Состав раннесредневековой семьи
В собственно демографическом плане уяснение характера семейной организации важно с нескольких точек зрения. Во-первых, оно необходимо для оценки численности населения и его изменения. Как известно, средневековые источники если и содержат информацию по этому вопросу, то лишь в виде данных о числе «очагов», «домов», «родов», «держаний» в той или иной местности. Любой перевод таких данных в цифры населения возможен при условии, что предварительно будет выяснен численный состав подобных образований. Естественно, это требует понять структуру домохозяйственных ячеек и их соотношение с семьей и другими родственными группами.
Во-вторых, специфика семейной организации существенна для понимания демографического поведения. Выше уже отмечалась связь моделей брака и семьи. Эта связь—естественное следствие взаимозависимости типа брака и структуры семейной ячейки, складывавшейся на его базе. Сходным образом тип супружеских ячеек был взаимосвязан со спецификой отношений внутри них и всей системой социально-психологических установок в семейной сфере. Поэтому структура семьи так или иначе соотносилась с восприятием ее членами детства, старости, ролевых различий между полами; соответственно она сказывалась на подходах к ребенку, женщине, старикам, больным и на самосохранительном поведении. Неудивительно, что проблемы семьи, интересующие, вообще говоря, историков самых разных специальностей, привлекают большое внимание исследователей-демографов.
|
|
|
Что касается специально семьи в каролингское время, то она в последние 10—15 лет была предметом оживленных дискуссий, в которых участвовали медиевисты разных школ.[74] Хотя обсуждались самые различные темы, острее всего дебатировался вопрос о соотношении двух типов семьи: «большой» и малой. Традиция в изучении этой проблемы уходит в прошлое столетие, когда в переходе от патриархальной семьи (из нескольких поколений) к малой (включавшей, кроме родителей, только их неженатых детей) видели одно из важнейших отражений процесса классообразования. Тогда же сформировалось традиционное для историков-марксистов представление, что одним из исходных пунктов социального развития варварских государств в Западной Европе VI—VIII вв. была земледельческая община, состоявшая из патриархальных больших семей. Новый фактический материал (особенно археологический) и новые методы его анализа побудили исследователей (в том числе и тех, кто разделял раньше эту концепцию) отказаться от нее: ни земледельческую общину, ни патриархальную семью, по мнению подавляющего большинства современных специалистов, в источниках VI—VIII или тем более IX в. обнаружить невозможно.
|
|
|
Уяснение этого вопроса отнюдь, однако, не положило конца спорам о составе семейных ячеек в каролингское время. Ведь рамки семьи определялись не только ее генезисом; не менее (если не более) заметно влияла на них текущая социальная практика. Автор этих строк несколько лет назад предпринял попытку прояснить по материалам каролингских полиптиков состав домохозяйственных ячеек у зависимых крестьян IX в. Вместе с параллельно проведенными исследованиями северофранцузских актов VIII—X вв. такой анализ позволил обнаружить широкое распространение на территории Франции многосемейных объединений, соседствовавших, впрочем, с не менее многочисленными обособленными хозяйствами малых супружеских семей. Представляя новообразования, многоячейные домохозяйства, (объединявшие несколько братьев, или родителей с их женатыми сыновьями, или просто соседей) не имели ничего общего с патриархальными большими семьями. Тем не менее по составу это были подчас весьма крупные образования, включавшие в. некоторых случаях по 20—30 человек (в среднем 8—9 человек).
Пожалуй, еще определеннее против представления об однолинейной эволюции родственных структур каролингского времени в сторону нуклеарной семьи свидетельствует материал по истории знати. В исследованиях, начатых еще Марком Блоком и вновь умножившихся в последние десятилетия, убедительно показаны широта и сложность аристократических родственных ячеек.[75] Неодинаковые ни по названиям, ни по составу, ни по функциям, все они имели то общее, что супружеская пара с детьми была в них лишь одним — и притом не самым главным — составным элементом. Ее обособление — в хозяйственном, военно-политическом или же юридическом плане — не было сколько-нибудь полным (или даже вовсе отсутствовало). Домохозяйства знати включали поэтому, как правило, большие группы людей, не ограничивавшиеся только членами какой-либо супружеской ячейки.
