В. Россия как империя. Выводы
В свете современного европейского имперского опыта Россия выглядит совершенно непривычно. Но эта странность исчезает, если рассмотреть ее в свете азиатского или досовременного европейского опыта, например, опыта Рима. Подобно любой азиатской империи, Российская создала сверхнациональную элиту, преимущественно военную, чтобы интегрировать и управлять покоренными народами. Последние постепенно включались в структуру империи. Сбор дани на местах стал частью имперской фискальной системы: племенные вожди подчинялись военному командованию или столичным министерствам; имперские законы получили преимущество перед туземными обычаями; русские крестьяне и казаки имели возможность переселиться на новые земли. При этом незнатные русские не пользовались никакими преимуществами перед другими народами империи. Скорее наоборот: именно русские несли все тяготы крепостного рабства, которое не распространялось на другие народы. Все население, включая русских, служило для империи сырьем — ими манипулировали и пользовались так, как считали нужным для единства и силы империи.
Давайте суммируем отличительные черты Российской империи:
1. Это была сухопутная военная империя, причем не только на стадии завоевания и защиты новых территорий, но и в условиях обычного административного управления, особенно в областях, считавшихся уязвимыми для мятежей или внешнего вмешательства, как, например, Польша и Кавказ. Это не означает, что торговля не существовала вообще, но определенно не имела первостепенного значения и часто тесно ассоциировалась с военными, что давало последним возможность властвовать и наживаться в той местности, где они выполняли свои военные обязанности. В этом отношении Российская империя напоминала Римскую, несмотря на то, что у нее отсутствовала традиция гражданства и правящая династия оставалась достаточно сильной, чтобы пресечь притязания любого военного лидера на верховную власть.
|
|
|
2. Экономическая и фискальная политика властей проводилась с учетом приоритета в содержании вооруженных сил и администрации. Стиль их работы препятствовал мобилизации экономического потенциала империи, населения и ресурсов.
3. Церковь играла относительно незначительную роль. На первый взгляд это кажется странным, так как на определенных критических стадиях экспансия России, подобно Испании, приобретала форму антиисламского крестового похода. Но в азиатской империи нет места независимой церкви: идеология является частью государственного арсенала средств, и император правит, имея «мандат небес».
4. Различий между метрополией и колониями обычно не существовало. Аннексированные территории становились полноправными составными частями империи, как только для этого складывались политические условия. Стабильность империи поддерживалась за счет интегрирования местной элиты в российскую знать и бюрократию. Эффект подобной кооптации заключался в том, что империя в принципе становилась многонациональной; расширялся разрыв между элитой и народными массами всех этнических групп, включая самих русских. С другой стороны, отношения между различными народами носили заметно менее расистский характер, чем, скажем, в Британской империи. На массовом уровне самые плохие отношения складывались между кочевыми и оседлыми народами, а также между исламистами и христианами на Кавказе.
|
|
|
5. Русская культура и русский язык являлись существенными интеграционными факторами для большинства этнических групп, но не уничтожили и не вытеснили другие культуры, как это произошло в Китае. Там высокая культура являлась эндогенной и способствовала официальной идеологии в поддержании порядка и социальной интеграции; в России высокая культура была в значительной мере заимствована извне и подрывала официальные ценности. Китай — сердце Азии, тогда как Россия находилась на периферии Европы со всеми вытекающими из подобного положения преимуществами и недостатками.
|
|
|
6. Империя была постоянно открыта окружающему миру, как для торговли, так и для вторжения. Изоляция была для России немыслима: она не могла, подобно Китаю, стать «срединным царством» в гордой обособленности. Внешняя и военная политика всегда имела для империи жизненно важное значение. Даже в периоды стабильности и безопасности на азиатских границах, на европейском направлении полного спокойствия никогда достичь не удавалось, оттуда и осуществлялись самые опасные и разрушительные вторжения, ведь европейские державы в техническом и культурном отношении стояли на более высоком уровне. Поэтому именно оттуда исходило большинство кризисов.
7. Во все времена выживание империи и поддержание территориальной целостности являлись важнейшими приоритетами для российских правителей: перед ними отступали все остальные — национальные, религиозные, экономические и прочие. Имперское сознание было очень сильным и основывалось на гордости за просторы и разнообразие державы, за военные победы. Как писал в «Истории государства Российского» Карамзин: «Взглянем на пространство сей единственной державы: мысль цепенеет, никогда Рим в своем величии не мог равняться с нею… Не надо быть Русским: надобно только мыслить, чтобы с любопытством читать предания народа, который смелостию и мужеством снискал господство над седьмою частию мира, открыл страны, никому доселе не известные, внес их в общую систему Географии, Истории, и просветил Божественною Верою…»
|
|
|
Таким образом, русское национальное самосознание растворялось в Российском имперском сознании, ценности которого в принципе были многонациональными. Это давало неплохие результаты до тех пор, пока европейские державы, злейшие враги России, не начали превращаться в национальные государства.
Часть 2
Строительство государства
Глава 1
Первые кризисы империи
При своем зарождении в XVI веке новая империя с огромными притязаниями строилась на очень хрупком политическом фундаменте. Московия унаследовала систему правления, основанную на родстве: после смерти старшего члена правящей династии его собственность, то есть земля, которой он владел и на которой правил, переходила не к старшему сыну, а ко всем сыновьям. В результате Киевская Русь и последующие княжества (известные как уделы) постоянно дробились и становились предметом борьбы между наследниками. Для противодействия этой системе был принят принцип «старшинства», призванный, как предполагалось, регулировать отношения между мужскими членами династической семьи и обеспечивать согласие. Однако в данном случае этот принцип должным образом так и не сработал. Распри и раздоры внутри княжеских семей составляли постоянную проблему, тогда как вассалы, бояре и крестьяне, имели возможность менять одного господина на другого. Вся система более подходила пастушеским племенам, где основной вопрос — не земледельческий, а вопрос контроля над стадами и пастбищами. Возможно, эта система возникла как результат взаимодействия с кочевыми народами.
Южные территории Руси — из-за географической уязвимости и упрямого следования системе родства — стали легкой жертвой вторгшихся в XIII веке монголов, а позднее попали под влияние Великого княжества Литовского. Северные, более лесистые, территории представляли лучшие условия для возникновения сильной княжеской власти. Сочтя эти земли менее благоприятными для себя, монголы довольствовались общим признанием их господства с обязательной и своевременной уплатой дани, но предоставляли право управления и сбора налогов местным князьям и их вассалам.
Ловкость и благоразумие, проявленные в использовании делегированной власти, позволили Москве усилиться настолько, что в конце концов она смогла бросить открытый вызов господству монголов.
Уже за столетие до завоевания Казани Великое княжество Московское начало готовить себя к принятию более значительной исторической миссии и к освоению новых территорий. При этом Москва являлась не единственным претендентом на наследство Киевской Руси. Другими соискателями были весьма слабо организованное аристократическое Великое княжество Литовское и олигархическая городская республика Новгород с правящим городским собранием (вече) и огромными северными территориями.
В 1471 году Иван III нанес решающее поражение новгородской армии и впоследствии, пользуясь преимуществом необъятных владений города, ввел новую систему управления и набора на военную службу. Конфисковав земли новгородских бояр, он раздал их своим вассалам на том условии, что те будут поставлять в его распоряжение вооруженные отряды. Так началось широкое применение системы поместий: люди, состоящие на гражданской и военной службе Великого князя, получали землю с крестьянами, дававшую средства на жизнь, пока они выполняли свои обязанности в канцелярии или на поле боя. С помощью такой системы Иван III собирал под знамена войска и привлекал бояр из других княжеств Руси.
Эта система поместий продолжалась и при его сыне, Василии III, распространившем ее на присоединенные к Москве новые территории — Тверь, Рязань и Псков. Однако система поместий имела свои пределы: Великий князь не хотел изгонять своих сторонников, владевших наследственными вотчинами в границах его Великого княжества. Кроме того, крупным земельным собственником оставалась церковь, на данный момент не готовая подчиниться мирской власти. При Иване и Василии начался переход от устного управления к письменному, другими словами, эти правители положили начало зарождению бюрократии.
