Традиции и новаторство в творческом поиске поэтов начала ХХ века (на примере изученных произведений В.В. Маяковского и М.И. Цветаевой).

Русская поэзия начала 20 века отличается творческим, и отчасти переворотным новаторством для всей дальнейшей русской литературы. Это обусловлено теми историческими событиями, которыми был насыщен этот временной период.

Русская поэзия ХХ столетия в полной мере отразила свой век – трагический, жестокий и прекрасный, век взлетов и падений человеческого духа, творческих возможностей человечества и его же способности к разрушению содеянного, к самоуничтожению. В ХХ веке хотя и нет «нового Пушкина», есть А.Блок, А.Ахматова, М.Цветаева, В.Маяковский, Б.Пастернак, О.Мандельштам, С.Есенин, А.Твардовский, И.Бродский. Парадоксально, но суровые перипетии эпохи (революция, репрессии, войны), постоянное засилье цензуры не только не убили поэзию, но и способствовали углубленному постижению мира, души человека, его личной судьбы, роли в социуме. Дар великих поэтов преодолевал препятствия и в любом случае пробивался к читателю – современнику или потомку.

Творческие устремления и судьбы поэтов в первое постреволюционное десятилетие определялись ориентацией в изменившейся действительности. «Ни одного крупного русского поэта современности, у которого после революции не дрогнул и не вырос голос, – нет. Тема Революции – заказ времени. Тема прославления Революции – заказ партии», – утверждала М.Цветаева в статье «Поэт и время». «Заказ времени» преломился в творчестве самых разных поэтов. Революционная эпоха нашла свое отражение у А.Блока (поэма «Двенадцать»), В.Маяковского (стихотворения «Ода революции», «Левый марш», поэмы «Владимир Ильич Ленин», «Хорошо!»), С.Есенина («маленькие» поэмы «Товарищ», «Небесный барабанщик», «Баллада о двадцати шести» и др.) и у тех, кто воспринял революционную ломку как трагедию крушения страны: М.Цветаева, цикл «Лебединый стан»; Н.Клюев, поэма «Деревня».

Владимир Маяковский вошел в мировую литературу не только автором поэтической школы, но и зачинателем революционной поэтики. С именем Маяковского прочно связано представление о поэте-новаторе. Таких смелых, радикальных изменений в поэзии не совершил ни один поэт XX века. Он буквально взорвал русскую поэзию каскадом новаторских приемов, среди которых знаменитая «лесенка» – ломаная строка, изобретательность неточных рифм, ритмизация стиха, смелое сочетание разных лексических пластов, оригинальность метафор. Маяковский сделал самый смелый и решительный шаг, превратив поэзию в активную участницу митингов, демонстраций. У прежних писателей были читатели, а Маяковский, когда сочиняет стихи, воображает себя перед огромными толпами слушателей. Почти в каждом его стихотворении есть "Вы" — обращение к толпе: "Эй, вы…. Вы, которые… Смотрите… Послушайте!.." Маяковский создает свои собственные ритмы — хлесткие, вульгарные, подслушанные на улице, в митинговых речах, в возгласах драк и скандалов. Именно этим митинговым стилем Маяковский стремился донести свои стихи до народа.

Сатирические произведения Маяковского поражают своим тематическим разнообразием. Кажется, нет такого отрицательного явления, которое не попало бы под увеличительное стекло поэта-сатирика. Перед нашим взором "целая лента типов тянется": новый буржуа, вредитель, обыватель, пьяница, лодырь, бракодел, трус, взяточник и т. д. Поэт обличает пошлость, мещанство, быт, обывательщину, воло­киту и бюрократизм. В этих произведе­ниях Маяковский верен традициям рус­ской литературы, так как продолжает дело, начатое еще Фонвизиным, Грибо­едовым, Гоголем и Салтыковым-Щед­риным. Если рассмотреть стихотворе­ния Маяковского «О дряни» и «Прозасе­давшиеся», то можно заметить, что поэт широко использует целый спектр коми­ческих приемов для описания бюрокра­тов и мещан, чьи желания не простира­ются дальше «тихоокеанских галифищ» и стремления «фигурять» в новом платье «на балу в Реввоенсовете». Поэт ис­пользует и разящие эпитеты, и яркие сравнения, и неожиданные аллегории, но особенно ярко вскрывает суть порока гипербола, сарказм и гротеск.