|
|
|
С демографической точки зрения все это представляет интерес прежде всего по той причине, что позволяет уточнить данные о численности и размещении населения в каролингское время. Очевидно, что приведенные оценки численности и концентрации населения на территории Франции следует считать еще более заниженными, чем это можно было предположить. В частности, количество заведомо «оседлых» зависимых крестьян — также как и степень их сосредоточения в ведущих регионах страны — было существенно выше приведенных ранее оценок. Этохарактеризует интенсивность сеньориального развития во Франции IX в., явно недооцениваемую сторонниками феодальной революции XI в. Параллельно это подтверждает наличие благоприятных условий для стабилизации и упрочения среди кучно живущего населения поведенческих стереотипов, в том числе и в демографической сфере.
|
|
|
Однако численность населения и особенно его динамика вплотную связанная с нормами демографического поведения могут быть освещены на основе данных о составе и рамках домохозяйственных ячеек и родственных образований лишь частично. Для более глубокого их понимания очень важно уяснить существовавший в этих структурах социально-психологический климат, складывавшееся в них соотношение центростремительных и центробежных сил, взаимодействие супружеских ячеек с другими родственными группами. Без этого не раскрыть ни стереотипы демографического поведения, ни стабильность семейной ячейки (и ее величины). Для того же чтобы все это стало доступным нашему анализу, необходимо принципиально расширить традиционную постановку вопроса о семье. Не ограничиваясь сопоставлением роли малой («простой», «супружеской», «нуклеарной») и большой («многоячейной», «неразделенной») семьи, следует исследовать своеобразие самого феномена семьи в каролингское время. Это, в частности, означает, что надо выявить представления о семье как таковой, свойственные современникам, и роль этих представлений в реальной действительности.
К сожалению, решить эту задачу непросто. Конечно, своеобразие раннесредневековой семьи по сравнению с новоевропейской предположить нетрудно. В общей форме такое своеобразие признавалось многими специалистами. Намного сложнее это своеобразие конкретизировать. Здесь мешает, во-первых, трудно преодолимый стереотип нашего собственного мышления, подспудно толкающий к истолкованию феноменов прошлого в рамках известной нам понятийной сетки, что побуждает неосознанно «подтягивать» характеристику таких феноменов к их современным аналогам. Второе же препятствие — чрезвычайная скудость каролингских источников, в которых практически игнорируется понятие семьи.
Разумеется, составители дошедших до нас памятников не раз упоминают о супружеских парах, их детях, об имуществе, которым они владеют, об их наследственных правах, о местах их проживания и т. п. Однако по крайней мере до XI в. в высказываниях современников не удается найти попыток осмыслить эти супружеские ячейки как некие специфические родственные структуры или же вообще как образования sui generis. Так, составители политиков IX в., фиксирующие одну или несколько супружеских пар на каком-либо земельном держании, обходятся при их описании простым перечислением: «isti duo», «isti tres», «omnes isti», «isti» и т. п. При этом может сообщаться, кто является чьим мужем или чьей женой, от какой женщины прижиты те или иные дети, живет ли здесь кто-либо из старших родичей и пр. Но совокупность всех этих людей никакого обозначения не получает.
Аналогичным образом поступают авторы частных актов. Перечисляя зависимых (или свободных) крестьян, живущих на передаваемых владениях, контрагенты сделок упоминают «hii qui ad ipsum pertinent», «heredes», «sui omnes», «homo uxor et infantes». Понятия, объединяющего членов каждой из этих ячеек, у составителей актов опять-таки не находилось.
И в полиптиках, и в грамотах крестьян объединяют, кроме того, по признаку совместного проживания или совместного выполнения каких-либо повинностей; такие группы крестьян обозначаются как focus, ignis, domus или же una carruca, unus mansus, curtis и т. д. Можно не сомневаться, что каждая из таких групп включала одну или несколько супружеских пар. Однако и в этом случае понятие, осмысливающее единство каждой такой ячейки, не всплывает.[76]
Нет такого понятия и в памятниках, касающихся знати. Характерные для нее родственные структуры, как уже отмечалось, отличались в VIII—X вв. особым многообразием. В основе их лежали разные формы родства по отцовской и материнской линиям. Внимание, которое уделяли современники таким родственным объединениям, свидетельствовало об их высокой социальной роли. Ячейка же, складывавшаяся на основе брака, и здесь как бы игнорировалась. В отличие от этого в применении к крестьянству, так же как и по отношению к знати, современники не затруднялись в обозначении родственных структур, основывавшихся на происхождении от общих предков. В различных памятниках можно встретить упоминания о крестьянских progenies, genus, prosapia, parentella. Состав таких групп мог быть достаточно широким, в них включались подчас и весьма отдаленные, давно умершие родичи. На этом фоне понятийное игнорирование супружеских объединений, создававшихся ныне живущими людьми, оказывается особенно поразительным.
