Сценарий 15.2. Возрастная регрессия до неизвестного периода (аффективный мост)
(Осуществлены введение в гипноз, углубление, усиление Эго и вся подготовительная работа, включая, по необходимости, обсуждение идеомоторных сигналов.)
Теперь я хочу, чтобы вы вернулись в прошлое, в тот момент сильного испуга, о котором вы мне говорили. Вернитесь к последней среде, когда вы стали надевать пальто, чтобы выйти на улицу, но вдруг испытали панику и вам захотелось спрятаться. Когда вы окажетесь на месте, у вашей входной двери, в прошлую среду, ваш палец, обозначающий “Да”, поднимется. Пройдите назад, совсем немного, в прошлое. Хорошо. Теперь пусть эта сцена исчезнет из вашей памяти, но чувства, которые вы испытываете, останутся. Вы продолжаете испытывать те же чувства, а теперь вы идете еще дальше, назад, в свое прошлое, вслед за своими чувствами, назад, в давно ушедшее прошлое. Возвращайтесь назад, вслед за своими чувствами, возвращайтесь в то время, когда эти чувства появились у вас впервые, и, когда вы достигнете этого момента, ваш палец, обозначающий “Да”, поднимется.
Продолжайте, делая короткие паузы и повторяя указания вернуться в то время, когда пациент впервые испытал эти чувства, до тех пор, пока не будет подан сигнал. Момент, когда пациент достигнет последнего эпизода, во время которого он испытал панику, можно будет узнать по позе, выражению лица и т. д. Когда он достигнет более раннего, возможно, далее первоначального переживания, скорее всего, это будет совершенно очевидно: пациент может расплакаться, съежиться, выставить вперед руки, как будто защищаясь от удара, и вести себя, как испуганный ребенок. Пациенту можно задать вопросы относительно времени, места, обстоятельств, аффективного характера переживания и так далее, а также попросить его описать происходящее вербально или при помощи идеомоторных сигналов. После этого сессия завершается примерно тем же способом, что и в сценарии 15.1 , или при помощи одного из многочисленных методов, описываемых в главах 16 и 17 и направленных на снятие травмы.
|
|
|
Сценарий 15.3. Возрастная регрессия до известного события (телеэкран)
(Пациент, находится в состоянии транса. Было проведено предварительное усиление Эго, подготавливающее к предстоящей работе, и, возможно, пациент какое‑то время пробыл в “личном прибежище”.)
Теперь пусть из вашей памяти все сотрется, и вы ни о чем не будете думать, ни о чем, кроме моего голоса. Просто слушайте то, что я говорю, и чувствуйте полную умиротворенность, полный покой. Теперь я хочу, чтобы вы представили, что смотрите на экран телевизора. Пока никакой картинки нет, есть лишь черно‑белый “иней”, который появляется, когда отсутствует сигнал. Рядом с телевизором стоит видеомагнитофон. Когда вы отчетливо увидите телевизор и видеомагнитофон, ваш палец, обозначающий ответ “Да”, поднимется. Хорошо. Теперь наклонитесь вперед, включите магнитофон, и он покажет вам историю того, что с вами происходило, когда вам было три года (любой нужный возраст), а вы увидите эту историю на телеэкране, и все в ней будет происходить так, как это было в то далекое время. Когда эта картина будет ясно видна на экране, палец, обозначающий “Да”, поднимется. Когда вы будете смотреть историю, происходящую на экране, вы сможете мне рассказать, что чувствуете. (Когда поднимется палец.) Хорошо. Теперь расскажите, что вы видите.
|
|
|
Без сомнения, некоторые психотерапевты остановятся на других методах и образах. Авторам книги приходилось использовать такой образ: пациент как бы проходил по темным коридорам, на стенах которых были развешаны картины, изображающие сцены из прошлого пациента, и, двигаясь по коридорам, он переходил от одной сцены к другой. Еще один полезный образ (он обычно применяется для отслеживания положительных воспоминаний с целью использования их в качестве “личного прибежища”) здесь уже описывался: это фотоальбом (см. сценарий 5.6) . Опять же, по мере того как пациент пролистывает альбом, начиная с настоящего, или с первой страницы, он вспоминает события, все больше отдаленные во времени, до тех пор, пока плановый момент не будет достигнут. Вряд ли это нужно повторять, но необходимо все время делать упор на то, что восстановления подавленных воспоминаний или подавленного аффекта недостаточно для того, чтобы справиться с проблемой, за исключением некоторых случаев. Психотерапия – это нечто больше, чем “вскрытие”, которое является лишь первым шагом в работе над полученным материалом. Она осуществляется с целью уменьшения травматического воздействия, снятия конфликтующих чувств и отношений и, что самое главное, с целью исследования тех многочисленных комплексных процессов, в результате которых такая травма вплелась в жизнь пациента и, несомненно, в структуру его личности. Не стоит также забывать об исследовании значимости процессов, в которые пациент в ходе терапии проектирует структуру и содержание своих прошлых взаимоотношений, то есть значимости переноса. Таким образом, использование методов вскрытия – это всего лишь способ, при помощи которого материал становится доступным для терапевтической работы. Поэтому эти методы нельзя считать терапией в полном смысле этого слова, несмотря на то, что в ряде случаев они оказываются достаточными. Это происходит, когда мы имеем дело с цельными и многогранными личностями, которые обычно не склонны выступать в роли пациентов.
|
|
|
|
|
|
Глава 16. Стратегии лечения
Состояния, возникающие из‑за одной значительной травмы или целой серии серьезных травм, и состояния, отражающие действие патогенной окружающей среды, имеют много общего. Патологические характеристики и поведение, также как и симптомы, будь то поведенческие, эмоциональные или все вместе (что бывает чаще всего), могут рассматриваться как образцы реакции, которые; были усвоены и усилены либо внешними событиями, либо индивидуальными эмоциональными особенностями пациента.
Так, пример о молодой пациентке, упомянутой в предыдущей главе (той, которая льстиво поставила в заслугу психотерапевту рождение своего первого ребенка), иллюстрирует неадекватность применения ранее приобретенных схем поведения в текущей жизненной ситуации. Так, можно было бы предположить, что столкновение личной симпатии, привязанности и любви, с одной стороны, и сексуальной привлекательности – с другой пробудили в ней рискованное эмоциональное ощущение комбинации таких чувств по отношению к своему отцу: ощущение опасности – из‑за табу на инцест, объединенных чувств соперничества с матерью и вследствие этого угрозы с ее стороны. Ее отвращение к сексуальному контакту с мужчиной, к которому она испытывала привязанность, в том числе и сексуальную, может рассматриваться как вновь ожившая ситуация инцеста и эмоциональной реакции, витавшая в атмосфере ее семьи. Однако эта вновь ожившая детская реакция могла бы рассматриваться как устаревшая и к тому же несоответствующая, поскольку тот мужчина, естественно, не был ее отцом, а следовательно, инцест не мог быть совершен, так же как и не могло возникнуть соперничества с матерью. Но, несмотря на объективное содержание, субъективная сложная реакция на сексуальное влечение осталась в силе и даже возросла.
