Ассимиляция петровского наследства

 

Несмотря на радикализм реформ Петра Великого и широкую оппозицию со стороны церкви и широких масс простого народа, в стране никогда не вставал вопрос об отходе от этих реформ. О возвращении назад, даже в последовавшие за смертью императора десятилетия (1725–1762) слабых правителей, споров о наследовании и переворотов, не было речи. Не произошло это потому, что преобразования утвердили за Россией статус великой державы, позволив собрать, оснастить и финансировать армию и флот.

Реформы соответствовали и интересам правящего класса, совсем недавно утвердившегося дворянства, которое быстро это осознало. Многие из семей, властвовавших в России до правления Петра I, продолжали делать это и после, пользуясь влиянием знакомых и родственников. Меритократическая реформа на первых порах часто дает преимущество существующей элите, которая, благодаря богатству и связям, получает доступ к лучшему образованию и столь важным первым ступеням карьеры.

При противоречивом характере петровских реформ эти семейные элиты оказались крайне необходимыми. С одной стороны, безликое raison d’etat[2] формально уже объявлялось, с другой — практическое применение его принципов постоянно требовало личного вмешательства. Рациональное правление должно было осуществляться персональной властью, иначе из этого ничего бы не вышло. «Государство», если оно вообще существовало в тот период, состояло из меняющихся, но в целом не столь уже нестабильных группировок могущественных классов. Получившие власть по заслугам, они держались вместе за счет родства, символической верности самодержцу, военных мундиров, новой полу-немецкой административной терминологии и все более исключительной культуры, заимствованной из королевских дворов Европы.

Однако было бы неправильно переоценивать эффективность российской государственной власти в середине XVIII века. Во многих отношениях «государство» (слово, пожалуй, слишком претенциозное) все еще напоминало шаткий каркас на пронизывающем ветру, открытый порывам дворцовых интриг и междоусобных распрей. Что касается местного управления, его почти не существовало: при отсутствии необходимого подготовленного персонала должности оставались незанятыми, и власть вновь переходила в руки деспотичных и продажных воевод, что и пытался ранее предотвратить Петр I.

Отсутствовал и последовательный свод законов, имелся лишь ряд не связанных между собой, торопливо сочиненных, порой противоречивых и плохо написанных указов. В подобных обстоятельствах закон напоминал, как в известной пословице, «Дышло — куда повернешь, туда и вышло». Поворачивала, конечно, власть. Усугубило положение и то, что сам Петр отказался применять закон наследования. В отсутствие стабильных правовых институтов не только крестьяне, но и знать не могла чувствовать себя в безопасности, которую способен был обеспечить только могущественный патрон, член одной из известнейших семей, имевший доступ ко двору.

Вот почему сорокалетие после смерти Петра I оказалось столь бурным и нестабильным, когда смена монархов зависела от того, под чьим влиянием находились столичные гвардейские полки. В императорской России XVIII века именно гвардия была ядром власти. Гвардейские полки, расположенные в столице, в течение почти ста лет являлись не только полицейской силой, но также личной охраной и первоклассным воинским формированием. Гвардейские офицеры, даже младшие, имели право доступа ко двору. Гвардия — источник власти и патронажа, не только решавший жизненно важные вопросы внутренней и внешней политики, но и приводивший правителей на трон и свергавший с него. Контролируя размещение физической силы в столице, гвардия играла решающую роль во всей череде монархических смещений, начиная со смерти Петра Великого в 1725 году и до убийства Павла в 1801 году. Гвардия являлась тем механизмом, с помощью которого влиятельные семьи обеспечивали защиту собственных интересов с помощью самодержавия.

Единственная серьезная попытка сбросить самодержавную надстройку была предпринята в 1730 году, когда внезапно скончался Петр II. Члены Верховного Тайного Совета (учрежденного в 1727 году для координации деятельности исполнительных органов в отсутствие правящего монарха) предложили корону Анне, племяннице Петра Великого, герцогине Курляндской, но только на определенных условиях (кондициях): императрица не должна без согласия Совета выходить замуж или назначать собственного наследника; решать вопросы войны и мира, сбора налогов, расходования средств; производить назначения на высшие государственные и придворные должности; а также предоставлять земельные владения. Кроме того, дворяне не могли быть казнены, лишены чести или собственности без решения суда.

В отдаленной перспективе эти кондиции могли бы составить основу конституционной монархии: именно к такому результату приводили подобные документы в некоторых странах Европы. В ближайшей перспективе Россия попала бы под олигархическое управление, при котором монарх зависит от семей, доминировавших в Верховном Тайном Совете (в то время — Голицыны и Долгорукие). Большая часть служилой знати воспротивилась этой идее и не только из-за того, что не желала пресмыкаться перед Голицыными и Долгорукими, но и потому, что понимала, в каком уязвимом положении окажется Россия из-за последующих боярских распрей. Зная о поддержке, Анна демонстративно порвала предъявленные ей кондиции и заняла трон как самодержица.

Других попыток реформировать государственные институты или ограничить монархию не было до 1762 года. Даже во время довольно продолжительного царствования Елизаветы (1741–1762) власть оставалась в руках аристократических родов и гвардии, не связанных ни законом, ни какими-либо крепкими общественными институтами.

Первым правителем, попытавшимся продолжить работу Петра Великого по созданию в России органов, способных нести груз огромной империи, была Екатерина, которая пришла к власти в полном соответствии с модой своего времени — в результате переворота, направленного против ее мужа, Петра III. Екатерина достаточно ясно видела уязвимость государственного устройства России. Много, хотя и без разбора, читая (Екатерина заполняла чтением долгие вечера несчастливого брака), она пришла к выводу, что необходимо принять разумные законы и учредить хорошие институты. Правда, в ее представлении эти законы и институты несколько отличались от тех, о которых Екатерина прочитала в книгах. Теоретики французского и итальянского Просвещения, труды которых она изучала — Монтескье, Дидро, Беккария, — жили в странах с давно установившимися институтами, чьи законные права нуждались в подтверждении и подкреплении либеральной теории в условиях нарастающей угрозы со стороны абсолютной монархии. Однако в России законы и промежуточные институты были столь слабы, что едва могли выполнять роль пассивных проводников воли правителя, не говоря уже о сопротивлении. Следовательно, укрепление законов и государственных институтов означало прежде всего усиление монархии, в этом и состояла цель Екатерины.

Для нее это было вдвойне важно в связи с тем трудным положением, в котором она сама находилась. Екатерина занимала трон без достаточных законных оснований и остро нуждалась в сторонниках, кроме тех, кого уже имела — группы гвардейских офицеров. Наилучший способ добиться привлечения сторонников заключался в создании институтов, которые смогли бы пережить планы самых живучих придворных клик, и законов, которые были бы приняты обществом и даже стали бы постоянными.

Так случилось, что главный советник императрицы Елизаветы П. Шувалов в 1754 году созвал Уложенную комиссию, чтобы попытаться привести в порядок законодательное наследие Петра Великого и скоординировать его с предыдущим Уложением 1649 года. Комиссия Шувалова намеревалась изучить состояние законов и дать рекомендации в четырех областях:

1) права подданных в соответствии с их положением;

2) судебные структуры и процедуры;

3) имущественное и договорное право;

4) штрафы и наказания.

Комиссия завершила работу по трем последним вопросам и представила доклад Елизавете, но по неясным причинам ее рекомендации не были исполнены, а саму комиссию вскоре после восшествия Екатерины на трон распустили.

Неизвестно, читала ли Екатерина материалы комиссии Шувалова, однако когда в 1767 году она начала собственную работу по кодификации, сформулированные ею принципы оказались очень близкими к выводам, сделанным ранее. Кроме того, Екатерина созвала аналогичную комиссию с тем же названием, даже сочинила для этого «Наказ», инструкцию, или, вернее, перечень принципов, отражавших ее собственную точку зрения на политическую и правовую структуру, желательную для России.

Цитируя христианский принцип доброты к ближним, императрица объявляла, что «желание каждого достойного члена общества — видеть свою родную страну поднявшейся до высшей ступени процветания, славы, счастья и мира… чтобы каждый из сограждан был защищен законом, который, не нанося вреда, защищал бы его от любого покушения на его благосостояние».

Взгляды Екатерины на закон заметно отличались от взглядов ее книжных наставников. Для императрицы закон был не безликой силой, регулирующей отношения между самостоятельными и иногда соперничающими общественными институтами, но инструментом, посредством которого правитель осуществляет власть и проводит в жизнь моральные заповеди.

«В государстве, которое является собранием людей, живущих в обществе, где установлены законы, свобода может состоять только в способности делать то, что каждый должен желать, и отсутствии принуждения делать то, чего он не должен желать…»

Такая точка зрения на закон и государство характерна не для французских философов, а для немецких камералистов, особенно Лейбница и Вольфа. По их представлению, цель закона — дать властям возможность обеспечить благосостояние и безопасность подданных. Ради достижения этой же цели подданные должны иметь собственные функции и принадлежать к определенным социальным институтам, которые смогут обеспечить лучшее исполнение этих функций и, таким образом, участие в обеспечении общего благосостояния. В версии Екатерины нет ни единого упоминания ни о естественном праве, ни о неотъемлемом праве на свободу, ни об общественном договоре.

