Глава II ПОДЕЛЕННОЕ КОРОЛЕВСТВО 18 страница
Иногда вечером Гессе курил „Бризаро“ — длинную черную сигару — в обществе своего соседа, старика Месмерназа, который, уходя, неизменно утаскивал из дома все окурки. Он сидит за массивным столом, ощущая над собой надежную крышу, полный жизненных сил, при свете как следует заправленной керосином лампы, и слушает играющую на пианино жену.
Однако очарование быстро прошло — одинокая деревня на вершине холма наскучила Герману. Несмотря на сделанный ремонт, ветхий дом, казалось, будет непригодным для жилья зимой. Своим недовольством новоиспеченный собственник делится с бароном Александром фон Бернусом: „Мы в жизни одиноки… Это не совсем то, что зовется поэтической идиллией… Ни одного магазина. Только булочная. Мне приходится доплывать на лодке до Стекборна, что с противоположного конца озера, и проходить таможню, чтобы купить продукты“. И Стефану Цвейгу: „Здесь нет железных дорог, нет заводов, нет священника. Утром я должен был шлепать полчаса через поле под мерзким дождем на похороны соседа“. Нет проточной воды: „Я пойду наберу воды в фонтане“. И нет рабочих: „Мне приходится самому делать в доме мелкий ремонт“. Что еще сказать? Вздохнув, Герман заканчивает письмо: „Теперь я женатый человек, и с богемной жизнью покончено!“ Однако прибавляет: „Но моя маленькая рассудительная жена рядом!“ Это все, что может сказать молодой муж? Позднее, в 1919 году, он так скажет о ней: „К тому же она была не слишком крепкого здоровья и плохо переносила именно праздничные сборища. Больше всего она любила жить, окружив себя музыкой и цветами, с какой-нибудь книгой, ожидая в одинокой тишине, не навестит ли ее кто, — а в мире пусть все идет своим чередом“; „… каждый ее шаг и каждое слово было особого цвета, особого чекана, и не всегда легко было идти с нею и попадать ей в шаг“.
|
|
|
Осень 1904 года. В мире лишь один звук — маятник деревянных часов; унылый дождь капля за каплей падает на оконное стекло, в полудреме мурлычет кошка. Герман получил то, что так давно желал: хорошо обставленный дом, где царят порядок и чистота, семейный очаг. Более чем когда-либо он чувствовал себя сыном Марии, вспоминая, с какой простотой и строгостью она держалась, как приводила в порядок дом, следила за занавесками, растениями, стеклами, старалась привнести в жизнь и в свое жилище как можно больше чистоты, ясности и порядка Но еще не прошло и года, а он задается скользким, „словно кусочек мыла“, вопросом: „Счастлив ли я?“ И не отвечает, думает, пока этот вопрос не превращается в другой: „счастье“ — что значит это слово? Не скрыт ли в нем потаенный смысл? Существует ли вообще счастье?
|
|
|
Крышка пианино закрывается с сухим стуком. Что играла Мия? Шумана или Шопена? Шопена, конечно! Первый „Ноктюрн“. Музыка закончилась, свечи погасли. „Моя жена выходит, — рассказывает Герман. — Она бросает взгляд на мой графин с водой и смеется: „Ты все еще на ногах?“ — „Да, я хочу еще почитать… Оссиана!“ Она уходит. И я не читаю Оссиана“. Он один, книга забыта на коленях, и теперь он убежден, что семейная жизнь, о которой так мечтал, его душит. Такое чувство, будто он становится тем, кого ненавидит более всего на свете — буржуа. По мере того как он все больше погружается в бытовые проблемы, его охватывает ярость. Может быть, он в ловушке? „Когда темнеет, в сумерки, — пишет Гессе, — я спускаюсь на пляж… я жалею, что я больше не одиночка и не бродяга, и охотно отдал бы то немногое, что имею в доме, счастье, благополучие за старую шапку и вещевой мешок, чтобы вновь обрадоваться миру и сквозь горы и реки унести мою тоску…“
То, чем он жил вчера, сегодня стало для него необъяснимым. Как он мог жениться? Всю осень он собирал воспоминания, письма, дневники, чтобы создать то, что назвал „Соседи“, будто был теперь на стороне тех, кого на самом деле отвергал как людей, отчужденных от культуры, не способных к свободной мысли. Быть может, он виноват в том, что их отношения испортились? Что будет с Марией? Не он ли расточал ей в Базеле при свете луны обещания счастья? „Над дверью, над верхней частью узкого и старомодного карниза, — записывает Гессе с иронией, — находятся, повернутые одна к другой, две глиняные кукушки, самец и самочка, искусное изделие Шварцвальда. Они отбрасывают на стены две огромные, неестественно вытянутые тени. И, как всегда, когда, уставший, слушаю музыку, я вижу мысленным взором эти маленькие фигурки… потом наступает момент, когда оживают память и воображение, тончайшие душевные струны начинают звучать, начинается творческий процесс“.
