Коррекция категорических высказываний»
Эта техника основана на том, что общий психологический механизм, названный в СПП «требования», проявляется в рече‑мыслительном поведении пациента специфическими типовыми речевыми конструктами, которые легко распознаются и могут быть условно разделены как по содержанию «требования», так и по лингвистической структуре. Эти конструкты были подробно изучены, описаны и классифицированы А. Эллисом в рационально‑эмоциональной поведенческой психотерапии (РЭПТ) под названием «иррациональные установки». В СПП основным признаком категорических высказываний считается ситуация, при которой внутренние закономерности, действующие между означающими (языковые и культуральные), приводят «картину» в значимое противоречие со «схемой» со всеми вытекающими негативными последствиями. При этом возникающие в «картине» рече‑мыслительные абберации по лингвистической структуре можно разделить на «категорические оценки» и «долженствования»:
1. «Категорические оценки»:
1) означают события, явления или людей крайне негативными, абсолютистскими, преувеличенными категориями («моя жизнь разрушена», «это просто ужасно», «все происшедшее – настоящая катастрофа», «моя жизнь превратилась в ад», «меня окружают одни идиоты»), лингвистическими признаками этого типа суждений являются слова‑оценки: «ужасно», «катастрофа», «беда» «страшно»;
2) означают личность пациента, его отдельные качества, поступки, внутреннее состояние либо потенциальные возможности в сугубо отрицательном, категорическом стиле («я ничтожество и никуда не гожусь», «я полный неудачник и совершаю одни ошибки», «я не способен терпеть эту душевную боль», «я не могу так жить»).
|
|
|
Словами‑маркерами являются ругательные и принижающие выражения, обращенные пациентом к себе, и словосочетания: «я не сумею», «я не смогу», «я не выдержу», «я не перенесу».
2. «Долженствования» (то есть собственно «требования» в их чистом виде):
1) могут быть обращены к себе и выражают требование совершенства от себя («я не должен совершать ошибок»);
2) могут быть обращены к окружающим людям и выражают требования идеального поведения от окружающих («все должны быть со мной вежливы и любезны»);
3) могут быть обращены к миру событий и явлений и выражают требование контроля над явлениями и объектами окружающего мира («все должно быть справедливо»).
Слова‑маркеры данного типа суждений: глаголы – «должен», «следует», «надо» и наречия – «справедливо», «хорошо», «правильно».
Для коррекции «категорических высказываний» психотерапевт использует последовательно или отдельно различные типы приемов.
|
|
|
А) В ходе беседы психотерапевт методично указывает пациенту на факт несоответствия его высказываний «истинному положению дел» или «реальности» и предлагает свои, более «реалистичные оценки», уже не содержащие ни «категорических оценок», ни «долженствований», после чего в дискурсивной манере предлагает задуматься о том, правильно ли до сих пор пациент думал о проблемных обстоятельствах.
Б) В случае, если пациент начинает настаивать на верности своих высказываний, психотерапевт прибегает к разной степени директивности «дискуссии», используя логические, эмпирические и образные контраргументы, внутренние противоречия в высказываниях пациента, а также постоянно конфронтируя пациента с негативными последствиями использования им «категорических суждений» и веры в них. По мере появления у пациента критики к собственным высказываниям психотерапевт предлагает сам или просит пациента сформулировать более «адекватную» и «реалистичную» позицию, которой в дальнейших размышлениях стоит руководствоваться. При этом «категорические оценки» заменяются на смягченные, нейтральные, неоднозначные, многогранные оценки, а «долженствования» заменяются на «пожелания, учитывающие реальность» («конечно, хотелось бы, чтобы все меня любили, но, видимо, это невозможно»).
|
|
|
На выявлении и оспаривании иррациональных установок и основаны почти все базовые процедуры РЭПТ. Сам А. Эллис по мере развития РЭПТ выделял от 3 до 12 типов иррациональных убеждений. Оспаривание иррациональных установок в РЭПТ чаще всего проводится с помощью сократического диалога, пациенту же предварительно объясняют так называемую модель А (событие) – В (убеждение) – С (эмоция), согласно которой у человека эмоциональная реакция зависит не от внешних событий, а от мыслей и убеждений по их поводу.
