Набросок реалистического романа.
Сталин в душах
Набросок научно-фантастического романа.
Наш герой, Е., флотский инженер, находится за пределами родины, когда там наконец начинается революция. Поскольку он всегда был настроен радикально (настолько, что пережил несколько задержаний, допросов , тюремных заключений и домашних арестов), Е. спешит вернуться домой, чтобы приветствовать рассвет нового дня.
Будучи талантливым писателем, он присоединяется к группе молодых авторов, которые, освободившись от прежней цензуры, экспериментируют с живым и бунтарским искусством. Вскоре он добивается отличной репутации на этом поприще. Но период свободы длится всего лишь несколько лет. Когда революция закрепляет свою победу, добытую высокой ценой, отвердевает и превращается в эффективное правительство, Е. не меняется – он остаётся еретиком. Его слог независим, ироничен и критичен. Любые ценности и награды он не принимает как есть, а подвергает сомнению. И поэтому новое правительство считает его непатриотичным, разрушительным и опасным – в точности, как и прежнее. Е. не тяготится этим – он наслаждается опасностью. Он продолжает писать. И на пике своего таланта он пишет роман. Это научная фантастика, антиутопия: блестящее разоблачение всё нарастающих жёсткости и авторитарности его государства и страстное утверждение свободы. Это романтичная, образная, интеллектуальная, сильная и красивая книга – возможно, лучшая научная фантастика всех времён. Для публикации рукопись должна быть одобрена правительством. Она не проходит в печать. Три года спустя контрабандная копия рукописи издаётся за рубежом. Её переводят и публикуют на многих языках – но только не на языке оригинала, только не на родине.
|
|
|
Десять лет спустя писатель, истощённый бесконечной борьбой с бюрократами и с коллегами, пресмыкающимися перед правительством ради личной выгоды, требует у вождя народа разрешения покинуть страну. Он пишет: «Я прошу разрешения уехать за границу, сохранив право вернуться тогда, когда в нашей стране станет возможным служение великим идеям в литературе без прислуживания перед мелкими людьми». Письмо совсем не смиренное, однако его просьбу удовлетворяют. Он уезжает в Париж. Его друзей, оставшихся на родине, одного за другим заставляют замолчать – цензурой, судами, тюрьмами и расстрелами. Бегство Е. – лишь условность, он так же молчит теперь, как и его друзья в концлагерях и братских могилах. Он пытается заработать на жизнь написанием киносценариев, но не создаёт ничего выдающегося. Спустя семь лет в эмиграции он умирает.
В настоящее время, в 1973 году, тридцать шесть лет спустя, через пятьдесят два года после создания его великий роман всё ещё не издан на родине.
|
|
|
Это, конечно же, набросок настоящего романа – биографии. Е. – это Евгений Иванович Замятин. Его роман «Мы» («We» на английском) я действительно считаю лучшим научно-фантастическим произведением из всех ныне написанных. В России же у этой книги в каком-то смысле нет названия. Она не существует. Её подвергли тотальной цензуре.
О цензуре рынка.
Жизнь Замятина была трагедией. Но она также была и триумфом: ведь он никогда не применял силу против своих врагов; он никогда не был жесток и даже не был мстителен. Голос его был звучен и чист, и он говорил мудро и смело – пока мог говорить, не предавая то, что любил. Позже, покинув родину, он больше не мог этого и замолчал.
Нам следовало бы помнить о нём, ибо в Америке, говоря о цензуре, нам свойственно ныть и негодовать. Радикалы недовольны правительством, Белый Дом пеняет на прессу: мол, вы нечестны, необъективны и утаиваете правду – ух, мы до вас доберёмся!
