Денис Каменщиков. Иллюзионист.
В жизни иногда случается, что откуда ни возьмись возникают неприятности. Заболела мама, у папы на работе начались проблемы; вдобавок ко всему Сережа за одну неделю схлопотал в школе сразу несколько двоек. И если оценки мальчик быстро исправил, то с проблемами родителей он ничего не мог поделать. Как бы усиленно он ни молился, маме не становилось лучше, а папа однажды после ужина сказал, что нужно искать другую работу. Вскоре на кухне в старой хрустальной вазе перестали появляться фрукты, а деньги на лекарства маме пришлось занимать у знакомых.
***
В очередное воскресенье Сережа, как обычно, отправился в храм на Литургию. Впереди показались купола родной церкви. Не доходя сотни шагов мальчик вдруг остановился. Идти в храм не было никакого желания. «Зачем,— подумал он,— если Бог все равно не слышит или не хочет нам помочь?» Домой возвращаться тоже не хотелось, и Сережа отправился бесцельно бродить по улицам.
Утренний город оживал, погружался в суету. На рынке начиналась торговля. У входа в подземный переход мальчишка с огненно-рыжими волосами ловко жонглировал четырьмя яблоками. У его ног лежала клетчатая кепка-восьмиклинка, в которой виднелись несколько мелких купюр. Сережа остановился, заинтересованный мастерством жонглера. Яблоки то подлетали высоко-высоко над головой, то крутились у самого носа. Неожиданно рыжеволосый резко оттопырил руками боковые карманы куртки, и яблоки каким-то чудесным образом опустились точно в них, по два в каждый. Сережа охнул от восхищения.
|
|
|
— Понравилось? — спросил мальчик.
— Угу,— кивнул Сережа.
— Это еще что. Вот сегодня в цирке выступает величайший маг-иллюзионист всех времен и народов, и я буду не я, если не попаду на его представление,— сказал рыжеволосый. И, протянув руку, добавил: — Артем меня зовут, жизненное кредо — волшебник-самоучка.
Сережа, представившись, пожал протянутую руку. В руке Артема оказалось яблоко, которое он ловко передал при рукопожатии своему новому знакомому.
— В цирк со мной пойдешь? — спросил он.
— Ну, можно… — ответил Сережа.
— Тогда деньги нужно на билеты достать. Я вот насобирал малость. У тебя есть?
Сережа, пошарив в карманах, нашел немного денег. Все равно на билеты не хватало.
— Не грусти! — бодро сказал Артем.— Со мной не пропадешь! Едем в цирк, по пути заработаем.— Сережины деньги он положил к себе в кепку вдобавок к своим и одел кепку на голову. У ларька Роспечати Артем, к величайшему удивлению Сережи, купил на всю сумму толстую пачку газет.
С веселым перестуком подкатил трамвай. Мальчишки запрыгнули внутрь. Как только двери затворились, Артем встал на середине вагона и громко сказал:
|
|
|
— Сенсация! Сенсация! Читайте в свежем номере газеты! Коммунальный террор остановит прокурор! Через три дня Землю атакуют инопланетяне!..
Когда объявили остановку «Цирк», от пачки газет почти ничего не осталось. Убедившись, что теперь денег на билеты хватает, Артем выкинул оставшиеся газеты в урну, и мальчишки направились к кассам цирка.
***
На афише красовалась надпись: «Величайший маг-иллюзионист всех времен и народов. Спешите увидеть!» Рядом с надписью был изображен темноглазый худощавый господин с длинными вьющимися волосами цвета воронова крыла.
Купив билеты, мальчишки прошли в заполненный зал.
Вскоре началось представление. Маг-иллюзионист был одет в черный фрак и черный же плащ с малиновым подбоем. Он летал по залу, взмывая под самый купол, угадывал имена людей, раскрывал прошлое и предсказывал будущее.
Мальчишки вышли после представления ошарашенные увиденным.
— Я разгадаю его секрет,— шептал Артем.— Я тоже буду величайшим магом-иллюзионистом…
***
На следующий день после уроков Сережа вышел из школы. Артем ждал его неподалеку.
— Я все придумал,— возбужденно начал он.— Я изобрел такой фокус, который сделает меня знаменитым. Ты со мной?
|
|
|
— Честно говоря, я не очень-то хочу быть знаменитым,— ответил Сережа.
— Вот и отлично! Беру тебя ассистентом.
Они отправились к подземному переходу, где вчера познакомились. Артем нашел большой кусок картона и, достав из кармана маркер, крупными буквами написал: «Быстрый способ расбагатеть. Искуство привращения денег». А внизу, совсем мелко, приписал: «Деньги, утратившиеся в результате фокуса, вазврату не подлижат». Установив на полу картонку, Артем весомо заявил:
— Приготовься, нас ждет богатство и немеркнущая слава.