Возросшую силу и власть Иван III и Василий III начали укреплять внешними атрибутами суверенитета — подчеркивая этим свою независимость от монголов — и императорского достоинства. Иван взял в жены племянницу последнего византийского императора, Софью Палеолог, и время от времени (как и сын) использовал титул «царь» (цезарь или император). Кульминацией символического обретения власти стала коронация Ивана IV.
До некоторой степени эти псевдоимперские притязания были всего лишь иллюзией, скрывавшей тот факт, что при примитивной технике и средствах сообщения реальная сила по-прежнему зиждилась на боярских кланах, использовавших автократический фасад для придания некоторой стабильности и внешнего приличия тому созвездию силы и власти, которое, в противном случае, распалось бы в условиях непрекращающихся распрей. Дворцовый церемониал, царские религиозные процессии, публичная раздача милостыни и паломничества в отдаленные монастыри — все это создавало представление о Богом предопределенном правлении и скрывало отвратительную жестокость междоусобного боярского соперничества. Иван IV, будучи еще несовершеннолетним, имел возможность убедиться в этой скрытой от посторонних глаз реальности, когда бояре, отчаянно боровшиеся за регентство, на глазах у царя убили несколько его приближенных, но не тронули его самого. Принимая на себя полную царскую власть, Иван IV был твердо убежден в необходимости усмирения бояр и создания действительности, более похожей на представление о ней.
Вскоре после коронации Иван и его советники сделали первые шаги в подготовке Москвы к роли, которую она постепенно и демонстративно принимала на себя, к роли суверенной и единой евразийской державы с далеко идущими имперскими притязаниями. Теоретиком, вдохновившим царя в подобный короткий и противоречивый, но плодотворный период государственного строительства, был Иван Семенович Пересветов, дворянин из Литвы, побывавший на службе во многих странах, включая Османскую империю. После коронации Ивана Пересветов передал ему свою челобитную в форме двух трактатов, «Сказание о падении Царь-града» и «Сказание о султане Мехмеде», в которых рассказывалось о завоевании Константинополя Османской империей в 1453 году.
Тема была выбрана удачно. Судьба Византии постоянно беспокоила и интересовала московских князей, провозгласивших себя наследниками Византийской империи и желавших избежать ее печальной участи. Об опасной близости завоевателей Византии напоминали и постоянные набеги с юга. Пересветов обвинял в гибели великой империи ее аристократию, ведущую безответственный образ жизни, чья праздность и лень, жадность, постоянные раздоры, необузданная эксплуатация трудового народа и привели к трагическому концу. Параллель с московскими боярами была очевидна, тем более Ивану. Распущенность и вялость византийских императоров Пересветов сравнивал с государственной мудростью победоносного султана Мехмеда II, находившего советников и военачальников во всех слоях общества, ценившего людей по заслугам и не позволявшего, чтобы родство и общественное положение ослабляли мощь державы.
Пересветов оказался почти во всем прав. Созданием собственной империи османы были обязаны — по крайней мере, в значительной степени — реформам, ослабившим турецкую знать, составлявшую прежде основу племенных конфедераций. При османском дворе места турецкой знати заняли христианские юноши, рекрутированные с Балкан и обращенные в ислам. Из них формировался элитный корпус армии, янычары, из их рядов выходили главные штатские советники. Султан требовал, чтобы все военные и правительственные начальники, независимо от происхождения, приняли статус его личных рабов, что позволяло насильственно оторвать их от родственных обязанностей и связей. Той же цели послужило и завоевание Константинополя: новая элита получила опорный пункт, удаленный от родных мест турецкой знати.
Такая система привлекала московского правителя, также строившего империю на уязвимых территориях на границе между христианскими и мусульманскими государствами и также стремившегося освободиться от аристократических родов. Пересветов не посмел зайти так далеко, чтобы рекомендовать учреждение рабства, но предложил, чтобы набором и обучением армии занималось само государство, чтобы армия получала деньги непосредственно из казны. В таком случае отдельные части не становились бы орудием междоусобных распрей. Иван Семенович одобрил опору на служилую знать, поощряемую за заслуги и достоинства, но не предвидел того, что крепостное право станет способом обеспечения знати средствами к существованию, считая, что служилым будут выплачивать деньги из царской казны.
Достижение Пересветова в том, что он предложил царю образ государства, способного эффективно и справедливо мобилизовать ресурсы народа и страны. Иван Семенович был одним из первых европейских теоретиков правового монархического абсолютизма. Он считал, что следует принять последовательный кодекс законов, положения которого станут руководствоваться понятием «правды», а задача мудрого и сурового «монарха» — поддержание этого принципа, не дающего никаких преимуществ привилегированным и сильным.
В первые годы правления Иван IV действительно пытался, на свой лад, воплотить некоторые из идей Пересветова, особенно там, где те могли содействовать росту силы и эффективности монархии. Одновременно царь старался выйти за пределы круга бояр и придворных, соперничающих между собой, и установить контакты с местными элитами, включив их в систему управления, которую сделал более связной. Вместе с «Избранной радой», группой бояр, священников и служилой знати, выбранной им самим, царь попытался начать процесс изъятия «государевых дел» из рук бояр и доверенных и передачу этих дел под контроль самого государя в союзе с «землей». Само слово «земля» имеет важное значение для понимания политики Московии: оно относилось — в данном случае — к местным сообществам как альтернативным органам власти, дополняющим центральную.
До этого времени местное управление, сбор налогов и отправление правосудия были «приватизированы» в рамках системы кормления и осуществлялись назначенными князем чиновниками. За службу чиновники получали некоторую часть собранных доходов. В теории размер вознаграждения согласовывался заранее, но на практике проконтролировать его было очень трудно. Иван хотел установить более действенный контроль и над доходами, и над «кормленцами», поэтому заменил кормление другой системой, при которой вышеперечисленные функции исполнялись выборными местными собраниями, земствами. Поступая таким образом, Иван IV придавал официальный статус выборным сельским и городским собраниям (обычно обозначаемым словом «мир»), закрепляя уже существовавшую в некоторых местах практику. Большую часть функций княжеского назначенца брал на себя староста.
Реформа оказалась несовершенной и не применялась на тех территориях, где существовала прямая военная опасность, например, на юге и на западе, у границ Литвы и Ливонии. К тому же реформа создавала слишком маленькие местные органы управления, охватывающие одну или несколько деревень, не связанных ни друг с другом, ни с центральным правительством. Все члены мира были связаны круговой порукой за сбор налогов и за поведение избранных должностных лиц, а это означало — все убытки и недоимки им приходилось возмещать из собственного кармана, что порождало неповоротливую и неэффективную административную, судебную и фискальную систему, которую на практике приходилось подкреплять назначенными чиновниками.
Тем не менее Иван предпринял еще несколько попыток привлечь землю для консультаций. В 1549 году он созвал так называемый Собор Примирения, чтобы урегулировать конфликты, вспыхнувшие еще в годы его несовершеннолетия и спровоцировавшие бунт в Москве после его коронации. В 1550 году царь советовался с мирянами по поводу нового кодекса законов, в 1556 году обсуждал со служилыми людьми, духовенством, купцами и чиновниками вопрос о продолжении войны с Ливонией и ее финансовое обеспечение.
Эти собрания, получившие названия Земских соборов, не были представительными собраниями в том смысле, как это понимал средневековый Запад, скорее, они больше походили на консультации царя с теми представителями мест, которых удавалось собрать. Но все же Земские Соборы указывают на желание расширить круг ответственных за государственную власть за пределы царского двора.
