Предчувствия, гадания, помыслы и заботы современного человека 48 страница
– А вот-с, прочтите-с! – отвечал стряпчий, тыкая пальцем в одно место развернутого листа.
В этом месте было изображено:
«Что сказать вам о нашем городе?* Несмотря на всеобщее стремление к преуспеянию, у нас оказывается полное равнодушие к общественным интересам, а в кругу наших аристократов только и слышатся что толки о вчерашнем преферансе. Грустно! За доказательствами, впрочем, ходить не далеко. В недавнее время был в нашем городе пожар; сгорели холостые постройки при доме мещанки Залупаевой, и как бы вы думали, кто последний явился на пожаре? Стыжусь за свой город, но из уважения к истине (amicus Plato, sed magis arnica veritas*) должен во всеуслышание объявить, что последнею прибыла наша пожарная команда, и притом прибыла в то время, когда пожар был окончательно потушен усилиями частных лиц. Говорят, будто городничий был в то время на пульке у одного из наших аристократов и не мог оторваться от интересной игры; говорят, будто и пожарная команда была занята совсем другим делом… Мало ли что говорят! Поневоле вспомнишь описанный в вашей многоуважаемой газете пожар в городе А**, во время которого начальник губернии действовал лично, и притом с таким самоотвержением, что у него обгорели фалды! А пора бы, кажется, и нам!
Туземец ».
Когда наш градоначальник прочел эту рацею, окружающие предметы внезапно исчезли из глаз его, и воздух наполнился зелеными струистыми кругами, которые то отделялись друг от друга, то снова сплывались. За ними, словно сквозь дымку, виднелась черная пропасть, из которой грозилось губернское начальство. Уничтоженный и ошеломленный, стоял он, выпустив газету из рук и ухватясь за фалды. Конечно, в эту минуту он ничего так страстно не желал, как того, чтоб глупые его фалды сгорели дотла и он уподобился бы тому герою, который прославил собою город А**.
|
|
|
– Что там за глупость еще написана? – вступилась градоначальница. – Ляля! подай-ка сюда газету!
– Да-с, пощелкивают-таки нашего брата! – задумчиво заметил стряпчий, – эта гласность, доложу вам, словно тля: раз заведется, так и съест поедом человека дотла!
– Да и вы хороши! разбежались с маху, точно и бог знает радость какую принесли! – колко отозвалась градоначальница. – Это все, я думаю, учителишки пакостят!
Голос дорогой супруги возвратил градоначальника к сознанию горькой действительности, но этот возврат выразился в нем как-то беспорядочно.
– Желал бы я! желал бы я! – вдруг вскрикнул он таким неестественным голосом, что стряпчий затрясся и побледнел как полотно, а дети в испуге заметались и, в довершение всего, разразились самым неистовым плачем.
Вероятно, он имел намерение выразить этим восклицанием, что желал бы знать, кто был неизвестный составитель пасквиля, но по стиснутым кулакам можно было догадываться, что восклицание имело и другой смысл.
|
|
|
– Я тебе говорю, что это учителишкп пакостят! – отозвалась градоначальница, которая одна не потеряла присутствия духа.
– Жив не хочу быть, коли не изуродую! – вопиял градоначальник.
– А я бы на вашем месте презрел-с! – заметил стряпчий.
– Нет, уж это аттанде![206] Истинным богом клянусь, что зубы в пепел обращу.
– Еще неизвестно, как губернское начальство посмотрит! – благоразумно увещевал стряпчий, – с следующей же почтой запросца надо ожидать-с!
– Ну что ж, я так и отвечу, что распоряжение сделано!
– Ну да-с… а все-таки будто сомнительно! Нынче, Федор Ильич, пасквилянты-то не до́лу смотрят, а больше взодравши нос ходят! Я с своей стороны полагал бы не горячась, а исподволь… домашними средствами… через час по ложке…
– А что ты думаешь? ведь Иван-то Пахомыч правду говорит! – заметила градоначальница.
– Сквозь строй жизненных обстоятельств пропустить, – задумчиво пояснил свою мысль стряпчий, – чтоб человека сего, так сказать, постепенными и неторопливыми мерами огня и воды лишить… так-то-с!
– Понимаю, – отвечал градоначальник.
|
|
|
– Например, если человек этот имеет привычку прогуливаться, можно неизвестных людей на него напустить, которые, будто пьяные, могут легонько бока ему помять, а потом скрыться-с!
– Понимаю, – сказал градоначальник.
– Ах, это бесподобно! – воскликнула градоначальница.