И вижу,

Сидят людей половины,

О, дьявольщина!

Где же половина другая?

До революции Маяковский был одним из основателей и активных участников модернистского направления - футуризм. Представители этого течения называли себя «будетлянами» - людьми, которые «будут». В своем манифесте «Пощечина общественному вкусу» они призывали «бросить Пушкина, Достоевского, Толстого с парохода Современности». Ведь новая действительность требовала новых форм экспрессивности в выражении новых смыслов, по сути, нового языка. В итоге это привело к созданию иной системы стихосложения – тонической, то есть основанной на ударении. Тонический стих становится акцентным, ведь новаторам оказался ближе «поэтический размер живого разговорного слова». Современная поэзия должна была «вырваться из темницы книги» и зазвучать на площади, должна была эпатировать, как сами футуристы. Основными признаками футуризма являются: отрицание предыдущих литературных догм, создание новой поэзии, устремленной в будущее, а также экспериментальная рифма, ритм, ориентация на звучащее слово, пафос и эпатаж (эпата́ж — умышленно провокационная выходка или вызывающее, шокирующее поведение, противоречащие принятым в обществе правовым, нравственным, социальным и другим нормам).

Маяковский писал произведения не только на злободневные темы. В своем раннем творчестве поэт затрагивал вечные лирические темы: любовь, поэт и поэзия и другие. Необычным подходом к таким темам Маяковский побуждал читателя к размышлениям, к оценке позиции автора в том или ином вопросе.

«Послушайте!». Стихотворение «Послушайте!» написано в 1914 году. Оно отличается от многих других произведений Маяковского тем, что поэт не использует резких слов, никого не осуждает и не обличает. Поэт раскрывается здесь как человек с искренней и ранимой душой. Основная интонация стихотворения — исповедальная и доверительная. Начинается оно с просьбы, обращённой к людям: «Послушайте!» Лирический герой надеется быть услышанным и понятым. Он произносит свой взвол­нованный монолог, к которому невозможно отнестись равнодушно. Стихотворение - крик души поэта. Оно начинается просьбой, обращенной к людям: «Послушайте!» Таким восклицанием каждый из нас очень часто прерывает свою речь, надеясь быть услышанным и понятым. Лирический герой стихотворения не просто произносит, а «выдыхает» это слово, отчаянно пытаясь обратить внимание живущих на Земле людей на волнующую его проблему. Это не жалоба на «равнодушную природу», это жалоба на человеческое равнодушие. Поэт как бы спорит с воображаемым оппонентом, человеком недалеким и приземленным, обывателем, мещанином, убеждая его в том, что нельзя мириться с безразличием, одиночеством, горем. Весь строй речи в стихотворении «Послушайте!» именно такой, какой бывает, когда, ведется острая дискуссия, полемика, когда тебя не понимают, а ты лихорадочно ищешь аргументы, убедительные доводы и надеешься: поймут, поймут. Вот только объяснить надо как следует, найти самые важные и точные выражения. И лирический герой их находит. Накал страстей, эмоций, переживаемых нашим героем, становится так силен , что иначе их не выразить как только этим многозначным емким словом-
«Да?!», обращенным к тому, кто поймет и поддержит. В нем и обеспокоенность, и забота, и сопереживание, и надежда.....

Располагая стихи «лесенкой», он добился того, что каждое слово становится значимым, весомым. Рифма В.М. -необычайная, она как бы «внутренняя», чередование слогов не явное, не очивидное - это белый стих. А как выразительна ритмика его стихов! Мне кажется, ритм в поэзии Маяковского - самое главное, сначала рождается он, а потом уже мысль, идея, образ.

