К вопросу о реконструкции фольклорных образов 8 страница
Horváthová RZL — Horváthová E. Rok vo zvykoch našho l'udu. [Bratislava] 1986.
Húsek — Húsek J. Hranice mezi zemí Moravskoslezskou a Slovenskem. Praha, 1932.
Gavazzi GD — Gavazzi M. Godina dana hrvatskih narodnih običaja. Zagreb, 1939.
Karczmarzewski OZDR — Karczmarzewski A. Obrzçdy i zwyczaje doroczne wsi Rzeszowskiej. Rzeszów, 1972.
Karwicka KZD — Karwicka J. Kultura ludowa ziemi Dobrzyňskiej. Warszawa etc., 1979.
Kolberg 3 — Kolberg 0. Dziela wszystkie. Wroclaw; Poznaň, 1962. T. 3. Kujawy.
Kolberg 5 — Kolberg O. Dziela wszystkie. Wroclaw; Poznaň, 1962. T. 5. Krakowskie.
Kolberg 18 — Kolberg O. Dziela wszystkie. Wroclaw; Poznaň, 1963. T. 18. Kieleckie.
Kolberg 20 — Kolberg O. Dziela wszystkie. Wroclaw; Poznaň, 1964. T. 20. Radomskie.
Kolberg 22 — Kolberg O. Dziela wszystkie. Wroclaw; Poznaň, 1964. T. 22. Lçczyckie.
Kolberg 23 — Kolberg O. Dziela wszystkie. Wroclaw; Poznaň, 1964. T. 23. Kaliskie.
Kolberg 28 — Kolberg O. Dziela wszystkie. Wroclaw; Poznaň, 1964. T. 28. Mazowsze.
Kolberg 44 — Kolberg O. Dziela wszystkie. Wroclaw; Poznaň, 1968. Góry i Podgórze.
Kolberg TR — Kolberg O. Tarnów-Rzeszów // MAAE. 1910. T. 11.
Konopas Š — Konopas J. Šedivek // ČL. 1895. R. 4. S. 526–531.
Kotula SP — Kotula F. Z Sandomierskiej Puszczy (Gawçdy kulturneobyczajowe). Kraków, 1962.
Kuret 1 — Kuret N. Praznično leto Slovencev. Celje, 1967. D. 1.
Lang — Lang M. Samobor: Narodni život i običaji // ZNŽO. 1913. Knj. 18. Sv. 1. S. 1–138.
Lechowa ZD — Lechowa /. Zwyczaje i wierzenia doroczne w Lowickiem // PMMAEL. Seria etnograficzna. № 11. Lódž, 1967. S. 13–51.
Matlakowski LD — Matlakowski W. Licytacja dziewcz^t w Ziemi Czerskiej // Wisla. 1888. T. 2; 1889. T. 3.
Matyas ZPW — Matyas K. Zapust, Popielec, Wielkanoc // Lud. 1895. T. 1. Z. 2. S. 46–51; Z. 3. S. 79–89; Z. 4. S. 129–130.
NRR — Nad rzek$ Rop$. T. 2. Zarys kultury ludowej pow. Gorlickiego. Krakow, 1965.
Pernica RMG — Pernica B. Rok na Moravském Horáčku a Podhorácku. Havlíčkův Brod, 1951.
Pošpiech ZODŠ — Pošpiech J. Zwyczaje i obrzçdy doroczne na Šl^sku. Opole, 1987. Rajković DS — Rajkovic Z. Národní običaji okolice Donje Stubice // NU. 1973.
|
|
|
Knj. 10. S. 153–216.
Rényiová FOT — Rényiová K. Fašiangová obchódzka v Tekove // Výroční obyčeje: Současný stav a proměny. Brno, 1982. S. 316–321.
Smoliňska TZOŠ — Smoliňska T. Tradycyjne zwyczaje i obrzçdy šl^skie: Wypisy. Opole, 1994.
SNK — Dydowiczowa J. Rok obrzçdowy wczoraj i dziš // Stare i nowe w kulturze wsi koszalmskiej. Poznaň, 1964. S. 208–233.