Члены Уложенной комиссии Екатерины избирались на местах от различных сословий: дворян, горожан, государственных крестьян, казаков, однодворцев и нерусских народов. Примечательно отсутствие среди них крепостных крестьян и духовенства. Можно, конечно, доказывать, что крепостных крестьян представляли хозяева, но отсутствие духовенства могло означать только то, что Екатерина не считала его членом светского общества. Это тем более удивительно, что императрица только что лишила духовенство средств, земельной собственности — поддержания отдельной, духовной отрасли управления.

Цель Екатерины состояла в том, чтобы составить кодекс законов в соответствии с положениями «Наказа». Депутаты же привезли с собой собственные наказы, просьбы и жалобы, поданные избирателями. Когда в июле 1767 года Комиссия собралась в первый раз, чтобы обсудить их, стало ясно — общих мнений не будет. Каждое сословие концентрировалось на собственных узко понимаемых интересах, не воспринимая более широкого творческого взгляда по государственному управлению, высказанного перед ними государыней. Дворяне хотели ограничить доступ в свое сословие, укрепить право собственности, монополию на высшие гражданские и военные посты и освободиться от телесных наказаний. Купцы просили монополию на торговлю в городах и права на владение крепостными. Крестьяне умоляли облегчить налоговое бремя. Лишь немногие депутаты проявили понимание стоящей перед ними задачи. Но и они в большинстве своем считали, что структура государства должна остаться неизменной — все усилия были направлены на то, чтобы получить желаемое в рамках существующей системы, а не на выработку рекомендаций по коренному обновлению правовой базы. Поразительный контрасте французскими Генеральными Штатами, которые, собравшись всего через двадцать лет, представили радикальную программу реформ, тогда как «третье сословие» заявило о себе как о носителе народного суверенитета, «нацию».

Большую часть времени Комиссия работала в подкомитетах, перед одним из которых была поставлена особая задача: изучение вопроса о возможности создания «третьего сословия», или «средних людей». Подкомитеты проделали полезную работу, обобщив существующие законы и составив проекты новых. Но в конце 1768 года началась война с Турцией, и сессии перестали созываться, ведь многие депутаты состояли на службе в армии. Тем не менее некоторые подкомитеты продолжали работать еще год и даже два, а отдельные даже завершили ее, создав готовые проекты в своих областях законодательства.

Хотя Уложенная комиссия прекратила свое существование, но проекты не канули в неизвестность, так как Екатерина обращалась к ним, составляя новое законодательство. Впоследствии материалы вошли в «Описание Российской империи», составленное генерал-прокурором и опубликованное в 1783 году; в течение последующих пятидесяти лет этот документ заменял России кодекс законов.

Хотя Комиссия прекратила свою деятельность под предлогом войны с Турцией, все же истинная причина прекращения работы кроется в другом. Екатерина была разочарована: члены Комиссии проявили отсутствие понимания нужд общества в целом и оказались не готовы наложить на себя какие-то ограничения ради общего блага. Императрица решила, и наверное правильно, что прежде чем утверждать несуществующие общие интересы, следует укрепить само расколотое общество, учредив институты, дающие гражданам возможность работать сообща, хотя бы в пределах сословий и социальных групп. В сущности Екатерина попыталась создать общественные институты, которые прежде находились в зародышевом состоянии или вообще отсутствовали. Думая об этом в оставшийся период царствования, она немало потрудилась, стараясь соединить разрозненное общество и заложить основы того, что называла «гражданским обществом». Подобно Петру, Екатерина считала, что монарх должен создавать законы, но в отличие от него полагала — монарх обязан сам подчиняться существующим законам, надзирая за общим процессом управления, но не вмешиваясь в него на каждом шагу, а делая это лишь в случае крайней необходимости или ввиду особой сложности вопроса. Екатерина немало сделала для развития юридической науки в России, заботясь, чтобы закон и административная практика стали регулярными и стабильными, постоянным фактором, на который граждане могли бы положиться в повседневной деятельности, особенно в экономической сфере, где предсказуемость чрезвычайно важна.

Екатерина прочитала книгу Блэкстоуна «Комментарий к законам» и составила к ней примечания. Блэкстоун видел гарантию законности не столько в представительных институтах, сколько в разумных законах, подкрепленных сильной и стабильной властью. Императрица посылала молодых дворян за границу, главным образом в немецкие университеты, для изучения теории и практики правового порядка (среди них оказался и Александр Радищев, вынесший из своих наблюдений не только те идеи, на которые рассчитывала императрица).

С этой же целью Екатерина усилила роль Сената как органа, надзирающего за управлением и законностью, хотя не пошла при этом столь далеко, чтобы превратить Сенат в «хранилище закона» по образцу французского Парламента. Еще более важное значение имело укрепление местного управления. Европейская Россия была поделена на губернии (с населением 200–300 тысяч человек) и уезды (20–30 тысяч). Во главе каждой губернии стоял губернатор, ответственный перед Сенатом и имеющий право личного доклада императрице: в некоторых вопросах — сбор налогов, поддержание общественного порядка и соблюдение торговых монополий — ему помогало губернское правление. Высшие административные должности занимали дворяне, что, по мнению Екатерины, гарантировало неподкупность и профессиональную компетентность. В целях укрепления сословной гордости и корпоративного единства Екатерина даровала дворянам Жалованную грамоту, освобождая от телесных наказаний и предоставляя право создавать местные собрания на губернском и уездном уровнях: эти собрания избирали ключевых чиновников правления.

Города тоже получили подобную Жалованную грамоту, предусматривающую комплекс мер, нацеленных на поощрение мануфактур и торговли, уменьшение их прямой зависимости от государства и содействие их распространению по всей империи. Еще раньше, в 1753 году, были отменены внутренние пошлины, и теперь Екатерина поддержала эту меру рядом других: улучшение возможностей кредита через введение закона о векселях, смягчение паспортных ограничений, предоставление дворянам и крестьянам более широких возможностей для торговли (этим были очень недовольны купцы, имевшие монополию на городскую торговлю). Были закреплены права дворян не только на верхний слой почвы, но и на полезные ископаемые, найденные в глубине земли. Все эти меры содействовали превращению империи в единое экономическое целое, облегчали доступ всех сословий к торговле и производству на основе обеспечения прав собственности.

Екатерина думала о предоставлении Жалованной грамоты и государственным крестьянам и даже подготовила проект, предусматривавший предоставление деревенским общинам корпоративного статуса, обеспечение прав собственности и возможность защиты в суде. Но дальше намерений дело не пошло: вероятно, Екатерину остановила мысль, что подобная мера может вызвать опасные надежды у крепостных крестьян. Потенциально это очень важно, ведь Екатерина могла бы стать первым российским монархом, признавшим за крестьянами полное право собственности. В целом Жалованные грамоты Екатерины отражают ее версию общества, управляемого законом, но исключение из этого общества государственных (не говоря уже о крепостных) крестьян выглядит еще более аномальным.

Беспорядочность и непредсказуемость, царившие в правовой сфере, вполне соответствовали состоянию такой же беспорядочности в сфере финансов, что в течение долгого времени препятствовало попыткам мобилизовать природные и человеческие ресурсы империи. Основная причина — упорное стремление России сохранить за собой статус великой европейской державы. Достичь этого можно было только эксплуатацией населения, что, в свою очередь, не давало людям возможности проявить собственную экономическую предприимчивость.

Подобно большинству европейских государств XVIII века, Россия не имела единого государственного бюджета: для различных департаментов предусматривалась некая сумма расходов, которая могла быть либо увеличена ради потребностей двора и фаворитов, либо сокращена заимствованиями из нее. Имеющиеся данные показывают, что в год смерти Петра I, 1725-й, расходы на армию и флот составляли около 70 % всех расходов казны (6,5 млн. рублей из 9,1 млн.). Большая часть денег шла на введение рекрутской системы, создание пехотных полков и оснащение армии огнестрельным оружием, боеприпасами и артиллерией.

Для обеспечения этих беспрецедентных расходов важнейшее значение имел переход к подушной подати. Он упростил налоговую систему и сделал ее более продуктивной, ощутимо увеличив поступления. Для взимания ее по всей стране учреждались отделения Камер-коллегии, привлекались местные землевладельцы и армейские офицеры. В связи с тем, что землевладельцы практически стали как бы государственными служащими по сбору налогов и проведению рекрутского набора, их власть над крепостными значительно усилилась. При необходимости, а это случалось довольно часто, армейские части оказывали им силовую поддержку.

Это была чрезвычайно централизованная фискальная система для страны с крайне неразвитыми средствами сообщения. Поэтому неудивительно, что она не всегда работала так, как предусматривалось. Недоимки и просрочки платежей не считались чем-то необычным. Крестьяне и посадские люди довольно часто наотрез отказывались от уплаты налогов, и иногда дело доходило даже до вооруженного сопротивления. Или они пускались в традиционный путь: бросали все и бежали на юг или восток, чтобы пополнить ряды казаков или присоединиться к староверческой общине. Таким образом, жестокие налоговые меры подрывали налоговую базу страны.

В середине века, когда расходы резко возросли, особенно в связи с Семилетней войной, стало ясно — подушная подать уже не дает в казну необходимые средства. Власти решили покрыть хронический дефицит выпуском бумажных денег и введением косвенных налогов, наиболее прибыльным из которых оказался налог на винокурения. Эти два метода оказались столь эффективными, что власти стали постоянно прибегать к ним.

