Традиции и новаторство в творческом поиске поэтов начала ХХ века (на примере изученных произведений В.В. Маяковского и М.И. Цветаевой).
Русская поэзия начала 20 века отличается творческим, и отчасти переворотным новаторством для всей дальнейшей русской литературы. Это обусловлено теми историческими событиями, которыми был насыщен этот временной период.
Русская поэзия ХХ столетия в полной мере отразила свой век – трагический, жестокий и прекрасный, век взлетов и падений человеческого духа, творческих возможностей человечества и его же способности к разрушению содеянного, к самоуничтожению. В ХХ веке хотя и нет «нового Пушкина», есть А.Блок, А.Ахматова, М.Цветаева, В.Маяковский, Б.Пастернак, О.Мандельштам, С.Есенин, А.Твардовский, И.Бродский. Парадоксально, но суровые перипетии эпохи (революция, репрессии, войны), постоянное засилье цензуры не только не убили поэзию, но и способствовали углубленному постижению мира, души человека, его личной судьбы, роли в социуме. Дар великих поэтов преодолевал препятствия и в любом случае пробивался к читателю – современнику или потомку.
Творческие устремления и судьбы поэтов в первое постреволюционное десятилетие определялись ориентацией в изменившейся действительности. «Ни одного крупного русского поэта современности, у которого после революции не дрогнул и не вырос голос, – нет. Тема Революции – заказ времени. Тема прославления Революции – заказ партии», – утверждала М.Цветаева в статье «Поэт и время». «Заказ времени» преломился в творчестве самых разных поэтов. Революционная эпоха нашла свое отражение у А.Блока (поэма «Двенадцать»), В.Маяковского (стихотворения «Ода революции», «Левый марш», поэмы «Владимир Ильич Ленин», «Хорошо!»), С.Есенина («маленькие» поэмы «Товарищ», «Небесный барабанщик», «Баллада о двадцати шести» и др.) и у тех, кто воспринял революционную ломку как трагедию крушения страны: М.Цветаева, цикл «Лебединый стан»; Н.Клюев, поэма «Деревня».
|
|
|
Владимир Маяковский вошел в мировую литературу не только автором поэтической школы, но и зачинателем революционной поэтики. С именем Маяковского прочно связано представление о поэте-новаторе. Таких смелых, радикальных изменений в поэзии не совершил ни один поэт XX века. Он буквально взорвал русскую поэзию каскадом новаторских приемов, среди которых знаменитая «лесенка» – ломаная строка, изобретательность неточных рифм, ритмизация стиха, смелое сочетание разных лексических пластов, оригинальность метафор. Маяковский сделал самый смелый и решительный шаг, превратив поэзию в активную участницу митингов, демонстраций. У прежних писателей были читатели, а Маяковский, когда сочиняет стихи, воображает себя перед огромными толпами слушателей. Почти в каждом его стихотворении есть "Вы" — обращение к толпе: "Эй, вы…. Вы, которые… Смотрите… Послушайте!.." Маяковский создает свои собственные ритмы — хлесткие, вульгарные, подслушанные на улице, в митинговых речах, в возгласах драк и скандалов. Именно этим митинговым стилем Маяковский стремился донести свои стихи до народа.
|
|
|
Сатирические произведения Маяковского поражают своим тематическим разнообразием. Кажется, нет такого отрицательного явления, которое не попало бы под увеличительное стекло поэта-сатирика. Перед нашим взором "целая лента типов тянется": новый буржуа, вредитель, обыватель, пьяница, лодырь, бракодел, трус, взяточник и т. д. Поэт обличает пошлость, мещанство, быт, обывательщину, волокиту и бюрократизм. В этих произведениях Маяковский верен традициям русской литературы, так как продолжает дело, начатое еще Фонвизиным, Грибоедовым, Гоголем и Салтыковым-Щедриным. Если рассмотреть стихотворения Маяковского «О дряни» и «Прозаседавшиеся», то можно заметить, что поэт широко использует целый спектр комических приемов для описания бюрократов и мещан, чьи желания не простираются дальше «тихоокеанских галифищ» и стремления «фигурять» в новом платье «на балу в Реввоенсовете». Поэт использует и разящие эпитеты, и яркие сравнения, и неожиданные аллегории, но особенно ярко вскрывает суть порока гипербола, сарказм и гротеск.
|
|
|
И вижу,
Сидят людей половины,
О, дьявольщина!
