белому» режиму сколько-нибудь солидной массовой опоры в «низах».

 

9. «Военный коммунизм» - «красная» контрреволюция

Воспользовавшись началом открытой гражданской войны, большеви­стское правительство перешло к решительному и широкому огосударст­влению всех сторон общественной жизни. Проводимая им политика полу­чила название «военного коммунизма», хотя в действительности имела мало общего с идеями социального, экономического и политического ра­венства между людьми.

«Военный коммунизм» вводился как меры чрезвычайные, необходи­мые для концентрации усилий ради достижения победы. «Нужно, однако, признать, - оговаривался Троцкий, - что, по первоначальному замыслу, он преследовал более широкие цели. Советское правительство надеялось и стремилось непосредственно развить методы регламентации в систему планового хозяйства в области распределения, так и в сфере производства. Другими словами: от «военного коммунизма» оно рассчитывало посте­пенно... перейти к подлинному коммунизму» [76] . Точнее, к государственно­му «социализму».

28 июня 1918 г. Совнарком принял декрет о национализации крупной промышленности. До осени 1918 г. в руки государства безвозмездно пе­решли 9542 крупных и отчасти средних предприятия. Осенью власть кон­фисковала частные железные дороги. С лета 1919 г. темпы огосударствле­ния промышленности были еще больше ускорены; национализацию рас­пространили не только на средние, но и на значительную часть мелких предприятий. Наконец, согласно постановлению ВСНХ от 29 ноября 1920 г., в государственную собственность переходили мелкие предприятия с чис­лом работников свыше 5 (при наличии двигателя) и свыше 10 (при его отсутствии).

На национализированных фабриках, заводах и заведениях не сущест­вовало никакого производственного самоуправления; управление про­мышленностью было строжайшим образом централизовано в руках вер­ховного экономического органа - ВСНХ и его отраслевых органов - глав­ных комитетов (главков). Предприятия получали полуфабрикаты и сырье по нарядам главка и всю продукцию сдавали государственным органам. Вся система имела крайне сложный и громоздкий вид. К лету 1920 г. суще­ствовали 49 главков, разделенных на 4 группы. Первые управляли крупной национализированной промышленностью (Главруда, Главтекстиль, Глав­торф и др.). Вторые руководили национализированными предприятиями и регулировали работу кустарной и кооперативной промышленности (Глав­кожа, Главодежда, Главкрахмал и др.). На третьи было возложено управле­ние несколькими отраслями индустрии (например, добычей и переработ­кой) или предприятиями смешанного производства (к примеру, металличе­ского и химического). Четвертые учитывали и распределяли произведенную продукцию (Главтоп, Центрохладобойня). Подобным образом осуществля­лось также управление транспортом, сельским хозяйством, строительством и заготовками. Руководство фабрик и заводов назначалось сверху. Вначале предприятия подчинялись своему главку, а тот - непосредственно Прези­диуму ВСНХ. Затем были созданы еще дополнительные, промежуточные звенья: групповые объединения предприятий (тресты, кусты) и местные аппараты главков (областные и районные правления). Вся система «глав- кизма» стремительно оформилась в огромную бюрократическую машину. На 9-м съезде большевистской партии в марте 1920 г. было признано, что индустрия превратилась «...в ряд могущественных вертикальных объеди­нений, хозяйственно изолированных друг от друга и только по верхушке связанных Высшим советом народного хозяйства» [77] .

Легко заметить, что «военно-коммунистическая» структура управления экономикой была заимствована у модели «военного социализма», сложив­шегося в кайзеровской Германии, с характерными для нее принудительным отраслевым трестированием и жестким государственным руководством. Не случайно «творец» немецкой хозяйственной политики, крупный промыш­ленник В.Ратенау с энтузиазмом приветствовал действия большевиков: «Все­общая экономическая анархия привела к войне. Преодолеть ее последствия и предотвратить развязывание новой можно только, если послевоенная экономика будет строиться на основе всеобщего планирования..., - заявил он в феврале 1919 г. мюнхенскому экономисту Э.Никишу.
- Это идея буду­щего, и жаль, что не германский, а русский народ стал ее пионером». В то же время он призывал большевистскую «автократию» еще решительнее огосударствлять общественную жизнь и оформлять ее в виде «органиче­ских структур». В конструктивные способности масс Ратенау, как и боль­шевики, не верил. «Возврата к старому капиталистическому порядку не будет. Социальные отношения будут разрушены, но рабочий класс спосо­бен только к разрушению, созидательная работа - дело ума; только под руководством аристократии духа рабочий класс сможет создать новое об­щество», - говорил он большевику К.Радеку в ноябре 1919 г. [78]

Конечно, большевики, считавшие необходимыми куда более мас­штабные и форсированные усилия по централизации и модернизации эко­номики страны, пошли гораздо дальше, чем проводники политики немец­кого «военного социализма», которые не предполагали полностью огосу­дарствлять собственность. «Войной и разрухой все страны вынуждены идти от монополистического капитализма к государственно-монополисти­ческому капитализму. Таково объективное положение, - писал Ленин в октябре 1917 г.
- Но в обстановке революции... государственно-монопо­листический капитализм непосредственно переходит в социализм» [79] (ра­зумеется, государственный социализм). Не случайно, что частным пред­принимателям, готовым сотрудничать с новой системой, в ней отводилось важное место - специалистов, техников и управленцев. Они должны были по-прежнему управлять наемными работниками, но уже... в интересах всего общества. Еще до Октября 1917 г. в статье «Удержат ли большевики государственную власть?» Ленин настаивал: «Недостаточно «убрать вон» капиталистов, надо (убрав вон негодных, безнадежных «сопротивленцев») поставить их на новую государственную службу», «заставить рабо­тать в новых организационно-государственных рамках» [80] . И в условиях «военного коммунизма» это положение нашло широкое применение. Не­малое число предпринимателей было (как, например, отец Троцкого) на­значено директорами национализированных заводов. Русский «профессор, добравшийся осенью 1919 г. из Москвы до занятого колчаковцами Омска, сообщил, что во главе многих центров и главков сидят бывшие предпри­ниматели, ответственные государственные служащие и управляющие де­лами, и неподготовленный посетитель этих центров и главков, лично зна­комый с бывшим коммерческим и промышленным миром, будет удивлен, увидев бывших владельцев крупных кожевенных фабрик, которые сидят в

Главкоже, крупных мануфактурщиков - в центральной текстильной орга­низации и т.п.», - отмечал видный британский историк Э.Карр [81] .

