Графы, маркизы, виконты и Скорпион 10 страница
— А теперь они хотят с нами расквитаться. Чуть не целая рота ждет нас…
С улицы раздавался ритмический шум шагов многих ног. Это шли с учений. Слышалась команда: «Направо…» И шум шагов в повороте. Жозуэ спросил еще водки.
Траира предложил:
— Пошли, ребята. А то опоздаем, они скажут: испугались.
Бросили монетки на стойку и вышли. Двенадцать человек. Матросы с парохода не пришли, им надо было оставаться на борту, на рассвете отплывали. Один даже огорчился:
— Такой случай пропустить! Обидно даже. Когда я из‑за любой ерунды в драку лезу… Надо же…
Двенадцать храбрецов, мирно беседуя, направлялись к улице гулящих женщин. Они говорили обо всяких житейских вещах, словно забыв о предстоящем сражении. Вспоминали разные случаи, происшедшие, когда они ходили на лов. Один, тощий такой, рассказывал бесконечную историю про то, как он ел вяленую рыбу у своего кума в Сан‑Фелисе. Траира слушал, весь внимание, чуть склонив к плечу бритую голову, блестевшую в темноте, когда они проходили под фонарем. Но, войдя в улицу гулящих женщин, все двенадцать разразились громкими криками:
— Вот и мы! Вот и мы!
Прохожие испуганно оглядывались. Странная компания. Издали видно, что моряки, ибо идут неуверенным шагом, широко расставляя ноги, как по палубе. Вразвалку, словно борясь с сильным ветром. Какой‑то парень лет девятнадцати сказал своему спутнику постарше:
— Это моряки. Уйдем отсюда.
|
|
|
Спутник пожал плечами, затягиваясь сигаретой:
— Ну и что же? Такие ж люди, как мы. Бояться нечего.
Однако все вокруг насторожились. Какой‑то старик проворчал, проходя:
— И что только смотрит полиция? Шайка бездельников. Честный человек не может спокойно пройти по улице, — и с тоской смотрел на женщин, свесившихся из окон.
Группа моряков прошла мимо говоривших. Тот, что курил сигарету, выпустил клуб дыма прямо в лицо Жозуэ.
— Ты это нарочно, гад?
Нет, не нарочно. Парень оправдывался с дрожью в голосе. Спутник поддержал его. Жозуэ глядел грозно. Товарищи ждали немного поодаль.
— Тебя что, шпионить послали?
— Да мы уж домой собрались. Мы никакого не имеем отношения, начальник.
— Никому я не начальник. Нечего болтать зря.
Траира крикнул Жозуэ:
— Дай ему хорошенько, и пошли дальше, слышишь? А то опоздаем.
Тут младший начал умолять:
— Не бейте меня, ради бога. Я ничего плохого не сделал.
Жозуэ опустил кулак:
— Тогда уходи с глаз долой.
Повторять второй раз не пришлось… Когда Жозуэ догнал товарищей, Гума опросил:
— Что произошло?
— Ерунда. Пареньки чуть со страху не померли…
Они вошли в один из домов. Из внутренних комнат навстречу им вышла, покачивая бедрами, толстая мулатка:
|
|
|
— Чего вам здесь надо?
Жозуэ решил сразу же взять быка за рога:
— Как здоровье, мать?
— Может, я и чертова мать, да только не твоя. Вы зачем сюда явились? Шуметь, как вчера? А полиция потом с меня спрашивает. Давайте отсюда, давайте…
— Да бог с тобой, Тиберия. Мы пришли только позабавиться с девочками. Что уж, нам и к женщинам ходить нельзя?
Содержательница дома свиданий смотрела недоверчиво.
— Я знаю, зачем вы пришли. Вы только и умеете, что затевать драки. Думаете, верно, что так нам здесь хорошо живется, своей чесотки мало…
— Да нам бы только пивка выпить, Тиберия.
Они вошли. В большой зале женщины, сидевшие вокруг стола, взглянули на них испуганно. Один из товарищей сказал Гуме:
— Они нас за диковинных зверей приняли? Или за души с того света?
Одна из женщин, стареющая блондинка, сказала Траире:
— Ты опять пришел воду мутить, бесстыдник? Дьявол тебя срази. Меня сегодня в участок вызывали…
— Я пришел затем лишь, чтоб нашу вчерашнюю любовь завершить, Лулу.
Сели за стол. Появилось пиво. Женщин было только пять. Тиберия предупредила:
— На всех вас у меня женщин не хватит. На пятерых только…
— Остальные пусть в другие дома идут, — предложил Траира.
