НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПРОЦЕССЕ КОНРАДИ 12 страница
Приведу еще один лишь документ, относящийся уже к подавлению восстания, возглавляемого Антоновым и вышедшего далеко за пределы Тамбовской губ. Документ издан от „полномочной комиссии ВЦИК“ 11-го июня 1921 г.[202]
„1. Граждан, отказывающихся назвать свое имя, расстреливают на месте, без суда.
2. Селянам, у которых скрывается оружие, объявлять приговор о взятии заложников и расстреливать таковых, в случае несдачи оружия.
3. Семья, в доме которой укрылся бандит (т. е. восставший крестьянин), подлежит аресту и высылке из губернии, имущество ее конфискуется, старший работник в этой семье расстреливается на месте без суда.
4. Семьи, укрывающие членов семьи или имущество бандитов, рассматривать, как бандитские, и старшего работника этой семьи расстреливать на месте без суда.
5. В случае бегства семьи бандита, имущество таковой распределять между верными советской власти крестьянами, а оставленные дома сжигать.
6. Настоящий приказ проводить в жизнь сурово и беспощадно“.
Кровью, действительно, оказались залитыми Тамбовская и соседняя губернии. Не преувеличивая л. с.-р. Ган мог на суде перед Революционным Трибуналом сказать:[203] „Сотни крестьян расстреляны выездными сессиями ревтрибуналов и губчека; тысячи пали безоружными под пулеметами курсантов и красноармейцев и десятки тысяч сосланы в северные губернии с семьями, а имущество их сожжено и разграблено.[204] Подобные картины по имеющимся у партии л. с-р. данным могут быть нарисованы по целому ряду губерний: Самарская, Казанская, Саратовская“. И эти сведения идут отовсюду: в Бузулуке в 1920 г. расстреляны 4000 повстанцев, в Чистополе — 600,[205] в Елатьме — 300, причем эти „триста“ должны были вырыть себе предварительно могилу.[206] Все это касается только центра или вернее Великороссии. А Украина? Сибирь?..
|
|
|
Практикуются и массовые фиктивные расстрелы с инсценировкой раздевания, рытья могил, традиционного „пли“, выстрелов над головой — о чем рассказывает в своей книге С. С. Маслов.[207] Эту утонченность при подавлении „восстаний“ надо особо подчеркнуть: ведь здесь действует власть, говорящая о великом будущем коммунизма и так часто живописующая зверства „белых“. В Арской волости Казанского уезда — свидетельствует все тот же № 1 Бюллетеня лев. с.-р. — ставили подряд 30 крестьян и рубили головы шашками…
А порки? Они производятся — утверждает орган лев. с.-р. — повсюду. „Секут розгами, шомполами, палками и нагайками…“
„Бьют кулаками, прикладами, револьверами“.
И идет длинное перечисление губерний, где зарегистрированы телесные наказания.
Официально можно говорить, что в России розги не применяются, ибо телесное наказание явление позорное там, где власть принадлежит „рабочим и крестьянам“. В действительности иное. И. 3. Штейнберг в своей книге[208] собрал недурной букет сообщений о советских держимордах первоначального периода большевистского властвования. Что особенно важно — эти сведения почерпнуты из самой большевистской печати — „Правда“ и „Известия“. „Держиморды под Советским флагом“ — так была озаглавлена даже статья в „Правде“,[209] повествующая о том, как Николаевская (Вологодской губ.) Ч.К. выколачивала „излишки“ хлеба из населения и усмиряла восстание „кулаков“: „Чрезвычайка запирала крестьян массами в холодный амбар, раздевала догола и избивала шомполами“. В Бельском уезде Витебской губ. крестьян порют по постановлению Исполкома. В с. Урени Костромской губ. мужикам приходилось надевать по пяти и более рубах для того, чтобы не ощущать порки, но и это мало помогало, так как плети были свиты из проволок, и случалось, что после порки рубахи врезались в тело и засыхали, так что приходилось отмачивать их теплой водой».
|
|
|
«Ставили нас рядом — добавляет одно частное сообщение, цитированное Спиридоновой в письме к Ц.К. большевиков — целую одну треть волости шеренгой и в присутствии тех двух третей лупили кулаками справа налево, а лишь кто делал попытку улизнуть, того принимали в плети» (дело касается действий реквизиционного отряда).
|
|
|
В Ветлужском и Варнавинском уездах Костромской губ. начальство, приехав в деревню, «целиком ставило сход на колени, чтобы крестьяне почувствовали почтение к советской власти».
