Petites miseries de la vie humaine 11 страница
— Меня не любят, я просто нравлюсь.
— Сам удивляюсь, почему я не хожу теперь в церковь.
— Дети получились другими, чем я ожидала. Что ли, выше…
— Хорошо бы нам с Кэрол куда-нибудь поехать, как в тот год, когда мы поженились.
— Надоело жить одному. От моей одежды разит.
— Хочу чего-нибудь достигнуть.
— Я стал лениться. Ничему не научился с тех пор, как окончил школу.
— Хочу посадить лимонное дерево. Не для себя, для детей. Лимоны — это будущее.
Слушать их было забавно. Непрерывная Вселенная заставила их взглянуть на себя если не с точки зрения вечности, то более открытым взглядом. В течение нескольких минут они чувствовали себя потрясенными, и внезапно я осознал, что с лихвой вознагражден за ущерб, нанесенный мне ящиком для предложений.
И еще их разговоры заставили задуматься и меня.
Как-то раз, возвратившись из обсерватории, я засиделся до полуночи в саду и, замерзая, с волнением размышлял о будущем семьи и о том, как спасти моих родных. К несчастью, банк идей оказался пуст. Я слишком часто из него черпал. К тому же как можно спасти умирающую мать, алкоголика отца и помешавшегося на насилии младшего брата? Волнение грозило язвой и заболеванием мочеиспускательного канала.
Я вынес из дома ведро воды и вылил в неглубокую яму в конце сада. Подумал: я не могу создать хорошую жизнь для близких, зато способен приготовить грязь. Вода пропитала землю, и она хорошо размокла. Я погрузил в нее ноги. Грязь оказалась холодной и вязкой. Шея сзади покрылась мурашками, и я мысленно поблагодарил мать за то, что она открыла мне великолепные свойства грязи. Редко случается получать по-настоящему практичный совет. Обычно говорят: «Не волнуйся» или «Все образуется», а это не только непрактично, но раздражает, и приходится ждать, когда этим людям поставят смертельный диагноз, чтобы ответить тем же и получить хоть какое-то удовлетворение.
|
|
|
Я вдавил ноги в грязь со всей силой, и они ушли в землю по самые лодыжки. Я хотел как можно глубже закопаться в холодное месиво. Очень, очень глубоко. И решил, что необходимо добавить воды. Много воды. И в этот момент услышал шаги. Кто-то продирался сквозь кусты, и ветки, разгибаясь, продолжали качаться. Показалось чье-то лицо.
— Марти!
Гарри вышел на свет луны. На нем была синяя тюремная одежда, он был весь в порезах, и все они сильно кровоточили.
— Я сбежал! Чем ты занят? Охлаждаешь ступни в грязи? Подожди, я к тебе присоединюсь. — Он подошел и погрузил босые ноги в яму рядом с моими. — Вот и отлично. Знаешь, лежал я в камере и размышлял, что лучшие годы моей жизни позади и не такими уж они были хорошими. Потом вспомнил, что предстоит гнить и умереть за решеткой. Ты видел тюрьму — совершенно неподходящее место. И подумал, если я хотя бы не попытаюсь отсюда вырваться, то никогда себе не прощу. Отлично! Но как? В кино заключенные, как правило, бегут, тайно забравшись в грузовик прачечной. Могло такое получиться? Нет. Хочешь знать почему? В прежние времена тюрьмы отсылали белье в стирку на волю, а у нас прачечная внутри. Так что это сразу отпало. Вторая возможность — прорыть тоннель. Я вырыл в своей жизни множество могил и знаю, как утомительно копать — вредно для поясницы. К тому же мой опыт ограничивался шестью футами глубины, которых вполне достаточно, чтобы спрятать тело. Как знать, что залегает глубже? Расплавленная лава? Непробиваемый пласт железной руды?
|
|
|
Гарри посмотрел на ноги:
— Мне кажется, грязь загустевает. Помоги мне вылезти! — Он протянул мне руку, словно предлагал на продажу. Я помог ему освободиться из грязи, и он рухнул на небольшой травянистый пригорок. — Принеси мне что-нибудь надеть и, если есть, пива. Пошевеливайся!