Меньшевистский экономист С.Загорский констатировал, что рабочие и профсоюзные представители играют в назначенных сверху фабричных дирекциях и отраслевых управлениях все меньшую роль; преобладают специалисты и техники [82] . «Переход всех частных предприятий в руки го­сударства привел... к тому, что на службу советскому государству были привлечены прежние руководители этих предприятий, во многих случаях и прежние собственники. Вся административная сторона деятельности этих предприятий находится в руках многих из прежних предпринимате­лей или, во всяком случае, прежних представителей буржуазных классов. Объединение предприятий в форме принудительного государственного трестирования и синдицирования не устраняет прежних навыков, методов деятельности, психологии старых руководителей этих предприятий. Прин­ципы частного хозяйства продолжают господствовать в области промыш­ленности» [83] . Фабзавкомы были лишены каких-либо административных полномочий.

Социал-демократические оппоненты большевиков обоснованно от­вергли притязания режима «военного коммунизма» на какой бы то ни было социалистический характер. Современный государственный капи­тализм, подчеркивал, например, А.А.Богданов, - это возникшая под воз­действием милитаризма и заимствующая армейские распределительные методы «организация общества и по происхождению, и по объективному смыслу вполне подобная организации, возникающей в осажденных горо­дах. Ее исходный пункт и основа развиваемых им форм - военный потре­бительский коммунизм; ее движущая сила - прогрессивное разрушение общественного хозяйства; ее организационный метод - нормировка, огра­ничение, осуществляемое авторитарно-принудительным путем». Такая политика не имеет с социализмом ничего общего: «Социализм есть преж­де всего новый тип сотрудничества - товарищеская организация произ­водства; военный коммунизм есть прежде всего особая форма общест­венного потребления - авторитарно-регулируемая организация массового паразитизма и потребления. Смешивать не следует» [84] .

С.Загорский констатировал, что «все коммунистические реформы имеют исключительно бумажное существование. Отмена частной недвижи­мой и отчасти движимой собственности не препятствует тому, что не только предметы домашнего употребления, но и городские дома служат объектом частной торговли. Несмотря на муниципализацию городской недвижимо­сти, дома и городские участки продаются и покупаются в советской рес­публике так же, как и при прежнем частно-капиталистическом строе... Промышленные и торговые предприятия национализированы советской властью, но акции акционерных компаний служат предметом широкого биржевого оборота» [85] .

Подавив последние элементы рабочего самоуправления, большевист­ская власть перешла к наступлению на экономические завоевания наемных работников. 9 июня 1918 г. Совнарком постановил допустимость сверх­урочных работ в металлической промышленности в Москве, затем на многих предприятиях (в железнодорожных мастерских, на военном про­изводстве и др.) был фактически отменен 8-часовой рабочий день и введен 10-12-часовой. В 1919 г. почти повсеместно завершился переход от поча­совой оплаты труда к сдельной. Чтобы принудить «несознательных» рабо­чих трудиться более интенсивно, широко применялась система штрафов и премий. Администрацию особенно возмущало то, что работники нередко уносили с предприятий домой полуфабрикаты и изделия, чтобы хоть как-то сводить концы с концами в те голодные годы. «Диктатура пролетариата» перешла к открытым репрессиям против пролетариата. «Для предотвра­щения расхищения фабрикатов и задержания лиц, похитивших их, рабо­чие подвергаются обыску специально поставленными на то лицами, - ука­зывалось, к примеру, в «Правилах внутреннего распорядка для рабочих и служащих при Ярославской прядильно-ткацкой фабрике».
- При обыске рабочие должны соблюдать порядок и не производить шума. Виновные подвергаются взысканию по табели, как нарушившие внутренний распо­рядок фабрики». На той же фабрике в 1920 г. применялись следующие меры наказаний: за 1 день прогула - строгий выговор, а при повторении - лишение продовольствия на срок до 1 недели и больше; за прогул от 2 до 4 дней - сверхурочная (иногда бесплатная) работа по 2 часа в течение не­скольких дней; посылка на принудительные работы; увольнение; «заклю­чение в концлагерь». Эту ситуацию можно считать типичной. В мае 1920 г. правительство приняло декрет, официально вводивший наказания в виде лишения зарплаты и части заработанных премий и принудительных отработок. Рабочие, отсутствовавшие свыше 3 дней в месяц, осуждались судом за «саботаж» [86] . Более серьезные и коллективные акты протеста, к примеру, забастовки, подавлялись с помощью локаута.

Режим приступил к принудительному закреплению многих рабочих и служащих на предприятиях и учреждениях. В ноябре 1918 г. милитариза­ция труда была введена на железнодорожном транспорте, затем распро­странилась и на другие отрасли хозяйства. В марте 1919 г. Совет обороны объявил о мобилизации работников морского и речного флота, занятых на ремонте судов и доставке топлива, а также всех рабочих Подмосковного угольного бассейна. В мае того же года были мобилизованы все почтово­телеграфные работники, в июне - прикреплены к своим предприятиям заготовители топлива. В 1920 г. на военное положение были переведены работники лесной, угольной, торфяной, нефтяной промышленности, ряда бумажных и картонных фабрик, целлюлозных и древомассных заводов, водного транспорта. В начале 1920 г. были образованы специальные «Тру­довые армии». Самовольное оставление работы мобилизованными прирав­нивалось к дезертирству и каралось по законам военного времени (вплоть до расстрела).

Большевистские власти категорически отвергали распространенные в массах стремления к большему социальному равенству, воспринимая их как «уравниловку». По словам С.Загорского, «зарплатная политика, прак­тикуемая в Советской Республике, ничем не отличается от старой пред­принимательской политики» [87] . «Военный коммунизм» отнюдь не сопро­вождался смягчением социальных различий в городах. Уже в марте 1919 г. имелась целая иерархия различных зарплатных категорий. Рабочие полу­чали от 600 до 1150 руб. Жить на эти деньги было невозможно. Зато выс­шие функционеры и специалисты получали до 3 тыс. руб. [88] Позднее все ставки были увеличены в несколько раз. Правда, в условиях гражданской войны и инфляции деньги уже мало чего стоили, и фабрично-заводские рабочие получали большую часть зарплаты (79% в 1919 г. и около 92% в 1920 г.) в натуральной форме (продовольственные пайки, производствен­ная одежда, коммунальные услуги ит.д.). Но и эта часть распределялась крайне неравномерно, несмотря на принятое 13 апреля 1919 г. ЦК больше­вистской партии решение ввести единый классовый паек, уравнять распре­деление продуктов между рабочими и служащими и уничтожить привиле­гированное положение последних. К декабрю 1919 г. имелось 6 различных видов продовольственного снабжения рабочих и служащих. Паек, полу­чаемый по карточкам, был меньше физиологической нормы. По свидетель­ству одной из руководительниц партийной агитационной работы Александры Коллонтай, голодный паек вызывал у рабочих, особенно женщин, чувство отчаяния и безысходности [89] . В апреле 1920 г. разрыв в зарплате был увели­чен: соотношение между заработком высшей и низшей категориями рабо­чих теперь составляло 8:1 [90] .

