Разница между нормальной и невротической тревожностью

Все три термина, использованные в названии этой главы, допускают различные толкования, поэтому автор счел необходимым остановиться на том, что именно он подразумевает под каждым их них. Термин «теория» обозначает некое туманное предчувствие, основанное на некоторых клинических наблюдениях и не подтвержденное эмпирически. С другой стороны, теорией можно назвать логическую и строгую научную гипотезу с проверяемыми следствиями, основанную на экспериментальных данных. Если эти два варианта считать полюсами некоего континуума, то теории тревожности, существующие в настоящее время, расположатся на всем его протяжении. Мы решили, что в этой главе стоит подробно рассмотреть лишь последовательные и строго научные теории, основанные на экспериментальных исследованиях с результатами, проверенными в лабораторных и клинических условиях. Ниже мы покажем, что этим требованиям удовлетворяет лишь одна психологическая теория, в целом обязанная своим существованием Павлову и Уотсону, хотя ее основные принципы в последние годы претерпели некоторые изменения.

Определение «психологический» тоже вызывает ряд вопросов; обычно его противопоставляют понятию «физиологический» и отождествляют с такими прилагательными, как «психический» или «когнитивный». Мы считаем, что лучше всего тревожность исследуется в рамках теории, совмещающей когнитивный и физиологический подходы, а не противопоставляющей их. В конечном счете, когниции, воображение, мысли и другие явления обязательно должны иметь в нервной системе физическую, материальную основу. Хаксли (Huxley) в связи с этим сказал: «Нет психоза без невроза», имея в виду, что не существует психического явления без физиологической составляющей. Мы не будем сколь‑нибудь подробно обсуждать физиологические факторы, зато обратим внимание на различные интерпретации термина «психологический».

Термин «тревожность» далеко не так прост, как это может показаться на первый взгляд. Даже психологи и психиатры зачастую придерживаются в отношении тревожности «теории глыбы» (lump theory), как ее назвал Рахман (Rachman, 1978). Согласно этой точке зрения, тревожность имеет много проявлений (поведенческих, психических, физиологических), связанных воедино так, что встревоженный человек обнаруживает их все одновременно. Данные проявления можно измерить, и это позволяет определить, когда человек испытывает тревогу, а когда – нет. Ланг (Lang, 1967) одним из первых показал ошибочность такой точки зрения на тревожность, поскольку оказалось, что та представляет собой группу свободно связанных элементов.

Это одна из причин больших споров о природе тревожности, о законах ее возникновения и исчезновения, ее роли в неврозе. Дело в том, что исследователи и теоретики часто рассматривали различные стороны и аспекты тревожности и, соответственно, приходили к разным выводам. В работах Рахмана и Хадсона (Rachman and Hodgson, 1974) содержится подробное обсуждение экспериментальных и клинических данных, поддерживающих эту точку зрения в противовес «теории глыбы».

Как отмечают авторы, тревожность обычно принято считать комбинацией представлений, поведения избегания и конкретного нарушения. Несколько позднее было установлено, что эти три компонента в значительной степени не зависят друг от друга. На основании разнообразных данных и клиницисты, и экспериментаторы пришли к выводу, что необходимо различать тревожность и избегание. Избегающее поведение может меняться в соответствии с изменением страха, разнонаправленно или вообще независимо от страха.

Рахман и Хадсон (Rachman and Hodgson, 1974) предложили обозначать равнонаправленное изменение тревожности и избегания термином «синхрония», а разнонаправленные изменения – термином «десинхрония». Они считают, что, объясняя явления тревожности и избегания, необходимо исходить из различных обоснований. Это не всегда верно. Конечно, избегающее поведение основано на тревожности, вызванной устрашающим объектом или ситуацией, однако избегание, безусловно, представляет собой более сложный тип поведения, чем тот, который можно объяснить, используя лишь термин «тревожность». В конечном счете поведение определяется равнодействующей комплекса сил, воздействующих на индивида в ситуации, где тревожность – лишь одна из составляющих этого комплекса. Например, человек, испытывая сильную тревогу перед публичным выступлением, тем не менее не откажется от него, уступая воздействию мотивирующих сил, – стремлению не показаться смешным, страху потери дружеского уважения, – оказавшихся сильнее тревожности. Поэтому можно считать, что в иерархии психологических явлений, осознанных человеком, тревожность занимает более низкое место, чем избегающее поведение. Избегающее поведение обычно является признаком тревоги, но его отсутствие еще не означает отсутствие тревоги – просто в данном случае есть дополнительные альтернативные источники мотивации.

Избегание не всегда указывает на тревожность, испытываемую в настоящее время; часто оно появляется после пережитого состояния тревожности. Так, в случае интенсивного лечения (fooding treatment), когда пациент с фобическими страхами в порядке стимулирования помещается в ситуации, которых он привычно избегает, оказалось, что в небольшом, но значимом количестве случаев пациенты, ранее старательно избегавшие провоцирующих моментов, очень быстро и хорошо справляются с процедурой. В качестве иллюстрации Рахман и Хадсон (1974) приводят пример пациентки, «самостоятельная жизнь которой более десяти лет была ограничена домом. Она не могла путешествовать, кроме как с мужем, и даже не выходила гулять одна. Она жаловалась, что испытывает чувство страха и физический дискомфорт, когда пытается самостоятельно покинуть дом. После обследования женщине был предложен курс интенсивного лечения. Во время первого занятия она испытывала лишь легкие мимолетные тревожные проявления и быстро свыклась со всеми требованиями лечения. Через две недели женщина вновь могла свободно, не испытывая тревоги, путешествовать». В данном случае выяснилось, что избегающее поведение вошло в привычку, в то время как тревожность исчезла практически полностью. Сходные экспериментальные данные содержатся в литературе о поведении животных. Собаки, обученные прыгать на условный сигнал, подкрепляемый ударом, продолжали прыгать и на неподкрепленный сигнал, не выказывая при этом признаков тревожности. Поведение стало привычным, и прыжок мог повторяться десятки и сотни раз без подкрепления ударом.

Рахман и Хадсон приводят некоторые цифры, показывающие степень предполагаемой «десинхронии» между избегающим поведением и страхом/тревожностью при различных видах лечения (десенсибилизации, моделировании, интенсивном лечении). Мы видим, что в ходе лечения проявляются разные виды десинхронии и лишь при моделировании наблюдается приемлемая степень синхронии. Рахман и Хадсон обсуждают многие теоретические сложности, связанные с понятием синхронии; но цели данной главы не позволяют подробно на них остановиться.