Для усиления контроля за армией Иван IV пытался расширить систему поместий, введенную еще его дедом. В 1550 году он опубликовал так называемую «Тысячную книгу», список из тысячи государевых слуг, которых хотел призвать на государственную службу, наделив их при этом обработанной землей поблизости от Москвы. Осуществить этот план целиком ему не удалось из-за противодействия церкви, отказавшейся выделить даже часть из необъятных владений монастырей и епископов. Тем не менее в 1556 году Иван издал указ, возлагавший исполнение воинских обязанностей как на владельцев поместий, так и на хозяев собственных вотчин, уравняв их в этом отношении. Обязанности несколько варьировались в зависимости от региона, но в общем 150 десятин пахотной земли обязывали предоставить на царскую службу одного полностью оснащенного и вооруженного воина.
Такие требования впервые — по крайней мере в теории — показали, что права владельцев вотчин отныне ограничиваются. Царь также ограничил право бояр служить в армии по старшинству в семье. Эти же меры Иван пытался внедрить и в ряды служителей церкви, которые играли важнейшую роль в легитимности его зарождавшейся империи. Царствование он начал с паломничества в Троице-Сергиев монастырь, бывший в средние века центром московской религиозной жизни. Принимаясь за реформы, Иван созвал специальный Собор Примирения, на котором укорил бояр за неверность государю, но также сам покаялся в грехах и призвал ко всеобщему покаянию.
В связи с тем, что имперские притязания основывались как на религиозных, так и на мирских мотивах, Иван сделал попытку привнести порядок и дисциплину не только в государство, но и в церковь. Если священники пьяны, монахи корыстолюбивы, а писания неверно переведены, то какова цена всех разговоров о «Третьем Риме»? В 1551 году он созвал церковный собор, представив на его рассмотрение длинный перечень вопросов, всего 100, отсюда и название — Стоглавый Собор. Подобно византийскому императору, царь самолично принял участие в дебатах. Состоявшиеся ранее — в 1547 и 1549 годах — соборы подтвердили притязания церкви на собственную «великую традицию». Теперь царь желал укрепить внутреннюю дисциплину церкви, чтобы сделать ее более достойной великой миссии и убедить духовенство уступить ему часть владений, необходимых для раздачи людям, привлекаемым на военную службу.
Собор узаконил ряд мер, укрепляющих дисциплину в приходах и монастырях и повышающих требования к служителям церкви. Также был рассмотрен вопрос о том, следует ли пересматривать писания и практику ритуалов с целью приведения в соответствие с греческими образцами. Собор решительно поддержал существующую практику, включая крещение двумя поднятыми пальцами, а не тремя, как было принято во всем православном мире, включая Новгород, и высказался в защиту существующих текстов писаний. Собор воспротивился желанию Ивана провести широкую секуляризацию церковных земель, но согласился на некоторое ограничение их размеров.
Проблема с решениями Стоглавого Собора заключалась в том, что в последующие бурные десятилетия оказалось невозможным обеспечить их претворение в жизнь. Поэтому в XVII веке почти всю реформаторскую работу пришлось проделать заново. Тогда же вновь встал вопрос об обрядах и текстах писаний.
Иван IV представлял собой набожного, грамотного и впечатлительного молодого человека. Его представление о мире и собственных обязанностях было пропитано монашеским аскетическим духом, как если бы он совершенно серьезно воспринял положение о «Третьем Риме», которому суждено стать царством Божьим на земле. В то же время идеалы царя оказались явно слишком возвышенны, суровы и труднодостижимы. В результате временами Иван то впадал в искреннее раскаяние, то предавался безудержным оргиям сладострастия и садизма. Надрыв, свойственный его натуре, возможно, явился результатом воспитания, но усилился благодаря той обстановке, в которой проходило его правление, правление главы империи, провозгласившего возвышенную религиозную и мирскую миссию на основе неадекватных ресурсов и не утвердившейся традиции.
Поэтому неудивительно, что вскоре программа реформ оказалась забытой, а Иван и вся империя в целом погрузились в пучину разрушительного внутреннего кризиса. В 1553 году царь начал третью военную кампанию — после Казанской и Астраханской — на этот раз против ливонских рыцарей. Цель кампании состояла в обеспечении выхода к Балтийскому морю и облегчении таким образом контакта с европейскими странами. Первоначальные успехи сменились неудачами, когда Литва вторглась в Московию и война стала более дорогой и даже разорительной. В 1560 году умерла любимая жена Ивана, Анастасия. И это событие еще более усилило нестабильность его характера. Вскоре царь рассорился с несколькими членами Избранной Рады.
Один из них, князь Андрей Курбский, покинув войско, перешел на сторону противника. Находясь в безопасности, Курбский опубликовал серию разоблачительных писем, рассчитанных на дискредитацию царя. В этих письмах поднимались вопросы, имевшие фундаментальное значение для понимания нового стиля монархии, с которым, в принципе, Курбский соглашался. Он не был сторонником свободы удельных княжеств, нельзя назвать его и либеральным гуманистом западного типа. Князь верил в религиозную миссию Руси и в абсолютную монархию как средство выполнения миссии, но считал, что для этого монархия должна соблюдать законы, как собственные, так и божественные. Называя Русь «святой русской землей», Курбский обвинял Ивана IV в том, что тот оскверняет ее своим грешным, непристойным поведением. Назвав русские армии «сильными в Израиле», князь поставил в вину царю избиение и убийства собственных воевод. Иван отверг обвинения и упреки Курбского, бросив часть из них в лицо беглецу, но все же основное внимание в своем ответе сконцентрировал на утверждении, что власть дарована ему Богом, и следовательно, поступок князя — просто измена и вероломство. Каждая из сторон в этой переписке верила в особую миссию Руси и самодержавие, но взгляды на моральные и правовые обязательства, возлагаемые на самодержца, различались.
Иван был убежден, что суровые и даже жестокие меры оправданны, когда высшая власть должна публично продемонстрировать силу. Он намеревался положить конец системе уделов, при которой каждый член княжеской семьи волен сам решать, какому господину служить: это вдвойне опасно для царя в период войны с Литовским княжеством, претендующим на роль «собирателя русских земель». В особенности царь опасался притязаний на трон со стороны своего двоюродного брата, князя Владимира Старицкого, наиболее влиятельного из удельных князей. В то же время он остро нуждался в земле, которой мог бы расплатиться со своими воеводами: простейший способ состоял в конфискации земли у тех же непокорных бояр.
Осенью 1564 года литовское наступление, поддержанное Курбским, совпало с набегом крымского хана Девлет-Гирея. Московскому войску удалось отбить этот двойной удар, но случившееся лишь подчеркнуло драматическую уязвимость страны, и Иван отреагировал в своей привычной, резкой и непредсказуемой манере. В декабре 1564 года царь внезапно выехал из Москвы и поселился в Александровской слободе, небольшой княжеской резиденции, находящейся к северо-востоку от столицы. Оттуда он прислал опешившим боярам, священникам и чиновникам послание, в котором обвинил всех в измене и расхищении казны. Если они хотят, чтобы он вернулся на трон, писал царь, пусть дадут ему право учредить собственный удел, опричнину, который позволит получать средства на содержание двора и армии, и даст возможность по своему усмотрению наказать предателей, казнокрадов и еретиков.
Отъезд царя был чисто театральным жестом, выразившим чувство непосильной ответственности, легшей на него одного, и ощущение изоляции и отторженности, но вместе с тем отразившим драматическую беспомощность страны, оказавшейся без сильного правителя. Как и ожидалось, бояре принялись умолять царя вернуться и согласились принять все его требования. За этим последовала еще одна театральная сцена взаимного покаяния и показного прощения, после чего Иван приступил к исполнению задуманного.
Царь разделил территорию страны на две части, в одной из которых, опричнине, ему принадлежала вся власть, без каких-либо ограничений, тогда как другая часть, земщина, управлялась Боярской Думой в соответствии с существующими традициями. В опричнину входили обширные земли на севере и востоке, некогда принадлежавшие Новгороду, а также некоторые города и районы в пределах удельного княжества Московского. Земли бояр, живших на территории опричнины, были экспроприированы и розданы приближенным царя, сами же бояре получили другие владения, но уже в земщине. Такой обмен лишил многих бояр, включая Старицких, родовых корней, оторвал от мест, где они могли найти поддержку, и дал полную свободу действий опричникам, «избранной тысяче», награжденным деревнями и крестьянами.
