Телесные страсти и «съехавшие» стандарты
Вернемся к списку восьми основных страстей. Первые три из них иногда называют «телесные страсти», это – чревоугодие, сребролюбие и блуд.
Телесность этих страстей заключается в вовлеченности в их действие тела. Такие страсти в наше время кому‑то кажутся несколько архаичными, что‑то из времен Стивы Облонского и первого покорения Крыма, и потому их нередко считают за маловажные.
Но работают они по такому же принципу, как и зависимость от интернета – засасывают. И в них тоже нет дна.
* * *
Чревоугодие
Слово такое старомодное, ассоциируется с чем‑то вроде средневекового развлечения – жареный кабан на вертеле, кубки с вином, гончие собаки ждут кости под длинным столом… Однако и сегодня эта страсть активна, только в нашей жизни она называется «чипсы».
Не умирает современный человек от голода, по крайней мере в развитых странах. Даже ест вполне умеренно. Но вот хочется чего‑то такого, что сняло бы напряжение, развеяло дневную озабоченность. Чипсов хочется. Они не голод утоляют, но приносят отдохновение. Чипсы – ветер перемен. Остановиться, правда, трудно.
Впрочем, «чипсы» – это обобщение, есть много других вариантов. Вот типичное признание на исповеди: начинаю нервничать и тут же начинаю есть. Остановиться трудно. Конечно, трудно. Ведь пришло время для чего‑то иного, а переключиться мы не сумели. Как будто тот самый «настоящий человек» в нас говорит: расслабляться нельзя, стисни зубы и ползи. А расслабляться ведь надо уметь. Невозможно жить «без устали», поскольку устает даже железо.
|
|
|
Расслабиться – не означает стать слабым и принять все лукавые советы, но означает, что пришла пора поменять источник жизненной энергии. И лучший способ для этого – не чипсы или пирожные, а сон.
Если вы читаете утренние молитвы, то помните, возможно, слова из 6‑й молитвы святителя Василия Великого, где он благодарит и благословляет Бога: «…подавшего нам сон во упокоении немощи нашея и ослабление трудов многотрудныя плоти». То есть плоть, изрядно потрудившаяся, требует отдыха – сна. И если мы ей такого ослабления предложить не можем, то плоть забивается в какой‑нибудь тупик лабиринта и начинает брать свое – пирожное, мороженое, попкорн… На то она и плоть!
Так давайте научимся вовремя переключать плоть на какое‑либо отдохновение. И при этом помнить главное: надо остановиться. Остановиться не в своем сопротивлении страстям, а остановиться при перенапряжении.
Научитесь переключать регистр усилий, найдите ритм труда и сна, молитвы и любования закатом, бодрствования и вечерней музыки. И главное, не засиживайтесь в тупике. Этот – не из самых сложных.
|
|
|
* * *
Сребролюбие
Такое же красивое слово, как и чревоугодие. И столь же обманчивое кажущейся несовременностью.
Серебро – вот слово, отвлекающее здесь наше внимание. Дело, конечно, не в серебре. Сорока тоже собирает блестящие штучки, однако в этом случае мы не говорим, что ее одолела страсть сребролюбия. Дети тоже набивают карманы самыми невиданными штуками, за это мы их можем отругать, позабыв, что из себя представляли наши карманы в том же возрасте. Но даже и в этом случае нашего глубокого неудовольствия мы не станем винить их в страстях, разве что в пристрастиях.