Я пробрался в гардеробную отца. Он лежал на кровати лицом вниз и, забывшись пьяным сном, так душераздирающе храпел, что я чуть не заглянул ему в нос, чтобы убедиться, что там не спрятан усилитель и соединительные провода. Я выбрал старый костюм и отправился к холодильнику за пивом. А когда вернулся на улицу, Гарри вновь погрузил ноги по лодыжки в грязь.
|
|
|
— Первым делом я притворился, что нездоров, — сказал, что испытываю острые боли в животе. Что еще оставалось? Сослаться на ломоту в спине? На инфекцию среднего уха? Пожаловаться на капли крови в моче? Нет, они должны были подумать, что речь идет о жизни и смерти. Я так и поступил и в три утра оказался в лазарете, где дежурил всего один человек. Там я согнулся в три погибели и притворился, что мне нестерпимо больно. В пять утра охранник отлучился в туалет. Я немедленно вскочил с кровати, взломал замок в медицинском шкафу и стащил все транквилизаторы, какие там были. Когда охранник вернулся, я оглушил его и отправился искать другого, чтобы он помог мне выйти из тюрьмы. Прекрасно понимал, что без помощи охранника мне ни за что не сбежать, но эти ублюдки по большей части неподкупны. Не то чтобы они такие честные, просто меня не любят. Но за пару недель до этого я потребовал у старого приятеля вернуть мне должок и снабдить меня информацией о семье конкретного охранника. Я выбрал человека из новеньких — его зовут Кевин Гастингс — он работал у нас всего два месяца и ничего еще не петрил в наших делах. Забавно, как эти сукины дети тешат себя мыслью, что в тюрьме о них ничего не знают. И буквально выходят из себя, когда им сообщаешь, в какой именно позе и по сколько минут они забавляются со своими женами. Гастингс оказался идеальным охранником и имел дочь. И хотя я бы все равно ничего не сделал, пришлось припугнуть его до полусмерти. Что я терял, даже если бы он не клюнул? Неужели кто-нибудь стал бы возиться и присуждать мне еще один пожизненный срок? У меня их и без того шесть. — Гарри помолчал немного и тихо продолжил: — Вот что я скажу тебе, Марти: вечная свобода — в тюрьме.
|
|
|
Я кивнул. Это было похоже на правду.
— И вот я подвалил к Гастингсу и прошептал ему на ухо: «Выведи меня отсюда, иначе твоя миленькая дочурка Рэйчел будет иметь удовольствие позабавиться с самым заразным дядей из всех, кого я знаю». Он побелел, сунул мне ключи и позволил треснуть себя по башке, чтобы его не заподозрили. Вот и вся недолга. Я не мог гордиться собой за то, что ему наговорил, но ведь это была всего лишь угроза. Когда минует опасность, я позвоню ему и скажу, что он может не опасаться за дочь.
— Отлично, — проговорил я.
— А что будет с тобой, Марти? Полагаю, ты не горишь желанием отправиться со мной? Стать соучастником? Что скажешь?
Я ответил, что связал себя обязательством перед матерью. И это обязательство не позволяет мне в настоящее время покинуть город.
— Постой, что за обязательство?
— Скорее даже клятва.
— Ты поклялся матери?
— А что в том странного? — Я почувствовал, что начинаю раздражаться. Клятва не какая-нибудь невидаль. Можно подумать, я признался, что сплю с матерью. А я всего-навсего пообещал, что буду с ней рядом до конца.
Гарри не ответил, так и остался с полуоткрытым ртом, но я чувствовал, как его глаза сверлят мой череп. Он хлопнул меня по плечу.
— Я так понимаю, не в моей власти освободить тебя от клятвы.
Я согласился, его власть никак на это не распространялась.
— Тогда удачи тебе, старина! — Гарри повернулся и исчез в темноте среди кустов. И уже оттуда долетел его бестелесный голос: — До скорого!
Он даже не спросил про Терри.