Последний аспект нуждается в уточнении. Хорошо известно, что вера в приметы имеет свойство постоянно поддерживаться. А именно, если утверждают, что пройти под лестницей является признаком грядущего несчастья, то человек старается не делать этого и воспринимает отсутствие несчастий как подтверждение его веры. Несчастные случаи если и произойдут, будут приписаны другим причинам, и человек будет чувствовать себя счастливым, потому что избежал дальнейших несчастий, которые случились бы, если бы он не был таким предусмотрительным в ситуации с лестницей. Комедийные актеры в полной мере используют этот факт.
Описанная ранее пациентка избегала связей со всеми мужчинами, которых любила или к которым просто испытывала симпатию. Она устанавливала между собой и ними определенные границы, думая, что таким образом избежит несчастья или, по меньшей мере, наказания в виде неудачного полового акта. Это наверняка случилось бы, если бы она вступила в половые отношения, одолеваемая тревогой, беспокойством и предчувствием несчастья. Вследствие этого реакция осталась прежней, и то, что она продолжала существовать, обеспечило ее дальнейшее развитие.
Такое же усиление используется в случае с реакциями, порожденными той или иной травмой, например, с некоторыми фобиями. Человек, страдающий агорафобией, очень хорошо знает, что находиться дома означает для него избежать ощущения паники (положительное подкрепление), а также он знает, что если он все‑таки выйдет из дома, особенно в одиночку, то спровоцирует приступы паники и те неприятные ощущения, которые последуют (негативные или аверсивные последствия).
Невротические примеры, берущие свое начало либо из определенных травматических опытов, либо из травмирующих отношений и обстановки, характеризуются тем, что значение невротической реакции завуалировано лучшим образом и очень часто является практически непонятным и непостижимым. Все формы психотерапии, основанные на теориях психоанализа, стремятся раскрыть, разгадать значения симптомов, а следовательно, дать возможность пациенту достичь основанного на опыте инсайта, то есть не просто абстрактного когнитивного понимания, а полного эмоционального и интеллектуального ощущения реальности непременной связи между прошлым опытом и текущими симптомами.
Классические аналитические техники обычно зависят от вторжения первичных отношений пациента с кем‑либо в отношения между терапевтом и пациентом, то есть от установления так называемого переноса. Терапевтический процесс включает в себя детальное исследование механизмов проекции и переноса и, следовательно, их происхождения.
Патогенные элементы и процессы, происходившие в те годы, когда складывалась личность пациента, могут быть прямо отражены в проявленных симптомах и выражены ими, а также они коренятся в реакции пациента на терапевта и могут быть сразу же проанализированы с той непосредственностью, которая недостижима вне кабинета и вне назначенного времени. Тот факт, что человек, представляющий собой средоточие проекции переноса, является также человеком, провоцирующим и поддерживающим пациента в поиске понимания отношений и их начал, придает этому процессу дополнительную силу, и опорой терапевтического изменения является анализ переноса. Эмоциональные реакции пациента, разговаривающего с терапевтом о событиях и людях вне кабинета, намного слабее, и, следовательно, их намного легче контролировать, ослаблять или отрицать, чем те реакции, которые происходят в то время, когда за ними наблюдают и их анализируют. Это явление психоаналитики называют: “Здесь и сейчас”.
Гипноз можно использовать, когда надо установить связь между эмоциональным уровнем “Здесь и сейчас” и содержанием “Там и тогда”. Однако уже на этом раннем этапе нужно отметить, что использование гипноза как дополнения к аналитической терапии, естественно, не заменяет анализа переноса и не уменьшает необходимости того, чтобы эта стадия терапии была проведена со всей строгостью. Использование гипнотических техник с целью усиления доступа к прошлым переживаниям не должно приводить к проведению анализа за пределами переноса. Перенос происходит независимо от использования гипноза, и необходимо его устранить до того, как закончится исследование.
Использование таких техник, как возрастная регрессия или аффективный мост, могут объяснить пациенту связь между его текущими ощущениями и корнями или архаичными моделями и образцами, на которых они основаны. Часто инсайт происходит практически мгновенно, в то время как пациент обнаруживает, что он ушел от одного недавнего события, когда проявились его неадекватные реакции, к более ранним переживаниям своей жизни, о которых он забыл или которые не соотнес с текущими событиями. Кроме того, эмоциональная реакция на эти ощущения могла потеряться или каким‑то образом измениться.
Например, женщина, страдающая агорафобией (см. главу 15), мгновенно поняла связь между детскими воспоминаниями о грозе и текущими проблемами. Это понимание произошло и обычно происходит в такой форме: “Да, конечно, вот откуда это взялось”. Однако аппетит приходит во время еды: если значительные изменения, основанные на опыте, следуют за достижением инсайта, то подтверждаются отношения между якобы причинным переживанием и текущей патологией или плохой приспосабливаемостью.
Тогда можно было бы поспорить, что рассматриваемая стратегия лечения должна быть не более чем избавлением от подходящих и, возможно, каузальных травм с помощью методов, описанных в предыдущей главе. Все остальное предоставляется инсайту пациента, его стремлению выздороветь, новым удовлетворениям, освобождению от стресса и расстройств, вызванных симптомами, и т. д.
Очень редко это оказывается достаточным. Если личность пациента полностью невредима и обеспечена адекватными подвижными адаптивными механизмами; если пациент в то же время переживает не сильно угнетающую его жизненную ситуацию, тогда можно легко добиться эффективного и длительного ослабления симптома всего за несколько сеансов, проведенных по принципу “выявления”.
Однако если пациент испытал лишение или нужду (с точки зрения основных нужд детства), пережил серьезную или повторяющуюся травму и, следовательно, сильно пострадал или выработал жесткую, неадекватную структуру личности, эффекты такого “обнажения” в лучшем случае будут очень ограничены. Даже если проделать большую работу, все равно обнаружится, что вклад определенно гипнотических техник мал по сравнению с более традиционным вкладом психотерапии. Следовательно, важно выделить несоответствие и даже опасность гипнотерапевтических техник в руках тех практикующих врачей, которым недостает тщательной тренировки и достаточного опыта в области соответствующих моделей психотерапевтического лечения. Результаты неспособности проработать вскрытый материал будут варьировать от кратковременного улучшения общего состояния симптомов пациента до ухудшения и даже полного нарушения его психических адаптивных возможностей. В худшем же случае они могут вызвать полное разрушение структуры его личности.
Восстановление подавленного материала, как правило, сопровождается эмоциональной разрядкой, или абреакцией, либо предшествует ей, что зачастую вызывает ухудшение в состоянии пациента.
Это утверждение особенно верно, если отношения с психотерапевтом не достигли достаточного доверия и силы и если либо психотерапевт, либо пациент, либо они оба еще не сформировали структуру, в пределах которой выявленный материал может быть понят и рассмотрен. В этом случае пациент, вероятно, почувствует, что психотерапевт поставил его лицом к лицу с чрезмерно неприятными и далее травмирующими переживаниями, к которым он не может приспособиться. Он будет воспринимать это как вызов, что подорвет его доверие к психотерапевту и уверенность в успехе лечения. Конечно, если тот материал, который пациент еще не готов осознать, выявлен с помощью такой исследовательской работы, то, скорее всего, после завершения транса наступит амнезия, но он будет отчетливо помнить те неприятные эмоции, которые испытал во время транса, и очень справедливо обвинять терапевта в несвоевременном подвержении его таким переживаниям.
