РЕЦЕНЗИЯ ПО РОМАНУ О. ГОНЧАРА «ЧЕЛОВЕК И ОРУЖИЕ» 16 страница

Мы имеем непосредственное влияние на судьбу, можем ее изме­нить, стремясь к тем или иным идеалам, достигая определенных целей.

Все в наших руках!

ЛЮБИМЫЙ ЖУРНАЛ (Опыт обзора)

Немало людей уважают и искренне любят этот доступный жур­нал, журнал-«учитель». Добрый спутник, ведущий за руку своего ученика, вовремя находя поддержку, не дающий упасть, оберегаю­щий от ударов. Это журнал веры, глубокой веры в своих читателей, веры, которой насыщены его страницы. Каждый месяц «Ридерз дайджест» все более расширяет круг своих постоянных читателей, привлекая своей непосредственностью, сердечностью и глубоким взглядом на жизнь всего земного шара, освещая те или иные дра­мы, судьбы, судьбы не простые, а учащие на своем ярком и памят­ном примере. Память о прошлом, о нашей истории — вот еще одна из наиболее ярко выраженных, отличительных особенностей этого «учебника жизни», учебника как по истории, так и по литературе. Здесь учтены самые разнообразные вкусы самых разносторонних читателей: и более взрослых, и самых маленьких, которых ждет «детская страничка» со столь любимыми ребусами и загадками. Полна загадок и каждая личность, находясь на столь глубоком изу­чении миллионов любопытных глаз, не терпящих лжи, привык­ших к безусловной правде журнала. Эта исключительная правда указывает читателям единственный путь истины, путь, поиск кото­рого «Ридерз дайджест» взял на себя, более чем успешно справля­ясь с нелегкой задачей. Драмы людей, публикуемые в каждом но­мере, заставляют задуматься, быть может, даже полюбить, восхи­щаясь мужеством, стойкостью героев, поначалу вызывающих со­чувствие, а затем неожиданную радость за удачно сложившуюся их судьбу. Может возникнуть впечатление, что это журнал определен­ной тематики и строгого языка, но это обманчиво. Да, определен­ные страницы отведены миру техники и медицины, но большее место занимает сама жизнь с ее радостями и горестями и... юмор. Юмор неподдельный, юмор из опыта самих читателей. Странички смеха своевременно ставят границы, создавая ту мозаику историй, науки и юмора, придавая поистине ту радужность «цветного» мате­риала, где каждый цвет на своем месте и, потеряв один, уже не бу­дет тон совокупности оттенков. Но каждый из цветов журнала ищет «своего» читателя, оттеняя его внутренний мир, его интере­сы. Безусловно, это журнал для тех, кому не безразличны дороги других людей, пути их раздумий, кто хочет и может мыслить над прошлым, настоящим, задуматься о грядущем. Его страницы не могут оставить равнодушным и безучастным даже самого приверед­ливого читателя.

Со всех концов света летят письма в редакцию — письма-про­сьбы, письма-благодарности, письма-рассказы, и каждое письмо

537

находит ответ, ответ полный, ясный, душевный, именно тот ответ, который ждали.

«Ридерз дайджест» — это общее сердце, сердце на всех, это ши­рокая душа, душа, одинаково болеющая за всех и составляющая единый организм, который с таким нутром не состарится.

ИДЕАЛЬНАЯ ВЛАСТЬ (Утопия)

Эх, тяжела ты. шапка Мономаха!

На самой заре Эпохи Распада в том мире, о котором здесь будет рассказано, произошло важное событие в стране, имя которой Ру­тения, пала власть короля. Нельзя сказать, чтобы подданные сожа­лели об этом: прежнего правителя народ не любил за выдающуюся посредственность. Придя к власти в еще крепком государстве, он ушел, оставив Рутению на грани распада. Страна, истерзанная его десятилетним правлением, оказалась перед выбором: кто же досто­ин чина Повелителя?

Много людей на это претендовало, но лишь один вошел во дво­рец Повелителя — Астон — полноправным владыкой. Молодой Лонго был умен, честен и немножко честолюбив. Именно это в со­четании с помощью друзей сделало его властителем Рутении.

Шло время, почти три года уже остались в дымке прошлого, а дела в Рутении шли все так же плохо. Лонго воплощал (вернее, пы­тался воплотить) в жизнь свои идеи, не засыпая подчас целыми сутками, но все это не приносило пользы.