Через неделю мать пришла ко мне в комнату с грандиозной новостью:
— Сегодня твой брат возвращается домой. Отец поехал забрать его. — Она сказала это так, словно Терри был посылкой, которую мы давно ждали. За тот год, что брат находился в психиатрической клинике, он стал для нас чем-то вроде вымышленного персонажа. Этому также способствовал психиатр, который свел его личность к набору медицинских диагнозов и тем самым лишил индивидуальности. Нас потрясла запутанность его психических состояний — он оказался жертвой борьбы глубинных инстинктов, но больше всего меня мучил вопрос: каким Терри вернется домой? Моим братом? Сыном моей матери? Или бессильным разрушителем, отчаянно борющимся за превосходство своего «я».
Мы все были как на иголках
Я не был готов, что он войдет в заднюю дверь с таким счастливым видом, будто вернулся с Фиджи, где только тем и занимался, что потягивал коктейль «Маргарита» с ликером из кокосового ореха. Терри сел на кухонный стол и спросил: «Ну, родственнички, какое домашнее празднество вы собираетесь устроить по случаю возвращения блудного сына? Подать откормленного тельца?» Мать настолько разволновалась, что пришла в ужас:
— Откуда я возьму откормленного тельца?
Брат спрыгнул со стола, обнял и завертел ее по кухне, а она чуть не плакала, настолько испугалась собственного сына.
После обеда мы с Терри пошли прогуляться по ведущей в город грязной узкой дороге. Солнце нещадно жарило с небес.
Поздороваться с братом прилетели мухи со всей округи. Он отмахивался от них и говорил:
— А вот если привязан к кровати, руками не помашешь.
Я рассказал ему про ловкий побег Гарри и как он оказался вечером со мной в грязи.
— Ты видишься с Кэролайн? — спросил брат.
— Время от времени.
— Как она?
— Пойдем посмотрим.
— Подожди, как я выгляжу?
Я бросил на него оценивающий взгляд и кивнул. Он выглядел, как обычно, хорошо. Просто хорошо. Терри выглядел как мужчина. А я, по годам более мужчина, чем он, выглядел как ребенок, которого состарили болезни. Мы молча шли в сторону города. Что можно сказать человеку, который только что вернулся из ада? «Не слишком ли было тебе там жарко?» В конце концов я пробормотал нечто вроде: «Ну как ты?» — сделав ударение на «ну». И он ответил: «Меня физически не сломать». Я понимал, что он испытал такие страдания, каких словами не выразить.
Мы дошли до города, и Терри вызывающе смотрел на каждого, кто попадался нам на улице. В его взгляде были и горечь, и злость. «Лечение» в клинике явно не смягчило его ярость. Она была направлена на всех и каждого. Терри решил не винить родителей в своей судьбе, зато затаил злобу на всех остальных, кто послушался приговора ящика для предложений.
Кроме одного. Увидев брата, Лайонел Поттс неистово замахал руками.
— Терри! Терри! — Он был единственным человеком в городе, кто обрадовался его возвращению. От его ребяческого энтузиазма потеплело на душе. Лайонел был из тех людей, с кем, даже поговорив о погоде, прощаешься с улыбкой.
— Мальчики из семьи Дин снова вместе! Как ты, Терри? Слава Богу, выбрался из той дыры! Противный гадюшник! Слушай, ты дал мой телефон светленькой сестричке? Она, пожалуй, стоит, чтобы ею заняться!
— Надо было самому подсуетиться, — ухмыльнулся брат.
Вот так Лайонел обрадовался его возвращению.
— Может, еще и подсуечусь. Она очень даже ничего. А Кэролайн в кафе — курит. Делает вид, что хочет меня обмануть, а я делаю вид, что ничего не замечаю. Видели ее?
— Как раз туда идем, — ответил Терри.
— Отлично. Постойте! — Лайонел вытащил из кармана пачку сигарет: — Вот эти легкие. Попробуйте отучить ее от крепкого «Мальборо». Если вас не затруднит — будет наш маленький тайный сговор.
— Попробуем. Как ваша спина?
— Хреново. Плечи будто в тисках. Надо завести в городе массажистку — вот это было бы правильное предложение. — Говоря это, он потирал плечи обеими руками.
