В лесной глуши найден ребенок под охраной волков – среди царящего вокруг кошмара 4 страница
Мозги у Дэнни были в порядке. Никаких проблем.
Меррилл забрала ее домой и приготовила ей ужин. Жареных цыплят – Дэнни полюбила их с тех времен, когда как‑то раз занималась исследованием миграционных повадок трех видов арахнид в одном южном институте, где кормили дважды в день – завтраком и ланчем.
Дэнни то и дело погружалась в сон, убаюканная отрывистыми вспышками телевизора.
Она ворочалась и несла чепуху – к счастью, слишком одурманенная, чтобы страдать от неловкости. Меррилл помогла ей добраться до постели, подоткнула одеяло и поцеловала в губы, желая спокойной ночи. Дэнни была удивлена теплом ее дыхания, ее нежностью. Затем она заснула тяжелым сном, лицом вниз уплывая в багровую тьму – околоплодные воды тайного мира.
11 августа 2006 г.
На завтрак Меррилл испекла вафли. Она заявила, что в свое время была круче всех на курсах официантов, хоть Дэнни и не могла припомнить такой детали в их общей биографии. Вафли во рту крошились, как картон, но Дэнни храбро улыбнулась и съела все дочиста. Свежий апельсиновый сок в украшенном сахарной пудрой стакане был как глоток лжи.
Меррилл, видимо, уже успела сбегать к Янгу и схватить там пакет точно в ту минуту, когда бедняга поднимал металлические жалюзи на магазине, и Дэнни проглотила все залпом, очень надеясь, что не уронит стакан – так сильно дрожали руки. Чудесная эйфория от болеутоляющего и успокоительных испарилась, изгнанная гложущим ее, на что‑то намекающим страхом и растущим отвращением к себе.
|
|
|
Ночные кошмары, мерзко хихикая, плясали в щелях и трещинах крошечной кухни, свистели на такой высокой ноте, что этот свист способны были расслышать лишь она да собаки. В любую секунду дверь чулана для метел готова была со скрипом распахнуться, а оттуда – выступить жуткая фигура, волоча ноги и облизывая изъеденные червями губы. В любое мгновение все здание могло содрогнуться и рухнуть лавиной пыли, стекла и срезанных балок.
Дэнни обмякла в кресле, вцепившись в щербатую вазу, из которой свисал через край груз увядшей герани. Меррилл хлопотала вокруг нее, прибираясь со своей, как она с иронией говорила, скрытой немецкой практичностью, но движения выдавали снедавшую ее глубокую тревогу. Когда заверещал телефон и это оказалась Шейла, сообщавшая о небольшом аврале на работе, волнение Меррилл возросло многократно – она принялась прочесывать свою тощую записную книжку в поисках человека, которого можно было бы попросить несколько часов приглядеть за Дэнни.
Дэнни сказала ей, чтобы та спокойно шла на работу, с ней самой все будет в порядке – может, посмотрит какой‑нибудь сериал и вздремнет. Она обещала сидеть дома, что бы ни случилось. Явно не слишком успокоившись, Меррилл согласилась уйти и поклялась вернуться как можно скорее.
|
|
|
На город наползал ранний вечер, тусклый и сумрачный. Доносились отдельные гудки и обрывочный шум уличного движения, случайные крики, отдаленный барабанный бой с площади. Блики от далеких окон и крыш пятнами покрывали белую ширь стены. Булькало в трубах, из соседней квартиры приглушенно доносилось бессвязное бормотание телевизора или радио. Глаза Дэнни увлажнились, дрожь перекинулась с кистей рук на мышцы плеч. Левая рука заболела.
Послышался детский шепот в прихожей, затем в дверь заскреблись. Загремела дверная ручка. Она встала и бросила взгляд через гостиную на открытую дверь спальни. Дверной проем раздался вширь. Груды зазубренных валунов, обвитых жесткими бурыми водорослями, громоздились на месте кровати, туалетного столика, неопрятных журнальных стопок. Какая‑то фигура шевелилась между этих зловещих скал, раскидывая бедра с наводящей ужас живостью тарантула.
«Грязная шлюха!»
Она застонала и захлопнула дверь ногой.