Сережа пожал плечами. Слава ему была ни к чему, а вот несколько поправить материальное положение семьи, может, и правда не мешало бы.
Вскоре около них остановился тучный мужчина и начал внимательно вчитываться в надпись.
— Это как это, превращение денег? — наконец спросил он.
— Давайте десять рублей, и я все покажу,— оживился Артем.
Мужчина достал из кармана десятку и протянул Артему. Тот сложил купюру в небольшой квадрат, затем начал медленно разворачивать и — о чудо! — вместо десяти рублей в его руках оказалась сотня. Тучный мужчина нервно улыбнулся.
— Ну-ка, а сотню превратить во что-нибудь сможешь? — сказал он.
— Извольте,— ответил Артем и, свернув сотню в мелкий квадрат, развернул уже пятисотенную купюру. Мужчина побледнел, в его глазах появился нехороший блеск. Он полез за пазуху и, достав новенькую розоватую пятитысячную, протянул ее Артему.
|
|
|
— Превращай! — выдохнул он.
Артем свернул купюру и, подождав, начал медленно разворачивать. Но в его руках появилась старая засаленная десятка.
— Э… Где мои деньги? — прохрипел тучный господин. Артем взял в руки картонку и, указывая на мелкую надпись, прочитал вслух: «Деньги, утратившиеся в результате фокуса, возврату не подлежат».
Мужчина начал багроветь от гнева.
— Да я вас, мошенников, в спецприемник сдам! — взревел он.
— Этого я не предусмотрел,— прошептал Артем и, повернувшись к Сереже, крикнул: — Бежим!
Артем затерялся в толпе. Сережу схватили за шиворот так крепко, что любое сопротивление было бесполезно. Обманутый мужчина нашел у него в школьной сумке тетради, переписал фамилию и номер школы.
— Завтра здесь же, в это же время вернешь мне мои пять тысяч,— сказал он,— иначе вся школа узнает, какой ты мошенник.
Сережа чернее тучи побрел домой. Где взять эти несчастные пять тысяч? Как сказать родителям? И не говорить нельзя. Если мама узнает от кого-нибудь из школы, что ее сын мошенник, у нее сразу инфаркт случится. Дома мальчик закрылся в своей комнате и долго думал. Рассказать все родителям он не решился. Оставалось только молиться. А там будь что будет.
***
Занятия в школе закончились. Наступало время идти и как-то объясняться с обманутым человеком. «Господи, что делать?» — думал Сережа. Мальчик вышел со школьного двора и побрел по направлению к подземному переходу. Посмотрев себе под ноги, он вдруг увидел на земле нечто розовое. Наклонившись, мальчик поднял небольшой бумажный квадрат — это была аккуратно сложенная, как во время вчерашнего фокуса, пятитысячная!
***
Мама быстро шла на поправку. Папа устроился на новую работу, и на кухне в старой хрустальной вазе опять появились фрукты.
Однажды зимой в городе проходил конкурс на лучший детский спектакль. Сережа с ребятами из храма показывали рождественскую инсценировку. Среди выступающих из других школ мальчик вдруг увидел высокого рыжеволосого клоуна. Это был Артем. После спектакля Сережа подошел к приятелю. Артем испугался и густо покраснел.
— А я ведь тогда приходил к школе,— сказал он,— хотел с тобой пойти отдать деньги. Да по дороге где-то их потерял. Мне стало страшно, и я не стал тебя дожидаться. Так я сделался предателем…
— Все в порядке,— улыбнулся Сережа.— Ты потерял, а я нашел. Все еще мечтаешь стать величайшим магом-иллюзионистом?
— Нет, я решил стать клоуном. После школы буду поступать в цирковое училище. Говорят, у меня есть талант…
Е. Опочин. Сиротка.
После целого ряда дождливых дней наконец выдался ясный, светлый денек. Легкий морозец посеребрил побуревшую траву и покрыл тонким льдом лужи, к великой радости деревенской детворы. Дружно высыпали ребятишки на берег быстрой Урмы. Кто пробовал ногой лед, кто собирал ракушки. Свежие детские голоса так и звенели в чистом морозном воздухе; никто не обращал внимания на холод. Руки озябнут — сейчас пальцы в рот, и можно терпеть; озябнут ноги — бегать начнут, глядишь и отогреются.
— Глянь-ка, какой зипун на Мишутке! — указала подруге повязанная большим байковым платком девчонка.
— Ему что! Богатей, — отозвалась та, потряхивая длинными рукавами материнской кацавейки, — Глянь-ка, Пашка-дура идет... Сюды идет, к нам!
