Легенда, разработанная в абвере для Н.П.Чепцова 16 страница
Жухин шел второй раз и чувствовал себя уверенно, но он и в первый раз не испытывал особенного страха. Вряд ли ему совсем незнаком страх, но он настолько привык рисковать, что это было его нормальным состоянием. На его личной карточке, в графе «Особые примечания», стояло: «Для поручений икс». Говоря попросту, это означало «для темных дел».
В 1918 году, оказавшись во Франции, безусый юнкер Анатолий Жухин сразу же начал с уголовщины – ограбил ювелира. Пришлось бежать в Германию. Здесь он почувствовал себя свободнее – в побежденной стране царил хаос. Молодой Жухин решил поступить в полицию. Он выдавал себя за «вечного» безработного, коротавшего время на бирже труда, а собирал сведения о настроениях лиц не немецкой национальности. Последние годы он числился в гестапо и по его поручению выполнил немало темных дел. На крупные дела его не брали – гитлеровцы не доверяли такие дела людям не немецкой национальности.
Когда Аксель формировал свою группу, он попросил у гестапо человека «для поручений икс». Прислали Жухина. После первого разговора Аксель определил цену этому человеку и в дальнейшем относился к нему холодно, если не брезгливо, но одновременно знал, что в его группе Жухин, может быть, самый надежный. Первый раз он ходил через фронт с переносным контейнером, набитым минами. На другой же день радист Палчинский сообщил, что принял на хранение доставленные Жухиным мины. Еще через два дня Жухин вернулся. Принес документы и личное оружие советского офицера, подвернувшегося ему под руку на советской стороне. Без всякой рисовки говорил: «Не самое трудное дело». О Ленинграде сказал: «Ничего, большой, но разобраться легко». Попытка Акселя выяснить у него что‑нибудь существенное об атмосфере города ни к чему не привела.
|
|
|
На этот раз Жухин должен взять у радиста мину и попытаться в порядке эксперимента взорвать механизм развода одного из мостов через Неву. В тактическом плане создания «пятой колонны» возможность разведения ленинградских мостов рассматривалась как серьезная помеха.
По полям гуляла метель, а снег после дневной оттепели покрылся коркой – иди по прямой куда хочешь, как по паркету.
Жухин шел по ручному компасу, опасаясь только одного: как бы не свалиться в какую‑нибудь яму или – не дай бог – в окоп. Военные разведчики из немецкой танковой части, провожавшие его, заверили, что здесь у русских стык двух воинских частей, и если он будет идти по компасу, благополучно минует и немецкие и русские окопы. Все шло по плану – прикрытый метелью, он спокойно вышел в тыл русских позиций. Стащил с себя маскхалат и искал кустик, где его спрятать. И вдруг земля ушла у него из‑под ног – он свалился в глубокий ход сообщения между землянками и позицией зенитной батареи. Переждав немного и убедившись, что его не заметили, он снова накинул на плечи маскхалат и осторожно пошел в сторону орудий, решив, что в такую метель зенитчикам возле орудий делать нечего. Там он остановился и стал присматриваться, где выход с батареи. Справа, где лежала груда ящиков, он заметил просвет и направился туда.
|
|
|
Возле ящиков прятался от метели часовой. Он уже давно заметил Жухина. Сначала предположил, что идет кто‑то из боевого расчета, но скоро понял: это не так. Солдат был молодой, необстрелянный. Опытный давно бы уж окликнул человека и положенным способом вызвал бы свое караульное начальство, а этот все приглядывался. Заметив часового, Жухин, не думая ни мгновения, ринулся мимо ящиков с другой от солдата стороны. Солдат вскинул винтовку и выстрелил.
Пуля попала Жухину в шею. Он еще пробежал сгоряча шагов десять и упал ничком на остробугристый наст.
Из землянок выскочили зенитчики. Им не очень хотелось, покинув тепло, бегать по метели, но часовой возбужденно кричал:
– Я говорю – гад был. Искать надо! Гад был!