Следовательно, данный вид исследовательской работы в гипнозе обязательно должен предприниматься только тогда, когда сделана достаточно детальная разработка природы и структуры состояния пациента и, следовательно, понята ее основа. И пациент, и психотерапевт в общих чертах должны знать, что они ищут (то есть какое событие или воспоминание), почему совершается поиск (то есть, как он соответствует структуре психотерапии) и как обращаться с любыми относящимися к делу сильными открытиями.
Единственное бесспорное исключение из этого общего правила касается хорошо интегрированных пациентов, которые уже обладают значительной проницательностью и самопознанием, на чьи собственные внутренние ресурсы можно положиться, чтобы справиться с любым новым материалом, и которые имеют такие внешние ресурсы в форме близких отношений, что любые стрессы, возникающие в результате гипнотического процесса, могут быть подавлены и устранены. Это случается редко: если бы пациенты обладали такой силой и ресурсами, они вряд ли были бы пациентами. Такая ситуация более вероятна вне клинической обстановки, например с коллегой в процессе обучения или тренировки.
Одной из простейших и, вероятно, самых элегантных стратегий лечения в этой области является точное использование зрелой личности пациента как скрытого, но потенциально активного наблюдателя материала, пережитого им недавно или в детстве. Личность взрослого может быть пассивной или активной: либо готовой вмешаться, либо занимающей позицию стороннего наблюдателя.
Однажды нам рассказали об одной женщине средних лет, у которой была такая нетерпимость к закрытым дверям, что она распространялась даже на дверцу холодильника. Эта женщина обнаружила, что паникует всякий раз, когда наталкивается на любую закрытую дверь. В ходе терапии психотерапевт убедился в том, что истоки возникновения проблемы уходят корнями гораздо глубже, чем об этом думает пациентка. Возрастная регрессия привела к переживанию, которое произошло (или пациентка верила, что произошло) в раннем детстве, когда маленькая девочка, пытаясь выйти ночью, обнаружила, что дверь в ее комнате явно заперта. Во время гипноза пациентка заново пережила этот случай, испытывая сильный страх. Пока она еще находилась в состоянии регрессии, ее попросили быстро продвинуться вперед во времени, так быстро, чтобы представить, будто ее мать уже открыла дверь, и увидеть, как она благополучно покинула комнату. Конденсация двух переживаний – от ощущения того, что ее заперли, и от ощущения способности выйти – выявила диссоциацию этих двух событий, которые произошли в бессознательном воспоминании пациентки, и эффективно разрушила их. Если бы психотерапевт знал об этом событии и просто объяснил пациентке, что поскольку сейчас она больше не находится в той детской комнате и ей, должно быть, удалось освободиться, то вряд ли наступило бы сильное облегчение симптомов, хотя, конечно, указание на такие очевидные факты иногда может иметь важное последствие. Такой подход, использующий возможность конденсации субъективного времени и повторной ассоциации диссоциированных переживаний, можно применять в том случае, если событие оказывается травмирующим по причине своей изоляции.
Например, ребенок, помещенный в больницу, довольно тяжело переживает разлуку с матерью. Он может задаваться вопросом, почему мать бросила его. Это чувство в сочетании с собственной эмоциональной реакцией само по себе достаточно травматично и ухудшает физиологическое состояние (особенно в том случае, если мать не навещает ребенка). Это состояние зачастую сохраняется после выздоровления и влияет на дальнейшую жизнь ребенка.
Можно утверждать, что подобные переживания широко распространены и в дальнейшей жизни точно не сопровождаются психопатологией. Однако будет полезно рассматривать такие переживания как потенциальные и спрятанные ловушки, которые могут быть приведены в действие определенными более или менее конкретными стимулами. Это похоже на магнитные мины, используемые во флоте, которые довольно безобидны до тех пор, пока достаточно большой стальной предмет не приближается на такое расстояние, когда он может набрать силу и взорваться.
Многие люди прошли через тяжелые переживания в детстве и тем не менее отлично существуют. Проблема возникает только тогда, когда происходит определенное событие с достаточным эмоциональным воздействием, как‑то связанным с прошлым. Это может быть, например, обнаружение супружеской неверности, развод, тяжелая утрата или другое событие, которое повторяет первоначальное травматическое переживание или резонирует с ним и таким образом стимулирует прежний эмоциональный отклик. Эта последняя повторная стимуляция (на медицинском жаргоне – “повторный катексис”) может привести к возникновению симптома, который будет содержать значительные аспекты переживания ребенка и символично передавать детский эго‑статус.
Например, можно понять, что чрезмерная реакция человека на обнаружение неверности со стороны своего супруга будет вновь вызывать реакцию, испытанную в обстоятельствах отделения, произошедших в раннем детстве или младенчестве и воспринятых тогда как предательство. Пациент может демонстрировать типичные стадии такого переживания (ярость, смирение, апатию: так называемая зависимая депрессия) и быть не в состоянии, находясь в упадке и изоляции, предпринимать эффективные и адаптивные действия. В этом случае возвращение к подавленным воспоминаниям о прежних переживаниях и их повторное интегрирование с континуумом жизни и памяти пациента будет иметь эффект ослабления его влияния на нынешнее поведение и эмоциональную реакцию.
Применяемая в данном случае действительная техника заключается в использовании аффектного моста от нынешнего события с возрастной регрессией к переживанию, которое сформировало его отправную точку. Пациента попросят рассказать или описать, что он ощущает в состоянии регрессии, а затем продвинуться вперед во времени, периодически рассказывая о своих ощущениях, до тех пор, пока не обнаружится событие, которое можно было бы использовать для того, чтобы разрешить тревожные аспекты основного переживания. Во время этого процесса пациент наблюдает то, что испытывает его детское “Я”, и уже своим взрослым “Я” постепенно понимает упомянутое событие так, как он не мог понять его в детстве, не имея объективной перспективы и жизненного опыта. Затем пациент сможет интегрировать вновь обретенный материал в контекст своей личной истории, семейной структуры и т. д.
Психотерапевту остается только направлять личное движение пациента до тех пор, пока не исчезнет любое остаточное страдание. Затем психотерапевт сформулирует связь, выявленную этим эпизодом, завершит транс и вернет пациента в нормальное состояние. Это может быть необходимо, особенно если страдание велико и нужно указать “ребенку” главные факты рассматриваемого события. Например, в случае с пациенткой, испытывающей страх перед закрытыми дверьми, следовало обратить внимание на то, что дверь была открыта матерью, которая внесла комфорт и утешение и они никуда не исчезли. В случае с изменой мужа или жены необходимо более конкретно сформулировать субъективную связь, сделанную ребенком, между ощущением разъединения с матерью и испытываемой реакцией, с одной стороны, и повторным положением, подразумеваемым нынешней (взрослой) ситуацией, – с другой.