Не считая кратких и не слишком успешных экспериментов по прямому управлению, государственная монополия на спиртное была передана на откуп и стала источником обогащения осуществлявших ее: чиновников, помещиков, купцов и трактирщиков. В 1860-е годы государственную монополию заменили акцизным сбором. С 1724 по 1759 год доходы от продажи спиртного возросли с 11 % до 21 %, а в 1850-е годы составляли около 40 % всех государственных поступлений, снизившись в 1880-е годы примерно до трети.

Было бы преувеличением — хотя вовсе не абсурдным — утверждать, что империя держалась на плаву благодаря пьянству народа. Конечно, гораздо легче получать деньги от жаждущих выпить, чем предпринимать карательные экспедиции против не желающих платить налоги. Согласно русской народной традиции, употребление спиртного считалось обязательным во время всех праздников и других важных событий, будь то свадьба, крестины, похороны или просто гулянье. Человек, не напивавшийся в такие дни, вызывал насмешки, а иногда и худшую реакцию. В XIX веке с ростом городов и миграцией рабочей силы установилась новая и, возможно, более пагубная тенденция: рабочие регулярно напивались в трактирах в день получки, причем периоды абстиненции намного сократились. Государство намеренно пользовалось такими губительными привычками, чтобы увеличить приток денег в казну, фактически сделав ставку на спаивание народа и даже алкоголизм.

Все это также вело к коррупции чиновников. Аукционы по продаже прав на монополию проводились каждые четыре года, и потенциальные откупщики в это время обещали продавать водку по низкой цене, обеспечивая максимум доходов в казну. На практике это было невозможно без использования незаконных приемов — например, недолив, разбавление спиртного водой или продажа только дорогих напитков, хотя по закону полагалось всегда иметь в ассортименте и дешевые. Провинциальные чиновники часто получали взятки за снисходительность при рассмотрении неизбежных жалоб и уже считали их естественной и регулярной частью доходов.

Как заметил один комментатор, «полицейские чины сами передоверяли свою работу откупщикам».

В циркуляре 1859 года, в котором губернаторам предлагалось реагировать на подобные злоупотребления, министерство финансов признало такую практику: «Таким образом, нѣкоторое увеличеніе продажи улучшенныхъ питій по возвышеннымъ цѣнамъ, не составляя нарушенія откупныхъ условій, не должно быть почитаемо за злоупотребленіе со стороны откупщиковъ, а есть слѣдствіе расчета, сопряженного съ исправнымъ поступленіемъ въ казну — 366, 745, 056 p.c., которое откупщики обязаны внести въ теченіе наступившаго четырехлѣтія по однѣмъ великороссийскимъ губерніямъ».

Как отмечал Герцен: «Кто купить у казны извѣстное количество вина по опрѣделенной цѣнъ, продаст его народу без повышенія цѣны и за это заплатить казнѣ вдесятеро? Заключая подобныя сдѣлки съ откупщиками, правительство конечно — не только не можеть преслѣдовать откупных злоупотребленій, но даже вынуждено покровительствовать имъ… правительство грабить народъ сознательно и награбленное дѣелить съ откупщиками и прочими участниками преступленія».

 

* * *

 

Таким образом, коррупция не являлась всего лишь побочным эффектом существовавшей системы. Коррупция — просто обязательное следствие отчаянных мер государства по сбору наличных денег в стране с преимущественно натуральным хозяйством. Не следует также рассматривать подобные меры как нечто необычное — и Древний Рим, и Франция XVII–XVIII веков во многом основывались на откупной системе. Но в обоих случаях это имело самые негативные последствия — в России система откупа тоже мешала экономическому росту и способности государства мобилизовать реальные доходы в интересах всего населения. Говоря словами Чарльза Тилли, Россия была государством, формируемым крайне «интенсивно-принудительными средствами», потому что страна была очень бедна. Подушная подать, бумажные деньги, водочная монополия служили естественными средствами адаптации в таком трудном положении. Хотя результат от этого не меняется.

Бумажные деньги (ассигнации) появились в 1769 году, и доверие населения к ним сразу же стало падать: в 1801 году бумажный рубль приравнивался к 66 серебряным копейкам, а в 1817-м, после наполеоновских войн — к 25 копейкам. В период с 1817 по 1823 год государство пыталось выкупить у населения бумажные деньги и уничтожить их, признав таким образом свой долг, но на эту акцию не хватило серебра. Другая, более успешная попытка была предпринята между 1839 и 1843 годом, когда были выпущены аккредитивы. Некоторое время основными средствами обмена служили золото и серебро, но огромные долги после Крымской войны снова пришлось покрывать выпуском ассигнаций. В начале 1860-х годов в связи с затратами на подавление польского восстания провалилась очередная попытка денежной реформы.

Дешевеющие бумажные деньги, обременительные налоги, ставка на доходы от массового пьянства населения, отсутствие бюджетной дисциплины — все это показывает, что государство тратило больше, чем позволяли природные и людские ресурсы при существовавшем уровне техники. Такая политика препятствовала развитию внутреннего рынка и не позволяла осуществлять инвестиции, необходимые для подъема уровня развития той же техники. В предложениях по более эффективному использованию ресурсов с гораздо менее разрушительными последствиями недостатка не было, но бремя неотложных нужд и крепостничества постоянно мешало их реализации.

В некоторых отношениях самыми успешными экономическими мероприятиями Екатерины можно считать те, что были связаны с колонизацией недавно присоединенных и малонаселенных территорий в Поволжье, на Урале и особенно вдоль побережья Черного моря, в так называемой Малороссии, аннексированной у Турции в период с 1774 по 1792 год. Здесь, при отсутствии соперничающих привилегированных социальных групп и корпоративных организаций, камерализм и меркантилизм взяли свое. Екатерина сумела привлечь на эти малозаселенные территории колонистов как из самой России, так и из перенаселенных европейских стран, главным образом из Германии, предложив землю, гарантии веротерпимости, денежные ссуды на выгодных условиях и временное освобождение от налогов.

Завоевание и освоение этого региона освободило Россию от хронических неудобств, с которыми приходилось мириться на протяжении веков. Императрица получила плодородные земли и надежные круглогодичные линии коммуникаций с Европой и Ближним Востоком. В начале XIX века в этом районе значительно выросло производство зерна и другой сельскохозяйственной продукции, и это благоприятно отразилось на экономическом положении всей России. Можно сказать, что именно благодаря этому на протяжении XIX века страна сохранила за собой статус великой державы.

Успех подобной политики объяснялся тем, что российские власти могли с легкостью сочетать военные и гражданские ветви управления, подчинив обе реальным интересам политической экономии при отсутствии наследственной традиции или этнических предубеждений. Здесь не было промежуточных ассоциаций с их собственными интересами и привилегиями, что явилось позитивным фактором.

Однако военные кампании по завоеванию этих территорий всей своей тяжестью легли на население, на крестьян и знать. Войны с Турцией потребовали призыва в армию большого количества крестьян, реквизиции лошадей и фуражного зерна, увеличения налогов и других непопулярных мер, приведших к обесцениванию денег и значительно ослабивших производственный потенциал как помещичьих имений, так и крестьянских хозяйств. Из всех оппозиционных групп, когда-либо противостоявших Екатерине, наиболее опасной оказалась придворная группировка, центром которой были Никита Панин и, позднее, А. Р. Воронцов. В нее же входил и наследник трона. Оппозиционеры сошлись во мнении, что агрессивная политика на юге гибельна для экономики страны и подвергает опасности шведской агрессии все северные регионы, включая столицу. Им так и не удалось добиться достаточного влияния, зато другие, мыслители вроде Щербакова, Фонвизина, Радищева и Новикова, предложили более «органичную» альтернативу экспансионистской военной и имперской политике Екатерины.

 

Восстание Пугачева

 

Рационализм и пренебрежение традициями, столь характерные для имперского режима, отчуждали от него народные массы. Восстание Пугачева стало последним и наиболее серьезным в долгой цепочке восстаний, происходивших на юго-восточных рубежах Российского государства, в том открытом и трудноопределимом регионе, где староверы и беглецы от имперских властей жили бок о бок с нерусскими степными племенами и где казаки, оборонявшие царские крепости, все еще мечтали о возвращении былых вольностей.

В конце XVIII века контроль официальных властей в этой области становился все ощутимее. В общем, восстание Пугачева можно рассматривать как последний — но самый мощный — отчаянный порыв людей, чей образ жизни был несовместим с ясно выраженной и четко определенной государственной властью. Дворяне получали в Поволжье и Заволжье земли, и для многих крестьян, издавна живших там, это означало крепостную неволю. Селились там и крестьяне из других районов страны. Помещики, желая увеличить доходы и пытаясь успеть воспользоваться открывающимися возможностями в торговле, увеличивали оброк или заменяли его барщиной. Вскоре после воцарения Екатерины эти, еще непривычные для многих, повинности были закреплены в ходе переписи и обмера земли. С приходом на волжские территории рыночных отношений давление на более традиционные и менее продуктивные виды деятельности усилилось.

Особую группу населения этого региона составляли однодворцы, потомки крестьян-солдат, посланных на волжские границы в XVI–XVII веках. Большинство однодворцев составляли староверы. Оставаясь теоретически свободными людьми, они сильно страдали от экономического соперничества со стороны дворян и при этом опасались потерять свою независимость и попасть в тяглое сословие государственных крестьян.

