Борису Верину – Принцу Сирени 6 страница
Приснившееся в оттепель февралью -
В моем коттэдже у кривой сосны -
Лицо под фиолетовой вуалью,
Лицо, глаза которого грустны
И, как вуаль, немного фиолетовы,
Я знал тебя, и, может быть, от этого
Мне многие туманности ясны…
Мне многие туманности ясны,
Они влекут недостижимой далью…
Ах, все наливки для меня вкусны,
Но предпочту кизилью и миндалью;
От них мои мечты ажурно кружатся,
То ярко грозоносятся, то вьюжатся,
Как ты, рояль с надавленной педалью…
О ты, рояль с надавленной педалью
И с запахом вервэновой волны,
Ты озарял квартиру генералью
Созвучьями, текущими с луны…
Улыбки уст твоих клавиатурные…
Ее лица черты колоратурные
На фоне бирюзовой тишины…
На фоне бирюзовой тишины
Я помню краску губ ее коралью,
Ее волос взволнованные льны
И всю ее фигуру феодалью…
Мы не были как будто влюблены,
А может быть – немного: ведь под алью
Ее слова чуть видны, чуть слышны…
Ее слова чуть видны, чуть слышны,
Заглушены поющею роялью
И шумом голосов заглушены,
Они влекут мечтанно к изначалью -
И я переношу свои страдания
В великолепный хаос мироздания,
Создавший и холеру, и… Италию!
Создавший и холеру, и Италию,
Тебе мои моленья не нужны…
Мне хочется обнять ее за талию:
Ее глаза зовущие нежны;
В них ласковость улыбчиво прищурена,
Им фимиамов множество воскурено…-
О вы, белосиреневые сны!..
О вы, белосиреневые сны,
Приснившиеся в оттепель февралью!
Мне многие туманности ясны,
|
|
|
И – ты, рояль с надавленной педалью…
На фоне бирюзовой тишины
Ее слова чуть видны, чуть слышны
Создавшему холеру и Италию…
BERCEUSE СИРЕНИ
Когда сиреневое море, свой горизонт офиолетив,
Задремлет, в зеркале вечернем луну лимонно отразив,
Я задаю вопрос природе, но, ничего мне не ответив,
В оцепененьи сна блистает, и этот сон ее красив.
Ночь, белой лилией провеяв, взлетает, точно белый
лебедь,
И исчезает белой феей, так по-весеннему бела,
Что жаждут жалкую планету своею музыкой онебить,
Бряцая золотом восхода, румяные колокола.
Все эти краски ароматов, всю филигранность
настроений
Я ощущаю белой ночью у моря, спящего в стекле,
Когда, не утопая, тонет лимон луны в его сирени
И, от себя изнемогая, сирень всех нежит на земле.
1918 – VI
ПОСЛЕДНИЕ ЗЕЛЕНЫЕ ЛИСТКИ…
На эстляндском ли берегу, восемнадцатого ноября,
У Балтийского в сизый цвет моря выкрашенного,
Над вершинами гор и скал – я над крышами иду,
паря,
В бездну тучи летят песка, шагом выкрошенного.
Что за пламенная мечта, увлекающая, словно даль,
Овладела опять душой? чего выскочившая
И вспорхнувшая снова ввысь, возжелала ты,
птица-печаль,
В это утро, как малахит, все заиндевевшее?
|
|
|
Цель бесцельных моих шагов – не зеленые ли вы,
листки,
Уцелевшие от костлявой, – сочувствующие,-
Той, что осенью все зовут, покровительницы чар тоски,
Той, чьи кисти – шалобольные, безумствующие?…
1918 – XI
ПОРА БЕЗЖИЗНИЯ
Кончается октябрь, бесснежный и туманный.
Один день – изморозь. Тепло и дождь – другой.
Безлистый лес уснул гнилой и безуханный,
Бесцветный и пустой, скелетный и нагой.