Дэнни пошла на кухню и вытащила разделочный нож из деревянной подставки. Затем направилась в ванную и включила душ. Все казалось чересчур сияющим – кроме ножа. Тот свободно болтался в ее пальцах, темное лезвие покрывали ржавые пятна. Она содрала с себя одежду, шагнула под душ и задернула занавеску. Ванную начал наполнять пар. Горячие струи били по затылку, позвоночнику, ягодицам, а она прижимала лоб к кафельным плиткам.
|
|
|
«Что ты делаешь? Грязная сука!»
Она не могла разобрать, клокочет ли этот обвиняющий шепот в ее мозгу или вливается тонкой струйкой в клубящийся пар.
«Что ты делаешь?»
Вряд ли сейчас имело значение хоть что‑то – любой степени важности, любой сущности, – кроме ножа. Рука пульсировала, истекая кровью. Кровь и вода, смешиваясь, исчезали в водовороте стока.
– Дэнни.
Пол перестал качаться, и теплый ветерок коснулся ее икр. Она подняла голову: узкий дверной проем заполнил силуэт, расплывчатый и нечеткий за душевой занавеской. Дэнни уронила нож. Она сползла по стене, скорчившись в позе эмбриона. Зубы стучали, животная сущность в ней взяла верх. Она вспомнила океан, целые акры плавника, покрывавшего пляж, широкую улыбку Верджила, отпускавшего леску змея с драконьей головой, купленного ими в китайском квартале. Она вспомнила трупы, висевшие в ее шкафу, и заскулила.
|
|
|
К полупрозрачному полотну прижалась рука с расставленными пальцами, вдавливая его внутрь. Прижимаясь к занавеске, рука хлюпала. Из ладони текла кровь, скатываясь вниз по полотну.
– Ох, – произнесла Дэнни.
Почти вслепую, в тумане пара и слез, она потянулась к занавеске и прижала к ней свою окровавленную левую руку, ладонь к ладони призрака, легкомысленно подумав, какая это ужасающая пародия на поцелуй двух несчастных любовников сквозь стекло.
– Верджил, – произнесла она, ее грудь сотрясали рыдания.
– Тебе не нужно уходить, – сказала Меррилл и отдернула занавеску.
Она тоже плакала, и чуть не упала в ванну, обнимая Дэнни; вода струилась по ее платью, кровь потоком текла между ними. Дэнни поняла, что подруга нашла кость‑фетиш, потому что та валялась на черном блестящем полу, а за ней тянулась цепочка крошечных алых капель, похожих на следы крови из носа.
– Ты можешь остаться со мной. Пожалуйста, останься, – сказала Меррилл.
Она гладила Дэнни по волосам и обнимала ее так, будто боялась, что та уплывет вместе с оседающим на маленьком окошке и зеркале, медленно улетучивающимся паром.
6 мая 2006 г.
(Д. Л., сеанс тридцать третий)
– Дэнни, вы читаете газеты? Следите за новостями? – осторожно спросил доктор Грин, подчеркивая важность вопроса.
– Конечно, время от времени.
– Полиция нашла ее тело несколько месяцев назад. – Он вынул подшитую в папку газету и толкнул листок через стол.
– Чье? – Дэнни не взглянула на вырезку.
– Лесли Раньон. Неизвестный информатор навел полицию на место – это оказалась свалка. Тело было обернуто в брезент и зарыто в груде мусора. Смерть от удушья, как установило следствие. Вы правда не помните?
Дэнни покачала головой:
– Нет, я ни о чем таком не слышала.
– Вы думаете, я лгу?
– А вы думаете, у меня паранойя с галлюцинациями?
– Продолжайте в том же духе, и я сообщу вам об этом, – улыбнулся он. – Что случилось на винодельне, Дэнни? Когда вас нашли, вы были не в порядке.
– Да‑а. Весьма не в порядке, – согласилась Дэнни.
Она закрыла глаза и ушла в себя, рухнула в черную шахту воспоминаний о саде, о лагерштетте.
Верджил ждал ее там, чтобы обнять.
Только кладбище, отверстый склеп, вмещает так много смерти. Булыжники и щебень были на самом деле слоями костей, залежами спаянных в груды окаменевших скелетов, мумифицированных тел. Там было так много иссохших лиц, что ими можно было наполнить тысячи картонных ящиков из‑под молока. Смерзшиеся ветви рук и ног оплетали тела вечных партнеров. Эта окостеневшая людская масса была укутана в клубки из лишайника, волос и истлевших листьев.
