Мореплаватель-одиночка – по несчастью, 5 страница
Разрешение вопроса о превращении первичной плазмы в последующие разновидности материи неизбежно приведёт к открытию источника энергии, достаточной для того, чтобы опять превратить эту твёрдую материю в плазму. И здесь возникает следующий вопрос: сумеет ли человечество распорядиться такой энергией разумно? Не сможет ли произойти случай, когда из кувшина вырвется джин, который снова превратит Землю в огненный шар и оплавит её, как Луну?».
По разным причинам Маклай не мог читать поэму Славо- мысла, а академик В. И. Вернадский – философские тетради Маклая. Но разве не такого джина, какой представлялся восемнадцатилетнему Маклаю, имел в виду Владимир Иванович, когда в 1922 году говорил о нравственной ответственности учёных:
«Мы подходим к великому перевороту в жизни человечества, с которым не могут сравняться все им раньше пережитые. Недалеко то время, когда человек получит в свои руки атомную энергию, такой источник силы, который даст ему возможность строить свою жизнь, как он захочет. Это может случиться в ближайшие годы, может случиться через столетие. Но ясно, что это должно быть.
Сумеет ли человек воспользоваться этой силой, направить её на добро, а не на самоуничтожение?
Дорос ли он до умения использовать эту силу, которую неизбежно должна дать ему наука?
Учёные не должны закрывать глаза на возможные последствия их научной работы, научного прогресса. Они должны себя чувствовать ответственными за все последствия их открытий. Они должны связывать свою работу с лучшей организацией всего человечества» (Вернадский В. И. Очерки и речи. Петроград. Вып. I, с. 11).
|
|
|
Сравните рассказ о «палелете» Славомысла, слова юного Маклая об энергии, заключённой в твёрдой материи, и предостережение академика В. И. Вернадского учёным и задумайтесь, вспомнив Хиросиму, Нагасаки, Чернобыль.
Гераклит говорит о первичной плазме, не затрагивая вопроса о возникновении жизни на Земле, в Y веке до н.э.; Славомысл – о жизнетворных возможностях огня, при которых создаётся вода, в XII-XIII веках н.э., но «палелет» из его рассказа, во время которого погибло всё живое на Земле, из чего можно заключить, что, по представлениям наших пращуров, нынешняя жизнь на планете не первая, теоретически мог возникнуть не раньше шести-семи миллиардов лет тому назад; восемнадцатилетний Маклай «заглянул» в последующий за «палелетом» Славомысла или предшествующий ему период и сказал, как по его мнению, возникла жизнь на Земле, в 1864 году; академик В. И. Вернадский создавал свою всеми ныне признанную науку о Ноосфере, включающую в себя и «механизм» зарождения жизни на планете, в первой половине XX века.
|
|
|
Что необходимо для превращения неорганики в органику? Прежде всего углерод, то есть главное составное всякой биомассы, которое образуется в природе при взаимодействии воды и солнечной энергии.
Четыре-пять миллиардов лет назад, как полагал академик В. И. Вернадский и как теперь считают все компетентные учёные мира, первыми обитателями на нашей планете были так называемые прокариотные – не имевшие ещё клеточного ядра простейшие, одна часть которых вышеуказанным путём из неорганики вырабатывала первичную биомассу, делавшую возможным появление таких же мельчайших живых существ, а другая часть прокариотных разлагала остатки отмерших живых тел на составные элементы, служившие, в свою очередь, основой для зарождения новой жизни. И так по пути эволюции до появления всем нам известных синезелёных, распространившихся опять-таки миллиарды лет назад по всей земной поверхности, на суше и на воде, совокупность биомассы которых по своему количеству не уступала всей современной биомассе планеты (закон сохранения вещества).
Вот синезелёные и наполнили нашу атмосферу избытком кислорода (усваивая из углекислого газа один атом углерода, они выделяют взамен два атома кислорода), погубившего как яд первичную жизнь (её вещество сохранилось, например, в виде железистых руд), но зато создавшего условия для появления более сложных организмов, давших начало эволюции всей дальнейшей жизни.
|
|
|
Возможно, о таком «палелете», не более раннем, а более позднем, чем у академика В. И. Вернадского, и говорит Славомысл. Интересна сама ткань поэмы. Она вроде посвящена одному событию в жизни Древней Руси, настолько же важному, как для эллинов было уничтожение Трои, а для римлян – Карфагена, но в то же время это своеобразная энциклопедия всей жизни и мировоззрения русов, как «Илиада» – эллинов.
