В лесной глуши найден ребенок под охраной волков – среди царящего вокруг кошмара 8 страница
– Мы это сделали! Ты и я! – воскликнул он. Его глаза горели, и выглядел он словно одержимый. – Я чувствовал твой страх, когда лед начал ломаться.
И тут я понял, что это говорит ангел Марка.
Остальные парни с радостными возгласами столпились вокруг нас. Я посмотрел на серое небо, на сухогруз вдалеке, плывущий с рейда к Бостонской гавани. Все вокруг казалось черно‑белым, словно в телевизоре, и ноги едва держали меня.
Вскоре после этого, когда уже начало темнеть, приехали копы и всех согнали со льда. В ту ночь меня лихорадило, мне снился лед и телевизор, и я кричал во сне.
Никто из взрослых не узнал об этом происшествии, но детям было известно. В понедельник в школе ко мне подходили с расспросами даже те из ребят, которые никогда раньше не заговаривали со мной. Я рассказывал им о случившемся, хотя на самом деле мне казалось, что все это произошло не со мной, а с кем‑то другим. Наверное, то же самое чувствовал и папаша Фрэнк, когда вспоминал годы, проведенные с Марком Бэнноном.
6.
Когда Фрэнк Парнелли упомянул Пола Ревира, я понял, кого он имеет в виду, и меня это совершенно не удивило. Я позвонил Десмонду Элиоту, и его тоже не удивил мой звонок. Я познакомился с Десом Элиотом, когда тот учился в Амхерсте вместе с Кэрол Бэннон и они встречались. Сейчас он вел политический блог в Сети под названием: «Скачка Ревира: весть об опасности».
Через пару дней я сидел напротив Элиота в кабинете его пригородного дома в Мэриленде. Мне казалось, что дома можно работать в чем угодно, хоть в пижаме. Но Дес был выбрит и одет как для деловой встречи.
|
|
|
Он с кем‑то разговаривал по телефону и одновременно печатал на лежащей на коленях клавиатуре. Позади него стояли компьютер и телевизор с отключенным звуком. На экране я увидел аэродром в Иордании, дымящиеся обломки пассажирского самолета и пожарных, которые заливали его пеной. Затем показали сенатора от республиканской партии, рвущегося в президенты, и его выступление перед журналистами в Вашингтоне.
Хорошенькая азиаточка, назвавшаяся Джун, вошла в кабинет, собрала исходящую почту и сразу исчезла. В углу загудел факс. За окном стоял солнечный день, и деревья только начали желтеть.
– Да, я был свидетелем скандала на утренней пресс‑конференции, – сообщил Дес в трубку. – В двух словах, Белый дом заявил, что демократы внедрили своего шпиона в Национальный комитет Республиканской партии. Если бы я считал, что хоть у кого‑нибудь из демократов хватит на это наглости и мозгов, я бы только порадовался за них.
В это мгновение Дес был почти счастлив. Он называл свой блог «инструментом нелояльной оппозиции», а сейчас дела у администрации шли неважно.
|
|
|
Повесив трубку, он обратился ко мне:
– В последнее время чуть ли не каждый день становится для меня праздником. Наверное, так же чувствовали себя правые, когда Клинтон погорел на этом синем платье.
Во время разговора он печатал на клавиатуре, возможно, те самые слова, которые только что произнес.
Прекратив печатать, Дес положил ногу на журнальный столик и взглянул на меня поверх очков‑половинок. Он давно уже оборвал все связи с Бэннонами. Возвращаться к прошлому ему было труднее, чем мне.
– И ты поехал в такую даль, чтобы разузнать у меня о Марке Бэнноне? – спросил он. – Мне кажется, дело вовсе не в личных воспоминаниях, как ты пытаешься меня уверить. Думаю, его ищут родственники: они считают, что я мог заметить его, как это было со Светлановым.
Я покачал головой, притворившись, будто не понимаю.