– Или, например, Яшку-вора научить, чтоб он у того человека в квартире пошарил!
– Понимаю!
– Или, например…
– Понимаю! – воскликнул градоначальник, переходя от уныния к восторгу и благодарно сжимая в руках своих обе руки стряпчего. – Анна Петровна! водки и закусить!
– Так-то лучше будет! – задумчиво заключил стряпчий.
Выпивши и закусивши, градоначальник наш, по обычаю, отправился пешком осматривать город, и глуповские мещане могли собственными глазами убедиться, что в лице его было что-то ангельское. В этот достопамятный день в городе Глупове не было разбито ни одной рожи, а торговля и промышленность внезапно процвели яко крин сельный*. Пришедши в лавку мясника Брадищева и увидев, что мясо покрыто не холстом, а грязной рогожей, градоначальник не полез на хозяина, как озаренный, но кротко и учтиво сказал, что говядина, любезный мой, по Своду законов, должна быть чистым полотенцем покрыта. «Это не я, милый мой, говорю, а Свод законов!» – На такую речь Брадищев мог лишь выпучить глаза, как бы говоря ими: «Да что ж ты по зубам-то меня не бьешь?» – но и за всем тем градоначальник не воспользовался своим правом, а только вздохнул и отправился тихим манером в лавку мясника Усачева, где также действовал кроткими мерами убеждения.
|
|
|
На возвратном пути из обзора встретился исправник, который, по всему было видно, поспешал к Федору Ильичу, чтоб поделиться с ним свежею новостью и сообща пособолезновать.
– Скажите, какая новость! – крикнул он ему с дрожек, остановив на минуту ретивую пару кругленьких саврасок.
Но Федор Ильич, не прекращая шествия, лишь улыбнулся кротко и махнул рукой.
– Да стойте же! – закричал ему вслед исправник, – на пульке-то сегодня будете?
Градоначальник остановился и несколько секунд пребывал в мучительной борьбе с самим собою.
– Буду! – сказал он наконец решительно и плюнул при этом в сторону, как бы отбиваясь от дьявольского наваждения.
– То-то же! – присовокупил с своей стороны исправник, – смотреть-то на них нечего!
Вслед за тем встретился судья, который шел пешком и, по причине тучности, до того запыхался, что, ставши лицом к липу с градоначальником, некоторое время разводил только руками. Федора Ильича несколько покоробило.
– Скажите, какая новость! – проговорил между тем судья.
– А вам что за дело? – со злобою отвечал городничий и, отвернувшись от судьи, пошел своею дорогой.
Но не успел он пройти и десяти шагов, как из-за угла вскинулся на него почтмейстер.
– Скажите, какая новость! – кричал он, как-то странно всхлипывая.
– Эк вас, чертей, развозило! – процедил сквозь зубы градоначальник и потом, в свою очередь наскочив на почтмейстера, не без азарта спросил: – Позвольте, Иван Максимыч, вам что от меня угодно?
– Помилуйте, Федор Ильич… я ничего-с… я собственно по чувству христианского человеколюбия-с…
– Ну, так я вам вот что скажу: когда про вас будет в газетах написано, что вы на почтовых лошадях по городу ездите, что вы с почтосодержателей взятки берете, что вы частные письма прочитываете… тогда я вам крендель пришлю! А теперь прошу вас оставить меня в покое!
Сказав это, градоначальник почти бегом добежал до дому, и только тогда отдохнул душой, когда взялся за скобку двери.
Одним словом, в среде нашей уездной аристократии переполох был решительный. Каждый из членов ее счел нужным сойти в глубину души своей и проверить свою служебную и даже домашнюю деятельность. Оказалось, что дело совсем дрянь выходит. Почтмейстер простер свою щепетильность в этом отношении до того, что вдруг почувствовал, будто в квартире его пахнет чем-то кисленьким, и в ту же минуту приказал покурить везде порошками. Окружный начальник сначала храбрился и не прочь был даже посочувствовать неизвестному корреспонденту, но потом, пошептавшись о чем-то с исправником, вдруг побледнел и с этой минуты начал звонить во все колокола, что это ни на что не похоже и что этак, чего доброго, незаметно можно подорвать величественное здание общественного благоустройства. Один исправник остался совершенно равнодушен к общей тревоге и в этот же вечер, обыграв, по обыкновению, своих партнеров в карты, с самым убийственным хладнокровием произнес: «По мне, лишь бы выигрывать, а затем милости просим!.. хоть в каждом нумере!»