Поэтому в ней множество отступлений от основного сюжета, рассказывающих о событиях и явлениях, как будто не имеющих прямого касательства к войне Светослава Хоробрее с Великой Хазари- ей. Но это отнюдь нет поэтическая вольность автора. Без его многочисленных отступлений, объединённых, на первый взгляд, лишь личностью самого рассказчика и везде одинаковой восьмирядной формой стиха, которую римляне в поэзии и музыке называли октавой, ибо так («oktava» – «восьмая») расслышали древнеслов'янс- кое слово «осьмава», означавшее полный спектр солнечного света, определяющего гармонию на Земле во всём сущем[8], мы не смогли бы понять всей той грозной опасности для Руси, которая исходила от, казалось, уже агонизировавшего и слабого по сравнению с могущественной Киевской Русью Хазарского каганата. Как и любая «языческая» накаменная надпись слов'ян, «Песнь о побиении иудейской Хазарии Светославом Хоробре», кроме события, которому она посвящена, раскрывает также мировоззрение руссов, у которых не бытие определяло сознание, а наоборот, сознание – бытие, то есть у них была не коммерческая основа жизни, принесённая хазарам из Персии иудеями вместе с их идеологией, что и послужило главной причиной гибели Хазарского каганата, а нравственная, когда весь уклад жизни определялся, исходя из моральных норм и понятий. Поэтому последняя война с хазарами, которая в нашей летописи, писанной христианами, по понятной причине упоминается лишь как бы мимоходом, в действительности была продиктована мотивами серьёзными и носила характер прежде всего идеологический.
|
|
|
Светослав Хоробре отчётливо сознавал, что, навязав хазарам противоестественное им мировоззрение и тем взорвав их государство изнутри, иудеи затем неминуемо начнут идеологический похоД на соседнюю Русь, где пока им удалось создать свою небольшую колонию только в Любече.
Вот для упреждения этого похода без бряцания оружием он и двинул на остатки Великой Хазарии свою рать оружную. И потому не поддавался на уговоры своей матери великой княгини Ольги принять христианство, ибо не усматривал, как можно понять из поэмы Славомысла, существенной разницы между иудаизмом и неоиудаизмом, то есть Греко-римским христианством.
Его монолог с матерью, когда она вернулась из Цареграда, где приняла христианство, в свободном, но верном по смыслу и с теми же доводами, какими пользовался Славомысл, переложении на современный русский язык звучит примерно так.
– Ты, братьев во Христе-совестливце, сребролюбцем проданном, нашедшая, забыла, что для руса праотцовско пепелище?
– Но изменить Отечеству тебя я не зову, оскверненью пепла дедов не учу, опомнись, сын, не клевещи!
– Меня ты, Ольга Мудрая, с греками сравняла.
Народ наш видел их немало, его десница в битвах грека тоже познала.
Не потому ль они, на русов рукоять меча взмолясь, на златоверхий храм её подняли?
Но римляне, суть креста слов`ян постигнув глубже, раньше их смертников на перекрестье распинали.
Не клеветать, Ольга Мудрая, опомниться меня ты призываешь?
Иль я хмельной теперь, иль честью пренебрёг я, что взываешь?
Иль сама ты грекам отдалась, их песней хитроумной восхитясь эллиновым потомкам льстящей?
Песня знатна, корысть волка, гордыню лиса,
Трои кровь упоенную,
воспели, будто страсть, воям бесстрашным взоры помутившую, к женщине падшей.
Бесчестье и разбой, алчбу к роскошествам и злату неусытную свою
воспели, будто доблестных мужей сердца гневом воспылали мстящим.
И всё же грек для иудея – скот и я, великий русов князь, во мнении иудея к скотам принадлежу.
Зачем же ты заветы иудеев, Ветхий и Новый, старый продолжающий, мне вкупе подала?