С территории мечты ее манила Норма. Она стояла на краю крыши. И сказала – добро пожаловать в лагерштетт. Добро пожаловать на тайное кладбище отчаявшихся и проклятых. Она распростерла руки и упала назад.
Дэнни застонала и обхватила свой кулак, обернутый мокрым тряпьем. Она пришла сюда нечаянно, но полностью растворилась в своей преданности и служении, и сейчас стояла перед самой ужасной тайной мира. Ее колени дрожали и подгибались.
Верджил стремительно исчез и вдруг оказался в шаге от нее. Он пах лосьоном после бритья и гвоздикой: старые, мучительно знакомые запахи. А еще он пах землей и плесенью, его лицо пошло рябью – так под струями ливня возникают маленькие, плотные волны – и начало превращаться в грязь.
«Ступай и спи», – сказал он в скрежете листьев и шуме капель. Он вцепился пальцами в ее плечи и медленно, неумолимо тянул к себе. Его грудь была холодной, как пустота, а руки железным кольцом смыкались вокруг нее и укладывали в ил и грязь. Губы прижались к ее губам. Язык был гибким, волокнистым, и она подумала о липких бурых корнях, ковром стелившихся в лесной чаще. Другие руки срывали с нее одежду, дергали за волосы, другие рты посасывали ее шею, ее груди, и она подумала об уродливых грибах и суетливых многоножках, вечно карабкающихся муравьях и обо всех тех, кто извивается в лишенных солнечного света ходах и туннелях, ползает там и неутомимо ест.
Дэнни ослепла, но образы неслись по спутанным проводам ее сознания.
Верджил и Кит отплясывают свинг на крыльце их дома в Новой Англии. Они только что кончили играть на заднем дворе, на Ките все еще его форма «Красных носков», [10] а Верджил крутит в пальцах бейсбольный мяч. В низко нависшем небе зажигаются звезды, а на улицах один за другим вспыхивают фонари. Ее мать стоит по колено в волнах прибоя, передник надувается и хлопает на поднимающемся ветру. Она простерла вперед руки. Кит, розовый и сморщенный, кричит на руках у Аэнни, пуповина еще влажная. Верджил прижимается ладонями к стеклянной стене. Его губы шевелятся, произнося: «Я люблю тебя, моя сладкая».
«Я люблю тебя, мамочка», – говорит Кит; сморщенное младенческое личико склоняется к ее лицу. Вот отец аккуратно складывает свою одежду – полицейскую форму, которую носил двадцать шесть лет, – и забирается в ванну. «Мы любим тебя, девчушка», – говорит папа и засовывает в рот ствол служебного револьвера. Да, в их семье было принято вот так сбегать при определенном стечении обстоятельств, это была генетическая предопределенность. Мама утопилась в море, так велико оказалось ее горе. Брат ухитрился покончить с собой во время полицейской акции в какой‑то чужеземной пустыне. Эта тяга к саморазрушению была неотвратимой, как зов ее крови.
Дэнни ударила куда‑то вправо. Липкая грязь впиталась в нее, залепила волосы, потекла из носа и рта. Она закашлялась, поперхнувшись, руки терзали противника, и тот исчез в туманной зыбкости болота. Ее ногти, ломаясь, скребли заледенелую щеку смутно различимого женского лица; незнакомка полностью потеряла человеческий облик под медленным и постоянным действием клещей гравитации и времени. Дэнни застонала. Где‑то начал петь козодой.
Хриплые и пронзительные голоса звали ее сквозь деревья. Отзвук был слабый, как эхо из глубины колодца. Несомненно, голоса живых. Сердце Дэнни глухо застучало, вновь запущенное всплеском адреналина, вызванным этим ее почти смертельным опытом. А еще едва ощутимо пробивалось зарождающееся чувство вины, будто она совершила что‑то невообразимо глупое. Дэнни с трудом поднялась на ноги и побежала.
Маслянисто‑черная ночь затопила лес. Где‑то плакал мальчик: «Мама, мамочка!» Плач смешивался с заунывным пением козодоя. Дэнни выбралась из сада, иссеченная ужасом и сожалением. К тому времени, когда она отыскала дорогу во тьме и, спотыкаясь, набрела на группу поисковиков с их сигнальными фонарями, она уже почти полностью забыла, откуда пришла и что там делала.
