Престижная экономика и возникновение помогодатного, заёмнодоминантного и доминантного образов эксплуатации.

Развитие престижной экономики на определённом этапе с неизбежностью привело к возникновению первой формы эксплуатации человека человеком — редистрибутивного метода эксплуатации. В дальнейшем начали зарождаться и иные её формы.

Как уже отмечалось, стремление к престижу не имеет предела. Людям, занимавшим ключевые позиции в системе престижно‑экономических отношений, требовалось всё больше и больше продукта как для дароторжеств, так и для даропредставлений. Возможности редистрибутивной формы эксплуатации были в этом отношении довольно ограниченными. Она была только методом, но не способом и даже не образом эксплуатации. Под ней не было достаточно прочной основы в виде оформившейся частной собственности. Эксплуататоры‑редистрибуторы не располагали достаточными средствами для тог, чтобы заставлять эксплуатируемых давать им всё больше и больше продукта.

В результате развитие пошло, с одной стороны, по линии превращения редистрибутивного метода эксплуатации в очень своеобразный образ производства, основанный на столь же своеобразной форме частной собственности, а с другой, по пути возникновения всё новых и новых образов, а затем и способов эксплуатации.

Образ эксплуатации, возникший на основе редистрибутивного метода эксплуатации, будет детально рассмотрен в следующем разделе. Его нельзя понять, не приведя достаточного фактического материала. Другие ранние образы эксплуатации более просты. Их первоначально можно рассмотреть и в чисто теоретическом плане.

Становление распределения по труду необходимо предполагало постепенное утверждение отдельной и обособленной собственности и столь же постепенное превращение связей между членами общины из отношений распределения в отношения обмена. Этот процесс, как мы уже видели, шёл далеко не по прямой линии. Он прежде всего нашёл своё выражение в раздвоении экономики. Принцип эквивалентного возмещения, утвердившийся в сфере престижной экономики в отношениях между членами разных общин, начал постепенно проникать и в отношения между членами общины, вначале в области престижной, а затем и жизнеобеспечивающей экономики.

Ранее уже говорилось, что с переходом к фазе позднепервобытного общества в общине возникло несколько делёжных кругов. Дальнейшее развитие в общем и целом шло по линии сужения делёжных кругов и возрастания их числа. Кроме того, появились люди, исключённые из делёжных кругов. Члены одного делёжного круга были связаны разделоделёжными, дачеделёжными и помогодатными отношениями. Между людьми, принадлежащими к одной общине, но разным делёжным кругам, складывались различного рода отношения обмена.

Как уже отмечалось, делёжные круги в позднепервобытном обществе носили относительный характер. В силу этого между одними и теми же людьми могли одновременно существовать как делёжные и помогодатные отношения, так и отношения обмена. Отношения распределения и обмена могли переплетаться самым причудливым образом.

Вопреки довольно широко распространённому представлению, отношения экономического обмена далеко не сводятся к товарообмену. Последний представляет собой всего лишь один из видов экономического обмена, причём такой, который проникает в общину на довольно позднем этапе развития. Довольно поздно проникает в общину и дарообмен, причём дарами становятся прежде всего престижные ценности. Зато почти с самого начала в позднепервобытной общине возникает и получает развитие такая форма обмена как услугоплатёж.

Что же касается дачеобмена, то он довольно скоро уступает место более широкой форме обмена — обмену помощью или помогообмену. Если дачеобмен происходит всегда, когда одна из сторон что‑то добыла, то помогообмен — только тогда, когда человек, испытывающий нужду в чём‑либо, обращается к другому с просьбой помочь. Если дачеобмен был ограничен охотничьей добычей, то в качестве помощи могло выступить давание не только пищи, но и различного рода вещей, а также помощь трудом была одной из важнейших форм помощи.

С понятием помощи мы уже сталкивались при рассмотрении помогодачи. И при помогодаче, и при помогообмене в равной степени оказывается помощь. Но при этом между помогодачей и помогообменом существует качественное различие. Помогодача, как и дачеделёж, носит круго‑линейный характер, в то время как помогообмен, как скажем и дачеобмен, является линейным и только линейным.

Возникнув на стадии позднепервобытной общины, помогобмен получил широкое распространение в пракрестьянской общине предклассового общества и достиг наивысшего развития в крестьянской общине классового общества. Поэтому лучше всего рассмотреть помогообмен в той его классической форме, которую он принял в крестьянском мире и которая была детально проанализирована в целом ряде работ (420а; 278а; 181). Это даст ключ к пониманию роли помогообмена и в более ранних обществах.

Любой человек мог находиться в отношениях помогообмена не с одним лицом, а с несколькими. Каждый из его партнёров тоже в свою очередь мог состоять в таких отношениях с несколькими людьми, причём лица, с которыми он был связан, совершенно необязательно совпадали с теми, с которыми был связан первый человек. Результатом было существование необычайно сложной системы отношений, в которую были вовлечены если не все жители деревни, то по крайней мере главы всех домохозяйств.

Самым элементарным звеном в системе этих связей было отношение между двумя лицами, которые не обязаны были делиться и выступали по отношению друг к другу как отдельные или обособленные собственники. Человек (А), испытывавший нужду в пище, вещах или дополнительном труде, обращался к другому (Б) за помощью. Последний, если имел возможность, выполнял просьбу. Никакого формально договора при этом не заключалось. Дающий помощь даже устно не ставил никаких условий перед получателем. Не оговаривался срок возврата. И даже более того — возврата вообще не требовалось. Ни вещи, ни труд не считались взятыми взаймы. Получение помощи накладывало на А лишь одно обязательство — отозваться на призыв Б, когда последний в свою очередь будет испытывать нужду в чём‑либо. И вполне понятно, что объём и характер того, что должен был А дать в этом случае, определялся не столько характером и размером помощи, которую он получил ранее от Б, сколько нуждами последнего. Поэтому он мог дать и меньше и больше, чем ранее получил от Б.

В первом случае его обязанность помогать Б сохранялась, во втором аналогичное обязательство по отношению к нему возникало у Б. Но в любом случае отношения между А и Б на этом не прекращались. Обмен помощью между ними продолжался. Он носил не разовый, как, например, при товарообмене, а длящийся, как при дарообмене, характер. Поэтому исследователи, описывающие элементарное отношение помогобмена, квалифицируют его как "парное обменное партнёрство" (278а) или как "парный контакт" (420а).

Важная особенность описываемых связей заключалась в том, что обе стороны находились в равных отношениях друг к другу. Но одна сторона не отдавала, не отплачивала, не возвращала. Каждая давала и только давала, причём одно и то же, а именно — помощь. Ни одна из них не требовала возмещения, возврата данного. Каждая обращалась к другой за одним и тем же, а именно — за помощью.

Б обращался к А вовсе не потому, что желал вернуть то, что ранее ему дал, а потому, что он, как ранее А, испытывал нужду в чём‑либо, нуждался в помощи. То обстоятельство, что он ранее помог А, играла лишь одну роль — гарантировало ему, что его просьба о помощи не будет отвергнута.

Это, конечно, в определённой степени ставило стороны в неравное положение: одна имела право на помощь, другая — была обязана помогать. Но так как отношения имели длящийся характер, то каждая сторона попеременно оказывалась то в одноам положении, то в другом. В результате отношения, будучи ассиметричными, в каждый данный момент в целом имели симметрический характер.

Каждой из сторон было выгодно быть в положении оказывавшей помощь, но ещё не получившей её. Это гарантировало ей получение помощи в случае нужды. С этим связано отрицательное отношение к возврату в точном смысле слова, отркытому простому возмещению, ибо это лишало права на помощь. Человека, который старался по возможности быстрее вернуть, осуждали, ибо видели в этом желание расторгнуть отношения.

То обстоятельство, что данная связь была отношением не дачи и отдачи, а взаимной дачи помощи, исключала возможность прямого расчёта. Однако открытый учёт данного и полученного в помощь вёлся каждой из сторон. Он мог быть как приблизительным так и более точным. Учёт того, что было дано партнёру, и того, что было от него получено, вёлся с целью не допустить чрезмерной диспропорции между тем и другим. При обращении за помощью к партнёру человек исходил не только из собственных нужд. Он принимал также во внимание и существующее соотношение между данным и полученным. Учитывал его и тот, к кому обращались за помощью. Идеалом была эквивалентность между данным и полученным, которая однако реализовывалась лишь в общем и целом и то только на протяжении длительного времени.

Однако, даже приблизительная эквивалентность была возможна только между людьми, хозяйственные возможности которых были примерно одинаковы. В противном случае было неизбежно нарастание диспропорции между данным и полученным, и обмен помощью между данными людьми либо совсем прекращался, либо перерождался в отношения совершенно иного типа.

Беднейшая сторона (А) всегда была обязана помогать, более состоятельная (Б) всегда имела право на помощь со стороны другой. Но само собой разумеется, что А, не имея права на помощь со стороны Б, в то же время всё время нуждалась в помощи от этой стороны, причём в тем большей степени, чем более бедной она являлась. И помощь ей оказывалась, но только в форме помощи‑милости. Сторона А внешне выступала в роли благодетельствуемой, сторона Б — в роли благодетельствующей. В результате взаимная зависимость, которая характерна для помогообмена, заменялась односторонней зависимостью беднейшей стороны от более состоятельной. Это давала последней возможность диктовать свои условия, определять, в частности, форму помощи‑милости, которая оказывалась, как правило, лишь в виде пищи и вещей, но не труда. В ответ же на милость она требовала и получала возможность использовать рабочую силу беднейшей стороны. Это совпадало с желанием последней, ибо она не располагала ничем иным.