— Но сначала выпьем пивка все вместе. — Жозуэ ударил кулаком по столу, требуя еще пива.
|
|
|
Потом некоторые ушли в другие дома. Они вернутся, как только услышат шаг курсантов, возвращающихся с учений, и окружат дом Тиберии, чтоб, когда начнется заваруха, быть на месте. Из двенадцати за этим столом останутся только Траира, Жозуэ, тощий мулат, мужчина со шрамом на подбородке и Гума, с которым Жозуэ, совсем уже пьяный, нипочем не желал расставаться.
— Ты даже не знаешь, какой я теперь тебе друг… Посмей только кто‑нибудь сказать про тебя плохое в моем присутствии…
Человек со шрамом сказал:
— Я вашего отца знавал когда‑то. Говорят, он отправил подальше одного типа…
Гума не ответил. Одна из женщин завела патефон. Жозуэ утащил какую‑то мулаточку в заднюю комнату. Траира ушел со стареющей блондинкой. Тиберия считала кувшины из‑под пива, выпитого компанией. Человек со шрамом уснул, уронив голову на стол. Одна из женщин подошла к нему:
— А как же я? Одна останусь?
Человек со шрамом пошел за нею нехотя, как на аркане. Тощий мулат сказал:
— Я‑то, собственно, драться пришел. Но раз уж я здесь… — и тоже подхватил женщину.
Гуме досталась совсем молоденькая, со смуглым лицом. Она очень не походила на продажную женщину. Наверно, недавно попала сюда. В комнате она сразу же стала раздеваться.
|
|
|
— Ты меня угостишь рюмкой коньяку, мой хороший?
— Можно…
— Тиберия! Коньяку!
Уже в одной рубашке, она взяла заказанный бокал, чуть приоткрыв дверь. Выпила залпом, предложив предварительно Гуме:
— Хочешь?
Он щелкнул языком: нет, спасибо… Она растянулась на постели.
— Чего ты там ждешь? (Гума сидел в ногах постели.) Не хочешь?
Гума снял сапоги и куртку. Она сказала:
— Все сдается мне, что не за этим вы все пришли сегодня.
— Да нет. За этим самым.
Свеча освещала комнату. Она объяснила, что лампа перегорела, «здесь в Кашоэйре так плохо с электричеством, знаешь?..» Гума, растянувшись на постели, смотрел на лежащую рядом женщину. Она так молода еще. А здесь скоро станет старухой. Такую же жизнь вела, наверно, и его мать. Несчастная судьба. Он спросил женщину:
— Как тебя зовут?
— Рита. — Она повернулась к нему: — Рита Мария да Энкарнасао.
— Красивое имя. Но ты ведь не здешняя, верно?
Рита поморщилась.
— Видишь ли… Я здесь потому, что… — Она закончила фразу неопределенным взмахом руки и печальным взглядом. — Я вообще‑то из столицы штата.
— Из Баии? Да ну?
— А что ж тут удивительного… Или ты подумал, что я деревенская какая‑нибудь?
— Я подумал только, что ты слишком молода для такой жизни…
— Горе веку не разбирает.
— А сколько тебе лет‑то?
Тень от горящей свечи чертила причудливые зигзаги по стенам комнаты с глинобитным полом. Женщина вытянулась на постели и взглянула на Гуму:
— Шестнадцать. А зачем тебе, извини за вопрос?
— Ты еще очень молода, а уже ведешь такую жизнь. Слушай: я знал одну женщину (он думал о матери), она очень быстро состарилась от этой жизни.
— Ты что, пришел мне проповедь читать? Ты кто: моряк или поп?
Гума улыбнулся:
— Нет, я так… пожалел просто.
Женщина села на кровати. Руки ее дрожали.
— Не нуждаюсь в твоей жалости. Зачем ты пришел? Что тебе нужно?
И (кто знает почему) вдруг закрылась простыней от внезапно нахлынувшего стыда. Гуме было грустно, и ее слова не казались ему обидными. Он находил ее красивой, ей было всего только шестнадцать лет, и он думал, что вот, верно, и мать была когда‑то такой же. Ему было жаль ее, и от ее жестких слов становилось еще грустнее. Он положил руку ей на плечо и сделал это так мягко и нежно, что она пристально посмотрела на него.
