Мои похорона, или Страшный сон очень смелого человека
Сон мне снится – вот те на:
Гроб среди квартиры,
На мои похорона
Съехались вампиры, —
Стали речи говорить —
Всё про долголетие, —
Кровь сосать решили погодить:
Вкусное – на третие.
В гроб вогнали кое-как,
А самый сильный вурдалак
Всё втискивал, и всовывал,
И плотно утрамбовывал, —
Сопел с натуги, сплевывал
И желтый клык высовывал.
Очень бойкий упырек
Стукнул по колену,
Подогнал – и под шумок
Надкусил мне вену.
А умудренный кровосос
Встал у изголовия
И очень вдохновенно произнес
Речь про полнокровие.
И почетный караул
Для приличия всплакнул, —
Но я чую взглядов серию
На сонную мою артерию:
А если кто пронзит артерию —
Мне это сна грозит потерею.
Погодите, спрячьте крюк!
Да куда же, черт, вы!
Я же слышу, что́ вокруг, —
Значит, я не мертвый!
Яду капнули в вино,
Ну а мы набросились, —
Опоить меня хотели, но
Опростоволосились.
Тот, кто в зелье губы клал, —
В самом деле дуба дал, —
Ну а на меня – как рвотное
То зелье приворотное:
Здоровье у меня добротное,
И закусил отраву плотно я.
Так почему же я лежу,
Дурака валяю, —
Ну почему, к примеру, не заржу —
Их не напугаю?!
Я ж их мог прогнать давно
Выходкою смелою —
Мне бы взять пошевелиться, но
Глупостей не делаю.
Безопасный как червяк,
Я лежу, а вурдалак
Со стаканом носится —
Сейчас наверняка набросится, —
|
|
|
Еще один на шею косится —
Ну, гад, он у меня допросится!
Кровожадно вопия,
Высунули жалы —
И кровиночка моя
Полилась в бокалы.
Погодите – сам налью, —
Знаю, знаю – вкусная!..
Ну нате, пейте кровь мою,
Кровососы гнусные!
А сам – и мышцы не напряг,
И не попытался сжать кулак, —
Потому что кто не напрягается,
Тот никогда не просыпается,
Тот много меньше подвергается
И много дольше сохраняется.
Вот мурашки по спине
Смертные крадутся…
А всего делов-то мне
Было, что – проснуться!
…Что, сказать, чего боюсь
(А сновиденья – тянутся)?
Да того, что я проснусь —
А они останутся!..
1971
Случай
Мне в ресторане вечером вчера
Сказали с юморком и с этикетом,
Что киснет водка, выдохлась икра —
И что у них ученый по ракетам.
И многих помня с водкой пополам,
Не разобрав, что плещется в бокале,
Я, улыбаясь, подходил к столам
И отзывался, если окликали.
Вот он – надменный, словно Ришелье,
Как благородный папа в старом скетче, —
Но это был – директор ателье,
И не был засекреченный ракетчик.
Со мной гитара, струны к ней в запас,
И я гордился тем, что тоже в моде:
К науке тяга сильная сейчас —
Но и к гитаре тяга есть в народе.
|
|
|
Я ахнул залпом и разбил бокал —
Мгновенно мне гитару дали в руки, —
Я три своих аккорда перебрал,
Запел и за́пил – от любви к науке.
Я пел и думал: вот икра стоит,
А говорят – кеты не стало в реках;
А мой ракетчик где-нибудь сидит
И мыслит в миллионах и в парсеках…
И, обнимая женщину в колье
И сделав вид, что хочет в песни вжиться,
Задумался директор ателье —
О том, что завтра скажет сослуживцам.
Он предложил мне позже на дому,
Успев включить магнитофон в портфеле:
«Давай дружить домами!» Я ему
Сказал: «Давай, – мой дом – твой дом моделей».
И я нарочно разорвал струну
И, утаив, что есть запас в кармане,
Сказал: «Привет! Зайти не премину,
В другой раз, – если будет марсианин».
Я шел домой – под утро, как старик, —
Мне по́д ноги катились дети с горки,
И аккуратный первый ученик
Шел в школу получать свои пятерки.
Ну что ж, мне поделом и по делам —
Лишь первые
пятерки получают…
Не надо подходить к чужим столам
И отзываться, если окликают.
1971
Песенка про мангустов
«Змеи, змеи кругом – будь им пусто!» —
Человек в исступленье кричал —
И позвал на подмогу мангуста,
Чтобы, значит, мангуст выручал.
|
|
|
И мангусты взялись за работу,
Не щадя ни себя, ни родных, —
Выходили они на охоту
Без отгулов и без выходных.
И в пустынях, в степях и в пампасах
Даже дали наказ патрулям —
Игнорировать змей безопасных
И сводить ядовитых к нулям.
Приготовьтесь – сейчас будет грустно:
Человек появился тайком —
И поставил силки на мангуста,
Объявив его вредным зверьком.
Он наутро пришел – с ним собака —
И мангуста упрятал в мешок, —
А мангуст отбивался и плакал,
И кричал: «Я – полезный зверек!»
Но зверьков в переломах и ранах
Всё швыряли в мешок, как грибы, —
Одуревших от боли в капканах
Ну и от поворота судьбы.
И гадали они: в чем же дело —
Почему нас несут на убой?
И сказал им мангуст престарелый
С перебитой передней ногой:
«Козы в Бельгии съели капусту,
Воробьи – рис в Китае с полей,
А в Австралии злые мангусты
Истребили полезнейших змей.
Вот за это им вышла награда
От расчетливых этих людей, —
Видно, люди не могут без яда,
Ну а значит – не могут без змей…»
И снова:
«Змеи, змеи кругом – будь им пусто!» —
Человек в исступленье кричал —
И позвал на подмогу…
Ну, и так далее —
как «Сказка про Белого Бычка».
|
|
|
1971
Милицейский протокол
Считай по-нашему, мы выпили не много —
Не вру, ей-бога, – скажи, Серега!
И если б водку гнать не из опилок,
То чё б нам было с пяти бутылок!
…Вторую пили близ прилавка в закуточке, —
Но это были еще цветочки, —
Потом – в скверу, где детские грибочки,
Потом – не помню, – дошел до точки.
Я пил из горлышка, с устатку и не евши,
Но – как стекло был, – остекленевший.
А уж когда коляска подкатила,
Тогда в нас было – семьсот на рыло!
Мы, правда, третьего насильно затащили, —
Ну, тут промашка – переборщили.
А что очки товарищу разбили —
Так то портвейном усугубили.
Товарищ первый нам сказал, что, мол, уймитесь,
Что – не буяньте, что – разойдитесь.
На «разойтись» я сразу ж согласился —
И разошелся, – и расходился!
Но если я кого ругал – карайте строго!
Но это вряд ли, – скажи, Серега!
А что упал – так то от помутненья,
Орал не с горя – от отупенья.
…Теперь дозвольте пару слов без протокола.
Чему нас учит семья и школа?
Что жизнь сама таких накажет строго.
Тут мы согласны, – скажи, Серега!
Вот он проснется утром – протрезвеет – скажет:
Пусть жизнь осудит, пусть жизнь накажет!
Так отпусти́те – вам же легче будет:
Чего возиться, раз жизнь осудит!
Вы не глядите, что Сережа всё кивает, —
Он соображает, всё понимает!
А что молчит – так это от волненья,
От осознанья и просветленья.
Не запирайте, люди, – плачут дома детки, —
Ему же – в Химки, а мне – в Медведки!..
Да, всё равно: автобусы не ходят,
Метро закрыто, в такси не содят.
Приятно все-таки, что нас тут уважают:
Гляди – подвозят, гляди – сажают!
Разбудит утром не петух, прокукарекав, —
Сержант подымет – как человеков!
Нас чуть не с музыкой проводят, как проспимся.
Я рупь заначил, – опохмелимся!
И все же, брат, трудна у нас дорога!
Эх, бедолага! Ну спи, Серега!
1971
Песня конченого человека
Истома ящерицей ползает в костях,
И сердце с трезвой головой не на ножах,
И не захватывает дух на скоростях,
Не холодеет кровь на виражах.
И не прихватывает горло от любви,
И нервы больше не внатяжку, – хочешь – рви, —
Провисли нервы, как веревки от белья,
И не волнует, кто кого, – он или я.
На коне, —
толкани —
я с коня.
Только не,
только ни
у меня.
Не пью воды – чтоб стыли зубы – питьевой
И ни событий, ни людей не тороплю.
Мой лук валяется со сгнившей тетивой,
Все стрелы сломаны – я ими печь топлю.
Не напрягаюсь, не стремлюсь, а как-то так…
Не вдохновляет даже самый факт атак.
Сорви-голов не принимаю и корю,
Про тех, кто в омут с головой, – не говорю.
На коне, —
толкани —
я с коня.
Только не,
только ни
у меня.
И не хочу ни выяснять, ни изменять
И ни вязать и ни развязывать узлы.
Углы тупые можно и не огибать,
Ведь после острых – это не углы.
Свободный ли, тугой ли пояс – мне-то что!
Я пули в лоб не удостоюсь – не за что.
Я весь прозрачный, как раскрытое окно,
И неприметный, как льняное полотно.
На коне, —
толкани —
я с коня.
Только не,
только ни
у меня.
Не ноют раны, да и шрамы не болят —
На них наложены стерильные бинты.
И не волнуют, не свербят, не теребят
Ни мысли, ни вопросы, ни мечты.
Любая нежность душу не разбередит,
И не внушит никто, и не разубедит.
А так как чужды всякой всячины мозги,
То ни предчувствия не жмут, ни сапоги.
На коне, —
толкани —
я с коня.
Только не,
только ни
у меня.
Ни философский камень больше не ищу,
Ни корень жизни, – ведь уже нашли женьшень.
Не вдохновляюсь, не стремлюсь, не трепещу
И не надеюсь поразить мишень.
Устал бороться с притяжением земли —
Лежу, – так больше расстоянье до петли.
И сердце дергается словно не во мне, —
Пора туда, где только ни и только не.
На коне, —
толкани —
я с коня.
Только не,
только ни
у меня.