Мы подошли к кафе. Оно оказалось закрытым, как и всегда в последнее время. Бойкот наконец победил. Кэролайн затаилась там, где любила прятаться до тех пор, пока отцу не удалось продать заведение. Мы заметили ее через окно. Она лежала на стойке и, затягиваясь, училась выпускать красивые колечки дыма. Это было очень мило. Дым закручивался и улетал полукружьями. Я постучал в стекло и хотел по-братски поддержать Терри — положить руку ему на плечо, но рука повисла в воздухе. Я повернулся, однако увидел лишь быстро удаляющуюся спину, и когда Кэролайн открыла задвижку и вышла на улицу, Терри уже исчез.
— Что случилось?
— Ничего.
— Зайдешь? Я курю.
— Попозже.
Шагая прочь, я почувствовал дурной запах, будто на солнцепеке разлагалась мертвая птица.
Я нашел Терри под деревом. Он сидел с пачкой писем в руках. Я молча опустился рядом. Брат не сводил с писем глаз:
— От нее.
Письма Кэролайн. Разумеется, любовные.
Я растянулся на траве и закрыл глаза. День был безветренный, не было слышно почти никаких звуков. У меня возникло ощущение, будто я оказался в банковском хранилище.
— Можно взглянуть?
Мое мазохистское начало умирало от любопытства и толкало взять в руки эти гадкие письма. Мне безумно захотелось прочитать любовные слова Кэролайн, пусть даже они были адресованы не мне.
— Это личное.
Я почувствовал, что у меня кто-то ползет по шее, скорее всего муравей, но не пошевелился — не хотел, чтобы это существо одержало надо мной моральную победу.
— Тогда перескажи своими словами.
— Она пишет, что будет со мной только в том случае, если я откажусь от насилия.
— И ты откажешься?
— Наверное.
Я сжался.
Разумеется, я радовался, что Терри спасет любимая девушка, но у меня не было повода для ликования. Победа одного из братьев оборачивалась поражением другого. Проклятие! Я не ожидал, что он на это способен.
— Но загвоздка в том… — продолжал Терри.
Я сел и повернулся к нему. Взгляд брата был тяжелый. Может быть, клиника все-таки изменила его? Я не мог определить, в чем именно. Возможно, нечто, ранее текучее, отвердело в его душе, или расплавилось то, что прежде было твердым? Терри посмотрел в сторону центра города.
— Загвоздка в том, что сначала мне предстоит совершить одну вещь. Одну маленькую противозаконную вещь.
Одну вещь. Все так говорят. За одной следует еще одна, и, не успеешь оглянуться, покатилось, как ком с горы, собирая по пути весь пожелтевший снег.
— Ты волен делать все, что тебе заблагорассудится. — Я особенно не поощрял брата, но и не останавливал.
— Хотя, может, и не стоит.
— Тогда не делай.
— Но очень хочется.
— Что ж, — я тщательно подбирал слова, — иногда людям необходимо делать нечто такое, что позволяет добиться результата и в итоге выкинуть все из головы.
Что я такого сказал? Абсолютно ничего. Ни один человек не сумел бы навязать Терри свою линию поведения. А мои слова были не чем иным, как защитой, хотя я понимал, что совершаю бессовестный акт.
— Да… — Терри был погружен в свои мысли, а я стоял, словно знак остановки, хотя на самом деле сигналил ему «Вперед!».
Брат поднялся и стряхнул с джинсов траву.
— Увидимся позже. — Он медленно побрел в противоположном от кафе Кэролайн направлении. Брат едва тащился. Наверное, хотел, чтобы я его остановил. Но я этого не сделал.
Предательство являет себя в разных обличьях. Нет никакой нужды делать все нарочито и, как Брут, оставлять улику торчать в спине лучшего друга, ведь можно сколь угодно напрягать слух и в итоге так и не услышать петушиные «ку-ка-ре-ку». Нет, самые коварные предательства совершаются другим способом: человек просто оставляет спасательный жилет висеть в шкафу, убеждая себя, что он не подходит по размеру утопающему. Так мы скользим вниз, но по дороге виним во всем колониализм, империализм, капитализм, глупых белых и Америку, хотя совершенно не обязательно придумывать фирменные названия. Во всем виноваты личные интересы — наше падение берет начало не в зале заседаний совета директоров и не в штабах, а у домашнего очага.
