Главные проводники глобализации 12 страница
Пятисотлетняя функция и миссия государства уходит в прошлое? Оно «становится жертвой распространяющейся как огонь глобализации, восстания отдельных регионов, этнических и трайбалистских распрей?... Ведущей силой в этом параде является глобализация и сопутствующие ей явления. Компьютер и телекоммуникации создают молниеносно действующие новые взаимоотношения, желает того государство или нет. Многонациональные корпорации ныне собирают конечный продукт из отдельных частей, созданных в разных частях мира, в таком же глобальном масштабе осуществляется производство и осуществление услуг - юридических, рекламных, бухгалтерских, консультативных - словно мир потерял все свои границы. Глобализированы финансовые рынки. Там, где раньше государства-нации контролировали обменные курсы, частные фирмы контролируют потоки валюты в 1,3 триллиона долларов. Нации-государства сузили круг своих возможностей»[189].
Государства теряют свою национальную идентичность по нескольким причинам. Четыре силы крушат прежнюю систему: многонациональные корпорации, негосударственные организации, самоопределение новых наций, резко увеличившаяся мобильность населения.
Во-первых - и прежде всего, колоссальная мощь и мобильность корпораций глобального масштаба «подрывают эффективность национальных правительств, их способность осуществлять политические функции от лица своих народов. Лидеры своих государств-наций теряют значительную долю контроля над своей собственной территорией. Все больше и больше они становятся обязанными следовать требованиям внешнего мира, потому что этот внешний мир уже зашел в их ворота. Промышленные предприятия уже действуют не обращая внимания на границы и связывают самые отдаленные участки планеты в единую мировую экономику, которая попирает все прежде установленные нормы и установления»[190].
|
|
|
Гражданское общество престает видеть в государстве главную и незаменимую форму общественной организации. Кризис государства сказывается, в частности, в том, что ослабляется гражданская лояльность, «приверженность флагу» - всем государственным атрибутам. Если говорить о США, то даже в этой благополучной стране 34% американцев не доверяют своему правительству. Согласно опросам общественного мнения, падение доверия к правительству зафиксировано в 11 из европейских стран[191].
Во-вторых, растет давление негосударственных организаций. В 1909 году в мире было 37 межгосударственных международных организаций и 176 негосударственных международных организаций, а в конце века межгосударственных международных организаций стало уже 260, а негосударственных международных организаций - 5472.[192] Если в середине девятнадцатого века в мире созывались две или три международные конференции, то ныне в год созывается более 4000 международных конференций[193]. Такие организации как Г-7, ЕС, МВФ, АПЕК, МЕРКОСУР и пр. принимают на себя ряд функции международных субъектов, попирающих самостоятельность суверенных держав.
|
|
|
Негосударственные организации – такие как «Международная амнистия», «Гринпис» или «Врачи без границ» пользуются постоянно растущим влиянием. Их моральный авторитет, широкая общественная поддержка и растущая материальная база сужают поле государственной суверенности. В современном мире 192 суверенные страны имеют системы национального вещания - 97 прямо владея телевизионными станциями, а 67 - частично. Но они все более зависят от международных медиаструктур, концентрация которых происходит почти безостановочно. В начале 1950-х годов их было примерно пятьдесят, а во второй половине 1990-х годов их численность снизилась до двадцати. В США, несмотря на огромное число телестанций, только двадцать с небольшим являются полнокровными борцами за самый богатый в мире рынок. Последнее событие здесь - слияние «Тайм-Уорнер» с интернетовским гигантом «Америка-он-Лайн». В 1994 году частные компании обошли университеты как главные пользователи Интернета.