Чисто внешне всё обстояло так, как если юы одна из сторон оказывала другой милость, которая лишь частично возмещалась трудом. На деле же имело место прямо противоположное: одна сторона использовала труд другой, лишь частично возмещая его пищей и вещами. Иными словами, имело место безвозмездное присвоение труда, т.е. эксплуатация. Перед нами не метод, а определённый образ эксплуатации, который можно было бы назвать помогодоминатным.

Представители беднейшей стороны работали не только в своём собственном, но и чужом хозяйстве, куда были обязаны являться по первому требованию. Конечно, внешне это требование выступало как просьба о помощи. Поэтому в принципе беднейшая сторона могла и отказаться. Но в таком случае она навсегда бы лишилась милости, без которой уже не могла обходиться. Поэтому представители беднейшей стороны в самую горячую пору вынуждены были работать на полях благодетеля, забыв о своих собственных.

Когда в общине выделялись самостоятельные домохозяйства, между ними в силу самых различных причин должно было возникнуть известное имущественное неравенство. Однако, в крестьянской общине оно не было ни слишком большим, ни постоянным. Возникновение рассмотренных выше отношений не только закрепило, но и углубило независимое от них возникшее неравенство. Эти отношения вели к накоплению богатства на одном полюсе и бедности на другом.

В процессе развития помогодоминатных отношений человек в конце концов мог лишиться собственного хозяйства и целиком перейти в хозяйство своего "благодетеля". Он мог работать на него за одно лишь содержание (пищу, одежду, кров). Такого работника можно назвать приживалом или приживальщиком. Здесь мы сталкиваемся с ещё одной формой эксплуатации — приживальчеством. Но стать приживальщиком мог и любой человек, тем или иным способом лишившийся хозяйства или никогда его не имевшим. Так обстояло дело в крестьянской общине классового общества.

Как мы уже видели, в позднем первобытном обществе с необходимостью зародилось имущественное неравенство, имевшее свою основу прежде всего в престижной экономике, хотя и не только в ней. В таких условиях наряду с помогообменными рано или поздно должны были зародиться помогодоминатные отношения. Последние складывались прежде всего между "богачами" и бедняками. Однако подобный характер могли приобрести также и отношения между "богачами" и рядовыми членами общин. Последние, нуждаясь в престижных ценностях для великодарений и дароплатежей, могли обращаться за ними к "богачам". Не имея возможности ответить им тем же, они вынуждены были возмещать полученные ценности прежде всего трудом.

Помогодоминатно зависимые могли не только работать в хозяйствах "благодетелей", но и оказывать им иные услуги. В частности, в земледельческо‑животноводческих обществах они могли выращивать для своих "благодетелей" животных, которые использовались в качестве престижных ценностей, например, свиней.

И здесь развитие помогодоминатных отношений могло привести к появлению приживальщиков. Очень часто ими становились люди, исключённые из делёжных кругов. В земледельческо‑животноводческих обществах особую ценность представлял женский труд. Именно женщины занимались выкармливанием свиней, которые во многих таких обществах являлись одной из самых важных, если не самой важной престижной ценностью. Потребность в такого рода рабочих руках вполне могла быть удовлетворена путём заключения брака с возможно большим числом женщин. Возникновение престижной экономики способствовало развитию полигинии.

Формально, конечно, все эти женщины были жёнами "богачей". Но по существу, если не все они, то по крайней мере значительная часть их, представляла собой своеобразный вариант приживальщиков. Перед нами, таким образом, не что иное, как своеобразная скрытая форма эксплуатации человека человеком, которую можно назвать бракоприживальчеством. Вполне понятно, что и на данной ступени развития приживальщицами были не все вообще жёны, а только те, чьим трудом создавался избыточный продукт, становившийся в руках мужа прибавочным.

Чем большим количеством жён располагали "богачи", тем соответственно большим было число мужчин, не имеющих возможности вступить в брак. И дело не только в нехватке свободных женщин. Во многих обществах, чтобы вступить в брак, нужно было совершить большие по размерам дароплатежи. Не все мужчины располагали необходимыми средствами. Поэтому некоторая их часть была обречена на вечное холостячество. Но вести хозяйство без жены в этих обществах было не возможно. В результате значительная часть холостяков становилась приживалами.

С переходом к позднепервобытному обществу рано или поздно возникла такая своеобразная форма экономических отношений как заёмные или заёмно‑долговые. Понятие займа необходимо предполагает существование понятия долга и понятия возврата долга. Если существует заимодавец, должен существовать и должник. Но если понятие займа не существует без понятий долга и возврата, то два последних понятия не предполагают с необходимостью бытие понятия займа.

Понятия долга и возврата зародились раньше понятия займа. С первым из них мы сталкиваемся при анализе дарообмена. Человек, получивший дар, находился в своеобразном долгу перед дарителем. Он был обязан раньше или позднее сделать отдар. Здесь действует понятие возмещения, причём более или менее эквивалентного, но нет понятия возврата. Отношения дарообмена, как уже указывалось, долгое время существовали только между членами различных общин.

Если обратиться к отношениям внутри общины, то с переходом к стадии позднепервобытного общества на базе делёжных отношений возникает такая форма циркуляции вещей, как даровозврат. Здесь существует понятие возврата вещи, но нет понятия займа. При подлинных дачевозвратных отношениях, носивших круговой характер, не могло быть и речи о плате за использование вещи. И когда такая плата возникает, то это свидетельствует о качественном изменении природы связей.Они перестают быть круговыми. Внешне эти новые отношения выступают как обычный услугоплатёж. Один человек оказывает другому услугу, давая ему в пользование вещь. З аэту услугу он получает плату.

Однако при обычном услугоплатеже оплачивается труд давателя, который может выступать как в своём природном виде, так и в овеществлённой форме, или вообще какой‑либо форме деятельности, не обязательно находящей материальное воплощение (услуги певца, танцора, шамана и т.п.). Человек получает плату как труженик или вообще деятель. В целом мы здесь имеем дело с распределением по труду.

В рассмотренном же случае человек получает плату в качестве не деятеля, а собственника. Перед нами — распределение не по труду, а по собственности. Иначе говоря, мы здесь сталкиваемся со своеобразной формой присвоения прибавочного труда, своеобразным методом эксплуатации, который можно назвать услугоплатёжным.

Понятие долга в неявной форме присутствует в помогообмене. На получившем помощь лежит обязанность помочь тому, кто её дал. Но понятие возврата здесь отсутствует. Конечно, бывало, что помощь заключалась в предоставлении другому человеку во временное пользование какой‑либо вещи. Эта вещь по миновании нужды возвращалась владельцу. Но этот возврат был явлением чисто физическим, а не экономическим. Возврат взятой в пользование вещи ни в коей мере не был возвратом помощи.

По мере дальнейшего утверждения принципа эквивалентного возмещения на основе отношений помогообмена возникли новые — помогозаёмные (181. С. 59‑62) отношения. Эти отношения, зародившись на стадии позднепервобытного общества, продолжали существовать в предклассовом и классовом обществах. В последнем они достигли наивысшего развития.

Помогозаёмные отношения отличает от помогообменных наличие открытого взаимного расчёта. Если при помогообмене мы имеем дело с взаимной дачей, то здесь с дачей и отдачей. Возврат, возмещение полученного — основной признак этих новых отношений. Все особенности помогозаёмных отношений наиболее рельефно выступают, когда объектами дачи, а тем самым и отдачи являются не труд, а вещи разового пользования.

И здесь, как и при помогообмене, одна сторона даёт другой вещи, в которой последняя испытывает нужду. Но при этом в отличие от помогообмена даваемые вещи выступают в форме не помощи, а займа. Как правило, определяется срок возврата займа, т.е. уплаты долга. При данных отношениях понятие возврата и понятие долга сливаются в одно — возврата долга, равнозначное понятию возврата займа. Но к одному лишь займу и возврату займа данные отношения не сводятся.

Каждый конкретный акт помощи всегда является единством двух неразрывно связанных моментов, первый из которых — давание помощи, а второй — данное в помощь. При анализе помогообмена различие этих моментов не имело смысла, ибо помощью в равной степени являлось как давание, так и данное. Иначе обстоит дело с рассматриваемыми отношениями. То, что давалось, превратилось из помощи в заем. Помощью осталось лишь давание. Человек помог другому, дав ему взаймы вещи, в которых другой испытывал нужду.

И вследствие того, что мы в данном случае имеем дело не только с займом, но и помощью, возврат займа не означает прекращение отношений. Ведь возвращён только заем, но не помощь. На человеке, получившем заем, и после его возврата лежала обязанность помочь бывшему кредитору, а именно дать последнему в свою очередь заем, когда у него возникнет нужда в нём. Этот обмен помощью мог приобрести длящейся характер. Втаком случае каждая из сторон будет попеременно выступать в роли то кредитора, то должника, и отношения в целом приобретут симметрический характер, столь свойственный помогообмену. Однако может восторжествовать принцип отдачи. В таком случае возврат бывшим кредиторам долга своему бывшему должнику будет означать разрыв отношений между ними.