На спускающейся, к реке тропке показалась худенькая девочка лет тринадцати. Истрепанное ситцевое платье и изорванная, вся в заплатах кофта мало защищали ее от холода. На ногах, обмотанных веревочными оборами, были обуты лаптишки; из-под ситцевого платка беспорядочно выбивались черные волосы.
Девочка спускалась медленно, как травленый зверок, дико озираясь по сторонам.
— Пашка-дура! Пашка-овин! — хором запели ребятишки и бросились ей навстречу.
Девочка в испуге остановилась. Видно было, как дрожали ее прижатые к груди руки, как вздрагивали бледные губы.
— Куда идешь? — подскочил к ней шустрый мальчишка, по прозванию Сенька Чечуенок,
— В Карелино, — тихо ответила девочка, указывая на: видневшуюся за рекой деревушку. — Тетка Мария примываться звала.
— Ребята, не пускать ее через лавы! — крикнул мальчишка в новом зипуне, — Пусть плывет через реку.
— Не пустим! Не пустим! — подхватили остальные ребятишки и бросились к перекинутым через Урму лавам.
Чтобы иметь возможность сообщаться с деревнями, лежащими за рекой, крестьяне устроили в нескольких местах реки козлы, через которые перекинули три толстые доски. Это и были так называемые лавы. Переправа через них была далеко не безопасна, но русский человек ко всему привыкает, и приречные жители чуть не бегом переправлялись по зтому самодельному “мосту”.
Сбежав с берега, мальчишки вошли на лавы и стали ждать Пашку. Бойкий Мишутка весело прыгал на качавшихся досках и дразнил языком подошедшую Пашку.
— Сунься-ка, сунься! Попробуй! — кричал он. — Живо в Урме будешь. Знать, забыла, как вечор тебя мамка за волосья таскала? Погоди, еще попадет!
— За что твоя мать ее била? — послышались голоса.
Мишутка принял важный вид, засунул руки в карманы и не спеша стал рассказывать, как вчера они с матерью вдруг заслышали, что у них в сенях кто-то возится.
— Тяти дома не было, — повествовал Мишутка. — Мамка испугалась; думала, вор забрался. А делать нечего, взяла ночничок и пошла в сени. Глядь, а за кадкой Пащка-дура сидит.
— Украсть хотела: У-у, воровка! Подкидыш! — закричали мальчишки.
Темные глаза Пашки гневно сверкнули.
— Не воровка я! Вот, как перед Богом! — крикнула она и перекрестилась.
— А зачем же схоронилась?
— Озябла, ночь была... Холодно, Знала, что в избу не пустят...
— Знамо, в нашей деревне никто не пустит, — заявил Чечуенок. — Нам подкидышей не надо! Проваливай дальше!
— Где ж ты ночевала? — тихо спросила Пашку одна из девочек.
Пашка вскинула на нее глаза. Прочла ли она сострадание во взгляде девочки, или ее тронул ласковый голосок, только две светлые, как кристалл, слезинки выкатились из-под ее длинных ресниц.
— В стогах, — тихо ответила она и сделала два шага к лавам.
— Прочь! Куда лезешь? Сказано, не пущать! Плыви, коли охота! — кричал Мишутка
— Пустите Христа ради! — взмолилась Пашка. — Холодно, в поле ночевать страшно-о-о...
—Сейчас пустите! Не то худо будет, — вступились девочки.-
— Боимся мы вас, как же! — крикнул Мишутка и стал пятиться, загораживая им дорогу.
Вдруг он оступился и стремглав полетел в реку. Раздался всплеск, и Мишутка скрылся под водой.
С криком и воплями дети помчались в деревню, только одна Пашка осталась на берегу. Вдруг она быстро сбросила кацавейку и кинулась в реку, где мелькнула русая голова Миши.
Девочка изо всех сил работала руками и наконец настигла утопавшего. Она ловко сгребла его за волосы и потащила. .
Когда сбежались люди, Мишутка был спасен. С причитаньями, со слезами кинулась к бесчувственному ребенку мать.
— Качать его надо! — сказал кто-то из мужиков.
— Пошто? Клади на брюхо, ничком.
Кто-то легонько похлопал его по шее, и, действительно, вода полилась изо рта и носа. Через несколько минут Мишутка вздохнул. Обрадованная мать заголосила, дюжий мужик поднял мальчика, и процессия тронулась к деревне.
На берегу осталась только измокшая, дрожащая от холода Пашка. О ней все забыли; теперь ей никто не мешал переправляться через лавы. Девочка и попробовала было перейти, но вернулась: от только что перенесенного волнения у нее кружилась голова и дрожали ноги.
С большим трудом поднялась она на берег и, скорчившись, присела на помосте житницы. Смертельный холод охватил все тело девочки, — она чувствовала, что умирает...