Привилегии и неравенство в распределении и снабжении вели к рас­тущему недовольству среди рабочих. Особую ненависть вызывали приви­легии партийных функционеров и «комиссаров». «Почему у Вас в Барнау­ле много гадов, которые сидят на тепленьком местечке и кушают жареные котлеты...?
- спрашивали, например, алтайские крестьяне представителей большевистского начальства в апреле 1920 г.
- Мы кровь проливали в Си­бири, чтобы уничтожить этих гадов, а власть их огораживает штыками... Раз эта власть смотрит на этих гадов с опущенными глазами, то мы, кре­стьяне, организованным порядком, с пилами и топорами, с кольем и пика­ми пойдем на этих волков, прикрывшихся овечьей шкурой, чтобы наша кровь в Сибири не проливалась зря» [91] .

Снабжение верхушки партии и правительств в Москве осуществля­лось до марта 1919 г. через особый кооператив «Коммунист». В мае 1919 г. Оргбюро ЦК большевистской партии поручил продовольственному отде­лу Моссовета просить предоставить в его распоряжение «определенное количество предметов широкого потребления, чтобы иметь возможность удовлетворить запросы центральных учреждений». Главпродукт Нарком- прода образовал специальный фонд предметов ширпотреба для снабжения новой элиты. С конца года «ответственным специалистам» центральных ведомств выдавались добавочные пайки через Московское потребитель­ское общество. Система привилегированный пайков была одобрена Сов­наркомом 14 июня 1920 г. Работали также столовые ВЦИК, Совнаркома и Коммунистического Интернационала. Подобная система привилегирован­ного распределения существовала и на местах [92] . В «красной» России фор­мировался новый господствующий класс.

«Люди, близкие к Кепо (компартии, - В.Д.), и власть имущие имели все. Они имели свою столовую, особые пайки, к их услугам был ордерный стол, который раздавал блага по милости комиссаршей», - возмущались 15 марта 1921 г. «Известия ВРК» восставшего против большевиков Кронштадта [93] .

Интересно, что даже в разгар «военного коммунизма» правительство Ленина продолжало добиваться сотрудничества с иностранным капита­лом. 4 февраля 1919 г. Совнарком объявил предоставление концессий до­пустимым и одобрил план выдачи концессии иностранным фирмам на постройку железных дорог на Севере страны (так и не реализованный).

Если даже в городах развернулась ликвидация достижений социаль­ной революции (под предлогом их «защиты»), то в отношении деревни большевистские власти в период «военного коммунизма» прибегали к ме­тодам настоящего колониального грабежа. Декрет ВЦИК и СНК от 27 мая 1918г. окончательно вводил ничем не ограниченную продовольственную диктатуру государственных органов в области заготовок и распределения продовольствия. Наркомат по продовольствию получал все полномочия для закупки хлеба по твердым государственным ценам и применял воору­женную силу против тех крестьян, которые отказывались уступать хлеб на этих условиях. Постановление Совнаркома от 5 декабря 1918 г. объявило укрывающих излишки хлеба «врагами народа»: они приговаривались к тюремному заключению, а их имущество конфисковывалось.

Большевистские власти обвиняли в укрывательстве хлеба кулаков - деревенскую буржуазию. Но реальность состояла в том, что установленные государством «закупочные» цены в условиях инфляции оказались настоль­ко низкими, что массе общинных крестьян не имело никакого смысла про­давать продовольствие государству. После «черного передела» и особенно за годы гражданской войны деревня в значительной мере выровнялась в социальном отношении, а община или аналогичные институты (крестьян­ские сходы и др.) значительно укрепились. Как признавалось в резолюциях Компартии Украины, село превратилось в «самостоятельное, самоснаб- жающееся, в себя замыкающееся... «государство»» [94] , враждебное новому большевистскому режиму и готовое сражаться с ним не только за землю, но и «за эквивалент своего труда».

Российское крестьянства периода гражданской войны не питало ни­какого интереса к денежным знакам; ему были необходимы товары го­родской промышленности, а к «спекуляции» и «спекулянтам» оно тради­ционно ощущало только ненависть. Но государство не спешило постав­лять изделия из города. В этой ситуации выходом мог бы стать прямой натуральный (безденежный) обмен между городом и деревней. Большеви­ки избрали иной путь.

В деревню были направлены вооруженные продовольственные отря­ды, формировавшиеся при местных органах Наркомпрода; в них зачисля­лись добровольцы по рекомендации советских и партийных организаций. Кроме того, в августе 1918 г. правительство разрешило создавать продот­ряды крупным профсоюзам, фабзавкомам, уездным и городским Советам: они должны были добывать хлеб по твердым ценам или путем реквизиций у сопротивляющихся, половину его отдавать пославшей их организации, а вторую - сдавать в Наркомпрод. Численность всех продотрядов в ноябре 1918 г. достигала 72 тыс. человек, а в 1919-1920 гг. колебалась от 55 до 82 тыс. Наркомпродовские продотряды объединялись в Продармию, кото­рая, в свою очередь, в мае 1919 г. вошла в систему Войск ВОХР (внутрен­ней охраны).

Вооруженный поход в деревню в 1918 г. сопровождался попытками большевистских властей лишить крестьянские общины и сходы, а также контролировавшиеся ими Советы власти на местах. Их обвинили в том, что они оказались под контролем кулаков, саботирующих хлебные заготов­ки. 11 июня 1918 г. ВЦИК утвердил голосами большевиков правительст­венный декрет о создании в деревнях и селах «комитетов бедноты» (комбе­дов); организовывать их помогали продотряды. Комбеды, возглавляемые обычно членами большевистской партии, состояли преимущественно из местных обиженных элементов, пришлых и сторонников правящей партии. По существу, он превратились в оккупационный орган: получили право отстранять и распускать Советы, помогали находить и реквизировать хлеб, организовывали мобилизацию в Красную армию, отнимали землю у со­противляющихся крестьян и т.д. К ноябрю 1918 г. вЗЗ губерниях Европей­ской России было образовано около 140 тыс. комбедов.

О том, какими методами велась война большевистской власти про­тив крестьянской общины, свидетельствует открытое письмо, направлен­ное лидером левых эсеров Марией Спиридоновой ЦК большевистской партии в ноябре 1918г.: «У нас зарегистрирована порка крестьян в не­скольких губерниях, а количество расстрелов, убийств на свету, на сходах, в ночной тишине, без суда, в застенках, за «контрреволюционные» высту­пления, за «кулацкие» восстания, при которых села, до 15 тысяч человек, встают стеной, учесть невозможно. Приблизительные цифры перешли давно суммы жертв усмирений 1905-1906 годов... Факты надругательства над душой и телом человека, истязаний, обманов, всепожирающей взятки, голого грабежа и убийства, убийства без счета, без расследований, по од­ному слову, доносу, оговору, ничем не доказанному, никем не подтвер­жденному. Именем рабочего класса творятся неслыханные дерзости над теми же рабочими и крестьянами, матросами и запуганным обывателем, так как настоящие-то враги рабочего класса попадаются очень редко... Лучше убивайте нас и держите в тюрьмах, чем иметь наш штемпель и под­пись под директивами расстрела крестьян и рабочих и разгрома всех дере­вень до основания. Судите и карайте, как судите и караете десятки тысяч трудящихся» [95] .