«Всыпьте им, пусть помнят советскую власть…»
Что же удивительного, если «под словом коммунист», как признает сама «Правда», «именуют всех хулиганов, лодырей и шарлатанов». «Над нами издеваются, как над бессмысленным скотом…» Чтобы понять террор в деревне, террор реквизиционных отрядов, террор так называемых «комитетов деревенской бедноты» — хулиганов, сделавшихся вооруженными диктаторами, действительно надо вникнуть в современную бытовую обстановку.
«В старое время — говорят в Макарьеве — становые на мужиках ездили, а теперь коммунисты катаются». Это тоже из «Правды». Приезжает продовольственный отряд в одно село в Хвалынском уезде Саратовской губ. Собирает мужиков ночью, приказывает истопить баню и привести «самых красивых девушек молодых»… А вот приказ продовольственного комиссара комбеду: «объявите вашим гражданам, что я им даю сроку три дня свезти десять тысяч пудов хлеба… За неисполнение такового будут мною поголовно расстреливаться, ибо мною уже сегодня в ночь расстрелян один мерзавец в д. Варваринке. Уполномоченным (таким-то) дается право при неисполнении расстреливать, в особенности подлую волость такую-то».[210]
|
|
|
Расстрел и порка — вот поистине символ «переходной эпохи» к социализму. Что тут говорить о «белых». Никто не перещеголяет большевиков в их кровавом угаре.
Найдем ли мы в жизни и в литературе описание, аналогичное тому, которое приводит Штейнберг о происшествии в Шацком уезде Тамбовской губ. Есть там почитаемая народом Вышинская икона Божьей Матери. В деревне свирепствовала испанка. Устроили молебствие и крестный ход, за что местной Ч. К. были арестованы священники и сама икона… Крестьяне узнали о глумлении, произведенном в Ч.К. над иконой: «плевали, шваркали по полу», и пошли «стеной выручать Божью Матерь». Шли бабы, старики, ребятишки. По ним Ч.К. открыла огонь из пулеметов. «Пулемет косит по рядам, а они идут, ничего не видят, по трупам, по раненым, лезут напролом, глаза страшные, матери детей вперед; кричат: Матушка, Заступница, спаси, помилуй, все за тебя ляжем…»
Для того, чтобы подвести итоги, следовало бы сказать еще о массовых высылках крестьян, идущих вслед за расстрелами, контрибуциями, сожжением и конфискацией имущества при местных восстаниях.
***
Когда мы говорим об усмирениях, связанных с крестьянскими восстаниями; когда мы говорим о расстрелах рабочих в Перми[211] или Астрахани, ясно, что здесь уже не может идти речь о каком-то специфическом «классовом терроре» против буржуазии. И действительно, террор распространен был с первых дней своего существования на все классы без исключения и, может быть, главным образом на внеклассовую интеллигенцию.
Так и должно было быть. Задача террора — говорила передовая статья в № 1 «Еженедельника» В.Ч.К. — уничтожение идеологов и руководителей врагов «пролетариата» (читай: врагов советской власти). В приговорах Ч.К. и трибуналов говорилось иногда о снисхождении, которое делалось обниняемому «принимая во внимание его пролетарское происхождение». Но на самом деле это было только вывеской, нужной в видах самой разнузданной демагогии. Конечно, на первые порах эта вывеска обманывала несознательные элементы страны, но скоро, кажется, все уже поняли реальную ценность этой демагогии.