Весть о посрамлении городничего дошла и до граждан города Глупова, но здесь эффект, ею произведенный, был совершенно особого рода. Прежде всех, как и водится, узнал городской голова, к которому прямо от городничего забежал стряпчий. Должно быть, рассказ стряпчего был особенно умилителен, потому что голова, слушая его, совсем растужился.
– Ишь ты что! – сказал он, когда стряпчий кончил, – что ж теперича мне-ка делать?
– Да надо бы… тово…
– Опчество собрать, видно, надоть, – продолжал голова и жалобно вздохнул.
– Общество не общество, а именитых.
Голова вновь вздохнул.
– Однако, как же это? – произнес он, – не в пример, значит, прочим?
– Ну, так что ж такое?
– Ничего-с… я так только – к примеру, что опчество собрать, видно, надоть… ничего-с, можно-с!
На скорую руку были собраны в дом головы именитые, к которым хозяин держал речь.
– Ну, именитые, – сказал он, – градоначальника нашего обидели… Бог грехам терпел, царь жаловал, губернии начальник благодарность объявлял, а пес борзой облаял… подит-кось!..
– Значит, смириться должон! – произнес один из именитых.
– Это, Федор Афанасьевич, значит, для смирения ему бог послал, – произнес другой.
– Божьи дела судить нам не приходится, – сказал голова, – а выражение от нас по этому случаю потребуется!
Именитые переглянулись.
– Что ж, именитые, почтить начальника в горести, по мере силы-возможности, есть каждого долг и обязанность…
Молчание.
– Итак, возблагодарим создателя! – произнес голова, вспомнив, что однажды начальник губернии именно этими словами кончил речь свою. Одним словом, совещание кончилось благополучно, и именитые вполне оправдали при этом звание граждан города Глупова, которое они с честью носили.
И вот таким образом «Московские ведомости» сделались причиной, что наш градоначальник был в этом году лишний раз именинником.
В этот же вечер, в трактире купца Босоногова, собрались всех шерстей приказные. Разговор, как и следовало ожидать, шел об афронте, полученном городничим, но все решительно терялись в догадках насчет сочинителя этого афронта. Спор шел горячий и оживленный; говорили и рrо и contra;[207] находились защитники и у городничего, но справедливость требует сказать, что большая часть спорящих оказалась приверженною благодетельной гласности.
– Нельзя достаточно похвалить неизвестного корреспондента, – произнес секретарь уездного суда Наградин, – в настоящем случае он явил себя истинным гражданином.
– Лихо откатал городничего! – отозвался столоначальник Благолепов.
– Чего уж откатал! в самое рыло угодил! – присовокупил секретарь магистрата Столпников.
– Не об откатании идет здесь речь, – заметил Наградин, – ибо статья написана без излишеств, и истина является в пристойном ей одеянии. Достохвально то, что неизвестный корреспондент отважился взять на себя защиту прав человечества против посягательства лица сильного и власть имеющего!
– Не могу, однако ж, не сказать, что неизвестный поступил крайне неосторожно, – возразил секретарь полиции Попков, – ибо городничий, какой бы он ни был, все-таки установленная власть!
– Патрона своего защищаете, почтеннейший!
– Нет, не патрона защищаю, а сужу дело по существу!
– Несть власть, аще не от бога! – вздохнув, сказал архивариус Пульхеров и как-то тоскливо заглянул в следующую комнату, где на большом столе, в симметрическом порядке, красовались графины с различными сортами водок.
– Против этого не возражаю, но не могу от себя не заметить, что и в Писании не похваляются глупые девы, погасившие светильник*; в настоящем же случае градоначальник наш едва ли не уподобился означенным глупым девам.
При этих словах в залу трактира вошло новое лицо; при появлении его собеседники значительно переглянулись, как будто бы всех их озарила одна и та же мысль. И действительно, вошедший был не кто иной, как учитель глуповского уездного училища Корытников.
– Иван Фомич! милости просим побеседовать! – радушно пригласил Столпников.
Корытников был еще молодой малый, только что преодолевший трудности гимназического курса. Поселившись в Глупове с недавнего времени и имея слишком ограниченные средства жизни, он вообще редко показывался в обществе; но на этот раз почему-то нашел нужным изменить своей обычной нелюдимости и, войдя в трактир, обнаружил особенную потребность к душевным излияниям. Он выступал какою-то смелою, бойкою поступью, и все его молодое лицо как будто светилось улыбкою.
– Что, господа, не о сегодняшнем ли нумере газеты рассуждаете? – спросил он.
