Автор благодарит владельцев за предоставленные фотографии. 4 страница
— Если не прекратишь, то тебя дорежут.
— Это еще посмотрим.
Преступника судили. В конечном итоге северяне отстояли свой поселок,
и из этих бывших зэков не остался никто. От них особенно страдало коренное население — якуты. Они были наиболее беззащитными, но и мстили этим людям жестоко. Если зэк попадался в тайге, то он обязательно был пристрелен
и в доказательство, что убили преступника, якуты привозили большой палец руки. По отпечатку пальца определяли преступника. В основном так поступали с теми, кто пытался бежать. А куда бежать? Там ни пройти, ни проехать: комары, болото, топи, ледниковые места, скалы. Отсутствие всякой пищи. Через 500-300 километров просто стояли юрты, и охотники, конечно, тоже себя защищали. Но если уголовники приходили в юрту, они жестоко расправлялись с якутами. Как таких людей могли выпускать? Я столкнулась с ними во время реабилитации после смерти Сталина.
Уфа, год 1953. Какое убийство, какая резня! Работала я далеко от дома, надо было пересечь весь город. Транспорт не ходил, а пешком — часа полтора. Домой со смены добиралась обычно в полночь. Как и моя мама, человек я смелый, не очень-то была подвержена страху. Иду по улице Аксакова и вижу на перекрестке четырех мужчин. И вчетвером бьют одного. Как же я могу пройти мимо? А дело-то ночью. Ну и что? Я кинулась туда, сделала несколько шагов и увидела блеск ножей. В силу определенных обстоятельств
|
|
|
у меня страх к поножовчине. Это тоже наследие Севера. Я видела там поножовчину и резню не только с заключенными. Все происходило и между молодежью. А может, это страх с детства, поскольку папа тоже был не прочь попугать маму... Страх к ножу я преодолела уже в более зрелом возрасте. А тогда, увидев блеск ножей, я застыла. И ни шагу не могу ступить. Как сейчас помню звук, когда они ударили его ножом. Его хрип. И когда они разбежались, я пришла в себя. Недалеко отделение милиции. Сообщила...
Так вот, на Севере я работала по две-три смены и на дом все-таки заработала. Вернулась в Уфу. Но это тоже было не просто так. Я довела себя до такого изнурения, что вид у меня, наверное, был не из лучших. С Севера вообще трудно отпускали. Контингент работоспособный, кто там еще приедет с материка. Год-два их еще надо натаскивать, чтоб что-то получилось. Но комиссия ВТЭК пришла к заключению, что у меня сильнейший авитаминоз,
надо выезжать. Мне даже предлагали инва лидность. Да Вы что, неужели я себе на хлеб не заработаю! Я категорически отвергла инвалидность, и даже в книжке нет записи, что я уволилась по состоянию
здоровья, которая мне
потом бы помогла.
Приехала я домой.
|
|
|
Папа купил дом. Плот ник, столяр, а дом ку пил гнилой — проткни, и весь насквозь прон зишь. Видно, как бы ни был умен наш папа, но тоже не был практич ным. Мы непрактичные люди, вся наша семья. Я непрактичный человек, а
уж Юра-то вообще. И вот дом. До хорошего дома еще было далеко. Папа любил жить широко, всегда гости из деревень, соседи. Большие траты, люди жили
скромно, а мои считались состоятельными, потому что Фаина систематически присылала деньги. Папа же был очень гостеприимным человеком, как и его внук. Прошло много времени, пока папа построил хороший дом. Но тоже не без приключений. Я люблю солнце, мне кроме него ничего не надо. И я убедила папу построить дом на солнечную сторону окнами. Зависть — страшная штука. Нашлись люди, доложившие, что мы строим что-то не так. Пришли комиссией из райсовета и сказали:
— Кто это строит дом спиной к улице?