Моя мама, пережив блокаду Ленинграда (безвыездно), не могла потом выбрасывать не только съестное, но и всякие прочие вещи. В начале 90‑х годов все антресоли нашей квартиры были забиты пластиковыми коробочками и стаканчиками из‑под йогуртов. Убедить ее, что завтра с новым йогуртом она получит и новый стаканчик, было невозможно. Это была блокадная травма и вдобавок еще традиция того времени: хорошая штука всегда может пригодиться, зачем выбрасывать! В то время дачи горожан были плотно забиты вещами, которые себя уже полностью изжили в пределах города. В городе не нужны, но не выбрасывать же! И дачи превращались в склад ненужных вещей.
|
|
|
Конечно, это была страсть, замешанная на голоде. Хотя в 90‑е годы этой страсти было оправдание и извинение. Оправдание в том, что «грех выбрасывать то, что нужно другим людям и может еще пригодиться». Извинение – поскольку те люди пережили не только голод в блокаду, но и годы советской власти (те, кто пережил), когда действовала карточная система и вещи скорее «доставались», а не покупались.
В истоках любой страсти лежит какое‑либо вполне объяснимое чувство (природное, стадное, рефлекс и так далее), но в какой‑то момент это природное чувство перекрывает свободу и заводит на такую глубину, где уже нет конца, нет дна. Нет выхода из тупика. И нет свободы. Значит, если доверять только природному чувству, то можно потерять меру.
Сребролюбие – страсть, поскольку она дает команду: «Не бросай! Это твое, прижми к телу и держи!» Свобода кончилась, пришло время выполнять команду и подчиняться страсти, если не умеешь с ней обращаться. А попробуем поступить наоборот.
Митрополит Антоний Сурожский предлагал выполнять такое упражнение.
Сними свои часы и возьми в руку. А теперь попробуй этой рукой пожать руку друга или обнять возлюбленного. Не получается… Потому что ты не свободен. Лишена свободы не только твоя рука, но ты сам как личность. Ведь чувствуешь, как трудно разжать руку, легче выполнить команду: «Не бросай, это твое!»
|
|
|
Хочешь действительно научиться совладать со страстью – брось часы! Разожми руку – и брось. Часы жалко? Брось их на подушку, но брось. Чтобы почувствовать, что рука теперь свободна. Почувствовать, что свободной рукой можно многое сделать. Обнять, например.
* * *
Я уже говорил, что одним из самых любимых писателей нашего поколения был Джек Лондон. Есть у него рассказ «Любовь к жизни». Удивительно точная по психологическому описанию страха и яркая красками северной природы повесть о двух золотоискателях, которые остались в Клондайке без патронов и какой‑либо еды. Один из них погибает. А второй на разбитых в кровь коленях, оставляя за собой красный след на мху и камнях, буквально доползает до берега моря, где его подбирает китобойный корабль. Через несколько дней он уже сидел за столом в кают‑компании вместе с другими. Джек Лондон описывает это так: «Он радовался изобилию пищи, тревожно провожал взглядом каждый кусок, исчезавший в чужом рту, и его лицо выражало глубокое сожаление. Он был в здравом уме, но чувствовал ненависть ко всем сидевшим за столом. Его мучил страх, что еды не хватит». Вскоре все заметили, что постепенно человек начал поправляться, толстеть на глазах. Оказалось, что он выпрашивал у всего экипажа сухари и прятал у себя. На корабле находились несколько человек из научной экспедиции, они осмотрели его каюту и увидели, что она вся набита сухарями – койка, матрас – в каждом углу были сухари! «Однако человек был в здравом уме. Он только принимал меры на случай голодовки – вот и все. Ученые сказали, что это должно пройти. И это действительно прошло, прежде чем „Бедфорд“ стал на якорь в гавани Сан‑Франциско».
Итак, это не болезнь. Но и не страсть. А вот страсть была описана в середине рассказа, где говорилось, как тяжело этому человеку было расставаться с мешочком золота. Тот весил 15 фунтов, столько же, сколько весь прочий его груз, и нести его было нелегко. Он расстается с золотом постепенно, как бы в обмен на жизнь.
Но на самом деле этот акт – не обмен золота на жизнь. Это дарование жизни в тот самый момент, когда человек побеждает страсть.