Некоторых из бояр казнили, многих сослали в отдаленные области. Стандартным было обвинение в ереси или измене. Процесс не шел гладко: Иван раздавал награды не за благородное происхождение, а за верность и преданность лично ему. Общая тенденция заключалась в укреплении служилой знати за счет бояр, но до конца эту задачу решить так и не удалось, и бояре остались значительной силой.
Опричнина позволила финансировать новую армию, обязанную и защищать границы, и искоренять ересь и измену. Опричниной называлось также некое гротескное подобие монашеского ордена: Иван называл опричников «братьями». Их непритязательные, строгие одежды и аскетический быт как бы служили моделью той христианской жизни, которую должны были, по мнению царя, вести все его подданные. Опричники имели право арестовывать, вести следствие и осуществлять судебные процедуры. Одетые в длинные черные одежды, похожие на монашеские рясы, опричники разъезжали на вороных конях, к седлам которых были привязаны собачьи головы и метлы: это означало, что они «грызут лиходеев царских и метут Россию».
* * *
Прошло совсем немного времени, но произвол, жестокость и садизм опричников уже вселили страх в души подданных и вызвали смешанное с ужасом изумление у иностранцев. Далекие от образцов христианской добродетели, «братья», казалось, демонстрировали то, какие чудовищные беды могут постичь народ, правитель которого попирает законы не только человеческие, но и Божьи. Именно об этом и предупреждал Курбский. Один из ведущих деятелей церкви, митрополит Филипп, выразил те же мысли, но не из безопасной Литвы, а в церковном соборе. В присутствии духовенства и бояр митрополит однажды обратился к самому царю с такими словами: «До каких пор будешь ты проливать без вины кровь верных людей и христиан… Татары и язычники и весь свет может сказать, что у всех народов есть законы и право, только в России их нет…»
Некоторое время Иван IV молчал, не желая портить отношения с церковью, но потом все же приказал схватить митрополита, даже не дождавшись конца проповеди. Филиппа заточили в монастырь, где впоследствии он был задушен.
В 1569 году Иван IV избавился от самого опасного противника, публично обвинив Владимира Старицкого в заговоре и заставив его принять яд. За этим убийством последовал карательный поход на Новгород, заподозренный в поддержке Старицкого и поддержании связей с Литвой. В январе 1570 года царь отомстил городу, дав опричникам полную свободу действий. В течение нескольких недель были убиты и замучены тысячи людей; некогда процветавший город, модель альтернативной Руси, подвергся разорению и опустошению, превратившись в бледную тень себя самого.
Новгородские эксцессы со всей очевидностью показали, что опричная армия выродилась в карикатуру на тот образ избранного для великих свершений воинства, о котором говорил Пересветов. Развращенные и ослабленные собственной безнаказанностью, опричники оказались не в состоянии дать отпор хану Девлет-Гирею, напавшему на Москву в 1571 году и разграбившему город. Тысячи москвичей были угнаны в рабство. После такого разгрома Иван казнил нескольких опричных воевод и объединил свою армию с земской. В следующем году обеим армиям общими усилиями удалось отбросить войско Девлет-Гирея от границ.
Весь эпизод с опричниной демонстрирует крайнюю уязвимость Московского государства именно в тот период, когда оно приняло на себя большой груз ответственности и заявило о своих далеко идущих целях, как мирских, так и религиозных. Московия оказалась не готовой подтвердить свою имперскую и экуменическую мощь, требовавшую наличия внутреннего единства и умения эффективно использовать ресурсы. Главным препятствием на пути к обоим идеалам оставался принцип наследования.
Иван IV приступил к созданию подобия того, что могло бы стать национальным правительством, но, не сумев преодолеть даже первый барьер, судорожно изменил курс на совершенно противоположный.
Парадоксально, что для преодоления удельного менталитета Иван сам учредил не что иное, как огромный, непомерно раздутый удел, на территории которого во имя высшего принципа государства попытался осуществить власть, превосходящую власть любого вотчинного правителя. Мало того, он предпринял попытку соединить государство и церковь, и для достижения христианского идеала начал оргию жестокости и разврата. Почти ни одна из поставленных целей не была достигнута, а население Московии подверглось таким лишениям и невзгодам, что военно-экономический потенциал страны ослаб на несколько десятилетий. Ливонские войны, которые вел царь, не только не принесли прибавления территории, но и лишили Русь плацдарма на Балтике, доставшегося по наследству от Новгорода. Как основатель империи Иван начал многообещающе, но затем из-за чрезмерных имперских амбиций и несбалансированной внутренней политики поставил под угрозу все свои достижения.
Смутное время
Бесконечные войны Ивана IV, его безжалостное и опасное переустройство социально-политической структуры Московии, кампании безудержного террора против собственного народа — все это принесло стране огромные беды. Пострадали все слои общества. Многие бояре были изгнаны из родовых владений и лишены той власти, которую прежде воспринимали как нечто само собой разумеющееся; служилая знать оставалась в неопределенном положении; духовенство не могло оправиться от охоты на еретиков; купцы и крестьяне были задавлены круговой порукой и непомерными налогами. Все большее число крестьян попадало в крепостную неволю за долги помещикам. Многие, не в силах вынести тяжкое бремя, спасались бегством в леса или искали новой жизни среди казаков.
Таким образом, в конце XVI века страна оказалась в глубоком кризисе: земли центральной Руси опустели из-за побегов крестьян, в городах царили нищета и безвластие. Кризис стал еще глубже, когда Иван в приступе гнева убил своего старшего сына. А ведь ему, как никому, следовало бы знать, какими бедами грозит государству ослабление династической линии. Из двух оставшихся сыновей Ивана один, Федор, правил с 1584 по 1598 год, но при этом отличался слабым здоровьем и умер молодым, а другой, Дмитрий, родившийся от пятой жены, из-за этого не признавался православной церковью как законный наследник. Впрочем, в любом случае, Дмитрий умер при весьма загадочных обстоятельствах в провинциальном городе Угличе в 1591 году.
В это же время, когда династия, казалось, пошатнулась, Москва сделала последний шаг к закреплению своих притязаний на роль «Третьего Рима». С помощью лести, обмана и давления она сумела убедить восточных патриархов дать согласие на повышение Московского митрополита до звания патриарха. Сам по себе этот шаг не имел большого практического значения, ведь московская церковь уже давно была самоуправляемой, но его символическое значение трудно переоценить: на протяжении предшествующих десяти веков такого звания не получал никто. Московская церковь присоединилась к самым древним и самым достойным православным юрисдикциям.
Окончание династии Рюриковичей в 1598 году поставило перед Московским государством вопросы, с которыми оно никогда прежде не сталкивалось. До того времени государство было неотделимо от персоны Великого князя (царя): само слово «государство» происходит от слова «государь». Но тогда, в конце XVI века, лицам официального статуса, или чина, пришлось впервые научиться смотреть на монархическую власть более абстрактно, спрашивая себя, какие качества они желают видеть в ее носителе и при каких условиях царь будет править. Справиться с подобной умственной задачей было очень трудно.
Проблема состояла в том, что недолгое усилие Ивана IV поставить в рамки закона требования, которые царь мог выдвигать к различным слоям общества, оказалось бесплодным из-за последовавших войн и разгула опричнины. Ни один дворянин, купец или крестьянин не мог знать наверняка, чего от него потребуют в ближайшее или отдаленное время, не знал и того, сможет ли обратиться в суд, если эти требования покажутся чрезмерными. Концепция верховной власти по-прежнему покоилась на принципе удельного княжества, согласно которому земля и люди находятся в полном распоряжении правителя, отвечающего за свои методы правления только перед Богом. Московия не успела перерасти этот менталитет до того, как стала протонациональным государством, взявшим на себя право говорить от имени всех русских, и вдобавок зарождающейся и быстро растущей империей.