1971
Песня о штангисте
Василию Алексееву
Как спорт – поднятье тяжестей не ново
В истории народов и держав:
Вы помните, как некий грек другого
Поднял и бросил, чуть попридержав?
Как шею жертвы, круглый гриф сжимаю —
Чего мне ждать: оваций или – свист?
Я от земли Антея отрываю,
Как первый древнегреческий штангист.
Не отмечен грацией мустанга,
Скован я, в движениях не скор.
Штанга, перегруженная штанга —
Вечный мой соперник и партнер.
Такую неподъемную громаду
Врагу не пожелаю своему —
Я подхожу к тяжелому снаряду
С тяжелым чувством: вдруг не подниму?!
Мы оба с ним как будто из металла.
Но только он – действительно металл.
А я так долго шел до пьедестала,
Что вмятины в помосте протоптал.
Не отмечен грацией мустанга,
Скован я, в движениях не скор.
Штанга, перегруженная штанга —
Вечный мой соперник и партнер.
Повержен враг на землю – как красиво! —
Но крик «Вес взят!» у многих на слуху.
«Вес взят!» – прекрасно, но несправедливо:
Ведь я внизу, а штанга наверху.
Такой триумф подобен пораженью,
А смысл победы до смешного прост:
Все дело в том, чтоб, завершив движенье,
С размаху штангу бросить на помост.
Не отмечен грацией мустанга,
Скован я, в движениях не скор.
Штанга, перегруженная штанга —
Вечный мой соперник и партнер.
Он вверх ползет – чем дальше, тем безвольней, —
Мне напоследок мышцы рвет по швам.
И со своей высокой колокольни
Мне зритель крикнул: «Брось его к чертям!»
Еще одно последнее мгновенье —
И брошен наземь мой железный бог!
…Я выполнял обычное движенье
С коротким злым названием «рывок».
1971
«Целуя знамя в пропыленный шелк…»
Целуя знамя в пропыленный шелк
И выплюнув в отчаянье протезы,
Фельдмаршал звал: «Вперед, мой славный полк!
Презрейте смерть, мои головорезы!»
Измятыми знаменами горды,
Воспалены талантливою речью, —
Расталкивая спины и зады,
Одни стремились в первые ряды —
И первыми ложились под картечью.
Хитрец – и тот, который не был смел, —
Не пожелав платить такую цену,
Полз в задний ряд – но там не уцелел:
Его свои же брали на прицел —
И в спину убивали за измену.
Сегодня каждый третий – без сапог,
Но после битвы – заживут как крезы, —
Прекрасный полк, надежный, верный полк —
Отборные в полку головорезы!
А третии – средь битвы и беды
Старались сохранить и грудь и спину, —
Не выходя ни в первые ряды,
Ни в задние, – но как из-за еды
Дрались за золотую середину.
Они напишут толстые труды
И будут гибнуть в рамах, на картине, —
Те, кто не вышли в первые ряды,
Но не были и сзади – и горды,
Что честно прозябали в середине.
Уже трубач без почестей умолк,
Не слышно меди, тише звон железа, —
Разбит и смят надежный, верный полк,
В котором сплошь одни головорезы.
Но нет, им честь знамен не запятнать.
Дышал фельдмаршал весело и ровно, —
Чтоб их в глазах потомков оправдать,
Он молвил: «Кто-то должен умирать —
А кто-то должен выжить, – безусловно!»
Пусть нет звезды тусклее, чем у них, —
Уверенно дотянут до кончины —
Скрываясь за отчаянных и злых,
Последний ряд оставив для других —
Умеренные люди середины.
В грязь втоптаны знамена, смятый шелк,
Фельдмаршальские жезлы и протезы.
Ах, славный полк!.. Да был ли славный полк,
В котором сплошь одни головорезы?!
1971
«Не заманишь меня на эстрадный концерт…»
Не заманишь меня на эстрадный концерт,
Ни на западный фильм о ковбоях:
Матч финальный на первенство СССР —
Мне сегодня болеть за обоих!
Так прошу: не будите меня поутру —
Не проснусь по гудку и сирене, —
Я болею давно, а сегодня – помру
На Центральной спортивной арене.
Буду я помирать – вы снесите меня
До агонии и до конвульсий
Через западный сектор, потом на коня —
И несите до паузы в пульсе.
Но прошу: не будите меня на ветру —
Не проснусь, как Джульетта на сцене, —
Всё равно я сегодня возьму и умру
На Центральной спортивной арене.
Пронесите меня, чтоб никто ни гугу:
Кто-то умер – ну что ж, всё в порядке, —
Закопайте меня вы в центральном кругу,
Или нет – во вратарской площадке!
…Да, лежу я в центральном кругу на лугу,
Шлю проклятья Виленеву Пашке, —
Но зато – по мне все футболисты бегут,
Словно раньше по телу мурашки.
Вижу я всё развитие быстрых атак,
Уличаю голкипера в фальши, —
Вижу всё – и теперь не кричу как дурак:
Мол, на мыло судью или дальше…
Так прошу: не будите меня поутру,
Глубже чем на полметра не ройте, —
А не то я вторичною смертью помру —
Будто дважды погибший на фронте.
1971
Кони привередливые
Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю
Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю…
Что-то воздуху мне мало – ветер пью, туман глотаю, —
Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Вы тугую не слушайте плеть!
Но что-то кони мне попались привередливые —
И дожить не успел, мне допеть не успеть.
Я коней напою,
я куплет допою —
Хоть мгновенье еще постою
на краю…
Сгину я – меня пушинкой ураган сметет с ладони,
И в санях меня галопом повлекут по снегу утром, —
Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони,
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Не указчики вам кнут и плеть.
Но что-то кони мне попались привередливые —
И дожить не успел, мне допеть не успеть.
Я коней напою,
я куплет допою —
Хоть мгновенье еще постою
на краю…
Мы успели: в гости к Богу не бывает опозданий, —
Что ж там ангелы поют такими злыми голосами?!
Или это колокольчик весь зашелся от рыданий,
Или я кричу коням, чтоб не несли так быстро сани?!
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Умоляю вас вскачь не лететь!
Но что-то кони мне попались привередливые —
Коль дожить не успел, так хотя бы – допеть!
Я коней напою,
я куплет допою —
Хоть мгновенье еще постою
на краю…
1972
Белое безмолвие
Все года, и века, и эпохи подряд
Всё стремится к теплу от морозов и вьюг, —
Почему ж эти птицы на север летят,
Если птицам положено – только на юг?
Слава им не нужна – и величие,
Вот под крыльями кончится лед —
И найдут они счастие птичее
Как награду за дерзкий полет!
Что же нам не жилось, что же нам не спалось?
Что нас выгнало в путь по высокой волне?
Нам сиянье пока наблюдать не пришлось, —
Это редко бывает – сиянья в цене!
Тишина… Только чайки – как молнии, —
Пустотой мы их кормим из рук.
Но наградою нам за безмолвие
Обязательно будет звук!
Как давно снятся нам только белые сны —
Все иные оттенки снега занесли, —
Мы ослепли – темно от такой белизны, —
Но прозреем от черной полоски земли.
Наше горло отпустит молчание,
Наша слабость растает как тень, —
И наградой за ночи отчаянья
Будет вечный полярный день!
Север, воля, надежда – страна без границ,
Снег без грязи – как долгая жизнь без вранья.
Воронье нам не выклюет глаз из глазниц —
Потому что не водится здесь воронья.
Кто не верил в дурные пророчества,
В снег не лег ни на миг отдохнуть —
Тем наградою за одиночество
Должен встретиться кто-нибудь!
1972
Песня про белого слона
Жили-были в Индии с самой старины
Дикие огромные серые слоны —
Слоны слонялись в джунглях без маршрута, —
Один из них был белый почему-то.
Добрым глазом, тихим нравом отличался он,
И умом, и мастью благородной, —
Средь своих собратьев серых – белый слон
Был, конечно, белою вороной.
И владыка Индии – были времена —
Мне из уважения подарил слона.
«Зачем мне слон?» – спросил я иноверца,
А он сказал: «В слоне – большое сердце…»
Слон мне сделал реверанс, а я ему – поклон,
Речь моя была незлой и тихой, —
Потому что этот самый – белый слон
Был к тому же белою слонихой.
Я прекрасно выглядел, сидя на слоне,
Ездил я по Индии – сказочной стране, —
Ах, где мы только вместе не скитались!
И в тесноте отлично уживались.
И бывало, шли мы петь под чей-нибудь балкон, —
Дамы так и прыгали из спален…
Надо вам сказать, что этот белый слон
Был необычайно музыкален.
Карту мира видели вы наверняка —
Знаете, что в Индии тоже есть река, —
Мой слон и я питались соком манго,
И как-то потерялись в дебрях Ганга.
Я метался по реке, забыв еду и сон,
Безвозвратно подорвал здоровье…
А потом сказали мне: «Твой белый слон
Встретил стадо белое слоновье…»
Долго был в обиде я, только – вот те на! —
Мне владыка Индии вновь прислал слона:
В виде украшения для трости —
Белый слон, но из слоновой кости.
Говорят, что семь слонов иметь – хороший тон, —
На шкафу, как средство от напастей…
Пусть гуляет лучше в белом стаде белый слон —
Пусть он лучше не приносит счастья!
1972
Честь шахматной короны
I. Подготовка
Я кричал: «Вы что ж там, обалдели? —
Уронили шахматный престиж!»
Мне сказали в нашем спортотделе:
«Ага, прекрасно – ты и защитишь!
Но учти, что Фишер очень ярок, —
Даже спит с доскою – сила в ём,
Он играет чисто, без помарок…»
Ничего, я тоже не подарок, —
У меня в запасе – ход конем.
Ох вы мускулы стальные,
Пальцы цепкие мои!
Эх, резные, расписные
Деревянные ладьи!
Друг мой, футболист, учил: «Не бойся, —
Он к таким партнерам не привык.
За тылы и центр не беспокойся,
А играй по краю – напрямик!..»
Я налег на бег, на стометровки,
В бане вес согнал, отлично сплю,
Были по хоккею тренировки…
В общем, после этой подготовки —
Я его без мата задавлю!
Ох вы сильные ладони,
Мышцы крепкие спины!