– Ты должен его помнить, – продолжил Дес. – Это было лет двадцать назад. Нет, чуть больше. Во времена Рейгана. О гласности и перестройке тогда еще и речи не было. Советский Союз был «империей зла». Я в то время жил в Вашингтоне, писал статьи для журнала «The Nation», подрабатывал консультантом в парочке исследовательских центров, встречался с Лючией, скульптором из Италии. Позже я на ней женился, но нас хватило только на полгода. А тогда Лючия потащила меня на выставку Гойи в галерее Коркоран. На выходе мы столкнулись с этим парнем, высоким, уже седым, несмотря на молодость, и я был уверен, что никогда не видел его – раньше. Но что‑то в нем показалось мне очень знакомым. Не внешность, а что‑то другое. Когда он разговаривал со своей спутницей, это «что‑то» словно бы исчезало. А потом он бросал взгляд на меня, и оно снова появлялось. И пока я пытался его вспомнить, казалось, он точно так же пытается вспомнить меня. Потом я понял, что все дело в его глазах. Временами его взгляд становился таким же странным, как у Марка Бэннона. Впрочем, к тому времени со дня смерти Марка прошло уже лет тринадцать. Лючия знала его: он был русским, продавал произведения искусства, звали его Георгий Светланов, и о нем ходило множество слухов и легенд. Кого бы я ни спрашивал о нем, все рассказывали разное: называли его контрабандистом, советским агентом, мошенником, борцом за свободу. Эта встреча произвела на меня такое сильное впечатление, что я рассказал о ней Кэрол. Она собиралась баллотироваться в конгресс, и я ей помогал. Кэрол не проявила к моим словам ни малейшего интереса. Но, похоже, на всякий случай записала его имя. Ну а я с тех пор не выпускал Светланова из виду. Даже если отвлечься от его сходства с Бэнноном, он сам по себе был любопытной личностью. Мария Бэннон, наверное, тоже так думала. Я знаю, что он несколько раз бывал в ее доме.
|
|
|
|
|
|
Мария Бэннон в то время снова связалась со мной и упомянула об этом русском, о котором ей рассказал кто‑то из знакомых. Она назвала его имя, я навел справки и выяснил кое‑что о его передвижениях. А потом на открытии галереи Шафраци в Сохо столкнулся с высоким седым мужчиной и не увидел в нем совершенно ничего знакомого.
– Марк Бэннон, – произнес я тихо, но отчетливо.
Сначала Светланов и бровью не повел, только окинул меня презрительным взглядом. Он ухмыльнулся и уже собрался уходить. А потом вновь повернулся ко мне, и я увидел в его глазах ангела. Он пристально посмотрел на меня, словно пытаясь пригвоздить к месту.
Я протянул ему визитную карточку.
– Марк Бэннон, тебя разыскивает твоя мать, – сказал я. – Ее номер телефона на обратной стороне. – И вдруг я увидел перед собой очень знакомые глаза, и наши взгляды встретились.
Лес сказал мне:
– После этого я видел Светланова и лично, и по телевизору. Он был в Рейкьявике, когда Рейган встречался с Горбачевым. Я провел небольшое расследование и помимо прочего узнал о Фрэнке Парнелли. Мне кажется, когда в девяносто девятом Светланов погиб в автокатастрофе, дух или подсознание Марка Бэннона… или как бы там оно ни называлось… находилось где‑то в другом месте. Я прав?
Мне по‑своему нравился Элиот. И у меня возникали похожие мысли. И лгать было плохо – ложь заводит человека в беду гораздо чаще, чем правда. Но я посмотрел ему прямо в лицо и сказал:
– Мой друг Марк никогда не находился внутри какого‑то русского. Ты был на поминках, на похоронах, на кремации. В ирландскую магию могут верить только те люди, в которых нет ни капли кельтской крови.
На это Дес мне ответил:
– Впервые я увидел тебя на поминальной службе. Все вставали, говорили речи, но старались не упоминать о том, во что Марк превратил свою жизнь. А потом пришла твоя очередь, и ты стал цитировать Шекспира. Назвал Марка свергнутым королем. Ты знал, что он умер не по‑настоящему.
– Дес, на дворе был семьдесят первый год. Джоплин, Хендрикс… Все умирали молодыми. Я был в стельку пьяным, я был страстным театралом и очень любил выпендриться. Сначала мне хотелось процитировать Дилана Томаса «Не гасни, уходя…», но кто‑то из этих пьяных ирландцев напомнил мне о Шекспире. Так что вместо Томаса я прочитал им фрагмент из «Ричарда II», который выучил в колледже. Отличный текст:
Все воды моря бурного не смоют
Елей с помазанного короля;
Не свергнет человеческое слово
Наместника, поставленного богом.