Логическая игра»
Как уже говорилось выше, за всякой «проблемой» пациента стоит фрустрированное желание. При этом данное желание может быть недостижимым, нереализуемым в принципе, однако разнообразные аберрации «картины» способны придать вес подобного рода бессмыслице. Разумеется, «вскрыть» подобную бессмыслицу – значит редуцировать само это желание. Так, например, чрезвычайно распространенное «требование», которое предъявляют многие пациенты, можно свести к следующему тезису: «Я не хочу умирать», причем никогда, ни за что и ни при каких обстоятельствах. Абсурдность этого «требования» очевидна, однако для того, чтобы ее осознал сам пациент, требуется вербализация. Именно этого и добивается психотерапевт, а далее фрустрирует данное «требованием» логическим методом доведения до абсурда. Позицию, которую следует постоянно держать в уме психотерапевту, можно свести к следующей формуле: «Невозможного – не достичь, а неизбежного – не избежать». Полагаясь на этот логический постулат, психотерапевту надлежит добиваться такой вербализации подобного «требования» своего пациента, чтобы «невозможность» стала очевидной для пациента, а «неизбежность» осознавалась им как фактическая данность, не терпящая ни возражений, ни препирательств.
|
|
|
Объяснение – констатация»
Как уже говорилось выше, «объяснение» – есть естественная форма речевого поведения, зарождающаяся в тот момент, когда ребенок начинает осваивать знаки в качестве означающих, но не пропадающая затем, а существенно преобразующаяся. Изначально, по всей видимости, «объяснение» этой функцией – освоение знаков как означающих – и ограничивается. Ребенку необходимо привести свою «картину» в активное, функциональное состояние, он толкует одни слова посредством других, получает новые, выводит некие закономерности, не вполне осознавая, где реальность, а где вымысел, где игра слов, а где игра словами. С этой целью он увязывает элементы своей «картины» любыми доступными ему связями, «сплетает» их в аберрации, что в совокупности и представляет собой специфическое детское мышление. Система будет «работать» только в том случае, если все ее элементы увязаны в единое целое, именно поэтому таким значительным выступает феномен «потребности» ребенка «в обосновании во что бы то ни стало», выделенный Ж. Пиаже[426]822.
Однако, если с ребенком, кажется, все понятно, то со взрослым человеком все значительно сложнее. Очевидно, что и здесь феномен «объяснения» служит естественной и необходимой цели – поддержанию единства психического[427]823. Но что делает взрослый человек: просто ли и относительно случайно связывает факты посредством аберраций означающих или же устанавливает действительную истину? Кажется, что следует склониться ко второму мнению, однако современная философия, по всей видимости, тяготеет к первому824. Если, по выражению У. Джеймса, «чистый опыт» можно хотя бы описать (то есть представить)[428]825, то возникает вопрос: насколько эта прибавка (а это именно прибавка к «чистому опыту») достоверна? Сам факт возможности этого вопроса делает заведомо безнадежным вопрос о достоверности ассоциации в аберрациях этих «прибавок», затевающих здесь, ко всему прочему, еще и «свою игру». В результате Д.А. Ланин заключает: «То, что мы считаем использованием языка, при ближайшем рассмотрении оказывается только весьма древней и сложно структурированной иллюзией»[429]826.
Эта «иллюзия» – не простая неловкость языка, которой бы можно было с легкостью пренебречь; она приводит к несостоятельности языка в качестве средства содержательной коммуникации, что позволяет Ж. Делезу сказать: «Основание лжи вписано в сам язык», а потому главное правило: «Не особенно объясняться, что означает прежде всего не слишком объясняться с другим»827. То есть не только результаты апперцепции индивидуально отличны, поскольку происходят, если так можно выразиться, на разных «фонах» (на фоне различных индивидуальных континуумов поведения), но и используемые одним человеком слова не ясны другому. Слова только кажутся слышащему (читающему) их понятными, хотя на самом деле он понимает не эти, но собственные, идентичные по звучанию означающие, которые обретают себя через специфическое (индивидуализированное) толкование в его «картине». Каким бы парадоксальным ни был этот вывод, повседневная практика психотерапевтической работы доказывает это со всей очевидностью, поскольку «пациент» слышит совсем не то, что «говорит» ему психотерапевт. В противном случае можно было бы избежать всех тех ухищрений, которые представлены, например, в этом «Руководстве», да и сами бы пациенты излечивались после одной консультации.