А мы-то солнца захотели. И бедного папу заставили переставлять дом. Училась я всегда с удовольствием. Школа была мне просто театром. Даже
беременная Юрой я пыталась учиться. А надо сказать, что Юлиан Сосфенович, хоть и работник комсомола, но очень одобряет Коран. Женщина должна быть дома! Я поехала с ним и думала, что он даст мне возможность пойти в 9-й класс. А он намекнул, что надо идти на работу. Я его понимала не со слов. Он мне внутренне давал понять, что он хочет. Учебу он мою не одобрял, но без этого я не могла. И сейчас не могу. Физически очень устала, не могу ни рисовать, ни писать. Осталось читать. Хоть я пожилой человек, у меня и дети, и внуки. Все равно, как было стремление к знаниям с детских лет, так и осталось. Для чего мне надо знать больше, я не знаю, но надо.
|
|
|
...Вот меня спрашивают: как получилось, что Юра достиг таких вершин. Я думаю вот что: за свою жизнь я столько стремилась к познанию, к учебе, к светлому, и когда я в Юре увидела это, то поняла, что он талантливый ребенок. И всеми силами его поддерживала.
Чтобы понять характер своего сына в свое время, работая в Башкирском пединституте на кафедре педагогики и психологии, я перелопатила массу литературы в надежде получить знания, чтобы помочь ему. Сгладить шероховатости его характера. Чтоб он был менее конфликтным. Но нигде прямого ответа я так и не нашла. И поняла, что все субъективно. К каждому человеку нужен индивидуальный подход. Я много читала биографий больших поэтов. Наткнулась на биографию Байрона. Прочитав, поняла, что Байрон куда хуже Юры. Юра еще как-то может прислушаться ко мне. От доброты, поскольку основа его характера при всем при том — доброта. А Байрон же и с матерью был жесток!..
|
|
|
Итак, я вышла замуж за Юлиана Сосфеновича. В наше время никаких свадеб не было. Семья моя, наверное, к спартанцам ближе. У нас в семье никогда не праздновали дней рождения. Чувства были неоткрытыми, неброскими. Сдержанность какая-то. Особых скандалов и шума я в доме не
слышала. Правда, с папой бывало. Но это случалось все-таки нечасто. Потом я поняла, что моя мама владела таким языком, что от ее слов можно было и умереть. Она могла такое сказать, что конфликты казались вполне естественными... А свадьбам, дням рождения в нашей семье не придавалось абсолютно никакого значения. Наверное, мы посидели, отметили, покушали
— вот и все. Домашним кругом — папа, мама, я и Сосфенович. Даже родственников не было. Потому что когда Юлиан приехал, папа разобрал дом. Да собственно там и разбирать-то было нечего.
Мы сразу улетели в Магадан. Юлиан Сосфенович уехал на работу, потом прислал мне вызов. В Магадан можно было проехать только по вызову еще в недавнее время. Я приехала, и мы стали с ним жить в Усть-Омчуге, Тимкинский район. Это та самая земля, те самые лагеря, о которых часто снимают теперь телефильмы. Там мы вначале жили на подселении. Старший товарищ Юлиана просто пустил нас к себе. Стояла его кровать, а наша напротив. Он был из руководящего состава, и у него была отдельная квартира. Юлиан был тоже помощником по комсомолу. А потом нам дали комнату в бараке. Это длинное здание, в котором крохотные перегороженные комнатки: кровать, стол и тумбочка. Когда мы переехали в этот барак, я встретилась с реабилитированными. В бараке жили мы и реабилитированные. Была огромная кухня. Посередине — огромная плита. На этой плите реабилити рованные люди круглыми сутками готовили себе мясо. Они ели мясо. Мясо, мясо, мясо. В жизни не видела, чтоб ели столько мяса. Они его ели, ели, ели. Один из них, Крахманников, говорил, что был когда-то руководителем железнодорожных коммуникаций Украины. Изможденный, слабенький такой мотылечек-старичок. Он был женат на статной рослой женщине, которая там же была, она за ним ухаживала. Я у этого Крахманникова увидела «Искусство всех времен и народов» Бенуа. Была просто потрясена этой книгой. И когда наступил мой день рождения, сказала Юлиану Сосфеновичу:
— Ничего не надо, только купи эти четыре книги.
Для реабилитированных вещи в то время не имели никакой ценности, они все продавали. Чтобы есть, есть и есть. Продавали буквально все. И этот старичок, видя мой восторг, с удовольствием продал все четыре тома. Эти книги есть у меня и сейчас.
В Усть-Омчуге я пошла в 9-й класс. Но Юлиан Сосфенович сказал, что не хватает денег, надо работать, и я пошла на работу партучетчиком, оформляла партийные документы в райкоме партии. У меня даже пропуск в райком сохранился.