Первоначально десинхрония между страхом и избеганием изучалась на животных (Kamin et al., 1963; Black, 1965), но вскоре было признано ее значение для понимания человеческой тревожности. Согласно Ван Эгерену (Van Egeren, 1971), тревожность обычно рассматривается как состояние сложной системы, состоящей из трех основных частей:

– переживания;

– биологического компонента;

– поведенческого компонента.

Умозрительно понятие тревожности можно представить как нечто многомерное; с математической точки зрения это скорее векторная, чем скалярная величина. Возникает вопрос: насколько синхрония и десинхрония подчиняются общим законам и правилам. В связи с этим Рахман и Хадсон (1974) выдвинули ряд гипотез.

Первая гипотеза заключается в следующем: «Согласованность систем реакций высока в случае сильного эмоционального возбуждения; когда эмоциональное возбуждение умеренное, более заметным становится их рассогласование, расхождение». Этот тезис созвучен представлениям здравого смысла и согласуется со сказанным Ланг (Lang, 1971): «Чувство умеренной интенсивности проявляется только словесно, тогда как в саморегуляции и в поведении никаких специфических изменений не происходит… Вербальное поведение человека способно отражать такие границы чувств, к которым более грубая система саморегуляции абсолютно нечувствительна».

Вторая гипотеза звучит так: «Чем ниже уровень мотивации, тем выше согласованность систем реакций; высокий уровень мотивации порождает десинхронию». Под «мотивацией» здесь понимаются альтернативные мотивационные факторы; опять же эта гипотеза вполне согласуется со здравым смыслом. Кроме того, ее подтверждают эмпирические исследования (Miller and Bernstein, 1972; Bandura and Barab, 1973).

Третья гипотеза формулируется следующим образом: «Степень синхронности, достигнутой в результате лечения, зависит от того, какая техника и какой метод применялись». На самом деле эта гипотеза вытекает из предыдущей. Из‑за того, что при высоком уровне мотивации страх и избегание частично расходятся, десенсибилизация и интенсивное лечение будут по‑разному влиять на синхронность изменений в системах реакций. Метод десенсибилизации требует от пациента подачи сигнала при появлении тревожности и «изгнания» образа, вызывающего страх. При интенсивном лечении с помощью воображения (imaginal fooding) от пациента, наоборот, требуется удерживать фобический образ, несмотря на возрастание тревожности.

Четвертая гипотеза: «Степень согласованности возрастает в период, следующий за периодом лечения». Такой результат лечения является следствием взаимовлияния трех систем, которое существует, несмотря на частичную их независимость друг от друга; если в результате лечения произошли изменения в поведении пациента, и он стал более спокойно относиться к объектам, вызывающим страх, то можно ожидать и изменения физиологических реакций. Рахман и Хадсон (Rachman и Hodgson, 1974) провели ряд экспериментальных исследований, демонстрирующих подобные эффекты.

Более поздние работы Сартори с соавторами (Sartory et al., 1977) и Грэя (Grey, 1979) дают дополнительный эмпирический материал, подтверждающий эти четыре общие гипотезы. В действительности у Рахмана и Хадсона есть и пятая, слишком частная, чтобы иметь общее значение. Она гласит, что рассогласование между физиологическим и иными измерениями имеет большее значение для кожной поверхности, нежели для частоты пульса.

Выделение поведенческого, физиологического и интроспективного аспектов тревожности представляет собой лишь один путь конкретизации глобального термина «тревожность». Другой путь рассматривает тревожность как черту характера и как состояние.

О таком разделении 2000 лет назад писал Марк Туллий Цицерон в своем Tuscuearum Disputationum . Так, например, он четко различает состояние тревожности (angor) и тревожность как черту характера (anxietas), когда говорит: «… тревожность как черта отличается от состояния тревожности в том смысле, что тот, кто иногда испытывает страх, не обязательно всегда встревожен, а тот, кто всегда тревожен, не обязательно во всех ситуациях испытывает страх». Из контекста видно, что под тревожностью как чертой характера Марк Туллий Цицерон понимает относительно постоянное состояние сильного возбуждения симпатической нервной системы, страха и повышенной эмоциональности, в то время как состояние тревожности представляет собой состояние человека в конкретный период времени, независимое от уровня эмоциональности, обычного для данного человека. У индивида, для которого характерны тревожность и возбуждение симпатической нервной системы (anxietas), при определенных обстоятельствах (мирная домашняя обстановка, расслабленность и т. п.) никакого симпатического возбуждения может и не наступить. И наоборот, тот, для кого тревожность не характерна, в ситуациях, вызывающих сильный страх, демонстрирует сильный anger , т. е. на определенные ситуации отвечает возбуждением симпатической нервной системы. Две эти переменные, конечно, взаимосвязаны, и наличие anxietas располагает к проявлению у этого человека angora в тех ситуациях, когда у другого, не столь предрасположенного к этому субъекта angor бы не проявился. Спилбергер (Spielberger, 1972) обсуждает это разделение в своей работе. В 1970 г. он с коллегами опубликовал опросник, который может использоваться для эмпирического исследования различия между тревожностью как чертой характера и тревожностью как состоянием.

Конкретизация понятия тревожности в рамках теории десинхронии и теории «черта – состояние» очень существенна для понимания значения этого термина и для преодоления опасностей, связанных с его недифференцированным употреблением, что очень часто практикуется в психологической и психиатрической литературе. Тем не менее далее мы будем говорить о возникновении тревожности, не всегда упоминая об этой дифференциации. Читатель должен это учесть в контексте последующего обзора теорий, которые не следует воспринимать как частные формы теории «глыбы». Эмпирические исследования не должны рассматриваться как обязательно относящиеся к еще не исследованным аспектам тревожности. Сделав эти оговорки, перейдем к рассмотрению гипотез о причинах тревожности.