Вполне понятно, что помогозаёмные отношения ещё в большей степени, чем помогообменные, возможны только между людьми, равными по экономическому положению. Обмениваться займами могут только люди, которые в одинаковой степени в них нуждаются и в одинаковой степени способны их давать.

Между людьми с различным имущественным положением помогозаёмные отношения существовать не могут. Между ними возможны лишь заёмно‑долговые отношения, хотя внешне последние могут принять форму помогозаёмных. Для заёмно‑долговых отношений характерно, что одна сторона выступает в них только в роли кредитора, а другая — только в роли должника. Не имея возможности оказать кредитору аналогичную услугу, должник должен ему чем‑то отплатить. Когда должник находится только в экономической зависимости от кредитора, плата приобретает форму уплаты процентов. Перед нами ростовщический метод эксплуатации.

Если зависимость должника от кредитора приобретает и личный характер, мы сталкиваемся с явлением, которое принято именовать кабалой. Когда отношения становятся кабальными, кредитор нередко вынуждает должника работать в своём хозяйстве. Должник, таки образом, трудится не только в своём, но и чужом хозяйстве. Здесь перед нами уже не метод, а определённый образ эксплуатации, который можно назвать заёмнодоминатным. Также как и в случае с помогодоминатными отношениями заёмнодоминатные имели свои следствием рост экономического могущества одной стороны и обеднение другой.

В процессе развития заёмнодоминатных отношений человек мог оказаться полностью втянутым в чужое хозяйство. В случае займа под залог личности с момента заключения договора сам дожник или один из членов его семьи целиком переходил в хозяйство кредитора и начинал работать в нём. В случае неуплаты долга в срок заложник мог быть продан в рабство. Стать зависимым работником в хозяйстве кредитора или быть проданным в рабство мог быть также несостоятельный должник или член его семьи. Работников, которые оказались в составе чужого хозяйства в качестве заложников или несостоятельных должников, можно назвать кабальниками, а саму форму эксплуатации кабальничеством.

Помогозаёмные отношения являются более поздней формой, чем помогообменные, но возникновение первых отнюдь не означает исчезновения последних. Эти две формы могли существовать бок о бок в одном и том же обществе, на протяжении длительного периода времени. Так обстояло дело в классовом обществе.

Помогозаёмные отношения, вероятно, зародились ещё в позднепервобытном обществе. Так как в нём существовало имущественное неравенство, то на определённом этапе в нём возникли и заёмно‑долговые отношения. Они завязались между "богачами" и бедняками, "богачами" и рядовыми членами общества. В последнем случае объектами займов чаще всего являлись престижные ценности, необходимые для великодарений и дароплатежей, особенно брачных. Всё это могло привести и приводило к появлению кабальничества и кабальников.

Число рабочих рук в хозяйстве "богачей" могло быть увеличено не только за счёт жён‑приживальщиц, приживальщиков и кабальников. Существовало ещё несколько способов рекрутирования рабочей силы. Один из них — использование в хозяйстве чужаков, захваченных в плен. Когда рабство получило развитие, рабов стали покупать. Возникла работорговля. Рабами становились и дети рабов.

Люди, лишившиеся хозяйства или не имевшие его, не обязательно должны были трудиться в хозяйстве состоятельного человека лишь за содержание. Они могли работать и за определённую плату. В таком случае перед нами — наёмные работники докапиталистического типа, наймиты. Эту форму эксплуатации можно назвать наймитством.

Конечно, можно было бы рассматривать приживальчество, брако‑приживальчество, кабальничество, рабство и наймитство как разные образы (способы) эксплуатации. Однако в действительности все пять категорий работников, когда они существуют вместе, столь тесно связаны и играют столь одинаковую роль в производстве, что по существу мы имеем дело не с пятью разными образами (спообами) производства, а с одним единым образом (способом) производства, который можно назвать доминатным (от лат. доминус — господин). Таким образом приживальчество, брако‑приживальчество, кабальничество, рабство, наймитство были одновременно и вариантами и составными частями (субобразами, субспособами) одного и того же образа (способа) производства (см. 184. С. 62‑63).

Это отнюдь не означает, что рабство, например, не может стать самостоятельным способом производства. Однако это происходит очень поздно, и рабство как особый способ производства существенно отличается от рабства как варианта и составной части доминатного образа (способа) производства. Качественное различие здесь не меньше, чем между наймитством и капиталистическим наёмным трудом. И это различие выражается в терминологии. В литературе доминатно‑рабовладельческие отношения принято именовать домашним или патриархальным рабством.

Из рассмотренных выше пяти вариантов доминатных социально‑экономических отношений четыре, а именно доминатно‑приживальческие, доминатно‑брако‑приживальческие, доминатно‑кабальные и доминатно‑рабовладельческие отношения появились и существовали уже на стадии раннего предклассового общества. Что же касается доминатно‑наймитских отношений, то хотя на этой ступени и встречались случаи работы одного человека в хозяйстве другого за определённую плату, однако подлинное наймитство на ней не появилось.

Доминантно‑наймитские отношения получили развитие лишь в позднем предклассовом обществе. К этой же стадии относится и появление магнатного образа (способа) производства. Последний существовал в трёх вариантах, которые были одновременно и его составными частями. Этими тремя субобразами (субспособами) являлись магнатно‑рабовладельческий, магнатно‑кабальный и магнатно‑арендный (см. 184. С. 63‑64).

Одним из самых важных является вопрос о том, где проходи грань между позднепервобытным и предклассовым обществом. Как уже отмечалось, первой формой эксплуатации была редистрибутивная. Она была неразрывно связана с имущественным неравенством. Имущественное неравенство породило редистрибутивную форму эксплуатации, а она, возникнув, в свою очередь способствовала его дальнейшему развитию. Имущественное неравенство выразилось в появлении "богатства" и соответственно его распорядителей — "богачей".

Понятие богатства всегда является относительным. Оно имеет смысл только в сопоставлении со своей противоположностью — отсутствием богатства. О богатых можно говорить только в том случае, если им противостоят небогатые. Иначе сами слова "богатство", "богачи" теряют смысл. Богатство, в чём бы оно ни состояло, всегда является достоянием лишь части членов общества. И если оно является основой эксплуатации этой частью общества другой его части, то это даёт право характеризовать его как частную собственность. На стадии позднепервобытного общества богатство отличалось крайним своеобразием. Оно, как уже указывалось, было текучим. В силу этого приходится говорить не только о его владельцах, сколько о его распорядителях. Это текучее богатство и было одновременно частной собственностью и не было ею. Оно представляло собой зарождающуюся, формирующуюся частную собственность.

Бытие этого богатства существенно сказывалось на отношениях распределения и обмена и тем самым оказывало влияние, причём немалое, и на собственно производство. Однако оно ещё не подчинило себе последнее. Возникшая форма эксплуатации не была ни способом, ни даже образом производства. Она представляла собой всего лишь метод эксплуатации. Производство на данном этапе оставалось ещё первобытнообщинным. Никакого другого способа или даже образа производства, кроме первобытнообщинного в его позднепервобытной модификации на этой стадии не существовало. По‑прежнему все члены общества имели равный доступ ко всем необходимым средствам производства.

Поэтому, на наш взгляд, общество, в котором из всех форм эксплуатации существовал лишь один редистрибутивный её метод, нужно рассматривать не как предклассовое, а как всё ещё продолжающее оставаться позднепервобытным. Переход к предклассовому обществу связан, по нашему мнению, лишь с появлением основанных на частной собственности первых образов эксплуатации. Эта, уже более или менее оформившаяся частная собственность совершенно не обязательно должна была быть собственностью на средства производства. Она могла, например, представлять собой монополию части общества на престижные ценности.

В этом разделе уже были рассмотрены такие ранние образы производства и эксплуатации как помогодоминатный, заёмнодоминатный и доминатный, существовавший в пяти вариантах. Был упомянут и особый ранний образ эксплуатации, возникший на основе редистрибутивного метода эксплуатации. Появление хотя бы одного из них означало переход от позднепервобытного общества к предклассовому.

В конце предшествующего раздела указывалось, что рассматриваемая в нём схема эволюции редистрибутивных систем особенно наглядно реализуется в обществах, в которых существовала такая форма дароторжества как потлач. Некоторые из этих обществ из позднепервобытных превратились в предклассовые. Именно они и дают нам богатейший материал, позволяющий составить достаточно яркое представление о ранних образах эксплуатации, являющихся одновременно и образами производства.

4. Индейцы Северо‑Западного побережья Северной Америки: потлачи, знать, простолюдины, рабы

Классическим образцом потлача считается тот, который существовал у индейцев Северо‑Западного побережья Северной Америки: тлинкитов, хайда, цимшиан, квакиютлей, нутка, белла‑кула, береговых селишей. Основным их занятием было рыболовство. Существовали у них также охота и собирательство.

Об этих народах написано огромное количество работ. Прекрасные сводки материалов об их хозяйстве и общественной структуре существуют и на русском языке. Их автор — известный советский этнограф Ю.П. Аверкиева (1, 2). Но хотя литература об индейцах Северо‑Западного побережья обширна, наши знания о них не лишены изъянов.