|
|
|
Темнеет все раньше. Мия заболевает. Анемия? Депрессия? „Это не слишком опасно, но тоскливо и болезненно“, — пишет Герман Елене Войт 25 октября, отвезя жену в базельскую клинику. Он пользуется моментом, чтобы съездить в Мюних на свадьбу к Томасу Манну, с которым познакомился весной у Самюэля Фишера. Они придерживаются одних взглядов, перед обоими стоит дилемма: смерть от удушья или возрождение через бунт.
Этот бунт наступает в ноябре и дает название новому роману Гессе: „Под колесами“. Если зло давит его, если он ощущает, что запутался в жизни, что выхода нет, так это потому, что неправильное воспитание отравило его душу, наливая в нее капля за каплей яд вины.
|
|
|
„Есть эпохи, когда целое поколение оказывается между… двумя укладами жизни в такой степени, что утрачивает всякую естественность, всякую преемственность в обычаях, всякую защищенность и непорочность… Такой человек, как Ницше, выстрадал нынешнюю беду заранее, больше чем на одно поколение, раньше других, — то, что он вынес в одиночестве, никем не понятый, испытывают сегодня тысячи…“
Отшельник Гайенхофена уверен, что в нем заключен яд мира. Как он может беззаботно заниматься искусством? „Петер Каменцинд“ уже был страстным вопросом: как вновь обрести непосредственность видения? Писатель утверждает, что это возможно, „если познать свою боль и свою вину и перестрадать их до конца, вместо того чтобы винить во всем других“».
«Образование — это единственный вопрос современной культуры, к которому я отношусь серьезно и который часто вызывает у меня возмущение. Школа многое во мне разрушила, — пишет Гессе 25 ноября 1904 года своему сводному брагу Карлу Изенбергу, — и я знаю немногих, кто избежал участи жертвы подобных экспериментов. Я там выучился лишь латыни и лжи…» Он назвал Ганса, одного из героев «Под колесами», именем своего младшего брата, школьные годы которого тоже не были счастливыми…
Иоганнес стареет рядом с незамужними дочками, а его любимец Ганс пребывает в депрессии, не способный вырваться из рутины. «Часто, — вспоминает Герман, — Ганс возвращался домой с головной болью, подавленный тоской… В Кальве у него был учитель, настоящий демон… Когда ребенок что-то лепетал, он ударял его железным ключом от дома». Писатель склоняется над чистой страницей, чтобы изгнать мучителей, которые отправят «под колесо» Ганса Гибенрата героя его романа.
Кончается год. Долина Гайенхофена вся в цветущих примулах, кричит кукушка, «зеленеют к первому покосу пастбища, в изобилии цветет темный клевер, и засеянные поля сияют полной соков зеленью», вокруг дома растет рапс. Путешествие братьев Гессе воссоздано на бумаге. Оно приведет Ганса Гибенрата к смерти. Уже весьма искусный в творческом погружении в изображаемого персонажа, Герман Гессе станет собственным спасителем. Необузданный гордец, которому он дал свое имя, Герман Гейльнер бодрствует в страхе умереть. Сколько времени нужно Гессе, чтобы помирить Ганса и Германа — два своих различных воплощения? Символ пробуждения и примирения, желаемого самим романистом, их поцелуй на берегу озера — было ли это в его сознании отголоском реальности? Наступит ли день, когда Гессе перестанет ощущать свою внутреннюю двойственность?
Он чувствует внутреннее освобождение, когда пишет, снимая с пережитого ненужные наслоения, раскрепощая душу. Как он мог так долго питаться одним эстетизмом?