Современные психологические теории тревожности неизбежно являются теориями научения, т. е. в них предполагается, что мы научаемся испытывать тревожность по отношению к определенным специфическим объектам, ситуациям или людям. У этой идеи долгая предыстория. Первым ее сформулировал Цицерон в книге, откуда мы взяли приведенную выше цитату. Он сказал: «Кто страдает, тот боится, ибо причины, вызывающие страдание, при угрозе их появления вызывают страх». И там же: «Страх вызывается отсутствующими факторами, присутствие которых вызывает страдание.» Эта теория научения близка к теории обусловливания, если рассматривать тревожность/страх (timor /metius) как УР (условная реакция), а боль/страдание (aegritudo) как БУР (безусловная реакция). Наконец, говоря: «Уберите страдание, и страх исчезнет», Цицерон предвосхищает теорию исчезновения тревожности, которая утверждает, что если условный стимул предъявляется без безусловного или типичного ответа на него, то условная реакция исчезнет, а следовательно – если убрать болезненную БУР, то УР (страх/тревожность) тоже исчезнет.

Не следует придавать слишком большое значение подобным трудам, поскольку всегда возникает искушение трактовать их в соответствии с современным знанием. Однако из контекста ясно, что Цицерон (или, скорее, греческие мыслители, чьи идеи он популяризовал) имел в виду теорию научения неврозу. Эта теория имеет определенное сходство с моделью, которую мы обсудим ниже, хотя у Цицерона нет терминов и понятий, связанных с обусловливанием. Что представляет собой теория обусловливания? Здесь важно провести различие между классической или бихевиористской концепцией Уотсона и более поздними необихевиористскими концепциями, которые хотя и основываются на концепции Уотсона, но опираются также на большое количество информации и экспериментальных данных, накопленных много позже того, когда были сформулированы основные положения классической теории обусловливания. Концепция Уотсона (Watson and Rayner, 1920) стала фундаментом для дальнейшего развития бихевиористской концепции, однако она не содержала стройной теоретической системы. Поэтому пришлось конструировать ее, опираясь на краткое описание исследования, проведенного на 11‑месячном мальчике Альберте, у которого автор вырабатывал условную боязнь мышей, и на ранние эксперименты по бихевиористской психотерапии ученицы Уотсона Мэри Ковар Джоунс (Mary Covar Jones, 1924а/в). Из данных источников видно, что Уотсон считал невротические расстройства условными эмоциональными реакциями (тревожность), а процесс обусловливания – проходящим по схеме Павлова.

Уотсон не успел разработать свою теорию (если так можно назвать указание на определенное направление, которое служит лишь введением в теорию), из его последователей этим занялись лишь Маурер (Mowrer, 1939; 1940) и Миллер (Miller, 1948; 1951), которые между тем внесли в концепцию учителя существенные изменения. Где у Уотсона речь шла о неврозе, ученики говорят о тревожности. Называя ее «условным страхом», они совместно разработали парадигму обусловливания для объяснения возникновения тревожности, которую Жане (Janet.) u другие французские психиатры (Ellenberger, 1970) считали центральной в невротическом расстройстве. Условный страх имеет отношение к эмоциональному компоненту незаученной реакции на болезненный стимул (например, электрошок), которая, согласно схеме Павлова, может стать условным ответом на прежде нейтральный стимул. Наиболее важным моментом теории Маурера– Миллера было открытие стимулирующей функции тревожности, взгляд на нее как на мотивационное состояние, в отличие, скажем, от слюнных реакций, которые Павлов делал условным ответом на звонок, сочетая его с кормлением. Но дадим слово самому Мауреру:

Так называемый «травмирующий» стимул (идущий от внешнего повреждения организма или сильной органической потребности), действует на организм и вызывает более или менее сильную защитную реакцию (реакцию выживания)…

И далее:

… такой последовательности стимула и ответа обычно предшествуют (или сопровождают ее) первоначально «индифферентные» стимулы, которые, однако, после одного или нескольких близких по времени сочетаний с травматическим сигналом начинают восприниматься как «сигналы опасности», т. е. приобретают способность вызывать реакцию «тревожности». Последняя – доступная или недоступная внешнему наблюдению – имеет две важнейшие характеристики:

– она представляет собой состояние повышенного напряжения (или «внимание») и более или менее специфическую готовность к восприятию угрожающего травмирующего стимула;

– вследствие того, что такое состояние напряжения само по себе дискомфортно, оно является для организма мотивировкой выхода из опасной ситуации, уменьшая тем самым интенсивность напряжения (тревожности), а возможно, и шансы встретить травмирующий стимул.

Проще говоря, тревожность (страх) является условной реакцией на боль, которая обладает очень полезном функцией мотивации и подкрепления поведения, направленного на избежание или предотвращение повторного действия, вызывающего боль (Mowrer, 1939, р. 554–555).

Доллард и Миллер (Dollard and Miller, 1950) в книге, тезисы которой приобрели широкое распространение, попытались объединить теорию Маурера‑Миллера и популярные «динамические» взгляды Фрейда. Попытка состояла в переводе идей Фрейда на язык теории научения, в частности, теории Хьюллиан (Hullian). Однако, в конечном счете, эта попытка оказалась бесплодной, поскольку на ее основе не удалось сделать ни одного заслуживающего внимания прогноза относительно поведения животных или человека.

Концепция Уотсона‑Маурера‑Миллера развивалась по самым разным направлениям как со стороны экспериментаторов, так и со стороны клиницистов. Краткий обзор критических замечаний является существенным для понимания того, какие изменения пришлось внести в эту концепцию, чтобы она стала созвучной современному знанию.

Первый и очень важный упрек заключался в том, что теория Уотсона основывалась на изучении единственного случая, – а именно случая с маленьким Альбертом. Впоследствии экспериментаторы (English, 1929; Bregman, 1934) не смогли повторить результатов, легших в основу концепции. Это наводит на мысль, что явление, о котором шла речь, очень сильно зависит от индивидуальных различий, а теория Уотсона не оставляла для них места. Конечно, автор говорит о том, что «возможно, придется признать, что такая стойкость условных реакций, выработанных в раннем детстве, характерна для конституционно‑неполноценных людей» (Watson and Rayrer, 1920, p. 14). Однако эта единственная фраза противоречит настойчивым утверждениям в основных трудах об абсолютном господстве окружающей среды и малом влиянии генетических факторов на поведение человека. Кроме того, понятие «конституционной неполноценности» не имеет ни экспериментальной, ни теоретической основы.

Подобно Фрейду и Скиннеру, Уотсон признает генетику только на словах – ни один из троих серьезно не занимался точным установлением природы генетического компонента или постановкой экспериментов, необходимых для подтверждения гипотезы.