С июня по декабрь 1918 г. с помощью карательных мер удалось собрать около 60 млн. пудов хлеба, что было недостаточно, чтобы прокормить город и Красную армию. Отношения власти с деревней были безнадежно испор­чены. Крестьяне бунтовали и отказывали большевикам в поддержке. Не удивительно, что в течение 1918 - начале 1919 гт. московское правитель­ство утратило власть на большей части территории страны. В середине 1919 г. редактор большевистского партийного органа «Правда» Ю.М.Стек- лов признавал на совещании в ЦК: «...В чисто крестьянских и малопроле­тарских губерниях Советская власть вообще и коммунистическая партия в частности не имеет социальной базы. Вы не найдете там широких слоев населения, которые преданы нам, разделяют нашу программу и готовы за нас выступить <...> Я говорю о широких массах рабочих, кустарей и главным образом крестьян. Среднюю массу и бедняков мы умудрились от себя отпугнуть <...> Мобилизация провалилась <...> Мы встретили отка­зы целых профессиональных союзов дать хотя бы одного человека. С кре­стьянами дело обстояло отвратительно <...> Масса населения настроена безразлично, к нашей партии настроение враждебное» [96] . Крестьянство считало политику правительства новым закабалением. Земля наша, да хлебушко ваш; вода наша, да рыба ваша, леса наши, да дрова ваши, гово­рил позднее один из крестьян, выступая на 8 съезде Советов [97] .

В ноябре 1918 г. центральные власти распорядились провести пере­выборы в сельские Советы, после чего объявили о роспуске комбедов и их слиянии с Советами. Но это не изменило основное содержание крестьян­ской политики. Еще во второй половине 1918 г. в Тульской, Вятской, Ка­лужской и Витебской губерниях была введена система продовольственной разверстки, то есть прямой и безвозмездной реквизиции продовольствия у крестьян. 11 января 1919 г. Совнарком ввел ее по всей стране.

Установив в начале 1919 г. свою власть на Украине, большевики по­шли еще дальше. Власти начали отнимать у крестьян захваченные ими помещичью землю и инвентарь и создавать на их основе государственные поместья - советские хозяйства (совхозы). Их управляющими часто на­значались бывшие помещики. «...Другого выхода нет», «управляющих из рабочих и крестьян» у нас нет, объяснил член коллегии Наркомата земле­делия В.В.Кураев на 2-м всероссийском совещании по партийной работе в деревне [98] . На работу в совхозы в порядке трудовой мобилизации принуди­тельно направляли окрестных крестьян. Все это побуждало сельских жи­телей считать большевистскую политику новым вариантом барщины и крепостного права и отвечать на это бунтами и восстаниями. Впоследст­вии от массового насаждения госхозов пришлось отказаться.

В попытке улучшить отношения с крестьянством, 8-й съезд большеви­стской партии в марте 1919 г. провозгласил принцип «союза с середняком». Были несколько повышены твердые цены на хлеб, к заготовке продовольст­вия привлекались кооперативные организации. Суть политики властей не изменилась. Однако стало меняться настроение крестьянских масс. Они опа­сались победы «белой» контрреволюции, справедливо ожидая, что та вернет землю бывшим помещикам. «Крестьянство... оказывает нам доверие...
- сообщал в конце 1919 г. председатель Саратовского губернского исполкома В.Радус-Зенькович.
- Деникин ужасом перед собой обратил их к нам...» [99]

Но кредита доверия хватило ненадолго. Большевистские власти не только сохранили практику разверстки, но в 1920 г. распространили ее на Сибирь и Туркестан. «...Пока мы не кинем в хлебные места вооруженной силы - хлеба от кулаков не выкачаешь. Очень хорошее действие производит воо­руженная сила», - заявил в мае 1920 г. на заседании Сиббюро ЦК РКП(б) заместитель председателя Сибпродкома Г.Е.Дронин [100] . Среди измученного и взбешенного крестьянства стали распространяться лозунги новой, анти­большевистской революции.

Огосударствив промышленность и «покоряя» деревню, большевики попытались обратить в государственную собственность и систему обмена. 21 ноября 1918 г. был примят официальный декрет о государственном снаб­жении населения. Государственная монополия на торговлю касалась, ко­нечно же, прежде всего, хлеба, но распространялась и на многие другие товары: сахар, чай, соль и др. Правда, на местах случались и послабления. Так, в апреле 1919 г. Президиум Моссовета разрешил свободную мелоч­ную торговлю ненормированными, кустарными и заграничными продук­тами и изделиями.

Чтобы помешать людям по собственному почину покупать или обме­нивать товары в деревне или продавать их в городе, по декрету Совнарко­ма от 6 августа 1918 г. были образованы заградительные реквизиционные отряды, которые действовали на железнодорожных и водных путях и по­просту конфисковывали перевозимые товары. «О возможности привести что-либо из деревни в город, можно было бы написать целую книгу..., - описывала американская революционерка Эмма Гольдман то, что она ви­дела в России в 1920-1921 гг.
- Несчастные бедняги, которые наконец-то с неописуемыми трудностями добыли разрешение на поездку, дни и недели терпеливо ожидали возможности поехать на станциях и которые наконец-то, после ужасающей поездки в грязных и переполненных вагонах, на кры­шах или на подножках сумели раздобыть пуд муки или картошки, должны спокойно терпеть, когда в конце их пути отряд забирает все. В большинстве случаев представители коммунистического государства делят конфиско­ванное между собой... Число арестованных действительных спекулянтов было незначительным по сравнению с толпами несчастных, которые за­полнили тюрьмы России за то, что они пытались спасти себя от голодной смерти» [101] . Немалое количество «мешочников» было расстреляно. В то же время, как свидетельствовал Волин, «настоящие спекулянты легко, за не­большую мзду преодолевали «заграждения»» [102] .

Российский историк С.А.Павлюченков, подробно исследовавший «те­ни» политики «военного коммунизма», приводит множество свидетельств

того, что под прикрытием большевистской торговой монополии процвета­ли спекуляция и коррупция, связывавшая партийных функционеров, хо­зяйственников и тайную полицию ЧК с нелегальными оптовиками и кри­минальным миром. Рыночная торговля отнюдь не была ликвидирована; просто, перейдя в разгар «теневой» деятельности, она превратилась в ис­точник еще больших прибылей. Такими путями осуществлялось даже снабжение многих государственных предприятий и контор. Знаменитый Сухаревский рынок в «красной» Москве стал настоящим символом эпохи. «Поскольку главкам и организациям ВСНХ было выгодней реализовывать свои товары по ценам вольного рынка, а не отдавать за бесценок для рас­пределения через потребительскую кооперацию, постольку борьба со злом спекуляции носила безнадежный характер..- замечает историк.
- Изучая теневую экономику военного коммунизма, нельзя отыскать практически ни одной отрасли национального хозяйства, не вовлеченного в сферу оживленной купли-продажи. Это касается в том числе и объектов нацио­нализированной недвижимости - земли, домов, предприятий». Действовал даже финансовый рынок. «Игра на постоянно прыгающих курсах валют доставляла дельцам немалые прибыли. Весной 1920 г. в Одессе, несмотря на жестокие преследования... валютных дельцов, валютная биржа про­должала жить очень интенсивной жизнью».