Дэнни снова открыла глаза в больнице, в мрачной комнате, и встретилась с неумолимым любопытством доктора Грина.
Она спросила:
– Мы можем пока оставить эту тему? Только на время. Я устала. Вы не представляете насколько.
Доктор Грин снял очки. Его глаза были налиты кровью, взгляд казался жестким, но все‑таки очень человечным.
– Дэнни, с вами все будет в порядке, – сказал он.
– В самом деле?
– «И до ночлега путь далек»,[11] и все в таком духе. Но да, я верю в это. Вы откровенны, и это очень хорошо. Это прогресс.
Дэнни закурила.
– На следующей неделе мы обсудим дальнейшее лечение. Есть несколько лекарств, которые мы еще не пробовали. Может, вам стоит завести собаку. Я знаю, что вы живете в квартире, но специально обученные животные умеют творить чудеса. Идите домой и отдохните. Это лучшая терапия, которую я могу вам рекомендовать.
Дэнни сделала последнюю затяжку и держала догорающий огонек поближе к сердцу. Затем она опустила окурок в пепельницу. Вдохнула легкое облачко дыма и подумала, не так ли выглядит ее душа, души ее любимых. Точно не зная, что сказать, она не сказала ничего. Пленка в кассете перестала вращаться и остановилась.
перевод М. Никоновой
Е. Майкл Льюис
ГРУЗ
Ноябрь 1978 г.
Мне снился груз. Тысячи ящиков из неоструганных сосновых досок, о которые можно занозить себе руки даже через рабочие рукавицы, были сложены штабелями в грузовом отсеке самолета. Штампы с непонятными цифрами и странными аббревиатурами сердито мерцали тускло‑красным цветом. В этих ящиках должны были лежать покрышки для джипов, но некоторые из них оказались огромными, как дом, а другие – маленькими, как свеча зажигания, и все они крепились к поддонам с помощью ремней – таких, как на смирительных рубашках. Я пытался проверить каждый из них, но их было слишком много. С глухим скрипом ящики начали сдвигаться, а потом весь груз обрушился на меня. Я не мог дотянуться до переговорного устройства, чтобы связаться с пилотом. Самолет качало, и груз вдавливался в меня тысячами острых граней. Он выжимал из меня жизнь, даже когда самолет резко пошел на снижение, даже когда он начал падать, и звонок интеркома орал словно резаный. Но кроме этого звука был и другой – он доносился из ящика рядом с моим ухом. В нем копошилось что‑то гнилое и влажное, оно стремилось выбраться наружу, и я знал, что лучше мне его не видеть.
Этот звук сменился постукиванием планшета по металлической спинке кровати. Я открыл глаза. Надо мной с планшетом в руках стоял рядовой ВВС (недавно в Панаме, судя по намокшему от пота воротнику) и выглядел так, будто боялся, что я оторву ему голову.
– Техник‑сержант[12] Дэвис, – сказал он, – вас срочно вызывают на стоянку.
Я сел и потянулся. Парень протянул мне планшет с прикрепленной к нему декларацией: вертолет HU‑53 в разобранном виде, экипаж, технический и медицинский персонал следуют в… а это что‑то новое.
– Аэропорт Тимехри?
– Это рядом с Джорджтауном, в Гайане. – Видя, что мне это название ни о чем не говорит, он продолжил: – Бывшая британская колония. Раньше там была авиабаза Аткинсон.
– А задание‑то какое?
– То ли массовая эвакуация, то ли вывоз беженцев из местечка под названием Джонстаун.
Американцы в беде. Большую часть своей летной карьеры я только тем и занимался, что спасал американцев из горячих точек. Но все‑таки это приятнее, чем перевозить покрышки от джипов. Я поблагодарил парня и поспешил переодеться в чистую форму.
Я ждал очередного Дня благодарения на авиабазе Ховард в Панаме – с фаршированной индейкой в столовой, футболом по армейскому радио и кучей свободного времени, чтобы попить‑погулять. В последнем рейсе с Филиппин все прошло как по нотам, и пассажиров, и груз мы благополучно доставили. И вдруг такой облом.