* * *
А второй человек из этого рассказа, его звали Билл, все же погиб, был сожран волками. Он не бросил свой мешочек с золотом до конца, он с ним умер. Билл оставил в одиночестве героя рассказа, того, кто выжил (хотя мы так и не узнаем его имени!), еще в самом начале истории. Позже спасенный находит кости Билла и среди них кожаный мешочек с золотом, «такой же, как был когда‑то и у него».
«Да, Билл его бросил, но он не возьмет золота и не станет сосать кости Билла. А Билл стал бы, будь Билл на его месте, размышлял он, тащась дальше».
Страсть – то, что перекрывает жизненные артерии человека, те, по которым должны стремиться творческие силы. Возможно, мы не знаем имени спасшегося героя этого рассказа именно по той причине, чтобы было легче представить себя на его месте: тяжесть золота пригибает жизнь ко мху болота, а путь оставляет кровавый след. Идти всегда трудно. Но это путь.
Итак, разожми руку и брось. Брось то, что сейчас кажется самым желанным и необходимым. Надо почувствовать ощущение свободной руки.
* * *
Блуд
На нынешний момент один из «заворотов» этой страсти – порнография. За последние примерно полсотни лет в сексуальной сфере произошел какой‑то сдвиг. Появились вещи, которые, честно говоря, я не понимаю и не берусь обсуждать. Раньше страсть блуда относилась в основном к мужчине. При этом это был реальный поступок, в реальном пространстве, и требовал решения и определенного усилия для его совершения. Потом наступало раскаяние, которое тоже требовало усилия. Теперь эта страсть расположилась в виртуальном пространстве и, кажется, распространена среди всех человеческих существ и касается не только мужчин.
* * *
Здесь надо остановиться и сделать оговорку. В нашем разговоре есть риск съехать в огульное осуждение всех тенденций, существующих в мире в наше время. Именно так поступают в некотором христианстве, на Западе его называют «ортодоксальным»[17]. Почему‑то считается, что священник должен отстаивать моральные устои если не византийских времен, то хотя бы XIX века. Но я не сторонник византийского правопорядка. В отношении к сексуальности, на мой взгляд, всяко надо принимать во внимание изменение простых человеческих понятий. Например, как отличить страсть блуда от установок на красоту глянцевых журналов?
Желание быть привлекательной, вполне естественное для девушки (да и для юноши тоже), получило название «быть секси». «Do I look pretty sexy?» – «Скажи, я выгляжу достаточно сексуальной?» – вопрос, задаваемый в реальном пространстве, и мне приходилось его слышать наяву. Однако живой вопрос вовсе не означал, что у девушки было страстное желание сексуальных приключений, об этом она вовсе не думала. Просто таков нынешний стандарт: нормальный человек должен выглядеть «секси». Я могу эту норму не принимать всей душой, чувствовать себя не в своей тарелке – и это будет правда, но я не могу делать вид, что изменений в «нормальности», в понятиях о норме не произошло. Взгляд, оценивающий привлекательность, явно поменял направление и проходит теперь снизу вверх.
Я не хочу и не буду «скрипеть» и сокрушаться по поводу сдвига координат в пространстве привлекательности и сексуальности. Это занятие я оставлю тем, кто считает, что мода – пустое и ее можно остановить командным окриком. Я так не считаю. Моя задача сложнее: увидеть, как работает страсть и каковы результаты этой работы в нашей жизни. И еще одна задача – данный набор страстей надо увидеть на фоне тех норм, которые претерпели изменения.
Родители часто слышат от своих детей такое замечание: «Вы ничего не понимаете, вы не понимаете нашего времени». Печально для родителей, но это правда. Хотя «наше время» есть весьма сложная композиция, которая включает одновременно время подростка и время его бабушки. И здесь родителям приходится напоминать, что и их поведение в свое время шокировало их родителей.