Я помню, – продолжил я, – как в первом ряду сидели монахини из начальной школы, в которой учились мы с Марком. Когда я дошел до строчек: «Где ангелы сражаются со славой, падут злодеи: бог стоит за право», они выглядели такими довольными, прямо гордились этими сражающимися ангелами. Так что это был сплошной пьяный выпендреж.
Частично это было правдой. Я всегда любил эту пьесу, может быть, потому, что меня зовут так же, как короля Ричарда. А еще она казалась мне очень подходящей для Марка. В этой пьесе у короля, которому грозит смерть и отречение от всего, чем он владел на земле, остается одна последняя надежда на легенду о своей богоизбранности.
– Встречаясь с Кэрол, чего я только о Марке не наслышался, – признался Дес. – Они с сестрой рассказывали, как родители устроили Марка в какой‑то заштатный колледж в Нью‑Джерси. Через три недели его выгнали за то, что он там все перевернул вверх дном и устроил такую оргию, что ректору пришлось подать в отставку. Он мог пропадать неделями, и Кэрол клялась, что однажды он приполз домой чуть ли не на карачках и прошептал ей, что через несколько месяцев братьев Кеннеди застрелят. Ну и наконец, в один прекрасный день я приехал погостить к Бэннонам вместе с Кэрол, и тут как раз объявился Марк. Я был очень разочарован. Он выглядел дебил дебилом и в свои двадцать пять лет превратился в полную развалину. Мне казалось, что он меня даже и не заметил. Но я ошибался. У Марка тогда уже не было ни машины, ни водительских прав. На второй или третий день он решил уехать. Кэрол была чем‑то занята. Я сидел на веранде, грелся на солнышке и читал. Он подошел ко мне, улыбнулся своей неотразимой улыбкой, такой же, как у отца, и спросил, не мой ли это «форд» стоит в конце дорожки. Ему даже упрашивать меня не пришлось – я почему‑то сам решил его подвезти. Через несколько дней после этого я очнулся в какой‑то коммуне в Нью‑Гэмпшире и понятия не имел, как туда попал. Марк пропал, а все местные твердили только одно: «Он появляется и исчезает, когда ему вздумается». Когда я вернулся в Бостон, Кэрол рвала и метала. Мы помирились, но с тех пор в наших отношениях появилась трещина. Она не заросла даже через два года, когда Майк Бэннон баллотировался на пост губернатора, и я пахал, как проклятый, помогая ему вести избирательную кампанию. В то время Марк жил дома, пил, кололся и путался у всех под ногами, особенно у отца. Глаза у него были пустыми – и, как все ни надеялись на лучшее, такими и остались. После выборов он умер – возможно, покончил с собой. Но со временем я начал понимать, что история на этом не закончилась.
Мне пришло в голову, что Дес Элиот знает слишком много.
– Ты сам видел, как его опустили в могилу, – напомнил я.
– На этот раз его Кэрол разыскивает, да? – спросил он. – Ей почти удалось стать главным кандидатом. Но она слишком прямолинейна и ограниченна. Чего‑то ей не хватает. Пожалуйста, скажи, что у нее получится.
Когда пятидесятилетний мужик жаждет чуда, это печальное зрелище. А еще печальнее, что его студенческая любовь так и не прошла.
– Ну ладно, шутки ради я признаюсь, что ты прав. И что ты посоветуешь мне делать дальше?
С его лица сползла улыбка.
– У меня не осталось зацепок, – сказал он. – А людям, которые соглашаются говорить со мной на эту тему, не известно ничего нового.
– Но некоторые не соглашаются, – заметил я.
– Из них только одна стоит того, чтобы с ней разговаривать. Но она и знать меня не желает. Ты должен встретиться с Руфью Вега.
7.
Я был с Марком в ту ночь, когда вылетел его ангел. Это случилось летом пятьдесят девятого года, после того как городские власти уничтожили огромный пустырь, где прежде стоял особняк Фитцджеральда. С тех пор как сгорел дом Медового Фитца, прошло всего лет двадцать. Но для детей, моих ровесников, «Фитци» был особым местом: участком уцелевшей первозданной природы, существовавшим испокон веков.