Огромная важность индивидуальных различий в генезисе невроза не вызывает сомнения (Eysenck and Rachman, 1965), но, как мы увидим, безуспешность попыток последователей Уотсона повторить результаты его исследования, вероятно, вызвана другими причинами.

Суть второго критического направления сформулировал Зелигман (Seligman, 1971), отметив, что фобическая тревожность «вызывается относительно непроизвольным и ограниченным набором объектов: боязнью пространства, боязнью определенных животных, страхом перед насекомыми, боязнью высоты, темноты и т. д. Это относительно распространенные, обычные фобии. Крайне редки, если вообще встречаются, боязнь колючей травы, инструментов, электрических розеток» хотя эти предметы могут ассоциироваться с травмой. Набор стимулов, потенциально вызывающих тревожность, представляется не произвольным, а связанным скорее с выживанием человеческого вида в ходе эволюции, чем с такими недавними открытиями и изобретениями, как автомобили, аэропланы и ружья, которые с рациональной точки зрения потенциально должны представлять гораздо больший источник фобических страхов.

Это утверждение противоречит важнейшему постулату, принятому и Уотсоном, и Павловым, а именно постулату эквипотенциальности. Согласно ему, неважно, какой выбирается условный стимул при выработке условной реакции, главное – его сочетание с безусловным стимулом. Павлов (1927) пишет: «Любое произвольно выбранное обычное явление может быть превращено в условный стимул – любой визуальный стимул, любой звук, любой запах, стимуляция любого участка кожи». Ясно, что этот постулат не объясняет фактов, касающихся фобической тревожности.

Третье критическое направление указывает на то, что в теории Уотсона для обусловливания требуются травмирующие или даже единственное травмирующее переживание (Seligman, 19G8; Kamin, 1969), и совершению неясно, каким образом то, что обычно не является определенно травмирующим событием, приводит к таким определенно выраженным последствиям, как тревожность, наблюдающаяся при развитии невроза. Травматическое обусловливание и обусловливание вследствие единственного переживания происходит во время войны, но оно не характерно для развития невротической тревожности в мирное время; теория Уотсона никак это не объясняет.

В‑четвертых, в связи с теорией обусловливания невроза возникает следующая трудность. Она состоит в том, что в лабораторных условиях достижение обусловливания, как правило, зависит от точно подобранного 2‑секундного временного сочетания УС (условный стимул) и БУС (безусловный стимул). Если интервал между ними будет меньше или больше, обусловливания не произойдет. Однако в реальной ситуации это происходит редко, и интервалы между условным и безусловным стимулами отличаются в ту или иную сторону от оптимального. Как же тогда возникают условные реакции на страх?

Этих четырех возражений, выдвигаемых против теории обусловливания Уотсона, можно избежать, если обратиться к гипотезе «готовности» Зелигмана (Seligman, 1970; 1971). Как мы помним, Уотсон не признавал теорию инстинктов Макдугалла (MacDaugall), т. е. теорию врожденных предрасположений к определенным поведенческим и эмоциональным реакциям, возникающим в определенных ситуациях. Принцип примата окружающей среды противопоставлялся Уотсоном филогенетическому анализу. В этом споре оказался прав Макдугалл – если не в деталях, то, во всяком случае, принципиально. Современная экология показала, что в рамках вида у животных действительно наследуются определенные страхи. Возможно, то же самое происходит и у людей. Признание этого является основополагающим в любой теории тревожности. Основываясь на одной из своих последних работ, Зелигман говорит, что «у людей существует большая готовность к научению фобиям. Подобно другим подготовленным отношениям фобии селективны, сопротивляются исчезновению, заучиваются даже при ослабленном действии и, вероятно, некогнитивны» (Seligman, 1971, р. 312). Другими словами, фобии зачастую инстинктивны, а объекты или ситуации, вызывающие их, «поставляют» условные стимулы, которые могут быть легко увязаны с реакциями страха и тревожности.

Термин «готовность» означает, что мы имеем дело со стимулом, который генетически связан с реакцией страха и которому, чтобы вызвать сильную тревожность, достаточно отдаленной ассоциации с вызывающим страх безусловным стимулом.

Понятие готовности помогает разрешить проблемы, с которыми мы до сих пор сталкивались, имея дело с теорией Уотсона. Исследователи не смогли воспроизвести результаты его работы по изучению тревожности, выработанной у маленького Альберта путем обусловливания боязни мышей, потому что использовали такие условные стимулы (например, деревянную утку), которые не обладали качеством «подготовленности». Фобии ограничены непроизвольно подобранным кругом предметов, так как боязнь этих предметов «подготовлена». Травматическое обусловливание и обусловливание, появившееся в результате единственного переживания, редко встречаются в лабораторных условиях из‑за того, что здесь мы имеем дело с «неподготовленными» стимулами. Когда же стимул «подготовлен», допустимо заметное ослабление его эффективности. Иначе говоря, обусловливание произойдет даже при длительной задержке подкрепления. Классическим примером, подтверждающим это, является работа Гарсиа с соавторами (Garcia et al., 1971).

Теперь мы должны обратиться к ряду других критических замечаний, более фундаментального характера, чем рассмотренные выше. Первое из них состоит в том, что неподкрепляемые условные реакции быстро угасают (Kimble, 1961) и невротические реакции также не должны составлять исключения. Уотсон и Райрер (Watson and Rayrer, 1920) утверждали, что «условные эмоциональные реакции, как и те, что обрадуются путем переноса… стойко существуют и изменяют личность на протяжении всей ее жизни». (Под «перенесенными реакциями» Уотсон подразумевает то, что сейчас бы назвали «генерализацией стимула и реакции».) Многие авторы отмечали трудности, которые представляет для любой теории обусловливания тревожности отсутствие затухания невротических реакций. Уотсон же никогда этой проблемой серьезно не занимался, и поэтому его теория является объектом критики.

Концепция Уотсона сталкивается еще с одной трудностью, которая вытекает из предыдущей. В истории развития множества неврозов мирного времени мы не только не видим ожидаемого угасания реакции при неподкрепленом условном стимуле, но, напротив, наблюдаем эффект усиления, когда неподкрепленный УС вызывает все большую тревожность (условную реакцию), возрастающую с каждым его новым предъявлением. Другими словами, как уже было сказано выше, травмирующие события служат началом невроза относительно редко. Чаще невроз начинается с появления относительно слабой тревожности в ответ на какой‑либо безусловный стимул, связанный с каким‑либо обладающим готовностью условным стимулом. Несмотря на почти полное или полное отсутствие дальнейшего обусловливания, условная реакция (тревожность) со временем усиливается. Хотя феномен усиления типичен для большинства невротических заболеваний (Gourney and O’Connor, 1971; Lautsch, 1971), ортодоксальная теория научения объяснить его не может. В большинстве случаев происходит своего рода подспудное незаметное развитие, без какого‑либо события, которое можно было бы назвать хоть сколько‑нибудь «травмирующим» (Rachman. 1968; Marks, 1969).