В ту ночь, когда Рутении суждено было измениться, Лонго дол­го не мог заснуть. Мысли его по-прежнему были в зале Повелителя с государственными делами. Больше часа тяжелые мысли витали в уставшем мозгу Лонго, пока не начали путаться и сбиваться. Пове­литель уснул.

А в середине ночи Лонго разбудил голос, назвавший его по име­ни. Этот голос, показавшийся столь знакомым, поднял его с посте­ли и заставил взглянуть в угол комнаты, где в кресле удобно устро­ился незнакомец,

— Вот и я, — улыбнулся человек. — Неужели ты забыл меня,
Лонго?

— Рон? — изумился Повелитель. — Но ведь тебя нет! Ты исчез
три года назад во время мятежа!

— Конечно, все, что ты сейчас видишь, — это видение, а может
быть, сон.

Рон поднялся из кресла и подошел к Лонго.

— Но не спеши просыпаться. Сейчас я олицетворяю небесного
покровителя Рутении, дающего тебе шанс спасти не только честь
Повелителя, но и всю Рутению! А кому бы ты еще поверил, как не
духу своего товарища?

Лонго горько усмехнулся. Сейчас, после трех лет жизни в Асто-не, он не верил никому, даже духу умершего. Ежедневно он стал­кивался с огромными потоками лжи, и каждый день он пытался всплыть на поверхность, чтобы глотнуть живительного воздуха ис­тины.

538

— Но не все еще потеряно, Лонго. Ведь для власти важно, что­
бы во главе ее стояла личность, которой ты являешься. Лишь золо­
тая клетка, в которой ты живешь, мешает тебе.

Рон распахнул дверь на широкую террасу, выходившую в сад. Не помня как, Повелитель очутился около балюстрады.

— Взгляни вокруг, Лонго, и вдохни родной воздух. Здесь он
прекрасен, но это воздух Астона, а не Рутении. Скажи, когда в по­
следний раз ты выезжал из столицы?

Лонго потупился. Всякий раз, когда он собирался выехать из Астона, кто-нибудь из приближенных задерживал его, разумеется «совершенно важным и неотложным делом». А там еще что-ни­будь...

Рон больше не улыбался. Теперь в его взгляде читалась жалость к несчастному.

— То-то и оно. Ты погряз в интригах, ты живешь под неотступ­
ным присмотром царедворцев. Ты забыл вкус обычной пищи: ее за­
менили изысканные блюда. Ты забыл труд: его заменила Деятель­
ность. Ты даже не помнишь языка Рутении!

Лонго молчал. Только теперь — во сне! — он понял, насколько изменился. И от сознания этого ему нестерпимо захотелось пла­кать.

— Но ты еще не потерян для страны, Повелитель. Готов ли ты
последовать тому совету, что я тебе дам?

— Готов, — еле слышно прошептал Лонго.

— Тогда слушай. Стоит власти оторваться от народа, как она
портится. Если государство начинает отгораживаться от народа и
перестает слушать его, оно теряет фундамент. Поэтому изгони всех
лишних из Астона, оставь лишь тех, кто полезен Рутении! Унич­
тожь все те органы власти, что отгораживают тебя от народа! Пусть
в государстве будет как можно меньше чиновников, но пусть все
они будут честны, трудолюбивы и неподкупны!

Правь страной, но правь не один. Советуйся с мудрыми людьми: главным министром, главой Народного собрания и главным судьей. Но пусть каждый из них отвечает за свои действия, не мешая дру­гим! Главное же для вас всех — помнить долг!!!

Сделай так, чтобы любой гражданин мог написать Повелителю жалобу на несправедливые действия государственных мужей и что­бы эта жалоба дошла. Прочти ее, проверь и прими меры. Никогда не брезгуй общественным мнением!

Конечно, осчастливить весь народ не получится, но можно забо­титься о благе большинства населения. Делай все для этого боль­шинства: чем больше людей будет жить хорошо, тем больше друзей будет у тебя. Тогда и народ Рутении станет единым.

Не позволяй другим странам диктовать тебе волю, будь силь­ным и независимым. Не позволяй своему войску слабеть: оно всег­да должно быть сильным.