Уполномоченные продовольственных органов и кооперации, полу­чая товар, частично или полностью сбывали его на рынке. Так же нередко поступала ЧК с конфискованным имуществом. Ревизор Наркомата госу­дарственного контроля Б.Н.Майзель «сообщал, что в Екатеринославском ЧК за 20-30 тысяч рублей мог получить пропуск. В Харьковской ЧК почти все обыски, ареста и освобождения осуществлялись ради наживы». Вид­ный чекист Я.Х.Петерс докладывал в марте 1920 г. в Москву, «что особые отделы армий Южного фронта занимаются... спекуляцией, обысками в городе» .

В политическом отношении большевистская власть использовала гражданскую войну для окончательной консолидации «комиссародержа- вия». Конституция, утвержденная 10 июля 1918 г., объявляла Россию фе­деративной республикой Советов, но фактически Советы превратились в придаток однопартийной диктатуры. Мало того, что законы предусматри­вали пятикратное преимущество в нормах представительства для город­ских Советов по сравнению с крестьянскими. Сама роль Советов все больше сводилась к простому одобрению решений большевистской пар­тии. В России, писал Ленин весной 1920 г., возникла «самая настоящая «олигархия». Ни один важный политический и организационный вопрос не решается ни одним государственным учреждением в нашей республике [103]

без руководящих указаний Цека партии» [104] . Сложилась новая правящая иерархия. Немецкая революционерка Р.Люксембург, в принципе отно­сившаяся к большевикам с симпатией, уже в 1918 г. прослеживала тен­денции, набиравшие обороты в России: «Общественная жизнь постепен­но угасает, дирижируют и правят с неуемной энергией и безграничным идеализмом несколько дюжин партийных вождей, среди них реально ру­ководит дюжина выдающихся умов, а элита рабочего класса время от времени созывается на собрания, чтобы рукоплескать речам вождей, еди­ногласно одобрять предложенные резолюции. Итак, по сути, - это хозяй­ничанье клики; правда, это диктатура, но не диктатура пролетариата, а диктатура горстки политиков, то есть диктатура в чисто буржуазном смысле, в смысле господства якобинцев (перенос сроков созыва съездов Советов с раз в три месяца до раз в шесть месяцев). Более того: такие условия должны привести к одичанию общественной жизни - покушени­ям, расстрелам заложников и т.д.» [105] .

Формально в Советской России еще сохранялись различные левые партии и политические организации, но в действительности им станови­лось все труднее действовать. 14 июня 1918 г. ВЦИК постановил исклю­чить из Советов правых эсеров и меньшевиков (позднее решение в отно­шении меньшевиков и части эсеров было отменено). После вооруженных столкновений в Москве между большевиками и левыми эсерами 6 июля 1918г. первые настояли на принятии Пятым съездом Советов резолюции об изгнании из Советов левоэсеровской партии, в 1919 г. Мария Спиридо­нова и ряд других ее лидеров подвергся аресту. Союз эсеров-максима- листов официально оставался легальной организацией, но его члены под­вергались нараставшим репрессиям. Все большую нетерпимость проявлял режим и к анархистам. Так, летом 1919 г. ЧК арестовала делегатов легаль­ного съезда Всероссийской федерации анархической молодежи.

Общественные организации были лишены какой-либо самостоятель­ности и полностью подчинены государству. Согласно программе больше­вистской партии 1919 г., профсоюзыдолжны были «прийти к фактическому сосредоточению в своих руках всего управления всем народным хозяйст­вом как единым хозяйственным целым» [106] . Но, как явствовало из партий­ной дискуссии 1920 г. по этому вопросу, при всех внутренних разногласиях между внутрипартийными течениями, преобладало представление о том, что прежде необходимо добиться фактического сращивания профсоюзов с «пролетарским» государством. Сами профсоюзы были окончательно пере-

строены на вертикально-бюрократический лад. Их руководство назнача­лось большевистской партией. Усилилось вытеснение из профсоюзов оппо­зиционных течений. С этой целью на Втором всероссийском съезде проф­союзов в январе 1919 г. было окончательно одобрено укрупнение профсою­зов по отраслям. Таким образом, большевики, как вспоминал анархо- синдикалист Г.П.Максимов, стремились растворить ненадежные союзы «в общей массе и рассеять ведущих анархо-синдикалистских рабочих в проф­союзах, которые считались «надежными», с их точки зрения. Так им уда­лось избавиться от таких анархически настроенных профсоюзов, как союзы телеграфистов Петрограда, работников парфюмерной промышленности Москвы, водных транспортников Казани, работников железнодорожных узлов в Москве и Курске... С помощью этих мер и централизации в соче­тании с бесцеремонным жонглированием голосами, а кое-где - и с исполь­зованием более жестких способов коммунисты захватили в свои руки ад­министративные органы профсоюзов» [107] . Последним оставшимся бастио­ном сопротивления оставался союз рабочих пекарен Москвы, в которой были сильны анархо-синдикалистские настроения. На третьем всероссий­ском съезде профсоюзов в начале 1920 г. он представлял до трети всех чле­нов союза пекарей; его представители выдвинули идею создания синдика­листской Всеобщей конфедерации труда. Но эта инициатива была незамед­лительно задавлена. После того, как московские пекари начали летом 1920 г. забастовку, требуя увеличения рациона хлеба, их союз был распу­щен, а ведущие активисты - арестованы.

Э.Гольдман, много лет отдавшую участию в рабочем движении, пора­зило отличие профсоюзов в большевистском государстве от тех, которые она привыкла видеть в других странах мира: «...Профсоюзы превратились в простые подразделения государственной машины, которая полностью контролировала их тактику и действия и руководила ими. Рядовой член вообще не может высказаться в отношении деятельности своего профсою­за; регулярные профсоюзные собрания в западноевропейском смысле от­сутствуют, за исключением тех, которые полностью управляются и прово­дятся большевистской фракцией в каждом профсоюзе» [108] .

В действительности профсоюзы в большевистской России предназна­чены были не для защиты интересов и требований наемных работников, а для организации использования их труда. «Поголовная мобилизация всего трудоспособного населения Советской властью, при участии профессио­нальных союзов, для выполнения известных общественных работ, должна быть применяема несравненно шире и систематичнее...», - указывалось в программе партии [109] . В условиях «военного коммунизма» через них осу­ществлялись специальные мобилизации рабочих на фронты и работы, на­боры в продотряды и ЧК, а также меры по ужесточению контроля адми­нистрации над режимом и ходом труда (они организовывали на предпри­ятиях «рабочие товарищеские суды», которые наказывали тех, кто работал недостаточно «дисциплинированно»).