И наконец, последнее критическое замечание состоит в том, что теория Уотсона склонна подчеркивать значение боли, связанной с безусловной реакцией, причем под «болью» обычно подразумевается простая физическая боль, какая, например, ощущается после удара током. Удар или другой явно «болевой» стимул обычно не играют роли в неврозах мирного времени или в появлении тревожности. Гораздо большее значение они имеют в экспериментальной работе с животными. Проанализировав исследования, описанные в литературе, Зальц (Salts) пришел к выводу, что следует различать стрессы, вызванные неудачей и порожденные болью. На людей с низким уровнем тревожности болевой стресс действует разрушительно, в то время как стресс, вызванный неудачей, не всегда вызывает такую реакцию. На людей же с повышенным уровнем тревожности, напротив, разрушительно действует стресс, вызванный неудачей, и не всегда вызывает такую реакцию – болевой. Возможно, Зальц, анализируя литературу по данной проблеме, преувеличивает личностные различия, однако похоже, что тревожность, вызванная болью, – особенно у людей, – гораздо менее типична, чем тревожность, возникшая вследствие каких‑либо иных причин.

В рамках парадигмы обусловливания было внесено альтернативное предложение, а именно поставить на место физической «психическую боль», например «фрустрирующее отсутствие вознаграждения», «неопределенность», «конфликт». Фрустрация, неопределенность, неподконтрольность и конфликт, безусловно, взаимосвязаны, хотя и не взаимозаменяемы – все они представляют «психическую боль» (если допустить, что этот термин имеет право на существование) и привносят в парадигму обусловливания элемент когнитивности. Правда, от этого теория не становится когнитивной, и этот момент мы обсудим ниже.

Мы подошли к предложенной автором данной статьи теоретической реформулировке общей концепции Уотсопа (Eysenk, 1967; 1969; 1975; 1976; 1977). Эта теория в основе своей опирается на реформулировку закона угасания. Классическая теория угасания, по существу, утверждает: как только условный стимул предъявляется без последующего безусловного (иначе говоря, когда он является неподкрепленным), то затем происходит угасание. Эту точку зрения постоянно преследовали экспериментальные несоответствия. Подводя итоги сорокалетней экспериментальной работы, проведенной американскими и русскими исследователями, Разран (Razran, 1956) констатирует, что «угасание продолжает оставаться явно не стопроцентным явлением. Экспериментаторы, проводящие классическое обусловливание, постоянно сообщают о случаях, когда угасание было трудным и даже невозможным». Автор данной статьи полностью переформулировал закон угасания, заявив, что неподкрепляемое предъявление условного стимула может иметь два следствия. Предполагается, что предъявление неподкрепляемого УС, как предсказывает традиционная формула, вызывает (и только) угасание условной реакции. Однако, с другой стороны, оно может вызвать и ее усиление. Это предполагаемое усиление условной реакции было названо инкубацией. Предполагается, что инкубация лежит в основе развития реакций тревожности, имеющих существенное значение при невротических нарушениях.

Угасание и усиление теснейшим образом связаны с двумя разновидностями павловского обусловливания, которые не различал Уотсон и которые до сих пор не различаются большинством авторов, занимающихся данной проблемой. Грант (Grant, 1964) назвал две эти разновидности павловским «А‑обусловливанием» и павловским «В‑обусловливанием». «А‑обусловливание» иллюстрируется собственным экспериментом Павлова, когда каждый раз, незадолго до того как собаке давалась еда, раздавался звонок. Первоначально его звук вызывал ориентированные реакции, такие как взгляд, брошенный в сторону источника звука, и поднятие ушей. Предъявляемая еда проглатывалась, вызывая обычные пищеварительные рефлексы, включая слюноотделение. После повторных парных предъявлений звонка и еды звук звонка начинал вызывать выделение слюны и ориентированные движения по направлению к кормушке (Pavlov, 1927). Звук звонка – это условный стимул (УС), еда – безусловный стимул (БУС), глотание, слюноотделение и т. п. – безусловные реакции (БУР).

Грант отмечает, что важной чертой А‑обусловливания по Павлову является завершенная реакция, в данном случае поедание корма.

Безусловно, павловские собаки обладали сформированными до эксперимента условными слюноотделительными реакциями на вид и запах пищи, но тем не менее их вводили в экспериментальную ситуацию после нескольких часов голодания. Известно, что условные слюноотделительные реакции трудно сформировать, когда животное сыто, да и сформированные реакции у сытой собаки вызвать сложно. Следовательно, результаты павловского А‑обусловливания нужно всегда соотносить с мотивационным состоянием организма в период выработки и проверки условной реакции.

Касаясь павловского В‑обусловливания, Грант описывает относящийся к нему эксперимент, в котором животному делают несколько инъекции морфина. Безусловная реакция на морфин включает в себя сильную тошноту, обильное выделение слюны, рвоту и затем крепкий сон. После нескольких ежедневных инъекций у павловских собак появлялись сильная тошнота и обильное выделение слюны в ответ на первое же прикосновение экспериментатора. При В‑обусловливании действие безусловного стимула не столь сильно зависит от инструментальных актов субъекта, а следовательно, уменьшается влияние мотивационного состояния организма и условный стимул выступает как частичный заместитель безусловного. К тому же при В‑обусловливании безусловный стимул вызывает полную законченную безусловную реакцию, тогда как при А‑обусловливании она обозначена приближением к пище и ее заглатывании.

