Прот. Николай Агафонов. Щенок Засоня.
Главной мечтой в моей жизни было заиметь собаку. Не скрою, я очень завидовал своим товарищам, имевшим собак. Но моя мама была категорично против собаки в доме. И все мои слезы, и уговоры на нее действовали плохо. На моей стороне была родная тетка, мамина сестра. Тетя Зина, так ее звали, не раз говорила маме:
— Ты неправильно воспитываешь ребенка. Нельзя в них подавлять хороших побуждений. Просит сын собаку, значит, она ему нужна. Ему нужен друг, о ком он мог бы заботиться.
— Знаю я эти заботы. Повозится день, два, а потом матери убирай и корми, и гуляй с собакой. Как будто мне больше делать нечего.
Но вот пришел мой день рождения и случилось чудо. Мамин начальник подарил мне маленького щенка. Я был на седьмом небе от счастья. А мама причитала:
— Какой же вы догадливый, Петр Игнатьевич, ведь именно о таком подарке мечтал мой сын. Признайтесь же дорогой, Петр Игнатьевич, что вы обладаете телепатическими способностями.
— Да никакой здесь телепатии нет, — смущенно улыбался Петр Игнатьевич, — просто ваша сестра, Зинаида Николаевна, мне подсказала.
— Ну, спасибо сестра, — церемонно поклонилась мама тете Зине и из-за спины Петра Игнатьевича, показала ей кулак.
Щенок был презабавный: толстенький, лохматый совсем как медвежонок и к тому же ходил, смешно переваливаясь. Я налил ему в блюдце молочка. Щенок полакал, затем обошел всю комнату и все обнюхал. Сделал на полу лужицу. Еще немного походил, затем улегся возле моей кровати на коврик и заснул. Я быстро вытер лужицу, пока не заметила мама, и лег с ним на коврик рядом. Казалось, что никто мне не нужен на всем белом свете кроме этого пушистого, мягкого и теплого комочка. Я его поглаживал осторожно рукой, а он иногда приподнимал свою морду и благодарно смотрел мне в глаза. Люди так смотреть не умеют. Этот доверчивый взгляд переворачивал всю мою детскую душу. «Вот существо, — говорил я себе, — которое меня понимает лучше всех на свете. Надо придумать, как его назвать. Я лежал возле щенка пока сам не заснул.
|
|
|
Проснулся я утром в своей постели оттого, что меня кто-то лизнул в нос. Открываю глаза, а это мой щенок. «Вот так бы просыпаться каждое утро», — подумал я радостно и целуя моего щенка в нос. День был воскресный, в школу идти не надо и я весь день мог провести со своим новым другом. Щенок оказался очень сонливым. Он просыпался, только чтобы поесть и сделать лужицу и снова засыпал в любом положении. За это я прозвал его Засоня. То, что он спал, меня не очень тревожило. Вот, думаю, отоспится хорошенько, и будем с ним играть. Я его носил весь день на руках, а он спал.
Когда на следующий день мне нужно было идти в школу, я вновь ощутил себя несчастным человеком. Мне ужасно не хотелось расставаться с Засоней. Я стоял над своим щенком в глубокой и печальной задумчивости. Засоня, даже не догадываясь о моих душевных муках, мирно посапывал во сне. Когда о чем-то очень глубоко задумываешься, то обязательно в голову придет какая-нибудь хорошая мысль. Такая мысль посетила и меня. Я решил взять Засоню с собою в школу. Между мыслью и делом у меня всегда было расстояние не больше одного шага. Потому я решительно шагнул к своему школьному ранцу, не менее решительно выложил из него все учебники и положил туда своего Засоню. «Зачем мне учебники?» — размышлял я, — ведь у моей соседки по парте Ленки Заковыкиной всегда учебники в полном наборе. Она даже лишнего набирает. Как только не надорвется такой портфель тяжелый носить?»
|
|
|
Придя в класс, я незаметно засунул своего щенка в парту. Тот даже не проснулся. «Спи спокойно, — шепнул я ему, — у нас сегодня всего пять уроков, а два последних — физ-ра, и мы с тобой сбежим. Ведь когда убегаешь от чего-то, это что-то вроде физкультуры. У нас на физ-ре, только и делают, что бегают. Так не все ли равно где бегать?»
Первый урок, Засоня благополучно проспал. На перемене дежурные стали выгонять всех из класса, чтобы его проветрить. Но я так уцепился за парту, что меня можно было унести только с ней из класса и никак иначе. Дежурные Колька Семкин и Ванька Бирюков всю перемену пытались оторвать меня от парты. Сопели, кряхтели, но ничего у них не вышло. Когда прозвенел звонок, они сказали, что на следующую перемену позовут Саньку Пыжикова из четвертого класса, известного на всю начальную школу силача и тогда посмотрят, как я смогу удержаться. «Ничего, — успокаивал я себя, — скоро мой Засоня вырастет, как рявкнет, ваш Санька от страха под парту залезет. А пока буду держаться, как могу».
|
|
|
— Ты чего это учебники не принес? — недовольно проворчала Ленка, когда наша учительница попросила раскрыть учебники и переписать упражнение.