|
|
|
Интересы экономической экспансии начинают вступать в противодействие с прежним «священным» желанием четко фиксировать свои национальные границы. Их банки не контролируют более национальную валюту. Они подвергаются нашествию потоков иностранной валюты, приступам террористов, потоку наркотиков, радиоволнам самой различной информации, приходу разнообразных религиозных сект. На государственный суверенитет воздействует хотя бы тот факт, что полмиллиарда туристов посещают ежегодно самые отдаленные уголки планеты. По мнению одного из наиболее видных пророков упадка государств-наций в XXI веке - японца Кеничи Омае, потребности экономического роста сметут не сочетаются со святынями национальной суверенности, что национальные границы препятствуют экономическому росту и в целом общественной эволюции. Он предсказывает создание «естественных экономических зон» или «региональных государств», которые сметут мощь прежних национальных столиц.[194]
В-третьых, такие социо-экономические факторы как новые условия мировой торговли или один лишь возросший поток бедняков из бедных стран в богатые изменят характер суверенного государства. Как может быть сохранен суверенитет государства в условиях, когда “многонациональные корпорации настаивают на том, что фундаментальной реальностью Интернета является отсутствие каких либо ответственных за поток информации? И как сплетение государственной власти с националистической мифологией будет возможно в эпоху массовой миграции?”[195]
|
|
|
Мир становится все образованнее. Но «децентрализация знаний, - пишет историк П. Кеннеди, - работает в пользу индивидуумов и компаний, а не в пользу наций. Мировые финансы в их свободном разливе неостановимы и трудно представить, как их можно контролировать. Огромные многонациональные корпорации, способные перемещать ресурсы из одного конца планеты в другой, являются подлинно суверенными игроками мировой сцены. Перемещение наркотиков и международных террористов также являет собой угрозу традиционным государствам. (Напомним, что торговля наркотиками дошла до 300 млрд. долл., а организованная преступность стала наиболее острой мировой проблемой.[196]- А.У.). Кризис окружающей среды, рост мирового населения, неконтролируемая переливаемость нашей финансовой системы ведут к тому, что государства попросту входят в состояние коллапса».[197]
Подрыву авторитета государств (на что все активнее указывают алармисты) является быстро растущая опасность со стороны международного терроризма. Доступ к самой передовой технологии, к прежде недоступной современной технике оказался возможным благодаря распространению технологии, в огромной мере облегчает вооружение даже небольшой группе фанатиков, террористов, приверженцев любой экстремальной идеи - деструктивным общественным силам. Глобализация дает террористам чрезвычайные новые возможности. По мере того, как миниатюризация и создание микрочипов делает все окружающее более легким и меньшим по размеру, орудия разрушения тоже становятся меньше и легче. Изобретатель нейтронной бомбы С. Коэн заметил, что в течение десяти лет после первого ядерного испытания в Аламогордо создатели американского ядерного оружия сумели уменьшить габариты бомбы хиросимского класса в сто раз. В армии США появилось запускающее ядерное оружие устройство, запускаемое лишь двумя операторами[198]. Миниатюризация в этом отношении дает террористам огромные возможности. В США считают, что “глобализация может сверхвооружить отдельных людей, создавая тем самым непосредственную угрозу Соединенным Штатам в двадцать первом веке со стороны супероснащенного озлобленного человека - того индивидуума, который ненавидит Америку более чем когда либо из-за глобализации... Он может атаковать даже сверхдержаву. На дальних окраинах Римской империи все дороги вели в Рим, очень хорошие дороги. Но у этих дорог была примечательная особенность. По ним можно было пройти в оба конца, и когда вандалы и визиготы решили напасть на Рим, они отправились по этим дорогам. То же может произойти и с глобализацией”[199].
Озлобленный человек эпохи глобализации вскрывает защитные коды самых секретных электронных замков на Интернете. Тамильские тигры именно этим путем атаковали шри-ланкийское посольство в Вашингтоне в августе 1997 года. И чем мощнее организация, тем сильнее угроза. Японская секта Аюм Синрике, базируясь на чрезвычайно причудливой смеси индуизма, буддизма и революционных теорий конца двадцатого века, начало наступление на глобализм (являвшийся в сознании адептов этой секты смешением американизма и фримасонства), применяя мощные отравляющие вещества. У японских сектантов был самый современный вертолет, а у Осамы бен Ладена все члены террористической организации связывались друг с другом посредством телефонов через спутник. А Рамзи Юсеф пытался взорвать два самых высоких здания на Манхэттене - его целью было убить 250 тысяч человек. Есть ли способы остановить подобных людей? Было бы хорошо верить в то, - пишет Т. Фридмен, - “верить в то, что социальные, экономические и культурные программы могут снять подобную мотивацию, недовольство и злобу, порождаемые чувством, что по тебе проходит асфальтовый каток американизации-глобализации”[200].
Процесс ослабления государств, даже самых могущественных, крайне болезнен и таит в себе опасности. Видя отступающее государство, гражданин теряет четкое представление о лояльности. Как пишет американский специалист С. Стрейндж, “в мире многосторонней, претерпевшей диффузию власти наше собственное сознание становится нашим единственным компасом.”[201] Это сознание ищет солидарное культурное окружение, а не старинную лояльность к узко-чиновничьим структурам.
Суверенитет
Глобализация имеет шанс на реализацию в планетарном масштабе только в то случае, если она сумеет преодолеть феноменальное эмоциональное поветрие последнего десятилетия – бескомпромиссное этническое самоутверждение. Самая грозная сила наносит государственным системам (единственно способным к финансово-технологическому сближению) удар со стороны вышедшего на историческую арену в качестве основополагающего начала движения за этническую самостоятельность. За последние десять лет в одной лишь Европе возникло 22 новых госудаства. Надо ли говорить, какой удар они нанесли по прежней системе, ставившей во главу угла незыблемость государственных границ. Словно проснулись демоны, спавшие историческим сном.