Впрочем, следует вернуться к «объяснению» как фактической форме мышления. Бессмысленный спор сторонников «описания» со сторонниками «понимания» в философии (этот спор, в сущности, философию и составляет) представляется более чем пустым разговором, поскольку первые, делая свои «описания», опираются на «понимание», а вторые «описывают» свое «понимание», которое на поверку оказывается не знанием некой безусловной истины , но просто таким «описанием» или, лучше сказать, «объяснением» действительности. То, что Р. Рорти выносит этой гносеологической вакханалии приговор, – вполне естественно. Однако ожидаемая им в будущем «наставительная философия»[430]828ничего не меняет в принципе, мы все равно имеем дело с «объяснениями». С этого началась «сознательная» жизнь каждого разумного человека, этим она и продолжается, даже если он «философ». Человеку никуда не деться от «объяснений», они составляют плоть и кровь его мышления, система («картина») поддерживается на плаву новыми аберрациями своих элементов, но это дело системы, и пока человек отождествляет себя с этой игрой, он заложник этой игры.
Если бы удалось как‑то зафиксировать все, о чем думает человек, то мы бы имели совокупность «прогнозов» и «требований», обеспеченных «объяснениями». При этом, если устранить «прогнозы» и «требования», то за ненужностью ретируются и «объяснения», однако, покамест последние наличествуют, избавиться от «прогнозов» и «требований» весьма и весьма затруднительно. Поэтому речь должна идти не о «конфликте интерпретаций»829, но об абсурдности самого факта интерпретации[431]830. Когда Г. Райл пишет, что «теоретизирование является одной из практик наряду с другими и само по себе может быть осуществлено разумно или глупо»831, он, с одной стороны, сводит «теоретизирование» к «объяснению», что само по себе примечательно, поскольку срывает нездоровый налет восторга с «научного знания»[432]832; однако, с другой стороны, он устанавливает критерий («разумно или глупо»), который с позиции здравого смысла, конечно, хорош, он требует от пациента «разумных» «объяснений» (суждений, мыслей и т. п.), но не нужно лицемерить – к истине это не имеет никакого отношения. Тем, кто «охотится» за эффектом, а таковы представители всех, без исключения, психотерапевтических школ, данный критерий не нужен. Плацебо – обман, а практик доволен результатом, при том что пациент его мыслит в этом случае «глупо», а врач объясняет «разумно».
Критерий, который избрала для себя КМ СПП, – субъективное качество жизни человека. Какие будут использованы «объяснения» для того, чтобы избавиться от «объяснений», не имеет принципиального значения, поскольку у них одна участь – редукция. Однако же до тех пор пока существуют «объяснения», субъективное качество жизни человека не будет вполне удовлетворительным, и этому он также найдет «объяснение». Единственная возможность состоит в том, чтобы подорвать авторитет «объяснения» и заменить его простейшим аналогом – «констатацией». Где констатируется «факт», там на авансцену выходит результат апперцептивного поведения, а далее работа идет уже конкретно с этой апперцепцией, причем возникающие по ходу этой работы «объяснения» редуцируются тем же самым образом.
А. Психический механизм
Если не мистифицировать процесс мышления, то нет никаких сомнений в правильности следующего тезиса И.П. Павлова: «Вероятно, – пишет он, – лобные доли и есть орган этого прибавочного чисто человеческого мышления, для которого, однако, общие законы высшей нервной деятельности должны, нужно думать, оставаться одни и те же»833. Однако, как показал Л.С. Выготский, рассматривая этот вопрос с точки зрения культурно‑исторической теории, необходимо сделать важное уточнение: «Каждая психическая функция в свое время переходит за пределы органической системы активности, свойственной ей, и начинает свое культурное развитие в пределах совершенно иной системы активности»834. Иными словами, хотя мышление и функционирует по тем же законам, которые установлены в психике, но содержание мышления (речевое поведение) разворачивается в принципиально иной плоскости (то есть в «картине», где знаки понимаются как означающие), что, собственно говоря, и производит ощущение отличности мышления от любого другого психического процесса, хотя сугубо «технически» это отличие не существенно: те же динамические стереотипы, те же элементарные эмоции и та же работа, служащая той же цели – тенденции выживания (последняя, однако, здесь серьезно «разрослась»).