Закончив речь, Рон обнял Лонго:

— А теперь прощай. Ты узнал заветы Покровителя и должен
следовать им. Главное — полагаться на свой разум!

На следующее утро Лонго проснулся с чистой и ясной головой. С этого дня он стал совсем другим; жестко следуя принципам, он

539

вел Рутению вперед. Как сказал в одной из хроник летописец, «с того дня началась Власть Разума».

А вскоре в том мире, о котором я рассказал, началась Эпоха Распада. Одно за другим гибли государства: одни раскалывались с грохотом, другие умирали после долгой болезни. И лишь Рутении и власти разума было суждено пережить их и остаться в веках. На­всегда!

«СВЕЧА ГОРЕЛА НА СТОЛЕ, СВЕЧА ГОРЕЛА...»

Б. Пастернак

Свеча горела на столе, Свеча горела одиноко... —

пропела девушка. Она тихо переступила через порог дома и задума­лась. Опустевший дом, поблекли занавески на окнах, вся комната в черном цвете. Катерина думала о своем любимом, ушедшем на вой­ну, без него дом стал мрачным, каким-то неуютным, и заходить в него было боязно. Катя зашла в переднюю и зажгла свечу. Огонек стал разгораться, и отблески лучей стали двигаться по стенам. Ка­тя заплакала. А если она не увидит его больше? А что, если он бу­дет сильно изранен и не сможет выжить? Эти мысли пугали ее. Она подумала: «Как я буду жить без негр?» Катя не заметила, как за­снула.

На улице была осень. Черные мрачные тучи пересекали небо, время от времени моросил мелкий осенний дождь, листья с деревь­ев уже облетели и теперь, подгоняемые ветром, с шорохом неслись по дороге. Птиц тоже не было слышно. Многие из них уже улете­ли, а те, кто остался, скрылись от непогоды в лесу. Ни одного зве­рька не было слышно и видно. Было похоже, будто природа сочув­ствовала Катерине.

Проснувшись утром, Катя увидела, что солнце скрыто за обла­ками, и утро казалось от этого серым. Все утопало в сизом утрен­нем тумане. Катерина оделась и пошла за водой к колодцу. Идя по дороге, она заметила, что кто-то шевелится в кусте шиповника. Когда она подошла поближе, то увидела, что это была маленькая птичка, которая, видимо, хотела укрыться в кусте, но запуталась перьями в нем и сломала себе крыло. Катерина вынула птицу и от­несла ее домой. Она начала лечить ее.

Проснувшись рано утром, она выглянула в окно. Солнце еще не встало, но каким прекрасным казалось ей это утро. Катя пригото­вила себе завтрак, поев, она вышла на улицу и тихо пошла к реке. Когда Катя вернулась домой, птицы не было. Она подумала, что это «хороший знак». Катерина представила, что вместо птицы был ее возлюбленный Алексей, Ей почему-то стало легко на душе, ведь она верила, что Алексей жив.

Так пролетело несколько месяцев. Однажды днем она вышла на улицу и увидела Алексея. Сначала ей показалось, что это был не Алеша, а призрак, но, когда она почувствовала его объятия и поце­луи, она не могла поверить своему счастью. Алексей стал рассказы­вать, что происходило с ним на поле боя. Одна из его историй в точности повторяла судьбу той птички, которую спасла Катя. Вре-

540                                      I

мя прошло быстро, и они не заметили, как наступил вечер. Катери­на и Алексей проговорили всю ночь.

Конечно, у людей судьбы разные. Может быть, если бы Катя не спасла ту птицу, все было бы по-другому. Но, к счастью, этого не произошло. Алексей и Катерина зажили счастливо, а любовь их стала крепче.

СОЧИНЕНИЯ ПО ЗАРУБЕЖНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

* ПОУЧАТЬ РАЗВЛЕКАЯ». ПРИНЦИПЫ КОМИЧЕСКОГО У Ж. Б. МОЛЬЕРА (На примере комедии «Тартюф»)

Комедия едва ли не самый трудный жанр литературы. О приро­де комического эффекта размышляли философы древности и новей­шие теоретики искусства, но никто еще не дал исчерпывающего объяснения. Английский драматург Сомерсет Моэм заявил, что «в отношении комедии выдвигать требование реалистичности едва ли разумно. Комедия — искусственный жанр, в ней уместна только видимость реальности. Смеха следует добиваться ради смеха».