Когда его расчистили, я уже два года как ходил в среднюю школу. Огромные старые деревья, которые когда‑то росли на лужайке перед домом, и одичавшие без ухода яблони на заднем дворе были вырублены под корень, а их пни выкорчеваны из земли.
Исчезло все: тонкие молоденькие деревца; кусты, где бесконечными летними вечерами мы сидели в засаде, играя в войну, дожидались, пока мимо не пройдет кто‑нибудь из малышей, и с воплями набрасывались на бедолагу; половина лестничного пролета, ведущего в никуда; мраморный пол с растущим в трещинах мхом.
На их месте вырыли с полудюжины котлованов и начали строить дома. У нас отняли место для игр, но мы уже выросли из детских шалостей. Зато тем летом у нас появились новые убежища в недостроенных зданиях.
Мы с Марком в то время ездили в разные школы и почти не общались. Учились мы из рук вон плохо, и на каникулах нам обоим пришлось ходить на летние курсы, чтоб подтянуть успеваемость, там‑то мы и встретились снова. По ночам мы и еще двое парней стали собираться в недостроенном доме, приносили с собой пиво и сигареты и часами трепались за жизнь.
Вот так мы и сидели вчетвером на голых половицах в свете луны и уличных фонарей. Как вдруг нам в глаза ударил свет фонарика, и кто‑то крикнул:
– Руки за голову! Встать лицом к стене!
В первое мгновение я подумал, что это копы и они оставят нас в покое, как только узнают Марка. Но оказалось, это кое‑кто похуже: братья Каллены и пара их приятелей. Я увидел, как блеснуло лезвие ножа.
Мы были испуганными сопляками, способными разве что языками молоть. А нашими противниками были настоящие психопаты, воспитанные такими же родителями‑психами. Парнишка по имени Джонни Китти стоял ближе всех к двери. Тедди, младший из Калленов, но более крепкий и злой, завернул Джонни на голову футболку, дважды ударил его в живот и обчистил карманы.
Ларри, старший, более умный и поэтому более опасный, держал в руках нож и смотрел прямо на Марка.
– Эй, вы гляньте, кого мы поймали, – без выражения произнес он. – Руки за голову, пидор. Сейчас будем развлекаться.
Марк Бэннон долго глядел на него, приоткрыв рот. А потом его глаза вспыхнули, и он улыбнулся, как будто увидел что‑то очень забавное.
И тут мне на голову завернули майку. Кто‑то сорвал с запястья часы. А потом я услышал все такой же безжизненный голос Ларри:
– Это нехорошо. А ну, отдайте им их вещи. Мы уходим.
Меня отпустили, я одернул футболку.
– Что за бред ты несешь? – спросил Тедди.
– Тебе вмазать, чтоб уши прочистились? – вопросом на вопрос ответил Ларри. – Беги отсюда, пока я пинка для ускорения не дал.
И они исчезли так же мгновенно, как появились, хотя я слышал, как с улицы донесся возмущенный голос Тедди:
– Ты чё, зассал, придурок?
Ответа Ларри я уже не разобрал.
Мы рассовали по карманам свои вещи. Всем сразу же захотелось разбежаться по домам. И только я один понимал, что всех нас спас Марк. Но когда я поднял на него глаза, его взгляд был бессмысленным. Мы вышли на улицу и остановились на тротуаре.
– Мне нужно домой, – прошептал он с видом потерявшегося ребенка. – Мой ангел ушел.
Было где‑то около полуночи, и мне давно уже следовало быть дома, но я пошел провожать Марка. Мы миновали шумную и сияющую вывесками баров площадь Кодман‑сквер и свернули на тихую безлюдную улицу. Мне хотелось заговорить с Марком, но он покачал головой. Казалось, он с трудом волочит ноги, и мне пришлось его поддерживать.
Когда мы подошли к его дому, внутри горел свет, а на дорожке стояли чьи‑то машины.
– Придется лезть в окно, – пробормотал Марк, и мы отправились обходить дом.