Убийственными оказались государственные объятия и для другой массовой общественной организации - кооперативов. На 1 января 1917 г. в России имелось 63 тыс. кооперативов всех видов, которые объединяли 24 миллиона человек. Наиболее распространено было кооперативное дви­жение в деревне. С учетом 31 тысячи сельских потребительских обществ с 7,5 миллионами членов, вся кооперация, которая обслуживала сельское население, включала 57 тысяч кооперативов с 19 миллионами членов. Сельская кооперация обслуживала 94 миллиона человек - почти 83% сельских жителей. Имелась и рабочая потребкооперация. На 35 тысяч по­требительских кооперативных обществ с 11,5 миллионами членов прихо­дилось 35% товарооборота страны [110] . Конечно, кооперативы преследовали прежде всего коммерческие, а не социально-революционные цели, но не­редко оказывались уже налаженными общественными структурами, кото­рые можно было перестроить на нужды прямого продуктообмена между городом и деревней. Именно за это нередко выступали и крестьяне. Одна­ко большевистское руководство не устраивала структура, которую оно не контролировало. В апреле 1918 г. правительство согласилось привлечь кооперацию к закупкам продуктов и их распределению среди населения, но затем огосударствило ее. Согласно декрету Совнаркома о «потреби­тельских коммунах» (март 1919 г.), все жители должны были быть факти­чески приписаны к местному объединенному потребительскому обществу, контролируемому властями. Декрет Совнаркома от 27 января 1920 г. пре­вратил потребкооперативы в простой распределительный аппарат Наркома­та продовольствия. Инициатива «снизу» преследовалась. В ноябре 1920 г. власти арестовали руководителей Союза кооперативов. Тщетно пытался старейший революционер и ученый Петр Кропоткин, сам принимавший активное участие в кооперативном движении, обратить внимание Ленина на необходимость и целесообразность развития кооперации. Председатель Совнаркома только удивлялся: «Вот, живет в стране, которая кипит рево­люцией..., и ничего другого не может придумать, как говорить о коопера­тивном движении» [111] .

Гражданская война послужила для большевиков оправданием для строительства гигантского репрессивного механизма. Пытаясь разоружить население и одновременно постепенно распуская или растворяя отряды Красной гвардии, власть организовала новую, Красную армию, не имеющую ничего общего с признанными ее еще осенью 1917 г. принципами солдат­ского самоуправления и выборности командиров. Первоначально эти по­ложения еще частично соблюдались. В начале 1918 г. армия формирова­лась еще на добровольной основе и с избираемыми командирами. Но уже в марте 1918 г. Ленин потребовал ввести обязательную воинскую повин­ность, ввести в армии необходимую дисциплину и беспрекословное под­чинение начальникам, а также широко привлекать в нее прежних генера­лов и офицеров. 29 мая ВЦИК объявил об обязательном наборе в армию. В июле 5-й Всероссийский съезд Советов принял постановление «О строи­тельстве Красной армии», ввел обязательную воинскую повинность, от­менил выборность командиров и ввел строжайшее подчинение подчинен­ных военнослужащих распоряжениям военного начальства.

Такая армия уже мало чем отличалась от вооруженных сил обычного государства. Дисциплина в ней поддерживалась методом репрессий: рас­стрелов дезертиров и наказаний провинившихся. Оправданием и на сей раз служили потребности войны. «Жесткие методы... для этой эпохи парти­занщины, недисциплинированности и кустарнической самовлюбленности были прежде всего и наиболее всего целесообразны и необходимы. Угово­ром ничего нельзя было сделать, да и времени для этого не было», - пояс­нял видный партийный и военный деятель С.И.Гусев [112] . Во главе Реввоен­совета, руководившего армией, был поставлен Троцкий. Хваля его методы, Ленин в январе 1920 г. заявил: «Если мы Деникина и Колчака победили, то тем, что дисциплина была выше всех капиталистических стран мира. Тов. Троцкий вводил смертную казнь, мы будем одобрять. Он вводил ее путем сознательной организации и агитации коммунистов» [113] [114] .

Большинство командных постов в армии заняли бывшие генералы и офицеры царской армии. 29 июля 1918 г. Совнарком принял декрет об обя­зательном призыве на службу в Красную армию бывших офицеров, чинов­ников, врачей. Всего до конца гражданской войны были призваны 49 тыс. офицеров и генералов. В 1918 г. бывшие царские командиры составляли 75% командного состава Красной армии (в 1920 г. эта доля сократилась до 42% за счет выдвижения новых кадров). Лишь небольшая их часть ис­кренне приняла революцию и даже активно участвовала в ней. Большин­ство сохранило старые, или, как тогда говорили, «старорежимные» нравы: презрение к рядовым, аристократический кастовый дух. Оно требовало от солдат повиновения, строжайшего соблюдения уставного порядка и уни­зительного почитания, часто не считая их за людей. Советский военачаль­ник Г.К.Жуков, служивший в годы Гражданской войны в Красной армии, осторожно свидетельствует: «Одного у них не хватало - это умелого под­хода к бойцам. Держались они как-то особняком, не находили общего язы­ка с красноармейской массой...» [115] . В действительности, принудительно мобилизованные солдаты часто ненавидели этих командиров, издеватель­ства которых были им памятны еще с царских времен.

Для контроля над действиями военных командиров и ведения идеоло­гической работы в армии большевистское государство ввело институт по­литических комиссаров. Но вскоре и они, и новые командиры уже мало чем отличались от бывших офицеров. Советский военачальник Л.Г.Пет- ровский, вспоминая об учебе в военном училище и службе в этот период, констатировал, что они «стали членами новой офицерской касты, и ника­кая агитация, никакие красивые слова о необходимости связи с массами ни к чему бы ни привели. Условия быта сильнее добрых пожеланий» [116] . 31 ок­тября 1920 Троцкий обратился к Реввоенсоветам фронтов и армий с прика­зом «Больше равенства!», в котором упоминал о командирах, одевающихся с крайним щегольством, тогда как бойцы ходят полуголыми, о попойках с участием командиров и политкомиссаров, об использовании служебных автомобилей для увеселительных поездок, устраиваемых на глазах у уста­лых солдат. Он признавал, что такие факты «неизбежно оскорбляют чув­ства равенства и товарищества в красноармейцах», но оговаривался, что не ставит себе «невыполнимой задачи немедленного устранения всех и вся­ких преимуществ в армии» [117] .