Принцип национального самоопределения был отчетливо выражен президентом Вудро Вильсоном восемьдесят с лишним лет назад: «Каждый народ имеет право избирать ту форму суверенности, которая для него предпочтительна». Предтечи предупреждали. Размышляя о самоопределение на финальной стадии Первой мировой войны, государственный секретарь США Р. Лансинг записал в дневнике: «Эта фраза начинена динамитом. Она возбуждает надежды, которые никогда не будут реализованы. Я боюсь, что эта фраза будет стоить многих тысяч жизней»[202].
Мировые международные организации Лига Наций и Организация Объединенных наций были созданы, собственно, в консервативных целях – для гарантий государственной целостности государств. Поэтому мировое сообщество категорически отвергло национальное самоутверждение в случае с пытавшейся отделиться от Заира Катангой и попытавшейся достичь независимсти от Нигерии Биафрой.
Главенствовать этот принцип стал тогда, когда историческая память о нем (рассчитанном в 1918 году на конкретную цель - развал противостоящей в мировой войне Австро-Венгрии) стал почти забываться. При этом историческая память народов стала как бы ослабевать, страшные конвульсии гражданской войны, связанные с самоопределением отдельных наций стали как бы забываться и уже не все помнят о муках практически распавшегося Китая в 1920-х годах и во время культурной революции, о национальных катастрофах, случившихся «с многими африканскими государствами после получения ими независимости, с современной пост-Советской Россией»[203]. Этот революцонный принцип способен поразить кого угодно, включая самые кажущиеся стабильными государства современного мира.
Да, на флаге Соединенных Штатов первоначально было 13 звезд, означающих численность вступивших в союз штатов. Сейчас их пятьдесят и образовались они из территорий, принадлежавших прежде Британии, Франции, Испании, России, Канаде, Дании, Японии, Мексике, Гавайям, Германии. В последний раз граница между Мексикой и Соединенными Штатами изменялась в 1963 году, а морская граница между ними была одобрена конгрессом США только в 1997 году. Но президент Линкольн нанес незабываемый удар по принципу сецессии, по любым попыткам подорвать единство своей страны. Увы, другие государства не имели его решимости. И ныне большинство американских лидеров, по словам гарвардского исследователя Х. Энрикеса, «едва ли всерьез рассматривает возможность того, что нынешние американские границы могут сократиться или исчезнуть. Но представление о том, что «этого случаться здесь не может» покоится на все менее прочным основании. В пику популярному восприятию приливная волна сецессионизма, обрушившаяся на весь мир сегодня, является не только продуктом древних националистических импульсов и катастрофических социальных волнений. Она движима и глобализацией, которая не оставляет нетронутой ни одну страну мира»[204].
Дело скорее не в глобализации, а в примере и косвенном поощрении этого процесса продемонстрированными двумя крупнейшими европейскими государствами на рубеже 1980-1990 годов. Взрыв этнического самоутверждения десятков этносов последовал за неожиданным и поразительным этническим самоутверждением Германии и Российской Федерации в 1989 году. Порожденная объединением Германии и провозглашением суверенности России цепь этнических выделений создала поток, способный привести к распаду даже самые устоявшиеся общества. Если в 1914 году в Европе было 17 государств, в 1922 году - 24, в 2000 году - 44 государства (22 из них возникли после провозглашения суверенитета России).
К ХХI веку международная система пришла с возникшей в Африке Эритреей. Шотландия и Уэллс проголосовали за создание собственных парламентов, взорвался снова Ольстер, идет война с курдами, в огне Кашмир, на виду у всех Косово. Этнические конфликты решительно заменили один большой - противостояние Востока и Запада. Вместе с Херстом Ханнумом из Тафтского университета мы можем смело сделать вывод: “Словесная дань уважения еще отдается принципу территориальной целостности, но распад в течение десятилетия Советского Союза, Югославии, Чехословакии и Эфиопии видится многими протонациями, претендующими на национальное самоопределение как самый важный прецедент”[205].
Что это означает для ХХI века, для системы двух сотен суверенных государств? Очень многое будет зависеть от позиции крупных государств, способных либо поощрить распад многоэтнических государств (напомним, что в мире более 100 государств имеют этнические меньшинства численностью более миллиона человек), либо они встанут на защиту суверенных границ. Все большее число специалистов признает, какую кровавую драму часто представляет собой процесс национального выделения и создания – в муках гражданской войны – новых государств. Югославия у всех перед глазами. Даже прежние адепты национального самоутверждения признают, что первой жертвой революционного национализма является демократия: “Столетний опыт взаимоотношения движений националистического самоопределения и демократии остается все более проблематичным”[206].