– Погоди голосить, – остановил его командир батареи. – Куда побежал твой гад? Туда? Идем посмотрим…
|
|
|
Жухин был без сознания и страшно хрипел. Приехавший вскоре уполномоченный особого отдела, осмотрев экипировку и снаряжение раненого, сказал:
– Оттуда. Кто его ранил?
– Часовой Ахметдинов.
– Где он?
Ахметдинов рассказал, как было дело, потом уполномоченный особого отдела нашел место, где Жухин свалился в ход сообщения.
– Ясная картина, – сказал он. – Из‑за метели он шел вслепую, кувырнулся сюда, стал искать выход и напоролся на часового…
Из санчасти прибыла лошадь с санями. Жухин стал бредить – выкрикивал какие‑то слова по‑французски, а ругался по‑русски. Когда его стали поднимать, он затих. И умер по дороге к санчасти.
Его неудачный переход через фронт нашел отражение в четырех строках оперативной сводки: «При переходе линии фронта был тяжело ранен и умер неизвестный с фиктивными документами на старшину инженерных войск Золотухина В.Б. Обращает на себя внимание, что при убитом, кроме денег в банкнотах сторублевого достоинства на сумму 50 тысяч рублей, не было никакого оружия или иного оснащения». Против этого места в сводке начальник Управления госбезопасности Кубаткин написал для памяти: «Не шел ли он с той же миссией, что и Есипов?»
|
|
|
Максим Михайлович Браславский в землянке командира батальона ждал своего часа, чтобы перейти фронт. Хозяин землянки угощал его горячим кофе, коньяком и пытался вызвать на разговор – ему просто любопытно было: что это за люди, идущие на такое рискованное дело? Но Браславский отвечал ему односложно, недовольно, немец мешал ему сосредоточиться и уйти в себя.
В группе Акселя Максим Михайлович Браславский снискал славу великого молчальника.
Из всей русской группы Браславский признавал одного полковника Мигунова, потому что тот был из семьи крупного помещика и знатного дворянина. Сам Браславский был сыном высокообразованного военного, довольно богатого дворянина. Еще перед первой мировой войной отец Браславского предусмотрительно перевел свое состояние в швейцарские банки, и когда в восемнадцатом году вся семья оказалась во Франции, они не испытывали нужды. Максим Браславский получил во Франции высшее военное образование. От отца вместе с кровью в него вошла священная жажда мести большевикам «за поруганную Россию, за убиенного монарха и его близких».
Когда умер отец, Максим Браславский переехал в Германию. Он считал, что во всем мире реальную антисоветскую силу представляет только один человек – Адольф Гитлер. Вскоре Максим стал работником русского отдела абвера. Одним из первых он был откомандирован к Акселю и принимал участие в подборе остальных участников группы, благодаря чему знал всю подноготную каждого. Не то чтобы он им не верил или считал их людьми бесполезными, но он видел в них прежде всего деляг, которые сойдут с круга, как только доберутся в России до своих имений и коммерческих домов. Себе же он отводил роль возвышенную и видел себя в очень далекой исторической перспективе. С детских лет ему помнятся объяснения отца к известной картине Репина, на которой изображены члены государственного совета царской России. «Это мозг России, – говорил отец. – А каждый из изображенных здесь – это ее высокий ум и державная опора». И когда затем отец давал характеристику каждому деятелю, юный Максим слушал его с затаенным дыханием. Он воображал себя то одним из этих важных сановников, то другим. Это была и игра, и что‑то большее, чем игра. Во всяком случае, Максим Михайлович Браславский видел вполне реальную возможность осуществления своих замыслов. Не только на своих русских соратников, но и на самого Акселя он смотрел как на случайных спутников, которых он оставит при первой же возможности.
Держался Браславский независимо, с подчеркнутым достоинством – никакой показной почтительности перед начальством. Даже Аксель, разговаривая с ним, следил за собой, чтобы не дать основания собеседнику удивленно шевельнуть густыми бровями или откровенно улыбнуться уголками сильного рта, запечатанного по бокам глубокими морщинами. У него было красивое лицо с высоким лбом, тонкие, аристократические руки, спокойные, умные глаза. В абвере о нем говорили: «Далеко бы пошел… если б был немцем».