Там прямо в поселке мыли золото. Горы, сопки. В бараке мы долго не могли жить. Юлиану Сосфеновичу дали комнату в трехкомнатной квартире. Все были так же общительны, дружны, помогали друг другу. У меня получалось хорошее тесто, и я по-прежнему пекла пироги. На всех.
Еще о реабилитированных. Они все, кроме одного, который стал работать начальником Тимкинского управления, уехали. Среди них помню женщину-еврейку, Фаину Абрамовну. Такая скандальная, шумная. Ей всегда все было не так, никак не угодить. Такая энергичная. Но стоило кому-нибудь заболеть или еще что-то было плохо, она кидалась со своей помощью, ухаживанием, обслуживанием. Такого характера люди не часто встречаются. Скандальная, нетерпеливая, но если с тобой беда, первая идет на помощь. Видимо, это те люди, кто открыт эмоционально, не умеют скрывать свои чувства. Вот сейчас на Синопке такая же точно Мария Дмитриевна. Она все знает, кто куда пришел и ушел. Если во дворе что-то не так, то Мария Дмитриевна открывает окно и тут же восстанав ливает справедливость. Порядок. И я знаю: пока Мария Дмитриевна жива, там порядок будет. А когда ее не будет, все... Такие интересные, неуживчивые люди. Нх надо понять. Не каждый может сказать правду. Промолчать про себя — это легче. Быть покладистым легче...
Итак,я пошла в девятый класс.Но оставила и отправилась наработу. Я его столько раз начинала и оставляла... По-настоящему начала уже в Ягодном, где Юра и родился. Мужа перевели на работу в Ягодное. Это глубже на Колыму. В Ягодное уехала — живот уже рос. Решили, что на работу я не пойду. А раз не работать, значит учиться, и я записалась в школу рабочей молодежи. Там я представляла собой, несомненно, интересное зрелище. Учились-то одни подростки. Я выглядела тоже молодо, но живот-то был большим. Училась с удовольствием. Девять классов кончила. А живот
с Юрой все рос. И как-то Юлиан Сосфенович говорит:
— По-моему, тебе уже пора рожать.
— Да я ничего не чувствую.
— Нет, иди, по-моему, пора.
Пришла и сказала, что отправил муж, говорит, мол, уже рожать пора. Согласились. Начались роды. Но человек я слабый. Давление было таким низким, что не было никаких потуг. Даже уколы не могли вызвать схватки. Тогда две женщины из медперсонала легли мне на живот. Помню отчетливо белое полотенце и этих двух женщин, трудившихся в поте лица. Они выдавили Юру. Юра родился синим, молчаливым. И не в рубашке. Мне сказали: «Посмотри, Фаина, вот родимое пятно, ни с кем не перепутаешь». Потом с ним что-то сделали, и он заорал. Закричал. И кричал Юра два года.
Передышку делал на еду и немного на сон. Кричал так, что все вокруг говорили: это же чудовище! Голос был очень громким. Но на руках когда носили — молчал. Стоило положить — так вопил. Когда Юре исполнилось два месяца, нас перевели из Янска на работу в Магадан. В Магадане жили на улице Ленина. Наш приезд с кричащим Юрой для всех соседей был каким-то кошмаром. Юлиан Сосфенович учился в высшей партийной школе и работал. А я так была измучена с Юрой, что через месяцев пять-шесть выехала к родителям в Уфу, чтоб хоть немного получить передышку. Потом, отдохнув, вернулась с Юрой в Магадан, месяца через два. Это были два года постоянной бессонницы, которая еще долго потом меня сопровождала. Тем не менее несмотря на усталость, ежедневно дважды выносила его на улицу, в любую погоду зимой и летом. Я старалась заложить в него очень хорошее здоровье.
Жаль, что никто не помог мне в эти два года хоть немного выспаться. Может, от недосыпания у меня уже память стала не такой, как прежде. Эти годы я восстанавливала по письмам. Я очень любила писать письма и писала их своим родителям.
А дневник я начала вести намного раньше.