Вдруг послышались голоса, и кучка баб во главе с теткой Мариной бросились к ней. Девочка устало подняла на них глаза, видимо, плохо сознавая, зачем она здесь.
— Встань, Пашка! Пойдем в избу! Ишь ты, застыла, сердешная! — с трудом подымая девочку с помоста, говорила тетка Марина. — Спасибо тебеза Мишутку. Кабы не ты — не видать бы ему света белого.
Пашку привели в избу, переодели в сухое платье и уложили на печи. Приятная теплота охватила назябшееся тело девочки, и она стала забываться. Она не слышала слов горячей благодарности вернувшегося Сидора, не видала виноватых взглядов, какие кидал на нее Мишутка, не замечала забот тетки Марины, еще вчера отколотившей ее и выгнавшей, несмотря на темную ночь, на улицу; ничего не замечала бедная Пашка. Злой недуг, долго стороживший ее, настиг и захватил в свои цепкие лапы.
Всю ночь прометалась девочка в жару. Образы былого, пережитого окружили ее со всех сторош.. То ей грезилась давно позабытая мать, трехлетним ребенком подкинувшая ее в овин, отчего ребятишки и дразнили ее “Пашка-овин”, то бабка Акулина, призревшая ее, то толпа злых мальчишек, издевавшихся над ее сиротством и беспомощностью. Точно затравленный зверок, пряталась она от деревенской детворы, ни в ком не встречая ласки. “Подкидыш, Пашка-овин, Пашка-дура, пошла прочь!” — слышала она со всех сторон.
И привыкла девочка дальше уходить от людей, хорониться от них в лесу или в поле, в густой траве. Там она отдыхала душой, там плакала от незаслуженных обид. Темному лесу, быстрой речке, ветру буйному поверяла она свое горе; у них искала она утешения.
Пока была жива бабка Акулина, Пашка еще жила с грехом пополам, а как умерла старушка, и никто не захотел ее взять, пошла девочка мыкать горе по белу свету. Где день, где ночь; где сжалятся и на недельку оставят, накормят и кое-чем прикрыть тело дадут. Так и жила Пашка из года в год, и вот сравнялось ей тринадцать лет. Прекрасные глаза девочки от постоянной травли приобрели дикое выражение, и народ, падкий на разные прозвища, окрестил ее “Пашкой-дурой”. И пошла с этим именем девочка скитаться по деревням.
Любовь к свободе овладела всем ее существом; она нигде не могла прожить долго. Поживет день, два, отдохнет,- на третий выйдет на улицу, оглянется на все четыре стороны и пойдет туда, где ей приглянется.
— Ну, навязала я себе обузу на шею, — ворчала тетка Марина. — Вторую неделю валяется, тоже за ней ходить надо...
— Молчи! — грозно прикрикнул на жену Сидор. — Креста на тебе нету... Из-за кого она, голубушка, мается? Из-за нашего парнишки! Себя не пожалела, вытащила его. Э-э-х, сердца-то у тебя, знать, нет; ведь сиротинка она!
Сидор осторожно подходил к полатям, где лежала Пашка, и ласково звал ее, но девочка ничего не слышала. Ее исстрадавшееся тело было еще здесь, а душа летала далеко...
— Болезная ты моя! — приговаривал Сидор, стараясь смягчить свой грубый голос. — Худо тебе?
В ответ ему слышался , сухой кашель и стоны Пашки.
Мишутка словно переродился со времени своего падения в реку.
Несмотря на все упращивания товарищей выйти погулять, он целые дни сидел дома. О чем думал Мальчик, никто не знал, только мать не раз подмечала, как он украдкой вытирал слезы.
— Слышь, жена! — обратился однажды к Марине Сидор. — Надо бы за батюшкой съездить, — не выжить Пашутке...
Мишутка вскрикнул и, закрыв лицо руками, выбежал из избы.
— Ишь, и ему жалко, — а ты ровно статуй каменный...
Марина отвернулась. Слова мужа задели ее. Вспомнила она, как таскала за волосы Пашутку, как выгнала ее...
В эту минуту девочка жалобно простонала, словно умоляя о помощи. Какая-то теплая волна охватила суровое сердце Марины, она кинулась к полатям, припала лицом к исхудалым рукам Пашки и зарыдала.
— Так-то ладней будет, — проговорил Сидор и вышел.
Немного времени спустя он уже уехал на погост за старым батюшкой, отцом Иваном.
Тем временем Марина с помощью баб обрядила девочку во все чистое. Бабы, в ожидании священника, перешептывались и с удивлением глядели на больную. Лицо девочки вдруг словно преобразилось: дикое выражение ее глаз сменилось каким-то мягким, светлым...