– Вообще о гласности, – отвечал Наградин, – желательно бы знать мнение ученого сословия на этот счет.
– А что? ловко статейка написана? – спросил Корытников, которого, по-видимому, более интересовало впечатление, произведенное статьею, нежели отвлеченные рассуждения о последствиях гласности.
– Нечего сказать, лихо откатал неизвестный! – отозвался Благолепов.
– Угодил в самое рыло! – повторил Столпников, которому, очевидно, понравилось это выражение.
Корытников, смеясь, пожал Столпникову руку.
– Я, господа, так рассуждаю, что настоящее время – самое благоприятное для гласности! – сказал он, становясь в позу и незаметно впадая в дидактизм, – для России наступает, так сказать, эпоха очищения. Потребность очищения чувствуется повсюду; она разлита в воздухе; она проникает все слои нашего общества; она до такой степени присуща всем нам, что если я, например, встречаю на улице подлеца, то не могу воздержать себя, чтоб не высказать ему во всеуслышание, что он подлец!
– Не будет ли слишком шибко? – возразил Попков, сомнительно посмеиваясь.
– Нет, это будет только священною обязанностью со стороны каждого гражданина, сознающего свой долг в отношении к обществу! Я убежден, что если все мы будем так действовать и мыслить, то очевидно, что подлецам, негодяям и тунеядцам невозможно будет существовать на свете! Единодушия, милостивые государи! единодушия требует от вас страждущее общество, и вы сами изумитесь, как скоро и как естественно воцарятся на земле добро и истина!
– И подлецов будут по рылу бить! – воскликнул Благолепов, весело подпрыгивая.
– А учителя и архивариусы будут господствовать! – задумчиво заметил Пульхеров, почесывая себе коленки.
Все засмеялись.
– Позвольте, господа! – отозвался Наградин, – заключение Ивана Фомича хотя и нельзя признать безусловно верным (ибо подлецы бывают телосложения различного, и не всякий из них допустит сказать ему в лицо слово истины!), но вместе с тем нельзя и отрицать, что обличение, выраженное в форме легкого нравоучения, несомненно должно принести пользу. С этой точки зрения я не могу не радоваться, что и наш родной Глупов нашел своего дееписателя.
– А что? ведь ловко статейка написана?
– И ловко, и благоразумно… нет недостатка в словесных украшениях, но нет и излишеств…
Корытников, при такой похвале, весь вспыхнул от наслаждения.
– Одним словом, – продолжал Наградин, – если неизвестный сочинитель скрывает себя в лице вашем, то позвольте приветствовать вас и поздравить с успехом!
Наградин протянул руку Корытникову, а за ним и все прочие бросились поздравлять его. Со всех сторон посыпались восклицания и радостные возгласы; причем Столпников не преминул в третий раз сказать: «Угодил в самое рыло!» Один Попков смотрел как-то сумрачно и исподлобья.
– Вы угадали, господа! – сказал Корытников взволнованным голосом, – автор статьи, вызвавшей ваше сочувствие, действительно я! Но не могу не оговориться при этом, что я действовал в этом случае не сам собою; я был не что иное, как орудие, выразившее общую потребность! Повторяю, господа, времена созрели! Умолчи я, несомненно нашелся бы другой, который, быть может, еще с большею резкостью выразил бы чувства общего негодования! Так или иначе, но кара была неизбежна – таков непреложный закон общественной Немезиды!
– Это справедливо! – выразился Наградин, как бы давая тем почувствовать, что и он не прочь бы попытать счастия на поприще гласности.
– Стой, братцы! – воскликнул Благолепов, – уж коли на то пошло, так и я… тово… решился!
– Ура! – загремели присутствующие.
– Давеча прочитал я статью Ивана Фомича, и вдруг как будто свыше меня озарило! Думаю: катать так катать… чем наша изба хуже городнической!
– При тебе? – лаконически спросил Наградин.
– При мне-с, – отвечал Благолепов, робея.
– Послушаем, – сказал Наградин.
Благолепов вынул из бокового кармана бумагу, откашлялся и совсем было приступил к чтению, но вдруг смалодушествовал и застыдился.
– Валяй! – поощрили присутствующие.
Благолепов начал:
«У нас судья очень хороший человек. Тучности столь необыкновенной, что даже когда в кресле сидит и ничего не делает, то и тут, по времени, столь запыхается, как бы верст тридцать не кормя сделал. А фанты и он вынимать мастер».
Автор остановился.
– Продолжай! – сказал Наградин.
– Все-с, – отвечал смущенный Благолепов.
– Недостаточно, – сказал Наградин.