Мия беременна. Роды должны быть в декабре, и 1905 год стал для нее источником моральных и физических мучений.
Она слишком устала, чтобы интересоваться работами мужа, и лишь ездит к врачу из Гайенхофена в Базель и обратно. Герман будет ее сопровождать, пока его вновь не одолеет вкус к богемной жизни и он не начнет искать общества друзе й-поэтов. По возвращении из пешего путешествия в Энгадин он отвечает барону Александру фон Бернусу, который приглашает друга провести месяц у него в Мюнихе и расспрашивает о новом ощущении жизни в качестве отца семейства, о работе: ребенок должен родиться под Новый год; роман будет готов в октябре; в Мюних он отправится зимой, после посещения Праги.
пока он весьма обрадован приезду жизнерадостного Финка, намеренного получить врачебную практику на берегах Боденского озера. Людвиг купил там и отреставрировал дом и хочет окружить его цветами и населить животными. Друзья пьют в сельском трактире и говорят на швабском с местными крестьянами. Иногда Гессе отправляется с сачком на поиски редких бабочек. Он разлюбил рыбачить и больше не закидывает удочку в озеро, как некогда в Нагольд. Друзья пишут, купаются, сажают подсолнухи, разводят индюков и уток. Чтобы отпраздновать двадцатидевятилетие Гессе, Финк нанимает деревенских скрипачей разбудить его на заре, и пока визжат утренней серенадой корнета-пистоны и рожки, сажает под его окном дикую розу как знак надежды.
9 декабря 1905 года Мия родила мальчика, которого назвали Бруно. Казалось, у Гессе есть все: замечательный ребенок, женщина, чувствующая вкус к жизни, неожиданная известность, хороший друг.
Но каждый день он отвязывает от старого пня лодку и отправляется в плавание. Он бежит от себя: человека, гражданина, мужа, от себя, раздираемого противоречиями. Он — «дитя земли, не имеющий ни мыслей, ни желаний, ни особенных беспокойств и посвящающий себя великим искусствам, волнам и облакам…» Он теряется на серебряной поверхности озера, где вырисовываются вдалеке церкви Констанц, поблескивают берега и старые деревья на пересечении дорог. «О вы! Спутники на общей дороге, вы, счастливые, легкие на ногу! — восклицает Герман, завидуя бродягам. — Я смотрю на каждого из вас, как на короля, с уважением, восхищением, воодушевлением, даже если я ему дал монету в пять пфеннигов. Каждый из вас… победитель. Я был похож на вас, я чувствовал восторг путешественника… очень сладкий восторг…»
Он возвращается на берег, вычерпывает барку, сушит ее, конопатит смолой, перекрашивает в яркий цвет. И возвращается к своим книгам, письмам, склоняется над колыбелью сына. Шаги Мии, мурлыканье кошки, уютная жизнь, кружка молока и компот из фруктов.
С бьющимся сердцем он наблюдает, как рассекают небо молнии и громыхает гром, и выходит на улицу в сапогах и шерстяной куртке.
«Петер Каменцинд» только что переведен на норвежский и шведский языки. Известность Гессе растет, но в ущерб его свободе: «Каждый день авторы присылают мне свои новые книги, издатели предлагают сотрудничество, девушки приносят рукописи». Когда в 1906 году в продажу поступает роман «Под колесами», уже публиковавшийся в 1905 году в «Нойе цурхер цайтунг», кажется, что судьба улыбается писателю. Этот ученический роман, как автор сам его назвал, весьма противоречив. И хотя критики резко отзываются о нем, это не мешает молодежи зачитываться историей маленького немца, смело идущего навстречу жизни.
Герман Гессе превращается из простого рассказчика в мудрого мыслителя. Он говорит своим читателям: не засыпайте, иначе отправитесь «под колесо», окажетесь в жизненной рутине. Молодость Ганса Гибенрата, которая прошла в небольшой области Шварцвальда, очень напоминает молодость самого Гессе, а Герман Гейльнер переживает его внутренние драмы. Тонкий психологический анализ позволяет любому читателю романа найти в нем близкие себе по духу мысли и чувства.
Гессе, обремененный обязательствами перед издателями, старается не потерять свою работоспособность, но его внутреннее беспокойство растет. Бродяга рвется в путь, а буржуа устраивается поудобнее в своем доме.