Страсть блуда коренится не в макияже и не в push‑up. Чтобы это понять, надо заходить не со стороны современной моды, а с другой стороны, с вопроса: а что влечет человека в жизни? Какие силы работают в глубине, если на поверхности мода на привлекательность меняет координаты? А мода – вещь упрямая, она известна еще со времен Древнего Египта.
Практика жизни показывает, что блуд как страсть, то есть погруженность всем существом в стихию порнотелесности, может начаться с открытия в себе эротических сил. А может и не начаться. Про это мы будем еще говорить дальше – в главе «Свобода и любовь».
При этом никакие журналы не смогут увлечь человека в глубины этой страсти, если этого нет. А другой рухнет туда, в глубину, без остатка и без всяких «веселых картинок». Действие любой страсти намного сложнее, чем идеология морали воздержания – то, что зачастую нам выдают вместо христианства. Надо признать, что в жизни мы часто на место призыва Христа к любви ставим идеологию и идеи.
Блуд – так перевели наши отцы на славянский язык греческое слово «порнео». В древнем, традиционном понимании блуд – это «сходить на сторону», чтобы развлечься. А может быть, и не развлечься, может быть, действительно пришло чувство, что существующие отношения с другим человеком превратились в пустышку. Вот и свернул человек в сторону в надежде на встречу. А там тупик. Значит, тот способ, которым человек попытался осуществить перемены, был искушением, ловушкой.
Отношения любви требуют усилий, эти отношения надо держать так, как мифологические атланты держат небо, а тут человек взял – и отпустил. Искушением называется тот момент, когда человек слышит шепот: «Брось, не держи! Ты можешь получить большее и лучшее». Вот и наступила расслабленность вместо напряжения сил. Отпустил – и не попал, поскольку свободы уже не было, ее страсть прибрала к рукам. Так работает страсть.
Песок, сажа и бег по кругу
Далее следуют печаль и уныние, гнев, тщеславие и гордость. Понятно, что о каждой из этих страстей можно сказать очень много, но моя задача – не писать учебник о страстях, а показать, как то, что нам представлялось слишком сложным либо обращенным не к нам лично, появляется неожиданно в нашей обыденной жизни и что с этим можно сделать.
* * *
Печаль и уныние
Печаль, по определению аскетики, возникает от неудовлетворенных желаний. То есть мы стремимся к чему‑то, стремимся быть кем‑то, и вот это стремление вдруг остановлено – но не нами.
Тогда и возникает ощущение, что ты никогда не сможешь сделать чего‑то существенного или не получишь того, что очень хотел. Тут и начинается печаль. Хотя печаль не стоит путать с тем сильным чувством, которое пытается снести преграду на пути – как ребенок, который в магазине не получил желанную игрушку и теперь кричит, катается по полу или цепляется за маму и корзину. У ребенка самое важное в этот момент – вызвать сочувствие дальних и ближних. Но это еще не печаль – так, простая манипуляция, свойственная и детям и взрослым.
Печаль имеет две особенности:
1. Она может быть позитивной.
2. В своем негативном варианте печаль может закончиться унынием.
Позитив. Есть такое выражение – «печаль по Богу» или «ради Бога». Когда человек переживает свое состояние как неудачное, но! – при этом понимает, что такое состояние вовсе не присуще ему одному, что в этом – скорбь всего человечества. В таком случае он может начать искать способ излечения, искать свой путь к Богу. Состояние печали по Богу не есть настроение – в нем уже есть устремленность. Силуан Афонский называл это стремление «скучание по Богу».
Негатив. Бывает, наступает такой момент в жизни, когда сердце не поет, а нудит и злится (об этом я говорил в подглавке «Чувства – не капустные листья»). Все противно, особенно ты сам себе. Но за этими чувствами может стоять что‑то более существенное, чем капризное настроение. Неудача в чем‑то малом пустила корни и дала плод – печаль. А печаль имеет способность искажать все вокруг – ложка дегтя, как известно, портит бочку меда. И человеку уже не до меда – все отравлено. А дальше страсть действует проверенным способом: утверждает, что это надолго, навсегда. Печаль навсегда? Это и есть уныние.