Эх вы кони мои, кони,
Ох вы милые слоны!
«Не спеши и, главное, не горбись, —
Так боксер беседовал со мной. —
В ближний бой не лезь, работай в корпус,
Помни, что коронный твой – прямой».
Честь короны шахматной – на карте, —
Он от пораженья не уйдет:
Мы сыграли с Талем десять партий —
В преферанс, в очко и на бильярде, —
Таль сказал: «Такой не подведет!»
Ох, рельеф мускулатуры!
Дельтовидные – сильны!
Что мне легкие фигуры,
Эти кони да слоны!
И в буфете, для других закрытом,
Повар успокоил: «Не робей!
Ты с таким прекрасным аппетитом —
Враз проглотишь всех его коней!
Ты присядь перед дорогой дальней —
И бери с питанием рюкзак.
На двоих готовь пирог пасхальный:
Этот Шифер – хоть и гениальный, —
А небось покушать не дурак!»
Ох мы – крепкие орешки!
Мы корону – привезем!
Спать ложусь я – вроде пешки,
Просыпаюся – ферзем!
II. Игра
Только прилетели – сразу сели.
Фишки все заранее стоят.
Фоторепортеры налетели —
И слепят, и с толку сбить хотят.
Но меня и дома – кто положит?
Репортерам с ног меня не сбить!..
Мне же неумение поможет:
Этот Шифер ни за что не сможет
Угадать, чем буду я ходить.
Выпало ходить ему, задире, —
Говорят, он белыми мастак! —
Сделал ход с е2 на е4…
Чтой-то мне знакомое… Так-так!
Ход за мной – что делать?! Надо, Сева, —
Наугад, как ночью по тайге…
Помню – всех главнее королева:
Ходит взад-вперед и вправо-влево, —
Ну а кони вроде – буквой «Г».
Эх, спасибо заводскому другу —
Научил, как ходят, как сдают…
Выяснилось позже – я с испугу
Разыграл классический дебют!
Всё следил, чтоб не было промашки,
Вспоминал всё повара в тоске.
Эх, сменить бы пешки на рюмашки —
Живо б прояснилось на доске!
Вижу, он нацеливает вилку —
Хочет есть, – и я бы съел ферзя…
Под такой бы закусь – да бутылку!
Но во время матча пить нельзя.
Я голодный, посудите сами:
Здесь у них лишь кофе да омлет, —
Клетки – как круги перед глазами,
Королей я путаю с тузами
И с дебютом путаю дуплет.
Есть примета – вот я и рискую:
В первый раз должно мне повезти.
Я его замучу, зашахую —
Мне дай только дамку провести!
Не мычу не те́люсь, весь – как вата.
Надо что-то бить – уже пора!
Чем же бить? Ладьею – страшновато,
Справа в челюсть – вроде рановато,
Неудобно – первая игра.
…Он мою защиту разрушает —
Старую индийскую – в момент, —
Это смутно мне напоминает
Индо-пакистанский инцидент.
Только зря он шутит с нашим братом —
У меня есть мера, даже две:
Если он меня прикончит матом,
Я его – через бедро с захватом,
Или – ход конем – по голове!
Я еще чуток добавил прыти —
Всё не так уж сумрачно вблизи:
В мире шахмат пешка может выйти —
Если тренируется – в ферзи!
Шифер стал на хитрости пускаться:
Встанет, пробежится и – назад;
Предложил тура́ми поменяться, —
Ну еще б ему меня не опасаться —
Когда я лежа жму сто пятьдесят!
Я его фигурку смерил оком,
И когда он объявил мне шах —
Обнажил я бицепс ненароком,
Даже снял для верности пиджак.
И мгновенно в зале стало тише,
Он заметил, что я привстаю…
Видно, ему стало не до фишек —
И хваленый пресловутый Фишер
Тут же согласился на ничью.
1972
Баллада о гипсе
Нет острых ощущений – всё старье, гнилье и хлам, —
Того гляди, с тоски сыграю в ящик.
Балкон бы, что ли, сверху, иль автобус – пополам, —
Вот это боле-мене подходяще!
Повезло! Наконец повезло! —
Видел бог, что дошел я до точки! —
Самосвал в тридцать тысяч кило
Мне скелет раздробил на кусочки!
Вот лежу я на спине,
Загипсованный, —
Кажный член у мене —
Расфасованный
По отдельности
До исправности, —
Всё будет в цельности
И в сохранности!
Эх, жаль, что не роняли вам на череп утюгов, —
Скорблю о вас – как мало вы успели! —
Ах, это просто прелесть – сотрясение мозгов,
Ах, это наслажденье – гипс на теле!
Как броня – на груди у меня,
На руках моих – крепкие латы, —
Так и хочется крикнуть: «Коня мне, коня!» —
И верхом ускакать из палаты!
Но лежу я на спине,
Загипсованный, —
Кажный член у мене —
Расфасованный
По отдельности
До исправности, —
Всё будет в цельности
И в сохранности!
Задавлены все чувства – лишь для боли нет преград, —
Ну что ж, мы часто сами чувства губим, —
Зато я, как ребенок, – весь спеленутый до пят
И окруженный человеколюбьем!
Под влияньем сестрички ночной
Я любовию к людям проникся —
И, клянусь, до доски гробовой
Я б остался невольником гипса!
Вот лежу я на спине,
Загипсованный, —
Кажный член у мене —
Расфасованный
По отдельности
До исправности, —
Всё будет в цельности
И в сохранности!
Вот жаль, что мне нельзя уже увидеть прежних снов:
Они – как острый нож для инвалида, —
Во сне я рвусь наружу из-под гипсовых оков,
Мне снятся свечи, рифмы и коррида…
Ах, надежна ты, гипса броня,
От того, кто намерен кусаться!
Но одно угнетает меня:
Что никак не могу почесаться, —
Что лежу я на спине,
Загипсованный, —
Кажный член у мене —
Расфасованный
По отдельности
До исправности, —
Всё будет в цельности
И в сохранности!
Так, я давно здоров, но не намерен гипс снимать:
Пусть руки стали чем-то вроде бивней,
Пусть ноги опухают – мне на это наплевать, —
Зато кажусь значительней, массивней!
Я под гипсом хожу ходуном,
Наступаю на пятки прохожим, —
Мне удобней казаться слоном
И себя ощущать толстокожим!
И по жизни я иду,
Загипсованный, —
Кажный член – на виду,
Расфасованный
По отдельности
До исправности, —
Всё будет в цельности
И в сохранности!
1972
«Прошла пора вступлений и прелюдий…»
Прошла пора вступлений и прелюдий, —
Всё хорошо – не вру, без дураков:
Меня к себе зовут большие люди —
Чтоб я им пел «Охоту на волков»…
Быть может, запись слышал из окон,
А может быть, с детьми ухи не сваришь —
Как знать, – но приобрел магнитофон
Какой-нибудь ответственный товарищ.
И, предаваясь будничной беседе
В кругу семьи, где свет торшера тускл, —
Тихонько, чтоб не слышали соседи,
Он взял да и нажал на кнопку «пуск».
И там, не разобрав последних слов, —
Прескверный дубль достали на работе, —
Услышал он «Охоту на волков»
И кое-что еще на обороте.
И всё прослушав до последней ноты,
И разозлясь, что слов последних нет,
Он поднял трубку: «Автора «Охоты»
Ко мне пришлите завтра в кабинет!»
Я не хлебнул для храбрости винца, —
И, подавляя частую икоту,
С порога – от начала до конца —
Я проорал ту самую «Охоту».
Его просили дети, безусловно,
Чтобы была улыбка на лице, —
Но он меня прослушал благосклонно
И даже аплодировал в конце.
И об стакан бутылкою звеня,
Которую извлек из книжной полки,
Он выпалил: «Да это ж – про меня!
Про нас про всех – какие, к черту, волки!»
…Ну всё, теперь, конечно, что-то будет —
Уже три года в день по пять звонков:
Меня к себе зовут большие люди —
Чтоб я им пел «Охоту на волков».
1972
Жертва телевиденья
Есть телевизор – подайте трибуну, —
Так проору – разнесется на мили!
Он – не окно, я в окно и не плюну, —
Мне будто дверь в целый мир прорубили.
Всё на дому – самый полный обзор:
Отдых в Крыму, ураган и Кобзон.
Фильм, часть седьмая – тут можно поесть:
Я не видал предыдущие шесть.
Врубаю первую – а там ныряют, —
Ну, это так себе, а с двадцати —
«А ну-ка, девушки!» – что вытворяют!
И все – в передничках, – с ума сойти!
Есть телевизор – мне дом не квартира, —
Я всею скорбью скорблю мировою,
Грудью дышу я всем воздухом мира,
Никсона вижу с его госпожою.
Вот тебе раз! Иностранный глава —
Прямо глаз в глаз, к голове голова, —
Чуть пододвинул ногой табурет —
И оказался с главой тет-на-тет.
Потом – ударники в хлебопекарне, —
Дают про выпечку до десяти.
И вот любимая – «А ну-ка, парни!» —
Стреляют, прыгают, – с ума сойти!
Если не смотришь – ну пусть не болван ты,
Но уж, по крайности, богом убитый:
Ты же не знаешь, что ищут таланты,
Ты же не ведаешь, кто даровитый!
Как убедить мне упрямую Настю?! —
Настя желает в кино – как суббота, —
Настя твердит, что проникся я страстью
К глупому ящику для идиота.
Да, я проникся – в квартиру зайду,
Глядь – дома Никсон и Жорж Помпиду!
Вот хорошо – я бутылочку взял, —
Жорж – посошок, Ричард, правда, не стал.
Ну а действительность еще кошмарней, —
Врубил четвертую – и на балкон:
«А ну-ка, девушки!» «А ну-ка, па́рням!»
Вручают премию в О-О-ООН!
…Ну а потом, на Канатчиковой даче,
Где, к сожаленью, навязчивый сервис,
Я и в бреду всё смотрел передачи,
Всё заступался за Анджелу Дэвис.
Слышу: не плачь – всё в порядке в тайге,
Выигран матч СССР – ФРГ,
Сто негодяев захвачены в плен,
И Магомаев поет в КВН.