В январе 1907 года он покупает на окраине Гайенхофена большой участок земли, который местные жители зовут «Эрленлох» — «Ольховая кора», и весной строит там дом. «Место замечательное, — пишет он своим близким, — источник совсем рядом, в трех минутах ходьбы от деревни, дом с видом на озеро. Грубая кладка до второго этажа. Вверху каркасные стены и обшивка из дранки. Восемь комнат. Чудесный сад…» Мария в восторге. У них будет просторная комната для ребенка с окнами на солнечную сторону и маленькая мастерская, где она сможет возобновить свои занятия фотографией. Ванная, бак для горячей воды — все удобства. Писатель принимает все всерьез с чувством добропорядочного обывателя — и удивляется: «До каких пор я буду терпеть давление моей жены Мии? Я не могу ответить на этот вопрос». «Но, — напишет он в 1931 году, — ее влияние в течение первых лет в Гайенхофене стало, как я понимаю теперь, оглядываясь назад, настолько сильным, что я не мог его более воспринимать». В этом состоянии тягостного раздражения у него ничего не ладится. Семейный очаг продолжает гореть, распространяя в дни, когда дует фен, удушливый запах, покрывая стены сажей, пачкая книги, приговаривая семью к холоду.
Так Гессе достиг возраста, когда человек задается новыми для себя вопросами: «Я не знаю, что мне делать. Но знаю только одно: ни беспричинное блаженство играющих детей, ни случайные прохожие, ни любовное опьянение, ни запах липового цвета мне разделить не дано. Моя судьба — слушать жизнь, которая требует, чтобы я за ней следовал, даже если не вижу в этом цели и смысла».
Не успела растаять гигантская снежная фигура, слепленная Германом на окраине деревни, чтобы отметить возвращение Финка из свадебного путешествия, как начались приготовления к празднованию тридцатилетия самого писателя. Он имел вид зажиточного буржуа на отдыхе в каком-нибудь поместье: «На первых порах мы наслаждались прелестями дома. Неповторимым видом… У нас были друзья и возможность слушать хорошую музыку…»04, из Мюниха к ним приезжали художники. Гостиные, просторные балконы, вид на поля со связанными снопами — все это Эрленлох, владения Гессе. Европа обращает к нему свой взор. Фрау Гессе — со своим шиньоном, в платьях с пышными рукавами, с муаровой брошью — рядом с мужем, который сидит немного боком на стуле в непринужденной позе, пьет дорогой коньяк и курит хорошие сигары. Его тонкая улыбка, подчеркнутая линией узких, на прусский манер, усиков, легкое лукавство в выражении лица производили бы вполне благоприятное впечатление, если бы не удлиненные хищные уши.
Гости говорят о путешествиях, поэзии, последних событиях: велосипеды и локомотивы вытеснили кареты и дилижансы; человеческая мысль завоевывала новые высоты. Мудрец из Гайенхофена оживляется: «Я остаюсь набожным человеком в привычном смысле слова, и поэтому для меня невозможно верить лишь разуму. Иначе зачем мир, прочтя Платона, стал бы нуждаться в Гегеле?» И в этот век скоростей «почему человечество не научилось управлять временем? Мы все торопимся, как раньше торопились почтовые машины. как теперь не торопиться?» Писатель находит большое удовольствие в том, чтобы печатать на только что полученной им пишущей машинке. Шедевр техники! Он поставил ее рядом с гусиным пером, которое очинил своей рукой сам Эдуард Мёрике, и всем гостям, в особенности Карлу Францу Гинекею, демонстрирует это соседство реликвий и новшеств, убежденный, что нельзя предсказать будущее, «находясь в подвешенном состоянии между различными возможностями в настоящем, которое может лишь обратиться в вечность…».
Автору романа «Якобус и дамы», только что вышедшего в Лейпциге, Гессе говорит: «Вы видите, в нашем доме и в нашей жизни все хорошо. Женщина и маленький мальчик довольны и веселы, и я себя чувствую лучше. Но в молодости я по-другому представлял счастье, и, быть может, по глупости недоволен, что оно явилось не в той форме, о которой мечтал… Если бы я должен был выбрать название для вещи, которую написал этой зимой, то это было бы, видимо, taedium vitae».