Есть лишь один способ победить угнетение, притеснение и цензуру (а где есть институты власти, есть и цензура): отрицать её. Не отвечать ей в духе: «Ах, раз вы пытаетесь заставить меня замолчать, то я тогда буду делать то же самое в ответ!», но отрицать полностью и их цели, и их средства. Тотально их игнорировать. Быть выше них. Именно таким и был Замятин: он был выше своих врагов по духу и сознательно не позволял их ничтожности заразить его душу и принизить его достоинство. Он не играл в мелкие грязные игры. Он не допускал Сталина в свою душу.
|
|
|
Чтобы быть способным на нечто подобное такому сознательному отказу, нужно честно обдумать и оценить вопрос цензуры в целом. Подавление материалов, называемых порнографическими – всего лишь один из аспектов этого вопроса, и при этом, по-моему, вовсе не центральный, хотя недавнее регрессивное решение Верховного суда вновь открыло это поле битвы. Далее, прямая политическая цензура в США – тоже всего лишь один из аспектов этого вопроса. Хоть он и актуален – ведь правительство может всё подряд обозвать неугодным и «похоронить», а полиция и налоговое управление привыкли терроризировать признанных и предполагаемых писателей-марксистов – но всё же он тоже ещё не центральный. Он влияет лишь на некоторых из нас.
А вот то, что влияет на каждого писателя и на каждую публикуемую в США книгу – это цензура рынка. Мы – не тоталитарное государство. Мы всё ещё являемся демократией не только на словах, но и на деле; но мы – капиталистическая, корпоративная демократия. Наша форма цензуры проистекает из наших особенностей экономики. Наши цензоры – идолы рынка. Поэтому наша форма цензуры необыкновенно текуча и изменчива; никогда не следует быть уверенным в её определении.
|
|
|
Подавление происходит незримо, прежде чем можно вообще осознать факт его наличия.
У нас нет своего такого Жданова, как в СССР, который прямо говорил бы нам: «Вам нельзя критиковать правительство; вам нельзя писать о несчастьях. Вы должны писать о бравых солдатах, защитниках отечества, и о счастливых рабочих гидроэлектростанций. Вы должны быть социалистами и реалистами, и вы должны улыбаться». Нет никаких приказов, никаких абсолютных стандартов – ни позитивных, ни негативных. Единственный стандарт рынка – критерий «Будет ли это продаваться?». И это заведомо широкий и постоянно изменяющийся стандарт.
Рынком правит мода. Искусства интерьера, кулинарии, пошива одежды и т.д. постоянно находятся под давлением перемен, поскольку новизна товара, вне зависимости от его качества – это гарантия его продаваемости, рекламируемости. Конечно, это всего лишь весьма ограниченный тип новизны: юбка на пару дюймов длиннее или короче, отворот на пол-дюйма шире. Литература не продаётся, но беллетризированный журнализм на коне. В научной фантастике «Холокост» уже не в моде, «окружающая среда» заняла его место. Так называемый поп-арт – это искусство как товар широкого потребления в чистом виде: суп в консервных банках. Истинные новизна и оригинальность подозрительны. Если это не что-то давно знакомое, только в новой обёртке, или что-то экспериментальное по форме, но очевидно тривиальное или циничное по содержанию – это опасно. А товар должен быть безопасным, он не должен травмировать потребителя – а главное, он не должен его менять. Шокировать, «эпатировать буржуазию» – да, бесспорно, это очень старая игра, длящаяся уже полторы сотни лет. Шокируйте потребителя, потрясите его, пощекочите ему нервы, заставьте его корчиться и визжать – только не заставляйте его думать! Если он начнёт думать, то может не вернуться за следующей банкой супа.
Почти безграничная свобода формы, доступная современному художнику, писателю – это, по-моему, функция тривиализации искусства. При серьёзном подходе к искусству его создателей и потребителей эта вседозволенность исчезает, и возвращается возможность истинно революционного. Но если искусство видится лишь как спорт без моральной значимости, или как самовыражение без рациональной значимости, или как товар широкого потребления без социальной значимости, то сгодится всё, что угодно. Покрыть шесть акров скалы пластиковой плёнкой – не более и не менее креативно, чем написать «Сотворение Адама» на потолке Сикстинской капеллы. Но если искусство считать чем-то, обладающим моральным, интеллектуальным и социальным содержанием, если настоящую идею считать возможной, то для деятеля искусства важнейшим элементом творчества становится самодисциплина. А посредники начинают нервничать: издатели, владельцы галерей, продюсеры, организаторы концертов, маркетологи – все они предпочитают искусство, не принимаемое всерьёз, поскольку все они делают на нём деньги. С консервированным супом всё намного проще. Им нужен товар – быстрый оборот, встроенное устаревание. Им не нужны великие, настоящие, долговечные, пугающие вещи.