Есть две важных момента, объясняющих, почему тревожность является примером В‑обусловливания и почему было бы ошибочным считать ее примером обусловливания по типу А. Во‑первых, обусловливание тревожности не зависит от выполнения каких‑либо инструментальных актов. Следовательно, на него меньше влияет мотивационное состояние организма. Другими словами, безусловная реакция способствует возникновению эмоционального состояния. Во‑вторых, многие ее компоненты являются также компонентами условной реакции, вызываемой предъявлением условного стимула. Это значит, что при В‑обусловливании условная реакция столь же эффективна, как и безусловная, и потому может служить подтверждением связи БУС‑БУР. Автор данной статьи (Eysenck, 1977) сформулировал эту мысль немного иначе, сказав, что некоторые условные реакции являются внутренними стимулами, побуждениями – такими как тревожность; другие, такие как слюноотделение, внутренними стимулами не являются. Таким образом, были объединены павловское «А‑обусловливание» с условными рефлексами, не являющимися внутренними стимулами, и «В‑обусловливание» с условными рефлексами, являющимися внутренними стимулами, включая наиболее очевидный из них случай – тревожность.

Далее теория Айзенка гласит, что предъявление неподкрепляемого условного стимула приводит к угасанию только при А‑обусловливании. В случае же В‑обусловливания происходит усиление реакции (инкубация), поскольку проявления условного и безусловного рефлексов достаточно совпадают для того, чтобы обеспечить подкрепление, необходимое дальнейшему обусловливанию. Примером, подтверждающим теоретические предположения автора, является исследование Напалкова, проведенное на собаках (1963). В качестве безусловного стимула использовался пистолетный выстрел, производившийся над головой собаки; измеряемой реакцией – повышение артериального давления. Результаты показали, что повторные предъявления безусловного стимула ведут к привыканию. После 25 опытов безусловная реакция уменьшилась с относительно небольшого подъема артериального давления (50 мм) до полного отсутствия его изменения. Очевидно, что здесь имел место не травмирующий, а относительно мягкий стимул, поскольку повышение артериального давления на величины порядка 50 мм часто происходит при повседневных встречах собак с незапрограммированными событиями их жизни.

Напалков также провел эксперимент по выработке обусловливания в результате единственного опыта, когда условный стимул сочетался с безусловным лишь единожды; после проведения опыта выстрелы больше не производились. Была получена кривая совершенно другого вида, при повторных предъявлениях показывающая повышенные значения артериального давления и подкрепляемого условного стимула собаки. Обнаружился очень сильный инкубационный эффект, равный эффекту, полученному после 100 опытов, когда повышение артериального давления достигало очень большой величины (ок. 250 мм). У многих собак гипертензия приобрела хронический характер, поскольку высшие значения артериального давления сохранялись у них в течение длительных периодов времени. Это классический пример того, что имеется в виду под усилением или инкубацией условной реакции; данное явление очень схоже с ростом тревожности у невротиков после первоначального относительно слабого обусловливающего воздействия. Мною (Eysenck, 1976) приводится множество иллюстрирующих этот момент примеров поведения животных и человека. В дальнейшем мы увидим, что постулирование инкубационных эффектов такого рода позволяет спасти теорию Уотсона от опровержения, а обширная поддержка понятия инкубации в экспериментальной литературе показывает. что это – абсолютно реальный феномен, который не создан для того, чтобы спасти умирающую теорию от постепенного забвения (Eysenck, 1976).

Предъявление неподкрепляемого условного стимула при В‑обусловливании не всегда приводит к инкубации реакции тревожности. Поэтому необходимо подробно определить условия, при которых следует ожидать угасания или усиления. Главной переменной в этой связи является сила условной реакции. Утверждается, что существует критическая точка, выше которой предъявление неподкрепляемого условного стимула ведет к усилению реакции, а ниже которой – к угасанию.

‹…› Существуют прямые доказательства, свидетельствующие в пользу гипотезы, связывающей усиление с сильной условной реакцией и коротким временем предъявления; они содержатся, главным образом, в работах, выполненных мной на животных (Eysenck, 1976). Клинические данные о человеке также подтверждают этот вывод. Таким образом, одна и та же модель позволяет описать условия действия системы положительной обратной связи при тревожности, характерной для невроза, и условия, при которых происходит ее угасание. И то, и другое прямо вытекает из существования того, что мы назвали «критической точкой» и «критической длительностью» предъявления неподкрепляемого условного стимула. Необходимо отметить один момент, связанный с соотношением этой модели с проблемами десинхронии, упоминавшимися ранее. Он заключается в том, что физиологические реакции на фобический стимул уменьшаются быстрее, нежели субъективное переживание тревожности (Borkoves, 1972, 1974; Marks and Huson, 1973; Mathews et al., 1976).

‹…› Если считать, что приведенное объяснение происхождения и угасания тревожности имеет по крайней мере верный вектор направленности, то можно разработать единую теорию психотерапии для лечения невротических, психосоматических и других заболеваний, включающих в себя тревожность. Уже ясно, что решающим элементом бихевиоральной психотерапии является угасание тревожности вследствие предъявления неподкрепляемого условного симула. Это относится как к десенситизации, моделированию, рационально‑эмоциональной психотерапии, клиент‑центрированной психотерапии, так и к другим, менее известным и практикуемым формам бихевиоральной психотерапии. Однако можно пойти дальше, показав, что своим успехом различные формы психотерапии обязаны и тому факту, что в ходе их проведения пациент обучается противостоять неподкрепляемым условным стимулам (хотя бы умозрительно), вследствие чего происходит угасание реакций тревожности. Как показали Рахман и Уилсон (Rachman and Wilson, 1980), спонтанная ремиссия и психотерапия одинаково эффективны для ослабления тревожности и невротических симптомов, и эта эффективность нуждается в объяснении. Теория обусловливания охватывает оба аспекта. С ее помощью можно объяснить, почему психоанализ и психотерапия зачастую оказывает на клиента негативное воздействие. Это объяснение заключается в том, что в ходе психотерапии может быть превышено критическое значение, что приводит к усилению, а не к угасанию тревожности. Данный тезис требует более определенных подтверждений, но, во всяком случае, мы можем теоретически достаточно адекватно объяснить наблюдаемые явления.

В заключение необходимо сказать несколько слов о теории, которую можно рассматривать как альтернативную по отношению к вышеизложенной. Мы имеем в виду теорию, называемую иногда «когнитивной». Бандура (Bandura, 1974) доказал: для адекватного объяснения человеческого научения необходимо признать, что «в противоположность механическим метафорам, подкрепляющие эффекты изменяют поведение человека путем опосредованного влияния мысли». Вольпе (Wolpe, 1978), проведя углубленную проверку этого положения, сформулировал вывод о том, что «наше мышление является поведением и так же несвободно, как и любое другое поведение. Благодаря нашим перцептивным реакциям мы постоянно соприкасаемся с окружающим миром. Мы обладаем практически безграничной способностью к адаптивному научению, а также к образованию навыков и склонностей. Любое научение происходит автоматически. Мы всегда делаем то, что должны делать. Если образовавшиеся у нас путем обусловливания паттерны поведения неадаптивны, тогда только процесс научения может заменить их адаптивными паттернами».