На море с каждым днем все реже полотенца:
Ведь Осень, говорят, неряха из нерях…
И ходят две сестры – она и Инфлюэнца,
Две девы старые, – и топчутся в дверях.
Из скромных домиков их гонят: кто – дубиной,
Кто – жаркой банею, кто – ватным армяком;
Кто подогадливей, их просто гонит хиной,
Легко тягающейся с крепким тумаком…
Пора безжизния!.. И даже ты, телега,
Не то ты ленишься, не то утомлена…
Нам грязь наскучила. Мы чистого ждем снега.
В грязи испачкала лицо свое луна…
1918 – Х
ПРЕДВЕШНЯЯ ЭЛЕГИЯ
Не знаю – буду ли я жив
К весне и вкрадчивой, и нежной;
Пойду ли вновь с мечтой элежной
К полянам, песнь о них сложив.
Не знаю – станет ли сирень
Меня дурманить вновь фиолью,
Какою занеможет болью
Моя душа в весенний день.
Не знаю – буду ли я знать,
Что значит упиваться маем,
|
|
|
Туберкулезом злым ломаем,
И, умирая, жить желать.
1918 – XII
ЭТО ЯВЬ ИЛИ ГРЁЗА?
Сон мой был или не был? что мне снилось,
что снилось? только море и небо,
Только липы и поле! это явь или греза? сон мой
был или не был?
Я здесь жил или не жил? ты была ли со мною?
здесь тебя ли я нежил?
Что-то все по-другому… Будто то, да не то же…
Я здесь жил или не жил?
Та же самая дача… Те же самые окна…
В них смотрела ты, плача…
А потом улыбалась… А потом… Да, конечно:
та же самая дача!..
Значит, “Тост безответный” здесь написан,
не правда ль? И обложкой приветной,
Все сомненья рассеяв, убедил меня в яви
милый “Тост безответный”.
l918 – IV
МУЗЕ МУЗЫК
Не страшно ли, – тринадцатого марта,
В трехлетье неразлучной жизни нашей,
Испитое чрез край бегущей чашей,-
Что в Ревель нас забрасывает карта?
Мы в Харькове сошлись и не в Иеве ль
Мечтали провести наш день интимный?
Взамен – этап, и, сквозь Иеве, в дымный
Холодный мрак, – и попадаем в Ревель.
Как он красив, своеобразен, узок
И элегантно-чист, весь заостренный!
Восторженно, в тебя всегда влюбленный,
Твое лицо целую, муза музык!..
Придется ли нам встретить пятилетье
И четверть века слитности – не знаю.
Но знаю, что никто-никто иная
|
|
|
Не заменит тебя, кого ни встреть я…
Встреч новых не ищу и не горюю
О прежних, о дотебных, – никакие
Соблазны не опасны. Я целую
Твое лицо открытое, Мария.
13 марта 1918
Ревель, гостиница “Золотой лев”
ЭЛЕГИЯ ИЗГНАНИЯ
В моем добровольном изгнании
Мне трудно представить, что где-то
Есть мир, где живут и мечтают,
Хохочут и звонко поют.
Да полно! Не только ль мечтанье -
Соблазны культурного света?
Не всюду ли жизнь проживают,
Как я в заточении тут?
И разве осталась культура,
Изыски ее и изборы,
Утонченные ароматы
Симфоний, стихов и идей?
И разве полеты Амура
Ткут в воздухе те же узоры?
И разве мимозы не смяты
Стопой озверелых людей?
Вот год я живу, как растенье,
Спасаясь от ужасов яви,
Недавние переживанья
Считая несбыточным сном.
Печально мое заточенье,
В котором грущу я по славе,
По нежному очарованьв
В таком еще близком былом…
1918 – Х
II. ПЧЕЛЫ И СТРЕКОЗЫ
ВОСЕМНАДЦАТЫЙ ВЕК
Восемнадцатый век! не ему ли дано
Слыть изысканным хамом во веки веков?
В нем с учтивостью грубость – сплелась заодно,
И с изяществом пошлость придворных домов.