Казалось, пришла печаль как минутное настроение, а оказалось, что это страсть, подтачивающая все чувства. Как песок, попадая в рот, противно скрипит на зубах, так и печаль есть только скрип наших чувств. Скрип разъедает сердце. Или, как сказал Григорий Богослов: печаль есть грызение сердца[18].
Если печаль ставит под сомнение смысл твоего существования, предлагает опустить жизненную планку и не прыгать слишком высоко, то уныние значительно хуже – оно внушает бессмысленность твоего устремления в целом.
Если печаль – песок, то уныние – глина. Глиняная яма со скользкими стенками, куда человек упал и без посторонней помощи или хотя бы без ступенек в глиняных стенках не может выбраться. Ноги скользят, и всякая попытка спастись заканчивается тем, что съезжаешь вниз. А там, на дне, уже ждет отчаянное признание и решение: «Раз не выбраться из ямы, то с этой жизнью пора кончать». Вот почему в аскетике уныние считается одной из самых опасных страстей – нет горизонта в яме, нет и надежды.
Уныние сродни депрессии. Однако в последнем случае лучше поговорить не только со священником, но и с психологом. Уныние и депрессия схожи тем, что человек остается один, не может выйти из одиночества и начинает сходить с ума от страха. Надеялся человек опереться на крыло друга, а там никого не оказалось – только пустота.
Если напало уныние, то лучший способ сопротивления – напоминать себе, что ты в пути и путь еще далеко не закончен. И еще один способ сопротивляться унынию – искать единение себя с другими. Можно сказать, что этот поиск – путь к гармонии единого со многими.
И еще – в Теле Христовом никто не одинок.
* * *
Гнев
Говоря о гневе, нельзя не сказать о его интересном свойстве – он двусторонен. Сначала кажется, что это проявление человеческой страсти – вещь, безусловно, отрицательная. Но аскетика утверждает, что гнев может быть и положительным. Об этом чуть ниже, сначала – о разрушительной стороне гнева.
Человек во гневе действует, как слепая машина, есть даже такое выражение: ослеп от гнева.
Нередко к потере контроля над собой ведет потеря контроля над ситуацией – ближние ведут себя иначе, чем человек предполагал, а контроль, зачастую бессознательно, был очень дорог, ведь он давал спокойствие и стабильность. Иногда гнев может спровоцировать ситуация, которая просто похожа на ту, что принесла боль когда‑то, – это как наступить на старую мозоль. Иногда даже тело требует разрешения этой «дурацкой» ситуации. Хочется ударить, например, ремнем объяснить ребенку, чего, собственно, мы хотим! Но если в ход пошла физическая сила, разрешения ситуации уже не будет точно. Человек окончательно проиграл.
Страсть гнева может проявляться по‑другому – раздражением. Гнев и раздражение – два варианта одной эмоции (точнее, реакции), у них единая природа. Если пламя сильное, то это гнев. Если огонек слабенький, то это раздражение – тот же гнев, но падает он по каплям и разрушает так же, как капли точат камень.
Раздражение не бьет силой пламени, а дымит и коптит, покрывая все черной сажей. Копоть обволакивает так, что уже и вещей не видно, и забываешь, с чего все началось.
Если наступает момент раздражения, главное – вовремя его поймать, пока не вспыхнул гнев. Постарайтесь мысленно посадить наблюдателя где‑то рядом с собой и представьте, что этот наблюдатель – охотник на уток. Вот вспорхнула утка над осокой и машет крыльями часто‑часто, тяжело направляя свой путь на другой берег озера. Тяжело – это поначалу, пока крыльями надо еще махать без устали. А как закончила разбег, набрала утка скорость, так и все, ее уже не остановишь.