— Извини…
— Знаешь, кто была женщина, о которой я тебе только что рассказал? Моя мать. Когда я ее видел, она была еще молода, но была уж развалиной, как корабль, потерпевший крушение… Ты красива, ты девочка еще. Почему же все‑таки ты здесь? — Он теперь почти кричал, сам не зная зачем. — Нечего тебе здесь делать. Сразу видно, что совсем тебе не место здесь.
Она еще плотнее закуталась в простыню. Она дрожала, словно ей было очень холодно или словно ее ударили хлыстом. Гума уже раскаивался, что так кричал.
— Нечего тебе здесь делать. Почему ты не уйдешь? (Голос его был нежен, как у сына, говорящего с матерью. Он и говорил этой женщине все то, чего не пришлось сказать матери.)
— Куда? Кто сюда попадет, тому уж не выбраться. Засасывает, как трясина. Я уж смирилась. Ты пришел, чтоб сделать мне больно. Зачем? Разве от этого лучше будет?
Огонь свечи то затухал, то разгорался снова.
— Я не из Баии, нет, я тебе наврала. Я там и не бывала никогда. Я из Алагоиньяс, а сюда меня стыд загнал… Человек тот был коммивояжер. Я от стыда свой край покинула. Сыночек мой умер.
Он положил обе руки на голову Риты. Она тихонько плакала, прижавшись головой к его груди.
— Скажи: что же мне теперь делать?
В дверь постучали. Гума услышал голос Жозуэ:
— Гума!
— В чем дело?
— Они уже здесь… Выходи.
С улицы слышались шаги и шум голосов. Женщина схватила Гуму за локоть:
— Что там?
— Это курсанты, с учений. Сейчас такая каша заварится. — И он хотел соскочить с кровати.
Она ухватилась за него обеими руками, на лице ее выразился испуг, глаза еще полны были слез. Она ухватилась за него как за последнюю надежду, за дерево, растущее на краю пропасти.
— Ты не пойдешь, нет…
Он ласково погладил ее по щеке.
— Да ничего не случится. Пусти…
Она глядела на него, не понимая.
— А со мной‑то что будет? Со мной? Ты не пойдешь, я не пущу… Ты мой, ты не можешь теперь на смерть идти… Если ты умрешь, я убью себя…
Он опрометью бросился из комнаты и в коридоре все еще слышал, несмотря на грозные крики и нарастающий шум скандала, ее плач и ее голос, вопрошавший:
— А я‑то? Я тоже умру… Я убью себя…
Курсантов из военной школы было человек семьдесят, почти вся школа, кроме семейных, благоразумно оставшихся дома. Если бы их было меньше, весь скандал окончился бы иначе. Они буквально наводнили комнаты, нанося удары направо и налево, не разбирая, где мужчины и где женщины. Моряки приняли бой. Никто не заметил: Траира ли первый схватился за нож или курсант первый выстрелил. Когда прибыла полиция, моряки уже скрылись через задний двор, перепрыгнув стену и рассеявшись по пристани, — опасное место для преследования людей моря. Курсант, получивший удар ножом, умер. Второй был легко ранен — в руку. Кровавый след, который оставил, выходя, Траира, доказывал, что в него стреляли, и сержант школы уверял, что стреляли в грудь, он сам видел, как курсант навел пистолет.
— Но мулат, уже раненный, поразил его ножом. Потом вышел, согнувшись, как старик. Пуля попала в грудь, я ручаюсь. Он не дойдет до пристани…
Женщина тоже была мертва. Она кинулась между Гумой и направленным на него пистолетом, но никто не обратил внимания на Риту — подумаешь, важность: проститутка. Все жалели убитого курсанта: мальчик из хорошей семьи, сын адвоката, пользовался доброй славой по всей округе. Начальник участка почесал голову (он спал, когда его вызвали), взглянул на труп Риты, толкнул ногой:
— А эта зачем?
Стареющая блондинка была перепугана.
— Не знаю, что на нее нашло. Выбежала из комнаты, как безумная, вцепилась в мужчину, который только что у нее был, хотела затащить обратно. Тут началась стрельба, она заслонила его собой, ну и получила, что причиталось ему…
— Она была его любовница?
— Да то‑то и есть, что она с ним познакомилась только сегодня вечером… — Женщина покачала головой. — Не знаю, что на нее нашло…
Другие тоже не понимали. Никто не понимал. Никто не знал, что она лишь снова обрела чистоту, оставив эту жизнь. Не для этой жизни она родилась и оставила ее во имя своей любви. И Тиберия, содержательница публичного дома, широко раскрыв испуганные глаза, повторила то же:
— Не знаю, что на нее нашло…
Гума бросился в воду далеко от того места, где стоял «Смелый». Поплыл, достиг шлюпа, взобрался на борт. Чья‑то тень поднялась навстречу ему, и послышался шепот:
— Гума, ты?
