Глава 4. Пограничное сражение и Марнская битва 7 страница
Тем временем министерство иностранных дел Англии не оставляло попыток созвать международную конференцию, все еще надеясь совместно с другими странами разработать программу действий для урегулирования конфликта. Однако ни одна другая страна, кроме Франции, официально это предложение так и не поддержала. Между тем французы, опасаясь нападения немцев, начали военные приготовления, санкционированные еще 24 июля кабинетом министров. Такими мероприятиями явились возвращение из лагерей войск в пункты постоянного расквартирования, прекращение отпусков и различных командировок военнослужащим, пополнение частей вооружением и имуществом по табелям военного времени, усиление охраны границы и важных объектов внутри страны. С введением 26 июля «Положения об угрожающей опасности» подготовительные военные мероприятия еще более расширились. Вместе с тем официально ни к частичной, ни к полной мобилизации французы не приступили.
Не объявили мобилизацию и в Германии. Однако организация немецкой сухопутной армии была такова, что не требовала длительных и сложных мобилизационных мероприятий, она в любой момент была готова к войне. Вместе с тем военный министр Германии генерал Эрих фон Фалькенгайн выражал явное беспокойство по поводу частичной мобилизации русской армии, рассмотрев в этой акции угрозу реализации плана Шлиффена. В сложившейся ситуации, на взгляд генерала, наилучшим решением стала бы всеобщая мобилизация армии. Против выступили Бетман-Гольвег и Мольтке. Рейхсканцлер предлагал не торопиться с мобилизацией, мотивируя тем, что Берхтольду, министру иностранных дел Австро-Венгрии, возможно, удастся убедить русских не ввязываться в австро-сербский конфликт, а начальник Генерального штаба высказывался за введение «положения, угрожающего войной», что позволило бы, не прибегая к мобилизации, выполнить ряд мероприятий, ускоряющих перевод армии на военное положение. 29 июля Фалькенгайн, Бетман-Гольвег и Мольтке вместе с военно-морским министром адмиралом Альфредом Тирпицем собрались на совещание, но так и не сумели прийти к общему мнению. Однако в тот же день, часом позже, Мольтке встал на сторону Фалькенгайна. Тому способствовала полученная им тревожная информация. Австрийский офицер, осуществлявший связь между немецким и австро-венгерским штабами, сообщил Мольтке, что Австро-Венгрия собирается вести войну с Сербией объединенными силами «Минимальной балканской группы» и «Эшелона Б», а это означало: начнись война, восточная граница Германии окажется почти беззащитной. «Мольтке, готовясь к военным действиям, рассчитывал на сорок австро-венгерских дивизий, готовых в любой момент начать наступление на восточном фронте, а его попытались поставить перед крайне прискорбным фактом, что у своей границы с Россией Австро-Венгрия оставляет только двадцать пять дивизий, да и то с неперспективной для немцев целью — держать оборону». Ознакомившись с информацией, Мольтке сначала высказал свое крайнее недовольство австрийскому военному атташе, а спустя некоторое время телеграфировал в Вену Конраду: «Главное — противостоять русской угрозе. Немедленно мобилизуйте свою армию против России. Германия не замедлит с мобилизацией». Поступив таким образом, Мольтке явно превысил свои полномочия, но, идя на известный риск, он исходил из того, что кайзер с рейхсканцлером нацеливали австрийцев только на войну с Сербией.
|
|
|
|
|
|
Утром 31 июля Конрад ознакомился с полученной телеграммой Берхтольда. Министр иностранных дел Австро-Венгрии сначала выразил удивление: «Ну и ну! Кто в Германии руководит правительством: Мольтке или Бетман?» — а затем, решив извлечь пользу из телеграммы, заявил Конраду: «Я уж было предположил, что Германия предпочитает оставаться в тени, а это решение немецкого Генерального штаба говорит об обратном. Будем действовать». Через несколько часов Франц-Иосиф подписал указ о полной мобилизации австро-венгерской армии, который в тот же день был опубликован в газетах.