Впрочем, неожиданности для бортоператора – дело привычное. С‑141 «Старлифтер» был крупнейшим военно‑транспортным самолетом, способным перебросить в любую точку земного шара семьдесят тысяч фунтов груза или двести солдат в полной боевой выкладке. Длиной он был с половину футбольного поля, а его стреловидные крылья нависали над бетонной площадкой перед ангаром, как крылья летучей мыши. Благодаря Т‑образному хвостовому оперению, двухстворчатому люку и грузовой рампе «Старлифтер» превосходил любой из транспортных самолетов. Ну а я совмещал на нем обязанности грузчика и стюарда и отвечал за компактное и как можно более безопасное размещение грузов.
Я уже закончил с погрузкой, заполнил все ведомости и занимался тем, что распекал местных ребят из наземной команды за то, что они поцарапали мне обшивку, когда меня отыскал все тот же рядовой.
– Сержант Дэвис! Планы поменялись, – проорал он, пытаясь перекричать визг автопогрузчика. И протянул мне новую декларацию.
– Дополнительные пассажиры?
– Новые. А врачи здесь останутся. – Он добавил что‑то неразборчивое о постоянно меняющихся приказах.
– Ну и кто эти люди?
И снова мне пришлось напрячься, чтобы расслышать ответ. А может, я и расслышал, но от испуга мне захотелось, чтобы он это повторил. Потому что я продолжал надеяться, что неправильно его понял.
– Служба погребения и регистрации могил, – прокричал он.
По крайней мере, так мне показалось.
* * *
Тимехри оказался самым что ни на есть обычным аэродромом страны третьего мира: достаточно большой, чтобы принять «Боинг‑747», но весь в колдобинах и со сборными арочными ангарами из проржавевшей гофрированной стали. Летное поле, окруженное полосой джунглей, выглядело так, словно его час назад в этих джунглях вырубили. Повсюду взлетали и садились вертолеты, по перрону бегали военные. Тут‑то я и понял, что дела плохи.
Асфальт снаружи был раскаленным – я боялся, как бы подошвы не расплавились, пока ставил колодки под колеса шасси. Потом пришли солдаты‑американцы из наземной команды, чтобы выгрузить и собрать вертолет. Один из них, голый по пояс и с завязанной вокруг талии рубашкой, передал мне декларацию.
– Не расслабляйтесь, – сказал он. – Как только вертолет будет готов, мы сразу же вас загрузим. – И он кивнул куда‑то в сторону.
Я посмотрел на залитую ярким светом рулежную дорожку. Гробы. Нескончаемые ряды одинаковых алюминиевых ящиков под безжалостным тропическим солнцем. Такие же я видел в Сайгоне шесть лет назад, когда только начал летать бортоператором. У меня что‑то екнуло внутри – то ли потому что я не успел отдохнуть перед вылетом, то ли потому что не возил жмуриков вот уже несколько лет. Я судорожно сглотнул. А потом взглянул на место назначения. Дувр, штат Делавэр.
* * *
Когда ребята из наземной бригады погрузили все необходимое в бытовой отсек, я узнал, что обратно с нами полетят два новых пассажира.
Первый был совсем молодым парнем, судя по виду, вчерашним школьником, с жесткими черными волосами и в солдатской форме с чужого плеча, чистой, накрахмаленной и с нашивками рядового ВВС первого класса.
Я сказал ему:
– Добро пожаловать на борт, – и шагнул вперед, чтобы провести его через дверь в кабину, но он отшатнулся и чуть головой о притолоку не ударился. Наверное, упал бы, если б было куда падать. От него сильно пахло лекарством – мазью для растираний при простуде.
За ним шла армейская медсестра – воплощение профессионализма в каждом слове и жесте, и ей тоже моя помощь не понадобилась. Я поздоровался с ней как ни в чем не бывало. На самом деле я ее знал: когда‑то в самом начале моей карьеры я летал с ней из Кларка на Филиппинах в Дананг и обратно. Лейтенант медицинской службы с серебристо‑белыми волосами и стальным взглядом. Она тогда высказалась пару раз, что любой недоучка, выгнанный из школы за неуспеваемость, и то бы лучше справился с этой работой, чем я. На ее форме была нашивка с фамилией Пембри. Она приобняла паренька и повела его к креслам, а если меня и вспомнила, то не подала виду.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 87; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!