Не объясняется ли оно тем, что в представлениях современников все «таксономическое пространство», отводимое для родственных структур, было как бы заполнено структурами, базировавшимися на общности происхождения их членов? Иначе говоря, не следует ли считать, что «родовое сознание» до такой степени доминировало пока еще в умах людей, что им представлялось немыслимым поставить на одну доску кровнородственные и брачные структуры?
В пользу этого предположения, помимо приведенных фактов, говорит и эволюция понятия «familia». В рассматриваемый период, как и во времена классической латыни, оно в первую очередь подразумевало совокупность лиц, живущих под одной крышей, либо объединение людей, подчиненных некоему конкретному собственнику, или же население, зависимое от какого-либо верховного господина.
Ситуация изменяется лишь в XI в. В эту более позднюю эпоху совместно проживавшие люди — будь то родственники по происхождению, будь то члены супружеской ячейки — начали рассматриваться как familia; параллельно стали исчезать терминологические различия при обозначении кровных родственников и родственников по браку. Видимо, в представлениях современников статус и авторитет брачного союза поднимается в то время до уровня, присущего кровнородственным группам. Это и создает в более позднее время базу для осмысления супружеской ячейки как одной из полноправных родственных структур.
Такой перелом произошел не вдруг. Он постепенно подготавливался спонтанным укреплением престижа брачных структур в предшествующее время. Следы этого процесса в источниках IX—X вв. видны там, где супружеская ячейка выступает в качестве обособленной домохозяйственной единицы (владея, например, отдельным держанием), или же в качестве самостоятельного юридического субъекта (приобретая и отчуждая имущество), или же как средоточие специфических родственных связей (обеспечивая преемственность между родителями и их детьми). Своеобразие периода IX—X вв. состояло, однако, в частности, в том, что подобная «автономия» супружеской ячейки не стала пока ни полной, не повсеместной. Как отмечалось выше, многие супружеские пары входили в качестве составных частей в те или иные многоячейные родственные структуры. (В этих случаях их обособленность как бы перекрывалась включением в более обширные и более авторитетные родственные сообщества.) Там, где прямая их интеграция в такие сообщества отсутствовала, последние могли сохранять свое влияние по традиции. Сходным образом родственные связи между родителями и детьми в большей или меньшей мере могли как бы «растворяться» среди традиционных кровнородственных связей по отцовской или материнской линиям.
В общем брачные ячейки каролингского периода, выступая в качестве одного из субъектов хозяйственных, юридических и родственных отношений, испытывали пока что мощную конкуренцию со стороны кровнородственных ячеек. И поскольку до XI в. ни в одном из аспектов брачные структуры еще не стали эквивалентными по престижу кровнородственным (или тем более доминирующими), трудно говорить о завершении процесса формирования семьи как ведущей родственной, домохозяйственной и юридической ячейки в одно и то же время. Взятая в этом смысле семья находилась еще в стадии становления.
Естественно, что это придавало определенное своеобразие нормам демографического поведения внутри супружеской группы. Начиная с отношения к детям, отметим, что они были предметом внимания не только их собственных родителей, но и более широкого круга кровных родственников. Это отнюдь не обязательно означало усиление заботы о каждом ребенке. Могло быть, и наоборот. С родителей как бы снималась полнота ответственности за жизнь их отпрыска; эту ответственность, по крайней: мере частично, принимал на себя род в целом; он же считал себя вправе определять судьбу ребенка в экстремальных обстоятельствах, ограничивая до некоторой степени родительские права.
Когда, например, герцогиня Дуода родила своего второго сына, сподвижники и близкие ее супруга поспешили увезти младенца подальше от дома, не сообщив матери даже имени, которым его нарекли. Это было сделано исходя прежде всего из соображений политических; близкие Бернгарда — мужа Дуоды — опасались, что Карл Лысый, против которого бунтовал тогда Бернгард, захватит новорожденного как заложника и свяжет этим своих противников. По поводу судьбы младенца существуют разные предположения. В любом, однако, случае ясно, что для окружающих он был не только (или даже не столько) сын Дуоды и Бернгарда, но и член некоей родственной и вассальной группы, которой заботы о здоровье ребенка представлялись делом второстепенным по сравнению с реализацией ее социально-политических планов.[77]
В чем-то сходная ситуация складывалась, по-видимому, в любом многосемейном крестьянском домохозяйстве, испытывавшем недостаток рабочих рук. Интересуясь благополучием домохозяйства в целом, его члены, как мы видели, не всегда способствовали выхаживанию молодыми матерями новорожденных, особенно если дело касалось девочек. В обоих приведенных случаях родители были до некоторой степени скованы в своих заботах о детях, ибо супружеская семья и ее конкретные интересы еще не приобрели самодовлеющего характера. В то же время признание за кровнородственной группой возможности влиять на судьбу детей, как и передача такой группе части ответственности за них, усиливало у самих родителей настроение фатализма в отношении к детям.