Приехал батюшка и, выслав всех из избы, стал напутствовать больную. Когда все вернулись в избу, он торопливо отер платком глаза и уехал.
В ночь Пашки не стало. Никто не видал, как она ушла от этого мира...
Точно родную дочь оплакивали ее Сидор с Мариной, а Мишутка плакал навзрыд.
Сколотил Сидор из чистых сосновых досок домовище, бабы обрядили девочку, и на другой день печальная процессия потянулась к погосту.
За гробом, который мужики несли на руках, шла вся деревня от мала до велика.
Отпели Пашку, и мужики только взялись за гроб, чтобы нести его на кладбище, как вышел отец Иван и проникающим в душу голосом произнес:
— Братия! Нет больше той любви, кто за други своя положит душу свою...
И стал разбирать отец Иван всю жизнь умершей.
И открылись у всех глаза, ужаснулись люди, что могли быть так злы; громкие рыдания огласили церковь.
Громче всех рыдал Мишутка. С какой бы радостью он вернул Пашку, как любил бы он ее, — никому бы не дал в обиду!
— Братья, — говорил отец Иван, — эта девочка, так много терпевшая в жизни, исполнила величайшую заповедь Господа нашего Иисуса Христа. Последуем и мы ее примеру! Возлюбим друг друга!
Он умолк, а в церкви долго еще раздавались рыдания.
С плачем понесли сосновый гробик на кладбище, с плачем опустили его в землю. Быстро вырос свежий песчаный холмик... Вольный ветер с полей, быть может, снесет с годами песок с могилы бедной Пашки и сравняет ее с землей, но в сердцах людей еще долго будет жить о ней память... Там подвиг ее короткой жизни оставил глубокий след.
Валентина Осеева. Бабка.
Бабка была тучная, широкая, с мягким, певучим голосом. В старой вязаной кофте, с подоткнутой за пояс юбкой расхаживала она по комнатам, неожиданно появляясь перед глазами как большая тень.
— Всю квартиру собой заполонила!.. — ворчал Борькин отец.
А мать робко возражала ему:
— Старый человек... Куда же ей деться?
— Зажилась на свете... — вздыхал отец. — В инвалидном доме ей место вот где!
Все в доме, не исключая и Борьки, смотрели на бабку как на совершенно лишнего человека.
* * *
Бабка спала на сундуке. Всю ночь она тяжело ворочалась с боку на бок, а утром вставала раньше всех и гремела в кухне посудой. Потом будила зятя и дочь:
— Самовар поспел. Вставайте! Попейте горяченького-то на дорожку...
Подходила к Борьке:
— Вставай, батюшка мой, в школу пора!
— Зачем? — сонным голосом спрашивал Борька.
— В школу зачем? Темный человек глух и нем — вот зачем!
Борька прятал голову под одеяло:
— Иди ты, бабка...
— Я-то пойду, да мне не к спеху, а вот тебе к спеху.
— Мама! — кричал Борька. — Чего она тут гудит над ухом, как шмель?
— Боря, вставай! — стучал в стенку отец. — А вы, мать, отойдите от него, не надоедайте с утра.
Но бабка не уходила. Она натягивала на Борьку чулки, фуфайку. Грузным телом колыхалась перед его кроватью, мягко шлепала туфлями по комнатам, гремела тазом и все что-то приговаривала.
В сенях отец шаркал веником.
— А куда вы, мать, галоши дели? Каждый раз во все углы тыкаешься из-за них!
Бабка торопилась к нему на помощь.
- Да вот они, Петруша, на самом виду. Вчерась уж очень грязны были, я их обмыла и поставила.
Отец хлопал дверью. За ним торопливо выбегал Борька. На лестнице бабка совала ему в сумку яблоко или конфету, а в карман чистый носовой платок.
— Да ну тебя! — отмахивался Борька. — Раньше не могла дать! Опоздаю вот...
Потом уходила на работу мать. Она оставляла бабке продукты и уговаривала ее не тратить лишнего:
— Поэкономней, мама. Петя и так сердится: у него ведь четыре рта на шее.
— Чей род — того и рот, — вздыхала бабка.
— Да я не о вас говорю! — смягчалась дочь. — Вообще расходы большие... Поаккуратнее, мама, с жирами. Боре пожирней, Пете пожирней...
Потом сыпались на бабку другие наставления. Бабка принимала их молча, без возражений.
Когда дочь уходила, она начинала хозяйничать. Чистила, мыла, варила, потом вынимала из сундука спицы и вязала. Спицы двигались в бабкиных пальцах то быстро, то медленно — по ходу ее мыслей. Иногда совсем останавливались, падали на колени, и бабка качала головой:
— Так-то, голубчики мои... Не просто, не просто жить на свете!