Вотчинный взгляд на страну грозил определенными осложнениями как правителю, так и подданным. Относясь к государству как к господскому владению, подданные были вправе покинуть его, чтобы найти хозяина получше. Непроходимые леса и необъятные равнины давали возможность убежать от излишне докучливого властелина. Сама подвижность и неустойчивость социальных отношений крайне затрудняла создание и утверждение в обществе законности. Сам Иван IV, занявшись этим, вскоре оставил свою попытку. К тому же в существовавших тогда условиях подданные, желавшие противодействовать власти, не пускаясь в бега, не имели другого способа выражения своего недовольства, кроме как поддержка альтернативного правителя, то есть самозванца.
Единственным институтом, представлявшим различные слои общества, являлся в то время Земский Собор. Возросшее значение церкви особенно проявилось, когда патриарх Иов созвал собор, чтобы решить, как преодолеть кризис, вызванный внезапным концом династии. На нем трон единодушно предложили Борису Годунову, который хотя и не происходил из старейшей боярской семьи, был зятем Федора и регентом, а следовательно, очевидным кандидатом.
Обстоятельства избрания Годунова представляют определенный интерес, так как отмечают тот момент, когда царь и народ могли выработать некий договор. Годунов несколько раз отказывался от предлагаемого ему трона. По мнению историка Ключевского, участвовавшие в работе собора бояре полагали, что он примет грамоту, определяющую пределы его власти. Разыграв «комедию молчания», отказавшись как от короны, так и от подписания какой-либо грамоты, ограничивающей власть царя, Годунов поставил собор в безвыходное положение: его участники должны были либо предложить ему традиционно неограниченную власть вотчинника, либо открыть путь к потенциально разрушительной борьбе за трон. Нет ничего удивительного в том, что делегаты поставили на первое место стабильность, и Годунов стал царем без каких-либо ограничений его власти. Ключевский не одобряет подобное поведение Годунова: «Борис был не наследственный вотчинник Московского государства, а народный избранник, начинал особый ряд царей с новым государственным значением. Чтобы не быть смешным или ненавистным, ему следовало и вести себя иначе, а не пародировать погибшую династию с ее удельными привычками и предрассудками».
Таким образом, большинство боярских родов с самого начала были недовольны новым царем. Основную поддержку оказала Борису служилая знать, обеспокоенная тем, что многие крестьяне уходят к более богатым хозяевам или в монастыри, соблазненные лучшими условиями. Борис отреагировал на жалобы тем, что ограничил право крестьян на переход и облегчил процедуру возвращения «беглых». При этом он попытался установить жесткий контроль над казаками и мелкими землевладельцами южных приграничных регионов.
Раскол в обществе усиливался, и Борис поручал слугам шпионить за своими соперниками и врагами: некоторых заточил в тюрьму, других убил, третьих сослал в отдаленные районы страны. Ссылки, конфискации и казни множились, напоминая о зловещих временах Ивана IV, прозванного Грозным. Все эти несчастья можно было бы стерпеть от царя, получившего трон по наследству, но Бориса избрали, а из этого следовало — его можно заменить. Последней каплей стали неурожайные 1601–1603 годы.
Не пришлось долго ждать и претендента на престол, объявившего, что он является сыном Ивана IV, Дмитрием, избежавшим смерти в Угличе. К нему тут же потянулись многочисленные и разнообразные сторонники: бояре, завидовавшие Годунову, служилые люди, желавшие получить поместья побольше, казаки, намеревавшиеся вернуть былые свободы, крестьяне, ожидавшие освобождения от налогов. Хотя представители всех слоев и объединились под одним знаменем, их интересы и стремления были противоречивы. И никакой правитель — сколь бы искусным он ни был — не сумел бы свести их воедино. Однако внезапная смерть Бориса в апреле 1605 года открыла ворота столицы прежде, чем разногласия удалось преодолеть.
Хаос усугубился иностранной интервенцией — польско-литовской и шведской. Желая воспользоваться слабостью грозного восточного соседа, эти государства послали войска для подкрепления собственных территориальных, религиозных и династических притязаний. На протяжении нескольких последующих лет Московию раздирали боярские междоусобицы, социальные перевороты и войны. Властвовали или боролись за власть три самозванца: один ведущий боярин, Боярская Дума, один польский князь и триумвират из представителей служилой знати. Этот период в истории России получил название Смутного времени.
И все же Московия не распалась, и в 1613 году, когда пестрый и позорный парад претендентов подошел к концу, Земский Собор избрал нового царя, Михаила Романова, происходившего из знатной боярской семьи, соперничавшей с Годуновыми. Объяснить это можно тем, что ощущение определенного единства и общей судьбы заставило ссорящиеся группировки найти достаточно крепкое основание, чтобы сообща изгнать из столицы иностранцев и восстановить верховную власть. То, каким образом страна поднялась при отсутствии законного царя, дает право предположить, что Московия обладала потенциалом для выхода за рамки династического наследования и для создания собственного национального государства.
Именно из-за того, что государство находилось в состоянии распада и подлежало преобразованию. Смутное время стало весьма плодотворным в отношении появления политических программ, некоторые из которых указывали путь возможного развития русской гражданской нации при ослаблении безжалостного давления статуса великой державы и империи. Основополагающим документом гражданской нации часто является соглашение, достигнутое во время конфликта между правителем и элитой, как, например, «Магна Карта» 1215 года в Англии. Аналогичное соглашение обсуждалось в феврале 1610 года, когда противники второго самозванца переключили свою поддержку на ставленника польской короны. Они представили королю Сигизмунду перечень условий, на основании которых были готовы избрать царем его сына Владислава. Первое заключалось в сохранении незыблемости православной церкви. Затем перечислялись права владельцев усадеб, которые, например, не могли быть наказаны и лишены собственности без решения суда, и не подлежали лишению ЧИНА без наличия определенной и явной причины. Документ предполагал государственную структуру, в которой верховная власть была бы разделена с Боярской Думой и Земским Собором для решения вопросов о налогах, жалованье служилым людям и даровании поместий и вотчин. Такой документ мог бы заложить основу конституционной монархии.
Однако ничего подобного не произошло, так как Владислав не подтвердил притязаний на престол. Вместо него это решил сделать Сигизмунд. Намерение польского короля заставило патриарха Гермогена выступить с резким заявлением, что русские не станут «целовать крест перед католическим королем». Твердая позиция церкви оказала нужное действие, а случившаяся в это же время смерть второго самозванца устранила последнее препятствие к совместному национальному усилию. Через несколько месяцев объединенное войско дворян и казаков вошло в столицу. Срочно сформировали временное правительство и выпустили заявление, признававшее в качестве верховной власти «всю землю». Этот термин обозначал власть местных сообществ, отделенных от верховной власти, но тесно связанных с ней. На некоторое время верховную власть взял на себя «Совет всея земли», временное правительство, пообещав при этом не предпринимать определенных шагов, например, не применять смертной казни без консультации с войском. Земли, незаконно присвоенные боярами, должны быть возвращены в государственный земельный фонд, откуда будут раздаваться за службу строго в соответствии с заслугами. Казакам предоставлялся выбор — поместье или жалованье за продолжение службы на границе. Крестьянам запрещалось уходить от хозяев: предусматривались меры по розыску и возвращению тех, кто уже это сделал.
Декларация представляла собой компромисс между казаками и служилой знатью. Подобный документ не удовлетворил полностью ни одних, ни других: особенно волновались казаки, подозревавшие, что лишатся части прежних свобод. Более того, документ ничего не предлагал ни горожанам, ни крестьянам-ополченцам. Отношения между различными социальными группами нарушились, и вскоре рязанский дворянин, Прокопий Ляпунов, командовавший ополчением, был убит. Первая попытка объединить нацию на основе программы изгнания неверных и иностранцев провалилась из-за несовместимости интересов вовлеченных в нее социальных групп.