Это был Жозуэ. Обнаженный до пояса. Вода в реке подымалась, и шлюп оказался довольно далеко от причала.
— Ну и ад был… Траира здесь. Я его вплавь приволок. Сам чуть не задохся.
— Зачем ты его сюда?..
— Плох он, Гума. Довезти бы до Баии… Если найдут здесь, схватят беднягу обязательно. И еще с пулей в животе…
Набережная была пустынна. Пароход Баиянской компании, ярко освещенный, принимал немногих своих пассажиров. Лодки скрылись. Жозуэ объяснил:
— Когда я дотащил его до берега, весь наш караван уж поднял якоря. Только «Смелый» оставался на месте. Если б у меня была шхуна, я б сам его отвез. Но на моей лодчонке его живым не довезти.
— Где ты положил его?
— Там, в трюме. Я перевязал ему рану, сейчас он, кажется, задремал…
— Что мне с ним делать?
— Отвези его к доктору Родриго, он хороший человек, сделает, что может. Потом Траира сумеет замести следы.
— Ладно.
Гума навел фонарь на Траиру, лежащего внизу. Кровь больше не текла из раны. Траира казался мертвецом. Только дыхание указывало, что он еще жив. Фонарь освещал посеревшее лицо и бритую голову. Жозуэ сказал:
— Поторопись, друг, а то полиция вот‑вот нагрянет.
Он помог Гуме поднять парус и, когда шлюп отошел, бросился в воду. На прощанье махнул рукой:
— До встречи… Можешь на меня рассчитывать всегда.
Покидая гавань, Гума наблюдал необычное оживление на баиянском пароходе. По трапу подымалось много людей, все громко говорили. Вероятно, полиция. Гума крепко сжимал руль, «Смелый» бежал по волнам со всей быстротой, на какую способен. Гума погасил фонарь и вел судно осторожно — в реке много мелей и ночь темна. Он услышал первый гудок баиянского парохода. «Мне остается один час», — подумал он. Один час, чтоб опередить пароход, чтоб уйти на такое расстояние, когда полицейский досмотр станет уже невозможным. Надо укрыться в каком‑нибудь глухом рукаве реки, покуда пароход пройдет мимо. Если станут осматривать шлюп и найдут умирающего Траиру, то его, Гумы, жизненный путь можно считать оконченным. Может, даже и не арестуют. В здешних краях это не обязательно. Просто пустят плыть по воде с ножом в боку — для примера. Траире уже бесполезно мстить, он умрет скоро, но на ком‑то они обязательно захотят отомстить. Убитый курсант был из хорошей семьи, пользующейся влиянием… Гума огляделся вокруг. Море было спокойно, добрый ветер дул с ровной силой, надувая парус. Море помогает своим людям. Море — друг, ласковый друг…
«Смелый» скользит по синей воде. Гума ловко обходит внезапно открывшуюся мель. Теперь он плывет по узкому каналу. Глаза его зорко вглядываются в темноту, рука на руле тверда. Траира стонет в трюме. Гума заговаривает с ним:
— Траира… Ты слышишь меня, Траира?
В ответ стоны слышатся громче. Гуме никак нельзя сейчас оставить руль. Слишком опасно пустить «Смелого» по воле волн в этом канале.
— Я сейчас подойду… Подожди минуту.
Но стоны слышатся все более частые, все более страдальческие. Гума думает, что Траира, наверно, сейчас умрет. Умрет на его шлюпе, и полиция найдет его здесь… И выместит на нем, Гуме. Но не это его пугает. Ему не хочется оставаться одному с трупом Траиры, погибшего из‑за глупого скандала. Траира не должен был пускать в ход нож. Если противников оказалось так много, то разве было бы трусостью отступить, оставив поле битвы за ними? Гума задумался. И все же кто ж поступил бы иначе, чем Траира? Кто из них в подобном случае не схватился бы за нож? Но спорить не о чем: Траира умирает. Надо как‑то избежать досмотра, чтоб довезти мертвеца до порта, где можно отдать его тем, кто его оплачет.
Вот канал уже пройден. Гума зажег фонарь и спустился в трюм. Траира лежит на боку, ему каким‑то чудом удалось повернуться. Тонкая струйка крови стекает из раны. Гума наклоняется:
— Тебе нужно что‑нибудь, брат? Мы идем в Баию.