Восстание началось среди яицких казаков, чье положение отражало изменения, связанные со все более навязчивым вмешательством государства. Они давно уже пользовались относительной свободой, позволявшей заниматься собственными делами, избирать предводителей, охотиться, ловить рыбу и совершать набеги на соседние с нижним Яиком (Уралом) районы в обмен на признание власти царя и оказание при необходимости тех или иных услуг. Изменение статуса казаков произошло в 1748 году, когда правительство распорядилось создать из семи полков обороны так называемой Оренбургской линии, строившейся в целях отделения казахов от башкир, Яицкую армию. Некоторые казацкие старшины благожелательно восприняли создание армии, надеясь обеспечить себе твердый статус в рамках «Табели о рангах», однако большинство рядовых казаков воспротивилось вступлению в российскую армию, считая это решение нарушением свободы и попранием казацких демократических традиций. Казаков также тревожило, что в армии они станут обыкновенными солдатами. Подозрения усилились, когда в 1769 году для борьбы с турками было предложено из небольших казацких войск сформировать некий «Московский легион». Это подразумевало ношение воинской формы, обучение и — самое страшное — бритье бород, вызывавшее глубокое неприятие со стороны староверов.

Во главе недовольных яицких казаков встал Емельян Пугачев. Будучи по происхождению донским казаком, Пугачев дезертировал из российской армии и стал беглым; несколько раз его ловили, но Емельяну всегда удавалось бежать снова. Пугачев назвался императором Петром III, которому якобы удалось спастись; он выступил в защиту старой веры. Возможно, на такую хитрость Пугачев пошел по подсказке кого-то из яицких казаков, но принял предложенную роль с убеждением и щегольством, став фигурой, не подвластной чьим-либо манипуляциям.

Появление Петра III оживило надежды крестьян и религиозных диссидентов, а некоторые меры, предпринятые Пугачевым как царем, укрепили их. Емельян Пугачев экспроприировал церковные земли, возведя монастырских и церковных крестьян в более предпочтительный ранг государственных; запретил покупку крестьян недворянами и прекратил практику приписки их к заводам и рудникам. Он также ослабил преследование староверов и даровал прощение раскольникам, добровольно вернувшимся из-за границы. Освобождение дворян от обязательной государственной службы, не принесшее прямой выгоды крепостным, тем не менее породило ожидания подобного облегчения для них самих.

В любом случае, независимо от политики, внезапное отстранение Петра III от трона вызвало у крестьян сильнейшие подозрения, тем более что его преемницей стала немка, к тому же не являвшаяся православной, как думали многие. Пугачев не был первым, кто заработал себе репутацию, приняв личность пострадавшего и скрывающегося царя Петра, готового вести народ к восстановлению истинной веры и возвращению традиционных свобод. С 1762 по 1774 год возникло около десяти таких фигур. Пугачев стал самой заметной личностью, частично из-за оказанной широкой поддержки, частично благодаря своим способностям; к тому же ему сопутствовала удача.

Столь массовое появление самозванцев в те годы заставляет задуматься над этим феноменом. Самозванец — симптом серьезного заболевания политического организма, расстройства, которое нельзя исправить традиционными мерами, потому что те не дают никакого результата. Для большинства русских сам факт проведения государством фундаментально неверной политики означал — царь в действительности не является царем, он обманщик, самозванец, узурпировавший трон в нарушение Божьей воли. Из этого логически следовало, что необходимо найти «истинного» царя, носящего печать Божественной милости (часто такую печать идентифицировали с какой-то особой меткой на теле человека), и поддержать его притязания на трон. Нелишне вспомнить, как Иван IV, столкнувшись с угрозой своему правлению, сам разыграл комедию, передав другому символы царской власти ради того, чтобы доказать — именно он, и только он предназначен для осуществления Богом данной власти.

Популярность Пугачева во многом возросла из-за того, что он явился в образе невинно пострадавшего, смиренно принявшего отстранение от трона и покинувшего столицу, чтобы скитаться среди своего народа, познавая его страдания и тяготы. Пугачев заявлял, что якобы уже посетил Константинополь и Иерусалим, подтверждая свою святость и власть контактами со «Вторым Римом» и местом смерти Христа.

Обстоятельства, при которых Екатерина пришла к власти, действительно заставляли задуматься о ее легитимности. Недовольство императрицей еще больше усилилось, когда она отменила некоторые из популярных указов своего бывшего мужа, урезав свободы казаков и еще больше сократив и без того скудные права крепостных, лишив их, например, возможности подавать прошения государю.

Первый манифест Пугачева, обращенный к яицким казакам, татарам и калмыкам, вполне соответствовал московской традиции, по которой они служили государю в обмен на свободы и привилегии.

В нем напоминалось о крови, пролитой их отцами и дедами на службе прежним царям, и обещались «казацкая слава… навсегда», прощение грехов и возвращение материальных «привилегий»: «реки от высот до устья, и земли, и лугов, и денег, и свинца, и зерна».

Одной из главных причин успеха Пугачева стало обращение не к какой-то одной социальной группе, а к широкому кругу всех недовольных, находя в их жалобах, обидах и стремлениях достаточно много общего, чтобы выковать чувство общей цели, каким бы недолговечным оно ни оказалось. Основной чертой его призывов явилось обещание восстановить ту простую, справедливую и персонализированную службу, которая, начиная с Петра I, постепенно заменялась безликими, чуждыми бюрократическими процедурами. Пугачев вовсе не отказывался от самодержавной власти: его импровизированные «государственные учреждения» возглавлялись Военной коллегией, тогда как он сам жаловал самым верным сторонникам имения и даже крепости. Ключевой момент притягательности Пугачева — отрицание секуляризма в церкви и государстве и кампания ненависти против знати с ее западным образом жизни.

Принятие старой веры закрепляло образ прежней, лучшей России, воскрешая миф о национальном единстве, от которого отмежевалось имперское государство. В манифесте от 31 июля 1774 года Пугачев выдвинул идеал, который, как он знал, привлечет к нему простых людей.

«Милостью Божьей Мы, Петр III, император и самодержец всея Руси… милостиво даруем наш личный указ всем, кто был ранее крестьянами и подданными помещиков, чтобы были верными и преданными слугами трона нашего, и награждаем их древним крестом и молитвой, с бородатыми головами, свободой и вольностью и быть вечно казаками… милуем их землею, лесами, лугами и рыбными угодьями и соляными озерами… и освобождаем от податей и тягот, которыми обложили злые дворяне и продажные городские судьи». Далее он обвинял помещиков в «нарушении и поругании древней традиции христианского закона и введении чужих законов, взятых из Германии, и в непотребном бритье и других богохульствах, противных христианской вере».

На использовании Пугачевым символов старой веры стоит остановиться подробнее в связи с тем, что недавние исследования доказывают сравнительно слабое участие в восстании членов староверческих общин. Его призыв, главным образом, был направлен к многочисленным староверам среди казаков и однодворцев, а также к русским крестьянам вообще, которые, по его мнению, откликнутся на воскрешение старинного русского мифа. Синтез идеалов староверчества и казачества представлял собой альтернативную модель русского национального государства, необычайно привлекательную для всего населения этих неспокойных регионов.

Общий идеал был подкреплен обещаниями отдельным социальным группам: казакам — восстановление традиционной свободы и демократических процедур, башкирам и калмыкам — возвращение родных земель, «приписным» крестьянам — освобождение от бремени труда на уральских заводах или повышение оплаты, государственным крестьянам — смягчение налогового гнета, а крепостным — изгнание (и убийство) хозяев.

Отдельно следует сказать о башкирах, чье недовольство было особенно глубоким. Переселение крестьян из других регионов приводило к тому, что они теряли пастбища, на их землях строились заводы, и это нарушало привычный образ жизни, к тому же государство постоянно пыталось принудить этот народ к оседлости и занятию земледелием. Как и казаков, башкир заставляли нести военную службу на границе в условиях, которые не всегда были для них приемлемыми. В первой половине XVIII века все это неоднократно приводило к вооруженным восстаниям.

Притягательность лозунгов Пугачева демонстрирует тот факт, что когда весной 1774 года под Оренбургом его постигла неудача (ему не удалось взять город), и такое же поражение Пугачев потерпел летом под Казанью, он сумел перебраться в новые районы, где, застав власти врасплох, быстро привлек к себе новых сторонников. Особенно примечателен успех на последних стадиях кампании, когда ему удалось поднять всеобщее крестьянское восстание, охватившее Нижнее и Среднее Поволжье. Здесь оказалось достаточно одного его появления. То была, как выразился один историк, «пугачевщина без Пугачева».

В городах, к которым подступало войско Пугачева, местные священники со знатными горожанами выходили навстречу, приветствуя его как нового царя иконами, звоном колоколов и хлебом-солью. После торжественной службы в честь «государя Петра Федоровича» повстанцы грабили государственные склады, раздавая добычу горожанам, открывали тюрьмы, пополняя свои ряды «казаками» из заключенных.

В деревнях сигналом к восстанию являлось появление посланцев Пугачева, называвших себя «казаками Петра III», или просто распространение слухов о приближении «государя». При звуке колокола крестьяне собирались, хватали первое попавшееся под руку оружие — серпы, вилы, дубины, мушкеты — и нападали на ближайшее поместье или брали штурмом государственный кабак. Несколько тысяч дворян и членов их семей, а также управляющие, откупщики, сборщики налогов и священнослужители были убиты или спаслись бегством, заранее узнав о приближении восставших. Эмиссары Пугачева объявляли крестьян свободными от крепостной зависимости, на семь лет освобождали от подушной подати и воинской повинности. На этой стадии в восстании активное участие приняли однодворцы.