— А тебе, что, жалко?» — огрызнулся я.
— Жалко у пчелки, а пчелка на елке, а елка в лесу, — при этих словах Ленка высунула язык.
«Ну и противная же это девчонка, — подумал сердито я, — как бы мне поменяться с кем-нибудь местами. Кольке Семкину она правится, вот ему и предложу. Пусть только на перемене ко мне не пристает». Но вскоре мои мысли приняли другой оборот: «Вот у меня в парте лежит живая собака, и никто в целом классе не знает, а жаль».
|
|
|
— Слушай, Ленка, — вдруг неожиданно прошептал я, — отгадай, кто у меня в парте лежит?
— Во-первых, не кто, а что, — назидательно поправила меня Ленка, — кто, можно говорить только об одушевленном предмете.
— Тоже мне умница нашлась, — язвительно сказал я, — у меня как раз одушевленное и лежит.
— Лягушка! — округлив от страха глаза, чуть не вскрикнула Ленка.
— Сама ты лягушка, — засмеялся я, — у меня кто-то покрупнее.
— А кто? — уже заинтересовано спросила Ленка.
— Дед Пихто, вот кто. Сама отгадай.
— Заковыкина, Понамарев, перестаньте разговаривать, а не то я вас выведу из класса, — строго сказала Клавдия Феофановна, наша учительница.
Мы примолкли. Ленка поерзала — поерзала в нетерпении, но потом все же не выдержав, попросила:
— Лешенька, ну, пожалуйста, скажи кто там у тебя? Я никому не скажу, честное слово.
— У меня там собака, — прошептал я.
— Врешь и не моргнешь. Ну и дурак, — обиделась Ленка.
— Не веришь? — прошептал я, — тогда сама протяни руку и пощупай.
— И пощупаю, — сказала Ленка, и полезла рукой в парту. — Что это у тебя зимняя шапка? — сказала с ехидством она, продолжая шарить рукой. — Ой! — вдруг громко вскричала Ленка.
— Заковыкина, встать! — взвилась со своего места Клавдия Феофановна, — что такое там случилось?
— У Понамарева собака, вот я и испугалась, — чуть не плача сказала Ленка.
— Какая такая собака? Понамарев встать! Что там у тебя за собака?
Я встал и молча вынул Засоню из парты. Тот уже проснулся и с любопытством вертел головой, видно удивляясь такому большому количеству детей.
— Господи! — Всплеснула руками учительница, — чего только не притащат в школу. Ты бы еще слона принес. Вынеси сейчас же собаку и возвращайся в класс. А завтра, без родителей в школу не приходи.
Я подавленный горем вышел из класса. Пока я нес на руках своего Засоню, он опять задремал. Я вынес его во двор школы. Здесь в саду было одно потаенное место у забора школы за кучей досок. Я отнес туда своего щенка и, положив за досками, сказал: «Подожди меня Засоня здесь, я скоро за тобой приду». Вернувшись в класс, я еле дождался перемены и сразу опрометью бросился во двор. За мной побежали все ученики нашего класса. Даже дежурные, которые должны были проветривать помещение и те устремились следом. Сердце мое захолодело, когда я увидел, что Засони на месте нет. Я стал искать рядом. Весь класс принял участие в поисках. Мы перерыли все доски. Тут к нам подошел Сережка Скудельников из третьего «Б» класса.
— Чего ищите? — спросил он.
— Щенка ищем. Вот Лешка Понамарев его здесь оставил.
— Бесполезно ищите, я сам видел, как Валерка-дурачек его взял и унес.
Мы переглянулись в недоумении между собой. Валерка когда-то начинал учиться вместе с нами. Был тихим, забитым мальчиком. Школьную программу он освоить не мог и остался на второй год. Затем его перевели в специальную школу для умственно отсталых. Он иногда приходил в свою старую школу и сидел во дворе на досках наблюдая за нашими играми издалека. С Валеркой никто не дружил, считая для себя зазорным дружить с ненормальным. Его дразнили и обзывали, но он ни на кого не обижался, и потому дразнить его было неинтересно. Однажды когда мы играли в футбол, мяч отлетел в сторону Валерки. Кто-то из мальчишек закричал ему: «Эй, Валерка, давай сюда мячик». Валерка обрадовался, схватил мячик обоими руками и побежал к нам, но тут же споткнулся и, упав, выронил мяч. «Да ты его ногой пинай», — стали кричать ребята. Валерка поднялся и неуклюже пнул мяч, так, что он полетел в обратную сторону, еще дальше от нас. Все стали кричать на него, обзывая «придурком» и другими обидными прозвищами. Но он только улыбнулся и снова побежал за мечом. Когда Валерка поднял мяч и хотел его нести обратно к нам, к нему уже подбежал Игорь Пестряков, наш голкипер, и грубо отняв мячик, крикнул: «Пошел отсюда полоумок». Валерка стоял, улыбался и не уходил. Тогда Пестряков развернул его за плечи в обратную сторону и пнул ногой. Все ребята засмеялись. Валерка побежал, оглянувшись, споткнулся, упал, чем еще больше рассмешил ребят. Поднявшись с земли, он, прихрамывая, снова побежал, но уже не оглядываясь. С тех пор Валерка никогда не приходил во двор школы.