С другой стороны, власти постепенно устраняли сравнительно неза­висимых, выдвинувшихся снизу военных командиров под флагом борьбы с «партизанщиной» и «бонапартизмом». При странных, до сих пор невы­ясненных обстоятельствах погибли командир Двинского полка в Москве, анархист Грачев (его полк сыграл важнейшую роль в победе Октябрьской революции в Москве), командиры дивизий: левый эсер В.И.Киквидзе (январь 1919 г.), Н.А.Щорс (август 1919 г.), В.И.Чапаев (октябрь 1919 г.), бывший анархист Н.А.Каландаришвили (начало 1922г.)... Отряд, сфор­мированный бывшим одесским налетчиком Мишкой Япончиком, пере­шедшим на сторону революции, был обманным образом разоружен, а сам он - убит. В 1921 г. был отдан под суд и казнен видный красный воена­чальник Ф.А.Миронов...

Важнейшей репрессивной силой, на которую опирался новый режим, стала политическая полиция - система Чрезвычайных комиссий (ЧК). Еще до прихода большевиков к власти Ленин неоднократно подчеркивал необ­ходимость государственного террора со стороны будущей «диктатуры пролетариата» - наподобие якобинского террора в эпоху Великой Фран­цузской революции. Уже 7 декабря 1917 постановлением Совнаркома была

образована Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контррево­люцией и саботажем (ВЧК), а затем созданы и ее местные органы. Перво­начально предполагалось, что репрессии и деятельность этой «революци­онной» политической полиции будут направлены против оказывающих сопротивление представителей старых элит. Но круг объектов террора быстро расширялся. В условиях германо-австрийского наступления 21 фев­раля 1918 г. Совнарком принял декрет «Социалистическое Отечество в опас­ности!», который санкционировал применение чрезвычайных мер (вплоть до расстрела на месте) в отношение тех, кто будет сочтен вражескими аген­тами, спекулянтами, саботажниками, грабителями, бродягами и т.д. Левые эсеры протестовали против «расстрельных мер», но когда большевистское большинство в Совнаркоме проигнорировало их протесты, они попросту смирились. В условиях гражданской войны ЧК превратились в орган пол­номасштабного государственного террора. В августе 1918 г. ВЧК стала именоваться Всероссийской чрезвычайной комиссией по борьбе с контр­революцией, спекуляцией и преступлениями по должности, а в сентябре правительство подтвердило ее право карать лиц, обвиненных в причаст­ности к заговорам, мятежам и подпольным организациям. По существу, отмечал видный левый эсер И.Штейнберг, слова «К стенке!» грозили «за все без разбора: неуплату налога на имущество, натурального нало­га и чрезвычайных налогов, уход из армии, уклонение от воинской служ­бы, непоставки лошадей и зерна, уличные грабежи и государственную измену, обман и мошенничество, служебные нарушения и мелкую спеку­ляцию, искусно сплетенные контрреволюционные интриги и легкомыс­ленное «оскорбление величества»». Расстрелы стали «тоном повседнев­ной жизни»; «расправе с беззащитными, превращению людей в вещь, самому животному в человеке были открыты все шлюзы» [118] . Нормой стал принцип взятия заложников: за преступления одних должны были без разбора отвечать другие, виновные лишь в том, что они были нелояльны по отношению к большевистской власти или происходили из «непроле­тарской» среды.

Основную массу жертв «чрезвычаек» составляли не представители старых элит, а самые простые люди. Нередко их расстреливали подряд, целыми группами. Немецкий офицер Ф.Клейнов вспоминал о коллектив­ной расправе «красных» над узниками тюрьмы в Киеве в 1919г., перед занятием города войсками Деникина. Каждую ночь кого-нибудь из узни­ков уводили на «допрос», с которого тот уже не возвращался. Перед ос­тавлением города все 250 оставшихся "арестованных прошли отбор. «Ко­миссия работала по алфавитному списку... и вся процедура длилась около 10 мучительных часов...». Около ста человек получили в карточках от­метку «С» и были отпущены на свободу. Тридцати (включая немецких

заключенных) поставили отметку «М» - их, как заложников, отправили в Москву. Остальные получили литеру «Р» и были расстреляны в ту же ночь. «Их вызывали по 7 человек, они должны были раздеться, лечь лицом на землю, и каждый получил в затылок револьверную пулю». Никто в тюрьме не знал, какой приговор вынесен каждому, и все заключенные пе­режили ночь неописуемого ужаса [119] .

Иногда расправы над противниками приобретали истерический ха­рактер. После убийства членом партии эсеров руководителя Петроград­ской ЧК М.С.Урицкого и покушения на Ленина в августе 1918 г. газеты правящей партии призывали к «ненависти и мести», а ВЦИК провозгласил 2 сентября «массовый красный террор». В те дни по всей стране прокати­лись массовые расстрелы заложников: только по официальным данным, в Петрограде казнили 512 человек, в Нижнем Новгороде - 46 человек, десят­ки в других городах, включая самые небольшие населенные пункты [120] .

«Чрезвычайки» внушали всеобщий ужас. Даже печатный орган боль­шевистской партии газета «Правда» писала в октябре 1918 г. о тенденции подменять лозунг «Вся власть Советам» другим: «Вся власть ЧК». Поли­тическая полиция «красных» (как, впрочем, и «белых») обыскивала, кон­фисковывала, арестовывала, вела следствия, выносила приговоры и при­водила их в исполнение. «ЧК сегодня - уже не государство в государстве, а государство над государством, - свидетельствовала Э.Гольдман.
- Вся Россия, вплоть до самых отдаленных деревень, покрыта сетью ЧК. Любое отделение разветвленной бюрократической системы имеет свои чрезвы­чайные комиссии, всевластно распоряжающееся жизнью и смертью рус­ского народа... ЧК - это шпион, полицейский, судья, тюремщик и палач в одном лице... Она почти всегда действует по ночам. Внезапно вспыхи­вающий поток света в каком-либо районе, шум мчащихся с безумной ско­ростью машин ЧК - это сигналы, предназначенные ввергнуть население в тревогу и внушить ему ужас. Кто те несчастные, кого арестовали этой но­чью? Кто окажется следующим?..» [121] .