Охотник в утку стреляет, пока она низехонько, а когда высоко, то пусть себе летит – даже если и ранишь, то только покалечишь. Так и гнев. Пока это только раздражение, выйди на улицу, выйди на кухню, куда можно, туда и выйди. Сосчитай до двенадцати и подумай: откуда та утка вылетела. Ах вот оно, там – гнездо, источник гнева! Вернемся. Теперь причина гнева известна, гнездо рассмотрели. К тому времени и раздражение слегка улеглось. Пора действовать уму, ведь эту причину надо запомнить всем телом, которое сжимает кулаки и заставляет руки тянуться к ремню. Если ум сработал правильно, то охотник свободен, то есть человек пережил свою вспышку гнева как свое собственное поражение, как несвободу. Тогда гнездо локализовано и гнев подбит.
* * *
Итак, гнев деструктивен. Но вот что интересно: в Ветхом Завете встречается рассказ, как «гнев Божий воспламенился на народ Его» (например, история о золотом тельце в книге Исход, глава 32). «Гнев Божий» – обычно это синоним ревности. Доколе, Господи, будешь гневаться непрестанно, будет пылать ревность Твоя, как огонь? (Пс. 78: 5). Это хорошо видно в истории пророков. Пророк Исаия говорит: Ревность Господа Саваофа совершит это (Ис. 9: 7)[19]. И далее поясняет: При всем этом не отвратится гнев Его (Ис. 9: 12). Избранный народ отступает от своего Бога и вызывает в Нем ревность и гнев. Казалось бы, это страсть, то есть чувство недолжное. Но! Не будем забывать, что это гнев Божий, и ревность вовсе не тождественная человеческой. И потому библейское повествование, описывая этот гнев, продолжает оставаться достаточно холодным, не выражает никаких эмоций. И это несмотря на то, что виновных убивают. Библейский текст в ужас от этого не приходит (в отличие от нас). Для текста важно, что происходит потом – ситуация меняется и народ, испытав ревность‑гнев Бога, возвращается к Нему. Возгорелся гнев, и пролилась кровь – типичная история для Ветхого Завета. Проявлена сила, но не эмоции. Современному человеку такой безэмоциональный гнев практически не знаком.
Нам претит пролитие крови в подобной ситуации. И мы не можем оправдать странную «моду» того времени – гасить пламя ревности потоками крови. Но тогда действовала иная «норма», иной правопорядок – отступник терял право на существование и лишался жизни. Люди исчислялись народом , а не отдельными личностями. Если ты отступил от народа, то тебя просто вычеркивают из списков, стирают имя – был, а теперь нет. Жил, а теперь не живет. И гнев здесь даже ни при чем – просто человек сам ушел из того места, где была жизнь. Человек жил, пока был в числе народа.
Задачей Творца было вернуть свой народ. Но мы, читая, поначалу даже и не думаем о поставленной задаче. Потому и кажется нам такой способ излияния гнева излишне жестоким. Мы судим о рассказе эмоционально. Мы не видим, что в таком гневе был творческий момент. А для человека Ветхого Завета это было явно и явлено.
Таким образом, можно сказать, что существуют два способа изливать свой гнев на ситуацию: первый – когда ситуация в результате еще больше уходит из‑под контроля. Тогда из‑под контроля уходит и личность человека. Появляется чувство бессилия, а гнев только усиливается. Такой гнев можно назвать эмоциональным гневом.
И второй – когда гнев скорее знак неправомерности ситуации, он указывает на ложность такого хода вещей. Если указание и знак замечены народом (а гнева Божия трудно не заметить), то ситуация меняется. Здесь гнев – энергетическая сила, он не эмоционален.
Итак, гнев может слепо разрушать, но может стать и обновляющей силой, энергией, создающей новую расстановку сил.
Древние аскеты говорили, что гнев есть напряженное состояние духа, избыток сил. Они даже ввели особое слово, чтобы обозначить источник таких сил, – «тимос», thymos.