|
|
|
Можно полагать с очевидной определенностью, что известие об указе Франца Иосифа заставило бы Николая II снова согласиться на полную мобилизацию русской армии, однако этот вопрос решился днем раньше. 30 июля Сазонов, после совещания с Сухомлиновым и Янушкевичем, отправился на прием к царю, который в этот день находился в своей летней резиденции в Петергофе. Военный министр и начальник Генерального штаба уговорили Сазонова еще раз попытаться убедить Николая II в необходимости полной мобилизации. К тому подталкивал Сазонова и Палеолог, французский посол в Петербурге, считавший, что война Франции и Германии неизбежна и потому стремившийся как можно раньше привлечь Россию на свою сторону. Были у Сазонова и свои заботы. Министр иностранных дел опасался, что, если Россия потеряет свое влияние на Балканах, то турки могут попытаться закрыть черноморские проливы, которые имели существенное значение для связи России с союзниками.
Сазонов застал Николая II в обществе генерала Татищева. Когда министр привел все имевшиеся у него доводы в пользу немедленной полной мобилизации, особо подчеркнув, что перевод русской армии на военное положение займет значительно больше времени по сравнению с Австро-Венгрией и Германией, первым подал голос Татищев, проговорив неуверенно: «Трудный вопрос». Николай II, после некоторого раздумья, ответил: «Я решу его».
|
|
|
Через некоторое время Сазонов позвонил Янушкевичу и сообщил начальнику Генерального штаба, что царь все-таки подписал указ о полной мобилизации армии. «Теперь вы можете разбить свой телефон», — добавил Сазонов, Янушкевич грозился разбить телефонный аппарат, если во второй раз получит указ о полной мобилизации, чтобы вторично не получить извещение об его отмене и иметь возможность действовать с развязанными руками.
В тот же день указ о полной мобилизации русской армии был передан но телеграфу во все военные округа. Первым днем мобилизации и перевозок было назначено 31 июля. В этот день в 10 часов 20 минут в Берлин поступила телеграмма от немецкого посла в Петербурге Пурталеса. Посол сообщал: «Первый день полной мобилизации русской армии — 31 июля». К полученному известию в Берлине отнеслись по разному. Мольтке встретил его с явным удовлетворением, посчитав, что теперь сумеет быстро склонить Вильгельма II к всеобщей мобилизации. Бетман-Гольвег испытал противоположное чувство, потеряв надежду на то, что удастся убедить русских не ввязываться в австро-венгерский конфликт, а война затронет только Балканы.
В 12 часов 30 минут в Берлин поступило новое сообщение, на этот раз о полной мобилизации австро-венгерской армии. Теперь пришел черед действовать немцам. В час дня Вильгельм II объявил в Германии «состояние угрозы военной опасности», а спустя два часа русскому правительству был отправлен ультиматум, в котором говорилось, что если в течение двенадцати часов после получения ультиматума мобилизация русской армии не будет отменена, то в Германии также будет объявлена мобилизация. В тот же день немцы предупредили французов, что если во Франции начнется мобилизация армии, то такая акция будет расценена немцами как враждебная. Одновременно французскому правительству было предложено в течение восемнадцати часов сообщить немцам, станет ли Франция соблюдать нейтралитет в русско-германской войне.
Таким образом, 31 июля стало днем кульминации европейского политического кризиса, формальное начало которому положило убийство австрийского престолонаследника. Этого кризиса могло и не быть, если бы сразу после того, как австрийцы установили причастность Сербии к сараевскому убийству, они бы решились выступить против этого государства. Однако, вместо того чтобы действовать быстро и независимо, австрийцы 5 июля (на седьмой день после убийства престолонаследника) обратились за поддержкой к Германии. Но и после успешных переговоров в Берлине они проявили явную нерешительность, которая в сочетании с неблагоприятными обстоятельствами привела к тому, что нота Белграду была предъявлена лишь 23 июля, на двадцать пятый день после выстрелов в Сараево.