SSKJ — Slovar slovenskega knjižnega jezika. Ljubljana, 1979. Knj. 3. Stelmachowska P — Stelmachowska B. Podkoziolek w obrzçdowosci zapustnej Polski Zachodniej. Poznaň, 1933.
Stelmachowska ROP — Stelmachowska B. Rok obrzçdowy na Pomorzu. Toruň, 1933. Sušil — Sušil F. Moravské národní písné s napévy do textů vřaděnym. Brno, 1941. Szyfer ZMW — Szyfer A. Zwyczaje, obrzçdy i wierzenia Mazurów i Warmiaków. Olsztyn, 1968.
Tomeš MJLO — Tomeš J. Masopustní, jarní a letní obyčéje na Moravském Valaš-sku. Strážnice, 1972.
Tomeš MT — Tomeš J. České a slovenské masopustní obyčeje a jejich mezinárodní obměny // Masopustní tradice. Brno, 1979. S. 37–48.
Turzová FRD — Turzová M. Fašiangy v Rajeckej dolině // Zborník Slovenského národného muzea. Martin, 1970. Etnografia. № 11.
BáijAaBÍK A3 — Václavík A. Luhačovské Zálesí: Příspěvky к národopisné hranici Valašska, Slovenska a Haní. Luhačovice, 1930.
Wieruszewska OR — Wiemszewska M. Obrzçdy recepcyjne wieku dojrzalego w Belchatowskiem // Lódzkie Studia Etnograficzne. 1966. T. 8. S. 26–82. Zawistowicz OZ — Zawistowicz K. Obrzçdy zapustne // Wiedza i žycie. 1933. R. 8. Z. 2. S. 127–137.
Zíbrt VCh — Zíbrt Č. Veselé chvíle v životě lidu českeho. Praha; Vyšehrad, 1950.
|
|
|
Русский Эрос ß конце XX Века
Т. Б. Щепанская
СОКРОВЕННОЕ МАТЕРИНСТВО
(Телесный код в фольклоре беременных).
С. — Петербург. Москва. 1990-е годы.
Иду по Невскому. Шестой месяц беременности — уже заметен живот. Кто-то сзади трогает мой локоть. Пожилая женщина. «Тебе, — говорит, — собаку перешагивать нельзя… Есть дома собака? А то ребеночек волосатый может родиться» (СПб., 1990).
Есть некая общность между рожавшими женщинами, позволяющая подойти и заговорить на улице. Их объединяет особая субкультурная традиция, которая и будет объектом нашего исследования. Советы — одна из жанровых форм ее передачи, а первая беременность — своего рода период «посвящения». Здесь мы рассмотрим символический «язык» — культурный код этой традиции.
Мое первое впечатление беременности — внезапная тишина. Она как занавес, отделяющий и отдаляющий от всего прежнего. Позже другие женщины подтверждали это впечатление. «На диване, на диване тишина раз далася…»[777] Молчание в материнстве играет особую роль. Бабка-повитуха, идя к роженице, избегала с кем-нибудь говорить; роженица никому не говорила о наступлении родов. Известно поверье: рожая, нужно сдерживать крик: легче родишь.[778]
|
|
|
С вербальностью явно что-то происходит. Беременность — начало перехода в другую — невербальную — систему коммуникаций.
Культурный код материнской традиции — телесный. В его основе символика женского (беременного, рожающего) и младенческого тела. Ключ к нему — особая эротика материнства, роль которой — привлекать и фиксировать внимание на теле (т. е. знаках материнского «языка», а тем самым и на заключенной в них информации). Эротическое восприятие беременности и младенчества поддерживаются женской культурой. В то же время общепринятая культурная традиция формирует в отношении к ним страх и отчуждение. Отсюда — барьер, отгораживающий материнскую традицию от повседневности, делающий ее замкнутой — сокровенной. Ее язык неслышим для тех, кто не имеет телесного опыта материнства (или не соприкоснулся с ним). Эта замкнутость, еще раз подчеркнем, достигается не сознательной таинственностью, а действием безотчетных коммуникативных барьеров.