Ну а действительность еще шикарней —
Два телевизора – крути-верти:
«А ну-ка, девушки!» – «А ну-ка, парни!», —
За них не боязно с ума сойти!
1972
Дорожная история
Я вышел ростом и лицом —
Спасибо матери с отцом, —
С людьми в ладу – не понукал, не помыкал,
Спины не гнул – прямым ходил,
И в ус не дул, и жил как жил,
И голове своей руками помогал…
Но был донос и был навет —
Кругом пятьсот и наших нет, —
Был кабинет с табличкой «Время уважай», —
Там прямо бе́з соли едят,
Там штемпель ставят наугад,
Кладут в конверт – и посылают за Можай.
Потом – зачет, потом – домой
С семью годами за спиной, —
Висят года на мне – ни бросить, ни продать.
Но на начальника попал,
Который бойко вербовал, —
И за Урал машины стал перегонять.
Дорога, а в дороге – МАЗ,
Который по уши увяз,
В кабине – тьма, напарник третий час молчит, —
Хоть бы кричал, аж зло берет —
Назад пятьсот, пятьсот вперед,
А он – зубами «Танец с саблями» стучит!
Мы оба знали про маршрут,
Что этот МАЗ на стройках ждут, —
А наше дело – сел, поехал – ночь, полно́чь!
Ну надо ж так – под Новый год —
Назад пятьсот, пятьсот вперед, —
Сигналим зря – пурга, и некому помочь!
«Глуши мотор, – он говорит, —
Пусть этот МАЗ огнем горит!»
Мол, видишь сам – тут больше нечего ловить.
Мол, видишь сам – кругом пятьсот,
А к ночи точно – занесет, —
Так заровняет, что не надо хоронить!..
Я отвечаю: «Не канючь!»
А он – за гаечный за ключ
И волком смотрит (он вообще бывает крут), —
А что ему – кругом пятьсот,
И кто кого переживет,
Тот и докажет, кто был прав, когда припрут!
Он был мне больше чем родня —
Он ел с ладони у меня, —
А тут глядит в глаза – и холодно спине.
А что ему – кругом пятьсот,
И кто там после разберет,
Что он забыл, кто я ему и кто он мне!
И он ушел куда-то вбок.
Я отпустил, а сам – прилег, —
Мне снился сон про наш «веселый» наворот:
Что будто вновь кругом пятьсот,
Ищу я выход из ворот, —
Но нет его, есть только вход, и то – не тот.
…Конец простой: пришел тягач,
И там был трос, и там был врач,
И МАЗ попал куда положено ему, —
И он пришел – трясется весь…
А там – опять далекий рейс, —
Я зла не помню – я опять его возьму!
1972
Мишка Шифман
Мишка Шифман башковит —
У него предвиденье.
«Что мы видим, – говорит, —
Кроме телевиденья?!
Смотришь конкурс в Сопоте —
И глотаешь пыль,
А кого ни попадя
Пускают в Израи́ль!»
Мишка также сообщил
По дороге в Мневники:
«Голду Меир я словил
В радиоприемнике…»
И такое рассказал,
До того красиво! —
Я чуть было не попал
В лапы Тель-Авива.
Я сперва-то был не пьян,
Возразил два раза я —
Говорю: «Моше Даян —
Сука одноглазая, —
Агрессивный, бестия,
Чистый фараон, —
Ну а где агрессия —
Там мне не резон».
Мишка тут же впал в экстаз —
После литры выпитой —
Говорит: «Они же нас
Выгнали с Египета!
Оскорбления простить
Не могу такого, —
Я позор желаю смыть
С Рождества Христова!»
Мишка взял меня за грудь:
«Мне нужна компания!
Мы ж с тобой не как-нибудь —
Здравствуй, до свидания, —
Побредем, паломники,
Чувства придавив!..
Хрена ли нам Мнёвники —
Едем в Тель-Авив!»
Я сказал: «Я вот он весь,
Ты же меня спас в порту.
Но одна загвоздка есть:
Русский я по паспорту.
Только русские в родне,
Прадед мой – самарин, —
Если кто и влез ко мне,
Так и тот – татарин».
Мишку Шифмана не трожь,
С Мишкой – прочь сомнения:
У него евреи сплошь
В каждом поколении.
Дед, параличом разбит, —
Бывший врач-вредитель…
А у меня – антисемит
На антисемите.
Мишка – врач, он вдруг затих:
В Израи́ле бездна их, —
Гинекологов одних —
Как собак нерезаных;
Нет зубным врачам пути —
Слишком много просятся.
Где на всех зубов найти?
Значит – безработица!
Мишка мой кричит: «К чертям!
Виза – или ванная!
Едем, Коля, – море там
Израилеванное!..»
Видя Мишкину тоску, —
А он в тоске опасный, —
Я еще хлебнул кваску
И сказал: «Согласный!»
…Хвост огромный в кабинет
Из людей, пожалуй, ста.
Мишке там сказали «нет»,
Ну а мне – «пожалуйста».
Он кричал: «Ошибка тут, —
Это я – еврей!..»
А ему: «Не шибко тут!
Выйдь, вон, из дверей!»
Мишку мучает вопрос:
Кто здесь враг таинственный?
А ответ ужасно прост —
И ответ единственный:
Я в порядке, тьфу-тьфу-тьфу, —
Мишка пьет проклятую, —
Говорит, что за графу
Не пустили – пятую.
1972
Натянутый канат
Он не вышел ни званьем, ни ростом.
Не за славу, не за плату —
На свой, необычный манер
Он по жизни шагал над помостом —
По канату, по канату,
Натянутому, как нерв.
Посмотрите – вот он
без страховки идет.
Чуть правее наклон —
упадет, пропадет!
Чуть левее наклон —
все равно не спасти…
Но должно быть, ему очень нужно пройти
четыре четверти пути.
И лучи его с шага сбивали,
И кололи, словно лавры.
Труба надрывалась – как две.
Крики «Браво!» его оглушали,
А литавры, а литавры —
Как обухом по голове!
Посмотрите – вот он
без страховки идет.
Чуть правее наклон —
упадет, пропадет!
Чуть левее наклон —
все равно не спасти…
Но теперь ему меньше осталось пройти —
уже три четверти пути.
«Ах как жутко, как смело, как мило!
Бой со смертью – три минуты!» —
Раскрыв в ожидании рты,
Из партера глядели уныло —
Лилипуты, лилипуты —
Казалось ему с высоты.
Посмотрите – вот он
без страховки идет.
Чуть правее наклон —
упадет, пропадет!
Чуть левее наклон —
все равно не спасти…
Но спокойно, – ему остается пройти
всего две четверти пути!
Он смеялся над славою бренной,
Но хотел быть только первым —
Такого попробуй угробь!
Не по проволоке над ареной, —
Он по нервам – нам по нервам —
Шел под барабанную дробь!
Посмотрите – вот он
без страховки идет.
Чуть правее наклон —
упадет, пропадет!
Чуть левее наклон —
все равно не спасти…
Но замрите, – ему остается пройти
не больше четверти пути!
Закричал дрессировщик – и звери
Клали лапы на носилки…
Но прост приговор и суров:
Был растерян он или уверен —
Но в опилки, но в опилки
Он пролил досаду и кровь!
И сегодня другой
без страховки идет.
Тонкий шнур под ногой —
упадет, пропадет!
Вправо, влево наклон —
и его не спасти…
Но зачем-то ему тоже нужно пройти
четыре четверти пути!
1972
Черные бушлаты
Евпаторийскому десанту
За нашей спиною
остались
паденья,
закаты, —
Ну хоть бы ничтожный,
ну хоть бы
невидимый
взлет!
Мне хочется верить,
что черные
наши
бушлаты
Дадут мне возможность
сегодня
увидеть
восход.
Сегодня на людях
сказали:
«Умрите
геройски!»
Попробуем, ладно,
увидим,
какой
оборот…
Я только подумал,
чужие
куря
папироски:
Тут – кто как умеет,
мне важно —
увидеть
восход.
Особая рота —
особый
почет
для сапера.
Не прыгайте с финкой
на спи́ну
мою
из ветвей, —
Напрасно стараться —
я и
с перерезанным
горлом
Сегодня увижу
восход
до развязки
своей!
Прошли по тылам мы,
держась,
чтоб не резать
их – сонных, —
И вдруг я заметил,
когда
прокусили
проход:
Еще несмышленый,
зеленый,
но чуткий
подсолнух
Уже повернулся
верхушкой
своей
на восход.
За нашей спиною
в шесть тридцать
остались —
я знаю —
Не только паденья,
закаты,
но – взлет
и восход.
Два провода голых,
зубами
скрипя,
зачищаю.
Восхода не видел,
но понял:
вот-вот
и взойдет!
Уходит обратно
на нас
поредевшая
рота.
Что было – не важно,
а важен
лишь взорванный
форт.
Мне хочется верить,
что грубая
наша
работа
Вам дарит возможность
беспошлинно
видеть
восход!
1972
Тюменская нефть
Один чудак из партии геологов
Сказал мне, вылив грязь из сапога:
«Послал же бог на головы нам олухов!
Откуда нефть – когда кругом тайга?
И деньги вам отпущены – на тыщи те
Построить детский сад на берегу:
Вы ничего в Тюмени не отыщете —
В болото вы вгоняете деньгу!»
И шлю депеши в центр из Тюмени я:
Дела идут, всё боле-менее!..
Мне отвечают, что у них такое мнение,
Что меньше «более» у нас, а больше «менее».
А мой рюкзак
Пустой на треть.
«А с нефтью как?»
«Да будет нефть!»
Давно прошли открытий эпидемии,
И с лихорадкой поисков – борьба, —
И дали заключенье в Академии:
В Тюмени с нефтью полная труба!
Нет бога нефти здесь – перекочую я:
Раз бога нет – не будет короля!..
Но только вот нутром и носом чую я,
Что подо мной не мертвая земля!
И шлю депеши в центр из Тюмени я:
Дела идут, всё боле-менее!..
Мне отвечают, что у них сложилось мнение,
Что меньше «более» у нас, а большее «менее».
Пустой рюкзак —
Исчезла снедь…
«А с нефтью как?»