Можно предположить, что только нерешительность и медлительность Австро-Венгрии привели к общеевропейскому кризису, в то время как ни сама Австро-Венгрия, ни Германия, ни Россия не стремились превратить конфликт на Балканах в мировую войну. Австро-Венгрия хотела лишь одного: покарать Сербию, вдохновителя националистического движения. Германия после сараевского убийства сочла целесообразным поддержать престиж своего ближайшего союзника, однако сама к войне не стремилась. Россия, наоборот, посчитала необходимым поддержать сербов, но, как и Германия, не хотела войны.
30 июля, на тридцать второй день после сараевского убийства, Австро-Венгрия находилась в состоянии войны с Сербией, однако ее войска все еще оставались на исходных позициях, а на границе с Россией австро-венгерские частя и вовсе не разворачивались, едва успев получить приказ о полной мобилизации. Русские войска не были сосредоточены на границе и не угрожали ни Австро-Венгрии, ни Германии. В Германии кайзер с рейхсканцлером все еще верили, что австрийцы и русские организуют переговоры, путем которых урегулируют свои отношения, и, в отличие от начальника Генерального штаба, не стремились к мобилизации армии. Франция к 30 июля не приступила к мобилизации, ограничившись рядом военных приготовлений. Англичане, подобно немцам, все еще рассчитывали на то, что Россия не станет ввязываться в австро-сербский конфликт, используя силу.
Ситуация резко обострилась только на следующий день, когда стало известно о полной мобилизации русской и австро-венгерской армий, а Германия направила ультиматум России и, по существу, в такой же ультимативной форме сделало запрос Франции о соблюдении ею нейтралитета в русско-германской войне. Особенно обострил ситуацию немецкий ультиматум России. Отказаться от предъявленных русским требований Германия практически уже не могла, ибо такая уступка была несовместима со статусом великой державы. По той же причине и Россия не могла пойти на уступки. Стало ясно, что уже на следующий день Германия приступит к полной мобилизации армии. Однако такая акция не могла быть оставленной без ответа французами. В соответствии с франко-русской военной конвенцией 1892 года, Франция и Россия были обязаны, в случае перевода немецкой армии на военное положение, приступить к мобилизации своих армий. Кроме того, в конвенции говорилось о том, что если Франция подвергнется нападению со стороны Германии или Италии, поддержанной Германией, то Россия употребит все войска, какими она может располагать, для нападения на Германию, а если Россия подвергнется нападению Германии или Австро-Венгрии, поддержанной Германией, то Франция использует все войска, какими может располагать, для нападения на Германию.
И все-таки даже после ультимативных действий Германии еще оставалась надежда на сохранение мира. Франко-русская конвенция 1892 года предусматривала совместное выступление Франции и России против Германии только в случае нападения немцев (своими силами или в союзе с другой страной) на одну из этих держав. Перевод немецкой армии на военное положение обусловливал лишь мобилизацию французской и русской армий. Даже объявление немцами войны Франции или России (если только за ним не следовало военных действий со стороны немцев) не влекло за собой (согласно конвенции) обязательного совместного выступления этих стран против Германии. Однако вероятность того, что Германия, объявив войну, не приступит к военным действиям, существовала скорее только теоретически. Маловероятно было и то, что Россия уступит Германии, приняв ультиматум, который в 12 часов ночи был предъявлен русскому правительству.
Создавшееся положение не могло не вызвать беспокойства во Франции. 31 июля начальник французского Генерального штаба Жоффр предложил Мессими немедленно объявить полную мобилизацию армии. Жоффр опасался, что немцы опередят французов в сосредоточении и развертывании войск на границе, а немецкие резервисты окажутся на призывных пунктах в то время, как во Франции военнообязанные резерва все еще будут находиться у себя дома. Вот выдержка из записки Жоффра военному министру:
«Правительство должно ясно понять, что начиная с сего числа каждый день промедления с объявлением полной мобилизации может обернуться потерей от 15 до 25 км территории государства. Другими словами, наша первостепенная задача — опередить неприятеля в сосредоточении и развертывании войск».