Чтоб я пучину зла, Неизреченным богом иудеев сотворенную, изведал,
иль чтобы я, добро своё оставив, их зло, мне чуждое, принял,
как римляне безумные, погибели империи своей искавшие,
да легковерные хазары, в пучине той сконавшие?
Иль в Цареграде ты народ наш и меня рабами грекам с иудеями уж продала?
Скажи, открой мне правду, ты на реке перевозчицей была, тебя я не казню.
Помню я и то, что матерью приходишься ты мне, на мать руки не наложу.
Трепет неуместен твой, в жизни и её кончине, тебе назначенных, ты вольна.
Отцу и матери своей, неверным иль продажным,
ты ведаешь, русич – не судья...
Потом летопись сухо сообщает: «В ГОД 6475 [967]. Двинулся Святослав на Дунай на Болгар, и в битве одолел Святослав Болгар. И взял он восемьдесят городов по Дунаю, и сел, князюя тут в [городе] Переяславце, [и] беря дань с греков».
Академик Б. А. Рыбаков в своей книге «Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв.» (М., 1982) на стр. 380 комментирует это так:
«Очевидно, летописные свидетельства о битвах Святослава с болгарами в 967 г. относятся не к болгарскому царству Петра, не к Болгарии вообще, а к отдельным феодальным владетелям вроде тех, чьи дочери стали заложницами цесаря. К ним должны быть отнесены и владетели Переяславца на Дунае, враждебные Святославу. Здесь, на месте старого дворца хана Омортага (середина IX в.), могли сохраниться контингенты тюрко-болгарского всадничества, несколько обособленного от остального населения.
В свете данных о сторонниках Византии в среде болгарской знати мы должны крайне осторожно отнестись к преднамеренным высказываниям греческих хронистов о войне русских против болгар. Если результатом нижнедунайских военных действий Святослава была контрибуция, наложенная на Византию (летопись), то из этого становится ясным – кто именно был настоящим противником».
Пока всё в полном согласии с тем, что сообщает нам также Славомысл, который хотя и был пристрастным «язычником», как составитель «Повести временных лет» игумен Свято-Михайловского Выдубецкого монастыря Сильвестр – пристрастным христианином, но всё же лучше нас знали истинное положение дел в ту историческую обстановку, о какой писали, уже потому, что во времени она не так была отдалена от них, как от нас. При всех своих пристрастиях и различных подходах к изложению тех или иных событий, они так или иначе не могли, будучи людьми, несомненно, искренними – мера Искренности у каждого, разумеется, своя, – не зафиксировать каждый свою, но правду. При внимательном сопоставлении двух отечественных первоисточников мы и находим более-менее приближающееся к достоверности искомое.
Почему наша летопись говорит, что Светослав воевал якобы против болгар? Потому, очевидно, что летописец-христианин симпатизировал христианской же Византии, где сидел его святейший патриарх, а те, византийцы, в свою очередь, ещё в XII веке, как известно, когда по повелению Владимира Мономаха трудился над «Повестью временных лет» игумен Сильвестр, относились к болгарам не лучше, чем средневековые испанцы к еврейским марранам, то есть считали болгар двоеверцами, причём больше язычниками, чем христианами. Так думал, вероятно, и Сильвестр. Но вызванные чувствами христианина соображения, поскольку он был, повторяю, человеком по-своему искренним, смешались под его пером с объективной информацией: воевал против болгар, а контрибуцию в итоге наложил на греков!
От Славомысла же мы узнаём, что подозрения Сильвестра относительности твёрдости болгар в христианстве были не лишены оснований. Болгарский царь Пётр не только заключил со Светославом военный союз против Византии, но и сам предложил великому князю русов, чтобы Болгария вошла составной частью в Русь под общим верховенством Светослава и, поскольку Светослав по каким-то мотивам согласия сразу не дал, завещал это своему сыну и наследнику Борису. Престарелый Пётр понимал, что против Византии самой Болгарии не устоять. А та давно уже стремилась превратить Болгарию в одну из своих провинций, подчинив её себе в первую очередь через патриарха цареградского, как оно и произошло потом после гибели Светослава, в котором Византия видела своего самого могущественного и бескомпромиссного – даже мать не сумела склонить его к христианству! – врага. И, если бы византийцам руками печенегов не удалось от него, тридцатилетнего, избавиться, весь наш славянский мир наверняка получил бы совершенно иное развитие. Какое – гадать было бы легкомысленно. Но если учесть, что уже в XYI веке до н.э. наши пращуры в высокой степени владели письменным словом, принять во внимание такой же уровень их знаний в самых разных областях и посмотреть затем на современную Японию, отворившую к себе дверь только в середине минувшего века, поразмышлять о многом можно.