Однако большую часть работы нужно делать без гипноза, чтобы выявить и разобраться с обычно очень смешанной эмоциональной реакцией и отношениями, следующими за событием, которое способствовало возникновению симптома или модели поведения. Весьма вероятно, что многое из этого материала будет подавлено и смещено и, следовательно, будет продолжаться в настоящем времени. В случае с изменой одного из супругов, указывающей на возобновление зависимой депрессии, эффекты опыта детских переживаний неизбежно отразятся на семейных отношениях, на представлении о самом себе, и в особенности на способности к доверию. Повторное обнаружение первоначальной травмы, конечно, может пролить свет на некоторые аспекты нынешнего состояния пациента и способствовать эффекту инсайта. Однако последствия эффектов первоначальной травмы нужно исследовать и разрешить до того, как сам пациент вернется к прежней жизненной ситуации и справится с ней.
В описанной выше технике взрослое “Я” пациента является не более чем простым наблюдателем и не вмешивается в рассматриваемые эпизоды. Альтернатива этой сравнительно пассивной роли иногда обладает особенной ценностью: взрослое “Я” пациента должно вернуться в травмирующий эпизод, прийти на помощь детскому “Я” и утешить его. Это, вероятно, звучит слегка театрально и причудливо, но может оказаться очень мощным субъективным переживанием.
Пациентка, которая в возрасте 6 лет подверглась сексуальному насилию со стороны отца, могла ясно вспомнить тот случай и рассказать о нем во время первой встречи с психотерапевтом. Она также рассказала, что, едва освободившись из рук отца, она сразу же сообщила матери о том, что случилось. Но мать жестоко отругала ее за “отвратительную ложь” и отправила в комнату в качестве наказания. Когда девочка потом подверглась насилию со стороны соседа и снова со стороны отца, она не стала рассказывать об этом матери. Ведь та ей уже ответила: “Папы не делают таких вещей!” – и наказала ее, а значит, во второй раз получилось бы то же самое.
Во время гипноза ее попросили вернуться к первоначальному эпизоду, мысленно рисуя его на экране телевизора. Рассказывая о происходящем, она дошла до того момента, когда мать отругала ее и она бросилась вверх по лестнице к себе в спальню. Тогда терапевт попросил ее взрослое “Я” встретить свое детское “Я” на лестнице, обнять его и успокоить. На этой стадии без точных указаний экран исчезал. Терапевт объяснил пациентке, насколько важно для ребенка получить объяснение, одобрение и заверение в собственной невиновности. Пациентка впоследствии описала огромную перемену в своих чувствах по поводу случившегося, распространяющейся вины, которую она испытывала, и понимания своей матери.
На последующих сеансах доступ пациентки к другим воспоминаниям значительно расширился, и огромная часть материала, которая была прежде неизвестна, проявилась без использования гипноза. Это включило в себя и события, и эмоциональную реакцию (особенно по отношению к своей матери), с которыми потом работали, в основном не применяя гипноза, хотя время от времени та же самая техника применялась для понимания и разрешения подобных переживаний.
Введение взрослого “Я” пациента в такие эпизоды является очень эффективным приемом для управления тревожной эмоциональной реакцией на такие переживания. Однако его рамки гораздо шире: взрослое понимание события может быть передано детскому. Оказывается, такое повторное толкование восстанавливает не одно событие, а восходит к более поздним переживаниям, смоделированным на основе формирующегося переживания. В результате пациент достигает инсайта в гораздо более широком спектре жизненных ситуаций, чем в одном показанном эпизоде.
Использование возрастной регрессии в качестве ситуации для психотерапевтической работы расширяется в форме психотерапии эго‑статуса, которая из‑за своей значительной сложности рассматривается в следующей главе.
Глава 17. Диссоциация, множественная личность и терапия эго‑состояния
В обоих признанных учебниках: Руководстве по диагностике и статистике психических расстройств (The Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders, DSM‑III, 1980) и Международной классификации болезней (International Classification of Diseases, ICD, 1977) указан диагноз “множественная личность”. Критерии, предлагаемые в первом из них, столь же определенны, как и в случае любого другого психиатрического диагноза, однако это состояние отнюдь не признается бесспорным всеми без исключения психиатрами и психологами в Великобритании. В DSM‑III говорится, что это состояние является “вероятно, чрезвычайно редким”, и литература, в которой сообщается о подобных случаях, как правило, подтверждает это предположение, хотя и с определенными возражениями.
Свое несогласие с данным тезисом высказывают Блисс (Bliss, 1986) и Беарс (Beahrs, 1982), что, разумеется, не удивляет, поскольку эти авторы занимаются исключительно подобными состояниями. Блисс, например, приводит свидетельства в пользу того, что примерно один из десяти больных с психическими расстройствами, поступающих в клинику, являет собой случай “множественной личности”, хотя и ставится другой диагноз. В работах британских специалистов этот вопрос, как правило, не освещается, хотя интерес к данной теме растет.
Понятие вторичной личности, сосуществующей с главной личностью человека, является тем не менее общепринятым. Выражения вроде “Прошлым вечером я был сам не свой”, или “Я был не в себе”, или “Это совершенно на меня не похоже” показывают, что человек бессознательно чувствует, что его поведение (как явное, так и неявное, или скрытое) не соответствует характеру и противоречит “нормальной личности” индивида. Под воздействием сильного стресса, а также под влиянием алкоголя или иных наркотиков нетипичное поведение является довольно распространенным и может включать в себя также амнезию на некоторые промежутки времени.
Тот факт, что заявления о “раздвоении” личности чаще всего звучат в качестве обоснований для уменьшения ответственности за совершенные преступления (как правило – жестокие), наводит на мысль, что это состояние является фикцией, созданной с целью позволить преступнику уйти от должного наказания, а не истинным состоянием, при котором человек “временно не был самим собой”.
Подобные подозрения подтверждались в тех случаях, когда тщательное расследование раскрывало умышленное симулирование со стороны преступников.
Несколько лет назад серийный насильник и убийца стал участником телепередачи. До этого ему удалось убедить ряд выдающихся психологов и психиатров в том, что он действительно страдал раздвоением личности: то он – “опора общества”, любящий муж и отец, то – чудовище, садист, совершающий преступления преднамеренно и с чрезвычайной жестокостью. Лишь благодаря тонкому эксперименту Мартина Орна удалось выяснить, что этот случай является предумышленным и хорошо продуманным обманом. Он очень хорошо реагировал на гипнотическую индукцию и действовал к полному удовлетворению тех экспертов, которые его обследовали; его предполагаемая “альтернативная личность” (в современной терминологии) проявлялась только при гипнозе, причем “главная личность”, казалось, совершенно не осознавала существования другой.
Д‑р Орн блистательно выявил недочеты в гипнотическом состоянии испытуемого, обратив внимание на отсутствие “логики транса”: в своем поведении испытуемый следовал не ей, а нормальной логике. Факт притворства впоследствии был косвенно подтвержден тем, что данный человек обладал обширной библиотекой по гипнозу и психопатологии, из которой, к счастью, он не сумел извлечь достаточно полного перечня характеристик состояния гипноза и синдрома множественной личности, что могло бы сделать его разоблачение невозможным.