Где же половина другая?
До революции Маяковский был одним из основателей и активных участников модернистского направления - футуризм. Представители этого течения называли себя «будетлянами» - людьми, которые «будут». В своем манифесте «Пощечина общественному вкусу» они призывали «бросить Пушкина, Достоевского, Толстого с парохода Современности». Ведь новая действительность требовала новых форм экспрессивности в выражении новых смыслов, по сути, нового языка. В итоге это привело к созданию иной системы стихосложения – тонической, то есть основанной на ударении. Тонический стих становится акцентным, ведь новаторам оказался ближе «поэтический размер живого разговорного слова». Современная поэзия должна была «вырваться из темницы книги» и зазвучать на площади, должна была эпатировать, как сами футуристы. Основными признаками футуризма являются: отрицание предыдущих литературных догм, создание новой поэзии, устремленной в будущее, а также экспериментальная рифма, ритм, ориентация на звучащее слово, пафос и эпатаж (эпата́ж — умышленно провокационная выходка или вызывающее, шокирующее поведение, противоречащие принятым в обществе правовым, нравственным, социальным и другим нормам).
|
|
|
Маяковский писал произведения не только на злободневные темы. В своем раннем творчестве поэт затрагивал вечные лирические темы: любовь, поэт и поэзия и другие. Необычным подходом к таким темам Маяковский побуждал читателя к размышлениям, к оценке позиции автора в том или ином вопросе.
«Послушайте!». Стихотворение «Послушайте!» написано в 1914 году. Оно отличается от многих других произведений Маяковского тем, что поэт не использует резких слов, никого не осуждает и не обличает. Поэт раскрывается здесь как человек с искренней и ранимой душой. Основная интонация стихотворения — исповедальная и доверительная. Начинается оно с просьбы, обращённой к людям: «Послушайте!» Лирический герой надеется быть услышанным и понятым. Он произносит свой взволнованный монолог, к которому невозможно отнестись равнодушно. Стихотворение - крик души поэта. Оно начинается просьбой, обращенной к людям: «Послушайте!» Таким восклицанием каждый из нас очень часто прерывает свою речь, надеясь быть услышанным и понятым. Лирический герой стихотворения не просто произносит, а «выдыхает» это слово, отчаянно пытаясь обратить внимание живущих на Земле людей на волнующую его проблему. Это не жалоба на «равнодушную природу», это жалоба на человеческое равнодушие. Поэт как бы спорит с воображаемым оппонентом, человеком недалеким и приземленным, обывателем, мещанином, убеждая его в том, что нельзя мириться с безразличием, одиночеством, горем. Весь строй речи в стихотворении «Послушайте!» именно такой, какой бывает, когда, ведется острая дискуссия, полемика, когда тебя не понимают, а ты лихорадочно ищешь аргументы, убедительные доводы и надеешься: поймут, поймут. Вот только объяснить надо как следует, найти самые важные и точные выражения. И лирический герой их находит. Накал страстей, эмоций, переживаемых нашим героем, становится так силен , что иначе их не выразить как только этим многозначным емким словом-
«Да?!», обращенным к тому, кто поймет и поддержит. В нем и обеспокоенность, и забота, и сопереживание, и надежда.....
Располагая стихи «лесенкой», он добился того, что каждое слово становится значимым, весомым. Рифма В.М. -необычайная, она как бы «внутренняя», чередование слогов не явное, не очивидное - это белый стих. А как выразительна ритмика его стихов! Мне кажется, ритм в поэзии Маяковского - самое главное, сначала рождается он, а потом уже мысль, идея, образ.