Я думаю, что следователи типа «тов. Трунова», описываемого В. Красновым в его воспоминаниях,[212] были явлением в общем редким и, может быть, только на первых порах, когда интенсивно шла агитация против буржуазии, как таковой. Беседа этого следователя в селе Безопасном, Ставропольской губ. с арестованным сводилась к одной и той же стереотипной фразе: «Покажь руку! Раздеть!» «С узника срывали одежду, толкали к выходу, там подхватывали на штыки и выбрасывали тело в ямы, сохранившие название „чумного база“ после чумной эпидемии рогатого скота». Примем во внимание, что застенок, где орудовал Трунов, был только сельской тюрьмой, правда, в селе большом, — не ясно ли, что прием следователя действительно не более чем ничего не говорящая стереотипная фраза. К той же демагогической фразеологии следует отнести заявление некоего рабочего лефортовского района в Москве Мизикина, на которое впоследствии ссылалась «Правда». При обсуждении в Московском Совете вопроса о прерогативах Ч.К. и тезиса Лациса о ненужности судебного следствия Мизикин заявил: «К чему даже и эти вопросы? (о происхождении, образовании, занятии и пр.). Я пройду к нему на кухню и загляну в горшок: если есть мясо — враг народа! К стенке!» Руководство в жизни этим «пролетарским» принципом означало бы в 1918 г. расстрел всей привилегированной партии коммунистов; «нетрудящийся да не ест»… и мясо в то время, пожалуй, преимущественно находилось в горшке «коммунистических» хозяйств и, быть может, спекулирующей буржуазии.
Никто не поверит Лацису, что террор будто бы совсем не трогал «заблудшихся рабочих и крестьян», как никто не поверит Шкловскому, утверждавшему в № 3 «Еженедельника» Ч.К., что «не было ни одного случая, чтобы это угнетение было направлено против рабочего класса». Когда в Одессе в июле 1919 г. начались протесты против массовых расстрелов,[213] местная губ. Ч.К. издала «приказ», гласивший, что контрреволюционеры распространяют «лживые провокационные слухи о расстреле рабочих»; президиум Ч.К. объявлял, что ею не было расстреляно «ни одного рабочего, ни одного крестьянина» — и тут же делалась оговорка «за исключением явных бандитов и погромщиков». Всем желающим «товарищам-рабочим» предлагалось явиться за получением официальных справок о расстрелянных в Ч.К. Затем шли предупреждения: к лицам, уличенным в распространении лживых провокационных слухов, «будет применено самое суровое наказание, которое допускается существующими законами осадного положения». Едва ли кто пошел после этого за «справками»… Астраханские убийства были исключением только в силу своих небывалых еще размеров: напр. 60 представителей рабочих расстреляно в сентябре 1920 г. в Казани за требование только восьмичасового рабочего дня (!), пересмотра тарифных ставок, высылки свирепствовавших мадьяр и проч.[214] Справедливо говорило воззвание левых с.-р., обращенное в апреле 1919 года к рабочим, с предложением не участвовать в первомайских торжествах: «Коммунистическое правительство за время после октябрьской революции собственноручно расстреляло не одну тысячу трудовых крестьян, солдат, рабочих и моряков».[215] «Тюрьма для буржуазии, товарищеское воздействие для рабочих и крестьян» — гласит надпись в одном официальном учреждении. Тот поистине страшный саратовский овраг, о котором мы уже говорили, одинаково был страшен, «как для буржуазии, так и для рабочих и крестьян, для интеллигенции и для всех политических партий, включая социалистов». Также и концентрационный лагерь в Харькове, где работал Саенко, и названный специально лагерем для «буржуев», был переполнен, — как свидетельствует один из заключенных в нем, — представителями всех сословий и в особенности крестьянами.
Кто определит, сколько пролито крови рабочих и крестьян в дни «красного террора»? Никто и, быть может, никогда. В своей картотеке, относящейся только к 1918 г., я пытался определить социальный состав расстрелянных… По тем немногим данным, которые можно было уловить, у меня получились такие основные рубрики, конечно, очень условные.[216] Интеллигентов — 1286 человек; заложников (профессионал.)[217] — 1026; крестьян — 962; обывателей — 468; неизвестных — 450; преступных элементов (под бандитизм часто, однако, подводились дела, носящие политический характер) — 438; преступления по должности — 187. Слуг — 118; солдат и матросов — 28; буржуазии — 22; священников — 19.