Подобно «белым», большевистская власть проводила в действитель­ности политику имперского шовинизма. Хотя принятая в июле 1918 г. кон­ституция провозглашала Россию федерацией, в реальности большевики последовательно восстанавливали централистское государство. ««Феде­ративная»... Советская Республика, - замечал в 1919 г. видный максималист Г.А.Нестроев, - в действительности является самой настоящей унитарной республикой, как бы ни прикрывалась она рядом ярлыков украинских, латышских, литовских, бессарабских, отличающейся самым крайним цен­трализмом, отрицающей автономию областей и принципы демократизма, подавляющей всякую инициативу и самодеятельность» [122] . В течение 1918 - начала 1919 гг. были ликвидированы Совнаркомы не только губерний, но и целых регионов (областей): Московского, Сибирского, Западного, Уральского, Северного. Стремление регионов к большей самостоятельно­сти вызывало открытое раздражение в Центре. «Областные учреждения, - говорилось в одном из постановлений правительства РСФСР осенью 1918 г., - до сих пор еще продолжают издавать свои законы и декреты, нередко противоречащие декретам центральной власти, внося хаос и пу­таницу в общую законодательную работу советской республики. Создает­ся на местах и в областях ряд преград и запретов, мешающих работе цен­тра по вывозу продовольствия <...> Издается на местах и в областях ряд постановлений, тормозящих работу центра по распоряжению имуществом республики: таможней, заводами, запасами всякого рода» [123] . А нарком по делам национальностей И.В.Сталин открыто расценил «создание местных и областных суверенных органов власти параллельно с властью централь­ной» как «развал всякой власти и возвращение вспять к капитализму». Он заявил о необходимости «оставить в руках центральной власти все важ­ные для всей страны функции, предоставить областным органам главным образом административно-политические и культурные функции чисто областного характера» [124] .

Местные власти стали назначаться из центра, непокорные региональ­ные органы распускались (так, в марте 1920 г. ЦК Российской компартии распустил ЦК Украинской компартии, в котором большинстве имела оппо­зиционная группа «децистов»). Отношение к «провинции» у московских властей было чисто колониальным. «Сибирь для Советской России важна как резервуар, из которого можно черпать не только продовольствие и сы­рье, но и людской материал», - подчеркивал, например, в июле 1920 г. пред­седатель Сибревкома И.Н.Смирнов [125] .

Мотив централизации, усмирения местного «сепаратизма», беспреко­словного подчинения любой местной инициативы решениям центра по­стоянно выдвигался большевистским руководством, о чем бы ни шла речь: о требованиях работников отдельных предприятий, об интересах жителей той или иной территории или об общинных крестьянских выступлениях. Характерно, что официальная большевистская газета «Советская Сибирь» в 1921 г. обвиняла сибирских повстанцев именно в органической ненависти к централизованному советскому государственному аппарату и его пред­ставителям, проводящим волю центра [126] .

Большевики объявляли себя интернационалистской партией, что, од­нако, не мешало им использовать и даже раздувать межнациональную вражду, когда им было это выгодно. Они широко применяли так называе­мые отряды «интернационалистов» (военные и карательные части, сфор­мированные из латышей, китайцев, венгров, немцев, поляков, австрийцев, чехов и т.д.) для подавления восстаний и протестов населения, говорящего на другом языке или живущего в другой местности. Начало этой практике было положено еще в феврале 1918 г., когда на подавление выступления мусульманских сепаратистов в Коканде были брошены части, сформиро­ванные из армян. В «Открытом письме» большевистскому ЦК Мария Спи­ридонова упоминала о том, что в ходе правительственных репрессий имела место и националистическая мотивация. В Пензенской губернии, по ее сло­вам, «левые социалисты-революционеры разговаривали с десятками этих, поровших крестьян, «интернационалистов» (преимущественно, из немец­ких военнопленных, - В.Д.). С каким презрением говорили они о глупости русского мужика и о том, что ему нужна палка; и какой дикий шовинизм вызвали эти отряды «интернационалистов» в деревнях - передать трудно», - писала она [127] .

Большевистская власть действовала в духе древней имперской ло­гики «Разделяй и властвуй». На Северном Кавказе она поддерживала горское население в конфликтах с казаками за землю, в 1919 г., в ходе борьбы с Деникиным, вступила в союз с исламистами, основавшими Се­веро-Кавказский эмират, а в 1920 г. разгромила их. На Дону проводи­лась политика «расказачиванья», причем казаки воспринимались как враждебный центру народ. На Волге после первоначального противо­стояния с татарскими и башкирским националистами, которые пытались в 1918 г. создать «Итильско-Уральские Штаты», большевики в начале 1919 г. договорились с националистическими лидерами Башкирии о соз­дании «автономной Советской республики» и включении их в структуры власти этой автономии. Лидер движения А.Валидов занял пост главы правительства, но уже в начале 1920 г. был изгнан вместе со своими сто­ронниками. В 1919 г. «красные» заключили союз с одной из фракций ка­захского националистического объединения «Алаш-орда». На Бакинском конгрессе народов Востока 1920 г. большевики призвали «народы Восто­ка» и арабских националистов подняться на «священную войну» против Англии, ибо этот «последний оставшийся в Европе могучий империали­стический хищник» распростер «над восточными мусульманскими стра­нами свои черные крылья» [128] .

В других же ситуациях, напротив, давался простор русскому на­ционализму, направленному против «инородцев». Так, чекисты, отправ­ленные в 1920 г. в Поволжье, высмеивали, как признак дикости, «урод­ливые костюмы» жителей мордовского села Краишевка, которые «до сих пор не сменили «современными - русскими костюмами». Зимой- весной 1921 г. на подавление волнений в Башкирии были брошены ка­рательные отряды, состоявшие преимущественно из русских «колониза­торских элементов». Как явствует из доклада наркома по военным делам Башкирии М.Л.Муртазина, командиры этих отрядов Руденко и Поленов действовали под лозунгом «Смерть башкирам!». Ими «были расстреляны сотни и тысячи башкир без всякого повода и причины, без предваритель­ного следствия и суда» [129] . В Средней Азии большевики русского проис­хождения стремились оттеснить от власти представителей местного на­селения. «Великорусский воинственный шовинизм и обороняющийся на­ционализм порабощенных масс колонии, проникнутый недоверием к рус­ским вообще, - основная характерная черта туркестанской действитель­ности», - замечал представитель Наркомата по делам национальностей Г.И.Бройдо [130] .

Наконец, в период войны с Польшей в 1920 г. большевистское руко­водство открыто провозгласило курс на союз с русским национализмом. Новые, несвойственные для интернационалистского и классового языка тогдашнего большевизма ноты появились 18 мая 1920 г. в статье главного редактора «Известий» Ю.Стеклова: «Народ, на который нападают, начи­нает защищаться. Когда посягают на его святая святых, он начинает чув­ствовать, что в нем просыпается национальное сознание... Даже у черно­сотенца дрогнет преступная рука, когда ему придется направить ее про­тив своей страны» [131] .

 

10. Таким образом, если проанализировать политику большевистского правительства по всем основным направлениям (экономика, обществен­ное устройство, система принятия решений, отношение к социальным движениям, организация репрессивного аппарата, централизм), то легко обнаружить решительный разрыв с существом и содержанием социаль­но-революционных лозунгов и чаяний масс, совершавших революцию в 1917 г. Разрушение революционных завоеваний под флагом их защиты не могло не вызывать ожесточенного сопротивления «снизу» - иногда смут­ного и неосознанного, иногда же - доходившего до попыток продолжать социально-революционный процесс, остановленный новой «красной» партией порядка.В поисках «меньшего зла»: народные

---

Дата добавления: 2019-07-15; просмотров: 241; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!