Чтобы стало ясным, что мы имеем в виду, приведём несколько примеров. Существует фундаментальный труд об одной из групп тлинкитов — якутатах, принадлежащий перу Ф. де Лагуны (560). Исследовательница проводила полевую работу в 1949, 1952, 1953 и 1954 годах, когда от традиционной культуры якутатов почти ничего не сохранилось. Опираясь на данные информаторов, она реконструировала их прошлый общественный строй. Вполне понятно, что эта реконструкция не шла дальше начала XX в. Например, большинство потлачей, о которых рассказывали ей информаторы, относятся к 1905‑1916 годам, а контакты якутатов с европейцами начались ещё в 1741 г. Вполне понятно, что автор широко использует описания жизни якутатов, содержащиеся в трудах путешественников, администраторов, миссионеров. И всё‑таки перед нами прежде всего реконструкция.

Работа Г. Барнетта "Береговые селиши Британской Колумбии" (259) основана на полевых исследованиях, которые велись в 1935 г. К этому времени старая культура селишей была практически мертва. Картина, нарисованная автором, полностью представляет собой реконструкцию прошлого состояния.

Казалось бы, лучше обстоит дело с квакиготлями, которых Ф. Боас специально исследовал, начиная с 80‑х годов XIХ в. (296, 297). Но не нужно забывать, что начало контактов квакиютлей с европейцами относится ещё к ХVIII в. В 1849 г. на земле квакиютлей компанией Гудзонова залива был построен Форт‑Руперт. И связи с европейцами существенно сказались на обществе этих индейцев. Если к началу колонизации численность квакиютлей достигла 17300 человек, то в 1900 г. их было всего лишь 1500 (332. С. 1, 52).

В силу этого существуют такие стороны жизни индейцев Северо‑Западного побережья, о которых далеко не всё известно. Нередко при описании одних и тех же явлений не только разные, но даже одни и те же авторы противоречат друг другу и сами себе. В результате трудно установить истину. Но набросать общую картину общественного строя индейцев этого региона всё же возможно.

У всех у них уже существовало рабство. Тем не менее, у части этих народов сохранялись очень архаичные черты в общественном устройстве. У тлинкитов, хайда, цимшиан существовал материнский род. И в отличие от верховых танана он не просто существовал, но составлял основу первоначальной общины. Здесь мы сталкиваемся со вторым вариантом нормального развития первобытного общества. При нём, как уже указывалось, ядро общины составляли мужчины, принадлежавшие к одному материнскому роду.

Важнейшей ячейкой общества тлинкитов, хайда, цимшиан была группа, состоявшая из мужчин, принадлежавших к одному материнскому роду, их жён и детей. В исходной своей форме эта группа была родовой общиной. На стадии раннепервобытной общины деление родовой общины на две означало одновременно и образование двух вполне самостоятельных родов. Но на каком‑то более позднем этапе эволюции деление общины и деление родов перестало совпадать. Теперь с делением первоначальной общины на две дочерние ядра их продолжали считаться принадлежащими к одному материнскому роду. Вместо распада рода на два самостоятельных мы наблюдаем его подразделение на два подрода. В результате вновь возникшие общины, конечно, в случае, если они стали вполне самостоятельными, заслуживают название не родовых, а подродовых.

Трудно сказать одновременно с подразделением родов на подроды или несколько позднее наметилась тенденция к поселению нескольких подродовых общин разных родов в одной зимней деревне. С чисто формальной точки зрения, когда подродовые общины разных родов поселялись вместе, то они образовывали одну многородовую общину, а сами становились подобщинами.

Однако в реальности всё обстояло сложнее. И после поселения вместе бывшие ранее совершенно самостоятельными подродовые общины продолжали оставаться собственниками земель, угодий. Сохраняли они полную самостоятельность и во многих других отношениях. Поэтому может быть лучше всего было бы говорить о подродовых общинах, объединённых в надобщину.

Эту надобщину многие исследователи именуют племенем. Что касается составляющих её общин, то их называют по‑разному: "локальная группа", "локализованная родственная группа" (372. С. 46‑47, 50). Лучше всего было бы говорить о локально‑родственной группе. Локально‑родственные группы могли существовать как вполне самостоятельно, так и в составе более крупных объединений. Такая группа обычно жила в одном большом доме, в котором каждая элементарная семья имела своё место. Поэтому данные группы нередко называют домовой общиной или даже домохозяйством (1. С.20 ел.; 2. С. 151). При этом невольно возникает параллель с большой семьёй или семейной общиной типа задруги. На деле локально‑родственная группа большой семьёй или семейной общиной не была. Каждая элементарная семья, жившая в общем доме, обладала хозяйственной самостоятельностью. Она имела свои запасы пищи (2. С. 151, 214). Семьи, жившие в одном доме, были неравны в имущественном отношении. В общем жилище обитали богачи, люди со средним достатком и бедняки. Вместе с ними жили и рабы.

У якутатов в общем доме обитало 50‑60 человек, у цимшиан в конце XIX в. — 30‑40 человек, в более отдаленном прошлом до 200 человек (1. С. 97, 103; 560, 1. С. 294). Деревни якутатов до 1880‑1890 годов состояли из 3‑6 домов (560, 1. С. 294).

Таким образом в идеале у тлинкитов, хайда и цимшиан было две основных единицы: локально‑родственная группа, обитавшая в одном доме, и зимняя деревня, состоявшая из нескольких таких домов. Но, конечно, реальность не вполне совпадала с идеалом. Локально‑родственной группе могло стать тесно в одном доме. Часть её могла перейти в новый дом, сооружённый по соседству. Первоначально люди, жившие как в материнском, так и дочернем доме, считались принадлежащими к одному подроду и соответственно к одной локально‑родственной группе. В дальнейшем обитатели каждого из домов становились самостоятельной локально‑родственной группой. Это означало разделение ранее единого подрода на два самостоятельных подрода.

В деревне, таким образом, могло обитать несколько локально‑родственных групп, ядра которых относились к нескольким подродам одного рода. Они жили по соседству, образуя некоторое единство. Глава одной из таких локально‑родственных групп считался старшим над всеми остальными группами, относящимися к одному роду. Именно его, по‑видимому, чаще всего имеют в виду, когда говорят о родовом вожде.

У южных квакиютлей, нутка, береговых селишей, белла‑кула материнского рода не было. У них существовали амбилатеральные родственные объединения, которые играли ту же роль, что материнские рода у тлинкитов, хайда и цимшиян. Эти объединения лежали в основе локально‑родственных групп. Если подроды в силу экзогамии никогда не могли полностью совпадать с локально‑родственными группами, то амбилатеральные объединения — могли. В результате для обозначения тех и других нередко использовался один термин. У южных квакиютлей амбилатеральное родственное объединение и локально‑родственная группа называлась нумеймом.

У нутка локально‑родственная группа жила в одном доме. Она могла существовать как вполне самостоятельно, так и в составе зимней деревни, включавшей в себя несколько таких групп. Население нескольких зимних деревень нутка могло быть объединено в более широкую социальную единицу, которую исследователи иногда называют конфедерацией (371. С. 5, 220).

Такого рода конфедерации существовали у цимшиан и южных квакиготлей. И у тех, и у других возникновение подобного рода объединений связано с совместным поселением жителей нескольких ранее самостоятельных зимних деревень. И у тех, и у других такое совместное поселение было результатом контактов с европейцами.

Около основанного в 1834 г. компанией Гудзонова залива торгового пункта Форт‑Симпсон поселились жители 9 деревень цимшиан. В результате образовалось крупное поселение, состоявшее из 9 кварталов (1. С. 113). У Порт‑Руперта, заложенного в 1849 г. той же компанией, поселилось четыре "племени" квакиютлей (2. С.52‑53).

Но конфедерация представляла собой редкое явление. Основными группировками в обществе индейцев Северо‑Западного побережья были локально‑родственная группа и зимняя деревня, состоящая из нескольких таких групп. При этом приоритетной единицей в большинстве случаев была локально‑родственная группа.

В обществе индейцев этого региона существовало имущественное и социальное неравенство. И речь идет не о рабах, составлявших достаточно определённую группу. Неравенство существовало в среде свободных. Внешне это выражалось в бытии у многих из названных народов лестницы рангов, на которой каждый человек занимал особую ступеньку. Некоторые авторы подчёркивают уникальность рангов. Как утверждают они, не было двух людей с одинаковым рангом (372. С. 48). Люди ранжировались внутри локально‑родственных групп, локально‑родственные группы внутри родов или зимних деревень. Ранжировались также и роды и "племена". Но за этим непрерывным ранжированием скрывалось деление на несколько более или менее определённых социальных групп.

Первой группой была знать, аристократия. Когда речь идет об обществах с материнским родом, исследователи относят к ней прежде всего родовых вождей. При этом не уточняется, кто имеется в виду: вожди всего рода, части которого разбросаны по разным селениям, или вожди нескольких локально‑родственных групп одного рода, находящихся в одной деревне. Главарей локально‑родственных групп иногда именуют вождями, иногда им в этом титуле отказывают.

Но насколько можно судить по материалам, в большинстве случаев главы локально‑родственных групп нужно также относить к знати. К аристократии в самом узком смысле слова относились не только родовые вожди и главы локально‑родственных групп, но и члены их непосредственных элементарных семей. Должности вождей и глав локально‑родственных групп переходили по наследству.

Следующая группа — простолюдины, коммонеры, составлявшие основную часть общества. Имущественное положение их было далеко не одинаковым, но все они в той или иной степени обеспечивали собственное существование.