Несмотря на причиненные разрушения и страх, который Пугачев внушал помещикам и правительству, ему удалось захватить, правда, всего лишь на несколько дней, только два больших города, Казань и Саратов. Армия Пугачева, временами выглядевшая весьма устрашающе (при осаде Оренбурга она насчитывала около десяти тысяч человек), оказалась в состоянии преодолевать лишь сопротивление небольших гарнизонов и оставшихся верными правительству казаков, но не сумела противостоять значительным подразделениям регулярной армии. Здесь со всей очевидностью проявилась мудрость правительственной политики, согласно которой крестьяне призывались на пожизненную службу. На них совершенно не действовали призывы Пугачева, им не было дела ни до тягот крепостных, ни до казацких вольностей. При всех успехах кампании Пугачева по привлечению сторонников на Нижней Волге, это было всего лишь бегство от преследующей армии, разбить которую — и он это прекрасно знал — ему не по силам.

Вероятно, еще более странно, что донские казаки тоже не поддержали Пугачева, когда тот достиг их региона. Может быть, там хорошо знали, что имеют дело с самозванцем, а не с Петром III. Кроме того, всего несколько лет назад казаки уже поднимали восстание, и, возможно, им просто не хватило энергии на новое выступление. Вдобавок власти внимательно следили за ними.

И все же примечательно, что и донские казаки, не поддерживающие Пугачева, впоследствии прославили память о нем в песнях и фольклоре. Вот комментарий Марка Раеффа: «Они представляли собой пример недовольной и мятежной традиционной группы, оказавшейся перед лицом перемен, угрожающих ей со стороны централизованной абсолютной монархии. Как и в случаях феодальных мятежей и бунтов во имя регионального партикуляризма и традиционных привилегий в Западной Европе, казаки выступали против рациональной модернизации и институционализации политической власти. Они рассматривали отношения с правительством как нечто особенное и личное, основанное на их добровольных служебных обязательствах; в обмен на это казаки ждали от царя защиты их религии, традиционной социальной организации и административной автономии. Казаки шли за самозванцем и поднимали знамя восстания в надежде восстановить прежние особые отношения и обеспечить уважение правительством их социальных и религиозных традиций».

Восстание сильно обеспокоило Екатерину. В своих письмах иностранным монархам императрица пыталась преуменьшить его значение, презрительно отзываясь о «маркизе Пугачеве», но в действительности боялась, что движение, если его возглавит кто-то из русской элиты, может привести к отстранению ее от власти. По тому, как она сама поднялась на трон, Екатерина прекрасно знала, чего стоит придворная верность. Она внимательно следила за ходом восстания и проявляла живой интерес к допросу захваченных в плен бунтовщиков. В манифестах к народу царица показала тонкое понимание психологии, воспользовавшись старым, допетровским алфавитом. Трудно сказать, как повлияло восстание на ее дальнейшую политику, так как реформы, проведенные в 1770-е и 1780-е годы, были запланированы ранее. Вероятно, восстание Пугачева только укрепило решимость царицы полностью интегрировать казачество в армейскую и управленческую структуры. Этот процесс систематически проводился на протяжении всех оставшихся лет правления Екатерины.

Нет сомнения, что восстание усилило ее осторожность и подозрительность в отношении всех возможных источников внутреннего недовольства. На преемников оно произвело тот же эффект: страх возможной пугачевщины фигурировал в числе аргументов при обсуждении вопроса о предполагаемом освобождении крепостных крестьян вплоть до 1862 года, то есть почти столетие спустя.

Возможно, подобные опасения не имели под собой достаточных оснований: опыт показывает, что крестьяне не могут поднять восстание без вождей, пришедших извне. После укрощения казаков потенциальных лидеров не было в течение века. До Бакунина ни один образованный русский, как бы оппозиционно ни был он настроен к самодержавию, не защищал в качестве средства его свержения крестьянское восстание. Многие сошлись во мнении с Пушкиным: «Храни нас Бог от русского бунта, бессмысленного и беспощадного».

И все же в определенной степени российская власть и знать были правы, не забывая Пугачева. Именно он показал, сколь хрупка лояльность некоторых нерусских народов, и прежде всего русских крестьян, правящему режиму, а также его чиновникам и собственным хозяевам. Дворянам трудно было забыть зрелище сожженных поместий с повешенными на арках ворот телами их прежних владельцев. Это зрелище служило живым напоминанием о той пучине, которая отделяла простой народ от правящих классов.

 

Образование и культура

 

Совершенно естественно, что правитель, столь остро сознающий необходимость изменения общества, должен быть заинтересован в развитии образования. И действительно, этот вопрос постоянно занимал Екатерину, которая много читала по этой теме, но заявляла, что, например, «Эмиль» Жан-Жака Руссо, одно из самых модных произведений того времени, не произвел на нее большого впечатления. Возможно, идея свободного формирования личности не соответствовала ее представлениям об общественном порядке. С другой стороны, концепция образования Екатерины была шире, чем концепция Петра I: Екатерина хотела, чтобы образование получала не только элита, но и все слои общества. Императрица делала все возможное, чтобы двор стал распространителем культуры. В этом направлении она продолжила и расширила инициативу Елизаветы, установившей прекрасную традицию придворного театра, музыки и балета.

Вероятно, самой заметной из ее собственных инициатив стало основание общественного журнала по образцу лондонского «Spectator». Журнал, названный «Всякая всячина», редактировался секретарем Екатерины, Г. Козицким, но содержал немало материалов некой Бабушки (под этим псевдонимом скрывалась сама Екатерина). Возможно, на страницах журнала императрица желала оживить те дебаты, которые не завершились в рамках Уложенной комиссии; возможно, посредством сатиры и занимательного чтения Екатерина хотела распространить принципы высокой морали и образцы современной европейской культуры.

Ту же цель Екатерина преследовала, когда демонстративно установила связи с несколькими выдающимися европейскими мыслителями своего времени и основала общество, занимавшееся переводом иностранной литературы на русский язык, выделив на его нужды две тысячи рублей. Екатерина переписывалась с Вольтером, который аплодировал ее решительным действиям против католической церкви в Польше, предложила Дидро напечатать в Риге его «Энциклопедию», когда у того возникли трудности с властями Франции, и даже пригласила Дидро в Санкт-Петербург, где философ и царица вели долгие разговоры наедине. Такому амбициозному и политически активному мыслителю, как Дидро, Россия, не обремененная древними институтами и привилегиями, представлялась перспективной с точки зрения проведения просвещенного реформизма, что не удалось сделать во Франции. Дидро настаивал, чтобы Екатерина издала ясный закон о престолонаследии, сохранила Уложенную комиссию в качестве «хранилища законов» и учредила свободную систему обязательного начального образования.

Императрица знала — последнее предложение неосуществимо на практике, но все же попыталась сделать так, чтобы общее образование стало доступно не только дворянам. В 1786 году, после того, как комиссия, возглавляемая бывшим фаворитом императрицы, П. В. Завадовским, тщательно изучила вопрос, Екатерина издала Устав Народных Училищ, предусматривавший двухступенчатую сеть школ: средних, на губернском уровне, и начальных, на уездном. Школы должны были быть бесплатными, с совместным обучением и открытыми для всех классов общества, кроме крепостных крестьян.

Одна из основных характерных черт предлагаемой сети школ — она не строилась на основе существовавших в то время церковно-приходских школ, единственных относительно широко распространенных. Новые школы должны были стать светскими, бесплатными, совместными, причем расходы по их учреждению брало на себя государство, а текущие оплачивали местные органы. Перед школами стояла задача внушить «ясное и разумное понимание Творца и его божественного закона, основных правил твердой веры в государство и истинной любви к Отечеству и согражданам». Ученикам полагалось знакомиться с «обязанностями» «Человека и Гражданина» по специальной книге, тоном авторитарного светского государства внушающей «повиноваться вышестоящим». «Те, кто отдает приказы, знают, что полезно для государства и всего гражданского общества вообще, и не желают ничего другого, как того, что признано полезным для общества».

В 1764 году Екатерина под своим личным надзором учредила в Москве Воспитательный дом. В него принимались сироты с тем, чтобы воспитать из них добропорядочных граждан в соответствии с самыми передовыми образовательными теориями того времени. В некотором смысле это была еще одна попытка императрицы создать «третье сословие». В том же году Екатерина открыла Смольный институт благородных девиц, в котором воспитанниц обучали манерам, музыке, танцам и французскому языку. Новое заведение отразило убеждение императрицы, что общество, базирующееся на более широкой основе, требует деятельного участия женщин в его жизни. Оба учреждения должны были содействовать достижению единой цели: созданию светского гражданского общества как поддержки государства.

Инициативы Екатерины в этой области можно назвать грандиозными, даже чересчур — во многих из новых школ было всего по нескольку учеников, занимались с которыми мало оплачиваемые и плохо подготовленные иностранцы. В то же время основные принципы, заложенные Екатериной, оказались воспринятыми ее преемниками, со временем создавшими бесплатную и открытую для всех систему образования. Несмотря на все попытки впоследствии сузить ее, система благополучно пережила XIX век.