Аксель прекрасно разгадал честолюбие Браславского и не только не осуждал его за это, а в разговорах с ним с глазу на глаз всячески его подогревал, высказывая свое уважение к его образованности и благородному воспитанию. Во взятом Ленинграде Аксель видел его начальником русской полиции. Он сказал ему об этом и сегодня, во время последнего разговора перед отправкой в Ленинград. И говорил, что только ему он может поручить совершенно самостоятельный рейд без связи с главным резидентом в городе. Аксель, конечно, не сказал ему, что точно с таким же заданием ушел в Ленинград и Есипов, ушел и как сквозь землю провалился…
В назначенный час Браславский сухо попрощался с командиром батальона и в сопровождении приданного ему разведчика отправился через линию фронта.
К утру он уже был в Ленинграде и шел по проспекту Стачек к Автовской улице, где находился дом, в котором он должен был поселиться. Это был один из адресов, подобранных в свое время резидентом Кумлевым.
Странно выглядел город. Было позднее утро, а Браславский не видел на улице ни одного человека. Название громкое – проспект! Это была плохо накатанная и безлюдная дорога, ведущая к городу. Справа, на взгорке, как‑то обособленно друг от друга стояли деревянные домики пригорода, слева до неуловимого горизонта стелилась белая равнина…
Навстречу промчался одинокий грузовик с фанерным домиком вместо кузова. Браславский, сторонясь, шагнул в снег, машина обдала его теплом и запахом хлеба.
Город начинался с кладбища, обнесенного тяжелым кирпичным забором. Браславский помнил, что оно называется Красненьким – когда разрабатывался маршрут, кто‑то из абверовцев острил: «У большевиков все красненькое». Миновав кладбище, Браславский взял несколько влево, а затем вскоре резко вправо – там и начиналась Автовская улица. И это тоже еще не был Ленинград, а пригородный поселок Автово, но теперь город был уже рядом, недалеко впереди в туманном мареве зимнего утра чернели трубы Кировского завода и угадывались контуры городских домов. Но пока Браславский все еще видел улицу, похожую на деревенскую – снова деревянные домики с палисадниками, снова сонное безлюдье окраины.
Навстречу Браславскому шла женщина – она шла медленно, торжественно и вместе с тем испуганно, будто очень боялась оступиться. На ней было пальто с лисьим воротником, перехваченное веревочкой. На голове мужская шапка‑ушанка, туго завязанная под подбородком, отчего ее землистое лицо показалось Браславскому маленьким, а глаза на нем – неправдоподобно большими. Когда они сблизились, женщина посмотрела на Браславского и быстро отвела взгляд.
Дом под номером девять оказался маленьким, деревянным, покосившимся. Около дома когда‑то были ворота, но теперь от них остался только каменный столб. Вдоль стены по глубокому снегу протоптан одинокий след, недавно кто‑то вышел из дома. Браславский прошел по этому следу и очутился перед открытой дверью, за которой было темно. Он постучал в стену, послушал – никто не отзывался. Осторожно войдя в темные сенцы, он начал рукой шарить по стене. Нащупал дверную ручку и потянул ее на себя – дверь легко открылась.
– Здравствуйте, – громко сказал он.
Тишина. Дверь в следующую комнату была открыта – там стояла железная печка‑буржуйка, труба от нее тянулась в форточку. Все окна заморожены, покрыты толстым, волнистым слоем льда. В комнате пахло кислятиной, под ногами хрустела зола. Кровать с грудой тряпья была придвинута к печке. Браславский, расстегнувший было свою ватную куртку, снова застегнулся на все пуговицы.
Он сел на скамейку у стены, ожидая, когда хозяйка вернется. Незаметно для себя он задремал – сказалась прошлая ночь без сна.
