Складка времени как экспериментальная патология 2 страница
Впрочем, понятие «адаптации» в данном случае имеет предельно негативную окраску – мы не просто приспосабливаемся к новым реалиям, мы в буквальном смысле этого слова – меняемся. Меняется сам наш мозг – то, как он воспринимает информацию, как он ее обрабатывает, как понимает, какие выводы делает и т. д. Необходимо отдавать себе отчет в том, что культура (или, если угодно, ноосфера), на которую мы так уповаем, потому что именно она превращает нас в тех, кем мы становимся в процессе своего индивидуального развития (© Л.С. Выготский), является эмерджентным феноменом, и если мозги, которые сейчас поддерживают ее «глубину», «высоту», «содержательность», «объем», функционально уплощаются, то, сколь бы ни были великими прежние достижения исходной для нас культуры, они немедля перестанут существовать, как только мы перестанем воспроизводить их прежним способом. Не помню, кто именно задавался этим вопросом – Шпенглер, Тиллих или Зиммель (это мог быть любой из них), но мне он всегда казался принципиально важным: будет ли, в принципе, существовать картина Рембрандта после вселенской катастрофы, когда вся наша цивилизация погибнет, – одна, выброшенная в открытый космос? Мне кажется вполне очевидным, что без человека, способного распознать ее, увидеть и оценить, она превратится в ничто.
Впрочем, чтобы утратить этого «заслуженного (как сказал бы Алексей Алексеевич Ухтомский) наблюдателя», никакой вселенской катастрофы, судя по всему, и не требуется. Достаточно просто отказаться от указанного способа воспроизводства культуры, что мы уже сейчас и наблюдаем: мы теряем способность читать и понимать длинные тексты, мыслить системно, запоминать сложные конструкции, анализировать достоверность источников информации, критично к ней относиться, осуществлять по-настоящему исследовательскую деятельность и т. д. и т. п. То есть мы не просто «адаптируемся» к новой реальности, мы меняемся, и культурная реальность, которую мы, видимо, станем воспроизводить теперь, будет радикально отличаться от той, которая произвела нас. То есть мы прямиком направляемся в новый мир.
|
|
|
Член научного совета Калифорнийского университета и консультант Microsoft Джарон Ланир в своей книге-манифесте «Вы не гаджет» показывает, насколько современная информационная среда стирает фактор личности и индивидуальности, по сути сводя ее к недифференцированному белому шуму[13]. Психиатр, профессор Лос-Анджелесского университета Гэри Смолл доказывает, что под воздействием избыточных информационных потоков наше общество становится все более и более аутичным, и всячески рекламирует психотерапевтические техники под общим заголовком: «Выключите компьютер и присмотритесь к себе»[14]. Другой знаменитый, на сей раз – немецкий, психиатр Манфред Шпитцер настаивает на том, что наш мир безальтернативно катится к состоянию «цифрового слабоумия». Свою ставшую скандальной книгу «Антимозг» (и это уж точно самый настоящий «манифест»!) он заканчивает словами: «Избегайте цифровых СМИиК (средств массовой информации и коммуникации – А.К.), они действительно делают людей толстыми, глупыми, агрессивными и несчастными. […] Каждый день, проведенный ребенком без цифровых СМИиК, – это время, выигранное во имя счастливого будущего»[15]. Собственно об этом будущем, которое, впрочем, совсем не кажется ему счастливым, пишет эксперт энциклопедии «Британика» Николас Kapp. Проанализировав все уже хорошо известные психологам феномены, связанные с существованием человека в современной информационной среде (включая разрушительные эффекты многозадачности, неизбежные нарушения в работе памяти, катастрофическое падение способности к пониманию, а также эффекты деиндивидуализации и реальной декоммуникации), Николас Kapp указывает на наше стремление все больше и больше рассчитывать на машинный мозг и резюмирует: «Как только мы начнем полагаться на компьютеры в познании окружающего нас мира, наш собственный интеллект упростится до уровня искусственного»[16].
|
|
|
|
|
|
Каждый из нас, по существу, является слепком с того мира, в котором нам довелось формироваться, а затем жить. Чем сложнее и богаче этот мир, тем, безусловно, насыщеннее и многограннее становится и наша внутренняя жизнь. Но верно и обратное: по мере того как этот мир – социокультурная среда – претерпевает уплощение, сглаживается, унифицируется, дезинтегрируется, аналогичные процессы проистекают и в нашем мозге (чего, разумеется, мы заметить не можем, потому что мы есть этот наш мозг). В свое время Зигмунд Фрейд объяснял этот феномен с помощью своих «принципов» «удовольствия» и «реальности»: культура создает препятствия для удовлетворения наших «низменных» потребностей, поэтому мы не можем следовать «принципу удовольствия» (цель видишь – задача ясна) и вынуждены изобретать обходные пути – как получить то же самое, но пройти к нему окружной дорогой, следуя как раз тому самому «принципу реальности», формирующему нашу культуру[17]. Но сейчас мы наблюдаем обратный процесс: там, где раньше было нельзя, – теперь можно, и мы уже настолько не испытываем проблем с удовлетворением наших потребностей, что страдаем от того, что не можем захотеть (апатия, абулия и депрессия в психотерапевтической практике активно вытесняют актуальную еще не так давно тревогу).