Третью группу составляли люди, которые были не в состоянии обеспечить себя. Их называли по‑разному: бедняками, нищими, ничтожными людьми. Их презирали, как говорили, за лень. Впрочем бедняками называли иногда и низший слой простолюдинов, но в таком случае подчёркивали отличие бедняков от лентяев (259. С. 248). Вообще лень считалась у индейцев Северо‑Западного побережья величайшим из пороков (259. С. 248, 560, 1. С. 469).

Иногда выделялась группа, промежуточная между знатью и простолюдинами. Исследователи называют её "меньшей знатью" или "средним классом" (1. С. 108, 2. С. 221).

В прошлом лишь представители знати, лишь вожди родов и главы локально‑родственных групп имели право устраивать потлачи (906. С. 310; 1. С. 67, 2. С. 122, 373. С. 35‑36; 711. С. 284, 288, 764. С. 87; 560, 2. С. 610). Причём это было не только их правом, но и обязанностью. Только потлачём могли они подтвердить свой статус в обществе. В противном случае они этого положения лишались, переставали быть вождями. С помощью потлача они не только подтверждали свой ранг в обществе, но и повышали его, приобретали новые почётные имена.

Когда вождь устраивал потлач, все члены возглавляемой им группы, исключая крайних бедняков, должны были внести свой вклад. Так обстояло дело у южных квакиютлей. Вождь, решивший устроить потлач, посылал помощников с тем, чтобы собрать всех членов нумейма.

Как рассказывает Дж. Хонт, вождь, обратившись к собравшимся, благодарит их за то, что они пришли, и сообщает им о своем намерении устроить потлач. Но, говорит он, у него имеется лишь 500 одеял, что явно недостаточно. Поэтому он надеется на то, что все отнесутся к нему как к вождю и дадут ему своё имущество для потлача. При этом он подчёркивает, что потлач будет дан от их имени и прославит их среди других "племён".

Члены нумейма соглашаются, хотя и не ждут возврата. О том, что их согласие было далеко не добровольным, свидетельствует один факт. Когда собравшиеся идут по домам, второй после вождя человек в нумейме говорит: "Мне надоел наш вождь, слишком часто он просит у нас сокровища для своих потлачей. Я опозорю его. Я дам ему 100 одеял. Пусть его имя будет закопано под нашими сокровищам. Я хотел бы, чтобы вы дали ему, кто 50, кто 40, кто 10 пар одеял, а те, кто победнее — дадут ему 5 пар одеял" (297. С. 1340‑1343). Иногда члены нумейма давали вождю более 1000 одеял (С. 1344).

У тлинкитов — якутатов в потлач, устраиваемый вождем рода, вносили вклад не только члены рода, но и фратрии (560, 2. С.606, 611). У нутка, когда человек, как правило, вождь локально‑родственной группы, устраивал потлач, ему всегда помогали. Если приглашёнными были члены других локально‑родственных групп, то помогали члены своей локально‑родственной группы, если гости были из других "племён", то — члены своей зимней деревни, если, наконец, ожидались люди из другой "конфедерации", то — члены своей "конфедерации" (371. С. 366‑367). И во время церемонии раздаривания устроитель всегда объявлял, кто именно и сколько внёс в данный потлач (С. 379). Обычно в последующем все внесшие вклад в потлач получали от его организатора отплату, но никогда в эквивалентном размере. Они всегда получали меньше, чем внесли (С. 381).

Члены локально‑родственной группы были обязаны не только вносить вклад в потлач вождя, но и постоянно давать ему часть охотничьей добычи, улова, сбора ягод, кореньев. Так было у якутатов (560, 1. С. 364, 464), цимшиан (1. С. 107), береговых селишей (259. С. 246). У нутка сам человек решал, сколько дать вождю. Количественные размеры "дани" не были установлены (371. С. 251).

Как сообщает Дж. Хонт, у южных квакиготлей, когда охотник убивал нескольких тюлерей, то одного оставлял себе, а остальных отдавал вождю. Вождь получал из 3 убитых медведей одного, из 3 морских выдр — одну, из 10 горных коз — 5. Из 100 лососей рыбак мог отдать вождю 20. Когда женщина заготовляла ягоды, то из 5 связок ягодных плиток одну отдавала жене вождя. Когда количество связок ягодных плиток достигало 200, то жене вождя шло 40 (297. С. 1333‑1338).

По форме это было дачедележом. Члены локально‑родственной группы делились созданным продуктом с вождём. Сам вождь в свою очередь мог делиться и делился полученным с членами группы. У нутка вождь, когда ему давали рыбу или мясо, нередко устраивал пир для членов своей группы (371. С. 251). И вообще в прошлом вождь нутка должен был принимать гостей и устраивать большие раздачи своим людям (820. С. 114). У южных квакиютлей вождь, получив от охотника тушу горной козы, мог разрубить мясо и раздать членам нумейма (297. С. 1334). У береговых селишей вождь часто устраивал пиры для членов своей локально‑родственной группы. Щедростью он должен был отличаться не только по отношению к чужим, но и своим (259. С. 246). У якутатов считалось, что вождь должен был помогать бедным, обеспечивать их едой и одеждой (560, 1. С. 467). В фольклоре тлинкитов содержатся указания на то, что вождь должен был заботиться о благосостоянии сородичей, кормить их в голодовки. Для поддержания своего авторитета он устраивал угощения всему роду. На них часть продуктов раздавалась в сыром виде, чтобы люди могли унести с собой, другая часть приготовлялась для общей трапезы (1. С. 25). В легендах цимшиан подчёркивалось, что вожди обязаны кормить людей в дни нужды, должны быть щедрыми на угощения (С. 107).

Так как доходы вождя в конечном счете превышали расходы, то по существу мы имеем здесь дело с эксплуатацией. Последняя проявлялась в форме не только дачедележа, но и помогодачи. Помогодача в форме помогосбора имела место при подготовке к потлачу.

Внешне всё это очень напоминает редистрибутивный метод эксплуатации. И несомненно, что данная форма эксплуатации генетически связана с редистрибутивным методом присвоения прибавочного продукта. Однако в отличие от последнего данная форма эксплуатации уже основывалась на частной собственности вождя на средства производства, а именно на землю, точнее, на промысловые угодья.

Ф. Дрюккер в своей работе о нутка со всей категоричностью заявляет, что у них охотничьи, рыболовные и ягодные угодья, вообще вся территория была частной собственностью определённых вождей (371. С. 247‑248). Вожди, будучи собственниками территорий, разрешали пользоваться находящимися у них угодьями людям, входящим в состав их групп. Этих людей в некоторых местах книги автор называет арендаторами (С. 251). Вообще создается впечатление, что одни только вожди были собственниками промысловых угодий, что все остальные люди никаких прав на них, которые не были бы производными от права вождей, не имели.

Но эта картина находится в противоречии с данными, которые приводит сам же Ф. Дрюккер. Он, например, сообщает, что каждый член локально‑родственной группы был совершенно свободен в своем праве охотиться и рыбачить на территории, принадлежащей вождю группы (С. 251).

И в других своих работах этот исследователь отстаивает иной взгляд. По его мнению, истинным собственником земли у индейцев Северо‑Западного побережья была локально‑родственная группа. Групповой собственностью были не только промысловые угодья, но и дома и многие важные предметы богатства. И хотя о главах локально‑родственных групп и они сами и другие люди действительно говорили как о "собственниках" земли, домов, многих сокровищ, в действительности же вожди были лишь "администраторами" групповой собственности, но не индивидуальными владельцами (370. С. 58‑60; 372. С. 50).

Ф. де Лагуна в монографии о тлинкитах‑якутатах сообщает, что каждый род или подрод владел территорией для охоты, рыбной ловли, собирательства, домами и местом, на котором были построены дома. Одновременно она, однако, пишет и о том, что вожди были "опекунами", "хранителями" как промысловых угодий, так и наследственных сокровищ рода или подрода (560, 1. С. 361, 450).

Примерно то же самое говорится в монографии Г. Барнетта о береговых селишах. Хотя в определённой степени титул на землю и другие средства производства мог быть номинально закреплён за главой локально‑родственной группы, последний был скорее "опекуном" коммунальной собственности, чем истинным её владельцем (259. С. 244). С. Пиддок сообщает о южных квакиютлях, что у них вождь был "опекуном" или "управляющим" ресурсами нумейма. (711. С. 288). Можно было бы привести много подобных высказываний. Но и сказанного достаточно.

Несомненным можно считать, что локально‑родственная группа у индейцев Северо‑Западного побережья была собственником земли. Именно потому, что она была собственником промысловых угодий, все её члены могли свободно ими пользоваться. Но столь же несомненным, на наш взгляд, является и то, что эти же угодья были одновременно собственностью главы локально‑родственной группы, вождя. И эта собственность была частной, ибо была собственностью только части общества, причём такой, которая была основой эксплуатации человека человеком.

Частная собственность вождя на землю проявлялась не только в эксплуатации, но и в распоряжении землей. У нутка, например, никто не мог рыбачить, пока вождь официально не открывал сезон. После этого люди могли ловить рыбу, где желали (371. С. 251). У якутатов вождь не только открывал промысловый сезон, но и указывал, где, когда и какими орудиями должны были люди пользоваться и сколько животных человек мог добыть. И при навязывании своей воли в этой сфере вождь пользовался правом на жизнь и смерть людей (560, 1. С. 464). Вождь мог разрешать охотиться на земле рода или подрода людям, которые не принадлежали к этим группам (С. 361).