Проснулся он около полудня – руки и ноги окаменели от холода. Он вскочил и начал, размахивая руками, бегать по комнате из угла в угол. Бегал, пока не стало тепло. Тогда захотелось есть. В специальном кармане куртки спрятаны плитки витаминизированного шоколада, но он решил неприкосновенный запас не трогать, а найти что‑нибудь в доме. Он обшарил все углы, шкафчики, стол, тумбочку, даже поднял матрац, но во всем доме не нашел абсолютно ничего, что можно было съесть. Только в маленькой деревянной мельничке обнаружил несколько черных зернышек перца. Достав из потайного кармана плитку шоколада, он съел половину. Когда он, шурша фольгой, раскрыл плитку, из‑под кровати вылезли две мыши и стали бегать около его ног. Он с отвращением отбросил мышь, и она шлепнулась в темном углу. Другая как ни в чем не бывало продолжала бегать возле его ног.
Хозяйка дома не появлялась. Надо было решать, что делать. Сразу идти к Кумлеву нельзя. Аксель ни за что не признает это его положение безвыходным, он все время твердил, что документы у него настолько надежные, что он может спокойно устраиваться в гостиницу или требовать своего устройства у военных и гражданских властей.
По документам Браславский – эвакуированный из Риги директор русской библиотеки Березин – русский, из эмигрантов. В Ленинграде немало эвакуировавшихся из Прибалтики, и Аксель был прав, говоря, что документы у Браславского надежны своей обыкновенностью. Но, будучи человеком «военной косточки», Браславский вообще боялся маскарада и в глубине души считал его для себя унизительным.
Браславский не знал, как поступить. Уже шестой час он находился в промороженном домике на Автовской улице, а хозяйки все не было. Наметились скорые зимние сумерки. Еще раньше Браславский хотел затопить печку, но в доме он не нашел ничего, что могло бы заменить дрова. В доме не было ни стула, ни стола, были сожжены даже плинтусы карниза. Он попробовал было оторвать тяжелую лавку, но она точно вросла в стену.
Уходить было бессмысленно, до комендантского часа он никуда не успеет попасть. Браславский посмотрел на кровать, заваленную грязным тряпьем, – невозможно было представить, что туда можно лечь. Да и как заснуть в таком холоде? Он то и дело вскакивал с лавки, начинал быстро ходить вокруг печки, приседать, махать руками.
Он повернулся к дверям и вздрогнул – там стояла женщина. Она смотрела на него устало, без всякого удивления или любопытства.
– Надежда Сергеевна? – спросил он.
Женщина, не отвечая, прошла к печке и потрогала ее рукой, потом села на кровать.
– Вы Надежда Сергеевна? – спросил Браславский, повысив голос.
Она кивнула головой. Эта была та самая женщина, которую он встретил утром на улице.
– Я к вам от Игоря Николаевича… – сказал он условную фразу. – Можно у вас переночевать?
– Есть нечего, – вздохнула женщина. – Я карточку потеряла. Шла в магазин, держала ее в руках, вот так… – Она показала сжатый кулак… – Был сильный ветер… подхватил мне пальто, платье, и я сделала рукой… вот так… – Она показала. – А потом смотрю… – Она смотрела на свою пустую ладонь, – а карточки и нет. Сегодня уже третий день нет… Только снег ем.
Она говорила ровным голосом, как будто не о себе.
– Я могу дать вам шоколад, – сказал Браславский.
– Что? Что? – она быстро подняла лицо и непонимающе смотрела на него.
Браславский достал из кармана половину плитки и протянул ей. Она не брала и смотрела на шоколад со страхом, с губы у нее потекла тоненькая струйка слюны.
– Возьмите… возьмите, – приказал Браславский и сунул шоколад ей в руку.
Надежда Сергеевна взяла шоколад, поднесла его к глазам и вдруг вцепилась в него зубами, не сорвав обертки. Ее лицо исказилось от боли, и она разжала губы – они были в крови.
Браславский смотрел на женщину с ужасом.
Надежда Сергеевна съела шоколад и только малюсенький кусочек, оглянувшись на Браславского, спрятала под тряпье. И вдруг деловито спросила:
– Вы надолго у меня остановитесь?
– Еще не знаю, возможно, что завтра уеду.
– Ну что ж, хоть один день да мой, – сказала она и непонятно чему рассмеялась. – Вот только кровати лишней у меня нет. Была мужняя, но я ее в печке стопила, тем паче что муж мой все равно на войне убит.