В этом стихотворении нет неологизмов, столь привычных для стиля поэта. «Послушайте!»-взволнованный и напряженный монолог лирического героя. Поэтические приемы, используемые В.М. в этом стихотворении, на мой взгляд, очень выразительны. Фантастика («врывается к богу») естественно сочетается с наблюдениями автора над внутренним состоянием лирического героя. Ряд глаголов: «врывается», «плачет», «просит», «клянется»-передает не только динамику событий, но и их эмоциональный накал. Ни одного нейтрального слова, все очень и очень выразительны, экспрессивны, и, мне кажется, само лексическое значение, семантика глаголов-действий указывает на крайнюю обостренность чувств, испытываемых лирическим героем. Основная интонация стиха не гневная, обличительная, а исповедальная, доверительная, робкая и неуверенная. Можно сказать, что голоса автора и его героя зачастую сливаются полностью и разделить их невозможно. Высказанные мысли и выплеснувшиеся, прорвавшиеся наружу чувства героя, бесспорно, волнуют самого поэта. В них легко уловить ноты тревоги («ходит тревожный»), смятения. Огромное значение в системе изобразительно-выразительных средств у
В.М. имеет деталь. Портретная характеристика Бога состоит всего лишь из одной-единственной детали-у него «жилистая рука». Эпитет «жилистая» настолько живой, эмоциональный, зримый, чувственный, что эту руку как бы видишь, ощущаешь в ее венах пульсирующую кровь. «Длань» (образ, привычный для сознания русского человека, христианина) органично, абсолютно естественно заменяется, как видим, просто «рукой». Мне кажется, в очень необычной антитезе, в словах антонимах
(антонимами они являются только у В.М., в нашем привычном, общеупотребительном лексиконе это далеко не антонимы) противопоставлены очень важные вещи. Речь идет о небе, о звездах, о Вселенной. Но для одного звезды «плевочки», а для другого-«жемчужины». Лирический герой стихотворения «Послушайте!» и есть тот «кто-то», для кого без звездного неба немыслима жизнь на Земле. Он мечется, страдает от одиночества, непонимания, но не смиряется с ним. Отчаяние его так велико, что ему просто не перенести «эту беззвездную муку».
Стихотворение «Послушайте!»-развернутая метафора, имеющая большой иносказательный смысл. Кроме насущного хлеба, нам нужна еще и мечта, большая жизненная цель, духовность, красота. Нам нужны звезды -«жемчужины», а не звезды-«плевочки». В.М. волнуют вечные философские вопросы о смысле человеческого бытия, о любви и ненависти, смерти и бессмертия, добре и зле.
Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!
Новаторский, бунтарский дух осенял творчество другой великой поэтессы – Марины Цветаевой. Ее девиз «Одна – из всех – за всех – противу всех» сходен с принципом лирического героя Маяковского: «За всех расплачусь, за всех расплачусь». Романтическая окрыленность и обостренное ощущение трагизма жизни роднят Цветаеву с Маяковским вопреки несходству их взглядов и судеб. «Рвущийся» стих, выражающий сложность мироощущения его созидательницы, вызвавший к жизни особый цветаевский синтаксис, сложность метафор и ассоциаций, определили вклад Цветаевой в развитие русской поэзии так же, как и самобытная разработка традиционных поэтических тем: любви, творчества, духовной сущности человека.
Одну из особенностей лирической интонации Марины Цветаевой Иосиф Бродский определил как “стремление голоса в единственно возможном для него направлении: вверх”. Таким образом поэт передал свое ощущение от того, что он сам назвал “некоей трагической нотой, скрытым – в стихе – рыданием”. Причину этого явления Бродский усматривал в работе Цветаевой с языком, ее опытах с фольклором. И действительно, многие цветаевские стихи сближаются с жанрами устного народного творчества (главным образом, лирическими). Отдельно скажем, что речь пойдет преимущественно о стихотворениях второй половины 1910-х годов (сборники “Версты I”, “Стихи о Москве”, “Стихи к Блоку”, “Стихи к Ахм атовой” и некоторые другие).