В предлагаемом исследовании мы используем своеобразный прием, который поможет читателю преодолеть подобного рода барьеры. Автор выступает поочередно в двух ролях: исследователя и носительницы данной традиции. Широко используются и самоописания других женщин: письма, отрывки дневниковых записей и разговоров (с позволения авторов). Таким образом сохраняются жанры самоописания женской культуры.
|
|
|
Этот прием позволит увидеть сокровенный мир материнства «извне» и «изнутри», сопоставляя картины. Думаю, такой подход окажется полезным при описании эзотерических культур, где восприятие символики носителями разительно отличается от ее прочтения непосвященными.
По существу, предмет наших исследований — прагматика символа: его воздействие на поведение, а также само-и мироощущение женщины.[779] Нас интересует символика, ее восприятие и поведенческая реакция. Поэтому материалом служат не только тексты данной традиции, но и модели поведения.
Еще одно замечание. Основная часть данных собрана в результате наблюдений и бесед в Москве и Петербурге. Но ощущается сильное влияние так называемой «архаической», деревенской, традиции. Многие приметы и верования совершенно совпадают с известными по литературе конца XIX — начала XX века и нашим собственным полевым наблюдениям во время этнографических поездок по русским деревням.
ЧАСТЬ I
ТЕЛЕСНЫЙ КОД
От «живота» не меньше идет идей, чем от головы… и идей самых возвышенных и горячих, идей самых важных, жизнетворческих.
В. Розанов[780]
«Кинотеатр. Темно. Фильм о монахе, который странствует в поисках жемчужины — святыни и сокровища монастыря. Злодеи, конечно, не дремлют, то и дело возникая на его пути. Удары кунг-фу в музыкальном ритме. Я на шестом месяце беременности. Чувствую — кто-то бьет меня изнутри живота в том же ритме. «Ой, — шепчу, — каратист растет…» И думаю: вдруг у него будут способности к единоборствам?» (СПб., 1990).[781]
Интерпретация своих телесных ощущений (здесь — толчки в животе) — прочный стереотип, способ самовосприятия, очень характерный для беременных. Вероятно, традиционный. Корреспонденты Этнографического бюро кн. В. Н. Тенишева из разных российских губерний в один голос пишут, что желания беременной, ее странности, брезгливость и прихоти воспринимаются как знаки о будущем ребенке: это она желает «с брюшка», «животом захотела»; отказать ей считают за грех, так как этого требует «душа младенца».[782]
В общем, состояния тела беременной единодушно (и ею самою) воспринимаются как сигналы, знаки, которые подает младенец. Ее тело существует не столько в этом, материальном, сколько в знаковом мире — скорее прочитывается, чем воспринимается само по себе. Совершенно подобное обнаружила Эмили Мартин у американских женщин. Эмили Мартин — псевдоним, под которым опубликовала свое исследование проф. антропологии Университета Дж. Хопкинса. Она исследовала восприятие беременности, родов, менструации и менопаузы — т. е. женских телесных проявлений — и используемые в самоописаниях метафоры. Среди самых общих метафор беременности исследовательница отмечает такую: «Твое тело посылает тебе сигналы». Здесь же приводится характерное самоописание беременной женщины: «Твое тело говорит тебе такие вещи… Я делалась действительно усталой. Это как будто мое тело говорило: «Хорошо, довольно с тебя, теперь остановись…» А когда не удается уснуть, я думаю: «Ну, может быть, ребенок собирается проснуться в это время, как-нибудь ночью, поесть или что-то там еще…» Точно так же, вначале тебе нужно больше спать. Это когда ребенок развивается наиболее интенсивно. Так он посылает сигналы. Иногда ты их принимаешь, иногда нет».[783] Эм. Мартин отмечает, что подобная образность была всеобщей, вне зависимости от социально-профессиональной принадлежности женщин.
Вероятно, использование телесного кода имеет физиологическую подоснову: изменившиеся состояние, облик, неожиданные для самой себя реакции не могут не привлекать внимания женщины и окружающих.