Уничтожив недружественный Хазарский каганат и исходившую от него опасность на востоке, потом найдя полное взаимопонимание с болгарами, чехами и уграми, дальновидный стратег Светослав решил создать на юго-западе для обороны от хищной Византии и её влияния на славян твердыню в устье Дуная на Острове Русов – в Переяславце, куда намеревался перенести из Киева свою главную резиденцию, что опять-таки подтверждает летопись, хотя по сравнению со Славомыслом чересчур упрощённо, но всё же:
«Не любо мне, – сказал Светослав матери, – жить в Киеве. Хочу жить в Переяславце на Дунае, ИБО ТО ЕСТЬ СЕРЕДИНА ЗЕМЛИ МОЕЙ (подчёркнуто мною, задержите своё внимание на этих словах, мы их ещё вспомним.– А. И.). Ведь там все добра сходятся: из Греков – паволоки, золото, вино и овощи разные, а из чехов и из угров – серебро и лошади, из Руси ж – меха и воск, и мёд, и челядь».
И вот тут лишний раз убеждаешься, что фразу академика Б. А. Рыбакова о необходимости осторожно относиться к византийским источникам одинаково следует отнести и к трём его чрезвычайно гроссбухным книгам: этой, что у меня на столе, и вышедшими годом раньше в том же издательстве «Наука» «Язычество древних славян» и «Язычество Древней Руси» (М., 1987). Он либо сам себе, как обычно, противоречит, то ли намеренно утаивая, то ли не считая нужным называть при этом какие-то первоисточники или иные доказательства, либо целиком отдаваясь своей щедроданной фантазии, не вникая в подлинную суть предмета и зачастую толкуя всё в прямо противоположном смысле, а то и никак не толкуя, если чувствует, должно быть, что его тут же поймают на слове, просто публикует рисунок или фотографию без комментариев (один рисунок и фотографию мы всё же прокомментируем), либо вопреки собственным предостережениям уж слишком доверяется иностранным источникам, причём неточным их переводам на русский язык (когда белое в поразительной лёгкостью превращается в чёрное), а то и русское слово трактует неверно. Наше древнее «паволокы» (от «паулование» – «паукоткачество»), означающее «ткани тонкой работы» у него только «шёлк».
Из трёх названных книг можно привести сотни примеров, когда академик Б. А. Рыбаков, мягко говоря, неточен. Вот лишь один из наиболее характерных.
На стр. 14 «Киевской Руси...» пишет: «Выбранная нами начальная точка отсчёта СЛАВЯНСКОГО исторического процесса – середина II тысячелетия до н.э. – застаёт ПРАСПАВЯНСКИЙ мир на уровне первобытного строя, но с ДОСТАТОЧНО БОГАТЫМ ИСТОРИЧЕСКИМ ПРОШЛЫМ: ПРЕДКИ СЛАВЯН (везде подчёркнуто мною. – А. И.) уже с V-III тысячелетий до н.э. знали земледелие...». Ни на кого не ссылается, не приводит никаких доказательств и, хотя постепенно опускает по нисходящей славян до предков славян, то есть вообще пока не славян (ибо выше «праславяне»), тем не менее, сказано верно: к середине II тысячелетия до н.э. славяне действительно имели богатое историческое прошлое и действительно уже в V-III тысячелетиях до н.э. занимались земледелием. Об этом убедительно свидетельствуют ПИСЬМЕННЫЕ источники СЛОВЯН как раз середины II тысячелетия до н.э., точнее, начиная cXVI века, собранные Фаддем Воланским, книгу которого академик Б. А. Рыбаков ясно, что знает, ибо тут же не трактовка – даты, с потолка их не возьмёшь, а, кроме Ф. Воланского, как подтверждают компьютеры Русского Музея в Сан-Франциско, о земледелии слов'ян в V-III тысячелетиях до н.э. не писал никто другой, только он, и вот теперь академик Б. А. Рыбаков, не утруждающий себя, как говорят учёные, никаким научным аппаратом. А не упоминает книгу Ф. Воланского, очевидно, потому, что тогда пришлось бы что-то сказать о письменности слов'ян середины II тысячелетия до н.э., а это как самое убедительное свидетельство высокоразвитой культуры помешало бы А. Б. Рыбакову продолжить тот же абзац уже в ином ключе:
«... пережили в эпоху энеолита ВРЕМЕННЫЙ ПОДЪЁМ, связанный с УСИЛЕНИЕМ ПАСТУШЕСКОГО СКОТОВОДСТВА, приняли участие в ЗАСЕЛЕНИИ огромных пространств и ко времени кристаллизации ПРАСЛАВЯНСКОГО ЭТНОСА они уже ДОСТИГЛИ ОПРЕДЕЛЁННОГО (?) УРОВНЯ КУЛЬТУРЫ...»