Как уже говорилось, проблемой являются не «объяснения» сами по себе, но их фиксирующая и усиливающая роль в отношениях «прогнозов» и «требований». Начинающиеся со слов «потому что», они способны оправдать любое «требование» и любой «прогноз». Неслучайно Ф. Пёрлз не скрывал своего раздражения, когда встречался с «объяснениями»:[433] «Почему и потомучто – неприличные слова в гештальттерапии. […] Почему создает лишь бесконечную цепочку исследований причин причин причин причин причин»835. Впрочем, раздражаться просто не имеет смысла, ведь существование «объяснения» объяснимо. «Картина» создается как «дублер» действительности, но если действительность – это естественная целостность, то «картина» искусственна, взаимосвязи элементов в ней могут быть только «созданы» и они суть «объяснения». Здесь та же разница, что между природной скалой и стеной из кирпича – для последней нужен цемент, с этим ничего не поделать.
Необходимо точно понять роль «объяснений» («картина») в поведении человека. Казалось бы, они его определяют, однако на поверку оказывается, что «объяснения» лишь «визируют» уже осуществленную конфигурацию элементов «схемы».[434] С другой стороны, никакое действие без этой «визы» (хотя бы и в свернутой форме) невозможно,[435] исключая разве те случаи, о которых психиатру не нужно специально рассказывать. Вместе с тем если «объяснение» уже создано, то возможность соответствующего действия или утрачивается (если «объяснение» касается того, почему чего‑то сделать невозможно), или, напротив, появляется (если «объясняется», почему что‑то сделать можно), даже если в реальности подобная возможность отсутствует. В этом смысле роль «картины» (и содержащихся в ней «объяснений») в детерминации поведения значительно весомее, нежели предполагаемое изначально одно лишь «визирование» «объяснением» («картина») действия «схемы».
Далее следует уточнить следующий момент: «разумность» «объяснения» не является серьезным аргументом в пользу достоверности последнего. Это понятно из механизма происхождения «объяснений», однако это обстоятельство далеко не всегда очевидно.[436] Здесь складывается впечатление, что все зависит от имеющейся в распоряжении индивида информации, но по всей видимости, это только отчасти действительно так. Вполне вероятно, что есть такая «информация», которая не может стать достоянием никакого индивида, имеющего данное устройство воспринимающего аппарата.[437] Однако если нечто, что никак нельзя воспринять (ни фактическим, ни «вооруженным» глазом), и существует, то об этом нельзя ни судить, ни объяснять это. Всякие попытки такого рода836 абсурдны.
Установление «причинно‑следственных связей» есть интеллектуальная операция, а потому к процессу познания она имеет весьма относительное отношение. Выявленные таким образом закономерности призваны реконструировать реальность, но не познать ее. Абстрактно понятно, что все определяет все. Но человек имеет склонность выделять «главную причину», тогда как ее первенство – только кажущее, поскольку возможность этой «главной причины», в свою очередь, обеспечивается какой‑нибудь незначительной мелочью, как правило выпадающей из поля зрения, однако вне этой «мелочи» не было бы и «главной причины». Более того, «осознанная причина» – это «причина официальная», а, как говорил Л.С. Выготский, «нам может показаться, что мы что‑нибудь делаем по известной причине, а на самом деле причина будет другой»837. Л. Витгенштейн, в свою очередь, так же весьма скептически относился к возможности указания на действительную «причину» того или иного явления. Он полагал, что то, что мы считаем «причиной», – это или способ, при помощи которого была достигнута данная цель («Вы представляете причину, – писал Л. Витгенштейн, – как будто это дорога, по которой вы шли»)838, или просто указание на «повод» или на «мотив» нашего действия[438]839.
Наконец, заслуживает внимания и следующий пункт. «Объяснения» могут быть восприняты индивидом уже в готовом виде, а могут создаваться им самостоятельно. Если все «объясняют» какую‑то вещь каким‑то образом, то очевидно, что один из всех «объясняет» ее так же. Однако если кто‑то один «объясняет» нечто так‑то, то это не мешает другому «объяснять» это иначе. Все это создает возможность спора, однако такой спор есть не что иное, как пикирование индивидуальными «объяснениями» на базе общих «объяснений». Введение какой‑то новой информации в «картину» оппонента может прекратить (исчерпать) спор, но общие «объяснения» не становятся от этого более существенными. В результате изменится поведение того, кто получил новую информацию, однако поведение это, как и прежде, будет обеспечиваться все теми же общими «объяснениями», которые, разумеется, могут быть ошибочными.