Тимо́с , по определению аскетики, есть эмоциональная, сердечная сила (и что особо важно – это способность, данная человеку от Бога), которая должна употребляться «на добро». Тимос должен быть помощником и союзником ума на пути человека к Богу.
Должен… а если нет? Если эта сила перестала быть союзником? Тогда гнев становится гневом уже в нашем житейском понимании – разрушением.
Древний Платон говорил, что разум управляет парой жеребцов, которых очень трудно сдержать, – эросом и тимосом. Вот две силы, две энергии, которые могут родить творческий акт, но могут и обратиться в страсть.
Что эрос рождает, например, блестящую любовную лирику – это мы знаем. Но что и тимос может стать творческой силой, а не причиной погрома – это нам еще предстоит открыть.
* * *
Тщеславие и гордость
Как печаль образует пару с унынием и уныние может быть трагическим завершением легкой печали, так и тщеславие чревато гордыней, что тоже кончается плохо.
Тщеславие – здесь само слово говорит за себя: тщетная, суетная слава – растрата жизни вхолостую.
Ребенок мечтает о славе. Быть знаменитым – кем угодно, но знаменитым! Вот здесь и кроется ловушка. Нельзя быть «кем угодно знаменитым». Ребенок мечтает, но он и представить себе не может, сколько усилий и труда вкладывает любая знаменитость в свой талант, который был обнаружен, как золотая жила в пустой породе, и это золото ежедневным трудом отмывалось и переплавлялось в слиток.
Тщеславие не думает о труде, однако оно находится в непрестанной погоне, и кажется, что в такой погоне есть смысл. Но коли это страсть, то цель пустая. Греческое слово, которое наши предки перевели как «тщеславие», также состоит из двух слов: «кено» и «докси́я». Первая часть – «кено» – означает нечто пустое, бесплодное, «доксия» – слава. То есть это не просто погоня за славой, но погоня заведомо бесплодная. Не творческая это погоня. Творчество дает плоды. Тщеславие – бесплодно.
Если говорить о гордыне, то тут стоит различать гордыню и гордость. Гордость может быть и позитивным чувством, если это не страсть. Разве плохо, если человек гордится красотой и добротой своего любимого? Или славным прошлым своих предков? Разве нам совсем нечем гордиться в своей жизни?
Нередко на исповеди приходится слышать: «Ой, батюшка, гордость заела!» Но когда я начинаю разбирать с этим человеком его чувства и поступки, то выясняется, что до гордости, как ни странно, ему еще далеко. «А что, Господь не дал тебе талантов?» – спрашиваю я. Конечно, дал, и мы начинаем вместе с человеком эти таланты называть. И приходим к выводу: отрекаться от данных Богом талантов нельзя – еще больший грех получится. Что действительно нужно – искать способ свои таланты реализовать. «Позитивная гордость» возможна в некоторых очень конкретных случаях как проявление благодарности. Но, повторюсь, это не страсть. Страсть в современном русском языке лучше назвать гордыней.
И гордыня – она не в отрицании и отмежевании от своих талантов, но в том, что эти таланты человек приписывает себе. Гордыня к источнику слепа. «Центр тяжести» человек переносит на себя.
Гордыня считается самой опасной страстью. Почему?
У Данте в «Божественной комедии» есть замечательная сцена: перед тем как начать спуск в ад, Виргилий и Данте видят толпу людей, которые бегут по кругу. Перед ними несется знамя, как будто само по себе, и вся толпа со стонами влечется за ним. Это преддверие ада, даже в ад эти люди не попали – ад их не принимает.
«И я, взглянув, увидел некое знамя, двигавшееся по кругу…»[20] Знамя, бегущее по кругу, которое никто не несет! Такое знамя и есть «кено» – бесплодная погоня за пустым фантомом. Какие плоды у бегущих по кругу? Только поднятая пыль, которую вынуждены глотать бегущие вслед.