– Я как‑нибудь устроюсь, – сказал Браславский, совершенно не представляя себе, как это он устроится, если по полу бегают мыши.
– Печку можно протопить, – сказала женщина. – Но для этого надо слазить на чердак, – я одна боялась…
Браславский влез на чердак и сбросил оттуда целую груду вещей: разломанный ящик со старой обувью, комплекты журнала «Нива» за годы первой мировой войны, рулон обоев, книги, моток веревок…
Раскалившаяся печка немного нагрела комнату. Женщина, задыхаясь, принесла с улицы ведро снега и поставила его на печку. Потом они молча пили жидкость зеленоватого цвета, пахнувшую аптекой.
– Как это у вас шоколад сохранился? – вдруг спросила Надежда Сергеевна.
– Береженого бог бережет, – ответил Браславский.
Женщина изумленно, испуганно смотрела на него, но больше не разговаривала. Она залезла под тряпье на кровати, Браславский, не раздеваясь, устроился бочком на узкой лавке у стены, подложив под голову комплект «Нивы». Все происходившее с ним в этот день так его утомило, что он сразу уснул.
Проснулся внезапно – кто‑то шарил рукой у него на груди. Браславский вскочил, как подброшенный пружиной, ударился головой обо что‑то мягкое, отлетевшее от него в сторону, и выхватил из кармана пистолет. Черная тень метнулась к кровати и зашуршала там тряпьем. Он понял: хозяйка искала шоколад…
«Очевидно, рехнулась», – подумал он и снова лег на лавку. Но заснуть он больше не смог – уже брезжил робкий рассвет…
Когда в комнате немного посветлело, женщина вылезла из‑под тряпья. Молча, медленно двигаясь, она растопила печку и пошла на улицу за снегом. Браславский встал, проделал быструю, энергичную гимнастику, разогрелся немного и стал собираться.
– Вы когда придете? – спросила Надежда Сергеевна.
– Не знаю. Получите… – он протянул ей две сотенные бумажки.
– К чему они… – тихо спросила она. – Вы приходите…
В десять часов утра Браславский вошел в темный вестибюль гостиницы «Астория». За стеклянной перегородкой догорала свеча, но там никого не было. Браславский подождал. Пришла женщина в полушубке.
– Я хотел бы остановиться в вашем отеле.
– Прибалт? Из Риги? – спросила женщина.
Браславский вздрогнул, но ничего не сказал.
– Только люди оттуда называют нас отелем, – сказала женщина и протянула в окошечко руку. – Давайте какой‑нибудь документ.
Браславский отдал ей новенький советский паспорт и справку, которая была «дана директору рижской библиотеки Березину Н.Н. в том, что он работает в этой должности с января 1941 года».
Справка была действительна по 31 декабря 1941 года, а уже было четвертое января 1942 года. Когда женщина просматривала справку, Браславский сказал:
– Я бы с удовольствием продлил справку, но боюсь ехать для этого в Ригу.
– Да, не стоит… – улыбнулась женщина, и только сейчас Браславский разглядел, что это была совсем еще девчонка, и притом очень красивенькая, с большими темно‑синими глазами, с милой улыбкой.
– На каком этаже хотите жить? – спросила она.
– Мне все равно.
Он получил номер на бельэтаже с окном, выходившим во двор, на какие‑то гостиничные крыши. Странная вещь – трубы отопления были ледяные, а в номере было совсем не так холодно, как в доме на Автовской улице.
Оставив в номере свой рюкзачок, Браславский ушел в город. Этот первый свой день в Ленинграде он целиком посвящал наблюдению жизни. К вечеру он вернулся в гостиницу. За стеклянной перегородкой дежурила все та же девушка.
– Есть кипяточек, – сказала она, подавая Браславскому ключ. – У вас посудина имеется? Ладно, я дам вам кружку. Держите. Вернете завтра моей сменщице.
Браславский поблагодарил ее и уже отошел от окошечка, как услышал, что его зовут.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 157; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!