Приходил из школы Борька, сбрасывал на руки бабке пальто и шапку, швырял на стул сумку с книгами и кричал:
— Бабка, поесть!
Бабка прятала вязанье, торопливо накрывала на стол и, скрестив на животе руки, следила, как Борька ест. В эти часы как-то невольно Борька чувствовал бабку своим, близким человеком. Он охотно рассказывал ей об уроках, товарищах.
Бабка слушала его любовно, с большим вниманием, приговаривая:
— Все хорошо, Борюшка: и плохое и хорошее хорошо. От плохого человек крепче делается, от хорошего душа у него зацветает.
Иногда Борька жаловался на родителей:
— Обещал отец портфель. Все пятиклассники с портфелями ходят!
Бабка обещала поговорить с матерью и выговаривала Борьке портфель.
Наевшись, Борька отодвигал от себя тарелку:
— Вкусный кисель сегодня! Ты ела, бабка?
— Ела, ела, — кивала головой бабка. — Не заботься обо мне, Борюшка, я, спасибо, сыта и здрава.
Потом вдруг, глядя на Борьку выцветшими глазами, долго жевала она беззубым ртом какие-то слова. Щеки ее покрывались рябью, и голос понижался до шепота:
— Вырастешь, Борюшка, не бросай мать, заботься о матери. Старое что малое. В старину говаривали: трудней всего три вещи в жизни — богу молиться, долги платить да родителей кормить. Так-то, Борюшка, голубчик!
— Я мать не брошу. Это в старину, может, такие люди были, а я не такой!
— Вот и хорошо, Борюшка! Будешь поить-кормить да подавать с ласкою? А уж бабка твоя на это с того света радоваться будет.
- Ладно. Только мертвой не приходи, — говорил Борька.
После Обеда, если Борька оставался дома, бабка подавала ему газету и, присаживаясь рядом, просила:
— Почитай что-нибудь из газеты, Борюшка: кто живет, а кто мается на белом свете.
— "Почитай"! — ворчал Борька. — Сама не маленькая!
— Да что ж, коли не умею я.
Борька засовывал руки в карманы и становился похожим на отца.
— Ленишься! Сколько я тебя учил? Давай тетрадку!
Бабка доставала из сундука тетрадку, карандаш, очки.
— Да зачем тебе очки? Все равно ты буквы не знаешь.
— Все как-то явственней в них, Борюшка.
Начинался урок. Бабка старательно выводила буквы: "ш" и "т" не давались ей никак.
— Опять лишнюю палку приставила! — сердился Борька.
— Ох! — пугалась бабка. — Не сосчитаю никак.
— Хорошо, ты при Советской власти живешь, а то в царское время знаешь как тебя драли бы за это? Мое почтение!
— Верно, верно, Борюшка. Бог — судья, солдат — свидетель. Жаловаться было некому.
Со двора доносился визг ребят.
— Давай пальто, бабка, скорей, некогда мне!
Бабка опять оставалась одна. Поправив на носу очки, она осторожно развертывала газету, подходила к окну и долго, мучительно вглядывалась в черные строки. Буквы, как жучки, то расползались перед глазами, то, натыкаясь друг на дружку, сбивались в кучу. Неожиданно выпрыгивала откуда-то знакомая трудная буква. Бабка поспешно зажимала ее толстым пальцем и торопилась к столу.
— Три палки... три палки... — радовалась она.
* * *
Досаждали бабке забавы внука. То летали по комнате белые, как голуби, вырезанные из бумаги самолеты. Описав под потолком круг, они застревали в масленке, падали на бабкину голову. То являлся Борька с новой игрой — в "чеканочку". Завязав в тряпочку пятак, он бешено прыгал по комнате, подбрасывая его ногой. При этом, охваченный азартом игры, он натыкался на все окружающие предметы. А бабка бегала за ним и растерянно повторяла:
— Батюшки, батюшки... Да что же это за игра такая? Да ведь ты все в доме переколотишь!
— Бабка, не мешай! — задыхался Борька.
— Да ногами-то зачем, голубчик? Руками-то безопасней ведь.
— Отстань, бабка! Что ты понимаешь? Ногами надо.
* * *
Пришел к Борьке товарищ. Товарищ сказал:
— Здравствуйте, бабушка!
Борька весело подтолкнул его локтем:
— Идем, идем! Можешь с ней не здороваться. Она у нас старая старушенция.
Бабка одернула кофту, поправила платок и тихо пошевелила губами:
— Обидеть — что ударить, приласкать — надо слова искать.
А в соседней комнате товарищ говорил Борьке:
— А с нашей бабушкой всегда здороваются. И свои, и чужие. Она у нас главная.