Вообще коммуникация с формирующимся ребенком вырастает из внутренних коммуникаций в недрах женского тела. Физиологи высказывают мысль, что «мать информируется» о состоянии плода так же, как и о состоянии своих внутренних органов.[784]
Телесный код — особенное восприятие: его формула — принцип прозрачности. Поток событий становится как бы «прозрачен»: сквозь него постоянно просвечивает жизнь другого — формирующегося — человека, который у тебя внутри. Все происходит одновременно в двух мирах — материальном и знаковом, грань миров теряет непроницаемость. Отсюда ощущение некоторой ирреальности происходящего, не оставляющее на всем протяжении беременности.
Похоже, что такое самовосприятие формируется не совсем спонтанно, а под влиянием женской традиции. С этой точки зрения надо присмотреться к тем фольклорным формам, которые в изобилии обрушиваются на беременную: советам и приметам.
ПРИМЕТЫ: ОБРАЗ ТЕЛА
В 1990 году, путешествуя, я заночевала в псковских Печорах. Остановилась у местной старушки. Как только мы остались с нею одни, хозяйка покосилась на мой живот (а шел уже восьмой месяц беременности): «В какой стороне толкается: слева или справа». — «Вроде бы, — несколько теряюсь я, — справа». — «Мальчик будет. У меня дак все слева толкалась — и, точно, девочка была» (г. Печоры Псковской обл., 1990 г.).
Это пример приметы — одной из жанровых форм, в которых происходит передача материнской традиции.
Примета составлена из двух частей: первая фиксирует внимание на теле (здесь — на ощущениях движений ребенка в животе); вторая часть интерпретируется как знак половой принадлежности будущего младенца. Вероятно, в связи с появлением УЗИ этот пласт традиции в городе исчезнет, но пока бытует.
Итак, примета — не что иное, как момент кодирования тела (его ощущений, состояний, форм и т. п.): превращения в знак, введения в знаковый мир. Присмотримся: что же служит знаками? Какие аспекты телесности вводятся в знаковый мир? Этот вопрос об образе тела в материнской культуре.
Беременный живот.
а) размеры и форма:
Живот торчит дынькой (вариант: как огурец) — будет парень, а если круглый, из-за спины видать, — девочка (СПб., 1990 г.). Подобная примета часто фиксируется этнографами начала XX в.: острый, маленький и прямой, торчащий вперед живот, — значит, родится мальчик; широкий и неправильный — девочка.[785]
б) расположение плода:
«Выдается у беременной правый бок — она родит мальчика, левый — девочку».[786] В данном случае о расположении плода судят по внешней форме живота, а бабушка из Печор делала заключение, прислушиваясь к толчкам плода внутри.
Пигментация сосков.
«Белые соски матери указывают на беременность мальчиком, а темные — девочкой»[787] — зафиксировано в материалах Тенишевского бюро. В городской среде эту примету обнаружить пока не удалось.
Вынужденные позы беременной.