В этом стихотворении нет неологизмов, столь привычных для стиля поэта. «Послушайте!»-взволнованный и напряженный монолог лирического героя. Поэтические приемы, используемые В.М. в этом стихотворении, на мой взгляд, очень выразительны. Фантастика («врывается к богу») естественно сочетается с наблюдениями автора над внутренним состоянием лирического героя. Ряд глаголов: «врывается», «плачет», «просит», «клянется»-передает не только динамику событий, но и их эмоциональный накал. Ни одного нейтрального слова, все очень и очень выразительны, экспрессивны, и, мне кажется, само лексическое значение, семантика глаголов-действий указывает на крайнюю обостренность чувств, испытываемых лирическим героем. Основная интонация стиха не гневная, обличительная, а исповедальная, доверительная, робкая и неуверенная. Можно сказать, что голоса автора и его героя зачастую сливаются полностью и разделить их невозможно. Высказанные мысли и выплеснувшиеся, прорвавшиеся наружу чувства героя, бесспорно, волнуют самого поэта. В них легко уловить ноты тревоги («ходит тревожный»), смятения. Огромное значение в системе изобразительно-выразительных средств у
В.М. имеет деталь. Портретная характеристика Бога состоит всего лишь из одной-единственной детали-у него «жилистая рука». Эпитет «жилистая» настолько живой, эмоциональный, зримый, чувственный, что эту руку как бы видишь, ощущаешь в ее венах пульсирующую кровь. «Длань» (образ, привычный для сознания русского человека, христианина) органично, абсолютно естественно заменяется, как видим, просто «рукой». Мне кажется, в очень необычной антитезе, в словах антонимах
(антонимами они являются только у В.М., в нашем привычном, общеупотребительном лексиконе это далеко не антонимы) противопоставлены очень важные вещи. Речь идет о небе, о звездах, о Вселенной. Но для одного звезды «плевочки», а для другого-«жемчужины». Лирический герой стихотворения «Послушайте!» и есть тот «кто-то», для кого без звездного неба немыслима жизнь на Земле. Он мечется, страдает от одиночества, непонимания, но не смиряется с ним. Отчаяние его так велико, что ему просто не перенести «эту беззвездную муку».

Стихотворение «Послушайте!»-развернутая метафора, имеющая большой иносказательный смысл. Кроме насущного хлеба, нам нужна еще и мечта, большая жизненная цель, духовность, красота. Нам нужны звезды -«жемчужины», а не звезды-«плевочки». В.М. волнуют вечные философские вопросы о смысле человеческого бытия, о любви и ненависти, смерти и бессмертия, добре и зле.

Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!

Новаторский, бунтарский дух осенял творчество другой великой поэтессы – Марины Цветаевой. Ее девиз «Одна – из всех – за всех – противу всех» сходен с принципом лирического героя Маяковского: «За всех расплачусь, за всех расплачусь». Романтическая окрыленность и обостренное ощущение трагизма жизни роднят Цветаеву с Маяковским вопреки несходству их взглядов и судеб. «Рвущийся» стих, выражающий сложность мироощущения его созидательницы, вызвавший к жизни особый цветаевский синтаксис, сложность метафор и ассоциаций, определили вклад Цветаевой в развитие русской поэзии так же, как и самобытная разработка традиционных поэтических тем: любви, творчества, духовной сущности человека.

Одну из особенностей лирической интонации Марины Цветаевой Иосиф Бродский определил как “стремление голоса в единственно возможном для него направлении: вверх”. Таким образом поэт передал свое ощущение от того, что он сам назвал “некоей трагической нотой, скрытым – в стихе – рыданием”. Причину этого явления Бродский усматривал в работе Цветаевой с языком, ее опытах с фольклором. И действительно, многие цветаевские стихи сближаются с жанрами устного народного творчества (главным образом, лирическими). Отдельно скажем, что речь пойдет преимущественно о стихотворениях второй половины 1910-х годов (сборники “Версты I”, “Стихи о Москве”, “Стихи к Блоку”, “Стихи к Ахм атовой” и некоторые другие).

Во многих стихотворениях Цветаевой обращают на себя внимание характерные для фольклорных жанров языковые формулы. Ее лирическая героиня зачастую использует в своей речи просторечия и диалектизмы, типичные для народных песен синтаксические конструкции с отрицанием и словом “то” (вспомним зачин знаменитой песни “Ой, то не вечер…”) и просторечные, создающие интонацию причитания (“ох, уж”).