— Как это — главная? — заинтересовался Борька.
— Ну, старенькая... всех вырастила. Ее нельзя обижать. А что же ты со своей-то так? Смотри, отец взгреет за это.
— Не взгреет! — нахмурился Борька. — Он сам с ней не здоровается.
Товарищ покачал головой.
— Чудно! Теперь старых все уважают. Советская власть знаешь как за них заступается! Вот у одних в нашем дворе старичку плохо жилось, так ему теперь они платят. Суд постановил. А стыдно-то как перед всеми, жуть!
— Да мы свою бабку не обижаем, — покраснел Борька. — Она у нас... сыта и здрава.
Прощаясь с товарищем, Борька задержал его у дверей.
— Бабка, — нетерпеливо крикнул он, — иди сюда!
— Иду, иду! — заковыляла из кухни бабка.
— Вот, — сказал товарищу Борька, — попрощайся с моей бабушкой.
После этого разговора Борька часто ни с того ни с сего спрашивал бабку:
— Обижаем мы тебя?
А родителям говорил:
— Наша бабка лучше всех, а живет хуже всех — никто о ней не заботится.
Мать удивлялась, а отец сердился:
— Кто это тебя научил родителей осуждать? Смотри у меня — мал еще!
И, разволновавшись, набрасывался на бабку:
— Вы, что ли, мамаша, ребенка учите? Если недовольны нами, могли бы сами сказать.
Бабка, мягко улыбаясь, качала головой:
— Не я учу — жизнь учит. А вам бы, глупые, радоваться надо. Для вас сын растет! Я свое отжила на свете, а ваша старость впереди. Что убьете, то не вернете.
* * *
Перед праздником возилась бабка до полуночи в кухне. Гладила, чистила, пекла. Утром поздравляла домашних, подавала чистое глаженое белье, дарила носки, шарфы, платочки.
Отец, примеряя носки, кряхтел от удовольствия:
— Угодили вы мне, мамаша! Очень хорошо, спасибо вам, мамаша!
Борька удивлялся:
— Когда это ты навязала, бабка? Ведь у тебя глаза старые — еще ослепнешь!
Бабка улыбалась морщинистым лицом.
Около носа у нее была большая бородавка. Борьку эта бородавка забавляла.
— Какой петух тебя клюнул? — смеялся он.
— Да вот выросла, что поделаешь!
Борьку вообще интересовало бабкино лицо.
Были на этом лице разные морщины: глубокие, мелкие, тонкие, как ниточки, и широкие, вырытые годами.
— Чего это ты такая разрисованная? Старая очень? — спрашивал он.
Бабка задумывалась.
— По морщинам, голубчик, жизнь человеческую, как по книге, можно читать.
— Как же это? Маршрут, что ли?
— Какой маршрут? Просто горе и нужда здесь расписались. Детей хоронила, плакала — ложились на лицо морщины. Нужду терпела, билась опять морщины. Мужа на войне убили — много слез было, много и морщин осталось. Большой дождь и тот в земле ямки роет.
Слушал Борька и со страхом глядел в зеркало: мало ли он поревел в своей жизни — неужели все лицо такими нитками затянется?
— Иди ты, бабка! — ворчал он. — Наговоришь всегда глупостей...
* * *
Когда в доме бывали гости, наряжалась бабка в чистую ситцевую кофту, белую с красными полосками, и чинно сидела за столом. При этом следила она в оба глаза за Борькой, а тот, делая ей гримасы, таскал со стола конфеты.
У бабки лицо покрывалось пятнами, но сказать при гостях она не могла.
Подавали на стол дочь и зять и делали вид, что мамаша занимает в доме почетное место, чтобы люди плохого не сказали. Зато после ухода гостей бабке доставалось за все: и за почетное место, и за Борькины конфеты.
— Я вам, мамаша, не мальчик, чтобы за столом подавать, — сердился Борькин отец.
— И если уж сидите, мамаша, сложа руки, то хоть за мальчишкой приглядели бы: ведь все конфеты потаскал! — добавляла мать.
— Да что же я с ним сделаю-то, милые мои, когда он при гостях вольным делается? Что спил, что съел — царь коленом не выдавит, — плакалась бабка.
В Борьке шевелилось раздражение против родителей, и он думал про себя: "Вот будете старыми, я вам покажу тогда!"
* * *
Была у бабки заветная шкатулка с двумя замками; никто из домашних не интересовался этой шкатулкой. И дочь и зять хорошо знали, что денег у бабки нет. Прятала в ней бабка какие-то вещицы "на смерть". Борьку одолевало любопытство.
— Что у тебя там, бабка?
— Вот помру — все ваше будет! — сердилась она. — Оставь ты меня в покое, не лезу я к твоим-то вещам!