— Ну, я этому дураку покажу, — угрожающе сказал Вовка Бобылев, — куда он пошел, не видел?
— Туда, в сторону железной дороги, — махнул рукой Сережка.
Мы все ринулись к железнодорожному полотну, проходившему недалеко от школы. Когда выбежали на железнодорожную насыпь, то Ленка закричала:
— Вижу, вижу, вон Валерка ненормальный идет и щенок у него на руках.
Мы пригляделись, точно он.
— За мной! — крикнул воинственно Вовка и все с улюлюканьем, как индейцы побежали по шпалам.
Валерка обернулся и, увидев нас, тоже припустил вприпрыжку, смешно подбрасывая ноги.
— Он и бегает по-дурацки, — захохотал Вовка.
— Ничего себе, по-дурацки, — говорила запыхавшаяся Ленка, — вон как бежит, не догонишь.
— Стой, — закричали все, — остановись Валерка, а то хуже будет.
Но тот припустил еще сильнее. Позади нас послышался протяжный гудок.
— Поезд! — закричала Ленка.
Мы все посыпались с полотна дороги на крутую насыпь, словно горох. Поднялись, глянули, а впереди поезда бежит наш ненормальный Валерка. Поезд гудит, а Валерка еще пуще бежит. Завизжали тормоза поезда, но он, по инерции, продолжал надвигаться на Валерку. Мы в ужасе закрыли глаза. А когда открыли, то увидели, что поезд, продолжая гудеть, едет дальше.
— Ну, все, — сказал Вовка, — нет больше нашего ненормального. Перерезало его поездом вместе с собакой.
Ленка как зарыдает, а вместе с ней и мы все завыли. Промчался поезд. Смотрим, на той стороне насыпи к домам железнодорожников бежит наш Валерка со щенком на руках. Мы все закричим:
— Ура! Ура!
И давай друг друга обнимать на радостях. Я даже на время о щенке своем забыл. Радовался, что Валерка жив остался. Но потом вспомнил о Засоне и так мне грустно стало, что я чуть было не расплакался, да стыдно стало перед девчонками. Хотя до этого все плакали. Но одно дело все, а другое — на глазах у всех — одному. Ребята и так заметили мое состояние и стали утешать. Когда уж домой вернулся, то не выдержал и разревелся. Мама стала расспрашивать, что со мной случилось. Пришлось все рассказать без утайки. Конечно, она меня отругала, за то, что взял щенка в школу, но потом ей стало жаль меня и она сказала:
— Ладно, не плачь сынок, я завтра в школе узнаю адрес этого Валерки, мы с тобой пойдем и заберем щенка.
На следующий день мы пошли к Валерке. Жил он в деревянном ветхом двухэтажном доме железнодорожников. Открыла нам квартиру его бабушка. Узнав, по какому мы делу, сразу разохалась и разахалась:
— Да как же так, мои миленькие, нехорошо получилось, грех-то какой. Я его вчера спрашиваю: откуда у тебя собака? А он молчит и ничего мне не говорит. Ах, батюшки, грех-то какой. Сейчас, сейчас мои касатики, я пойду, поговорю с ним и верну вам собачку. Он ведь у меня круглая сирота, потому вы его должны простить ради Бога.
С этими словами старушка из кухни, где мы стояли, пошла в соседнюю комнату. Оттуда хорошо было слышно, как она говорит Валерке:
— Внучек, да разве так можно поступать. Это грех брать чужое. Сказано ведь в Священном Писании: «Не пожелай ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его». А ты, горемычный мой, собаку пожелал. Так ведь и собака скот, значит это грех. Не тобой положено, не тебе и брать. Давай, давай сюда собачку, я отдам ее мальчику, а то он расстраивается, переживает. Ведь это его собачка, не наша.