Вымышленные ситуации, показанные в фильмах “Три лица Евы” и “Сивилла” (Schreiber, 1974), по замыслу сценаристов являются якобы точным воспроизведением реальных случаев, однако они слишком мелодраматичны, чтобы приниматься всерьез. Вдобавок предположение о том, что у пациента было обнаружено шестнадцать альтернативных личностей, прозвучавшее в “Сивилле” (а также случаи, о которых сообщается в более серьезной работе Блисса, где речь идет о пятидесяти личностях), делают эти фильмы еще более неправдоподобными.
Примеры вроде упомянутого выше случая с убийцей, разумеется, лишь укрепляют скептицизм общественности и профессионалов.
В конце концов, какую можно найти лучшую защиту от ответственности за собственные действия или ошибки, чем сказать с полной убежденностью: “Это был не я”?
Каким бы редким ни было это состояние и как бы скептически ни относились к нему многие профессионалы, оно все же признается в некоторых странах (в том числе Американской медицинской ассоциацией и Комитетом, который дал начало ICD). Постепенно накапливаются свидетельства в пользу того, что оно может встречаться значительно чаще, чем предполагалось до недавних пор. При постановке диагноза следует помнить, что диссоциация личности может принимать различные формы и проявляться в разнообразных состояниях.
Не так явно концепция множественной личности проявляется в психологических и психиатрических теориях в другой форме. Примером служит фундаментальная теория личности, лежащая в основе транзактного анализа. Выражения вроде: “Это в тебе говорит взрослый” и “Это в тебе капризничает ребенок” явно предполагают, что поведение может продуцироваться отдельной частью личности, которая в некотором смысле находится за пределами “центральной”, осознанной воли человека. Фуги, за которыми следует амнезия, при отсутствии эпилептического процесса или алкогольной интоксикации обычно считаются истерическими. С таким же успехом их можно рассматривать как пример чрезвычайно выраженной диссоциации, которая приводит к временному доминированию отдельной части личности, причем снимается контроль (или осознание) со стороны центральной личности.
И Беарс, и Блисс утверждают, что гипноз должен применяться для вызывания диссоциации центральной личности, причем это следует делать до того, как альтернативная личность (или личности) возникнет и проявится в разговоре. Для того чтобы с уверенностью поставить диагноз “множественная личность”, необходимо иметь больше оснований, чем возникает из подобных интервью. В частности, должны существовать веские доказательства того, что пациент иногда действовал под другим именем и несвойственным его личности образом, а также что он (его основная личность) не помнит этих эпизодов. Как правило, гипноз рекомендуется использовать для выявления альтернативной личности лишь с целью подтверждения состояния, которое у пациента уже наблюдалось.
Блисс предполагает, что такое поведение, а также многие состояния, кажущиеся психотическими, следует рассматривать как продукт самоиндуцированных состояний гипноза. Он проводит параллель между гипнотически вызванной диссоциацией, диссоциированным поведением и амнезиями, с одной стороны, и широким кругом психиатрических расстройств – с другой. Блисс также считает, что лечение расстройств поведения и аффектов, основанное на этой гипотезе, является более успешным, чем другие формы терапии.
Беарс предлагает теорию личности, которая основана на понятии “подсознание” (см. главу 14). Ее главная идея заключается в том, что сознание действует по нескольким отдельным “линиям”. Степень разобщения различается и по стойкости (некоторые линии постоянно более диссоциированы или отделены, чем другие), и по времени (конкретная линия может становиться как более, так и менее диссоциированной в разные моменты времени).
Основное в этой модели – понятие центральной “линии сознания”, или “дирекции”, которая обычно управляет поведением человека Во многом это сходно с классическим понятием Эго, введенным Фрейдом. Беарс полагает, что некоторые из сосуществующих “линий сознания” обладают свойствами интегрированной или целостной личности, познавательными и волевыми способностями, чувствами, памятью и самосознанием. Однако эти характеристики стали отделенными от центрального сознания в силу того, что содержание отдельной “линии” (или личности) недоступно для Эго, в то время как природа и содержание Эго доступны для альтернативной личности. Крайне важен вопрос, обладает ли отделенная личность характеристиками независимой личности: мышлением, волей, аффектом, памятью, а также ощущением своей отделенности и отстояния от основной личности.
Хотя Беарс и Блисс по‑разному объясняют механизмы этого процесса, они описывают также феномены, которые могут считаться идентичными. (Эти феномены напоминают понятия подавления и истерической диссоциации.) Широко распространена точка зрения, что состояния диссоциации возникают на почве детских травм, полученных, как правило, в результате жестокого сексуального насилия, и что они имеют адаптивную функцию защиты человека от воспоминаний и ассоциаций, связанных с травмирующим опытом. Необходимо, однако, отметить важный момент, что подобные подавленные или диссоциированные аспекты основной личности составляют независимо функционирующую личность внутри того же тела.
Ортодоксальные понятия подавления и истерической диссоциации не подразумевают целостного процесса, приводящего к тому, что более или менее полноценная личность (обладающая вышеперечисленными характеристиками) заключается в своеобразную “внутреннюю тюрьму”, где продолжает существовать и откуда в особые моменты может вырваться наружу путем смещения центральной личности.
Распространенность истинных случаев подобного рода остается неизученной и, как показывает DSM‑III, очень небольшой. Тем не менее, кажется возможным, что пациенты, демонстрирующие меньшую степень диссоциации, гораздо более многочисленны и что вторичные личности, которые являются менее интегрированными и завершенными, чем полноценные множественные, встречаются довольно часто, хотя и не всегда заявляют о своем существовании. Считается, однако, что концепцию подобных диссоциированных личностей можно успешно применять при лечении гипнозом в тех случаях, где явно присутствуют диссоциация и подавление, но при этом нет альтернативных личностей.
Что же касается эго‑состояний, то кроме разногласий по поводу их реальности сохраняется вопрос о том, обладает ли эта модель терапевтической ценностью. Если пациента рассматривать и подвергать лечению так, как если бы у него наблюдались симптомы множественной личности, будет ли лечение более эффективным, чем при опоре на иную теоретическую модель? Авторы этой книги, в отличие от некоторых других авторов, не стали бы безоговорочно защищать данный подход, а, скорее, предпочли бы попытаться как‑то обосновать его. Диссоциация дает некоторым людям возможность пережить травмы, которые в ином случае могли нанести еще больший вред. Возможно, применение свойств диссоциации в пределах терапии позволит некоторым пациентам “управлять” теми переживаниями, которые иначе были бы недоступными или неуправляемыми. Это означает, что процессы диссоциации в состоянии помочь пациентам справиться со специфическими переживаниями, против которых другие стратегии оказались бессильны, и могут успешно использоваться в терапии. Однако вне контроля и рамок терапии применение процессов диссоциации в целях совладания со стрессом результатов не дает.