«Да будет нефть!»
И нефть пошла! Мы, по болотам рыская,
Не на пол-литра выиграли спор —
Тюмень, Сибирь, земля ханты-мансийская
Сквозила нефтью из открытых пор.
Моряк, с которым столько переругано, —
Не помню уж, с какого корабля, —
Всё перепутал и кричал испуганно:
«Земля! Глядите, братики, – земля!»
И шлю депеши в центр из Тюмени я:
Дела идут, всё боле-менее,
Что – прочь сомнение, что – есть месторождение,
Что – больше «более» у нас и меньше «менее»…
Так я узнал —
Бог нефти есть, —
И он сказал:
«Бурите здесь!»
И бил фонтан и рассыпа́лся искрами,
При свете их я Бога увидал:
По пояс голый, он с двумя канистрами
Холодный душ из нефти принимал.
И ожила земля, и помню ночью я
На той земле танцующих людей…
Я счастлив, что, превысив полномочия,
Мы взяли риск – и вскрыли вены ей!
1972
Товарищи ученые
Товарищи ученые, доценты с кандидатами!
Замучились вы с иксами, запутались в нулях,
Сидите, разлагаете молекулы на атомы,
Забыв, что разлагается картофель на полях.
Из гнили да из плесени бальзам извлечь пытаетесь
И корни извлекаете по десять раз на дню, —
Ох, вы там добалуетесь, ох, вы доизвлекаетесь,
Пока сгниет, запле́сневеет картофель на корню!
Автобусом до Сходни доезжаем,
А там – рысцой, и не стонать!
Небось картошку все мы уважаем, —
Когда с сольцой ее намять.
Вы можете прославиться почти на всю Европу, коль
С лопатами проявите здесь свой патриотизм, —
А то вы всем кагалом там набросились на опухоль,
Собак ножами режете, а это – бандитизм!
Товарищи ученые, кончайте поножовщину,
Бросайте ваши опыты, гидрид и ангидрид:
Садитеся в полуторки, валяйте к нам в Тамбовщину, —
А гамма-излучение денек повременит.
Полуторкой к Тамбову подъезжаем,
А там – рысцой, и не стонать!
Небось картошку все мы уважаем, —
Когда с сольцой ее намять.
К нам можно даже с семьями, с друзьями и знакомыми —
Мы славно тут разме́стимся, и скажете потом,
Что бог, мол, с ними, с генами, бог с ними, с хромосомами,
Мы славно поработали и славно отдохнем!
Товарищи ученые, Эйнштейны драгоценные,
Ньюто́ны ненаглядные, любимые до слез!
Ведь лягут в землю общую остатки наши бренные, —
Земле – ей всё едино: апатиты и навоз.
Так приезжайте, милые, – рядами и колоннами!
Хотя вы все там химики и нет на вас креста,
Но вы ж ведь там задо́хнетесь за синхрофазотронами, —
А тут места отличные – воздушные места!
Товарищи ученые, не сумлевайтесь, милые:
Коль что у вас не ладится, – ну, там, не тот аффект, —
Мы мигом к вам заявимся с лопатами и с вилами,
Денечек покумекаем – и выправим дефект!
1972
Мы вращаем Землю
От границы мы Землю вертели назад —
Было дело сначала, —
Но обратно ее закрутил наш комбат,
Оттолкнувшись ногой от Урала.
Наконец-то нам дали приказ наступать,
Отбирать наши пяди и крохи, —
Но мы помним, как солнце отправилось вспять
И едва не зашло на востоке.
Мы не меряем Землю шагами,
Понапрасну цветы теребя, —
Мы толкаем ее сапогами —
От себя, от себя!
И от ветра с востока пригнулись стога,
Жмется к скалам отара.
Ось земную мы сдвинули без рычага,
Изменив направленье удара.
Не пугайтесь, когда не на месте закат, —
Судный день – это сказки для старших, —
Просто Землю вращают куда захотят
Наши сменные роты на марше.
Мы ползем, бугорки обнимаем,
Кочки тискаем – зло, не любя,
И коленями Землю толкаем —
От себя, от себя!
Здесь никто б не нашел, даже если б хотел,
Руки кверху поднявших.
Всем живым ощутимая польза от тел:
Как прикрытье используем павших.
Этот глупый свинец всех ли сразу найдет,
Где настигнет – в упор или с тыла?
Кто-то там впереди навалился на дот —
И Земля на мгновенье застыла.
Я ступни свои сзади оставил,
Мимоходом по мертвым скорбя, —
Шар земной я вращаю локтями —
От себя, от себя!
Кто-то встал в полный рост и, отвесив поклон,
Принял пулю на вдохе, —
Но на запад, на запад ползет батальон,
Чтобы солнце взошло на востоке.
Животом – по грязи́, дышим смрадом болот,
Но глаза закрываем на запах.
Нынче по́ небу солнце нормально идет,
Потому что мы рвемся на запад.
Руки, ноги – на месте ли, нет ли, —
Как на свадьбе росу пригубя,
Землю тянем зубами за стебли —
На себя! От себя!
1972
«Когда я спотыкаюсь на стихах…»
Когда я спотыкаюсь на стихах,
Когда ни до размеров, ни до рифм, —
Тогда друзьям пою о моряках,
До белых пальцев стискивая гриф.
Всем делам моим на суше вопреки
И назло моим заботам на земле
Вы возьмите меня в море, моряки, —
Я все вахты отстою на корабле!
Любая тварь по морю знай плывет,
Под винт попасть не каждый норовит, —
А здесь, на суше, встречный пешеход
Наступит, оттолкнет – и убежит.
Так всем делам моим на суше вопреки,
Так назло моим заботам на земле
Вы возьмите меня в море, моряки, —
Я все вахты отстою на корабле!
Известно вам – мир не на трех китах,
А нам известно – он не на троих.
Вам вольничать нельзя в чужих портах —
А я забыл, как вольничать в своих.
Так всем делам моим на суше вопреки,
Так назло моим заботам на земле
Вы за мной пришлите шлюпку, моряки,
Поднесите рюмку водки на весле!
1972
Заповедник
Бегают по́ лесу стаи зверей —
Не за добычей, не на водопой:
Денно и нощно они егерей
Ищут веселой толпой.
Звери, забыв вековечные страхи,
С твердою верой, что всё по плечу,
Шкуры рванув на груди как рубахи,
Падают навзничь – бери не хочу!
Сколько их в кущах,
Сколько их в чащах —
Ревом ревущих,
Рыком рычащих,
Сколько бегущих,
Сколько лежащих —
В дебрях и кущах,
В рощах и чащах!
Рыбы пошли косяком против волн —
Черпай руками, иди по ним вброд!
Столько желающих прямо на стол,
Сразу на блюдо – и в рот!
Рыба не мясо – она хладнокровней —
В сеть норовит, на крючок, в невода:
Рыбы погреться хотят на жаровне, —
Море по жабры, вода не вода!
Сколько их в кущах,
Сколько их в чащах —
Скопом плывущих,
Кишмя кишащих,
Друг друга жрущих,
Хищных и тощих —
В дебрях и кущах,
В чащах и рощах!
Птица на дробь устремляет полет —
Птица на выдумки стала хитра:
Чтобы им яблоки всунуть в живот,
Гуси не ели с утра.
Сильная птица сама на охоте
Слабым собратьям кричит: «Сторонись!» —
Жизнь прекращает в зените, на взлете,
Даже без выстрела падая вниз.
Сколько их в кущах,
Сколько их в чащах —
Выстрела ждущих,
В силки летящих,
Сколько плывущих,
Сколько парящих —
В дебрях и кущах,
В рощах и чащах!
Шубы не хочет пушнина носить —
Так и стремится в капкан и в загон, —
Чтобы людей приодеть, утеплить,
Рвется из кожи вон.
В ваши силки – призадумайтесь, люди! —
Прут добровольно в отменных мехах
Тысячи сот в иностранной валюте,
Тысячи тысячей в наших деньгах.
В рощах и чащах,
В дебрях и кущах
Сколько рычащих,
Сколько ревущих,
Сколько пасущихся,
Сколько кишащих,
Мечущих, рвущихся,
Живородящих,
Серых, обычных,
В перьях нарядных,
Сколько их, хищных
И травоядных,
Шерстью линяющих,
Шкуру меняющих,
Блеющих, лающих,
Млекопитающих,
Сколько летящих,
Бегущих, ползущих,
Сколько непьющих
В рощах и кущах
И некурящих
В дебрях и чащах,
И пресмыкающихся,
И парящих,
И подчиненных,
И руководящих,
Вещих и вящих,
Рвущих и врущих —
В рощах и кущах,
В дебрях и чащах!
Шкуры – не порчены, рыба – живьем,
Мясо – без дроби – зубов не сломать, —
Ловко, продуманно, просто, с умом,
Мирно – зачем же стрелять!
Каждому егерю – белый передник!
В руки – таблички: «Не бей!», «Не губи!»
Все это вместе зовут – заповедник, —
Заповедь только одна: не убий!
Но сколько в рощах,
Дебрях и кущах —
И сторожащих,
И стерегущих,
И загоняющих,
В меру азартных,
Плохо стреляющих
И предынфарктных,
Травящих, лающих,
Конных и пеших,
И отдыхающих
С внешностью леших,
Сколько их, знающих
И искушенных,
Не попадающих
В цель, разозленных,
Сколько дрожащих,
Портящих шкуры,
Сколько ловящих
На самодуры,
Сколько их, язвенных,
Сколько всеядных,
Сетью повязанных
И кровожадных,
Полных и тучных,
Тощих, ледащих —
В дебрях и кущах,
В рощах и чащах!
1972
I. Песня автозавистника
Произошел необъяснимый катаклизм:
Я шел домой по тихой улице своей —
Глядь, мне навстречу нагло прет капитализм,
Звериный лик свой скрыв под маской «Жигулей»!
Я по подземным переходам не пойду:
Визг тормозов мне – как романс о трех рублях, —
За то ль я гиб и мер в семнадцатом году,
Чтоб частный собственник глумился в «Жигулях»!
Он мне не друг и не родственник,
Он мне – заклятый враг, —
Очкастый частный собственник
В зеленых, серых, белых «Жигулях»!