Вскоре она вышла к нам, неся на руках моего любимого Засоню. Щенок как всегда спал. Я взял его на руки и, поблагодарив старушку, быстро пошел вслед за мамой из квартиры. Выйдя из подъезда дома, я оглянулся и увидел в окне Валерку. Он стоял и смотрел на нас широко раскрытыми глазами, а по щекам его текли крупные слезы. Но, увидев, что я смотрю на него, он, как-то нерешительно помахал мне рукой. Что-то дрогнуло в моем сердце и я помахал ему в ответ. И тогда он вдруг улыбнулся мне, вытер рукавом слезы и снова замахал рукой. Я поспешил вслед за мамой.
— Мама, а что такое «круглый сирота»? — спросил я у матери, когда мы уже выходили со двора.
— Это сынок, когда у ребенка нет ни отца, ни матери.
Я еще раз оглянулся на окна Валеркиной квартиры. Он по-прежнему махал рукой. И такой он мне вдруг показался несчастный и одинокий, что в моем сознании промелькнула мысль: «А, ведь это не он у меня собаку украл, а наоборот, я у него сейчас ее краду». От этой мысли я остановился как вкопанный.
— Ну, ты чего встал? Пойдем, — потянула меня мама за руку.
— Подожди мама, я сейчас быстро вернусь, — крикнул я и побежал к подъезду.
Забежав в квартиру, я столкнулся нос к носу с Валеркой, бежавшим ко мне на встречу. Он остановился, застенчиво поглядывая на меня. А потом, как бы нерешительно тихо сказал:
— Можно мне еще разок погладить твою собачку?
— Бери, — сказал я, — щенок твой, а зовут его Засоня.
— Ты его отдаешь мне? — как бы не веря, в удивлении переспросил Валерка.
— Да, он твой, — глубоко вздохнув подтвердил я свои слава.
Глаза Валерки светились счастьем. Он поглядел на меня таким благодарным взглядом, что я подумал: «Люди так глядеть не могут, да и собаки, пожалуй, тоже». Валерка бережно взял из моих рук щенка. Признаюсь честно, что когда он забирал из моих рук Засоню, я на мгновение пожалел о своем поступке. Но, только на мгновение, а потом словно гора с плеч свалилась, и я ему говорю:
— Знаешь что, Валерка, к нам на школьный двор играть, вместе с Засоней, я никому не позволю тебя обижать.
Валерка молча кивнул головой, затем повернулся и так ничего не сказав, пошел в комнату. А я с легким сердцем вышел на улицу к встревоженной маме.
— Где твоя собака? — спросила она.
— Я отдал ее Валерке, ведь у него нет родителей, а у меня есть и папа, и ты, мама, — сказал я, беря ее за руку.
Мать остановилась и внимательно поглядела на меня, а потом вдруг порывисто обняла и, поцеловав, сказала:
— Сегодня ты совершил очень важный в твоей жизни поступок, сынок, и я тобой горжусь.
Галина Лебедева. Петельки.
Я проснулся, слез с дивана и через прохладные сени выбежал на крыльцо. Здесь, на солнышке ступеньки были теплые. Я сел.
Стайка стрижей вжикнула в синеве над березой, взвизгнула и пропала. Я грелся, зажмурясь, а сам думал про стрижей: почему они всегда взвизгивают, когда летают? Наверно, им становится весело и жутко, как и мне, когда летишь на санках с крутой горы: и-и-и-х! И еще я думал: почему тогда визжат только девчонки? А вот мальчишки нет. И ещё я хотел понять, как это так: если закрыть глаза и слегка на них нажать, то получается такой ярко-красный волшебный свет, а потом откроешь — и всё чёрно, будто ночь. Бабушка подошла, как раз в тот момент, когда в моих глазах растаяла темнота.
- Привет, Колюня, выспался? Умылся? — и похлопала меня по спине. — Давай-ка, умывайся и за стол.
Я наяривал щеткой зубы и смотрел, как течет из крана вода, переплетается, блестит на солнце прозрачными косичками. У мамы есть ваза. У нее на стеклянных боках такие же узоры, как-будто из воды косички. И если сквозь вазу смотреть на солнце и наклонять голову вправо-влево, то на узоре вспыхивают фиолетовые, красные и зеленые лучики. Вот теперь я смотрел на водяную струйку точно также, чуть наклоняя голову то в одну сторону, то в другую… Я увидел все цвета радуги: вот красный, фиолетовый, желтый, зеленый… Какое-то чудо! Я думал: как эта красота получается, из чего появляется это сиянье. И эти разноцветные искры… из ничего!?
- Ты скоро? — послышался бабушкин голос. Сразу же все исчезло: и волшебная вода стала обыкновенной.
- Вот копуша! — Она рассердилась. — Все остывает!
Я сдёрнул полотенце с крючка, мазнул им по лицу и швырнул его на спинку стула. В два прыжка я уже был за столом. Бабушка успела напечь большую горку блинов.
- А где деда? Ещё спит?