Таким образом, у индейцев Северо‑Западного побережья земля находилась одновременно в общей собственности локально‑родственной группы и частной собственности одного из её членов. Но последний был частным собственником земли, принадлежащей одновременно и локально‑родственным группам, исключительно в силу того, что занимал должность её главы. Описываемая частная собственность была не персональной, а должностной, титульной. Она была связана не с личностью или даже группой лиц, а с определённой должностью и только тем самым с определённой личностью. Чтобы стать частным собственником земли, принадлежавшей одновременно и локально‑родственной группе, человек должен был занять должность её главы. Если он лишался должности, то переставал быть частным собственником земли.

Должностная частная собственность на землю сосуществовала с общей собственностью на этот же самый объект локально‑родственной группы. В силу этого она была неполной. Соответственно ограниченной была и общая собственность локально‑родственной группы на землю. У последней, таким образом, было два реальных собственника, каждый из которых обладал одними правами и был лишен других. Собственность на землю была расщеплённой, разделённой.

Должностная собственность на землю была основой эксплуатации человека человеком. Здесь мы сталкиваемся с зародышем того антагонистического способа производства, который известен под названием "азиатского". В одной из наших работ мы назвали его политарным (от слова "полития" — государство) (182). Но у индейцев Северо‑Западного побережья государства не существовало. Поэтому применительно к ним нельзя говорить о политарных и даже протополитарных отношениях. Можно говорить лишь о преполитарных отношениях, о преполитарном образе эксплуатации человека человеком.

Преполитарные отношения тесно связаны с престижной экономикой, хотя в определённой степени и выходят за её рамки. Но, кроме престижной экономики, у индейцев этого региона существовала, разумеется, и жизнеобеспечивающая. И не разобравшись в отношениях в сфере последней, невозможно понять экономическую систему рассматриваемых народов в целом.

Наши знания о жизнеобеспечивающей экономике этих индейцев крайне ограничены, неполны, фрагментарны.

Ясно, что зимние деревни, состоявшие из нескольких локально‑родственных групп, не были и не могли быть первобытными коммунами. Между членами разных локально‑родственных групп, составлявших зимнюю деревню, почти что не было делёжных отношений. Сложнее обстоит дело с отношениями внутри локально‑родственных групп.

В отношении якутатов информаторы сообщают, что делёж пищи между членами локально‑родственной группы был обычным явлением. Когда женщина из какой‑либо элементарной семьи вскрывала свои зимние запасы, то ели все. Это происходило поочередно; на следующий день это делала другая женщина и т.д. Когда приносилось свежее мясо, то часть его тоже делилась между всеми: каждый отведывал кусок (560, 1. 309‑310). И в норме каждый человек всегда мог рассчитывать на кров и пищу в любом доме своего подрода или рода (С. 469).

Из этих сообщений складывается картина чуть ли не полного господства в жизнеобеспечивающей экономике делёжных отношений. Однако имеются факты, противоречащие ей. Если бы дело обстояло именно так, то не было бы бедняков. А они несомненно существовали. Иногда такой обнищавший человек, чтобы спастись от голода, обращался за пищей к людям, находившимся за пределами своей локально‑родственной группы. В результате он становился зависимым особого рода, которого называли "рабом вяленой рыбы". В таком случае только родственники могли выкупить его (С. 469).

Таким образом, у якутатов делёж внутри локально‑родственной группы носил ограниченный характер. Из делёжного круга были исключены люди, которые сами не могли вносить в него вклад. Они могли рассчитывать даже не на помощь, а на милость. Способом обеспечения такой милости был труд на тех, кто эту милость оказывал. Так возник образ эксплуатации, который выше был назван помогодоминатным. При по‑могодоминатных отношениях эксплуатируемые ещё в какой‑то степени сами ведут хозяйство. Когда они целиком входят в хозяйство эксплуататоров, помогодоминатные отношения превращаются в приживальческие или даже почти что рабские ("рабы вяленой рыбы"). Наличие у индейцев Северо‑Западного побережья обнищавших людей, работавших за пищу на вождей и вообще состоятельных людей, отмечено многими исследователями (1. С. 28‑29, 82, 85, 108, 2. С. 33, 96‑97; 560, 1. С. 297, 468).

У индейцев описываемого региона были и настоящие рабы — захваченные в плен или купленные. Данные об их числе противоречивы. Наиболее часты указания на владение 4‑6‑10 рабами. Однако отдельные люди могли иметь 30, 40 и даже 50 рабов. По переписи, проведённой около 1845 года, у цимшиан, живших в окрестностях Форт‑Симпсона, насчитывалось 143 раба (3,5% населения). У разных групп число их колебалось от 0 до 7,5%. По переписи 1845 г. у тлинкитов рабы составляли 12% населения, причём количество их в разных группах колебалось от 2‑5% до 24%. По сообщению Вермана, в 14 обследованных им в 1861 г. селениях тлинкитов на 7769 свободных приходилось 828 рабов. Таким образом, рабы составляли 9,63% населения. По переписи 1861 г. у кайгани — одной из групп хайда было 198 рабов, что равнялось 26% населения (211. С. 341; 2. С. 26, 93, 156, 222; 657. С. 21‑22).

Рабы выполняли самые различные работы. Они носили воду и вообще тяжести, кололи дрова, следили за огнём, собирали ягоды и раковины, готовили пищу, ухаживали за детьми. Их использовали на рыбной ловле, охоте, в качестве гребцов. Они помогали при постройке домов, изготовлении лодок и орудий (603а. С. 638‑641; 2. С. 36; 657. С. 24‑28). Этими же делами занимались помогодоминатно зависимые люди и приживалы. Рабство и приживальчество выступали как два варианта одной и той же формы эксплуатации человека человеком — доминатной.

Противоречивы сведения об отношениях в сфере жизнеобеспечивающей экономики и у других групп индейцев Северо‑Западного побережья. В одной из работ о береговых селишах сообщается, что человека, который добывал больше других, почитали. От него ожидали, что он будет делиться пищей с близкими родственниками и товарищами по дому. Когда добывались морские животные, устраивались пиры, на которых присутствовал обязательно хотя бы один член каждой семьи. Он получал часть добычи, чтобы отнести домой. Люди делились пищей с соседями и родственниками из других общин (508. С. 298‑300). Но если дело обстояло именно так, то не понятно, почему у этой группы существовали бедняки, ничтожные люди (842. С. 502‑504; 844. С. 303). Другой автор говорит о береговых селишах, что делёж был у них обычной вещью, что никто у них не желал прослыть скупым. Но тут же сообщается, что дележа ждали от хорошего соседа, когда он был особо удачлив в охоте или рыболовстве (259. С. 59).

О нутка мы узнаем, что охотник, добывший зверя, должен был устроить пир (820. С. 59; 371. С. 253). Сообщается о них также, что они охотно делятся своими запасами друг с другом. При этом подчёркивается, что никто не возражает, когда его запасами пользуется другой работящий индеец, оказавшийся в нужде (820. С. 89). Из этого следует, что у них дачеделёж и помогодача носили ограниченный характер. Описаны у них случаи разделодележа. Когда убит кит, его делят между всеми жителями селения, но далеко не поровну. Около центнера лучшей части получает вождь. Затем наступает черед гарпунщика, первым ранившим кита, шамана, предсказавшего успех охоты. После них получают доли меньшие люди соответственно рангу и, наконец, простой народ. В завершение люди, получившие наибольшую часть китового мяса, устраивают пиры (820. С. 60).

Развиты были у индейцев Северо‑Западного побережья услугоплатёжные отношения. Повсеместно у них встречались умельцы; охотники, изготовители каменных орудий, резчики по дереву, скульпторы, живописцы. Били у них также композиторы, песенники. Труд их всех хорошо оплачивался. Плату за лечение получали шаманы (812. С. 34, 146; 2. С. 7, 28, 84‑85, 148, 159‑160, 219‑220, 243; 372. С. 27‑31; 390. С. 318; 844. С. 224, 491‑492).

Очень важны сведения об отношениях собственности внутри семьи. Однако они довольно противоречивы. Как указывают исследователи, у якутатов муж и жена — в теории полностью отличные в экономическом и правовом отношении индивиды, которые не могли иметь совместной собственности и наследовать друг другу (560, 1. С . 492).

Г. Барнетт в работе о береговых селишах в принципе не отвергает этого положения. Однако картина, нарисованная им, довольно своеобразна. Всю собственность он делит на две категории. К первой он относит охотничьи, рыболовные, собирательские угодья, дома, орудия труда, мебель, каноэ, одеяла, ценные шкуры, рабов, медные пластины, украшения, одежду. Заключая этот перечень, он указывает, что за исключением небольших объектов, используемых женщинами, вся остальная собственность находилась в руках мужчин. Ко второй категории он относит личные имена, песни, танцы, церемониальные прерогативы. Здесь всё поровну, но наиболее важные привилегии принадлежат всё же мужчинам. В случае развода имущество, которое, противореча себе, Г. Барнетт называет общим, остаётся у мужа (259. С. 250). У береговых селишей элементарная семья во многом продвинулась по пути превращения в ячейку собственности, чего, вероятно, нельзя сказать о всех индейцах этого региона.