То не ветер
Гонит меня по городу,
Ох, уж третий
Вечер я чую ворога.

(“Нежный призрак…”)

К фольклору в стихотворениях Цветаевой отсылает и обилие традиционно-поэтической лексики, включающей многочисленные эпитеты (ср. “зорким оком своим – отрок”, “дремучие очи”, “златоокая вострит птица”, “разлюбезные – поведу – речи”, “крут берег”, “сизые воды”, “дивный град”, “багряные облака” и т.д.). Даже в описания бытовых, житейских ситуаций у Цветаевой входят характерные для фольклорных жанров языковые формулы. Так, в стихотворении “Собирая любимых в путь…”, в котором речь идет об обычных проводах в дорогу, лирическая героиня заклинает природные стихии, чтобы они не навредили ее близким. Цветаева в своем заговоре использует типичную для этого жанра форму обращения – явления неживой природы выступают у нее как живые существа, на которые можно воздействовать.

Тем не менее все в личности и творчестве поэтессы резко выходило из общего круга традиционных представлений, господствующих литературных вкусов. В этом была и сила, и самобытность ее поэтического слова, которое невозможно вписать ни в одно из модернистских течений начала XX века. В 1913 г. Она пишет знаменитые строчки:

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.

Цветаеву-поэта не спутаешь ни с кем другим. Стихи ее узнаешь безошибочно по особому распеву, неповторимым ритмам, необщей интонации.

Я не верю в стихи,

Которые льются.

Рвутся – да!

Если существуют поэты, воспринимающие мир посредством зрения, умеющие смотреть, закреплять увиденное в зрительных образах, то Марина была не из их числа. Мир открывался ей не в красках, а в звучаниях. «Когда вместо желанного, предрешенного, почти приказанного сына Александра родилась я, мать, самолюбиво проглотив вздох, сказала: «По крайней мере, будет музыкантша». Музыкальное начало было очень сильным в творчестве Цветаевой. В ее поэзии нет и следа покоя, умиротворенности, созерцательности. Она вся – в буре, в вихревом движении, в действии и поступке. Более того, ей было свойственно романтическое о творчестве как о бурном порыве, захватывающем художника, ураганном ветре, уносящем его. Откроешь любую книгу – сразу погружаешься в ее стихию – в атмосферу душевного горения, безмерности чувств, постоянного ухода от нормы, драматического конфликта и противоборства с окружающим миром. Вечная и самая дорогая Цветаевой тема – свобода и своеволие не знающей меры души. Она дорожит и любуется этой прекрасной, окрыляющей свободой. Свободна сама поэзия Цветаевой. Ее слово всегда свежее, не затертое, прямое, конкретное, не содержащее посторонних смыслов. Такое слово передает жест не только душевный, но и физический; оно, всегда ударное, выделенное, интонационно подчеркнутое, сильно повышает эмоциональный накал и драматическое напряжение речи: «Нате! Рвите! Глядите! Течет, не так ли? Заготавливайте чан!». Но главным средством организации стиха был для Цветаевой ритм. Это – сама суть, сама душа ее поэзии. В этой области она явилась и осталась смелым новатором, щедро обогатившим поэзию XX века множеством великолепных находок. Она беспощадно ломала течение привычных для слуха ритмов, разрушала гладкую, плавную мелодию поэтической речи. Ритмика Цветаевой постоянно настораживает, держит в оцепенении. Ее голос в поэзии – страстный и сбивчивый нервный монолог, стих прерывист, неровен, полон ускорений и замедлений, насыщен паузами и перебоями. В своем стихосложении Цветаева вплотную приблизилась к ритмике Маяковского. По словам Марины, это – как «физическое сердцебиение – удары сердца – застоявшегося коня или связанного человека». Поэзия Марины Цветаевой немелодична, ненапевна, дисгармонична. Наоборот, она вобрала в себя рокот волн, раскаты грома и крик, затерявшийся в арии морского шторма. Она умела рвать стих, дробить на мелкие части, «разметать в прах и хлам». Единица ее речи не фраза и не слово, а слог. Цветаевой свойственно расчленение стихотворной речи: словоделение и слогоделение. Особую роль с системе средств выразительности Цветаевой играет пауза. Пауза – это тоже полноправный элемент ритма. В противовес привычной постановке пауз на конец строки у Цветаевой они смещены, сплошь и рядом приходятся на середину строки или на следующую строфу. Поэтому стремительный стих поэта спотыкается, обрывается, поднимается.