Ришелье исщипал в синяки Шаролэ.
Бил Субиз по щекам, наземь бросив де Нель.
За Шасси выбегала кокетка Буфле
И кричала: “Желаю его на постель!”
Герцогиня Беррийская в пьянстве сожглась.
Graile и Logre называли maman… Помпадур!
Было много чудовищных зрелищ для глаз,
Было много средь фрейлин развратниц и дур.
Куаньи, проиграв капитал принцу Домб,
Закричал: “Так везет лишь ублюдкам одним!”
Создавая шантан, устроители помп
Говорили: “Традиции monde'a храним…”
Эстрада, в браке с маршалом, игорный дом
Совершенно открыто держала, свой сан
Позабыв, – дом, где “в пух” проигрался Вандом
И богачкою стала madame Монтеспан.
1918 – Х
СОНЕТ XXIX
Век грации, утонченный век-стебель!
Ланкрэ, Ла-Туш, Бушэ, Грэз и Ватто!
Андрэ Шарль Булль – поэт, не твой ли мебель?
И ты, Бертон, не ты ль певец манто?
Век мушек-”поцелуев”, вздохов гребель,
Духов и комплиментов, – но зато
Виконт бранится дома, как фельдфебель,
А виконтесса, как – не знаю! – кто…
Двуликий век Раттье и Фрагонара -
Изящества и грубого кошмара! -
Ты мне напомнил “эти” времена:
Не та же ли культурность показная,
Которую определенно зная,
Спасти не могут наши имена?
1918 – IX
ГАЗЭЛЛА IX
А если б Пушкин ожил и к нам пришел?…
Тогда б он увидел, что хам пришел.
И Мережковскому бы сказал он: “Да,
Собрат, вы были правы, – “он” там пришел.
Грядуший Хам окончил свой дальний путь,
И рады иль не рады, он к вам пришел…”
Потом бы Пушкин “новых” читал стихи:
“На смену мне рой целый в мой храм пришел,
И “гениев” так много теперь у вас,
Что и меня забыли, я сам пришел:
Хотелось насмотреться на вашу жизнь,
Но, посмотрев, воскликну: “В бедлам пришел!..”
“САМАРСКИЙ АДВОКАТ”
Посредственному адвокату
Стать президентом – не удел.
Он деловито шел к закату,
И вот дойдя – он не у дел!..
Напрасно чванилась Самара:
“Волжанин стал почти царем!”
Он поднимался, как опара,
А лопнул мыльным пузырем.
Но не конфузятся волжане:
“Керенки” знает вся страна.
Они у каждого в кармане -
А чтобы драл их сатана!
Народ, жуя ржаные гренки,
Ругает “детище” его:
Ведь потруднее сбыть “керенки”,
Чем Керенского[22] самого!..
1918 – V
“АЛЕКСАНДР IV”
Что думал “Александр Четвертый”,
Приехав в гатчинский дворец,
Обозревая пол, протертый
Людьми без мозга и сердец?
Аллеей векового сада
Бродя, он понял ли афронт,
Что шел к нему из Петрограда?
Ужель надеялся на фронт?
Как он, чей путь был сладко-колок,
Свой переоценил завет!
Какой же он плохой психолог
И жалкий государствовед!
Как символичен “милосердья
Сестры” костюм, который спас
Его: не то же ли в нетвердье
И сердобольностей запас?
Да, он поэт! да, он фанатик!
Идеалист style dй cadence![23]
Паяц трагичный на канате.
Но идеальность – не баланс…
1918 – V
КРАШЕНЫЕ
Сегодня “красные”, а завтра “белые”-
Ах, не материи! ах, не цветы!
Людишки гнусные и озверелые,
Мне надоевшие до тошноты.
Сегодня пошлые и завтра пошлые,
Сегодня жулики и завтра то ж,
Они, бывалые, пройдохи дошлые,
Вам спровоцируют любой мятеж.