Французское правительство рассмотрело предложение начальника Генерального штаба 1 августа. К тому времени уже стало известно о том, что Россия не ответила на ультиматум Германии. Ожидая, что в тот же день немцы объявят о переводе армии на военное положение, французы из политических соображений решили начать мобилизацию своей армии только 2 августа, чтобы эта мобилизация не предшествовала германской, а явилась ответом на таковую.
Французы не ошиблись: 1 августа днем немцы объявили полную мобилизацию армии, а в 7 часов вечера того же дня немецкий посол в Петербурге Пурталес вручил министру иностранных дел России Сазонову ноту с объявлением войны. Вручение ноты происходило в драматической обстановке: взаимные обвинения и ссылки на провокационные действия других стран чередовались с сожалениями о предпринимаемых действиях и заверениями о личной симпатии, Из кабинета Сазонова Пурталес вышел «дрожащей походкой».
Однако и после объявления Германией войны России некоторая надежда на сохранение мира все еще оставалась. Русский царь, исходя из телеграммы Вильгельма II, в которой кайзер просил не нарушать границу с Германией, полагал, что война может и не начаться. В то же время Вильгельм II, возлагая надежду на нейтральную позицию Англии в случае ненападения немцев на Францию, приказал Мольтке отказаться от плана Шлиффена и направить войска не на запад, а на восток. Обескураженный Мольтке пояснил кайзеру, что на разработку нового плана войны уйдет не менее года. Кайзер ограничился тем, что запретил нарушать нейтралитет Люксембурга.
Между тем французы пытались выяснить окончательную позицию Англии в сложившейся ситуации. Не связанная официальными военными обязательствами ни с одним государством, Англия не раскрывала своих настоящих намерений даже Франции, своему партнеру по Тройственному союзу. Впрочем, эти намерения были не ясны до конца и самим англичанам. Когда 1 августа французский посол в Лондоне Поль Камбон запросил министерство иностранных дел Англии, поддержат ли англичане французов в войне с немцами, а если поддержат, то когда и какими силами, Грей ответил ему, что этот вопрос будет рассмотрен кабинетом министров. Заседание кабинета министров состоялось 2 августа. Министры сочли возможным объявить войну Германии, если немцы нарушат нейтралитет Бельгии, определенный трактатом 1839 года и гарантированный рядом держав, в том числе и Пруссией. Кроме того, министры решили прикрыть французское побережье Ла-Манша силами Королевского флота. На большее они не пошли.
Однако уже на следующий день положение изменилось. 2 августа в 7 часов вечера немецкий посол в Брюсселе вручил министру иностранных дел Бельгии ноту, в которой указывалось на то, что германское правительство имеет достоверные сведения о намерении французских войск выступить против Германии через бельгийскую территорию. Далее немцы, ссылаясь на слабость бельгийской армии, не способной без посторонней помощи отразить наступление крупных французских сил, заявляли о вынужденной необходимости нарушить нейтралитет Бельгии. Нота заканчивалась угрозой применить силу, если бельгийские войска окажут сопротивление. На ответ бельгийскому правительству давалось 24 часа. Утром 3 августа Бельгия отвергла ультимативное требование немцев о пропуске войск.
В тот же день вечером немецкий посол в Париже передал французскому правительству ноту с объявлением войны. Немцы мотивировали свои действия тем, что французские войска в нескольких местах нарушили границу с Германией, а французские самолеты летали над немецкими городами Карлсруэ и Нюрнбергом. Заметим, что эти обвинения были надуманны.
Утром 4 августа немецкие войска без объявления войны начали вторжение в Бельгию. Получив сведения о нарушении немцами бельгийского нейтралитета, англичане 4 августа предъявили Германии ультиматум, потребовав очистить бельгийскую территорию, предварительно сообщив о своем решении Англии к 24 часам. Германия отказалась ответить на ультиматум, и тогда англичане объявили немцам войну.