Но ничего, я к старой тактике пришел:
Ушел в подполье – пусть ругают за прогул!
Сегодня ночью я три шины пропорол, —
Так полегчало – без снотворного уснул!
Дверь проломить – купил отбойный молоток,
Электродрель, – попробуй крышу пропили!
Не дам порочить наш совейский городок,
Где пиво варят золотое «Жигули»!
Он мне не друг и не родственник,
Он мне – заклятый враг, —
Очкастый частный собственник
В зеленых, серых, белых «Жигулях»!
Мне за грехи мои не будет ничего:
Я в психбольнице все права завоевал.
И я б их к стенке ставил через одного
И направлял на них груженый самосвал!
Но вскоре я машину сделаю свою —
Все части есть, – а от владения уволь:
Отполирую – и с разгону разобью
Ее под окнами отеля «Метрополь».
Нет, чтой-то ёкнуло – ведь части-то свои! —
Недосыпал, недоедал, пил только чай…
Всё, – еду, еду регистрировать в ГАИ!..
Ах, черт! – «Москвич» меня забрызгал, негодяй!
Он мне не друг и не родственник,
Он мне – заклятый враг, —
Очкастый частный собственник
В зеленых, серых, белых «Москвичах»!
1971
II. Песня автомобилиста
Отбросив прочь свой деревянный посох,
Упав на снег и полежав ничком,
Я встал – и сел в «погибель на колесах»,
Презрев передвижение пешком.
Я не предполагал играть с судьбою,
Не собирался спирт в огонь подлить, —
Я просто этой быстрою ездою
Намеревался жизнь себе продлить.
Подошвами своих спортивных «чешек»
Топтал я прежде тропы и полы —
И был неуязвим я для насмешек,
И был недосягаем для хулы.
Но я в другие перешел разряды —
Меня не примут в общую кадриль,
Я еду, я ловлю косые взгляды
И на меня, и на автомобиль.
Прервав общенье и рукопожатья,
Отворотилась прочь моя среда, —
Но кончилось глухое неприятье —
И началась открытая вражда.
Я в мир вкатился, чуждый нам по духу,
Все правила движения поправ, —
Орудовцы мне робко жали руку,
Вручая две квитанции на штраф.
Я во вражду включился постепенно,
Я утром зрел плоды ночных атак:
Морским узлом завязана антенна…
То был намек: с тобою будет так!
Прокравшись огородами, полями,
Вонзали шило в шины, как кинжал, —
Я ж отбивался целый день рублями —
И не сдавался, и в боях мужал.
Безлунными ночами я нередко
Противника в засаде поджидал, —
Но у него поставлена разведка —
И он в засаду мне не попадал.
И вот – как «языка» – бесшумно сняли
Передний мост и унесли во тьму.
Передний мост!.. Казалось бы – детали, —
Но без него и задний ни к чему.
Я доставал мосты, рули, колеса, —
Не за глаза красивые – за мзду.
Но понял я: не одолеть колосса, —
Назад – пока машина на ходу!
Назад, к моим нетленным пешеходам!
Пусти назад, о отворись, сезам!
Назад в метро, к подземным переходам!
Разгон, руль влево и – по тормозам!
…Восстану я из праха, вновь обыден,
И улыбнусь, выплевывая пыль:
Теперь народом я не ненавидим
За то, что у меня автомобиль!
1972
Тот, который не стрелял
Я вам мозги не пудрю —
Уже не тот завод:
В меня стрелял поу́тру
Из ружей целый взвод.
За что мне эта злая,
Нелепая стезя —
Не то чтобы не знаю, —
Рассказывать нельзя.
Мой командир меня почти что спас,
Но кто-то на расстреле настоял…
И взвод отлично выполнил приказ, —
Но был один, который не стрелял.
Судьба моя лихая
Давно наперекос:
Однажды языка я
Добыл, да не донес, —
И особист Суэтин,
Неутомимый наш,
Еще тогда приметил
И взял на карандаш.
Он выволок на свет и приволок
Подколотый, подшитый матерьял…
Никто поделать ничего не смог.
Нет – смог один, который не стрелял.
Рука упала в пропасть
С дурацким звуком «Пли!» —
И залп мне выдал пропуск
В ту сторону земли.
Но слышу: «Жив, зараза, —
Тащите в медсанбат.
Расстреливать два раза
Уставы не велят».
А врач потом всё цокал языком
И, удивляясь, пули удалял, —
А я в бреду беседовал тайком
С тем пареньком, который не стрелял.
Я раны, как собака, —
Лизал, а не лечил;
В госпиталях, однако, —
В большом почете был.
Ходил в меня влюбленный
Весь слабый женский пол:
«Эй ты, недострелённый,
Давай-ка на укол!»
Наш батальон геройствовал в Крыму,
И я туда глюкозу посылал —
Чтоб было слаще воевать ему.
Кому? Тому, который не стрелял.
Я пил чаек из блюдца,
Со спиртиком бывал…
Мне не пришлось загнуться,
И я довоевал.
В свой полк определили, —
«Воюй! – сказал комбат. —
А что недострелили —
Так я не виноват».
Я очень рад был – но, присев у пня,
Я выл белугой и судьбину клял:
Немецкий снайпер дострелил меня, —
Убив того, который не стрелял.
1972
Чужая колея
Сам виноват – и слезы лью,
и охаю:
Попал в чужую колею
глубокую.
Я цели намечал свои
на выбор сам —
А вот теперь из колеи
не выбраться.
Крутые скользкие края
Имеет эта колея.
Я кляну проложивших ее —
Скоро лопнет терпенье мое —
И склоняю, как школьник плохой:
Колею, в колее, с колеёй…
Но почему неймется мне —
нахальный я, —
Условья, в общем, в колее
нормальные:
Никто не стукнет, не притрет —
не жалуйся, —
Желаешь двигаться вперед —
пожалуйста!
Отказа нет в еде-питье
В уютной этой колее —
И я живо себя убедил:
Не один я в нее угодил, —
Так держать – колесо в колесе! —
И доеду туда, куда все.
Вот кто-то крикнул сам не свой:
«А ну пусти!» —
И начал спорить с колеей
по глупости.
Он в споре сжег запас до дна
тепла души —
И полетели клапана́
и вкладыши.
Но покорежил он края —
И шире стала колея.
Вдруг его обрывается след…
Чудака оттащили в кювет,
Чтоб не мог он нам, задним, мешать
По чужой колее проезжать.
Вот и ко мне пришла беда —
стартёр заел, —
Теперь уж это не езда,
а ёрзанье.
И надо б выйти, подтолкнуть —
но прыти нет, —
Авось подъедет кто-нибудь
и вытянет.
Напрасно жду подмоги я —
Чужая эта колея.
Расплеваться бы глиной и ржой
С колеей этой самой – чужой, —
Тем, что я ее сам углубил,
Я у задних надежду убил.
Прошиб меня холодный пот
до косточки,
И я прошелся чуть вперед
по досточке, —
Гляжу – размыли край ручьи
весенние,
Там выезд есть из колеи —
спасение!
Я грязью из-под шин плюю
В чужую эту колею.
Эй вы, задние, делай как я!
Это значит – не надо за мной,
Колея эта – только моя,
Выбирайтесь своей колеей!
1973
Затяжной прыжок
Хорошо, что за ревом не слышалось звука,
Что с позором своим был один на один:
Я замешкался возле открытого люка —
И забыл пристегнуть карабин.
Мне инструктор помог – и коленом пинок —
Перейти этой слабости грань:
За обычное наше «Смелее, сынок!»
Принял я его сонную брань.
И оборвали крик мой,
И обожгли мне щеки
Холодной острой бритвой
Восходящие потоки.
И звук обратно в печень мне
Вогнали вновь на вдохе
Веселые, беспечные
Воздушные потоки.
Я попал к ним в умелые, цепкие руки:
Мнут, швыряют меня – что хотят, то творят!
И с готовностью я сумасшедшие трюки
Выполняю шутя – все подряд.
Есть ли в этом паденье какой-то резон,
Я узнаю потом, а пока —
То валился в лицо мне земной горизонт,
То шарахались вниз облака.
И обрывали крик мой,
И выбривали щеки
Холодной острой бритвой
Восходящие потоки.
И кровь вгоняли в печень мне,
Упруги и жестоки,
Невидимые встречные
Воздушные потоки.
Но рванул я кольцо на одном вдохновенье,
Как рубаху от ворота или чеку.
Это было в случайном свободном паденье —
Восемнадцать недолгих секунд.
…А теперь – некрасив я, горбат с двух сторон,
В каждом горбе – спасительный шелк.
Я на цель устремлен и влюблен, и влюблен
В затяжной неслучайный прыжок!
И обрывают крик мой,
И выбривают щеки
Холодной острой бритвой
Восходящие потоки.
И проникают в печень мне
На выдохе и вдохе
Бездушные и вечные
Воздушные потоки.
Беспримерный прыжок из глубин стратосферы —
По сигналу «Пошел!» я шагнул в никуда, —
За невидимой тенью безликой химеры,
За свободным паденьем – айда!
Я пробьюсь сквозь воздушную ватную тьму,
Хоть условья паденья не те.
Но и падать свободно нельзя – потому,
Что мы падаем не в пустоте.
И обрывают крик мой,
И выбривают щеки
Холодной острой бритвой
Восходящие потоки.
На мне мешки заплечные,
Встречаю – руки в боки —
Прямые, безупречные
Воздушные потоки.
Ветер в уши сочится и шепчет скабрезно:
«Не тяни за кольцо – скоро легкость придет…»
До земли триста метров – сейчас будет поздно!
Ветер врет, обязательно врет!
Стропы рвут меня вверх, выстрел купола – стоп!
И – как не было этих минут.
Нет свободных падений с высот, но зато —
Есть свобода раскрыть парашют!
Мне охлаждают щеки
И открывают веки
Исполнены потоки
Забот о человеке!
Глазею ввысь печально я —
Там звезды одиноки —
И пью горизонтальные
Воздушные потоки.