Как ни произвольны все подобные группировки, они опровергают утверждения большевистских вождей и выбивают последний камень из того политического фундамента, который они пытаются подвести под террористическую систему (морального оправдания террору общественная совесть никогда не найдет). Скажем словами Каутского: «это братоубийство, совершаемое исключительно из желания власти». Так должно было быть по неизбежности. Так было и в период французской революции, как в свое время я указывал.[218] Это положение, для меня неоспоримое, вызывает однако наибольшие сомнения. Я уверен, что в будущем мы получим еще много подтверждающих данных. Вот одна лишняя иллюстрация. Один из сидельцев тюрьмы Николаевской Ч.К. пишет в своих показаниях Деникинской комиссии (21-го авг. 1919 г.): «Особенно тяжело было положение рабочих и крестьян, не имевших возможности откупиться: их расстреливали во много раз больше, чем интеллигенции». И в делопроизводстве этой комиссии имеется документ, цифрами иллюстрирующий этот тезис. В докладе представителей николаевского городского самоуправления, участвовавших в комиссии, имеется попытка подвести итоги зарегистрированным расстрелам. Комиссии удалось установить цифру в 115 расстрелянных; цифру явно уменьшенную — говорит комиссия — ибо далеко не все могилы были обнаружены: две могилы за полным разложением трупов оказались необследованными; не обследовано и дно реки. Вместе с тем Ч. К. опубликовывала далеко не все случаи расстрелов; нет сведений и о расстрелах дезертиров. Комиссия могла установить сведения о социальном составе погибших лишь в 73 случаях; она разбила полученные данные на такие три группы:[219] самая преследуемая группа (купцы, домовладельцы, военные, священники, полиция) — 25, из них 17 офицеров, 2) группа трудовой интеллигенции (инженеры, врачи, студенты) — 15, 3) группа рабоче-крестьянская — 33.
Если взять мою рубрикацию 1918 г., то на группу так называемых «буржуев» придется отнести еще меньший процент.219
В последующих этапах террора еще резче выступали эти факты. Тюрьмы полны были рабочих, крестьян, интеллигенции. Ими пополняли и число расстреливаемых.
Можно было бы завести за последний год особую рубрику: «красный террор» против социалистов.
***
Только в целях демагогических можно было заявлять, что красный террор является ответом на белый террор, уничтожение «классовых врагов, замышляющих козни против рабочего и крестьянского пролетариата». Может быть, эти призывы, обращенные к красной армии, сделали на первых порах гражданскую войну столь жестокой, столь действительно зверской. Может быть, эта демагогия сопряженная с ложью, развращала некоторые элементы. Власть обращалась к населению с призывом разить врага и доносить о нем. Правда, эти призывы к шпионажу сопровождались одновременно и соответствующими угрозами: «всякое недонесение — гласил приказ[220] председателя чрезвычайного Военно-Рев. Трибунала Донецкого Бассейна Пятакова — будет рассматриваться как преступление, против революции направленное, и караться по всей строгости законов военно-революционного времени». Доношение является гражданским долгом и объявляется добродетелью. «Отныне мы все должны стать агентами Чека» — провозглашал Бухарин. «Нужно следить за каждым контрреволюционером на улицах, в домах, в публичных местах, на железных дорогах, в советских учреждениях, всегда и везде, ловить их, предавать в руки Чека» — писал «левый» коммунист Мясников,[221] убийца вел. кн. Михаила Александровича, впоследствии сам попавший в опалу за свою оппозиционную против Ленина брошюру.[222] «Если каждый из нас станет агентом чеки, если каждый трудящийся будет доносить революции на контрреволюцию, то мы свяжем последнюю по рукам и ногам, то мы усилим себя, обеспечим свою работу». Так должен поступать каждый честный гражданин, это его «святая обязанность». Другими словами, вся коммунистическая партия должна сделаться политической полицией, вся Россия должна превратиться в одну сплошную Чека, где не может быть и намека на независимую и свободную мысль. Так, отделение Ч.К. на Александровской ж. д. в Москве предлагало, напр., объявить всем рабочим, что о всех собраниях они обязаны сообщать заранее в Отдел Чека, откуда будут присылаться представители для присутствия на собраниях, а по окончании собрания протокол должен быть немедленно доставлен в Ч.К.[223]