Идеи вздорные, мечты напрасные,
Что в “их” теориях – путь к Божеству?
Сегодня “белые”, а завтра “красные”-
Они бесцветные по существу.
ВЛЮБЛЕННЫЕ В ПОЭТИКУ
Меня мутит от Асквита,
Либкнехта, Клемансо.
Стучит у дома засветло
Пролетки колесо.
“Эй, казачок!” Дав Витеньке
Пальто, она – в дверях,
Мы с нею вне политики,
Но целиком в стихах.
Нам дела нет до канцлера,
До ультиматных нот,
До Круппа и до панциря,
И ноль для нас – Синод.
Мы ищем в амфибрахиях
Запрятанный в них ямб.
В ликерах и ратафиях
Находим отблеск рамп.
Строй букв аллитерации
И ассо-диссонанс -
Волшба версификации -
Нас вовлекают в транс.
Размеры разностопные
Мешаем мы в один -
Узоры многотропные
На блесткой глади льдин.
И сближены хореями,
Слиянные в одно,
Мы над землей зареяли,
Как с крыльями зерно.
ПО СПРАВЕДЛИВОСТИ
Его бесспорная заслуга
Есть окончание войны.
Его приветствовать, как друга
Людей, вы искренне должны.
Я – вне политики, и, право,
Мне все равно, кто б ни был он.
Да будет честь ему и слава,
Что мир им, первым, заключен!
Когда людская жизнь в загоне,
И вдруг – ее апологет,
Не все ль равно мне – как: в вагоне
Запломбированном иль нет?…
Не только из вагона – прямо
Пускай из бездны бы возник!
Твержу настойчиво-упрямо:
Он, в смысле мира, мой двойник.
1918 – V
ТЭФФИ
Где ты теперь, печальная душа
С веселою, насмешливой улыбкой?
Как в этой нови, горестной и зыбкой,
Ты можешь жить, и мысля, и дыша?
Твои глаза, в которых скорбь и смех,
Твои уста с язвительным рисунком
Так близки мне и серебристым стрункам
Моей души, закутанная в мех.
О, странная! О, грустная! в тебе
Влекущее есть что-то. Осиянна
Ты лирикой души благоуханной,
О лилия в вакхической алчбе!
1918 – XII
ПАМЯТИ Н. И. КУЛЬБИНА
Подвал, куда “богемцы” на ночь
Съезжались, пьяный был подвал.
В нем милый Николай Иваныч
Художественно ночевал.
А это значит – спич за спичем
И об искусстве пламный спор.
Насмешка над мещанством бычьим
И над кретинами топор.
Новатор в живописи, доктор.
И Дон-Жуан, и генерал.
А сколько шло к нему дорог-то!
Кто, только кто его не знал!
В его улыбке миловзорца
Торжествовала простота.
Глаза сияли, как озерца
В саду у Господа-Христа.
Среди завистливого, злого
Мирка, теплел он, как рубин.
Да, он в хорошем смысле слова
Был человеком – наш Кульбин!
1918 – V
СУДЬБА ТАСИ
Наш век – чудо-ребенка эра
И всяких чуд. Был вундеркинд
И дирижер Вилли Ферреро,
Кудрявый, точно гиацинт.
Девятилетний капельмейстер
Имел поклонниц, как большой,
И тайно грезил о невесте
Своею взрослою душой.
Однажды восьмилетке Тасе
Мать разрешила ехать с ней -
На симфоническом Парнасе
Смотреть на чудо из детей.
В очарованьи от оркестра,
Ведомого его рукой,
В антракте мальчику-маэстро
Малютка принесла левкой.
Хотя чело его увили
Цветы, – их нес к нему весь зал, -
Все ж в знак признательности Вилли
В лоб девочку поцеловал.
О, в этом поцелуе – жало,
А в жале – яд, а в яде – тлен…
Блаженно Тася задрожала,
Познало сердце нежный плен.
Уехал Вилли. Стало жутко.