К счастью, ему хватает развлечений. Его осаждают визитеры и издатели, письма скапливаются на его бюро, в изобилии сы-пятся приглашения, а Гессе остается верен своему перу и своему саду. Уже вырисовывается знаменитый силуэт, над которым будут смеяться карикатуристы: худой господин, который забыл снять черные носки, в широкой соломенной шляпе, в фартуке, с садовой лопаткой, с пером в руке размышляет перед маисовым полем. «На протяжении десяти лет, напишет Гессе позднее, — я один растил вот этими руками овощи и цветы, удобрял, поливал… Я посадил деревья: каштаны, липу, катальпу, аллею буков, ягодные кусты и фруктовые деревья». Как в Кальве, в саду старика Гундерта, Герман гонится за косулей, что топчет его грядки, любуется божьими коровками на листьях, бабочками, которые летают среди подсолнухов, оживляя паперть его святилища, и настурциями, чьи семечки пересыпаются в его руках. Он любит эти цветы, они составляют часть его души, светящейся таинственным пламенем на грани молчания. «Мы теперь устроились, — напишет он в воспоминаниях, — на всю жизнь. Мирно стояло перед нашим домом одно большое дерево, старая и могучая груша, под которой я топором вырубил деревянную скамью. Я возделывал старательно мой сад, сажал, украшал, и мой старший сын играл рядом со мной своей детской лопаткой».
Но скоро и в цветущем саду Гайенхофена Гессе охватит тоска. Осаждаемый почитателями, он устает от мучительных визитов. Его здоровье ухудшается, он должен отказаться от сигар, кофе, вина, привыкнуть рано ложиться спать.
Вместе с издателем Альбертом Лангеном и писателем Людвигом Тома он начинает издавать журнал «Мерц», посвященный проблемам культуры. Герб журнала — весенние цветы, раскрывающиеся на поверхности пня, цель — созидание. «Мое участие, — вспоминает Гессе, — ограничивалось литературой, я не поддерживал политическую направленность журнала, где выражалось раздражение по отношению к Берлину, к императору Вильгельму II, одностороннему и надменному прусскому милитаризму». Однако именно на страницах этого журнала Гессе первый раз в жизни включился в идеологическую борьбу. В час, когда ненасытная Германия учреждает «Вельтполитик», «Мерц» собирает под свои знамена Анатоля Франса, Теодора Хеусса, Льва Толстого, Стефана Цвейга, а также Августа Стриндберга и Ромена Роллана, чтобы проповедовать мир на Земле, находящейся под угрозой. Гессе не чужд любви к родине, но перспектива отречения от своей индивидуальности ради чего бы то ни было ужасает его и заставляет бороться.
Покинув сад, оставив беременную Мию на попечение Финка и его молодой жены, сенбернара и множества кошек, Гессе пишет для «Мерц» эссе, новеллы, открытые письма и критические статьи. В середине октября он, измученный, уезжает в Вену, чтобы вдохнуть воздух Земмеринга — горы высотой в тысячу метров, — где любуется «прекрасным видом на виноградники и леса, чьи очертания составляют изысканный узор…».
Возвратившись на родину, Гессе знакомится с Конрадом Хауссманом — юристом, штутгартским депутатом, убежденным демократом, активным политическим лидером. С этим интеллигентным и дружелюбным швабом он встречается в Мюнихе. Они сразу друг другу понравились и быстро перешли на «ты». Гессе уже несколько лет слышал о братьях Хауссман «как о красных демократах, возмущающих народ, от которых можно ждать всего дурного», слышал их речи и был весьма удивлен, обнаружив в их лице достойных ораторов. Теперь он всей душой с ними.
Аполитичный писатель объединяется с депутатами не только из чувства солидарности с неприязнью Южной Германии по отношению к прусской гегемонии, но также из-за общей мечты о Европе, в политике которой важнейшую роль играет сближение Франции и Германии. «В нашем „Мерц“, — пишет Гессе, — есть стремление к интеллектуальному и политическому союзу с Францией. Мы публикуем не только статьи германцев, недовольных политикой византинизма и насаждаемой казарменной культурой. У нас можно также найти статьи Жореса и Анатоля Франса». Национализм подогревал страсти, набирал силу империализм Вильгельма II, а в Мюнихе тем временем зарождалась идея новой Европы. Но стремясь к миру и развитию каждого индивидуума, необходимо было драться беспощадно.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 77; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!