Через несколько часов я услышал взрыв. И из своего окна увидел в пронизанной лунным светом ночи спирали густого дыма. У меня похолодело в животе. Я бросился в город. И не один. Все население собралось на главной площади у ратуши. На лицах горожан застыл ужас — излюбленная мина зрителей, толпой собирающихся по случаю очередной трагедии. Мой отвратительный ящик для предложений исчез. По всей улице были разбросаны его обломки.
Прибыла карета «скорой помощи» — но не за пострадавшим ящиком. На мостовой лежал человек, его лицо было накрыто пропитанным кровью белым платком. Сначала я решил, что он мертв. Но человек шевельнулся, сдвинул платок и обнажил лицо — в крови и пороховой гари. Оказалось, что он не умер, а только ослеп. Он потянулся, чтобы опустить в ящик предложение, и тот взорвался ему в лицо.
— Я ничего не вижу! Я ничего не вижу! — в страхе закричал он.
Это был Лайонел Поттс.
Собралось больше пятидесяти женщин и мужчин, глаза у всех возбужденно блестели, словно они приятным вечером вышли потанцевать на улицы. Среди других я заметил Терри — он сидел в сточной канаве, опустив голову между колен. Ужасные последствия не вовремя прогремевшего взрыва — задуманного им акта возмездия или вандализма — были для него невыносимы. Лайонел был единственным светлым пятном в этом тусклом мире, а Терри лишил его глаз. Странно было видеть обломки моего ящика, раскиданные по всей дороге, затихшего в сточном желобе брата, распростертого на мостовой раненого и сгорбившуюся над отцом Кэролайн; мне показалось, что взорвались все, кого я любил. В воздухе еще витал дым, клубился в голубоватом свете, и пахло как по вечерам, когда пускали фейерверк.
Прошло всего пять дней, и наша семья оделась в праздничные платья.
Помещение суда по делам несовершеннолетних ничем не отличается от обычного суда. Штат предъявил Терри целый список обвинений — будто богатая дама примеряла костюмы на любимого содержанта: попытку умышленного убийства, попытку неумышленного убийства, нанесение тяжких телесных повреждений, обвинение не могло выбрать, на чем остановиться. Меня должны были бы тоже арестовать. Не знаю, является ли подстрекательство к преступлению на почве любви уголовно наказуемым проступком, но я того заслуживал.
В итоге Терри приговорили к трем годам заключения в тюрьме для несовершеннолетних. Когда его уводили, он подмигнул мне. И исчез, вот так просто. А мы, в полном замешательстве, сбившись в кучку, остались стоять в зале суда. Можешь поверить, что хотя обычно колеса правосудия вращаются медленно, если штату необходимо, чтобы кто-то оказался за решеткой, они раскручиваются со скоростью кометы.
Демократия
Лайонел ослеп, и я стал мучиться вопросами, которые, после того как брат попал в тюрьму, стиснули меня со всех сторон. Надо было что-то предпринимать. Но что? Кем-то становиться. Но кем? Я не хотел подражать глупости окружающих меня людей. Но чьей глупости подражать? Почему мне плохо по ночам? Я боюсь? Не страхом ли объясняется мое тревожное состояние? Но если я в тревожном состоянии, то разве могу ясно мыслить? А если не могу ясно мыслить, разве способен что-либо понять? И как мне действовать в этом мире, если я не способен ничего понять?
Вот в таком смятении я подошел к школе и замер перед воротами. Добрый час смотрел я на уродливые корпуса, мрачных учеников, деревья на спортивной площадке, слышал шуршание коричневых полиэстровых брюк о жирные ляжки учителей, когда они переходили из класса в класс, и думал: если серьезно взяться за учебу, я сдам экзамены, ну и что из того? Чем мне заниматься между этим моментом и моментом смерти?
Я вернулся домой, но ни отец, ни мать, казалось, нисколько не расстроились из-за того, что я ушел из школы. Отец читал городскую газету, мать писала Терри письмо — длинное, на сорока или более страницах. Я хотел подсмотреть, но разобрал лишь первый сумбурный абзац. Мать писала: «Я люблю тебя, любовь моя, мой любимый сын, что ты наделал, мой любимый сынок?»
— Ты что, не слышала? — повторил я обиженным шепотом. — Я ушел из школы.
Родители не отреагировали. Пустота молчания зияла вопросом: «И что ты собираешься делать?»
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 111; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!