Мольер, создатель национальной французской комедии, пере­шагнувший рубежи своего времени и границы своей страны, клас­сик мировой литературы, всем своим творчеством опровергает та­кой взгляд на комедию.

Его комедия прежде всего умна, более того, она философична. Она вызывает смех зрителя, но это «не смех ради смеха», это смех во имя решения огромной важности нравственных и социальных проблем. «Смех часто бывает великим посредником в деле отличе­ния истины от лжи», — писал В. Г. Белинский. Именно такой был смех Мольера. Театр Мольера, в сущности, великая школа, где дра­матург, смеясь и балагуря, поучает зрителя веселым шутливым языком, ставя перед ним глубочайшие политические, обществен­ные, философские, нравственные проблемы.

Имя Тартюфа известно людям мира. Даже те, кто никогда не читал комедии Мольера и не видел ее на сцене, не раз слышали это имя и, может быть, сами произносили. Оно вошло в мировой рече­вой обиход как всеобщее нарицание лицемерия во всех его прояв­лениях, подлости и развращенности под маской благопристойно­сти, показного, лживого благочестия, всякой неискренности, фаль­ши. Мы постоянно встречаем это имя в качестве нарицания лице­мерия в художественной, политической, публицистической литера­туре.

Драматург основательно обдумал все детали сценического во­площения лицемера. На сцене Тартюф появляется не сразу, а лишь в третьем акте. В течение двух актов зритель готовится к лицезре­нию негодяя. Зритель напряженно ждет этого момента, ибо только о Тартюфе идет речь на сцене, о нем спорят: одни клянут его, дру­гие, наоборот, хвалят. Это метод работы Мольера. Таков классици­стический театр. Луч прожектора направлен в одну точку, на одну заранее взятую черту характера, все остальное за пределом этого яркого луча остается в тени. Весь человеческий характер не

541

вырисовывается в целом, ибо это не входит в задачи автора, зато

наибольшей выпуклости достигает главенствующая черта.

Мольер помнит главный принцип своей эстетической програм­мы: поучать, развлекая. Он смешит зрителя, прибегает иногда к приемам обнаженной клоунады (полон комического эффекта диа­лог между Оргоном и служанкой Дориной).

Сущность проповедей Тартюфа предстает зрителю в комических признаниях простоватого Оргона, когда он с благочестивым востор­гом рассказывает о своих чувствах, порождаемых проповедями Тартюфа, и ему невдомек, что чувства эти бесчеловечны по сущест­ву:

Кто следует ему, вкушает мир блаженный, И мерзость для него — все твари во вселенной, Я становлюсь другим от этих с ним бесед; Он всех примет во мне стирает след И делает меня чужим всему на свете...

Реплика Клеанта, с ужасом слушающего восторженные речи Оргона, обманутого, ослепленного «благочестием» Тартюфа, полна глубочайшей иронии: «Как человечно то, что он преподает!»

Тартюф покорил Оргона своим мнимым благочестием, показ­ным самоунижением — давним оружием монахов-лицемеров. Не обходится здесь и без фарсового (внешнего) комизма. Таков, напри­мер, рассказ о подвижничестве Тартюфа:

Намедни он себя жестоко упрекал

За то, что изловил блоху, когда молился,

И, щелкая ее, не в меру горячился.

Мольер помнил мудрое правило: уничтожать противников, под­нимая их на смех.

Обманщик, негодяй торжествует. На его стороне право, закон,

но нежданно-негаданно Тартюфа настигает карающая рука коро­ля, «чей острый взор пронзает все сердца и не обманется искусст­вом подлеца». Однако развязка комедии настолько неожиданна и так мало реальна, что хоть и утешает зрителя, искренне желаю­щего видеть порок наказанным, а добродетель торжествующей, но и дает скептическим умам пищу для сомнений: возможна ли та­кая развязка, не типичнее ли иное, а именно торжество лицеме­ра.

Мольер ратует за умеренность. Он враг крайностей. Эта гумани­стическая идея особенно разительна в свете решительного осужде­ния подлеца Тартюфа и им проповедуемой противоестественной мо­рали. Оргон переходит от одной крайности к другой: от слепой, не терпящей никаких сомнений веры в достоинство человека к столь же слепой недоверчивости ко всем.