Екатерина не забывала и о развитии в России научно-исследовательской базы как в рамках Академии, так и вне ее. Она отменила государственную монополию на книгопечатание, впустив на этот рынок частных предпринимателей с условием регистрации в полиции. Императрица поощряла создание «Свободного экономического общества», ставившего целью изучение передовых технических методов в области земледелия и промышленности и распространение их среди населения. Это был неофициальный орган, которым управляли аристократы и академики, покровительствовавшие проведению экспериментов и изысканий, регулярных чтений и публикаций докладов. По личному указанию Екатерины осуществили исследование относительной производительности свободного и подневольного труда, хотя на выводы — в пользу первого — она, похоже, не обратила серьезного внимания. «Свободное экономическое общество» при всем его недостаточном влиянии просуществовало до 1917 года как научная, независимая от государства организация.

Большой материал для работы «Общества» дали проведенные ранее экспедиции по поиску месторождений полезных ископаемых, изучению флоры и фауны необъятных территорий империи и ее людского потенциала. Эти экспедиции организовывались Академией наук, единственным институтом, способным координировать работу по таким направлениям, как география, медицина, теология, зоология, ботаника и минералогия. Результаты хранились в библиотеке Академии и представляли собой прекрасный источник информации по всем аспектам российской жизни. Такая информация являлась жизненно необходимой для полной эксплуатации всего потенциала империи, что все еще оставалось весьма отдаленной целью.

 

Выводы

 

К концу правления Екатерины Россия, несомненно, являлась более сильной в экономическом, военном и культурном отношении, чем до нее. И государство, и общество приобрели более ясные очертания, среди элиты распространилось и углубилось влияние европейских манер и культуры. Россия стала не только великой, но и успешно развивающейся европейской державой. Впоследствии многие, вспоминая годы ее царствования, отзывались о Екатерине с ностальгией.

Однако за все пришлось заплатить дорогой ценой. Екатерина показала, что сословия можно создавать не только снизу, но и сверху, но это процесс очень медленный, болезненный и противоречивый. Укрепление корпоративного статуса сильных подрывало и без того непрочные позиции слабых. Как заметил один из персонажей Фонвизина: «Какой толк в вольности дворянства, если мы не вольны пороть крепостных?»

Возможно, именно поэтому на протяжении всего периода правления Екатерина так стремилась создать «третье сословие», которое могло бы нести государственную службу без привилегий, свойственных знати.

Возможно, именно поэтому Екатерина так и не решилась даровать Жалованную грамоту государственным крестьянам — это только сильнее подчеркнуло бы полную правовую беззащитность крепостных. Императрица стремилась распространить гражданские права на более широкие слои населения, но, в конце концов, отступила, породив у многих подозрение, что гражданское общество может быть создано только за счет углубления пропасти, разделяющей элиту и массы населения.

 

 

Глава 4

Апогей светского государства

 

Общество, созданное Петром Великим, сохранилось до конца XVIII века, но его культура и традиции укоренились только в одном общественном сословии — дворянстве. Для того чтобы сократить разрыв между дворянством и другими социальными слоями, правитель мог следовать двумя альтернативными путями: подтвердить свободы (или привилегии) дворян и постепенно распространять их на соседние сословия или же вернуть дворянство к прежнему состоянию и усилить применение всеобщего принципа государственной службы.

 

Павел I (1796–1801)

 

Павел выбрал второй вариант. Он откровенно не любил свою мать и находил явное удовольствие в провозглашении ошибочности всей ее практики увеличения привилегий. Во всех сферах, особенно в армии, император насаждал послушание, дисциплину и распорядительность. «Пруссомания», охватившая в конце XVIII века многие дворы Европы, коснулась и его, выразившись в увлечении четким строем и безупречной выучкой. Во Франции XVII века воинская муштра велась как средство усиления боеготовности солдат; при Павле боевая подготовка получила совершенно иное назначение, став способом прославления монарха как символического героя, воплощения строгого социального порядка, во главе которого, как казалось Павлу, стоит он сам. Каждый день на протяжении всех лет правления император проводил — всегда в одно и то же время, в 11 часов, — смотр войск, несущих службу в мрачном Михайловском замке.

Павел настаивал, чтобы и дворяне участвовали в смотрах и посвящали себя службе, особенно военной, несмотря на теоретическое освобождение. Отличившихся награждал орденами и крепостными, тех же, кто уклонялся от исполнения долга, унижал и наказывал. Особенно пострадала от его авторитаризма гвардия: привыкшая к службе при одном из самых элегантных дворов в Европе, она превратилась всего лишь в одно из подразделений, занявших место на мрачном плацу.

Павел стабилизировал монархию, издав весьма недвусмысленный Закон о наследовании, согласно которому трон переходил к старшему наследнику мужского пола, и ясно определил условия осуществления регентства. Он тоже принял на себя, с большим рвением, чем любой монарх с XII века, роль религиозного лидера. После того, как остров Мальту захватил Наполеон, Павел принял звание Великого Мастера Ордена мальтийских рыцарей, воспользовавшись этим случаем, чтобы показать себя в образе доблестного защитника христианства от агрессивного атеизма Французской революции. Речь шла не столько о православии, сколько о христианстве в целом, и впервые российский монарх возглавил универсальную религиозную миссию. Павел надеялся, что новый Орден мальтийских рыцарей послужит примером доблести и возродит в дворянстве идеалы служения государству, а именно, самопожертвование, долг и дисциплину.

Чтобы изолировать Россию от заразы Французской революции, Павел запретил ввоз книг и журналов и даже в нарушение всей предшествующей практики закрыл границы для российской знати, имевшей обыкновение завершать образование за рубежом. Император широко пользовался услугами секретной службы, тайной экспедиции, доставшейся в наследство от матери, чтобы установить слежку за теми из дворян, кто подозревался в оппозиции. Хотя император и не отменил Жалованную грамоту дворянству, но аннулировал многие ее положения: распустил местные дворянские собрания, выборные органы уступили место назначаемым сверху. Земельные владения облагались налогом, было отменено освобождение дворян от телесных наказаний, и теперь в определенных обстоятельствах их подвергали порке.

В вопросе о крестьянстве Павел проявлял непоследовательность: раздавал земли с крестьянами своим фаворитам, как это делала его мать, но в то же время ограничил продажу крепостных без земли и определил максимальное количество дней в неделю, когда помещик мог требовать от них работы на себя.

Сам Павел был человеком строгим и щепетильным до мелочей, подверженным периодическим вспышкам гнева, которые подтверждали имевшие широкое хождение слухи о его умственной неполноценности и психической неуравновешенности. Несомненно, император отличался непоследовательностью, но безумие, если это было именно оно, отражало объективное положение российской монархии, с ее большими претензиями на власть и ограниченными возможностями применения этой власти.

Унижения, символические и реальные, которым Павел подвергал гвардию и дворянство в целом, вызывали раздражение и недовольство. В 1801 году придворная группа, возглавляемая графом Паленом, генерал-губернатором Санкт-Петербурга, добилась согласия наследника, Великого князя Александра, на устранение императора. Устранение закончилось убийством, на которое Александр согласия не давал и которое тяжким бременем легло на его совесть.

 

Александр I

 

Правление Павла показало, сколь хрупки и ненадежны свободы и привилегии дворянства и что минимальные гражданские права, существовавшие в России, могут быть уничтожены одним ударом. Приход к власти Александра был встречен с большим удовлетворением и огромными надеждами. Как и его бабушка, Александр был поклонником европейского Просвещения и воспитывался республиканцем Логарпом, швейцарским наставником, выбранным специально для него. Логарп сумел привить своему воспитаннику неприятие деспотизма и почитание власти закона. Негативный опыт правления отца только усилил эти уроки.

Но влияние отца все же не только отталкивало его. Александр рос при двух дворах и учился на двух примерах. Контраст между ними был столь разительным, что он так и не смог привыкнуть к нему, а потому вся его личность была отмечена постоянной двойственностью. Александр никогда не мог сделать ясный выбор между двумя открывавшимися перед ним путями.

Еще будучи наследником, он собрал вокруг себя группу молодых аристократов, с которыми обсуждал идеи будущего более свободного и более справедливого правления; при этом Александра постоянно привлекала военная модель социального порядка. Временами, чувствуя себя не в силах справиться со своей противоречивой натурой и ощущая огромную ответственность за судьбу России, царь мечтал о том, чтобы поселиться в каком-нибудь укромном уголке Германии. Иногда Александр надеялся, что, даровав стране конституцию, можно будет предоставить ей право самой заниматься своими делами и найти убежище в деревенской идиллии. Александр говорил своему учителю: «Когда придет моя очередь, нужно будет работать, постепенно, конечно, чтобы создать представительное собрание нации, которое примет новую конституцию, после чего моя власть перестанет быть абсолютной; и если Провидение поддержит мою работу, я удалюсь в какое-нибудь место, где буду жить в довольствии и счастье… радуясь благосостоянию моей страны».

Эти чувства царя дали Бердяеву основание назвать Александра I «русским интеллигентом на престоле».

Придя к власти, Александр в своем манифесте объявил о возвращении к принципам Екатерины, отменил многие из указов отца, провел общую амнистию политических заключенных, закрыл Тайную экспедицию, восстановил Жалованные грамоты дворянству и городам, разрешил ввоз книг и пригласил Сенат делать предложения по пересмотру в будущем его функций.