Эту концепцию можно проиллюстрировать на примере следующего случая. Двадцатилетняя женщина была направлена своим лечащим врачом на консультацию по причине повторяющегося время от времени весьма странного поведения (Karle, 1984). В сопровождающем письме необычайно туманно сообщалось о природе этого поведения, но вполне конкретно говорилось о том, что девушка домогалась сексуальной близости с врачом. Первое интервью проходило с некоторыми трудностями, поскольку пациентка страдала довольно тяжелым нарушением слуха и не соглашалась использовать прописанный ей слуховой аппарат. Как только она согласилась надеть наушники от усилителя, вести разговор стало проще. Она выразила беспокойство но поводу некоторых странных переживаний: прежде всего, обнаружения в своем гардеробе одежды, которую она не узнавала и которую она бы не надела ни при каких обстоятельствах: просвечивающие блузки, юбки с разрезом до бедра и т. п. Девушка абсолютно искренне отрицала, что когда‑либо бродила ночью по городу, одетая в подобные наряды, как утверждал ее врач. Она производила довольно странное впечатление невинности и наивности, поскольку проявляла интерес только к классической литературе и спокойному домашнему времяпрепровождению по вечерам. Девушка казалась довольной тем, что живет размеренной, “растительной” жизнью.
С неохотой она согласилась на применение гипноза. Когда была достигнута удовлетворительная степень транса, терапевт задал вопрос о том, были ли в ее жизни моменты, проливающие свет на те необъяснимые события, которые они только что обсуждали и которые она не осознавала. Оставаясь в трансе, пациентка начала говорить совершенно иначе: ее голос вместо тихого и спокойного стал каким‑то хриплым и грубым. В равной степени изменился и ее лексикон, и у терапевта сложилось впечатление, что эту как будто умирающую и нереальную девушку, с которой он только что разговаривал, заменили ярким и энергичным человеком с совершенно другим складом характера. Между прочим, что любопытно, эта “особа” не нуждалась в помощи слухового аппарата, чтобы слышать голос терапевта.
Можно рассматривать подобный случай как яркий пример раздвоения личности, хотя применение понятий диссоциации и подавления сексуальных и агрессивных импульсов могло бы столь же успешно объяснить состояние пациентки. Переживания, которые она испытывала во время сеанса, были переживаниями другой, ранее незнакомой личности, существующей, по видимости, внутри нее, но без каких‑либо контактов с ней “настоящей”.
Что касается ее собственного восприятия, то она была испугана ощущением того, как ее тело словно отнимается у нее другим человеком, и шокирована мыслями, чувствами и импульсами, которые звучали из ее уст.
Альтернативная личность явно олицетворяла и воплощала недоступные аспекты ее “Я”. Можно спорить, отличается ли существенно такая персонификация скрытых когнитивных, аффективных и волевых характеристик от “простого” подавления, или же в качестве реальности, служащей тем же функциям эго‑защиты, следует рассматривать предполагаемое независимое сосуществование личности. Этот вопрос хотя и является сам по себе интересным и теоретически важным, все же менее уместен в данном контексте, чем вопрос о том, является ли применение понятия множественной личности более полезным для тактики лечения, чем другие понятия. На этот вопрос ответить проще, поскольку можно опереться на эмпирические свидетельства.
В случае с данной пациенткой проявление альтернативной личности открыто признавалось терапевтом: эта личность проходила интервью наравне с основной, но с поправкой на осведомленность терапевта, наблюдающего все‑таки основную личность.
Важной особенностью альтернативной личности было сильное чувство презрения к основной, которую она считала немощным ничтожеством, “обывателем”, которого нужно “убрать с дороги”, – как предварительное условие для получения непрерывного и полного контроля над их общим телом. Около шести или семи интервью проводились со вторичной личностью, тогда как основная “слушала”, причем содержание этих сеансов затем обсуждалось с ней. Основная личность в каждом интервью сообщала, что между встречами с терапевтом ей становится все легче налаживать контакт с другой личностью. Основная личность смогла создать отношения сотрудничества с альтернативной, что дало возможность главной личности воспринимать позитивные качества альтернативной, особенно в свете интерпретаций терапевта и его полного принятия пациентки. Это, казалось, способствовало процессу, посредством которого основная личность постепенно стала относиться к альтернативной не как к чужеродной личности, а как к существенной части самой себя. Таким образом, проявления двух очень поляризованных крайностей постепенно интегрировались. Они начали общаться друг с другом, и в процессе этого каждая из них научилась умерять свою униполярность до тех пор, пока разница между ними не стала незначительной и “разделение” постепенно не исчезло.
Такая стратегия, рассматривается ли она как схема, метафора или же как реалистическое признание существующей действительности, может применяться, даже когда разделение происходит иначе, нежели у этой пациентки. Например, терапевты некоторых школ будут использовать формулу “внутренний ребенок” или “объединенные личности родителей”, тогда как специалисты, практикующие транзактный анализ, без колебания обратятся к реконструированным эго‑состояниям в одной из трех категорий – Родителя, Взрослого и Ребенка. Гештальт‑психология использует технику “пустого стула” и технику “знакомства с ребенком”. Первая из них построена на том, что различные части личности будто бы занимают другой стул и участвуют в диалоге с пациентом. Диссоциированные аспекты личности персонифицируются и затем используются пациентом, когда каждая из альтернативных личностей начинает “говорить” за себя. После этого пациент под руководством терапевта пытается разрешить диссоциацию и определяющий ее аффект.
Олицетворение диссоциированных частей личности в виде другого человека (или других людей) позволяет состояться разговору, благодаря которому человек может позволить себе сначала терпеть, затем принимать и, наконец, интегрировать ранее диссоциированные переживания, аффекты и потребности.
Диссоциация – ятрогенная, спонтанная или даже совмещенная с патогенными процессами, лежащими в основе существующих проблем, – таким образом может быть успешно устранена. Обращаясь к предполагаемым альтернативным личностям пациента как к отдельным людям, можно открыто вести с ними диалог и направлять пациента к разрешению диссоциации: сначала узнавая больше об альтернативной личности и начиная относиться к ней по‑дружески, потом предоставляя когнитивную и аффективную информацию, которую она имеет, и, наконец, “встраивая” альтернативную личность (или личности) в основную. Поскольку с диссоциированными личностями, как известно, трудно иметь дело, эта техника предлагает полезный альтернативный подход в противовес более долгосрочным и зачастую менее эффективным средствам избавления от “разделения”.
Подробный пример применения этого подхода можно найти у одного из авторов (Karle, 1986; 1987): женщина 43 лет, всю свою жизнь страдавшая от депрессии вследствие жестокого сексуального насилия в детстве, проходила лечение, в частности и в рамках данного подхода.
Ее ранние переживания были связаны с первым эпизодом сексуального насилия со стороны собственного отца (см. другие аспекты лечения этой пациентки в главах 14 и 16). Она немедленно сообщила об этом матери, которая обругала ее за грязную ложь, сказав: “Папы не делают таких вещей!” – и в качестве наказания отправила свою дочь в комнату. Это предательство со стороны матери оказалось значительно более травмирующим событием для пациентки, чем сам факт сексуального насилия, которое хотя и было чрезвычайно болезненным переживанием, но не содержало в себе угрозы быть покинутой основным защитником (матерью), а также угрозы непризнания реальности своих переживаний и чувств.