У меня сохранились дневниковые записи еще с Казачьего, где я училась в школе. Они напи саны еще карандашом. Дневники мои доста точно откровенны. Так выходило, что иногда они попадали в не предназначенные руки. Тогда мне доставалось. С того време ни появилась привычка закрывать свою комнату. В дневниковых записях я также стараюсь сохранить интересные мысли, моменты, которые когда-либо и где-либо прочла или услышала. Записываю. Такого дневникового материала у меня достаточно много. Я чувствую, что могла бы его обра ботать. На это у меня просто нет времени,
но в первую очередь, конечно, сил. Вернемся в Магадан. Пирожки не
отошли и там. Они были всегда, пока жили на Севере. Необщительность я встретила
только здесь, а магаданский народ — теплый народ. Знаете, как там было: вот приходит теплоход, из него выходят реки завербованного народа. Они разъезжаются по городу, близлежащим поселкам. А когда уходит последний теплоход, половина из них уезжает обратно. В Магадане оставались далеко не все. В условиях Колымы не все могут жить и работать. Не все уживались. На Севере раньше было много людей-романтиков, для которых накопление, вещизм стояли отнюдь не на первом месте. Я же рассказывала: мы сами себе шили, в то и одевались. И нас не волновало, кто хуже или лучше выглядит. Молодость сама по себе красива... Это потом приезжали люди «за квартирой», «за машиной». Этот народ был не интересен. У них духовных запросов не было. Потом, после Колымы, когда я работала на материке, была просто потрясена тем, что не слышала: это надо для работы, для производства. Только себе, заработать, заработать, заработать. Мы же в другом духе воспитывались. О Магадане остались не только воспоминания, но и множество фотографий. Юлиан Сосфенович хороший фотограф. Фотографий того времени много. Юра на велосипеде на главной площади. Юра в детском парке со своей сестрой Наташей. Магадан... Не очень притязательный, но весь просто напичкан интеллектуалами. Культура высока. В Магадане работают москвичи, ленинградцы... В то время там жил Вадим Козин. Личность легендарная. Козина я знаю. Я работала в областной библиотеке. Моя дочурка Наташенька была еще маленькой совсем. Юру взяли в садик, а Наташу нет. Поэтому мы с Наташей работали вместе. Пришел как-то маленький, сгорбленный весь, брызжущий недовольством и слюной старикашка. Ворчал вечно, сердился вечно. Ругал всех. Особенно советскую власть. Между прочим, он находил отклик у тех девушек и людей, которые приехали из Москвы и Ленинграда. Областная библиотека снимала помещение в Магаданском драматическом театре. А в подвале этого театре была комнатка у Козина. Я знала и любила песни Вадима Козина, пела их много и с удовольствием. Но из слов магаданцев я уже многое знала о Козине и не чувствовала к нему как к человеку ни симпатии, ни уважения. Козин не случайно оказался в Магадане. Теперь об этом можно говорить. Он гомосексуалист. За это и был сослан. Я об этом знала из вполне досто верных источников, достаточно высокопоставленных в Магадане. Когда его в последний раз уличили в этом во время гастролей в Хабаровске, он соблазнил подростков. Когда его судили за это, прокурор его увещевал и получил от Козина такой, по преданиям, ответ:
— Гражданин прокурор, а вы сами хоть раз пробовали?
Об этом говорил абсолютно весь Магадан. Знали, за что выслан, почему сидит. Поэтому я особой симпатии к нему не чувствовала. Понимаю, что это не исключение, наши древние философы были к этому весьма терпимы, об этом я тоже читала. Но мы воспитаны в других условиях и совсем иначе, поэтому у нас и отношение свое. Но когда мы с мужем попали на его концерт, мы обо всем этом забыли. Козин уже был довольно старым. Жил он, вероятно, в очень тяжелых условиях. Представляете, жить в Магадане, да еще в подвале... Не думаю, что он мог хорошо выглядеть и за это быть благодарным советской власти. Но на концерте он был до того самозабвенен, лиричен,
интересен! Сам был, по-моему, сча-стлив и очень радовался, что у него есть возможность петь. Обо всем
забывалось, когда он пел...
А в библиотеке он про сил всегда энциклопедию. Но досоветского периода.
— Мне только до совет ского периода!, говорил он.
Советскую литературу он знать не хотел. Я хоть и была в комсомоле, но вооб-ще-то не ставлю себя далеко ушедшей от детей природы - якутов, людей неискушен-ных. В Башкирии, собст-венно говоря, тоже жила в деревне, в лесу. На Севере среди якутов. Собственно, меня это общественное устройство не волновало и не интересовало, у меня были другие интересы... Но отвлеклись.
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 193; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!