С другой стороны, обстоятельства отстранения от власти и убийство отца вселили в Александра чувства вины и беспокойства, угнетавшие его до конца жизни. Заговорщики, расправившиеся с Павлом, принадлежали к высшим кругам аристократии, так называемой Сенаторской партии, и придерживались точки зрения, что привилегии должны быть укреплены. В ответ на приглашение императора Сенаторская партия изложила свой взгляд на роль Сената, который, по их мнению, должен избираться дворянством и действовать как гарант власти закона. Следуя советам сенаторов, император должен отвергать любые законодательные инициативы, противоречащие общим правовым рамкам, и обеспечивать свободу собственности и личности. По их замыслу, Сенат также наделяется правом предлагать введение налогов, выдвигать кандидатуры на высшие должности и обращать внимание царя на «нужды нации». В надежде, что император огласит ее при коронации, князь Александр Воронцов сочинил «Жалованную грамоту Российскому народу», содержавшую указанные принципы. Это заложило бы основы для такого подхода к управлению государством, который был характерен для английской партии вигов.

Однако Александр оказался восприимчивым и к другой концепции либерализма, согласно которой расширение прав охватывало все общественные классы, а не гарантировало привилегии только одного. Это был скорее якобинский подход, и именно его придерживались члены кружка молодых друзей императора, один из которых, Павел Строганов, являлся какое-то время членом Клуба якобинцев в Париже. Вступив на престол, Александр регулярно собирал молодых аристократов для консультаций, называя такие заседания «Негласным комитетом» или в шутку «Комитетом общественной безопасности». Еще раньше в разговоре с одним из членов комитета, польским аристократом князем Адамом Чарторыйским, Александр выразил свою «ненависть к деспотизму, где бы и какими бы средствами он ни осуществлялся», и подтвердил любовь к свободе и равенству всех членов общества.

Однако не было вполне ясно, как можно принять либеральную концепцию в стране, где большее число жителей оставалось в крепостной неволе. Это было возможно лишь при отмене крепостного права, что неизбежно подрывало собственность и привилегии тех, кто обладал некоторым ограниченным набором гражданских свобод, доступных в то время в Российском государстве. И наконец, сделать подобное мог только монарх, сосредоточивший в своих руках всю полноту самодержавной власти. Эту фундаментальную дилемму Александр за время своего царствования так и не решил — для проведения серьезных реформ он нуждался в неприкосновенности всей самодержавной власти. Характер Александра, двойственный и скрытный, стал результатом долгого пребывания при дворе отца, где либерально-гуманистические увлечения сочетались с искренним интересом к военным парадам, так радовавшим Павла I. Внутренние противоречия только усилились той объективной ситуацией, в которой оказался молодой император, когда осознал, что свободу можно ввести только с помощью деспотизма.

По этой причине «Негласный комитет» так и остался негласным, а протоколы заседаний никогда не публиковались. Все члены комитета понимали — любая публичная дискуссия о возможности отмены или даже смягчения крепостного права способна возбудить надежды крестьян и привести к массовым общественным беспорядкам. В результате Александр не высказал даже самого скромного предложения по регулированию тех обязанностей, которые возлагались на крестьян хозяевами. Единственным плодом всех благих намерений стал указ 1803 года, разрешивший (но не требовавший) землевладельцам освобождать целые деревни со всей обрабатываемой землей. Но и этот закон был принят без консультаций с Сенатом, который мог бы выразить протест.

В 1802 году Александр даровал Сенату droit de remontrance[3], но проигнорировал его совет уже при первой попытке сенаторов воспользоваться этим правом при принятии закона, касавшегося условий отставки офицеров армии. На практике именно так и происходило в дальнейшем. В результате Россия не получила ни аристократического Rechstaat’a, ни гражданских свобод по якобинскому образцу.

Хотя ранние реформистские попытки ничего не дали и «Негласный комитет» распался, Александр не оставил надежды осуществить благотворительную трансформацию российского общества. Он предпринимал попытки подойти к этому вопросу с другой стороны, проводя реформы в более восприимчивых к западному влиянию нерусских областях, предоставив конституции Польше и Финляндии и освободив крепостных в балтийских провинциях. Советники царя, в первую очередь Сперанский в 1808–1812 годах и Новосельцев в 1817 году, продолжали работу над проектами конституций.

 

Образование

 

В конце XVIII века официальная политика в области образования преследовала цели, определенные еще в период правления Екатерины II: для среднего и высшего уровня — подготовка кандидатов к государственной службе, для начального — обучение практическим навыкам и привитие религиозных и моральных принципов, хотя государственная система по-прежнему была отделена от церковной и основным текстом для изучения оставались екатерининские «Обязанности Человека и Гражданина».

Все общественные сословия, кроме крепостных крестьян, имели доступ ко всем уровням образования. Высшее образование строилось по немецкому образцу корпоративной автономии с обеспечением свободы исследования как в обучении, так и преподавании.

Эти принципы примечательны во многих отношениях и показывают, насколько серьезно Россия пыталась жить по стандартам великой европейской державы: самоуправляющиеся институты и дух свободного интеллектуального мышления оказались трудны для восприятия самодержавием, тогда как широкий доступ к образованию плохо совмещался с иерархически построенным обществом. Но закрытая элитная образовательная система уже была неприемлема для России. Служилая знать требовала постоянного пополнения молодыми людьми, поднявшимися снизу и получившими образование по высшим европейским стандартам. Как отмечал князь Карл Ливен, ректор Дерптского университета: «Там, где дворянство простирается от подножия трона с одного конца и почти погружается в крестьянство с другого, где каждый год многие из низших городских и сельских сословий вступают в ряды дворянства по достижении требуемого ранга в военной или гражданской службе, очень трудно организовать школы [на базе закрытого наследственного сословия]».

Несмотря на все трудности, Александр в «Предварительных правилах об общественном образовании» от 24 января 1803 года подтвердил принципы своей бабушки Екатерины II и даже расширил их, объявив о намерении учреждать школы не только на уровне уездов, но и в деревнях. Его планы вполне соответствовали меритократической точке зрения Екатерины: предусматривали связь всех уровней и возможность продвижения по вертикали с тем, чтобы способные дети из низших классов могли подняться до государственной службы. Ставилась цель поощрять в учениках стремление к учебе с тем, чтобы после окончания школы они продолжали идти дальше к развитию своих лучших качеств.

К существовавшим в начале царствования Александра университетам Москвы, Вильно и Дерпта добавились новые в Санкт-Петербурге, Харькове и Казани. Каждый университет имел самоуправление, хотя и находился под строгим надзором назначенного государством куратора. Ожидалось, что университеты будут помогать в распространении образования, подготовке учителей для школ и составлении учебных планов для учреждений более низшего уровня.

В первые годы новые университеты испытывали большие трудности: не хватало студентов, многие оказались плохо подготовленными, недисциплинированными и не заканчивали курс. Большинство первых профессоров приехали из-за границы и читали лекции на латыни или немецком. В 1814 году князь Кочубей доказывал, что лучше пригласить священников, чем немцев. Между русскими и иностранными преподавателями часто возникали конфликты: первые жаловались, что иностранцы равнодушны к студентам, вторые считали русских грубыми и необучаемыми. Давно утвердившиеся университеты, как Московский или те, которые опирались на поддержку местных властей, смогли преодолеть эти проблемы, но новые оказались крайне уязвимыми для финансового и официального давления. Некоторые подвергались нападкам за насаждение либерализма и атеизма.

К концу правления Александра стало ясно — ни наследие Просвещения, ни пыл «Библейского общества» не способны обеспечить процветание подлинно российских университетов. Его преемник, Николай I, относился к ним с подозрением и проявлял желание полностью подчинить университеты государству. Этому противился министр образования граф Уваров, благодаря стараниям которого был достигнут компромисс, выразившийся в «Университетском Уставе» 1835 года. Документ лишал университеты функции надзора за школами и запрещал внутренние суды, поддерживавшие дисциплину среди студентов. Профессора подлежали назначению министром образования.

Однако во всех других отношениях принципы Александра были сохранены: университеты сами избирали ректоров, утверждали учебные планы, проводили экзамены и выдавали дипломы. Уваров придерживался точки зрения, что только общее гуманитарное образование способно подготовить к службе государству на самом высоком уровне. Он хотел совместить европеизм с религиозно-моральным обучением и русским патриотизмом. Компромисс, достигнутый Уваровым, при всех трудностях продержался до 1848 года, когда европейские революции обострили страхи Николая перед худыми и голодными студентами.

Успехи университетов благотворно сказались на качестве поступающих на гражданскую службу и заложили основу для проведения реформ Александра II. В то же время эти успехи еще больше отдалили образованную элиту от массы населения. Чем дальше вниз, тем с большими проблемами сталкивалось образование. Планы Александра по содержанию деревенских школ оказались чересчур оптимистичными: ни у казны, ни у местных властей не оказалось средств даже для серьезного начала такой крупномасштабной кампании. В то время, когда Пруссия и Австрия уже расширили начальное образование до уровня небольших городов и сел, сельские регионы России довольствовались лишь скудной сетью церковно-приходских школ.

 

Наполеон Бонапарт

 

Правление Александра стало под знаком фигуры, вызывавшей страх и стремление к соперничеству. Постоянное присутствие и исходящая от этого человека угроза драматизировали двойственность личности и положение Александра Принципы управления Наполеона основывались на образе мышления, сформированного Просвещением, и в преувеличенном виде представляли то, чего так хотел добиться Александр: меритократию, возглавляемую авторитарным вождем, мобилизующим ресурсы населения для военных действий, и опирающимся на осознанный патриотизм всех общественных слоев. Однако именно Наполеон представлял вызов и угрозу не только лично Александру, но и России в целом. Его политические и общественные идеалы были несовместимыми с незаслуженными привилегиями дворянства. А его вторжение в 1812 году поставило под вопрос существование самой России.