Вторая и более удачная попытка зародилась в городах северной и восточной части страны, начавшись с традиционного схода земских старейшин в Нижнем Новгороде, главном городе на Средней Волге. Купец Кузьма Минин обратился к своим товарищам со страстным призывом свергнуть правление казаков и чужаков, как оскорбительное для правой веры, и взять инициативу на себя, созвав ополчение, чтобы пойти на Москву с целью освободить столицу и возвести на трон нового царя, «которого пошлет нам Бог». Собрание одобрило призыв и обратилось к другим городам за помощью деньгами и людьми: «Быти с ними в одном совете… православным христианам в любви и в соединении, и прежнего междоусобства не счинати, и Московское государство от врагов наших, от польских и от литовских очищати неослабно…»
Один за другим города северо-восточной Руси присоединялись к движению, посылая деньги и войска, помогли ополчению также Строгановы и некоторые монастыри.
То, как создавалось движение, демонстрирует значение богатства, получаемого Москвой из Волжского бассейна и новых северо-восточных территорий, а также потенциал мирских собраний, которые в самом начале реформ пытался узаконить Иван IV. Как сказал историк Платонов, то было движение «земской Руси, церкви, земли и традиционных местных собраний против разобщенности и иностранного господства».
Во главе ополчения встал воевода Дмитрий Пожарский, успевший отличиться в боях против поляков. Пожарский обосновался в Ярославле, большом городе на Волге недалеко от Москвы, и учредил временное правительство во главе с Мининым, получившим титул «избранный всем народом». Из Ярославля ополчение пошло на Москву и изгнало поляков из столицы. Военный совет разослал по всем городам приглашения прислать «лучших, самых разумных и достойных людей» с мандатами в «Совет всея земли» для выборов царя. Около пятисот делегатов из всех земель от Белого моря до Дона, представлявших бояр, духовенство, купцов, казаков, посадских людей и «черных» (не крепостных) крестьян, собрались в Москве. Общая победа так и не прекратила раздоры, из-за которых Русь столь долго пребывала в состоянии анархии: ссорились между собой казаки и дворяне, бояре продолжали распри и настаивали на своих привилегиях, некоторые поддерживали иностранных кандидатов. Последние, однако, были отвергнуты «за многие несправедливости». Все же сошлись на том, что новый монарх должен быть русским и православным.
7 февраля 1613 года Собор избрал новым царем шестнадцатилетнего Михаила Романова. Выбор иллюстрирует всеобщую жажду стабильности, желание восстановить то состояние дел, которое можно было бы назвать «нормальным». Михаил был старшим сыном в семье, состоявшей в близком родстве с Рюриковичами, и таким образом, ближайшим наследником монарха. Для придания законности выбору распространили историю о том, что Федор Иванович, последний из Рюриковичей, вверил корону и скипетр дяде Михаила. Романову не предъявили никаких условий: династическое сознание одержало верх над стремлением установить предел монархической власти, для чего складывались идеальные условия. Делегаты, как оказалось, собрались не для того, чтобы предъявить кандидатам какие-то связывающие их условия, а с тем, чтобы заявить о своем желании подчиниться тому, кто будет избран.
Величайшее для страны испытание показало — народ Московии ощущает свою уязвимость и делает выбор в пользу династического, наследственного и самодержавного правителя. Силы, стремившиеся к единству — дворянство, горожане, духовенство, «черные» крестьяне, — одержали верх над теми, кто выиграл бы от раздоров и несогласия: над боярами, казаками и крепостными. Моральную, финансовую и организационную поддержку движение получило на севере и востоке, то есть в землях, наименее пострадавших от опричнины, в которые почти не проникло крепостное право.
Все случившееся показало, что в момент глубочайшего кризиса русские смогли действовать сообща, на время позабыв о разногласиях, клановых социально-экономических интересах, и вновь утвердили себя в качестве потенциальной нации. Нижегородское ополчение с крайней подозрительностью относилось к боярам и казакам, но, тем не менее, сотрудничало с представителями и той и другой группы, когда это было необходимо ради общего дела. Итоги кризиса подтвердили — русские идентифицируют себя с сильной властью, поддерживаемой православной церковью и не ограниченной каким-либо договором или грамотой, опасаясь, что это может привести к расколу страны и противостоянию различных социальных групп. Морин Перри привел немало фактов о том, что в Смутное время простой народ мечтал о «добром» и «справедливом» монархе, который защитит его от угнетателей.
И все же выборы нового царя не означали простого возвращения к старым московским обычаям. Прежде всего, Смутное время ослабило бояр так, как это не удалось даже Ивану Грозному. Некоторые из них продолжали играть в политике определенную роль, но исключительно благодаря своему присутствию при дворе и службе царю. Возросло влияние дворян, а это через несколько десятилетий привело к окончательному установлению крепостного права, узаконенного новым Уложением 1649 года.
В то же время был нанесен первый серьезный удар по вотчинному государству. Московия в Смутное время напоминала имение, чей хозяин умер, не оставив завещания: родственники, слуги, работники из-за наследства затеяли драку, к которой присоединились и соседи. Но затем земля впервые заявила о себе как о реальности, основанной на местных выборных органах управления, и избрала нового хозяина, продемонстрировав, что государство — не просто вотчина. Платонов даже утверждает, что «старинный вотчинно-государственный быт уступал место новому, более высокому и сложному — государственно-национальному».
Как показали следующие три десятилетия, все было далеко не так, но движение в этом направлении началось.
Церковный раскол
Успешное разрешение кризиса Смутного времени в огромной степени способствовало укреплению позиций православной церкви, доказавшей, что в период национального расстройства именно она способна поднять народ на общее дело и оказать финансовую помощь возрождению. Кроме того, Михаил Романов, будучи в момент прихода к власти молодым человеком, во многом полагался на своего отца, митрополита Филарета, который в 1619 году стал патриархом и фактически до самой смерти в 1633 году оставался соправителем. Некоторое время казалось, что самодержавие и патриаршество стали партнерами, причем патриарху отводилась роль старшего.
Однако сама церковь переживала поворотный период, связанный с распространением новых религиозных идей, идущих с Запада в условиях, когда еще была жива память об ужасах иностранной интервенции. Наиболее грозной опасностью представлялся контрреформаторский католицизм Польши, проникавший через униатскую церковь. К середине XVII века сформировалось реформаторское движение, которое стремилось достигнуть высокого интеллектуального уровня католиков, очищая православную церковь от побочных обычаев и распространяя ее учение среди простого народа.
В 1630-х годах группа приходских священников, называвших себя ревнителями благочестия, начала агитировать в пользу проведения радикальной церковной реформы. Ревнители благочестия были обеспокоены широким распространением в народе пьянства, разврата, языческих обрядов и суеверий. Причину подобных явлений они видели в низком образовательном и моральном уровне духовенства, небрежном проведении ритуалов церковной службы, что, по их мнению, препятствовало постижению рядовыми прихожанами подлинной сути веры. В особенности ревнители благочестия критиковали практику многогласия, когда различные части богослужения осуществлялись одновременно. Ревнители рекомендовали усилить дисциплину, регулярно поститься, поднять значение таких таинств, как причащение и исповедь.
Эта реформаторская программа — нечто общее с протестантизмом XVI века в Европе — в то же время твердо уходила корнями в традицию митрополита Макария и с гордостью признавала религиозную миссию Москвы. Священники этого направления привлекали внимание зажигательными, страстными проповедями; особенно отличался протопоп Аввакум, некогда заволжский крестьянин, ставший неистовым защитником традиционных, простых русских ценностей, противопоставляя им западную хитрость. Его обличения мирских пороков, свойственных пастве, вызывали ненависть многих. Ревнители пользовались влиянием в патриархии и при дворе, особенно после болезни царя Алексея Михайловича в 1645 году. Его личный духовник, Степан Вонифатьев, так же симпатизировал ревнителям благочестия, как и два главных советника, Борис Морозов и Федор Ртищев.