Раз Борька застал бабку спящей в кресле. Он открыл сундук, взял шкатулку и заперся в своей комнате. Бабка проснулась, увидала открытый сундук, охнула и припала к двери.
Борька дразнился, гремя замками:
— Все равно открою!..
Бабка заплакала, отошла в свой угол, легла на сундук.
Тогда Борька испугался, открыл дверь, бросил ей шкатулку и убежал.
— Все равно возьму у тебя, мне как раз такая нужна, — дразнился он потом.
* * *
За последнее время бабка вдруг сгорбилась, спина у нее стала круглая, ходила она тише и все присаживалась.
— В землю врастает, — шутил отец.
— Не смейся ты над старым человеком, — обижалась мать.
А бабке в кухне говорила:
— Что это вы, мама, как черепаха, по комнате двигаетесь? Пошлешь вас за чем-нибудь и назад не дождешься.
* * *
Умерла бабка перед майским праздником. Умерла одна, сидя в кресле с вязаньем в руках: лежал на коленях недоконченный носок, на полу — клубок ниток. Ждала, видно, Борьку. Стоял на столе готовый прибор. Но обедать Борька не стал. Он долго глядел на мертвую бабку и вдруг опрометью бросился из комнаты. Бегал по улицам и боялся вернуться домой. А когда осторожно открыл дверь, отец и мать были уже дома.
Бабка, наряженная, как для гостей, — в белой кофте с красными полосками, лежала на столе. Мать плакала, а отец вполголоса утешал ее:
— Что же делать? Пожила, и довольно. Мы ее не обижали, терпели и неудобства и расход.
* * *
В комнату набились соседи. Борька стоял у бабки в ногах и с любопытством рассматривал ее. Лицо у бабки было обыкновенное, только бородавка побелела, а морщин стало меньше.
Ночью Борьке было страшно: он боялся, что бабка слезет со стола и подойдет к его постели. "Хоть бы унесли ее скорее!" — думал он.
На другой день бабку схоронили. Когда шли на кладбище, Борька беспокоился, что уронят гроб, а когда заглянул в глубокую яму, то поспешно спрятался за спину отца.
Домой шли медленно. Провожали соседи. Борька забежал вперед, открыл свою дверь и на цыпочках прошел мимо бабкиного кресла. Тяжелый сундук, обитый железом, выпирал на середину комнаты; теплое лоскутное одеяло и подушка были сложены в углу.
Борька постоял у окна, поковырял пальцем прошлогоднюю замазку и открыл дверь в кухню. Под умывальником отец, засучив рукава, мыл галоши; вода затекала на подкладку, брызгала на стены. Мать гремела посудой. Борька вышел на лестницу, сел на перила и съехал вниз.
Вернувшись со двора, он застал мать сидящей перед раскрытым сундуком. На полу была свалена всякая рухлядь. Пахло залежавшимися вещами.
Мать вынула смятый рыжий башмачок и осторожно расправила его пальцами.
— Мой еще, — сказала она и низко наклонилась над сундуком. — Мой...
На самом дне загремела шкатулка. Борька присел на корточки. Отец потрепал его по плечу:
— Ну что же, наследник, разбогатеем сейчас!
Борька искоса взглянул на него.
— Без ключей не открыть, — сказал он и отвернулся.
Ключей долго не могли найти: они были спрятаны в кармане бабкиной кофты. Когда отец встряхнул кофту и ключи со звоном упали на пол, у Борьки отчего-то сжалось сердце.
Шкатулку открыли. Отец вынул тугой сверток: в нем были теплые варежки для Борьки, носки для зятя и безрукавка для дочери. За ними следовала вышитая рубашка из старинного выцветшего шелка — тоже для Борьки. В самом углу лежал пакетик с леденцами, перевязанный красной ленточкой. На пакетике что-то было написано большими печатными буквами. Отец повертел его в руках, прищурился и громко прочел:
— "Внуку моему Борюшке".
Борька вдруг побледнел, вырвал у него пакет и убежал на улицу. Там, присев у чужих ворот, долго вглядывался он в бабкины каракули: "Внуку моему Борюшке".
В букве "ш" было четыре палочки.
"Не научилась!" — подумал Борька. И вдруг, как живая, встала перед ним бабка — тихая, виноватая, не выучившая урока.
Борька растерянно оглянулся на свой дом и, зажав в руке пакетик, побрел по улице вдоль чужого длинного забора...
Домой он пришел поздно вечером; глаза у него распухли от слез, к коленкам пристала свежая глина.
Бабкин пакетик он положил к себе под подушку и, закрывшись с головой одеялом, подумал: "Не придет утром бабка!"
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 140; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!