- Это мы с тобой лодыри-лежебоки, а дедушка наш труженик, с рассветом на ногах. Он на вечер дело не откладывает — уже всю лужайку за домом выкосил.
А тут он и сам появился. Утираясь тем самым полотенцем, которое только что я куда-то кинул, он, будто медведь, говорил мне страшным голосом:
- Кто брал моё полотенце и смял его?.. Кто намочил его?.. Кто бросил, как попало и не повесил на место? Съем того сейчас с косточками!
Я, вскочив, хохотал и бегал от него вокруг стола. Он поймал меня в охапку и поднес к умывальнику:
- Вот посмотри-ка, видишь где полотенце висело? Это его место, оно здесь живёт вместе со своей птичкой, – и дедушка бережно повесил его.
А я-то думал, что это сучочек торчит из стены, а оказалось – это птичка с острым вздернутым носиком.
К нам подошла бабушка:
- Этот сучочек дедушка нашел в лесу, обточил, лаком покрыл. Вот и получилась птичка. Мне на память подарил. Глазок – видишь: пуговка черненькая – это от моей кофточки. Из ничего красоту может сделать. Вот какой наш дедушка.
А дедушка уплетал яичницу, слушал и посмеивался:
- Никому не разрешаю мое полотенчико брать, потому, что цены ему нет. Теперь такое полотенце не увидишь. Разве что в каком-нибудь музее. И не всякий красоту понять может. Потому берегу. Всем дай – и пропадет, в тряпку изотрут и выбросят. А вещь необыкновенная… Вот петушки красные вышиты. Петелька к петельке: какая работа! И все-все до ниточки – бабушкино рукоделие. А еще — это её мне подарок. Заветный! Можно сказать, что мы с ней подарками обменялись: она мне полотенце, а я ей – птичку. Понятно?
Когда я перед обедом мыл руки, то, конечно же, вытирал их своим желтым полотенчиком с домиком и дедушкино полотенце брать не хотел, но мне все слышались дедушкины слова про красоту. Будто не всякий ее увидеть может. Мне захотелось еще разочек посмотреть: чего такого я не увидел на этом его полотенце. Ну да… вот еще тут по самому краю, после петушков – дырочки и буковки «Ж», будто в ряд стоят: получается кружевная полосочка из буквочек: ЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖ…
Я растянул край полотенца во всю ширину. Ничего нового не было. Три красных петуха шли друг за дружкой. Первый выступал, гордо выпятив грудку, второй, будто клевал его в завиток хвоста, а сам и не видел, что третий петушок, точно такой же, щиплет его сзади за кончик пера. Я все смотрел, как это сделано: одна петелька цепляется за другую, а за нее третья, потом четвертая… Получается такая цепочка из красной нитки. Вот из этих-то петелек-то и сделаны все петушки! И на другом конце полотенца было все точь в точь такое же — и кружева, и буквы ЖЖЖЖЖЖ и три красных петушка.
А еще я разглядел кончик нитки, торчащий из-под петельки, и потянул за него. А то, чего он вылез? А петелька-то: раз — и исчезла… Я потянул еще, и от хвостика последнего петушка, а потом и от него самого ничего не осталось. Он исчез прямо на моих глазах. Я удивился: как это? Куда же он делся? У меня в руке была кудрявая красная нитка. Я намотал ее на пальцы и хотел оторвать. Дернул, и хвостик у второго петушка: трык-трык-трык – исчез. Я испугался. Что я наделал! Я хотел оборвать, откусить нитку, но это никак не удавалось. Я дергал, и третий петушок так же исчезал, как и его братья. 
А на крыльце уже были слышны голоса. Это дедушка пришел обедать и что-то рассказывал бабушке. И они смеялись. Я пододвинул стул. Вскочил на него, сдернул полотенце с птички,скомкал его и сунул под майку.
Бабушка говорила на крыльце:
– Колька уже обедает: я ему налила. Садись и ты. А я сейчас приду – вот только белье развешу.
Тут я испугался еще больше. Майка пузырем торчала у меня на животе. Я вытащил полотенце и застыл в ужасе: что делать!? Сейчас дедушка будет умываться, а полотенце-то у меня. Вот оно. Я заметался. Надо его поскорее куда-нибудь спрятать. Я хотел вытянуть кухонный ящик, но он не поддавался… Может, в корзинку с картошкой? Нет… только не сюда… В бидончик!.. Там молоко… Куда, куда же?!! Я открыл холодильник и запихал скомканное полотенце за бутылки с кефиром. Как раз успел!
Дедушка заглянул в дверь, а я уже как ни в чем не бывало сидел за столом и хлебал большими глотками, не соображая, что я ем.
- Привет, Колян! Как щи, вкусные?
- Угу! — выдохнул я и чуть не поперхнулся.