Прошло три года. Вдалеке
Ее он помнил ли? Малютка
Скончалась в муке и тоске.
l918 – V
ЛОСОСЬЯ ИДИЛЛИЯ
Там, где растет на берегу осина
И вкривь, и вкось,
Вплыла из моря в речку лососина,
За ней – лосось.
И стала выкрапчатая лососька
Метать икру.
На душегубке слышен шепот: “Фроська,
Оставь игру.
Не шевелись. Ах, лучше б ты осталась
На берегу.
Зря к делу на ночное затесалась…
Дай острогу”.
И дедушка, дрожащею, но верной
Сухой рукой
Взмахнул, слегка прицелился примерно
И – острогой!
От восхищенья закричала Фроська:
“Поди, небось,
Ты пала, икрометная лососька!”
Но пал лосось.
КОНДИТЕРСКАЯ ДОЧЬ
Германский лейтенант с кондитерскою дочкой
Приходит на лужок устраивать пикник.
И саркастически пчела янтарной точкой
Над ним взвивается, как злой его двойник.
Они любуются постельною лужайкой,
Тем, что под травкою, и около, и под.
И – френч ли юнкерский затейливою байкой
Иль страсть заводская – его вгоняет в пот.
Так в полдень млеющий на млеющей поляне
Млеть собирается кондитерская дочь…
Как сочь июльская, полна она желаний:
В ее глазах, губах, во всей – сплошная сочь…
Вот страсть насыщена, и аккуратно вытер
Отроманировавший немец пыль и влажь…
А у кондитерской встречает их кондитер
С открытой гордостью – как связи их бандаж.
1918 – XI
В РОЛИ РИКШИ
Пятнадцать верст на саночках норвежских
Я вез тебя равниной снеговой,
На небе видя зубров беловежских,
Из облаков содеянных мечтой.
Пятнадцать верст от Тойлы и до Сомпе,
В дороге раза два передохнув,
Я вез тебя, и вспоминал о помпе,
С какой поил вином меня Гурзуф…
Пятнадцать верст, уподобляясь рикше,
Через поля и лес тебя я вез…
Но, к лошадиной роли не привыкши,
Прошу мне дать обед, а не овес…
КВИНТИНА V
Когда поэт-миллионер,
При всем богатстве, – скряга,
Он, очевидно, духом сер.
Портянки, лапти и сермяга -
Нутро. Снаружи – эксцессер.
О, пошехонский эксцессер,
Офрачена твоя сермяга!
О нищенский миллионер,
Твой алый цвет промозгло-сер!
Ты даже в ощущеньях скряга!
Противен мот. Противен скряга,
Тем более – миллионер,
Кому отцовская сермяга
Стеснительна: ведь эксцессер
Фрак любит – черен он иль сер…
Вообразите: фрак – и сер…
Тогда рутинствуй, эксцессер!
Тогда крути беспутно, скряга!
Тогда бедуй, миллионер!
Стань фраком, серая сермяга!
Компрометирует сермяга
Того лишь, кто душою сер.
Отвратен горе-эксцессер,-
По существу – скопец и скряга,
По кошельку – миллионер.
ЛЭ II
Алексею Масаинову
В Японии, у гейши Ойя-Сан,
Цветут в саду такие анемоны,
Что друг ее, испанский капитан,
Ей предсказал “карьеру” Дездемоны.
Не мудрено: их пьяный аромат
Всех соблазнит, и, ревностью объят,
Наш капитан ее повергнет в стоны.
Наш капитан ее повергнет в стоны,
Когда микадо, позабыв свой сан,
Придет к японке предлагать ей троны, -
За исключением своей, – всех стран…
И за зеленым чаем с ней болтая,
Предложит ей владения Китая:
“За поцелуй Китай Вам будет дан”.
“За поцелуй Китай Вам будет дан”,-
И Ойя-Сан воздаст ему поклоны,
И Ойя-Сан введет его в дурман,
В крови царя она пробудит звоны…
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 151; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!