Еще одним бывшим заволжским крестьянином, вознесшимся на волне движения ревнителей благочестия, был мордовский монах Никон, весьма внушительная фигура, ближайший друг царя Алексея и митрополита Новгородского. В 1652 году он стал патриархом, приняв титул «великого государя», и пользовался реальной мирской властью во время отсутствия царя, как, например, в 1654 году, когда началась война с Польшей.
Если ревнители благочестия надеялись через Никона оказать решающее влияние на церковную политику, то жестоко ошиблись. Да, он выполнил некоторые требования их программы, в частности, запретив многогласие и продажу водки в святые дни. Но приоритеты Никона оказались совсем другими, а цели отличались крайней амбициозностью. Ревнители ограничивали свой взгляд на мир Московией и стремились лишь сделать церковь более образованной, морально чистой и близкой к народу. Никон же хотел создать теократию, в которой церковь встанет над государством и возглавит имперскую экуменическую миссию экспансии и спасения. В то время, когда Иван Нерозов, один из вождей ревнителей, выступал против войны с Польшей, опасаясь катастрофических последствий и дальнейшего распространения ереси, Никон приветствовал ее как возможность укрепить положение государства и церкви и подталкивал Богдана Хмельницкого к восстанию против поляков во имя православия. Никон поддерживал тесные связи с восточными патриархами и хотел, чтобы русская церковь возглавила православие: ведь после завоевания Константинополя турками те уже не могли выполнять эту роль. Другими словами, Никон совершенно серьезно воспринял теорию о Москве как «Третьем Риме», считая, что это означает создание единой христианской империи.
Контакты с греческими и украинскими священнослужителями позволили ему осознать различия между русской и византийской церковными службами, которые обсуждались на Стоглавом Соборе. Никон ускорил работу по сверке текстов писаний и исправлению церковных книг с тем, чтобы Россия была готова к экуменической роли, которую должна была, по его замыслу, сыграть на Украине и, возможно, на Балканах. Весной 1653 года Никон выпустил новый псалтырь, а также издал инструкции, требовавшие внесения изменений в некоторые обряды, включая переход на крещение тремя пальцами. С самого начала реформы столкнулись с протестами священников, недовольных как самими изменениями, так и тем, что те вводились не канонически, без церковного собора. Не обращая никакого внимания, Никон упрямо шел вперед, уверенный в поддержке царя, и в течение нескольких последующих лет осуществил ряд мер, которые, не имея догматического значения, тем не менее вызвали неприятие верующих, считавших обряды и веру неразрывно связанными друг с другом.
В 1655 году Никон созвал церковный собор и, опираясь на поддержку греческих сторонников, заставил принять обрядовые реформы. Получив одобрение светской власти, он принялся избавляться от противников, отправляя их в ссылку. К этому времени, однако, забеспокоился и Алексей, почувствовавший угрозу собственной власти со стороны патриаршества, тем более представленного такой самоуверенной и амбициозной личностью, как Никон. При назначении Никон заставил царя поклясться, что тот будет повиноваться ему во всем, что касается церковных дел, — вещь для XVII века весьма нераспространенная. В качестве митрополита Новгородского он сопротивлялся подчинению монастырей своего прихода Монастырскому приказу, органу государственной администрации, и боролся против вмешательства светских судов в то, что считал делами, подлежащими церковной юрисдикции. Став патриархом, Никон продолжал следовать той же линии поведения.
Поначалу Алексей уступал, но затем, набравшись опыта и уверенности, начал беспокоиться: ведь если церковь приобретет слишком большое влияние, то сможет помешать усилиям государства по мобилизации ресурсов страны путем введения новых налогов и раздачи земли дворянам. Не нравился царю и высокомерный тон бывшего «задушенного друга». Своенравие и властность, проявленные Никоном при проведении реформ, подтвердили опасения Алексея и привели к ухудшению отношений царя и патриарха.
Оскорбленный явной холодностью Алексея, Никон в июле 1658 года неожиданно и театрально отказался от сана патриарха, прервав на середине церковную службу. Объявив, что чувствует себя недостойным столь высокого поста, Никон сорвал одеяния патриарха и натянул простую монашескую рясу. Жест показного смирения, конечно, был рассчитан на то, чтобы заставить Алексея пойти на уступки, но вызвал совершенно противоположный эффект. После долгих колебаний и душевных терзаний царь принял его отставку.
Разрыв, конечно, был вызван вовсе не спором по поводу реформ Никона. Алексей проявлял к ним не меньший интерес, чем сам патриарх, так как считал, что такие реформы укрепят положение государства в союзе с церковью. Устранив инициатора реформ, царь сам покровительствовал их проведению. Таким образом, нововведения тесно связывались не только с церковью, но и с государством: роковое развитие.
Церковный Собор 1666–1667 годов, снова проводившийся в присутствии восточных патриархов, не только одобрил текстуальные изменения и обрядовые нововведения, но и предал анафеме всех, кто отказывался принять их. Было также аннулировано решение Стоглавого Собора 1551 года по этому вопросу — поворотное событие не только в церковной политике, ведь Собор 1551 года закрепил идеологию, выраженную митрополитом Макарием. Символично, что Собор 1666 года осудил легенду о «белом клобуке», получившую широкое распространение среди простого народа: согласно этой легенде византийская церковь, предавшая православную веру на Флорентийском Соборе, была наказана тем, что ее столица, Константинополь, пала под натиском турок, и миссия защиты христианской веры перешла к русским. Осуждение предания подразумевало отказ от всей концепции «Москва — Третий Рим». Цари никогда явно не высказывались в поддержку «Третьего Рима», но все же решение собора значительно ослабляло теоретическую основу самодержавной власти.
Таким образом, Собор 1666–1667 годов превратил яркий национальный миф в наследство тех, кто противостоял государству и его усиливающемуся космополитическому взгляду на мир. В русском национальном сознании появилась трещина, так никогда полностью и не затянувшаяся. Староверы, следуя безупречной логике, указывали — все предшествующие цари и епископы придерживались обрядов, признанных столь ужасными, что заслужили анафему. «Если мы раскольники, — говорили они, — то тогда раскольники были и святые отцы, и цари, и патриархи». Староверы обвиняли Никона в разрушении древнего благочестия и внедрении чуждого римского влияния.
«Креститься тремя перстами, — протестовали они, — это латинская традиция и знак Антихриста». Протопоп Аввакум, самый упорный и последовательный противник Никона, писал из тюрьмы царю Алексею: «Скажи по-русски: „Господи, помилуй меня“. Оставь все это грекам: это их язык, плюнь на них! Ты русский, Алексей, а не грек. Говори на родном языке и не стыдись его ни в церкви, ни дома!»
Анафема, поддержанная светской властью, не только превратила относительно незначительные обрядовые проблемы в крупные теологические вопросы, но и сделала их критерием отношения личности к государству и церкви. Вот замечание Роберта Крамми: «Как только оппозиция литургической реформе… привела староверов в оппозицию русскому государству, их движение притянуло к себе всех недовольных и обделенных». К таковым относились те, кто противился установлению крепостного права, казаки, защищавшие прежнюю вольницу, общины, отданные во власть воевод, горожане, обремененные круговой порукой и тяжелыми налогами, а также приходы, лишенные Собором 1666 года права избирать собственного священника.
Соединившись, религиозные и мирские мотивы раздули пламя апокалиптических настроений, уже и до того широко распространившихся в русском обществе. Примером стали проповеди отшельника Капитона, пользовавшиеся популярностью в Поволжье и на севере страны. Да и как иначе можно интерпретировать совместное отречение церкви и государства от благочестия «Третьего Рима», если не как приход Антихриста и приближение конца света? В конце концов, согласно пророчеству, «Четвертому Риму не бывать».