1973
Памятник
Я при жизни был рослым и стройным,
Не боялся ни слова, ни пули
И в привычные рамки не лез, —
Но с тех пор, как считаюсь покойным,
Охромили меня и согнули,
К пьедесталу прибив ахиллес.
Не стряхнуть мне гранитного мяса
И не вытащить из постамента
Ахиллесову эту пяту,
И железные ребра каркаса
Мертво схвачены слоем цемента, —
Только судороги по хребту.
Я хвалился косою саженью —
Нате смерьте! —
Я не знал, что подвергнусь суженью
После смерти, —
Но в обычные рамки я всажен —
На́ спор вбили,
А косую неровную сажень —
Распрямили.
И с меня, когда взял я да умер,
Живо маску посмертную сняли
Расторопные члены семьи, —
И не знаю, кто их надоумил, —
Только с гипса вчистую стесали
Азиатские скулы мои.
Мне такое не мнилось, не снилось,
И считал я, что мне не грозило
Оказаться всех мертвых мертвей, —
Но поверхность на слепке лоснилась,
И могильною скукой сквозило
Из беззубой улыбки моей.
Я при жизни не клал тем, кто хищный,
В пасти палец,
Подходившие с меркой обычной —
Отступались, —
Но по снятии маски посмертной —
Тут же в ванной —
Гробовщик подошел ко мне с меркой
Деревянной…
А потом, по прошествии года, —
Как венец моего исправленья —
Крепко сбитый литой монумент
При огромном скопленье народа
Открывали под бодрое пенье, —
Под мое – с намагниченных лент.
Тишина надо мной раскололась —
Из динамиков хлынули звуки,
С крыш ударил направленный свет, —
Мой отчаяньем сорванный голос
Современные средства науки
Превратили в приятный фальцет.
Я немел, в покрывало упрятан, —
Все там будем! —
Я орал в то же время кастратом
В уши людям.
Саван сдернули – как я обужен, —
Нате смерьте! —
Неужели такой я вам нужен
После смерти?!
Командора шаги злы и гулки.
Я решил: как во времени оном —
Не пройтись ли, по плитам звеня? —
И шарахнулись толпы в проулки,
Когда вырвал я ногу со стоном
И осыпались камни с меня.
Накренился я – гол, безобразен, —
Но и падая – вылез из кожи,
Дотянулся железной клюкой, —
И, когда уже грохнулся наземь,
Из разодранных рупоров всё же
Прохрипел я похоже: «Живой!»
1973
Я из дела ушел
Я из дела ушел, из такого хорошего дела!
Ничего не унес – отвалился в чем мать родила, —
Не затем, что приспичило мне, – просто время приспело,
Из-за синей горы понагнало другие дела.
Мы многое из книжек узнаём,
А истины передают изустно:
«Пророков нет в отечестве своем», —
Но и в других отечествах – не густо.
Растащили меня, но я счастлив, что львиную долю
Получили лишь те, кому я б ее о́тдал и так.
Я по скользкому полу иду, каблуки канифолю,
Подымаюсь по лестнице и прохожу на чердак.
Пророков нет – не сыщешь днем с огнем, —
Ушли и Магомет, и Заратустра.
Пророков нет в отечестве своем, —
Но и в других отечествах – не густо.
А внизу говорят – от добра ли, от зла ли, не знаю:
«Хорошо, что ушел, – без него стало дело верней!»
Паутину в углу с образов я ногтями сдираю,
Тороплюсь – потому что за домом седлают коней.
Открылся лик – я встал к нему лицом,
И Он поведал мне светло и грустно:
«Пророков нет в отечестве своем, —
Но и в других отечествах – не густо».
Я влетаю в седло, я врастаю в коня – тело в тело, —
Конь падет подо мной – я уже закусил удила!
Я из дела ушел, из такого хорошего дела:
Из-за синей горы понагнало другие дела.
Скачу – хрустят колосья под конем,
Но ясно различаю из-за хруста:
«Пророков нет в отечестве своем, —
Но и в других отечествах – не густо».
1973
Диалог у телевизора
– Ой, Вань, гляди, какие клоуны!
Рот – хочь завязочки пришей…
Ой, до чего, Вань, размалеваны,
И голос – как у алкашей!
А тот похож – нет, правда, Вань, —
На шурина – такая ж пьянь.
Ну нет, ты глянь, нет-нет, ты глянь, —
Я – правду, Вань!
– Послушай, Зин, не трогай шурина:
Какой ни есть, а он – родня, —
Сама намазана, прокурена —
Гляди, дождешься у меня!
А чем болтать – взяла бы, Зин,
В антракт сгоняла в магазин…
Что, не пойдешь? Ну, я – один, —
Подвинься, Зин!..
– Ой, Вань, гляди, какие карлики!
В джерси одеты, не в шевьёт, —
На нашей Пятой швейной фабрике
Такое вряд ли кто пошьет.
А у тебя, ей-богу, Вань,
Ну все друзья – такая рвань
И пьют всегда в такую рань
Такую дрянь!
– Мои друзья – хоть не в болонии,
Зато не тащут из семьи, —
А гадость пьют – из экономии:
Хоть поутру – да на свои!
А у тебя самой-то, Зин,
Приятель был с завода шин,
Так тот – вообще хлебал бензин, —
Ты вспомни, Зин!..
– Ой, Вань, гляди-кось – попугайчики!
Нет, я, ей-богу, закричу!..
А это кто в короткой маечке?
Я, Вань, такую же хочу.
В конце квартала – правда, Вань, —
Ты мне такую же сваргань…
Ну что «отстань», опять «отстань», —
Обидно, Вань!
– Уж ты б, Зин, лучше помолчала бы —
Накрылась премия в квартал!
Кто мне писал на службу жалобы?
Не ты?! Да я же их читал!
К тому же эту майку, Зин,
Тебе напяль – позор один.
Тебе шитья пойдет аршин —
Где деньги, Зин?..
– Ой, Вань, умру от акробатиков!
Смотри, как вертится, нахал!
Завцеха наш – товарищ Сатиков —
Недавно в клубе так скакал.
А ты придешь домой, Иван,
Поешь и сразу – на диван,
Иль, вон, кричишь, когда не пьян…
Ты что, Иван?
– Ты, Зин, на грубость нарываешься,
Всё, Зин, обидеть норовишь!
Тут за день так накувыркаешься…
Придешь домой – там ты сидишь!
Ну, и меня, конечно, Зин,
Всё время тянет в магазин, —
А там – друзья… Ведь я же, Зин,
Не пью один!
1973
Песенка про козла отпущения
В заповеднике (вот в каком – забыл)
Жил да был Козел – роги длинные, —
Хоть с волками жил – не по-волчьи выл —
Блеял песенки всё козлиные.
И пощипывал он травку, и нагуливал бока,
Не услышишь от него худого слова, —
Толку было с него, правда, как с козла молока,
Но вреда, однако, тоже – никакого.
Жил на выпасе, возле о́зерка, —
Не вторгаясь в чужие владения, —
Но заметили скромного Козлика
И избрали в козлы отпущения!
Например, Медведь – баламут и плут —
Обхамит кого-нибудь по-медвежьему, —
Враз Козла найдут, приведут и бьют:
По рогам ему и промеж ему…
Не противился он, серенький, насилию со злом,
А сносил побои весело и гордо.
Сам Медведь сказал: «Робяты, я горжусь Козлом —
Героическая личность, козья морда!»
Берегли Козла как наследника, —
Вышло даже в лесу запрещение
С территории заповедника
Отпускать Козла отпущения.
А Козел себе всё скакал козлом,
Но пошаливать он стал втихомолочку:
Как-то бороду завязал узлом —
Из кустов назвал Волка сволочью.
А когда очередное отпущенье получал —
Всё за то, что волки лишку откусили, —
Он, как будто бы случайно, по-медвежьи зарычал, —
Но внимания тогда не обратили.
Пока хищники меж собой дрались,
В заповеднике крепло мнение,
Что дороже всех медведей и лис —
Дорогой Козел отпущения!
Услыхал Козел – да и стал таков:
«Эй вы, бурые, – кричит, – эй вы, пегие!
Отниму у вас рацион волков
И медвежие привилегии!
Покажу вам «козью морду» настоящую в лесу,
Распишу туда-сюда по трафарету, —
Всех на роги намотаю и по кочкам разнесу,
И ославлю по всему по белу свету!
Не один из вас будет землю жрать,
Все подохнете без прощения, —
Отпускать грехи кому – это мне решать:
Это я – Козел отпущения!»
…В заповеднике (вот в каком – забыл)
Правит бал Козел не по-прежнему:
Он с волками жил – и по-волчьи взвыл, —
И рычит теперь по-медвежьему.
1973
Смотрины
В. Золотухину и Б. Можаеву
Там у соседа – пир горой,
И гость – солидный, налитой,
Ну а хозяйка – хвост трубой —
Идет к подвалам, —
В замок врезаются ключи,
И вынимаются харчи;
И с тягой ладится в печи,
И с поддувалом.
А у меня – сплошные передряги:
То в огороде недород, то скот падет,
То печь чадит от нехорошей тяги,
А то щеку́ на сторону ведет.
Там у соседа мясо в щах —
На всю деревню хруст в хрящах,
И дочь – невеста, вся в прыщах, —
Дозрела, значит.
Смотрины, стало быть, у них —
На сто рублей гостей одних,
И даже тощенький жених
Поет и скачет.
А у меня цепные псы взбесились —
Средь ночи с лая перешли на вой,
Да на ногах моих мозоли прохудились
От топотни по комнате пустой.
Ох, у соседа быстро пьют!
А что не пить, когда дают?
А что не петь, когда уют
И не накладно?
А тут, вон, баба на снося́х,
Гусей некормленных косяк…
Да дело даже не в гусях, —
А всё неладно.
Тут у меня постены появились,
Я их гоню и так и сяк – они опять,
Да в неудобном месте чирей вылез —
Пора пахать, а тут – ни сесть ни встать.
Сосед малёночка прислал —
Он от щедрот меня позвал, —
Ну, я, понятно, отказал,
А он – сначала.
Должно, литровую огрел —
Ну и, конечно, подобрел…
И я пошел – попил, поел, —
Не полегчало.