Иногда мне кажется, что Александр Солженицын – самый страшный человек на этой планете из ныне живущих. Я жила одновременно со Сталиным и Гитлером, и в одной стране с Джо Маккарти и Дж. Гордоном Лидди, и все они пугали меня. Но никто – так сильно, как Солженицын. Никто из них не обладал такой силой, как он – силой заставить меня усомниться: «А правильно ли я поступаю?».
Интересно, не в том ли причина отсутствия в Америке своего Солженицына (а также Пастернака, Замятина, Толстого), что мы не верим в их возможность? Ибо мы не верим в реальность искусства. Странность русских – в том, что они верят в силу искусства менять умы людей. Именно поэтому они подвергают его цензуре. И именно поэтому у них есть Солженицын. Говорят, любая страна имеет то правительство, которое заслуживает. Я бы к этому добавила, что каждый народ имеет тех писателей и деятелей искусства, которых заслуживает.
Набросок реалистического романа.
Наш герой, Х., был учителем математики в старшей школе и писал рассказы в свободное время. Некоторые из них он послал в НФ-журналы; они продались, и он начал общаться с любителями научной фантастики. Жизнь писателя ему нравилась чем дальше, тем больше. И он решил: с математикой и школой покончено, отныне я – писатель, с большой буквы П.
Но ему нужно было что-то есть. Поэтому прежде, чем приступить к запланированному большому роману, он написал халтурку – бульварный роман в стиле «меча-и-магии», потому что такое фэнтези хорошо продавалось; он назвал его «Вульг Варвар». Роман имел успех, и издатель попросил его написать продолжение, а то и не одно. Он и написал. И вот, восемь лет спустя он всё ещё пишет о Вульге Варваре. Самый свежий, четырнадцатый том называется «Изнасилование зловещего гноя».
Вторая редакция окончания романа. Он таки начал писать свой большой роман, но приятель сказал ему, что порно сейчас модно и приносит хорошие деньги, и предложил стать его литературным агентом. Восемь лет спустя он всё ещё пишет порно. Последняя книга называется «Глубокая дыра».
Третья редакция окончания романа. Это было не порно, а серия комиксов. Или женские романы? Или международные шпионские триллеры? Так или иначе, он всё ещё планирует написать тот серьёзный роман, как только заплатит за кондиционер и электрический консервный нож.
Четвёртая редакция окончания. Он написал роман. Книга была хороша и имела успех. Но, увидев её в печати, автор понял, что это – не совсем то, что он хотел написать. Это был первый роман, и он понял, что ему нужно многому научиться; но он знал, что учиться он может. Следующая книга должна получиться лучше, а после неё получится лучший НФ-роман, если он научится своему ремеслу. Но его первая книга приглянулась кинокомпании. Они предложили ему пятьдесят тысяч долларов за права. Он собрал вещи и уехал в Голливуд. И вот, восемь лет спустя он – успешный сценарист в кино и на телевидении. Всё, что он пишет, очень сильно изменяется до выхода в свет, даже кастрируется, но какая разница человеку, получающему 60.000$ в год? Он так и не добрался до написания нового романа, но всё ещё собирается – как только расплатится за бассейн с подогревом и девятую жену.
Итак, прожив свои годы в славе и богатстве, он умирает. И 36, и 52 года спустя его великий роман так и не издан в его стране. И ни в какой другой тоже. И никогда не будет: он так и не написал его. Он принял суждение цензора; принял без единого вопроса и тени сомнения ценности своего общества. И цена этому согласию – молчание.
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 66; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!