В целом во многих отношениях община у индейцев Северо‑Западного побережья была ещё близка к позднепервобытной. Процесс перехода от распределения по потребностям к распределению по труду в этом обществе ещё не завершился. В нём ещё сохранились делёжные отношения. И в то же время в обществе этих индейцев уже возникла третья форма распределения — распределение по собственности. Суть её состоит в том, что человек получал долю общественного продукта только потому, что был собственником. Иначе говоря, в этом обществе возникли частная собственность и эксплуатация человека человеком. Именно это обстоятельство резко отличает общину индейцев Северо‑Западного побережья от позднепервобытной общины.

Уже не будучи позднепервобытной, община индейцев Северо‑Западного побережья в то же время ещё не стала формирующейся крестьянской, т.е. пракрестьянской. Она представляла собой особое образование, нуждающееся в обозначении. Мы будем называть её послепервобытной. Соответственно мы будем говорить о послепервобытном общественно‑экономическом укладе.

Доминатные отношения (рабовладельческие и приживальческие) не образовывали особого уклада. Не существовало особых доминатных хозяйственных ячеек, тем более доминатного хозяйственного организма. В обществе существовал таким образом не доминатный способ, а лишь доминатный образ эксплуатации. В отношении доминатных связей можно считать, что они существовали как подуклад, как придаток к после‑первобытному укладу.

Сложнее обстоит дело с преполитарными отношениями. Существовала единица должностной частной собственности. В ней происходил процесс создания прибавочного продукта. В этом смысле она была хозяйственной ячейкой и одновременно хозяйственным организмом. Все это, казалось бы, позволяет говорить о бытии преполитарного общественно‑экономического уклада. Но единица должностной частной собственности совпадала с общиной, которая была хозяйственным организмом послепервобытного уклада. Преполитарный уклад, если и существовал, был неотделим от послепервобытного.

Спорным является вопрос о том, можно ли говорить о существовании в данном обществе преполитарного уклада, а тем самым преполитарного способа эксплуатации, или речь может идти только о неукладных преполитарных отношениях, а тем самым лишь о преполитарном образе эксплуатации. Но несомненно существование в нём частной собственности и основанных на ней образов и, может быть, даже способов эксплуатации. Всё это дает основание для отнесения его не к первобытной (даже позднепервобытной), а к предклассовой стадии развития. Это общество является предклассовым, ибо в нём уже началось становление классовых отношений, появились зародыши общественных классов.

Кроме упомянутых образов эксплуатации в этом обществе получил развитие такой её метод, как военный грабёж. Кроме различного рода имущества захватывались люди, которые превращались в рабов (603а. С. 642, 2. С. 27, 93, 156, 195‑201, 221 и др.).

Но хотя отношения эксплуатации у индейцев Северо‑Западного побережья и существовали, однако не одни они обеспечивали существование эксплуататоров. Как правило, последние трудились и сами. Хотя в отношении вождей нутка информаторами часто повторялось, что они не работают, но в действительности эти люди были освобождены только от некоторых видов тяжёлого физического труда: не таскали дрова, но носили воду, во многих случаях даже не гребли. Однако им принадлежала ведущая роль в охоте на кита и морскую выдру (371. С. 244).

Противоречивы данные о тлинкитах. Архимандрит Анатолий сообщает, что у них тойон (вождь) в мирное время ничего не делает. Он устраивает пиры и участвует в пирах, организованных соседями. В легенде об одном вожде говорится, что "он принадлежал к столь высокой семье, что не умел охотиться" (см. 1. С. 27, 29). "Но вообще‑то, — пишет, обобщая имеющийся материал Ю.П. Аверкиева, — вожди охотились и рыбачили вместе с другими и часто возглавляли охотничьи экспедиции" (С. 29). У цимшиан вожди в повседневной жизни были заняты тем же, что и рядовые общинники. Они рыбачили и охотились. Жёны и дочери вождей вместе с другими женщинами и рабынями собирали ягоды (С. 107). То же самое относится и к хайда (С. 85).

Но богатствам свои вожди были обязаны не столько собственному труду, сколько эксплуатации членов своих общин и рабов. Информаторы из числа якутатов прямо говорили, что вождь богат потому, что его сородичи давали ему часть своей добычи (560, 1. С. 464). Будучи богатыми, вожди отличались от рядовых одеждой и украшениями (2. С. 34. 95‑96, 154; 560, 1. С. 464). Это говорит о том, что часть богатств вожди оставляли за собой. Но всё‑таки основная часть сокровищ раздаривалась на потлачах. Собственно сокровища и специально собирались для того, чтобы их раздаривать. Мы уже неоднократно упоминали о потлачах у индейцев Северо‑Западного побережья. Но в основном только упоминали. Имеет смысл на этом предмете специально остановиться.

Как уже отмечалось, в прошлом потлачи могли устраивать только вожди. После контактов с европейцами, когда появились новые источники богатств, потлачи начали устраивать и другие лица (332. С. 125; 560, 2. С. 608, 610). В доконтактную эпоху потлачи устраивались довольно редко и носили сравнительно скромный характер. В более позднее время и число потлачей и количество раздаваемых на них богатств выросло (332. С. 89‑95; 2. С. 186; 372. С. 60).

Выше уже говорилось об источниках богатств, раздаваемых на потлачах. Наряду с описанными был ещё один метод собирания сокровищ. Это — принудительный заем. За некоторое время до потлача человек, решивший его устроить, раздавал определённое количество сокровищ в долг друзьям и знакомым. Отказаться последние не могли, ибо иначе теряли лицо. А ко дню потлача они были обязаны всё вернуть обычно в двойном размере (259. С. 258‑259; 1. С. 27, 87; 2. С. 184). И, наконец, можно упомянуть просто о займах, которые человек должен был в последующем вернуть, иногда с процентами (332. С. 69‑71; 1. С. 118; 2. С. 120‑122).

К потлачу обычно готовились долгое время. Устраивался он по разным поводам. Одним из самых важных считалось замещение должности вождя. Этот потлач обычно устраивался в пределах года после смерти старого вождя. Чем шире был круг приглашенных и чем больше сокровищ раздавалось, тем известнее становилось имя нового вождя. Но каков бы ни был повод для потлача, суть его заключалась в утверждении или повышении социального положения, социального ранга человека, который его устраивал. Престиж получала и группа, глава которой организовывал потлач. Собственно вождь всегда выступал не только от своего имени, но и имени целой группы. Не только он сам, но вся группа в целом считалась устроителем потлача. Поэтому её члены ничего не получали на потлаче (258. С. 350 сл.).

На потлач всегда приглашались члены других локально‑родственных групп и чаще всего жители других деревень. Потлач, как правило, включал в себя пир. Гостей угощали. Устраивались различного рода развлечения: игры, танцы, песни. Все это длилось несколько дней.

Чаще всего гости приезжали с пустыми руками. Но у береговых селишей гости могли привозить с собой пищу, причём иногда в значительных количествах (812. С. 107; 259. С. 266). У тех же береговых селишей старейшина селения, приняв приглашение на потлач, одаривал вестников и посылал через них подарок устроителю потлача, причём нередко превосходящий дар, который он должен был получить позже на потлаче (2. С. 227). Привозили гости с собой и вещи (С. 228). Однако всё это, по‑видимому, исключение.

Собственно потлач — процесс раздаривания — длился несколько часов. Наряду с вещами иногда раздаривалась и пища, которую гости увозили с собой (1. С. 71). У береговых селишей она упаковывалась в корзины, заворачивалась в маты (814. С. 156).

Если раздаривание велось в помещении, то все важные гости занимали места согласно их рангам. Как правило, от рангов зависела последовательность, в которой гости получали дары. Менее важные гости оставались без мест. Важные гости получали большие дары, менее важные — небольшие, иные даже — чисто символические. Когда мы имеем дело с уже сформировавшейся системой, то ранжирование выступает как определяющее по отношению к потлачу. В истории дело обстояло как раз наоборот. Именно из распределения мест на потлаче выросло само ранжирование.

Дары, вполне понятно, получали только гости. В некоторых случаях формальной обязанности возврата не существовало. Но он всё равно происходил, когда важный гость сам выступал в роли устроителя потлача. В других случаях требование возврата существовало. Возвратить человек, как правило, должен был столько же, сколько получал.

В отношении квакиютлей утверждается, что бывший гость, когда он выступал в роли хозяина, должен был дать в два раза больше, чем получил (332. С. 68). Если учесть, что хозяева и гости постоянно менялись ролями, то это должно было бы вести к умножению массы циркулирующих сокровищ до невероятных размеров. Но этого не происходило. И связано это с тем, что в действительности у квакиютлей человек, устроивший потлач, в общем и целом получал столько же, сколько раздарил, да и то не всегда. Нужно при этом учесть, что не все получившие дары сами устраивали потлачи (2. С. 127, 373. С. 53‑69; 711. С. 291‑293).

Особое место занимает так называемый потлач соперничества, который особенно ярко был представлен у квакиютлей. Такого рода потлач был обычно связан с претензией двух людей на одно и то же социальное положение. Каждый из соперников стремился превзойти другого в числе раздариваний и количестве фигурировавших на нём сокровищ. Важно отметить, что на потлачах соперничества богатства могли не только раздариваться, но и уничтожаться: убивались рабы, сжигалось огромное количество жира, в костер бросались одеяла, ружья, ломались лодки и т.п. Если соперник не был способен уничтожить ровное количество собственности без большой отсрочки, то терял престиж. Особенно ценными среди сокровищ были медные пластины (538). Человек, стремясь унизить соперника, разламывал пластину или бросал её в море. Последний, чтобы не потерять лицо, должен был так же поступить с пластиной равной или большей по ценности (332. С. 75‑78, 2. С. 131‑132; 372. С. 62‑66; 297. С. 81‑98; 373. С. 98‑117).