Вольпе упускает два момента, связанных с обсуждаемой проблемой. Первый – современное состояние когнитивной психологии. Может ли она заменить нынешние научные теории происхождения и исчезновения тревожности? Олпорт (Allport, 1975) дал резкую, но точную оценку существующего положения дел. Он отмечает, что здесь характерны «либо некритичное, либо избирательное, либо откровенно бесцеремонное отношение к экспериментальным данным; курьезная узколобость в признании даже самого факта существования научных и иных подходов к обсуждаемой проблеме; интерпретация данных на основе множества произвольно выбранных положений; почти повсеместно полное отсутствие теоретической структуры, в рамках которой можно связать воедино экспериментальные результаты или направлять поиск новых значимых явлений». После подобных упреков трудно себе представить, как можно ожидать от когнитивной психологии проверяемой теории, дающей возможность выдвинуть продуктивные гипотезы и прогнозы и объяснить наблюдаемые явления. До сих пор такой теории предложено не было, если не считать попытки Бандуры (Bandura, 1978), подвергшейся серьезной критике со стороны многих авторов в специальном выпуске Advances in Behaviour Research and Terapy , посвященном обсуждению данной работы, хотя, возможно, та и представляла собой наиболее удачную и многообещающую из всех теорий когнитивной психологии.

Второй момент, на котором следует остановиться, заключается в ошибке критиков теории обусловливания, считающих, что в ней полностью отсутствует когнитивные факторы. Павлов совершенно ясно подчеркивал важность того, что он назвал «второй сигнальной системой», т. е. когнитивной языковой системы. Он писал: «… Слово – такой же реальный условный стимул для человека, как и все другие, общие для человека и животных стимулы, но в то же время более всеобъемлющий, чем любые другие». И далее: «… Проходя сквозь всю предшествующую жизнь взрослого человека, слово связано со всеми внешними и внутренними стимулами, действующими в полушариях мозга; оно сигнализирует обо всех, замещает их все и поэтому пробуждает все акции и реакции организма, эти стимулы вызывающие». Большой вклад в эмпирическое изучение «слова как физиологического и психотерапевтического фактора» внес Платонов (1959). На Западе предпринимались большие усилия по экспериментальному изучению того, что Мартин и Левей (Martin and Levey, 1978) назвали «оценивающим обусловливанием». Обвинять теорию обусловливания в отсутствии когнитивных факторов неверно, поскольку известно, что в определение стимула и реакции включены вербальные процессы и когнитивное научение. Прежний взгляд на стимул как на простое ощущение и на реакцию как на примитивное мышечное сокращение давным‑давно себя изжил. Ни один современный бихевиорист не признает, что подобные устаревшие понятия имеют какую‑либо научную ценность в современной парадигме обусловливания. Безусловно, дополнения, внесенные в настоящее время в теорию Уотсона, сделали ее единственной, объясняющей известные науке факты.

[1] Печатается по: Кьеркегор С. Страх и трепет / Пер. с дат. – М.: Республика, 1993. – С. 143–147: 156–161. В книге Серена Кьеркегора – выдающегося датского философа и теолога, основоположника современного экзистенциализма – рассмотрены этические трактаты, которые являются наиболее важными для понимания его мировоззрения, проникнутого парадоксальностью, мистическими настроениями и тонким психологизмом в понимании нравственных начал человека.

[2] Догматика как раз и должна толковаться таким образом. Каждая наука должна прежде всего энергично держаться за свое собственное начало и не вступать в сложные и запутанные связи с другими науками. Если догматика решает разъяснить греховность или доказать ее действительность, никакой догматики из этого никогда не получится, все ее существование станет проблематичным и туманным.

[3] Печатается по: Марсон П. 25 ключевых книг по психоанализу: История развития психоанализа: Резюме, анализ, комментарий от Фрейда до Лакана/ Пер. с франц., лиценз. изд. на рус. яз. – Челябинск: Урал Л. Т.Д., 1999. «25 ключевых книг по психоанализу» – одна из книг серии тематических справочников‑дайджестов «25 ключевых книг…», вышедших в издательстве «Урал Л. Т.Д.». Дайджесты «25 ключевых книг» – это квинтэссенция лучших книг по психоанализу, философии и экономике. Эти книги – компас в лабиринте различных школ и направлений – содержат комментарии современных авторов. Паскаль Марсон, дерзнувший коснуться «альфы и омеги» психоанализа, безусловно рисковал заплутать в лабиринте бесчисленных школ и направлений, созданных великими «истолкователями человека» и их талантливыми последователями. От прозрений Фрейда и Юнга до парадоксального Райха и мудрого Беттельхейма – вот путь, открытый любому читателю этой книги, повествующей о тайнах человеческой психики.

[4] Печатается по: Марсон П. 25 ключевых книг по психоанализу / Пер. с франц., лиценз. изд. на рус. яз. – Челябинск: Урал Л. Т.Д., 1999. «25 ключевых книг по психоанализу» – одна из книг серии тематических справочников‑дайджестов «25 ключевых книг…», вышедших в издательстве «Урал Л. Т.Д.». Дайджесты «25 ключевых книг» – это квинтэссенция лучших книг по психоанализу, философии и экономике. Эти книги – компас в лабиринте различных школ и направлений – содержат комментарии современных авторов. Паскаль Марсон, дерзнувший коснуться «альфы и омеги» психоанализа, безусловно рисковал заплутать в лабиринте бесчисленных школ и направлений, созданных великими «истолкователями человека» и их талантливыми последователями. От прозрений Фрейда и Юнга до парадоксального Райха и мудрого Беттельхейма – вот путь, открытый любому читателю этой книги, повествующей о тайнах человеческой психики.

[5] Печатается по: Фрейд 3. Введение в психоанализ: Лекции /Авторы очерка о Фрейде Ф. Бассин и М. Ярошевский. – М.: Наука, 1989. – С. 250–263. Излагаются основные положения и принципы психоаналитической теории личности, предложенной и разработанной 3. Фрейдом.