|
|
|
Сказываются ли эти процессы на нашем «времени», на том, как мы переживаем время, на том, каким оно становится? К сожалению, об этом мало задумываются, но да, сказываются, причем драматически. Современный человек едва уловимым образом теряет интерес к истории и совершенно ничего не видит в будущем. Трудно вспомнить, когда еще человечество настолько жило «одним днем». В книге «Смысл в бесСМЫСЛЕННОЕ время» Бенно Хюбнер противопоставляет современное общество (которое он называет «Открытым обществом цели») прежнему «Закрытому обществу СМЫСЛА», в котором людям жилось трудно, учитывая социальную несправедливость, необходимость постоянно бороться за выживание и удовлетворение самых элементарных потребностей, но в котором им не было скучно. Современный мир – мир тотальной «скуки», в котором гнет житейских тревог становится меньше, но что делать с высвободившимся временем – непонятно (притом что, ко всему прочему, и как «свободное» это время совершенно не ощущается). Это мир, в котором люди потребляют лишнее, чтобы не чувствовать себя лишними, в котором ИСТИНЫ – пишет он заглавными буквами – больше не очаровывают, и лишь само «очарование», то есть эстетические впечатления, еще способны будоражить чувства человека, «становятся единственной истиной ничем и никому не обязанных людей»[18]. Это мир выпадения из времени.
Мы перестали доверять своему прошлому, которое столько раз оскандаливалось и переписывалось, мы потеряли и всякую веру в будущее, поскольку ничто не гарантирует его нам хоть с какой-то долей определенности. Мы живем сейчас, потому что сейчас жить можно – не слишком счастливо, не слишком уверенно, но можно. И все это, опять же, последствия, как это ни странно, нашей информационной цивилизации – тоффлеровской «третьей волны». До тех пор пока история не фиксировалась на видеоносителях и в таком невероятном количестве разного рода письменных и иных свидетельств, она существовала в виде свернутых, четко спозиционированных и самоочевидных нарративов (© X. Уайт), а сейчас она представляет собой невероятный объем вырванных из контекста и никак не связанных друг с другом фактов, которые позволяют организовывать их, по сути, любым образом. То есть свое прошлое мы уже не вполне себе представляем (в виде целостной и понятной картины), а будущее естественным образом из него не вытекает, в связи с чем и настоящее обессмысливается. А дальше можно проводить хоть один «следственный эксперимент», хоть десять, но суть от этого не изменится – мы завязли в какой-то странной, парадоксальной темпоральности, которую я и назвал «складкой времени».
* * *
Изначальным, исходным пунктом этого моего исследования было ощущение складки времени. Я видел ее проявления всюду: самые разные явления современности: социальные, экономические, политические, психологические, культурные – все находили для меня свое объяснение в этом загадочном словосочетании «складка времени». Как-то внутренне мне стало понятно, что наблюдаемые искажения, трансформации, стагнации связаны именно с феноменом времени, что дело не в культуре как таковой и не в политике самой по себе, не в психологии и не в экономике, а в том, что само время – изменившееся, впавшее не то в кому, не то в какой-то странный пароксизм – перестало насыщать эти сферы необходимой силой развития и, напротив, свертывает их, сжимает, выхолащивает.
Все больше осмысляя этот загадочный феномен и проецируя возникающее понимание на окружающую действительность, мне удалось зарекомендовать себя (впрочем, совершенно помимо моей воли) в качестве человека, способного с большой долей достоверности предсказывать будущее. Хотя в действительности никакими предсказаниями я не занимался вовсе, а лишь пытался максимально методологически четко описать феномен складки применительно к той или иной сфере. Но факт оставался фактом – понимание феномена «складки времени» дает весьма точное представление о том, к каким последствиям в самой этой складке приведет то или иное действие. Данное обстоятельство позволило и мне самому по-другому взглянуть на исследуемый феномен: если складка и в самом деле заставляет нас в некотором смысле ходить по кругу (что, собственно, и открывает нам широкое поле прогностических возможностей), то как из этого круга выйти? Решением этого вопроса я, собственно, и занялся…
Постепенно мне стало понятно, что, хотя мы и пребываем в настоящий момент всей нашей культурой (по крайней мере, той ее частью, что доступна моему наблюдению и пониманию) в состоянии «складки времени», в действительности феномен этот не является сугубо историческим, а напротив, вполне универсальный. То есть история, конечно, может создавать свои мегаскладки наподобие той, в которой мы сейчас оказались (и в которые вкатываются целыми цивилизациями), но возможны еще и частные, единичные, личные для каждого человека, его собственные «складки времени». Содержательно те и другие, конечно, сильно отличаются друг от друга, однако сущностно это явления одного порядка (просто драматически разных размеров). Собственно, поэтому я и сосредоточил свое внимание на сопоставлении двух этих процессов – складки цивилизационной и складки индивидуальной, пытаясь прояснить таким образом ее сущность и механизмы, а также найти пути выхода из ее замкнутости.