То, как Наполеон покорил всю Европу, разрушив привычный порядок не только военными кампаниями, но и стремлением создать новые национальные государства по французскому образцу, поставило Александра в трудное положение, из которого, тем не менее, приходилось искать выход.

Как всегда, Александр реагировал противоречиво. В 1806 году по его настоянию православная церковь предала Наполеона анафеме как Антихриста, а в 1807 году сняла проклятие после Тильзитского соглашения, возвестившего о периоде сближения Франции и России. Отчеты о встречах двух императоров, сначала в Тильзите, потом в Эрфурте в 1808 году, дают основание предположить, что те нашли много общего: оба императора проводили по нескольку часов в откровенных разговорах, содержание которых, однако, неизвестно. Тем не менее Александр по-прежнему относился к Наполеону подозрительно, как к выскочке и узурпатору, а Наполеон временами допускал оскорбительные намеки в адрес российского императора в том смысле, что тот получил трон ценой отцеубийства.

Именно в этот период неспокойного мира Александр ближе всего был к тому, чтобы принять конституцию по якобинскому образцу. Сделать это предложил ближайший советник, Михаил Сперанский, сын священника, проявивший необыкновенные способности на службе в Министерстве внутренних дел и юстиции. Сперанский восхищался многими аспектами государственного устройства послереволюционной Франции, особенно идеалом «карьеры, открытой талантам», и некоторые из них ввел в российскую практику. Так, указ от 1809 года требовал от чиновников для занятия высших ступеней государственной службы обязательной сдачи экзаменов. Эта мера вызвала большое возмущение дворян, некоторые мрачно замечали, что теперь «русский дворянин, если не знает латыни, ни на что не годен».

Долгое время считалось, что Сперанский разделял осторожный подход к конституции, которого придерживался сам император, но документы, опубликованные в Советском Союзе в 1961 году, показывают — его проекты были намного радикальнее окончательных вариантов и опубликованных работ, в которых реформатор, вероятно из предосторожности, затушевал свои цели. Из этих публикаций становится ясно — Сперанский считал неограниченную монархию несовместимой с правовым порядком и пытался убедить в этом императора. Зная уклончивость Александра, можно предположить, что иногда ему казалось, будто он достиг этого.

В проекте, предложенном императору Сперанским в 1809 году, функции управления делились на три ветви: исполнительную, законодательную и судебную, что соответствовало передовым европейским и американским теориям, но каждую из ветвей возглавлял сам император. Министерства, организованные на функциональной основе, проводили бы исполнительную линию. Задачей Государственного Совета, состоящего из назначенных императором деятелей, явилось бы составление проектов законов и представление их императору. Эту работу дополняла бы Государственная Дума, состоящая из избранных непрямым путем городских и сельских собственников. Не обладая правом законодательной инициативы, Дума имела бы определенные бюджетные полномочия и широкие консультативные функции, включая возможность отсылать на переработку те законопроекты, которые не соответствовали бы основным законам.

Вплоть до 1905 года это — самая масштабная попытка реформировать российскую государственность. При полном осуществлении она могла бы ограничить самодержавную власть не только теоретически, но и на практике обеспечить избранным институтам возможность комментировать, ходатайствовать и протестовать и даже накладывать вето на решения высшей власти. При соответствующем правовом обеспечении — Сперанский работал над кодификацией законов, но не успел довести дело до конца — этого могло бы оказаться достаточно для создания основ гражданского государства.

Однако выполнили все лишь частично. В соответствии с намерениями Сперанского были учреждены министерства и Государственный Совет. Но органы более низкого уровня так и остались на бумаге, до создания выборных институтов дело так и не дошло. Министерства работали без должной координации. Совет Министров, предусмотренный Сперанским, собирался крайне редко, так как Александр, сохраняя за собой право принятия окончательного решения, предпочитал иметь дело с каждым отдельным министром или перепоручал решение проблем своему фавориту, графу Александру Аракчееву, новгородскому помещику и генералу артиллерии.

Таким образом, до конца XIX века Россия управлялась по «усеченной системе Сперанского». Государственный Совет и министерства действительно внесли дух профессионализма в решение государственных задач, чему помогало дальнейшее распространение высшего образования и сдача экзаменов на занятие высоких должностей, но они также оставались центрами патронажа, где все решали личные склонности министров; ведь не существовало каких-либо общественных институтов, сдержавших бы их произвол. Как и при Петре Великом, контрольно-ревизионные функции осуществляли фискалы или ревизоры, личные агенты царя, направляемые для проверки деятельности того или иного столичного или провинциального ведомства. При отсутствии представительных органов, которые могли бы играть роль противовесов, источниками влияния оставались императорский двор и императорская семья, нередко путавшие функциональное исполнение власти со своими личными и семейными приоритетами.

В 1802 году при создании министерств предполагалось, что каждое будет представлять ежегодный бюджет, но содержание этих смет хранилось в тайне (даже от Сената), и до 1862 года они утверждались лично царем. Естественно, в таких условиях и речи не могло быть о серьезной официальной проверке расходов. Император по своему желанию мог выделить дополнительные фонды любому министру, особенно своему фавориту, не консультируясь с министром финансов — в этом состояла сама суть самодержавия. Не существовало различия между государственными фондами и личными средствами царя. В 1850 году, когда дефицит составил 33,5 млн. рублей, Николай I скрыл это даже от Государственного Совета, направив туда сфальсифицированные документы, причем фактические расходы военного ведомства были занижены на 38 млн. рублей. Объединенный государственный бюджет появился только в 1862 году, и тогда же Министерство финансов получило полный контроль над всеми расходами. Только тогда, наконец, был положен предел финансовой безответственности двора.

Сперанский разрабатывал и планы финансовой реорганизации, направленные на стабилизацию денежного запаса, поощрение частных предприятий и мобилизацию богатств империи. Одна из главных проблем, доставшихся Александру в наследство, состояла в том, что в обращении находилось огромное количество ассигнаций, бумажных денег, ничем не обеспеченных и напечатанных в предшествующие кризисные годы, особенно во время войн. Неизбежным результатом стала хроническая инфляция. Сперанский предложил, чтобы правительство честно признало ассигнации тем, чем они являлись на самом деле, то есть формой государственного долга, и пообещало погасить этот долг за определенный период, изъяв бумажные деньги из обращения и заменив их серебряными монетами, выпущенными единственным Государственным Банком. Он также предлагал правительству поднять доходы за счет продажи земли государственным крестьянам и замены оброка и подушного налога земельным, выплачиваемым дворянством, а также продажей государственных монополий — например, соляной и водочной — частным лицам, которые заплатят налог на прибыль.

В общем и целом эти предложения представляли смесь принципов физиократов и Адама Смита, вымысел состоял в том, чтобы поднять доверие к способности и готовности государства принять ответственность за собственную валюту. Осуществление этих предложений привело бы к росту частной собственности крестьян, оживлению частной торговли и производства, уменьшению государственного долга и более эффективному использованию национальных ресурсов в интересах государства. Предложения гармонировали по духу с предложениями создания выборных законодательных органов, которые могли бы гарантировать возвращение долга, что, в свою очередь, заложило бы фискальную основу парламентской монархии.

Ожесточенное сопротивление предложениям Сперанского оказали не только земельная знать и «сенаторская партия», но и те, кто считал его сообщником Наполеона. Например, придворный историк Николай Карамзин видел в Государственном Совете всего лишь копию французского революционного учреждения с тем же названием. Однако его возражения Сперанскому шли еще дальше. Карамзина тревожило, что разделение властей представляет собой угрозу для России, которая ввиду своей разнообразности и территориальной необъятности может распасться, если не будет находиться под управлением единой власти. В «Записке о древней и новой России», поданной императору в 1810 году, он, ссылаясь на Киевскую Русь и Московское царство начала XVII века, приводил исторические примеры.

Карамзин не выступал против свободы, даже сам себя иногда называл «республиканцем», но полагал, что лучшим защитником свободы в России является неразделенная власть государя. Его взгляды на управление империей были близки взглядам Екатерины. Карамзин не принимал естественного права, но рассматривал его как нечто, создаваемое монархами, но в то же время отвергал беззаконный деспотизм, олицетворявшийся Павлом I, считая, что монархи должны управлять посредством закона, который сами должны уважать. Знать нужна для того, чтобы сделать монархическое правление эффективным, поэтому она должна иметь власть и корпоративную организацию, по мысли Карамзина, так как дворянство посвящало себя государственной службе, оно было вправе пользоваться плодами труда крепостных. В любом случае крестьяне оказались бы беззащитными и обреченными на нищету без покровительства своих господ и без земли, полученной от них (мысль об освобождении крестьян с землей, очевидно, не приходила Карамзину в голову).

В 1810–1812 годах, в период ухудшения отношений России с Францией, давление на Сперанского усилилось. В некоторых кругах ходили слухи, что он масон, а следовательно, связан с подрывной иностранной организацией. В марте 1812 года Александр после двухчасового, со слезами, разговора, содержание которого осталось неизвестным, уволил его. Несомненно, давление со стороны враждебных Сперанскому сил сыграло в этом увольнении определенную роль, но также верно и то, что Александр давно решил — он не готов в полной мере воплощать в жизнь идеи своего советника. К весне 1812 года император, подталкиваемый неизбежностью войны с Францией, начал рассматривать другие проекты реформировании России, а также возможности финансирования огромной армии.

 

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 224; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!