[6] В немецком языке «боязливый» (ängsrlich) – прилагательное от слова «страх» (Angst). В современной психологической литературе это слово зачастую переводится как «тревожный». Мы сочли возможным в настоящем издании перевести это слово как «боязливый», так как Фрейд употребляет это слово в более общем значении (склонный к страху «вообще», а не только к беспредметному страху, каким является тревога). – Примеч. ред. перевода.

[7] В современной психологической литературе для обозначения этого понятия употребляются термины «тревога», «тревожность». – Примеч. ред. перев.

[8] Концепция фрейдистского психоаналитического направления. Печатается по: Энциклопедия глубинной психологии. Том 1: Зигмунд Фрейд: жизнь, работа, наследие / Пер. с нем.; Общ. ред. А. Боковикова. – М, ЗАО МГ Менеджмент, 1998. – С. 520–532. В первом томе всемирно известной швейцарской энциклопедии дается практически исчерпывающий набор сведений по истории и теории классического психоанализа 3. Фрейда. Авторы книги – ведущие современные психоаналитики – не только излагают одно из крупнейших психологических учений XX в., но и оценивают его актуальное состояние и перспективы.

[9] Печатается по: Тиллих П. Избранное; Теология культуры / Пер. с англ. – М.: Юрист, 1995. – С. 27, 30–32, 48–58. По мнению П. Тиллиха, теология культуры призвана выявить конкретный религиозный опыт, находящийся в основе культуры во всех ее проявлениях. В книгу вошли наиболее значительные работы, в том числе и «Мужество быть», в которой автор предлагает свое понимание природы тревоги и пути ее преодоления.

[10] Печатается по: Вопросы психологии. – 1969. – № 1. – С. 131–137.

[11] Печатается по: Стресс и тревога в спорте / Сост. Ю. Ханин. М.: Физкультура и спорт, 1983. С. 12–24. В сборнике рассматривается одна из самых актуальных проблем спорта – проблема стресса и тревоги. Впервые в издании подобного рода проблема исследуется с трех позиций: теоретической, методологической и прикладной.

[12] Печатается по: Экспериментальная психология / Ред. – сост. Поль Фресс и Жан Пиаже. – М.: Прогресс, 1975. – Вып. V. – С. 64–70. Выпуск посвящен наиболее трудным, но вместе с тем наиболее интересным психологическим проблемам: мотивации, эмоциям и личности. Каждая из проблем представлена в современной психологической литературе большим числом исследований – как экспериментальных, так и описательных.

[13] Печатается по: Изард К. Эмоции человека / Пер. с англ. – М.: Изд‑во Моск. ун‑та, 1980. – С. 313–320, 330–334. В монографии одного из крупнейших специалистов‑психологов исследуются человеческие эмоции в непосредственной связи с познавательной деятельностью и деятельностью человека как неотъемлемой частью его сознания. Подробно рассматриваются важнейшие теории и эмпирические учения, касающиеся человеческих эмоций.

[14] Печатается по: Хекхаузен X. Мотивация и деятельность / Пер. с нем., под ред. Б. М. Величковского. – М.: Педагогика, 1986. – С. 244–250. В первом томе книги излагается история проблемы, теоретические подходы к экспериментальным исследованиям, а также дается обзор мотивационных явлении, в котором особое внимание уделяется состоянию тревожности, мотивам достижения, аффилиации, агрессии, помощи и власти.

[15] Печатается по: Березин Ф. Б. Психическая и психофизиологическая адаптация человека. – Л.: Наука, 1988. – С. 13–21. В монографии рассматриваются адаптационные процессы, тесно связанные с представлениями об эмоциональном напряжении и стрессе. Представленные в работе исследования позволяют выделить в едином процессе три основных аспекта психической адаптации: собственно психическую, социально‑психологическую и психофизиологическую.

[16] Печатается по: Прихожан А. М. Тревожность у детей и подростков: психологическая природа и возрастная динамика, – М.: Моск. психолого‑соц. ин‑т; Воронеж: Изд‑во НПО «МОДЕК», 2000. – С. 153–164. В книге излагаются результаты многолетнего исследования, посвященного тревоге как состоянию и тревожности как устойчивому функциональному образованию на разных этапах детства: от старшего дошкольного до раннего юношеского возраста.

[17] В дальнейшем изложении результаты детей, характеризующихся «неадекватным спокойствием», рассматриваются в общей группе тревожных испытуемых, если другой вариант не оговорен особо.

[18] О том, что задачи градуированы по сложности и внутри каждого набора, испытуемым не сообщалось.

[19] Печатается по: Прикладная психология. 1999. – № 1. – С. 41–47.

[20] Булгаков М. А. Романы. – М.: Советский писатель, 1975. – С. 442.

[21] Печатается по: Хорни К. Невротическая личность нашего времени. Самоанализ / Пер. с англ., общ. ред. Г. Бурменской. – М.: Изд. группа «Прогpecc – Универс», 1993. – С. 33–47. В центре внимания работы – коренные мотивационные конфликты личности, обусловливающие все те многочисленные трудности, которые она встречает как во взаимоотношениях с другими людьми, так и в сфере собственных переживаний.

[22] Фрейд в своих «Новых лекциях по введению в психоанализ» (глава «Страх и инстинктивная жизнь») проводит сходное различие между «объективным» и «невротическим» страхом, описывая первый как «понятную реакцию на опасность».

[23] Это просто пересказ одного из аспектов основополагающего открытия Фрейдом важного значения бессознательных факторов.

[24] Фрейд всегда подчеркивал этот момент, указывая, что исчезновение симптомов не является достаточным признаком излечения.

[25] Печатается по: Rycroft Ch. Anxiety and Neurosis. – Allen Lane, the Penguin Press. – London, 1968. – P. 1–15, 36–54 (перевод В. М. Астапова).

[26] Печатается по: May R. Te meaning of anxiety. – New York, 1979 (перевод В. М. Астапова).

[27] Печатается по: Handbook of studies on anxiety / Eds: G. Burrows and Davies, Elsevier North‑Holland Biomedical Press, Amsterdam‑New York‑Oxford, 1980. – P. 21–36 (перевод В. М. Астапова). В коллективной монографии представлены отдельные работы известных специалистов, изучающих механизмы возникновения, проявления и клинические аспекты тревоги.

Мы поможем в написании ваших работ!