В ходе работы над этим первым переживанием терапевт назвал ту часть взрослой пациентки, которая зафиксировалась в своем развитии на времени этого события, Маленькой Мэри. В ходе работы терапевту удалось выяснить, что “детская часть” личности пациентки (Маленькая Мэри) все еще пыталась убедить мать в своей невиновности и объяснить, что ей очень нужны защита и поддержка (это стало явным в ходе психоаналитического переноса). Пациентка поняла это буквально и стала разговаривать с Маленькой Мэри как с независимым существом.
Вскоре она сообщила о периодах амнезии, во время которых, по словам членов семьи, она вела себя ненормально и странно. Она также стала приносить на сеансы листки с текстами о матери, написанные неразборчивым детским почерком. Для того чтобы предоставить Маленькой Мэри возможность поговорить с терапевтом, было проведено несколько интервью (с использованием гипноза для облегчения появления предполагаемой альтернативной личности), в ходе которых пациентка очень убедительно вела себя как шестилетний ребенок. Затем она согласилась попробовать снова объединить две части своей личности: детскую и взрослую.
Под гипнозом пациентку попросили вернуться в то время, когда отец домогался ее, и одновременно посмотреть на эту сцену глазами своего взрослого “Я”. Сцена проигрывалась без вмешательства терапевта до того момента, когда ребенку было сказано уйти в свою комнату. Тогда терапевт попросил пациентку выйти на сцену в роли своего взрослого “Я”, встретить на лестнице ребенка, взять его на руки, утешить и успокоить, и вообще действовать так, как она поступила бы с любым другим ребенком в подобной ситуации.
Она должна была продолжать в таком духе, пока ребенок полностью не успокоится, и затем вернуться в настоящее.
Пациентка сообщила об успешном выполнении задания по восстановлению самообладания ребенка. Однако важнее оказалась полученная возможность признать своим взрослым “Я”, что ее детское “Я” (или она сама во время события) действительно было невиновным. Убеждение пациентки в том, что она была “грязной”, в ходе этого сеанса значительно преобразовалось.
Этот вывод произвел очень сильное впечатление на пациентку, и вскоре спонтанно возникла третья личность, которая, казалось, появилась после серьезной травмы в возрасте 20 лет и время от времени “брала верх”. Было проведено несколько интервью, в ходе которых проявилась Большая Мэри. Она испытывала глубокую депрессию и выражала сильные суицидальные намерения. Большая Мэри (в отличие от взрослой Миссис Икс) требовала внимания как в интервью, так и вне их и “действовала” различными способами, что однажды вынудило терапевта срочно поместить ее в психиатрическую клинику. Там она назвала свою девичью фамилию, которую носила до 23 лет, была совершенно дезориентирована и считала, что идет 1963‑й, а не 1986 год, как это было на самом деле. Снова была внушена реинтеграция и достигнута за одно, хотя и весьма длительное интервью. Через несколько дней возникла четвертая личность, относящаяся к 10‑летнему возрасту. Она оказалась последней: как только эта часть личности была успокоена, утешена и реинтегрирована, пациентка стала принимать на себя полную ответственность за свои поступки и признавать свою душевную целостность.
Эта пациентка не удовлетворяла критериям диагноза “множественная личность” тем, что “альтернативы” возникали только в процессе лечения, а ранее себя не проявляли. Были найдены существенные свидетельства в пользу того, что многие ранние “расстройства”, которые испытывала пациентка и из‑за которых ее неоднократно госпитализировали, могли быть вызваны появлением альтернативных личностей, но доказать это не удавалось. Более того, связь между применением понятия “внутреннего ребенка” в терапии и возникновением первой альтернативной личности казалась столь тесной, что могла быть только причинно‑следственной. Тем не менее, использование альтернативных личностей оказалось эффективным способом, дающим пациентке возможность иметь дело со своими противоречивыми чувствами в своем взрослом Эго и привести аффективный характер релевантных эго‑состояний в открытую конфронтацию с ним.
Терапия эго‑состояния может рассматриваться с трех различных, но взаимосвязанных позиций. С одной стороны, Эдельштейн (Edelstein, 1981), следуя работам Элен и Джона Уоткинсов (Watkins, 1979), представляет этот подход в терапии диссоциации личности так, как если бы расщепленная, или альтернативная, личность была независимым пациентом. С другой стороны, мы можем также трактовать ее как конфронтацию между альтернативной личностью или реконструированным эго‑состоянием и взрослой, или нынешней, личностью пациента и предпринимать попытку “сближения” между ними, как в вышеприведенных случаях.
Третья формулировка тоже может представлять интерес. Понятие “скрытый наблюдатель” уже несколько лет употребляется в различных теориях гипноза. При этом подходе предполагается, что травматические события, произошедшие с пациентом ранее, в состоянии гипноза возникают заново и на некотором уровне непосредственно переживаются подавленным Эго пациента. На другом же уровне диссоциированное взрослое Эго пациента остается как бы вне гипнотического состояния и наблюдает события объективно, со стороны. Этот “скрытый наблюдатель” не только знает, что делает и чувствует пациент, но и в равной степени осознает действия и слова терапевта. Даже когда кажется, что пациент полностью поглощен происходящим в ходе сеанса и демонстрирует сильные аффективные реакции, “наблюдатель” остается безучастным и бесстрастным.
Существует надежда, что реальная оценка события и зрелость взрослого пациента могут быть применены к событию или событиям, которые ранее были неуправляемыми, нестерпимо болезненными и разрушительными для него (и, следовательно, приводили к диссоциации и депрессии). Таким образом, создается новая интерпретация, которая менее истощает Эго.
Следует помнить, что “скрытый наблюдатель” видит не только события, происходящие внутри самого пациента: он также внимательно следит за терапевтом и его поведением. Случайные действия, которые, как может считать терапевт, остались незамеченными пациентом (зевота, почесывания и т. п.), часто бывают прокомментированы им после сеанса и с большой вероятностью воспринимаются как показатель недостатка интереса, внимания или симпатии со стороны терапевта.
Это понятие ни в коем случае не ограничивается теориями и практикой гипнотерапии. Многие психотерапевты отдают себе отчет в том, что их слова, действия, выражения лиц, язык тела и так далее – все очень тщательно фиксируются пациентом, независимо от того, что происходит во время интервью.
Большинство терапевтов также ясно понимают, что их комментарии и интерпретации адресованы не только сознательной части личности пациента, но также и другим аспектам или частям его личности, которые часто оказываются недоступны напрямую и могут не осознаваться даже самим пациентом. Таким образом, терапевту, когда он комментирует или интерпретирует что‑либо, вероятно, не следует забывать о том, что его слова слышит не только явная личность пациента, но также его подавленные или фиксированные разделенные личности. Эти личности могут никогда не показывать себя явно, но тем не менее проявляться в скрытых и тонких аспектах общего поведения пациента.
Эти разделенные личности иногда существуют в форме незрелых образцов познавательных процессов или забытых аффективных реакций, а в других случаях наблюдаются как интроецированные образы родителей и других взаимосвязанных значимых фигур или прошлых центров ранних идентификаций. Процесс, который мы называем терапией эго‑состояния, состоит в том, чтобы сделать диалог между терапевтом и различными частями личности пациента открытым, даже если при этом возникает риск вызвать появление ятрогенной множественной личности, как в описанном выше случае.