Во многих стихотворениях Цветаевой обращают на себя внимание характерные для фольклорных жанров языковые формулы. Ее лирическая героиня зачастую использует в своей речи просторечия и диалектизмы, типичные для народных песен синтаксические конструкции с отрицанием и словом “то” (вспомним зачин знаменитой песни “Ой, то не вечер…”) и просторечные, создающие интонацию причитания (“ох, уж”).
То не ветер
Гонит меня по городу,
Ох, уж третий
Вечер я чую ворога.
(“Нежный призрак…”)
К фольклору в стихотворениях Цветаевой отсылает и обилие традиционно-поэтической лексики, включающей многочисленные эпитеты (ср. “зорким оком своим – отрок”, “дремучие очи”, “златоокая вострит птица”, “разлюбезные – поведу – речи”, “крут берег”, “сизые воды”, “дивный град”, “багряные облака” и т.д.). Даже в описания бытовых, житейских ситуаций у Цветаевой входят характерные для фольклорных жанров языковые формулы. Так, в стихотворении “Собирая любимых в путь…”, в котором речь идет об обычных проводах в дорогу, лирическая героиня заклинает природные стихии, чтобы они не навредили ее близким. Цветаева в своем заговоре использует типичную для этого жанра форму обращения – явления неживой природы выступают у нее как живые существа, на которые можно воздействовать.
Тем не менее все в личности и творчестве поэтессы резко выходило из общего круга традиционных представлений, господствующих литературных вкусов. В этом была и сила, и самобытность ее поэтического слова, которое невозможно вписать ни в одно из модернистских течений начала XX века. В 1913 г. Она пишет знаменитые строчки:
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Цветаеву-поэта не спутаешь ни с кем другим. Стихи ее узнаешь безошибочно по особому распеву, неповторимым ритмам, необщей интонации.
Я не верю в стихи,
Которые льются.
Рвутся – да!
Если существуют поэты, воспринимающие мир посредством зрения, умеющие смотреть, закреплять увиденное в зрительных образах, то Марина была не из их числа. Мир открывался ей не в красках, а в звучаниях. «Когда вместо желанного, предрешенного, почти приказанного сына Александра родилась я, мать, самолюбиво проглотив вздох, сказала: «По крайней мере, будет музыкантша». Музыкальное начало было очень сильным в творчестве Цветаевой. В ее поэзии нет и следа покоя, умиротворенности, созерцательности. Она вся – в буре, в вихревом движении, в действии и поступке. Более того, ей было свойственно романтическое о творчестве как о бурном порыве, захватывающем художника, ураганном ветре, уносящем его. Откроешь любую книгу – сразу погружаешься в ее стихию – в атмосферу душевного горения, безмерности чувств, постоянного ухода от нормы, драматического конфликта и противоборства с окружающим миром. Вечная и самая дорогая Цветаевой тема – свобода и своеволие не знающей меры души. Она дорожит и любуется этой прекрасной, окрыляющей свободой. Свободна сама поэзия Цветаевой. Ее слово всегда свежее, не затертое, прямое, конкретное, не содержащее посторонних смыслов. Такое слово передает жест не только душевный, но и физический; оно, всегда ударное, выделенное, интонационно подчеркнутое, сильно повышает эмоциональный накал и драматическое напряжение речи: «Нате! Рвите! Глядите! Течет, не так ли? Заготавливайте чан!». Но главным средством организации стиха был для Цветаевой ритм. Это – сама суть, сама душа ее поэзии. В этой области она явилась и осталась смелым новатором, щедро обогатившим поэзию XX века множеством великолепных находок. Она беспощадно ломала течение привычных для слуха ритмов, разрушала гладкую, плавную мелодию поэтической речи. Ритмика Цветаевой постоянно настораживает, держит в оцепенении. Ее голос в поэзии – страстный и сбивчивый нервный монолог, стих прерывист, неровен, полон ускорений и замедлений, насыщен паузами и перебоями. В своем стихосложении Цветаева вплотную приблизилась к ритмике Маяковского. По словам Марины, это – как «физическое сердцебиение – удары сердца – застоявшегося коня или связанного человека». Поэзия Марины Цветаевой немелодична, ненапевна, дисгармонична. Наоборот, она вобрала в себя рокот волн, раскаты грома и крик, затерявшийся в арии морского шторма. Она умела рвать стих, дробить на мелкие части, «разметать в прах и хлам». Единица ее речи не фраза и не слово, а слог. Цветаевой свойственно расчленение стихотворной речи: словоделение и слогоделение. Особую роль с системе средств выразительности Цветаевой играет пауза. Пауза – это тоже полноправный элемент ритма. В противовес привычной постановке пауз на конец строки у Цветаевой они смещены, сплошь и рядом приходятся на середину строки или на следующую строфу. Поэтому стремительный стих поэта спотыкается, обрывается, поднимается.