Потлачи были не единственным проявлением престижной экономики у индейцев Северо‑Западного побережья. Кроме них существовали пиры, которые были более часты, чем потлачи. Впрочем, понятие пира является очень широким, включая и угощение сородичей. К престижной экономике относятся только те пиры, которые даются людям из других локально‑родственных групп и деревень.

Кроме великодаров существовали и дароплатежи. Бытовала "плата за кровь" — вергельд. Размер последнего зависел от статуса убитого. Если аристократ убивал простолюдина, то платил меньше, чем если бы он убил равного себе (259. С. 270‑271).

Большую роль играли дары, связанные с браком. Это наглядно можно видеть на примере береговых селишей (259. С. 185‑192). Когда готовилось заключение брака, отец юноши собирал одеяла, пищу и другое имущество для брачного дара родственникам невесты. Если не хватало, то обращался к родственникам сына за помощью. Происходил помогосбор. Когда все было готово, отправлялись к родственникам невесты.

Брачный дар, который получал отец девушки, делился на три части. Первая — пища, которая распределялась среди гостей, приглашённых на свадьбу. Пища использовалась либо для пира, т.е. угощения, либо в сыром виде раздавалась гостям, чтобы они могли унести её домой. Вторая — ценные вещи, обычно одеяла. Они распределялись среди немногих, самих важных гостей. Третью часть отец невесты либо оставлял себе, либо раздавал родственникам.

После свадьбы отец новобрачной вручал мужу дочери значительные подарки: пищу, одеяла, каноэ. Кроме этих подарков, тесть должен был несколько позднее вернуть зятю дар по меньшей мере равный брачному. Этот отдар он собирал сам или с помощью родственников.

Отдар подобно брачному дару делился на три части. Первую часть — пищу — юноша использовал для пира в своей деревне. Вторая часть шла наиболее важным людям деревни. Третья часть номинально шла юноше, но фактически ею распоряжался его отец. Последний из этой части прежде всего возмещал расходы всем тем, кто участвовал в сборе брачного дара. Остальное шло юноше.

Относительно размеров брачного дара и отдара никогда не торговались. Каждая сторона стремилась превзойти другую. Обычным для стороны невесты было вернуть больше, чем она получила. Поэтому всё описанное выше было лишь первым шагом в серии продолжающихся отдаров между семьями юноши и девушки. Так как ответный дар превышал брачный, то это накладывало обязательство подарка, который был бы равен избытку первого над вторым. Но обычно давалось в два раза больше, чтобы побудить тестя ко второму ответному дару. Последний сопровождался отдаром и так без конца. В каждом случае половина дара шла на то, чтобы покрыть обязательство, а другая — чтобы создать ответное обязательство.

Но такая картина наблюдалась лишь, когда в брак вступали знатные и богатые. В случае с обычными людьми устраивался небольшой пир и совершался такой обмен имуществом, который носил символический характер.

Существовал у индейцев Северо‑Западного побережья и обычный дарообмен. Различные исследователи много пишут о наличии у них торговли между различными группами и соседями. При этом она нередко трактуется как обыкновенная коммерция. Однако на деле так обстояло далеко не всегда, что особенно наглядно можно видеть на примере якутатов‑тлинкитов.

Обмен у них происходил не между любыми людьми, а только между торговыми партнерами, и предметы, вовлечённые в него, принимали форму даров. "Торговля" якутатов была либо чистым дарообменом, либо товарообменом, облечённым в форму дарообмена. С чисто экономической точки зрения якутаты даже в 80‑х годах XIX в. от обмена не зависели. Вещи, приходящие извне, не имели существенного значения для жизнеобеспечения. Это были в основном предметы роскоши и особо изысканные виды пищи, обладать которыми означало быть богатым. Однако не накопление богатства само по себе давало престиж, а способность щедро ими наделить других, включая дары свойственникам и раздаривание на потлачах (560, 1. С. 352‑357).

У береговых селишей имел место подлинный товарообмен. В нескольких местах по побережью и на р. Колумбии устраивались ежегодные ярмарки, в которых принимали участие береговые и материковые селиши, чинук и другие группы индейцев. В межгрупповой торговле сложились определённые эквиваленты. Вяленая юкола расфасовывалась в пачки определённой величины по 100 штук в каждой. Пачки разделялись на половинки и четвертинки. В них исчислялись цены других товаров. Например, за половинку пачки можно было приобрести плетёную сумку, или курительную трубку, или томогавк. Широко использовались раковинные деньги. Они состояли из раковин, нанизанных на нитки. За единицу счёта принималась снизка раковин длиной от кончика среднего пальца одной вытянутой в бок руки до конца среднего пальца другой вытянутой руки. По‑русски это называлось маховой саженью. Существовало несколько типов раковинных денег: цвай и солакс. Корзина стоила 1 единицу солакс, лодка — 4, раб — 20‑40 (2. С. 220).

И, наконец, по всему Северо‑Западному побережью шла оживлённая торговля рабами. Их покупали и у соседних народов (603а. С. 645; 2. С. 27, 157; 657).

Индейцев Северо‑Западного побережья следует отнести к предклассовому обществу. Однако они находились на самом раннем этапе его развития. Он характеризовался существованием, во‑первых, общины ещё во многом близкой к позднепервобытной, которая была названа нами послепервобытной, во‑вторых, развитой престижной экономики. Мы не наблюдаем у них превращения преполитарных отношений в протополитарные, хотя, казалось бы, данные для этого у них имелись. Это можно видеть на примере цимшиан.

Как уже отмечалось, у них возле Форт‑Симпсона возникло крупное поселение, в котором в 1867 г. проживало 2300 человек. Жители его принадлежали к 50 локально‑родственным группам, которые были объединены в 9 кварталов. Вождь самой влиятельной локально‑родственной группы являлся старейшиной квартала. Старейшина наиболее богатого и многочисленного квартала был общим главой всего селения.

Старейшине селения или квартала подчинялись все жители независимо от их родовой и фратриальной принадлежности. И в отношении к нему они несли те же самые обязанности, что и в отношении родовых вождей: должны были отдавать часть рыболовной и охотничьей добычи, а также сбора ягод. Если старейшина селения или квартала устраивал потлач, жители должны были помогать ему, отдавая часть своего имущества (1. С. 114‑115, 119).

Таким образом, каждый житель Форт Симпсона входил, по меньшей мере, в три звёздные системы: одну — центром которой был вождь локально‑родственной группы, другую — центром которой являлся старейшина квартала, третью — центром которой был старейшина всего селения. Все эти три системы существовали независимо друг от друга, параллельно.

Но вполне логично представить такое развитие, при котором эти системы образовывали бы единое целое. В таком случае возникла бы система, состоящая из трёх этажей.

Первый этаж — звёздные системы внутри локально‑родственных групп. Их центры — вожди этих групп, периферийные точки — рядовые члены групп. Второй этаж — звёздные системы внутри кварталов. Их центры — старейшины кварталов, периферийные точки — главы локально‑родственных групп. Третий этаж — звёздная система внутри селения. Её центр — старейшина селения, периферийные точки — главы кварталов.

В подобного рода системе движение прибавочного продукта шло бы от рядовых членов локально‑родственных групп к вождям этих групп, от них — к старейшинам кварталов, а от последних — к главе селения. В ней достаточно чётко обнаружилось бы деление людей на две группы: создающих прибавочный продукт и потребляющих его. И последние были бы объединены.

Массе рядовых тружеников противостояли бы не отдельно взятые вожди локально‑родственных групп, отдельно взятые старейшины кварталов и отдельно взятый глава селения, а единое целостное образование, включающее в себя всех их. Это единое образование было бы одновременно и экономической системой и аппаратом власти, противостоящей обществу, т.е. власти государственной. Иначе говоря, перед нами были бы уже не преполитарные отношения, а протополитарные, не преполитарный образ эксплуатации, а протополитарный способ эксплуатации (см. 106, 108. С. 65‑66).

Организованное таким образом конкретное общество обычно именуется вождеством. У индейцев Северо‑Западного побережья Северной Америки вождеств не возникло. Но это отнюдь не означает, что возникновение такой структуры у охотников, рыболовов, собирателей вообще исключено.

Калуса юго‑западной Флориды жили интенсивными рыболовством и собирательством. И тем не менее у них в ХVI в. существовало настоящее вождество с населением в 4‑7 тысяч человек. Люди жили в осёдлых поселениях, которые путешественники именовали и деревнями, и городами.

Правитель столичного города был главой вождества. Последнее было разделено на округа — "ранчерии", столицами которых были меньшие города (деревни). Округов было более 20. Главы этих подразделений собирали с населения и посылали в столицу налоги. Платили дань вождю калуса и некоторые соседние социальные единицы. Их тоже было более 20. Верховный вождь, главы "ранчерии", их семьи и приближённые образовывали знать, которая жила за счет труда простолюдинов, коммонеров (448, 614; 903).

Глава 11.
Жизнеобеспечивающая и престижная экономика охотников, рыболовов и собирателей (II)

---

Дата добавления: 2019-03-09; просмотров: 96; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!