Эти призывы звали не только к доносительству, — они санкционировали самый ужасающий произвол. Если Киевский Рев. Трибунал[224] призывал рабочих, красноармейцев и др. исполнять «великую» миссию и сообщать в следственный отдел трибунала (где бы вы ни были… в городе или в деревне, в нескольких шагах или за десятки верст — телеграфируйте или лично сообщите… немедленно следователи трибунала прибудут на место), то в том же Киеве 19-го июля 1919 г. губернский комитет обороны разрешает населению «арестовывать всех, выступающих против советской власти, брать заложников из числа богатых и в случае контрреволюционного выступления расстреливать их; подвергать селения за сокрытие оружия военной блокаде до сдачи оружия; после срока, когда оружие сдается, безнаказанно производить повальные обыски и расстреливать тех, у кого будет обнаружено оружие, налагать контрибуцию, выселять главарей и зачинщиков восстаний, конфисковывать их имущество в пользу бедноты».[225]
Нередко можно было встретить в провинциальных советских газетах объявление по нижеследующему типу: «Костромская губернская Ч.К. объявляет, что каждый гражданин РСФСР обязан по обнаружении… гр. Смородинова, обвиняемого в злостном дезертирстве… расстрелять на месте». «Ты, коммунист, имеешь право убить какого угодно провокатора и саботажника, — писал „т. Ильин“ во Владикавказе[226] — если он в бою мешает тебе пройти по трупам к победе».
Один из южных ревкомов в 1918 г. выдал даже мандат на право «на жизнь и смерть контрреволюционера». Какие-то рабочие союзы и красногвардейцы в Астрахани в июне 1918 г. объявляли, что в случае выстрела по рабочим и красногвардейцам заложники буржуазии будут расстреляны «в 24 минуты».
Произвол» Чеки
«Диких зверей просто убивают, но не мучают и не пытают их».
Я. П. Полонский.
Открывая широкий простор для произвола вовне, творцы «красного террора» безграничный простор установили внутри самих чрезвычайных комиссий.
Если мы проглядим хотя бы официальные отметки, сопровождающие изредка опубликование списков расстрелянных, то перед нами откроется незабываемая картина человеческого произвола над жизнью себе подобных. Людей официально убивали, а иногда не знали за что, да, пожалуй, и кого: «расстреляли, а имя, отчество и фамилия не установлены…»
В своем интервью в «Новой Жизни» 8-го июня 1918 г. Дзержинский и Закс так охарактеризовали приемы деятельности чрезвычайных комиссий:
«Напрасно нас обвиняют в анонимных убийствах, — комиссия состоит из 18 испытанных революционеров, представителей Ц.К. партии и представителей Ц.И.К.
Казнь возможна лишь по единогласному постановлению всех членов комиссии в полном составе. Достаточно одному высказаться против расстрела, и жизнь обвиняемого спасена.
Наша сила в том, что мы не знаем ни брата, ни свата, и к товарищам, уличенным в преступных деяниях, относимся с сугубой суровостью. Поэтому наша личная репутация должна быть вне подозрения.
Мы судим быстро. В большинстве случаев от поимки преступника до постановления проходят сутки или несколько суток, но это однако не значит, что приговоры наши не обоснованы. Конечно, и мы можем ошибаться, но до сих пор ошибок не было и тому доказательство — наши протоколы. Почти во всех случаях преступники, припертые к стене уликами, сознаются в преступлении, а какой же аргумент имеет больший вес, чем собственное признание обвиняемого».
На замечание интервьюировавшего сотрудника «Новой Жизни» о слухах относительно насилий, допускаемых при допросах, Закс заявил:
«Все слухи и сведения о насилиях, применяемых будто бы при допросах, абсолютно ложны. Мы сами боремся с теми элементами в нашей среде, которые оказываются недостойными участия в работах комиссии».
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 111; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!