«Идешь, на меня похожий...». Стихотворение написано в 1913 г.

Идешь, на меня похожий,

Глаза устремляя вниз.

Я их опускала—тоже!

Прохожий, остановись!

Прочти — слепоты куриной

И маков набрав букет—

Что звали меня Мариной

И сколько мне было лет.

На первый взгляд в этих строках нет ничего странного. Слово «опускала» можно истолковать так: случалось, что опускала глаза, теперь же они не опущены. Но после прочтения следующей строфы становится ясно, что значение слова «опускала» — иное. «… Звали меня Мариной», — пишет поэтесса. Прошедшее время глагола настораживает. Значит, сейчас уже не зовут? Так речь может идти только об умершем человеке, и следующие строки подтверждают эту догадку. Новым смыслом наполняется все уже сказанное. Звучит обращение к неизвестному прохожему, который случайно проходит мимо ее могилы. «Марина» сразу подчеркивает сходство между собой и этим незнакомцем, обращая внимание на то, что и она когда-то жила безмятежной жизнью, ни о чем не задумываясь. Она указывает на то, что и она когда-то в задумчивости опускала глаза вниз, и призывает этого неизвестного ей человека остановиться у могилы и подумать о ней. Я думаю, что автору хотелось подчеркнуть следующую мысль: каждый, кого настигает ее голос из-под земли, похож на нее. Она тоже когда-то «была», как прохожий теперь, то есть жила, наслаждаясь радостью бытия. Лирическая героиня Цветаевой не хочет нарушать спокойствия прохожего: «Легко обо мне подумай, / Легко обо мне забудь». И все же нельзя не почувствовать печали автора из-за собственной невозвратимости к жизни. Параллельно этому трагическому чувству звучит еще одно, которое можно назвать умиротворяющим. Человек невозвратим в плоти и крови, но он причастен к вечности, где запечатлевается все, о чем он думал и что чувствовал в течение жизни. Каждый человек неповторим, каждый, по Цветаевой, участвует в мировом становлении как индивидуальность.

В. Рождественский отмечает, что стихотворение «Идешь, на меня похожий…» отличает сжатость мысли и энергия чувств. Я думаю, что именно это и влечет за собой активное употребление знаков препинания, помогающих постичь смысл. «Непобедимые ритмы» (А. Белый) Цветаевой завораживают. Синтаксис, ритмика ее стихотворений сложны. Сразу обращаешь внимание на пристрастие поэта к тире. Этот знак препинания вытесняет и запятую, и двоеточие. Тире — это «сильный» знак, который невозможно не заметить. Оно помогает отчеканить слова: «Я их опускала — тоже!», «Прочти — слепоты куриной». Наверное, из сжатости мысли и энергии чувств и проистекает небогатство эпитетов, употребляемых в стихотворении: «стебель дикий», «кладбищенская земляника». М. Цветаева использует единственную метафору — «в золотой пыли». Зато широко представлены повторы: «… что здесь — могила», «Что я появлюсь, грозя…», анафоры: «И кровь приливала к коже», «И кудри мои вились…». Всё это, как и аллитерация на звук «с», располагает к размышлению, рассуждению.

Идею стихотворения, по моему мнению, можно определить следующим образом: человек знает, что смерть неминуема, но он осознает и причастность к вечности. Мысль об обреченности в представлении М. Цветаевой не выглядит гнетущей. Нужно жить, в полной мере наслаждаясь сегодняшним днем, но в то же время не забывать о вечных, непреходящих ценностях таков призыв поэта.

---

Дата добавления: 2019-02-26; просмотров: 3845; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!