«Несчастные, никогда не бывшие живыми. Нет у них никаких надежд на смерть»[21].
Не случайно символ бесконечности – змея, кусающая себя за хвост. Вот так и у бегущих по кругу все оказывается невозможностью – ни себя догнать, ни цель определить. По кругу погнало тщеславие, а поймала человека – гордыня. Гордыня ослепляет, заставляет талант, тебе данный (и с тебя будет спрошено, как ты им распорядился, не забудь!), считать своим собственным «добром». Потому и благодарности нет. А потому нет и выхода. В этом кружении нет времени, нет начала и конца – только бег по кругу.
Страсти как праэлементы
Страсти можно сравнить с праэлементами мира, о которых говорили древние философы. Таких элементов они насчитывали пять: вода, земля, огонь, воздух и эфир. Если такое сравнение применить к страстям, то сразу же напрашивается параллель гнева и огня. Действительно, огонь бывает разным: он может согреть, а может и спалить дотла, сжечь все. Так и гнев – может стать двигателем творческих сил, источником энергии, а может и разрушить – не только ситуацию, но и самого человека, спалить его изнутри.
А вот три телесные страсти хорошо «ложатся» на образ воды. Их действие остановить так же трудно, как остановить движение потока воды. Однажды погрузившись в поток, нелегко вынырнуть. При этом вода организму необходима: человек должен есть, должен любить телесно, должен иметь какие‑то вещи. Непорядок и страсть наступают тогда, когда нет свободы и нет гармонии, когда поток вод бурлит, и мы не можем напиться, и жажда все преследует нас.
Печаль и уныние – это земля. Но земля здесь различна, какой бывает и настоящая земля: в случае печали – это песок, в случае уныния – глина.
Тщеславие – воздух. Действительно, иногда кажется, что, когда эта страсть с нами, мы готовы взлететь, как воздушный шарик. Однако есть опасность лопнуть.
А гордости остается странный элемент – эфир.
Древние физики (Аристотель, например) предполагали, что среди пяти элементов два легкие – это воздух и огонь, для них характерно движение вверх. Два элемента тяжелые – земля и вода, они тянут вниз. А пятый элемент – эфир – и вовсе не из этого мира, и для него характерно движение по кругу.
Нарисуем схему страстей, как изображались на древних картинах праэлементы. Гнев‑огонь – посередине. Слева от него располагаются водные элементы: чревоугодие, блуд и сребролюбие. А справа – печаль, уныние, тщеславие и гордость. Получаем такую картинку, где гнев‑огонь симметрично разделяет другие страсти.
Нужная получилась картина, она показывает направление суетного движения человека. Телесные страсти – как вода, трудно их привести к гармонии, нет конца желанию «напиться». Печаль и уныние пригибают к земле. Тщеславие заставляет летать в облаках, то есть вдали от себя самого. А гордость‑эфир приводит к бесплодному бегу по кругу, из которого нет выхода: «…образовали хаос, вечно кружащийся в тусклом воздухе, лишенном времени»[22]. Отсутствие времени – это особая ловушка в лабиринте. Это уже не просто тупик в пространстве, но страсть, которая высасывает энергию из человека.
* * *
Аскетика, борьба со страстями – это и есть поиск себя. Путь к себе лежит через понимание, что в тебе есть много хорошего и много лишнего. Путь к себе, а через себя к свободе – это путь очищения от лишнего. Помните, я приводил пример собаки, у которой в пасти мячик, а ей хочется еще один? Это и есть аскетика – когда понимаешь, что у тебя уже есть мячик и второй тебе не нужен.
Только при первом приближении аскетика кажется самоограничением. Но если посмотреть ближе и внимательнее, оказывается, что аскетика – это открытие себя. А главное аскетическое упражнение – это удерживать радость.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 211; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!