Дедушка уже умывался. Я слышал его фырканье и плеск воды.
- А полотенце-то мое где? Не вижу! Стирать что ли забрала? — крикнул он бабушке в окно.
- Ой, не помню… вроде бы не стирала, — ответила она из сада.
- Коль, ты не брал? — не унимался дед.
- Не-е-ет… зачем мне? — выкрикнул я. Сердце у меня стучало где-то в горле.
- Надо же мне чем-нибудь вытереться…
Он опять сунулся ко мне.
- Так, значит, не брал, говоришь. Куда ж оно подевалось? Вот ведь неприятность…Сам ли я куда дел, на старости лет память совсем потерял.
- Он все шарил по бабушкиным полкам. Взял какую-то посудную тряпку с большой кастрюли, утерся, швырнул ее с досады на стопку тарелок и сел рядом со мной.
- Ты чего это, а? Красный какой. Не заболел? — Он потрогал прохладной влажной ладонью мой лоб. — Вроде бы температуры нет. А что глаза у тебя испуганные? Натворил что ль чего?
- Не-е-ет, ничего.
- Ну, раз ничего… тогда ладно. А что сидишь как-то криво, и тарелка у тебя по столу ездит? Ты одной рукой-то ложку держи, а другой — тарелку, а то она у тебя со стола-то, глядишь, и соскочит.
Дедушка наливал себе щей, отрезал хлеб, а я под столом в это время стягивал с пальцев намотанную на них нитку. Наконец-то получилось, я сунул спутанный комочек в карман и стал освободившейся рукой придерживать тарелку, как велел дедушка.
- А что без сметаны ешь? Сметана вроде была. Кончилась что ли?
Дедушка привстал и нацелился на холодильник. Но я вскочил, опередив его, и крикнул:
- Я сам! — бросился одним прыжком, открыл дверцу, выхватил банку сметаны и плюхнул дедушке в тарелку полную ложку с верхом. Сердце мое колотилось так громко, что, казалось, было и дедушке слышно.
- Ишь ты… какой предупредительный… — удивился он. — С чего бы это?
Ты, главное, себе-то не забудь положить.
Мы прикончили молча котлеты. Я сполоснул свою тарелку и дедушкину тоже, ложки не забыл помыть. Выпили по кружечке компота. Дедушка все время посматривал на меня внимательно.
- Вот… молодец, бабушке помог, — похвалил он меня. — Ты, давай, тут не балуйся, делом займись, книжку свою возьми. А меня пчелки ждут.
Фу-у… Наконец-то дедушка ушел. Я быстро открыл холодильник, достал полотенце. Подумаешь, красота, ну и где здесь красота? Получается, что там, где вышитые петухи… кружева… и все такое, там — красота. Это на одном конце, а без всего этого другой конец никакой: обыкновенная тряпочка.
Я сложил полотенце пополам, потом еще раз, и еще, пока оно не превратилось в толстенькую подушечку.
- Ко-о-о-о-л-я-я ! Выходи! — послышался за окном Полинкин голос.
Не до Полинки мне теперь, надо поскорей с полотенцем этим что-то придумать. За моим диваном, на коврике сидели: розовый заяц с повисшими ушами, большая лягушка с болтающимися лапами и высунутым языком. Возьмешь ее за язык — она затрясется вся, язык оттянешь до пояса, и он потом возвращается обратно. А лягушка все трясется и говорит откуда-то из живота: «Э-э-э-э»… Вообще-то смешно, но мне теперь было не до смеха. Еще сидел красный бегемот Биба с одним ухом, такой мягкий… С ним хорошо было ходить в обнимку: он клал свою большую голову мне на плечо.
Я уткнул сложенное полотенце в самый уголок за диваном и посадил на него Бибу. За окном не унималась Полинка:
- Ко-о-л-я-я-я.!….Ко-о-о-о-о-л-я-я-я-я!!!
Я выглянул. Полинка стояла со своей куклой. Вот появилась некстати. Я разозлился… Ходит с уродкой своей, все никак на нее не налюбуется и ко мне то и дело пристает: «Посмотри какие у нее красивые глазки. Правда она красавица!» Нашла красавицу… Башка больше тела, а ножки – как макаронины. И что она все время ее переодевает и причесывает, и все время говорит: «Подержи мою дочку, а я пока ей постельку постелю»? А чего ее держать? Крутанешь ее разочек, чтобы она сальто сделала, Полинка опять: «Ой не крути ей ручки, не растягивай ножки… ей же больно!»
В общем, не хотелось мне сейчас видеть Полинку, а её куколку и подавно. Она заметила меня в окне, обрадовалась:
- Ко-о-ль, выйдешь?
- Не-а… мне нельзя.