Эдельштейн полагает, что эти разделенные личности возникают, когда индивид подвергается непереносимому стрессу, и защищают его от стрессовых переживаний путем изоляции памяти (в форме цельного эго‑состояния) от сознания центральной личности. Это объяснение принимается в разной терминологии как база для установления диссоциированных состояний, включая синдром “множественной личности”.
При этом он считает, что отделенная личность “верит” в сохранение своей актуальной функции (которая и является причиной ее возникновения) – защитить центральную личность от дальнейшей травмы. Эта функция, однако, станет ненужной, когда развитие индивида станет полнее. Эдельштейн, как верный сторонник терапии эго‑состояния, делает соответственно упор на то, чтобы использовать прямой диалог с диссоциированной частью личности с целью заставить ее понять, что в жизненных обстоятельствах пациента произошли изменения, вследствие которых защитная функции стала устаревшей, неуместной или не соответствующей реальности (и даже вредной, как это часто бывает). Он стремится использовать добрую волю этой части личности, для того чтобы направить ее функционирование в адаптивное и конструктивное русло.
В этом процессе есть промежуточное звено: пациента, подвергаемого гипнозу, просят позволить отделенной личности проявиться и начать напрямую общаться с терапевтом. Эта процедура не привязывает ни пациента, ни терапевта к концепции “множественной личности”. Существует, однако, большая вероятность того, что пациент с истерической структурой личности (которая весьма вероятна у таких пациентов), будет использовать определенные “ключевые слова” и впоследствии вызовет соответствующий синдром.
Мы уже обсуждали альтернативный подход, который в различных формах использует актуальную личность пациента для общения с диссоциированной отделенной личностью, и, следовательно, нет необходимости подробно разбирать его. Пациента просят вернуться в тот период жизни, когда возникла проблема и, возможно, когда произошло значительное травматическое событие. Этот период определяется исходя из того, что известно об этиологии состояния пациента, возраста, в котором предположительно возникла лежащая в основе заболевания проблема (например, травма), или посредством аффективного моста (см. главу 15). Определяется событие или переживание, которое считается образующим, и пациент погружается в него, а затем его взрослое “Я” просят вмешаться в происходящее таким образом, чтобы уменьшить горе, снизить ощущения тревоги, вины или другие негативные переживания, испытываемые детским “Я”.
Необычный и тонкий вариант этого подхода был продемонстрирован профессором Грэмом Барроузом из университета Мельбурна на семинаре в 1982 году. Испытуемую в состоянии гипноза спросили, существуют ли в повседневной жизни проблемы, которые не дают ей получать удовольствие от жизни и добиваться успеха. Она ответила, что это так. Затем ее спросили, не возникли ли эти проблемы из‑за событий, ранее произошедших с ней, на что она снова ответила утвердительно. В ответ на дальнейшие вопросы она сказала, что не хотела бы обсуждать ни своих проблем, ни их источников. Тогда ее попросили позволить себе вернуться к одному из событий, явившихся причиной ее сегодняшних трудностей.
Поза испытуемой постепенно становилась все более напряженной, а на ее лице появились признаки страдания. Затем ее попросили использовать знания, понимание, мудрость и теплоту взрослого человека, для того чтобы помочь своему детскому “Я” понять переживаемые события, успокоить и утешить его. После этого ее попросили дать знак, когда ее детское “Я” полностью утешится, успокоится и умиротворится. Через некоторое время поза и выражение лица испытуемой постепенно стали более расслабленными, и, наконец, на ее лице появилась довольная и спокойная улыбка.
Она по‑прежнему не хотела обсуждать содержания своих переживаний, но выразила уверенность, что теперь освободила себя от проблемы, которая до этого момента действительно была для нее источником определенных трудностей.
Терапевтам, воспитанным в русле более традиционных и ортодоксальных моделей лечения, подобные процедуры могут показаться чересчур театральными и даже слегка пропитанными духом Месмера. Интересно, однако, что современник и последователь Месмера, Шарль д'Эслон, врач короля Франции, написал в 1780 году: “Если воображение – лучшее лекарство, то почему бы нам его не принимать?” Это мнение не следует слишком поспешно отбрасывать: процедура, или техника, имеет ценность в той степени, в какой работает. Кроме того, не многие из нас решились бы утверждать, что определения любой теоретической школы, которой мы придерживаемся, следует понимать буквально, скорее, эти определения и модели бывают сформулированы иносказательно.
На последнем уровне психические процессы нужно рассматривать, учитывая биологические особенности человека, также влияющие на Эго, Ид и Суперэго. Психоаналитические термины и модели находятся в значительном отдалении от реальности интрапсихических процессов и носят скорее не буквальный характер, а характер символических представлений. Понятия и процессы терапии эго‑состояния сегодня кажутся не более странными, чем 40‑50 лет назад нашим коллегам казалась свободная ассоциация или любая из недавно развившихся теорий, моделей и техник, таких, например, как гештальт‑терапия или телесно‑ориентированная терапия.
Для клинических и практикующих врачей, дело которых – облегчать страдания людей, важным является вопрос о том, можно ли считать модель “множественной личности” и методы лечения путем терапии эго‑состояния практически оправданными и могут ли они привести к дальнейшему и более глубокому пониманию личности, а главное – к более эффективной терапии.
При имеющемся уровне знаний ни на один из этих вопросов нельзя дать определенного ответа, тем более что пока информацию можно было почерпнуть только при изучении частных случаев или отчетов о них. Однако если судить по этим случаям, данные техники вызывают значительные адаптивные изменения у пациентов.
Подходы, используемые в таких моделях психиатрии, можно рассматривать и с другой точки зрения. Стремление человека защитить свое Эго приводит к расщеплению личности. Человек, принявший такую позицию, может вести внутренний диалог с самим собой или с терапевтом, становясь таким образом активным наблюдателем, а иногда и действующим лицом. Это помогает ему пересмотреть свой способ защиты, поскольку, глядя на себя как на посредника, он видит себя со стороны, независимо от собственного сознания.
Такой подход до некоторой степени дает возможность пересмотреть структуру личности, даже если психотерапевт вынужден прибегать к символическим образам. Пациент начинает понимать, что его системы защиты собственного Эго являются архаичными, статичными и несерьезными, так как основываются на несбывшихся надеждах и травматических событиях. Тогда ему предлагается другой вариант развития сюжета: надежды сбылись, травматическое событие пережито и забыто, также как и связанные с ним последствия, и психическая энергия теперь может быть направлена в нужное русло.
Можно поспорить с теми, кто считает, что различия между этим подходом и более ортодоксальными методами заключаются скорее в языке и символах, используемых как в терапевтическом процессе, так и при его описании, чем в их основных характеристиках. Более того, опыт показывает, что техники лечения эго‑состояний дают более быстрый эффект, нежели ортодоксальные техники. Конечно, данный подход годится лишь при работе с определенной группой пациентов, но, с другой стороны, к нему можно прибегать, используя другие терапевтические методы. Мы считаем необходимым проведение дальнейших углубленных исследований с целью достижения долговременных структуральных изменений у тех пациентов, которых мы лечим вышеуказанным методом.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 122; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!