Когда он начал взбираться на дерево, у него соскользнула нога, и я подумал, что зря он это делает. Но он полез вверх, я за ним.
И тут сук с громким треском надломился, Марк рухнул вниз, сшибая ветки, а я съехал вниз по стволу. Поднялась суматоха, но я не ушел до тех пор, пока к Марку не сбежалась вся его семья вместе с губернатором штата, а он лежал на земле и истерически хохотал.
Мне здорово влетело от родителей. Но на следующий день я все же сумел вырваться из дома и проведать Марка. По пути к дому Бэннонов я увидел идущего навстречу Ларри Каллена. Заметив меня, он перешел на другую сторону улицы.
Марк лежал в постели с рукой в гипсе и забинтованной ногой. Его глаза горели, а на лице сияла та безумная улыбка, с которой он смотрел на Ларри. Мы оба знали, что произошло, но у нас попросту не хватило бы слов, чтобы кому‑нибудь об этом рассказать. После этого мы с Марком стали избегать друг друга.
Потом наша семья переехала, и я с тех пор старался о Бэннонах не вспоминать. Так что для меня стало полной неожиданностью, когда через несколько лет Марк сам захотел со мной поговорить – я узнал об этом от мамы, вернувшись домой на Рождество.
– Мне звонила Мария Бэннон и спрашивала о тебе. Ты знаешь, я слышала, Марк по плохой дорожке пошел. Говорят, что Майк Бэннон переживал из‑за этого гораздо сильнее, чем из‑за потери губернаторского кресла.
Отец оторвал взгляд от газеты и сказал:
– Бэннон сильно сдал. Во время избирательной кампании он выглядел как лунатик. А ведь вначале все ставили на него.
Я решил навестить Марка исключительно из любопытства. Мои родители в то время жили в пригороде, а я – в Нью‑Йорке. Но Бэнноны остались там же, на Мелвилл‑авеню.
Миссис Бэннон встретила меня улыбкой, но при этом она выглядела такой несчастной, что я готов был сделать для нее все что угодно.
А когда я увидел Марка, он сказал мне:
– Мой ангел ушел и больше не возвращается.
Я вспомнил испуганного, потерянного ребенка, которого вел домой в ту ночь. И понял, что я единственный человек, кроме разве что его матери, которому он может об этом сказать.
Впоследствии я навещал его еще несколько раз, когда приезжал к родителям. Большую часть времени он был совершенно обдолбанным или в стельку пьяным и без своего ангела выглядел так, будто ему сделали лоботомию. Иногда мы просто сидели с ним рядом и смотрели телевизор, как в детстве.
Он рассказал мне, как его носило по странным и пугающим местам в разных концах света.
– Мне кажется, что это был не ангел. Вернее, не добрый ангел.
Врачи пичкали его успокоительным. Иногда он говорил так неразборчиво, что я почти его не понимал.
Майк Бэннон состоял во множестве комитетов и комиссий и был совладельцем юридической фирмы. Но он много времени проводил дома, в своем кабинете, и у Бэннонов всегда стояла мертвая тишина. Однажды, когда я уходил, он окликнул меня, предложил присесть и выпить.
Он спросил, как идут дела у его сына. Я сказал, нормально. Мы оба знали, что это не так. Лицо Бэннона выглядело постаревшим и осунувшимся.
Он посмотрел на меня, и на мгновение его глаза вспыхнули.
– Многим из нас Господь дает определенные… способности. Мы настолько к ним привыкаем, что начинаем пользоваться ими инстинктивно. Мы совершаем нужные поступки в нужное время, и это происходит так естественно, что нам кажется, будто кто‑то сделал это за нас. У Марка множество проблем, но в его жизни бывали такие моменты. Мне рассказывали, что когда‑то в детстве вы с ним спасли ребенка на льду, потому что Марк действовал очень быстро. Теперь он утратил эту способность. Она погасла, как лампочка.
Мне казалось, что Майк Бэннон пытается найти объяснение для самого себя, и я не знал, как ему в этом помочь.
Марк умер от передозировки, а может, покончил с собой, и меня попросили выступить на поминальной службе. Через несколько лет после этого умер и Майк Бэннон. Кто‑то сказал на его поминках:
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 91; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!