- А можно я к вам, у тебя поиграем…
Ну да, еще не хватало. Сейчас придет — в игрушки сунется, увидит полотенце это несчастное…
- Нельзя! — крикнул я. — Я наказан! В углу стою!
Я спрятался за штору и смотрел, как она поплелась в сад и зависла там, одиноко свернувшись в гамаке.
А я осмотрел свой уголок со всех сторон: заметно что-нибудь или нет. И для надежности посадил туда большую обезьяну. Обезьяна привалилась к Бибе и спокойно сложила кривые лапы на мохнатом животе. Она хитренько улыбалась и блестела глазками из-под оранжевой челки, будто была со мной заодно: «Полный порядок. Совсем не видно. Никто ничего не узнает».
Как же мне было плохо. И гулять теперь не пойдешь. Я все время подходил к двери, прислушивался, что там делается в доме. И мне все казалось, что там ищут полотенце и говорят обо мне. И дедушка вот-вот войдет сюда и станет искать… и увидит его. Я брал одну книжку за другой, листал. Но мне было неинтересно… картинки какие-то… Я заводил новую машинку, но мне невесело было смотреть, как она носится под столом и под стульями, тараня их ножки.
Долго тянулось время… Я так устал бояться. И когда начались «Спокойной ночи» и стемнело, я даже обрадовался: теперь только осталось выпить молоко, и все — кончится этот ужасный день. А завтра… завтра все как-нибудь само собой исправится… Может, дедушка про него позабудет и перестанет его искать. Но дедушка опять спохватился:
- Коль, а Коль… Ты так и не нашел мое полотенце?
- Не-е-ет… — испугался я, расплескал молоко и стал искать под руками у бабушки тряпочку, чтобы вытереть стол.
А он к бабушке:
- Где полотенце?
Бабушка даже рассердилась на него:
-Где-где… Ну, не знаю я, где… Замучил! Дел столько, что и не упомню всего. А он заладил своё! Вот! Возьми другое и отстань! Завтра найду! Вот на грех навел — кричать заставил, — гремя посудой, ворчала она.
В это время кот вернулся с прогулки и по стеночке пробирался к своей миске в уголке. Да бабушке-то под ноги и попал.
- А, чтоб тебя! — отпрыгнула она. — Чуть животину не придавила! Лезут тут все разом! А ну — брысь все отсюда!
Дедушка виновато вздохнул и молчком ушел на крылечко. Кот вылетел на лестницу вслед за ним. А я потихоньку пошел спать.
Я взял Бибу и понес его укладывать на свою подушку, к стеночке, как всегда. Вдруг я увидел, что спрятанное полотенце как-то зацепилось за его ногу, развернулось и тянется за мной по ковру. И тут вошла бабушка. Она всегда вечером крестит меня на ночь, обнимает и говорит: «Спаси-сохрани, моё дитё, Господи!».
И сейчас она стояла на пороге, широко раскрыв глаза от удивления.
- Как?.. Ты?.. Зачем же ты?.. — удивилась она. — Господи, помилуй!
Я заплакал. А бабушка закрыла дверь, придвинула к ней стул и села. Это чтобы дедушка не вошел.
- Вот из-за тебя грех на душу беру, от него скрытничаю, ловчу, — сказала она сердито. — Давай-ка, рассказывай все по порядку, и по-честному, — и притянула меня к себе. — Ишь, сердечко-то как скачет.
И я все-все рассказал. Про кончик ниточки, которую я потянул, про петельки, как они одна за другой стали уползать – и петушки исчезали – и оставили на полотенце пустое место.
- А что сразу-то не признался? — строго спросила бабушка. — Сказал бы мне, ведь это же поправимо.
- Я боялся.
- Чего боялся-то, глупый? Тебя съели бы что ли за это?
- Не-е-ет.
Я представил себе, как бабушка с дедушкой меня едят, и мне самому стало смешно.
- Эх… Трусишка-зайка серенький… — покачала она головой. — Это ж надо! Целый день ходил, душу свою мучил. А грехов-то, вранья-то сколько было… сам сосчитай! Взял дедушкино полотенце без спросу – это раз, — загнула она палец на моей руке. – Испортил чужую вещь – это два. Соврал, что не брал – это три. Дальше-больше. Спрятал, не сознался – это четыре. И Полинку-то обманул, обидел. Я глаза вытаращила, когда она пришла за тебя заступаться. Простите, говорит, Колю. За что он в углу стоит? Эх ты!.. Это пять. Вот гляди – полную горсть грехов набрал. А за твоими-то вслед и мои потянулись… Я на дедушку рассердилась, накричала на него, а он и не виноват. Загибай, загибай пальцы-то, на другую руку переходи… Один грех за другой цепляется, за собой следующий тянет. Это всегда так бывает.
- Это… как петелька за петельку? — спросил я.