– Отделки мало, – отозвался Корытников, – мысль есть, но не мешало бы, так сказать, округлить ее, чтоб она являлась не в наготе, а окруженная приличными атрибутами!
– У меня еще другое есть написано-с! – проговорил Благолепов.
– Послушаем, – произнес Наградин.
«У нас заседатели хорошие люди»…
– Это можно изменить-с, – сказал он, вдруг остановившись.
– Ничего, продолжай! – сказал Наградин.
«У нас заседатели хорошие люди. Придут в суд и ковыряют в носу, доколе секретарь не сунет в руки докладного и не заставит резолюции переписывать. Один на днях начал с оборота листа переписывать и сим образом весь докладной перепакостил…»
– А ведь это истинное происшествие! – прервал Наградин, снисходительно улыбаясь.
«…и сим образом весь докладной перепакостил. Другой, дабы избежать надзора секретаря, почасту выбегает из присутствия в сторожевскую и услаждает свой вкус неприхотливой беседой со сторожами и приводимыми арестантами. Прелюбопытно это видеть, как они сидят на своих местах, уткнувшись в докладные, и, держа перья всеми пальцами (на манер малолетних), пыхтят и отдуваются, машионально списывая резолюции с заготовленных нарочито лоскуточков, меж тем как мысли их заняты совсем не отправлением суда, а предстоящими щами и кулебякой!»
– Тут есть уже факт, – сказал Наградин, между тем как присутствующие единодушно смеялись.
– И все-таки голо! – отозвался Корытников.
– Помилуйте? отчего же-с? – возразил Благолепов, несколько обиженный.
• – Обработки мало!
– С этим, конечно, нельзя не согласиться, – сказал Наградин, – но в сравнении с первой статьей успех заметен.
– По мнению моему, обе статьи следовало бы соединить в одну, и тогда, с помощью некоторой переработки, может быть, что-нибудь и выйдет! Если автор дозволит, это можно сейчас же.
И так как Благолепов не возражал, то через полчаса, благодаря Корытникову, статья явилась на суд публики уже в следующем обновленном виде:
«В настоящее время, во всех концах России, все, даже самые отсталые люди, начинают сознавать живую потребность в суде правом и нелицеприятном. И действительно, что может быть святее, что может быть естественнее этой потребности? Но наши глуповцы и тут умудрились выделиться из общей массы, жаждущей возрождения! Справедливо гласит русская пословица: «Не бойся суда, а бойся судьи»; мудрость этого изречения нам приходится испытывать на боках наших! Как бы вы думали, чьим рукам вверены у нас весы Фемиды? Я не буду ни слова говорить о личных качествах наших «судей праведных»… Бог с ними! Быть может, все они хорошие семьяне, подают нищей братии, неуклонно исполняют христианские обязанности – все это остается при них! Но способны ли они, но имеют ли они право судить подобных себе? – вот вопрос. Для разрешения этого вопроса, позвольте мне представить вам портретную галерею наших «судей праведных». Предупреждаю: не ищите в этих портретах остроумия – ищите одну истину, одну голую истину! Судья отличный человек: тучен до того, что даже когда, ничего не делая, сидит в креслах, то и тут, через каких-нибудь полчаса, так запыхается, как будто не кормя во весь дух тридцать верст проскакал. Не дурные люди и заседатели: придут в суд и слоняются из угла в угол, покуда секретарь почти насильно не засадит их за докладной и не заставит резолюции переписывать. Казалось бы, работа не головоломная, но и тут бывают смехотворные случаи. На днях один заседатель, переписывая с черновой довольно длинную резолюцию, занимавшую две страницы, что бы вы думали ухитрился сделать? Начал с оборота листа, а кончил началом! И это бывает сплошь да рядом! А другой заседатель, чтоб избежать надзора секретаря, беспрестанно, как школьник, бегает в сторожевскую, где проводит время в разговорах с сторожами и арестантами. Вообще довольно любопытно заглянуть в наш суд и видеть, как наши «судьи праведные» сидят за докладными и, пыхтя и потея, бессознательно списывают резолюции с листочков, на которых они предварительно пишутся секретарем, между тем как мысль их «далече отстоит» от предмета их занятий и поглощена исключительно щами и кулебякой, ожиданием которых уже с утра раздражено их воображение. Таков состав нашего суда! Можно ли после этого удивляться, что если бы не почтенный секретарь суда Р. Е. Н., то у нас не только правого, но и никакого суда не было бы. А фанты вынимать и наши судьи мастера!»
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 134; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!