Впрочем, как я уже говорил, от понятия «складки времени», которое легло в основу моих первоначальных размышлений, меня уводили открывающиеся друг за другом вопросы и темы – попутно я столкнулся с феноменом времени как такового, с субъектностью времени, со структурой нашего мышления и отношений его с реальностью, а также с природой желания и логикой современной политэкономии (причем это далеко еще не полный список). Так что в какой-то момент мне нужно было уже волевым решением положить конец всему этому интеллектуальному безобразию и, отставив в сторону все «лишнее», попытаться прояснить собственно тот феномен, с которого я начал и который, как мне представляется, должен быть обязательно нами осмыслен самым серьезным образом. В конце концов, на дворе действительно цивилизационная мегаскладка времени – трудно считать безобидным подобное «развитие событий» и глупо не пытаться найти из этой ситуации выход.
Таким образом, эта книга лишь «одна из» в списке других книг, частью уже написанных, частью находящихся в работе, – «Способы думать», «Субъект и желание», «Другой и мышление», «Реальность как она есть» (впрочем, не могу гарантировать, что все они сохранят впоследствии свои «рабочие» названия). Надеюсь, впрочем, что каждая из них окажется вполне самоценной, как и та, что вы держите в руках.
Приятного чтения!
Введение
[теоретическая возможность «складки времени»]
Все мы живем в определенное время, и это время бывает разным – «время перемен», «время застоя», «военное время», «время кризиса», «время репрессий», «время роста и процветания» и прочее. На первый взгляд кажется, что речь идет просто о том или ином историческом времени (по крайней мере, мы легко можем представить себе соответствующие исторические события), однако не думаю, что данные «устойчивые выражения» могут принадлежать историкам-формалистам (в противном случае было бы достаточно называть соответствующие исторические периоды и не обобщать их таким образом). Очевидно, что, пользуясь этими языковыми маркерами, мы пытаемся сказать, что в это время (в то или другое) само наше существование становится иным, соответствующим этому времени, производным от него.
Нечто подобное мы имеем в виду, когда говорим, например, «да, сейчас такое время», «нет, сейчас совсем другое время», «а вот было время, когда…», «в иные времена». Здесь вполне определенно речь идет о некой специфике самой жизни, продиктованной временем, но не только его обстоятельствами, а еще и каким-то его особенным качеством. Или вот еще фигуры речи – «плохое время», «беззаботное время», «счастливое время», «никчемное время»… Предполагается вроде бы календарное время: когда непосредственно – год, месяц, день – мы были счастливы или, наоборот, удручены, ну или еще как-то. Но это только теоретически. По факту, используя эти обороты речи, мы говорим о другом – мы говорим о том, что в самом этом времени было что-то такое, что делало нас счастливыми или несчастными (или какими-то еще).
Иными словами, даже подразумевая определенное историческое или календарное время, мы говорим об этом времени (пытаемся сказать) что-то большее – что-то сверх и помимо формального указания на факт тех или иных политических, экономических или социально-психологических условий, мы пытаемся сказать о самом – специфическом – времени. Еще раз: мы говорим не просто о том, что обстоятельства нашего времени такие-то (война, застой, научно-технический прогресс и т. п.), и не просто о том, что нам было в этом времени как-то (весело, грустно, беззаботно), а что само наше переживание этого времени (его «атмосфера») чем-то отличается от других «времен», что мы сами другие в этом времени.