«Если мать, сидя, протягивает правую ногу, — отмечено у В. И. Даля, — родится мальчик; если же… выставляет левую ногу… девочка».[788] Вообще, как правило, правое соответствует мужскому, левое — женскому. Но есть и пример противоположного:
«Мать левой ногой вперед выступает — мальчик родится, правой — девочка».[789]
4. Приметы фиксируют еще ряд признаков, которые можно определить как проявления токсикоза беременных:
а) во внешности:
У беременной губы распухают, нос заострился, «глаза, как у совы» и вообще подурнела — будет мальчик; а если похорошела, «кровь с молоком» — девочка (СПб., 1982 г.). Часто приметы противоречат друг другу. Мы слышали, например, совершенно обратное:
Женщину, которая носит мальчика, беременность красит, а девочка «всю красоту у матери забирает» (СПб., 1990 г.). И в материалах Тенишевского бюро содержится следующая запись: «беременная с чистым и румяным лицом родит мальчика, а с лицом пятнами — девочку»; при этом «худое и тощее лицо беременной также указывает на рождение мальчика, а полное и одутловатое — девочки».[790]
Может быть, дело тут в идеалах красоты? Возможно, речь идет просто о разных сроках токсикоза: поздний токсикоз (и соответствующие проявления) традиционно предвещает мальчика, а ранний наоборот: «Если первые три месяца беременности легки — родится мальчик, тяжелы — девочка».[791]
б) в ощущениях «слабости» и «тяжести»:
«Когда беременная женщина чувствует слишком большую слабость и невероятную тяжесть в носимом ею в утробе ребенке — она, без сомнения, родит мальчика».[792]
5. Пищевые пристрастия беременной, которые, вероятно, также могут объясняться токсикозом:
В начале беременности тянет на соленое и острое — будет мальчик, а если на фрукты и сладости — девочка (СПб., 1990 г.). Ср. в материалах Тенишевского бюро:
«Женщина, предпочитающая во время беременности селедку, беременна мальчиком, а предпочитающая свеклу, редьку — беременна девочкой».[793]
В некоторых случаях само появление избирательности, плохой аппетит (тошнота, токсикоз) считают признаком ожидания девочки:
«Коли ест хорошо всякую пищу — родится мальчик; если же… причуд много — девочка», — отмечал В. И. Даль.[794] И нам говорили: «Ешь все и побольше — мальчик будет» (СПб., 1990).
* * *
Итак, знаками служат телесные проявления: это телесный код. Причем это все проявления беременности: акцентируется живот (его форма, размеры, идущие оттуда ощущения). Обращают внимание на изменившуюся пигментацию сосков. Отяжелевшее, неловкое тело — вынужденные позы, переваливающаяся походка. Несколько опухшее или, напротив, осунувшееся лицо, необъяснимые неожиданные желания, избирательность в пище, странные вкусы.
Все это настойчиво проговаривается — происходит семиотическое освоение тела, причем в наиболее, пожалуй, табуированных его проявлениях.
Основа «языка» материнской культуры, источник знаков — тело, причем женское и беременное: его внутренние ощущения и внешние черты.
Что отсюда следует? Сам текст этой культуры существует тогда, когда присутствует беременное тело — именно оно служит сигналом к актуализации значимых смыслов. Закладываются эти смыслы, символически «привязываются» к телесным проявлениям во время беременности (первой и каждой последующей заново).
Потом каждый раз, ощущая характерные состояния (тошноту, или желание немедленно съесть банку кислых помидоров, или толчки в животе и проч.), ты снова переживаешь и смыслы, привязанные к ним культурой. Внутренние ощущения беременности — сигнал для самой женщины.
Внешний же облик беременной — сигнал для других женщин: видя ее «с животом», они совершенно естественно подходят, дают советы, пытаются угадать пол ребенка, подобно бабушке, у которой мы остановились в Печорах. То есть внешний облик беременной — сигнал к передаче традиции. Сразу же вспоминаются правила и приметы, казалось, прочно забытые. Нарочно их не вспомнишь, а увидишь беременную…[795]
* * *
И тут мы подходим к основной тайне материнской культуры: почему весь этот комплекс примет и поверий, сам образ жизни так прочно забывается и так ясно возникает, как только увидишь или испытаешь беременность? Почему беременное тело так непреодолимо привлекает внимание? Здесь нет рационального объяснения, оно обнаруживается в сфере эротики, специфической эротики материнства.
ВЛЕЧЕНИЕ К ЖИВОТУ
В самом теле я любил доброту его, пожалуй, добротность его. Волновали и притягивали, скорее же очаровывали — груди и беременный живот. Я постоянно хотел видеть весь мир беременным.
В. Розанов
Из письма Наташи А. (во время ее первой беременности): «Почему-то все спрашивают про мой живот: большой ли он (если меня не видели). И охают, и ахают, что похудела, худею, и «глаза, как у совы» — это, мол, плохо… многие стремятся потрогать живот… Одна повторнородящая сказала, что ей очень нравится с животиком ходить — больше, чем потом: кормить и т. д. Другая, с четырехмесячной дочкой, позавидовала мне, что у меня должен быть малыш. Одна женщина хотела по животу определить пол младенца, но я не далась».
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 204; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!