* * *
Почему «временный подъём» связан с «усилением пастушеского скотоводства» после трёх-полутора тысячелетий развития земледелия непонятно, как мерить «определённый уровень культуры» верх или вниз, академик не разъясняет, но касательно «заселения огромных пространств» с Б. А. Рыбаковым можно согласиться. Как подтверждают новейшие археологические раскопки, немало географических названий на карте доримской Италии и множество топонимов славянского происхождения по всей Европе, а также сравнительный анализ фольклора и языка карпатских гуцулов, уж точно-таки славян, а не праславян, притом «гордо стойких» (значение слова «гуцулы»), не покидавших свою родину в течение тысячелетий, и языка, а также легенд, записанных в раннесанскритских летописях индийских брахманов, прямо говорящих, что их отцы в давние-давние времена пришли в Пенджаб, перевалив с севера Гималаи, а деды ещё раньше шли к Гималаям от Красной горки (праздник Красной горки, когда БРАМЫ ушли далеко на восток, в Карпатах отмечается и теперь), – как подтверждает детальный анализ всего этого, вместе взятого, славянский мир 4–5 тысячелетий тому назад и впрямь занимал пространства огромные.
Впрочем, не обольщайтесь, академик Б. А. Рыбаков сейчас всё это одним махом разрушит, не посчитавшись даже с тем, что сам только что утверждал. На 14-й странице он пишет одно, а на 15-й помещает почти в точности скопированное с французской энциклопедии Larousse и английской Encyklopedia Britanikka сразу три географические карты, не оставляющих о «богатом историческом прошлом» наших пращуров никаких иллюзий. Все их «огромные пространства» обитания в XV–XIII веках до н.э., по Б. А. Рыбакову с его французскими и английскими советчиками или авторитетами простирались узкой полоской по ширине Припятских болот от Днепра до Одера, затем это пространство «постепенно начинает нарушаться в результате сложных процессов, происходивших в первобытной Европе». И наконец ограничивается маленьким неровным квадратиком всё в тех же Припятских болотах, где, как вы сами понимаете, учитывая отсутствие в те времена нашего «славного» Минводхоза, не то что земледелие, никакое «пастушеское скотоводство» было невозможно, не говоря уже о какой-то культуре аборигенов болот.
«Греки изображают тогдашних славян настоящими дикарями – грязными, полуголыми, не имеющими даже прочных жилищ, а живущих в шалашах, употребляющими отравленные стрелы и чрезвычайно жестокими: напав на какой-нибудь греческий город, они истребляли всё население поголовно, пленных не брали. «Зато, – неожиданно добавляют греческие писатели, – славяне и сами не знают рабства, и если кто, случайно уцелев, попадает к ним в плен, он живёт так же, как и сами славяне». Греков это очень удивляло, потому что их собственное хозяйство держалось в то время на рабском труде, и они не могли понять, как это люди могли пренебрегать такой ценной вещью, как раб. У славян же в это время никакого правильного хозяйства (правильное, когда есть рабы, надо, очевидно, полагать. – А. И.) ещё не было, и рабского труда им негде было применить, оттого они и пленников не брали, и случайно попавшего в плен иностранца не делали рабом.»
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 130; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!