Угасающий взгляд Траиры останавливается на нем.
— Воды…
Гума приносит кувшин, наклоняется, прислоняет горлышко ко рту умирающего. Траира пьет с трудом. Потом снова медленно поворачивается животом вверх. Пристально смотрит на Гуму.
— Это Гума?
— Ну да, я.
— Парень тот умер, так ведь?
— Так…
— Никогда я не убивал человека… Сам себе могилу роешь…
— Так уж случилось.
— Что станется теперь с моей женой?
— Ты женат?
— Женат. Три дочки у меня. В Санто‑Амаро. Что с ними будет?
— Ничего плохого. Ты поправишься, вернешься к ним.
— Полиция гонится за нами?
— Мы ее перехитрим.
— Иди к рулю, не задерживайся.
Гума идет к рулю. Идет, задумавшись о том, что вот, оказывается, у Траиры есть жена и три дочери. Кто прокормит теперь такую семью? Правильно говорит старый Франсиско, что моряк не должен жениться. В один прекрасный день приходит беда, и дети остаются без хлеба. И все‑таки он, Гума, хочет жениться. Хочет привести Ливию на свой шлюп, хочет иметь сына… Глухой голос Траиры снова зовет:
— Гума!
Он спускается к нему. Траира делает тщетную попытку приподнять голову.
— Ты слышал гудок баиянского парохода?
— Нет.
— Я слышал. Он сейчас уже отплывает. Ничего не выйдет. Они на корабле, ведь верно?
Гума знает, что он говорит о полиции. Верно, зачем отрицать… Траира продолжает:
— Они нас догонят. И убьют.
Тишина. Фонарь освещает лицо Траиры, искаженное болью.
— Есть один выход. Я все равно умру. Ты помоги мне подняться, я брошусь в воду. Когда они нас догонят, меня уж не найдут…
— Ты с ума сошел, приятель. Я еще умею управлять судном.
— Дай воды.
Гума идет за водой. Теперь действительно слышен гудок баиянского парохода. Через минуту он снимется с якоря и пойдет в погоню за ними. Когда с палубы завидят парусник с людьми, все будет потеряно. Пароход поплывет дальше, а вооруженные полицейские прикончат их. Скажут потом, что они оказали сопротивление, хотя Гума даже и не сможет оказать сопротивление: нож годен лишь в прямой схватке — грудь с грудью, а полицейские перепрыгнут на шлюп, уже нацелив свои парабеллумы и ружья. Нынче ночью они вместе с Траирой отправятся на свидание к Жанаине, царице вод. Он не увидит больше Ливию, не увидит больше старого Франсиско… «Смелый» летит по волнам стрелою, подгоняемый ветром. «Смелый» отдаст кормчему всю быстроту, на какую способен, но это последний бег «Смелого». Он будет продырявлен пулями, может быть, затонет вместе со своим хозяином. Его фонарь не засветится больше в этой гавани, он не пересечет больше эту реку, не помчится весело, состязаясь в быстроте со шхуной шкипера Мануэла… Там, в большой зале публичного дома, остался мертвый курсант, осталась и убитая женщина. Гума только сейчас вспомнил о ней. Она умерла, спасая его, и была молода и красива. Оставила эту жизнь, ибо не для такой жизни родилась. Если б она не умерла, то не расставалась бы уж со стаканом, спилась бы и состарилась раньше времени. Она умерла, как жена моряка. Она не была публичной женщиной, случайно убитой в перестрелке. Она была женой Гумы — Иеманжа знает это и наверняка возьмет ее с собою в плавание к землям Айока и сделает ее своей любимой служанкой, из тех, что расчесывают волоса богини, когда она отдыхает на большом камне у мола… Она была молода и красива. Она умерла из‑за любви к моряку, и поэтому, хоть тело ее будет предано земле, Иеманжа, без сомнения, придет за нею, чтоб взять ее к себе в служанки. Гума расскажет Ливии эту историю. И если у них родится дочь, он назовет ее Ритой… Слышится гудок баиянского парохода. Разносится над каналом. Скоро пароход поравняется с ними, спустит, шлюпку с полицейскими и исчезнет в темноте. Тогда все будет кончено… «Смелый» мчится изо всех сил. Мчится навстречу гибели, ибо пробил его час. Нынче они отправятся в вечное плавание к землям Айока, что прекраснее всех других земель. Там Рита, наверно, уже ждет.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 85; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!