Данное положение весьма и весьма важно, поскольку человечество существует в пространстве мифов, которые созданы такого рода объяснениями; сомневаться в них затруднительно хотя бы по причине их постоянной репродукции, как в художественных формах, так и посредством фантазии (как собственной, так и чужой), которая способна выдавать желаемое за действительное. Все это приводит к представленному выше «девиантному» дезадаптивному механизму: в «картине» образуются цели, которые не могут быть достигнуты. Эти мифы о «бесконечной любви», «счастливых семьях», «исключительной преданности», «верности данному слову», «свободе», «просветлении» и т. д. и т. п. направляют поведение человека, однако, поскольку никто никогда не достигал подобных результатов, пути этими «объяснениями» же и ограничиваются (часть из них начинается со слов «не получилось, потому что…», другая – «получится, если…»). До тех пор пока этот – «девиантный» – дезадаптивный механизм не будет сведен на нет, надеяться на прекращение беспочвенных и пагубных по итогу «объяснений» не приходится.
Все сказанное выше позволяет резюмировать роль «объяснений» в поведении человека. Согласно КМ СПП, целенаправленное поведение человека определяется тенденцией выживания, преломленной в континууме поведения, то есть в содержательной среде. Как же определяется этот «путь» к цели? «Тенденция выживания» сама по себе есть цель (цель «выживания» в самых различных содержательных аспектах); эта цель, однако, есть и условие, обнаруживающее себя в совокупности других условий. Проводимая работа представляет собой выбор пути к достижению цели при данных условиях[439]840. Впрочем, надо заметить, что этот «выбор» – факт скорее риторический, нежели реальный. Однако именно наличие «объяснений» и создает иллюзию «выбора», поскольку условия, в которых осуществляется, по крайней мере, «сознательная» (то есть в аберрациях «картины») часть выбора, и есть «объяснения».
«Объяснение» служит двум возможным целям: «почему что‑то следует делать» (а также, «почему что‑то можно делать») и «почему чего‑то не следует делать» (а также, «почему что‑то нельзя делать»).[440] Таким образом, «объяснения» создают набор «за» и «против». Однако было бы ошибкой думать, что далее происходит суммация «объяснений» «за» и суммация «объяснений» «против», а дальше из одной суммы вычитается другая. Это не так, поскольку сами «объяснения» ничего не стоят, они лишь представляют и обслуживают соответствующие конфигурации элементов «схемы», поэтому даже самое логичное, самое выверенное и, как кажется, убедительное «объяснение» «за» может быть устранено абсолютно безосновательным «объяснением» «против». Иными словами, «вес» «объяснения» определяется не «объемом», а «материалом» «схемы»; с другой стороны, недостающий «объем» «объяснения» («за» или «против») нетрудно и наверстать, аберрации «картины» вполне способны справиться с этой задачей в случае необходимости.
Когда же необходимые «схеме» (конфигурации ее элементов) «объяснения» (то есть аберрации «картины») созданы, то возникает иллюзия, что выбор человека сознателен, что он сделан в результате осознанного «анализа» обстоятельств, причин, предполагаемых последствий («объяснение» «прогнозов») и с соблюдением необходимых условий («объяснение» «требований»). И тут начинается новая игра: все действующие силы закамуфлированы, то есть переоделись и перевоплотились, разыгрывается своеобразный спектакль, где артисты выступают как герои пьесы. Сцены, акты и действия, будучи плодом воображения драматурга, предстают как реальные, таковыми, впрочем, совсем не являясь. Изменить эту игру можно, но только в рамках этой же игры, чего, разумеется, оказывается недостаточно для достижения психотерапевтического эффекта. Эту игру, впрочем, можно и отменить, вызвав на сцену «автора». Данную функцию и призвана выполнить «констатация».
Суть «констатации» и принципиальное отличие ее от «объяснения» заключается в том, что если вторая – это всегда связи (аберрации) означающих (что создает возможность установления причинно‑следственных связей, рационализации, оценки и т. п.), то первая – это сами конкретные означающие, которым не предоставляется возможности вступить в какие‑либо отношения с другими означающими[441]841. В целом, задача достаточно проста: необходимо назвать все действующие элементы «схемы», редуцировать «невозможное», а также соблюдать точность в означивании; разумеется, все это можно сделать только с участием психотерапевта. При этом данный акт называния («констатация») должен быть «чистым», то есть лишенным каких‑либо аберраций означающих. Далее решение о действии принимается в соответствии с теми «констатациями», которые были установлены. По сути дела, это решение возникает в совершенно новых условиях, где устранены искажающие влияния «объяснений», и, кроме того, здесь не могут быть приняты заведомо абсурдные решения.
Дата добавления: 2019-07-15; просмотров: 192; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!