И посредине этого разгула
Я пошептал на ухо жениху —
И жениха как будто ветром сдуло, —
Невеста, вон, рыдает наверху.
Сосед орет, что он – народ,
Что основной закон блюдет:
Что – кто не ест, тот и не пьет, —
И выпил, кстати.
Все сразу повскакали с мест,
Но тут малец с поправкой влез:
«Кто не работает – не ест, —
Ты спутал, батя!»
А я сидел с засаленною трешкой,
Чтоб завтра гнать похмелие мое,
В обнимочку с обшарпанной гармошкой —
Меня и пригласили за нее.
Сосед другую литру съел —
И осовел, и опсовел.
Он захотел, чтоб я попел, —
Зря, что ль, поили?!
Меня схватили за бока
Два здоровенных мужика:
«Играй, паскуда, пой, пока
Не удавили!»
Уже дошло веселие до точки,
Уже невесту тискали тайком —
И я запел про светлые денечки,
«Когда служил на почте ямщиком».
Потом у них была уха
И заливные потроха,
Потом поймали жениха
И долго били,
Потом пошли плясать в избе,
Потом дрались не по злобе́ —
И всё хорошее в себе
Доистребили.
А я стонал в углу болотной выпью,
Набычась, а потом и подбочась, —
И думал я: а с кем я завтра выпью
Из тех, с которыми я пью сейчас?!
Наутро там всегда покой,
И хлебный мякиш за щекой,
И без похмелья перепой,
Еды навалом,
Никто не лается в сердцах,
Собачка мается в сенцах,
И печка – в синих изразцах
И с поддувалом.
А у меня – и в ясную погоду
Хмарь на душе, которая горит, —
Хлебаю я колодезную воду,
Чиню гармошку, и жена корит.
1973
«Штормит весь вечер, и пока…»
Штормит весь вечер, и пока
Заплаты пенные латают
Разорванные швы песка —
Я наблюдаю свысока,
Как волны головы ломают.
И я сочувствую слегка
Погибшим – но издалека.
Я слышу хрип, и смертный стон,
И ярость, что не уцелели, —
Еще бы – взять такой разгон,
Набраться сил, пробить заслон —
И голову сломать у цели!..
И я сочувствую слегка
Погибшим – но издалека.
А ветер снова в гребни бьет
И гривы пенные ерошит.
Волна барьера не возьмет, —
Ей кто-то ноги подсечет —
И рухнет взмыленная лошадь.
И посочувствуют слегка
Погибшей ей, – издалека.
Придет и мой черед вослед:
Мне дуют в спину, гонят к краю.
В душе – предчувствие как бред, —
Что надломлю себе хребет —
И тоже голову сломаю.
Мне посочувствуют слегка —
Погибшему, – издалека.
Так многие сидят в веках
На берегах – и наблюдают
Внимательно и зорко, как
Другие рядом на камнях
Хребты и головы ломают.
Они сочувствуют слегка
Погибшим – но издалека.
1973
Баллада о короткой шее
Полководец – с шеею короткой
Должен быть в любые времена:
Чтобы грудь – почти от подбородка,
От затылка – сразу чтоб спина.
На короткой незаметной шее
Голове удобнее сидеть, —
И душить значительно труднее,
И арканом не за что задеть.
А они вытягивают шеи
И встают на кончики носков:
Чтобы видеть дальше и вернее —
Нужно посмотреть поверх голов.
Всё, теперь ты – темная лошадка,
Даже если видел свет вдали, —
Поза – неустойчива и шатка,
И открыта шея для петли.
И любая подлая ехидна
Сосчитает позвонки на ней, —
Дальше видно, но – недальновидно
Жить с открытой шеей меж людей.
Вот какую притчу о Востоке
Рассказал мне старый аксакал.
«Даже сказки здесь – и те жестоки», —
Думал я – и шею измерял.
1973
«Всему на свете выходят сроки…»
(Для кинофильма «Морские ворота»
Всему на свете выходят сроки,
А соль морская – въедлива как черт, —
Два мрачных судна стояли в доке,
Стояли рядом – просто к борту борт.
Та, что поменьше, вбок кривила трубы
И пожимала баком и кормой:
«Какого типа этот тип? Какой он грубый!
Корявый, ржавый, – просто никакой!»
В упор не видели друг друга
оба судна
И ненавидели друг друга
обоюдно.
Он в аварийном был состоянье,
Но и она – не новая отнюдь, —
Так что увидишь на расстоянье —
С испуга можно взять и затонуть.
Тот, что побольше, мерз от отвращенья,
Хоть был железный малый, с крепким дном, —
Все двадцать тысяч водоизмещенья
От возмущенья содрогались в нем!
И так обидели друг друга
оба судна,
Что ненавидели друг друга
обоюдно.
Прошли недели, – их подлатали,
По ржавым швам шпаклевщики прошли,
И ватерлинией вдоль талии
Перевязали корабли.
И медь надраили, и краску наложили,
Пар развели, в салонах свет зажгли, —
И палубы и плечи распрямили
К концу ремонта эти корабли.
И в гладкий борт узрели
оба судна,
Что так похорошели —
обоюдно.
Тот, что побольше, той, что поменьше,
Сказал, вздохнув: «Мы оба не правы!
Я никогда не видел женщин
И кораблей – прекраснее, чем вы!»
Та, что поменьше, в том же состоянье
Шепнула, что и он неотразим:
«Большое видится на расстоянье, —
Но лучше, если все-таки – вблизи».
Кругом конструкции толпились,
было людно,
И оба судна объяснились —
обоюдно!
Хотя какой-то портовый дока
Их приписал не в тот же самый порт —
Два корабля так и ушли из дока,
Как и стояли, – вместе, к борту борт.
До горизонта шли в молчанье рядом,
Не подчиняясь ни теченьям, ни рулям.
Махала ласково ремонтная бригада
Двум не желающим расстаться кораблям.
Что с ними? Может быть, взбесились
оба судна?
А может, попросту влюбились —
обоюдно.
1973
«Мы все живем как будто, но…»
Мы все живем как будто, но
Не будоражат нас давно
Ни паровозные свистки,
Ни пароходные гудки.
Иные – те, кому дано, —
Стремятся вглубь – и видят дно, —
Но – как навозные жуки
И мелководные мальки…
А рядом случаи летают, словно пули, —
Шальные, запоздалые, слепые на излете, —
Одни под них подставиться рискнули —
И сразу: кто – в могиле, кто – в почете.
А мы – так не заметили
И просто увернулись, —
Нарочно, по примете ли —
На правую споткнулись.
Средь суеты и кутерьмы —
Ах, как давно мы не прямы! —
То гнемся бить поклоны впрок,
А то – завязывать шнурок…
Стремимся вдаль проникнуть мы, —
Но даже светлые умы
Всё размещают между строк —
У них расчет на долгий срок…
Стремимся мы подняться ввысь —
Ведь думы наши поднялись, —
И там парят они, легки,
Свободны, вечны, высоки.
И так нам захотелось ввысь,
Что мы вчера перепились —
И горьким думам вопреки
Мы ели сладкие куски…
Открытым взломом, без ключа,
Навзрыд об ужасах крича,
Мы вскрыть хотим подвал чумной —
Рискуя даже головой.
И трезво, а не сгоряча
Мы рубим прошлое с плеча, —
Но бьем расслабленной рукой,
Холодной, дряблой – никакой.
Приятно сбросить гору с плеч —
И всё на божий суд извлечь,
И руку выпростать, дрожа,
И показать – в ней нет ножа, —
Не опасаясь, что картечь
И безоружных будет сечь.
Но нас, железных, точит ржа —
И психология ужа…
А рядом случаи летают, словно пули, —
Шальные, запоздалые, слепые на излете, —
Одни под них подставиться рискнули —
И сразу: кто – в могиле, кто – в почете.
А мы – так не заметили
И просто увернулись, —
Нарочно, по примете ли —
На правую споткнулись.
1973
Песня Гогера-Могера
(для спектакля «Турандот, или Конгресс обелителей», 1974, 1979)
Прохода нет от этих начитанных болванов:
Куда ни плюнь – доценту на шляпу попадешь, —
Позвать бы пару опытных шаманов —
ветеранов
И напустить на умников падеж!
Что за дела – не в моде благородство?
И вместо нас – нормальных, от сохи —
Теперь нахально рвутся в руководство
Те, кто умеют сочинять стихи.
На нашу власть – то плачу я, то ржу:
Что может дать она? – по но́су даст вам!
Доверьте мне – я поруковожу
Запутавшимся нашим государством!
Кошмарный сон я видел: что без научных знаний
Не соблазнишь красоток – ни девочек, ни дам!
Но я и пару ломаных юаней,
будь я проклят,
За эти иксы-игреки не дам!
Недавно мы с одним до ветра вышли
И чуть потолковали у стены —
Так у него был полон рот кровищи,
И интегралов – полные штаны.
С такими далеко ли до беды —
Ведь из-за них мы с вами чахнем в смоге!
Отдайте мне ослабшие бразды —
Я натяну, не будь я Гогер-Могер!
И он нам будет нужен – придушенный очкарик:
Такое нам сварганит! – врагам наступит крах.
Пинг-понг один придумал – хрупкий шарик, —
Орешек крепкий в опытных руках!
Искореним любые искривленья
Путем повальной чистки и мытья, —
А перевоспитанье-исправленья —
Без наших ловких рук – галиматья!
Я так решил – он мой, текущий век,
Хоть режьте меня, ешьте и вяжите, —
Я – Гогер-Могер, вольный человек, —
И вы меня, ребята, поддержите!
Не надо нам прироста – нам нужно уменьшенье:
Нам перенаселенье – как гиря на горбе, —
Всё это зло идет от женя-шеня —
Ядреный корень, знаю по себе.
Свезем на свалки – груды лишних знаний,
Метлой – по деревням и городам!
За тридцать штук серебряных юаней,
будь я проклят,
Я Ньютона с Конфуцием продам!
Я тоже не вахлак, не дурачок —
Цитаты знаю я от всех напастей, —
Могу устроить вам такой «скачок»! —
Как только доберусь до высшей власти.
И я устрою вам такой скачок! —
Когда я доберусь до высшей власти.
<1973>
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 167; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!