- Ну да. Не остановишься сразу – и поехало. Дальше – больше, пока до конца не дойдет. Ты понял? Понял, что сразу надо было повиниться?
- Понял… ну да… Это, как у меня петушки… один за другим… исчезали…
Я плакал и ничего не мог объяснить, просто кивал головой.
- Плачешь? Это хорошо. Ты кулак-то разожми, — сказала бабушка.- Теперь лоб перекрести.
Она повернула меня лицом к углу, где перед иконами на цепочке висела стеклянная синяя чашечка с горящим в ней огоньком, и встала рядом со мной на колени.
- Вставай на коленки и ты, повторяй за мной: согрешил, Господи, каюсь.
Я повторил.
- Врать больше не буду.
Я повторил. Бабушка вместе со мной крестилась, искоса посматривала на меня, шептала:
- Пресвятая Дева, Богородица, от злых дел спаси сохрани младенца Николая.
Бабушка еще поклонилась, потом тяжело поднялась.
- А Богородица меня простит?
- Тебя-то? А как же. Ты ведь прощенья попросил, и я за тебя тоже прощенья просила. Ты уж теперь держись, раз слово дал. – Она поцеловала меня. — Иди умойся.
На крылечке сидел дедушка и разговаривал с котом.
Кот увивался вокруг его локтя, совался мордочкой под мышку. Мурчал.
- Ну что: мря-мря, попало и тебе, Котя? Под горячую руку мы подвернулись с тобой. Это ничего… Это не беда… Помиримся…
Я сел рядом с дедушкой.
- Это все из-за меня… Я во всём виноват.
Дедушка приклонил к себе мою голову, посмотрел на меня:
- А я знаю. Я сразу догадался. Только ждал, когда сам признаешься. От бабушки попало? Плакал?
Я промолчал. Не хотел говорить…
- Ладно. Не говори. Главное, что ты сам свою вину понял.
Он поцеловал меня. Усами щекотнул щеку.
- Ну. Иди. Иди теперь… спи спокойно.
Я умылся. Улегся. И как же хорошо стало. Меня простили! Я смотрел на огонек перед иконами, на бабушку. Она не ушла к себе, а растянув край пострадавшего полотенца на коленях, рассматривала его, качая головой:
- Эх. Кабы раньше-то сказал, ведь это все можно было бы спасти… А теперь и не знаю получится ли… До утра работы хватит.
Она вздыхала. И опять качала головой, рассматривая полотно на свет настольной лампы.
- А нитки-то целы? — спросила она. – Ты их не выбросил? А то совсем тогда плохо дело, у меня таких нет больше…
- Целы!
Я выпрыгнул из-под одеяла. Схватил со стула свои джинсы и вынул из кармана комочек ниток. Бабушка взяла их, расправила, потом ушла к себе и вернулась с деревянным ящичком. Я давно знал его: он был двухэтажный, и если потянуть в стороны два медных колечка на его крышке, то он раздвигался. Тогда открывались в его глубине отделеньица, а там были нитки всех цветов, иголки, пуговицы разные, крючочки. Я сел и, натянув одеяло до груди, стал смотреть. Мне было интересно, что бабушка будет делать. Еще она принесла деревянный обруч. Он был с секретом: одно кольцо входило в другое, и, как у фокусника, они разнимались на два. Я их катал по комнате, думал это просто так, ни для чего не нужно, а оказалось, что очень даже нужно – для рукоделия.
- Это пяльцы, — объяснила бабушка. — Вот натяну сейчас полотенце на один кружок, другим накрою, а уж тогда и начну вышивать.
Она взяла длинную иголку с тоненьким крючочком на конце и стала ею тыкать в дырочки, которые остались там, где были петельки.
– Ба-а-б! Покажи… я хочу посмотреть. — Я вытянул шею и чуть не свалился с дивана.
- Ну иди, иди. Смотри.
И я увидел чудо. Иголочка с крючочком втыкалась, уходила глубоко в туго натянутую ткань и, там зацепив красную нитку, вытягивала ее наверх. Получалась петелька. Потом снова. Так же иголка уходила вниз и через эту петельку вытягивала такую же новую.
- Ну, посмотрел? Теперь иди, спи, — сказала бабушка. И я ее поцеловал и нырнул под одеяло.
- А ты?
- А я потом. Вот верну на место петухов – тогда.
Глаза мои щурились… я засыпал. В форточку впрыгнул кот и по-хозяйски устроился у меня в ногах: «Мря-мря. Все хорошо. Все хорошо», — мурчал он. Свет настольной лампы золотил стены нашей маленькой комнаты. Кот жмурился на абажур. Бабушка сидела, склонившись над пяльцами, и он внимательно и удивленно смотрел, как цеплялись друг за дружку проворные петельки и на прежнее место один за другим возвращались красавцы-петушки.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 182; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!