Нечто аналогичное легко предположить по поводу отношения членов семейной ячейки к больным, немощным, старым. Известная «разомкнутость» семьи мешала возникновению внутри нее эмоционального климата, способного стимулировать должный уход за этими людьми. Соответственно не было необходимых условий и для интенсивного самосохранительного поведения.
Таким образом, своеобразие семейной организации в каролингскую эпоху накладывало свой отпечаток на демографическое поведение и определенным образом сказывалось на режиме воспроизводства населения.
Известный прогресс можно допустить лишь в области брачно-семейных отношений. К сказанному следовало бы добавить, что упорядочению этих отношений, вероятно, способствовала и социальная перестройка VIII—X вв. Становление сеньории, подъем в ней земледелия, упрочение земельных прав несвободного и полусвободного населения благоприятствовали укреплению семейных ячеек в среде трудящегося населения. Эти же факторы, прямо или косвенно, влияли и на упрочение патрилинейных родственных групп знати. Брачно-семейные структуры выступали, таким образом, в качестве одного из связующих звеньев социального и демографического развития.
Заключение
Исследованный материал позволяет сделать следующие выводы.
1. Представления о браке пережили в средневековой Франции глубокую метаморфозу. Вопреки распространенным суждениям вплоть до конца XIII в. модель моногамного церковного брака не приобрела монопольного положения. В умах людей сохранялось традиционное представление о возможности сосуществования разных видов супружеских союзов. Особенно глубоко эта концепция была укоренена в среде знати, но и другим социальным группам она не была чужда. Это накладывало глубокий отпечаток на матримониальное поведение.
Католическая церковь «признала» брак довольно поздно. В раннее средневековье среди христиан пользовались наибольшим распространением взгляды на брак, сформулированные на основе новозаветных текстов св. Иеронимом (347—430 гг.) и папой Григорием Великим (530—604 гг.). Эти отцы церкви видели в любом браке прежде всего повторение «первородного греха», совершенного прародителями рода человеческого Адамом и Евой. Поэтому любые брачные союзы решительно осуждались, и подлинно достойными христианами считались лишь те, кто отказывался от брака. Показательно, что эта точка зрения в определенной степени не утратила своего влияния и в наши дни: как известно, благодать священства в католической церкви даруется только людям, давшим обет безбрачия.
Однако уже во времена св. Иеронима существовала и иная трактовка установлений Священного Писания, касающихся брака. Она принадлежала Блаженному Августину, епискому Гиппонскому (354—430 гг.). Признавая превосходство девственников над женатыми, Августин утверждал тем не менее, что в законном супружестве половой акт превращается из смертного греха в грех простительный, важно лишь, чтобы соитие совершалось не ради наслаждения, но только с целью рождения себе подобных, часть которых, ведя праведную жизнь, могла бы впоследствии заменить в раю падших ангелов. Эта концепция Августина была официально одобрена церковью сравнительно поздно — в начале IX в. И только тогда церковный брак стал шире распространяться в народных массах.
2. Особенно специфичным было представление о браке в каролингский период. Моногамный брак не был тогда общепринят. Противопоставление супружеских отношений, реализуемых в рамках церковного союза и вне их, еще не стало обычным. До этого времени во Франции бытовали две матримониальные традиции — позднеантичная и древ негерманская. Ни одна из них не исключала одновременного существования двух-трех видов супружеских союзов. Они различались по своей престижности, но ни один из них не имел ничего общего с моногамным христианским браком. Знакомое нам понятие «брак» просто отсутствовало. Термином, который позднее служил для обозначения брака, называли в ту пору более или менее длительный супружеский половой союз, нередко сосуществовавший с какой-либо иной формой сожительства мужчин и женщин, также признанной в праве.