Наконец 6 августа в 18 часов Австро-Венгрия объявила войну России, а еще через несколько дней оказалась в состоянии войны с Францией, объявившей ей войну 10 августа, и с Англией, объявившей ей войну двумя днями позже. Из членов Тройственного союза не вступила в войну лишь Италия. Исходя из оборонительного характера договора, она предпочла заявить о нейтралитете, о сербах забыли. Война на территорию Сербии пришла только через четырнадцать месяцев.
Глава 4. Пограничное сражение и Марнская битва
Первые дни августа в Берлине и Вене, Париже, Петербурге и Лондоне ознаменовались патриотическими манифестациями и шествиями. На улицах люди уже с утра собирались группами. Пение гимна, крики во славу отечества, развевающиеся флаги на некоторое время стали обычным явлением. Вот как описывает представшую перед ним картину на Дворцовой площади в Петербурге Морис Палеолог, французский посол в России:
«Вся площадь перед Зимним дворцом была заполнена людьми с иконами, флагами и портретами Николая II. Когда я подходил ко дворцу, на балкон вышел царь. Толпа подалась вперед. Люди попадали на колени. Кто-то затянул басом гимн. Его подхватил другой голос, третий… Грянул хор. Все взоры были обращены на царя. Тысячам коленопреклоненных людей он, без всякого сомнения, казался олицетворением Бога, военным, политическим и религиозным наставником, властителем душ и тел».
А вот какими словами описывает нахлынувшие на него чувства Адольф Гитлер, будущий глава Третьего рейха, оказавшийся 1 августа на Одеонплаце в Мюнхене, где в этот день зачитывали указ о полной мобилизации:
«Нисколько не стыдясь своих чувств, я упал на колени и всем сердцем благодарил Господа за оказанную мне милость жить в такое судьбоносное время».
В Берлине кайзер, облаченный в армейскую полевую форму, выступал с балкона своей резиденции перед возбужденной толпой:
«Для Германии настал грозный час испытаний. Окружающие нас враги заставляют нас защищаться. Да не притупится меч возмездия в наших руках… А теперь я призываю вас пойти в церковь, преклонить колени перед Богом, справедливым и всемогущим, и помолиться за победу нашей доблестной армии».
Толпы людей собирались и на вокзалах проводить мобилизованных резервистов. Вот зарисовка пехотного офицера, отправившегося на фронт с одного из парижских вокзалов:
«В 6 часов утра, даже не огласив воздух гудком, поезд медленно отошел от перрона. Неожиданно, словно пламя, вырвавшееся из дотоле тлевших углей, грянула «Марсельеза», заглушив слова последних напутствий. Собравшаяся на перроне толпа хлынула за составом. Мы сгрудились у открытых окоп, стараясь поймать последние обращенные на пас взгляды. Нас приветствовали на каждой станции, махали шляпами и платками из каждого придорожного домика. Женщины подбегали к самому поезду, забрасывая вагоны цветами и посылая воздушные поцелуи. Неслись возгласы: «Да здравствует» Франция! Да здравствует армия!» Мы кричали в ответ; «До свидания! До скорой встречи!».
Оживление царило и на сборных пунктах. Резервисты верили, что вернутся домой «до осеннего листопада». Вот как живописал царившие в те дни настроения известный французский историк Ришар Кобб:
«Резервисты, ожидая отправку в армию, перебрасывались между собой короткими и малопонятными постороннему уху фразами. По разговору собеседники, казалось, были днями календаря, а по жестам и мимике — тральными картами из книги Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес». «Ты в какой день? — спрашивал один у другого и, не дожидаясь ответа, хвастался: Я — сегодня», показывая всем своим видом, что такая карта ничем не бьется. «Я — на девятый», — недовольно ронял другой, тут же ловя сочувственные взгляды товарищей («He повезло, друг, к тому времени потеха закончится»), «Я — на третий», — степенно говорил следующий («Еще успею побывать в деле»). «Я — на одиннадцатый», — мрачно цедил еще один из собравшейся группы, предоставляя другим возможность пожать плечами и участливо развести руками («До Берлина не доберется»).
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 214; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!