Нет, больше нет порядочных людей:

От них я в ужасе готов бежать повсюду, —

заключает Оргон, разуверившийся в Тартюфе. Его разубеждает

Клеант — рупор идей автора: нельзя по одному подлецу судить о всех.

542

Как странно, право же, устроен человек! Разумным мы его не видим и вовек; Пределы разума ему тесней темницы; Он силится во всем переступить границы, —

негодует Клеант. Умеренность, естественность, здравый взгляд на вещи, гуманная терпимость к слабостям человека и нетерпимость ко всему, что портит жизнь человека, — вот нравственная филосо­фия Мольера.

ОБРАЗ ДОН ЖУАНА В КОМЕДИИ Ж. Б. МОЛЬЕРА «ДОН ЖУАН»

Более ста вариантов образа Дон Жуана знает мировое искусство. Крупнейшие мастера, гениальные поэты, композиторы, художники участвовали в создании блестящей галереи портретов пылкого, бес­печного испанца, покорителя и соблазнителя женских сердец.

У них разные лица, но одно имя — знаменитое, ставшее нари­цательным имя Дон Жуана. Среди них откровенный циник, обман­щик, злодей-насильник Дон Хуан Тирсо де Молина, прототип всех будущих Дон Жуанов, Среди них женственно прекрасный, детски простодушный, пылкий герой поэмы Байрона «Дон Жуан», всегда влюбленный в красоту, всегда готовый откликнуться на любовь женщины; беспечный гуляка, прожигатель жизни, дерзостно силь­ный и красноречивый обольститель — пушкинский Дон Жуан, сре­ди них и герой драмы Леси Украинки Дон Жуан, покоренный жен­щиной.

Драматург писал комедию торопливо, чтобы вывести свою труп­пу из состояния временного бездействия. Он увлекался заманчивой перспективой создать широкую картину столь знакомого ему ха­рактера. Мольер первый дал образу широкое реалистическое обоб­щение и некое философское осмысление. Недостаточно видеть в ко­медии Мольера только сатиру на распутство или только сатиру на дворянство. Значение ее гораздо шире.

В комедии два героя — Дон Жуан и его слуга Сганарель. Сгана-рель отнюдь не только слуга-наперсник, ловкий пройдоха, плут, преданный интересам хозяина, как повелось представлять слугу в комедийном театре со времен Плавта. Сганарель — слуга-философ, носитель народной мудрости, здравого смысла, трезвого отношения к вещам. Его философские дебаты с хозяином полны значения при всей их комедийности.

Образ Дон Жуана противоречив. Дон Жуан сочетает в себе и хо­рошие, и дурные качества. Для драматургии Мольера это столь не­ свойственно, что поставило в тупик многих толкователей его твор­ческих замыслов. Более того, образ Дон Жуана не статичен, он дан в развитии, и это также выводит его за рамки классицистического театра.

Зритель первоначально знакомится с Дон Жуаном по характе­ристике его слуги Сганареля. Он — «величайший злодей», он — «собака, черт, турок, еретик, не верующий ни в рай, ни в ад», «оборотень», «эпикурейская свинья», «Сарданапал». В чем же основной порок Дон Жуана? У него самое «непоседливое» на свете

543

сердце; он ветрен, женолюбив, все женщины мира кажутся ему красавицами, каждой он хочет обладать. Но... «Я каждой выдаю почет и поклонение, к которым нас обязывает природа... будь у ме­ня десять тысяч сердец, я бы отдал их все», — рассуждает Дон Жу­ан.

Дон Жуан зажег во многих женщинах (донья Эльвира, кресть­янка Шарлотта) пламенную любовь. Им он клялся в вечной верно­сти. Лгал ли он? Нет. Когда Дон Жуан говорил о любви, он дейст­вительно любил, говорил вполне искренне и сам верил каждому своему слову. Его можно обвинить в ветреном самообольщении, в жестокой беспечности к судьбе другого человека, но отнюдь не в преднамеренном обмане. Прошли первые восторги, и Дон Жуану уже скучно, его влекут другие цветы, а их так много на белом све­те!

---

Дата добавления: 2019-02-26; просмотров: 151; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!