Возможно, что куда лучше нас это и такое время понимают китайцы, у которых в самом языке нет нашего, «западного» понятия времени, о чем самым замечательным образом пишет Франсуа Жюльен в своей книге «О „времени“. Элементы философии „жить“»: «Марсель Гране со свойственной ему проницательностью первым выдвинул предположение о том, что в Китае не было разработано понятие времени. […] Никто в Китае „не думал представлять время как монотонную длительность, состоящую из последовательности однородных моментов, соответственно равномерному движению“. Китайцы, согласно удачной формуле Гране, предпочитали видеть во Времени совокупность эр, сезонов или эпох. […] Если мы решим обратиться только к тем понятиям, которые были характерны для самих китайцев, то они, похоже, мысленно связывали две вещи: момент – благоприятный случай, с одной стороны (понятие ши), и длительность с другой (понятие цю). Однако они не думали об объемлющей оболочке, которая была бы „временем“. […]
Речь идет не о "времени", а о "благоприятном" времени, на латыни говорят: tempus сараге, "лови момент" – время, которого надо уметь не только "дождаться", но также и не упустить; оно вписывается в стратегическую, а никак не теоретическую логику, и именно по этой причине оно встречается в разговорной речи в смысле: (засечь подходящий) момент. […] Выражение, использованное в "Беседах и суждениях", предварительно сжато: ведь то, что мы переводим как "ждал благоприятного момента", выражено одним единственным термином ши, который обозначает "момент" ("сезон") и служит здесь глаголом. Ибо сам этот момент не нейтрален, не индифферентен, он остается качественно маркированным подобно сезону и поэтому является стратегическим. Момент является не простым сжатием "движения", как свидетельствует об этом его латинская этимология (moment выводится из movimentum, от лат. movere, "двигаться" – пер.), но внутренней меткой возможности, которую он приглашает нас постигнуть и которую надлежит использовать. Как таковой, он неотделим от ситуации, проникнутой некой естественной склонностью»[19].
По каким-то причинам (надеюсь, в ходе дальнейшего изложения мы сможем понять, по каким именно) мы понимаем время не просто как показания часов, календарей или свидетельство учебников истории, но и как нечто самостоятельное, особенное, организующее наш мир и живущее нами и через нас. Однако, я сразу должен оговориться (не хочу быть понятым неправильно): при всем при этом я не готов рассматривать время ни в метафизическом аспекте, ни в аспекте некой мифической силы. Нет, я надеюсь обнаружить и конституировать этот феномен с предельно позитивистских позиций (что, впрочем, не означает, что мы будем говорить о «времени», как его понимают физики или психологи).
Складка времени как экспериментальная патология
Имплицитно осознавая наличие цивилизационного феномена, скрывающегося за понятием «время», им занимались историки и культурологи (в широком смысле этого слова), анализируя специфику различных исторических эпох, общественных формаций, разные уровни культурного развития и разные культуры (К. Маркс, О. Шпенглер, Ф. Фукуяма и др.). Психологи и социальные психологи (П. Фресс, Р. Левин, С. Гроф и др.) занимались изучением собственного «субъективного времени» (не в смысле субъектности, а в смысле индивидуального проживания и переживания времени) – известно, что человек, находящийся в том или ином психическом состоянии, например в мании или в депрессии, переживает время по-разному, опаздывающий – не так, как скучающий, а трезвый – не так, как в состоянии измененного сознания. Философы со своей стороны не раз пытались ухватить «за грудки» само время: описать его как феномен, имеющий собственное существование (св. Августин, Ф. Ницше, А. Бергсон, М. Хайдеггер, Ф. Жюльен и др.), тщетно преодолевая попытки его постоянного ускользания. А есть еще время физиков (А. Эйнштейн, С.Хоккинг, Р.Пенроуз), блистательные, ставшие почти классическими, работы Дж. Уитроу, Г. Рейхенбаха и А. Грюнбаума, время историков-методологов (Х.Уайт, Ф.Р. Анкерсмит), биологов, исследователей архетипов коллективного бессознательного (К. Юнг, Дж. Кэмпбелл, М. Эллиада) и т. д. и т. п.
Но суть, если оставить в стороне узкоспециальные подходы, как правило, неизменна: речь идет или о времени общества, или о времени индивида, или о времени как о некоем самостоятельном явлении. Время, таким образом, есть нечто, рождающееся где-то на стыке конкретного человека и социального, как такового. Другое дело, что провести здесь – между человеком и собственно социальным – некую границу крайне затруднительно, а главное сама такая попытка в очередной раз даст времени ускользнуть. В этом перманентном ускользании, как мне видится, и состоит главная трудность предпринимаемых исследований феномена времени.
В книге я пытаюсь рассмотреть не феномен времени как таковой, а феномен его складки – тот специфический эффект, который я, например, с удивлением наблюдаю в окружающей меня (равно как, думаю, и моего читателя) действительности: с одной стороны, мы все странным образом теряем прежнее ощущение перспективы – образ возможного будущего, ни собственного, ни общественного, не проступает, с другой – сама история, как наша, индивидуальная, так и общая (стран, культур, народов), перестает быть прежней, рассыпается, теряя свой когда-то стройный метанарративный облик; а мы сами, оказавшись в такой ситуации, как будто схлопываемся. Перед нами, таким образом, некая специфическая «патология» времени – его «складка», которая, возможно, и позволит разглядеть его – времени – истинные и сущностные черты (так, по крайней мере, в медицине именно патология часто позволяет понять то, что на самом деле происходит в норме).
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 114; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!