Не было тогда и привычного для нас понятия «семья». В среде простолюдинов домохозяйственные группы сплошь да рядом включали, помимо супругов и их детей, родственников отца (или матери), а также временных сожительниц главы дома и их детей. Частенько «одним домом» жило несколько супружеских пар, связанных общим предком. Особенно был заметен приоритет кровнородственных связей перед матримониальными в среде аристократии. В принадлежащих знати замках супруги жили вместе с многочисленной свитой, включавшей прежде всего кровных родственников. Церковь участвовала в процедуре бракосочетания, как правило, только тогда, когда дело касалось королевских семей. Но и в королевских семьях вплоть до VIII в. словом «жена» (uxor) могли назвать не только официальную супругу, но и других сожительниц короля. Браки же простолюдинов, да и многих знатных заключались по большей части без участия священника.
Супружеская жизнь начиналась сплошь да рядом вне и до церковного брака и во всяком случае не позднее 20 лет. Это обеспечивало высокую брачность, существенно превышавшую по своему уровню ту, которой соответствовала доля официальных церковных браков. Реальное число холостых людей брачного возраста даже среди мужчин имело своим верхним пределом 15-20% У крестьян и, по-видимому, было еще ниже у знати.
3. Естественным следствием этого было раннее начало детородного периода и очень высокая рождаемость. Однако до взрослого возраста доживала лишь часть детей: детская смертность даже в спокойные времена не опускалась ниже 55%. Объяснялось это не только материальными трудностями в жизни основной массы населения или же неразвитостью медицинских знаний. Не меньшее (если не большее) значение имело отсутствие в массовой картине мира установки на тщательное выхаживание детей. Небрежность в отношении к ним, парадоксальным образом уживаясь с материнской любовью, особенно гибельно сказывалась па судьбе новорожденных. Типичное для людей нового времени представление о детях как об «эпицентре» семейной жизни отсутствовало тогда полностью, так же как и новоевропейская концепция семьи в целом.
4. Внутрисемейные связи еще не вполне возобладали над кровнородственными. Возникавшая в результате «разомкнутость» семьи мешала возникновению внутри нее эмоционального климата, способного стимулировать выхаживание больных, немощных или старых. Из-за высокой детской смертности, значительной смертности матерей при родах и краткости жизни взрослых доля бездетных семей не опускалась в каролингское время ниже 20-30%. В результате естественный прирост, видимо, не превышал 0,1% в год. Минимальная для IX в. оценка численности населения Франции (в современных границах) составляла 3-5 млн. человек.
5. Христианская концепция моногамного нерасторжимого брака получает признание во Франции (как и в других западноевропейских странах) лишь в XII—XIII вв. Только в это время брак причисляется к основным христианским таинствам. В процедуру бракосочетания включается и церковное благословение. Однако для большинства современников церковная трактовка понятий «брак» и «жена» еще долгое время остается достаточно чуждой. Невозможность сочетать церковный брак с другими формами супружеских союзов или тем более нерасторжимость церковного брака казались не только непривычными, но и неоправданными.
6. В период подъема французского феодализма — в XI-XIII вв.— ситуация изменяется к лучшему. Брачность остается весьма высокой, в частности, в связи с тем, что наряду с распространяющимся церковным браком сохраняются свободные формы супружества. Несмотря на включение брака в число основных христианских таинств, он еще не стал органическим элементом принятой картины мира, не превратился у мирян в непререкаемый внутренний императив.
Примерно с середины XIV в. во Франции начался новый период средневековой истории. Бедствия, связанные с чумой, частыми недородами и войнами, привели к гибели 30—40% населения и обострили внутренний кризис общества. Именно к этому времени относится и перелом в воззрениях на брак. Моногамный христианский брак становится единственной признанной в общественном сознании формой супружества. Все иные его формы, хотя и не исчезают, рассматриваются как отклонения, заслуживающие осуждения.
Резко изменяется отношение к человеческой жизни. В период, когда смерть от болезни или на войне подстерегала всех и каждого, одной из основных ценностей становится здоровье. Сохранение собственного здоровья, выхаживание детей, борьба со старческими недугами занимают все большее место в помыслах людей разного социального и имущественного статуса.
В заключении хотелось бы отметить, что в демографической динамике средневековья можно увидеть не только сухой баланс числа рождений и смертей, но и исполненное внутреннего драматизма борьбу жизни и смерти.
Дата добавления: 2019-07-15; просмотров: 242; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!