«Идешь, на меня похожий...». Стихотворение написано в 1913 г.
Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала—тоже!
Прохожий, остановись!
Прочти — слепоты куриной
И маков набрав букет—
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет.
На первый взгляд в этих строках нет ничего странного. Слово «опускала» можно истолковать так: случалось, что опускала глаза, теперь же они не опущены. Но после прочтения следующей строфы становится ясно, что значение слова «опускала» — иное. «… Звали меня Мариной», — пишет поэтесса. Прошедшее время глагола настораживает. Значит, сейчас уже не зовут? Так речь может идти только об умершем человеке, и следующие строки подтверждают эту догадку. Новым смыслом наполняется все уже сказанное. Звучит обращение к неизвестному прохожему, который случайно проходит мимо ее могилы. «Марина» сразу подчеркивает сходство между собой и этим незнакомцем, обращая внимание на то, что и она когда-то жила безмятежной жизнью, ни о чем не задумываясь. Она указывает на то, что и она когда-то в задумчивости опускала глаза вниз, и призывает этого неизвестного ей человека остановиться у могилы и подумать о ней. Я думаю, что автору хотелось подчеркнуть следующую мысль: каждый, кого настигает ее голос из-под земли, похож на нее. Она тоже когда-то «была», как прохожий теперь, то есть жила, наслаждаясь радостью бытия. Лирическая героиня Цветаевой не хочет нарушать спокойствия прохожего: «Легко обо мне подумай, / Легко обо мне забудь». И все же нельзя не почувствовать печали автора из-за собственной невозвратимости к жизни. Параллельно этому трагическому чувству звучит еще одно, которое можно назвать умиротворяющим. Человек невозвратим в плоти и крови, но он причастен к вечности, где запечатлевается все, о чем он думал и что чувствовал в течение жизни. Каждый человек неповторим, каждый, по Цветаевой, участвует в мировом становлении как индивидуальность.
В. Рождественский отмечает, что стихотворение «Идешь, на меня похожий…» отличает сжатость мысли и энергия чувств. Я думаю, что именно это и влечет за собой активное употребление знаков препинания, помогающих постичь смысл. «Непобедимые ритмы» (А. Белый) Цветаевой завораживают. Синтаксис, ритмика ее стихотворений сложны. Сразу обращаешь внимание на пристрастие поэта к тире. Этот знак препинания вытесняет и запятую, и двоеточие. Тире — это «сильный» знак, который невозможно не заметить. Оно помогает отчеканить слова: «Я их опускала — тоже!», «Прочти — слепоты куриной». Наверное, из сжатости мысли и энергии чувств и проистекает небогатство эпитетов, употребляемых в стихотворении: «стебель дикий», «кладбищенская земляника». М. Цветаева использует единственную метафору — «в золотой пыли». Зато широко представлены повторы: «… что здесь — могила», «Что я появлюсь, грозя…», анафоры: «И кровь приливала к коже», «И кудри мои вились…». Всё это, как и аллитерация на звук «с», располагает к размышлению, рассуждению.
Идею стихотворения, по моему мнению, можно определить следующим образом: человек знает, что смерть неминуема, но он осознает и причастность к вечности. Мысль об обреченности в представлении М. Цветаевой не выглядит гнетущей. Нужно жить, в полной мере наслаждаясь сегодняшним днем, но в то же время не забывать о вечных, непреходящих ценностях таков призыв поэта.
Дата добавления: 2019-02-26; просмотров: 3845; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!