Если крупные государства создадут среду поощения национальных движений, они могут смело рассчитывать на «ядерную энергию» национализма. Ничто не может быть в этом плане показательнее, чем геманская политика в югославском вопросе. Практически общепризнано, что “дипломатия Бонна создала чрезвычайно настораживающий прецедент... Послание, полученное Любляной, Загребом и всеми, кто того желал, значило, что принцип самоопределения может легитимно крушить многонациональные государства”[207]. А наилучший способ добиться помощи - “вызвать оборонительную войну, а с нею и международную симпатию, за которой следует дипломатическое признание”[208].
В начале XXI века остается еще неясным, будет ли коллективная политическая воля цивилизованных государств “благосклонно относиться к стандартам гражданских прав, которые несет с собой самоопределение, требующее легитимизации суверенной государственности”[209]. И ни международные юристы, ни историки не видят возможности выработки надежно проверяемых критериев, оправдывающих сецессию. Общая линия рассуждения специалистов идет по следующему руслу: “Необходим континуум компенсационных мер, начинающихся с защиты прав личности, переходящих в защиту прав меньшинств и оканчивающихся сецессией исключительно в крайнем случае”[210]. Стоит ли в таком случае обращаться к революционному насилию?
Великий Карл Поппер, идеолог философского рационализма, не знал на этот счет сомнений: “Национализм взывает к нашим племенным инстинктам, к страстям и предрассудкам, к нашему ностальгическому желанию освободить себя от груза индивидуальной ответственности”[211]. А ведущий английский авторитет в данном вопросе Альфред Коббен и вовсе не допускал двусмысленности: “Самоопределение потеряло свою историческую релевантность”[212]. Один из ведущих современных экспертов по данному вопросу - Энтони Смит подчеркивает, что возникновение новых и новых малых государств “имеет тенденцию производить широкий поток беженцев, эмигрантов, потерявших ориентацию в жизни людей”[213].
Даже “апостол” самоопределения Вудро Вильсон полагал, что в случае наличия у данной группы населения полных политических прав на личное избирательное волеизъявление, “внутреннего” самоопределения уже достаточно для защиты групповой идентичности и не стоит проливать реки крови для абсолютного суверентета. Американские авторитеты с уверенностью указывают на достаточность гражданских прав каталонцев, шотландцев, уэльсцев, индийских тамилов, квебекцев. Но, если оставить “национальное самоопределение” тем, чем оно является сейчас - самозванным надгосударственным приоритетом двадцать первого века, то самоуспокоению в отношении революционных катаклизмов битвы за этническую незавиимость не может быть места. Первый же поход оранжистов по католическим кварталам пробудит старых демонов.
Когда интеллектуальное бессилие перед эмоциональным всплеском этнического самолюбования стаовится очевидным, сторонники якобы мирного разрешения вопроса обращаются к референдумам и плебисцитам, словно не известно заранее, что носитель данного культурного кода дает на референдуме ответ вовсе не на “тот” вопрос. Он отвечает своим эмоциям - любит ли он свою общину, язык, традиции или нет. Он не думает в этот час о предстоящем крушении цивилизационных основ, о предстоящем смертельном ожесточении. И еще до проведения любого референдума по поводу своей независимости абсолютно ясно, как проголосует представитель данного этноса. Он выступает уже не как гражданин данной страны, а как сын своего этноса - и усомниться в его сыновней любви просто невообразимо. Но едва ли носитель особых этнических свойств в данный момент представляет, что отдает голос фанатику, который завтра воспользуется его кротким изъявлением безусловной этнической симпатии, превратит привязанность к своему в ненависть к чужому.
Именно здесь, возможно, решается судьба глобализации. Опыт человеческого общежития вопиет против благодушия по отношению к этническому самоутверждению, которое на наших глазах унесло больше жизней, чем вся холодная война. Исторический учебник любого народа скажет читателю, что едва ли не каждое государство на Земле было основано в результате завоевания. Никто и никогда не мог (и никогда не сможет) определить объем той дани, которую якобы должны заплатить завоеватели за несправедливость прошедших веков. Подлинной “расплатой” является гражданское равенство, а отнюдь не право крушить эмоциональный, интеллектуальный, культурный и экономический мир, созданный потом и кровью строителей, защитников, а не исторических злодеев. “Если мы будем сражаться с прошлым, - говорил Черчилль, - мы потеряем будущее”.
Дата добавления: 2019-03-09; просмотров: 153; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!