В последние десятилетия XVII века эти настроения достигли кульминации, вылившись в ряд восстаний и массовых самоубийств. Самоубийства начались в общинах староверов, которые, не желая до наступления Судного дня осквернять себя общением с силами Антихриста, при приближении войск или правительственных чиновников запирались в деревянных церквах и поджигали их. Восстания начались в 1668 году в монастыре на острове Соловки, в центре духовной и экономической жизни региона, прилегающего к Белому морю. Монахи отказались принимать новые молитвенники, перестали молиться за царя и сместили настоятеля, когда тот попытался пойти на компромисс. Царю Алексею они сказали: «Мы все хотим умереть в старой вере, в которой твой отец, правоверный государь, царь и Великий князь Михаил Федорович и все другие правоверные цари и Великие князья закончили свои дни».
Царь послал на остров войска, но монахи так и не подчинились. Во многом опираясь на помощь местного населения, снабжавшего их продуктами, монахи сумели выдержать восьмилетнюю осаду, прежде чем сдались в январе 1676 года. Почти все погибли от рук обозленных победителей.
Многие староверы бежали на юг, где в 1670–1671 годах произошло восстание под руководством казацкого атамана Степана Разина, призывавшего убивать бояр, помещиков и воевод. Сами староверы участия в восстании почти не принимали, но прибыв на Дон, все еще бурливший недовольством, увеличили число противников власти, переживших поражение бунтовщиков. Симбиоз казачества и староверов на юге и востоке при периодически просыпающемся недовольстве башкир и татар на протяжении следующего столетия создавал постоянную угрозу имперскому государству.
В 1682 году староверы присоединились к стрелецкому бунту в Москве. Смерть царя Федора Алексеевича создала проблемы с престолонаследием, чем воспользовались стрельцы, предъявившие собственные требования: повышение жалованья и возврат к старой вере. Регентша Софья, вначале поддержавшая стрельцов, отвернулась от них, когда стало ясно, какую угрозу они представляют для закона и порядка. По ее приказу главный оратор стрельцов, старовер Никита Добрынин, был схвачен и обезглавлен, а его сторонники подверглись жестоким преследованиям.
По большей части староверчество не стало, однако, бунтарским движением, оставшись отчаянной попыткой отстоять принцип перед лицом того, что представлялось неодолимой силой. Староверы избегали мест, где их могли найти официальная церковь и правительство: держались поближе к границам, например польской, укрывались, как уже упоминалось, на Дону, основывали поселения в далеких северных лесах и на озерах, где почти не было помещиков и крепостного права, а сельские общины еще сохраняли остатки независимости, в центре страны, уничтоженной разрушительной политикой властей. Там религиозные беженцы находили природу, идеальную как для укрытия от властей, так и для культивирования своего аскетического образа жизни. Тысячи километров лесов, озер и болот гарантировали и изоляцию, и минимум комфорта. Рыбная ловля, собирательство и заготовка дров обеспечивали необходимые потребности: кроме того, существовали возможности для торговли. В отсутствие священников староверы проводили импровизированные службы в наспех возведенных часовнях или обычных крестьянских избах, пользуясь иконой и неисправленным молитвенником.
Здесь, на далеком севере, в 1670–1680-х годах беглецы из Соловецкого монастыря устраивали скиты, пахали землю. Иногда вокруг них собирались ученики, порой приходили крестьяне — так образовывались староверческие поселения. Без священников волей-неволей приходилось изобретать собственные обряды, самим исполнять такие таинства, как крещение и исповедь. В подобных условиях самые консервативные верующие в России были вынуждены предпринимать эксперименты, которые в других странах Европы считались атрибутами самых крайних религиозных сект.
Наиболее известное из таких поселений было основано на реке Выг, вытекающей из Белого моря, братьями Андреем и Семеном Денисовыми, прекрасными организаторами с практической сметкой, к тому же братья считались способными полемистами. В то время, когда официальная церковь перешла от преследования староверов к переубеждению, Андрей составил систематизированное изложение принципов старообрядчества, представив его в форме ответов на обвинения никониан. Впоследствии «Поморские ответы» для всех староверов стали общепринятым руководством по догматическим вопросам.
Сменивший брата в качестве настоятеля, Семен написал трактат под названием «Виноград российский», в котором изложил свой взгляд на Святую Русь, потерянную ими. По его мнению, Русь — прекрасный пример народа, управляемого божественной волей, единственная истинно христианская страна в мире, попавшем под власть Сатаны в форме католицизма, протестантизма и западного рационализма. Но и русские тоже оказались развращены сначала «папистской латинской ересью», а потом нечестивыми реформами Никона, затронувшими самую сердцевину священной миссии Руси.
И все же, на взгляд Семена Денисова, в простом народе еще сохранилось зерно истинной веры. Он писал о том, что в России нет ни одного города, ни одной деревни, которые не сияли бы «благочестием», от которых не исходил бы «свет веры».
Правда, все это было задавлено отступническим государством, несшим на себе знак Антихриста, но стойкое следование вере и мужественное сопротивление преследованиям когда-нибудь дадут Руси возможность ожить и вернуться на истинный путь. Денисов призывал вспомнить святых Руси, которые своим благочестием, верой и добродетелью объединили русскую нацию с Христом…
Приспосабливая учение Макария к потребностям времени, Денисов, сам того не желая, создал новую концепцию, значения которой, вероятно, не осознавал сам. Суть состояла в том, что со времен Макария государь и церковь отошли от истинной веры и не могли вести народ к великой цели. Вероятно, в будущем, считал Денисов, они смогут вернуться на правильный путь, но до тех пор единственно возможным носителем русского идеала остается сам народ «в городах, сияющих благочестием» и «деревнях, изобилующих истинной верой».
Как отметил Сергей Зеньковский, Денисов «превратил старую доктрину самодержавного государства в концепцию демократической христианской нации».
В этом и заключалась подлинная сила староверчества. При всех недостатках, ограниченности и предрассудках оно предлагало религиозное объяснение существующей реальности и растущего отчуждения народных масс от космополитического, светского государства, что стало еще более заметным в период правления Петра I и последующее время. Староверчество не только выдержало официальное преследование и дискриминацию на протяжении XVIII и XIX веков, но в определенном отношении даже усилилось. К началу XX века, то есть примерно через 250 лет, староверчество насчитывало от десяти до двенадцати миллионов верующих — от одной пятой до одной четвертой взрослого населения православной России.
Но и это не в полной мере характеризует влияние староверчества, потому что оно проникло и в сознание тех, кто признавал официальную церковь. Американский антрополог Ф. Конибэр, изучавший народные верования, в 1910-х годах писал, что «его сила заключается не столько в числе его открытых приверженцев, сколько в молчаливо сочувствующих ему массах… Во многих регионах мы сталкивались с широко распространенным мнением, что официальное православие хорошо для равнодушных, что это светская религия и что настоящая святая религия — это религия староверов».
Исследователь староверчества 1860-х годов В. И. Кельсиев пошел еще дальше, утверждая: «Народ продолжает считать и сегодня, что Москва — это Третий Рим, и что Четвертому не быть. Потому Россия — это новый Израиль, избранный народ, пророческая земля, где исполняются все предначертания Ветхого и Нового Заветов, из которой даже Антихрист должен выйти, как Христос вышел в прежней Святой земле. Представитель православия, российский царь, самый законный император на земле, так как он занимает трон Константина».
Даже допуская элемент преувеличения в этом высказывании, ясно — раскол давно перестал быть вопросом о том, двумя или тремя пальцами следует креститься, а обозначил радикальное расщепление русского сознания, когда огромные массы консервативных и патриотически настроенных русских оказались отчужденными от имперского государства и стали вести собственную духовную и даже общинную жизнь вне рамок, предлагаемых им официально. Как заметил Милюков, «русское народное благочестие отделялось от благочестия господствующей церкви. Болезненный и обильный последствиями разрыв между интеллигенцией и народом, за который славянофилы упрекали Петра, совершился полувеком раньше».
Уже к концу XVII века крепостное право, рекрутчина и давление государства, соединившись с экуменическими амбициями церкви, довели население до такого озлобления и истощения, что породили раскол, подорвавший верность как государству, так и церкви и ослабивший национальное единство.
Глава 2
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 198; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!