ВАСИЛИЙ РУДОЛЬФОВИЧ СЛЕПЧЕНКО
Васенька говорил, что его предки якуты. Это не мешало ему быть высокого роста, художником, интеллигентным человеком и Рудольфовичем по отчеству. Он носил круглые очки и курил папиросы. Любил шутить и говорить «Дж-ж-ж!». Например: «Я полгода не пил, не пил, а на Новый год ка-а-ак на-е-бе-нил-ся! Дж-ж-ж!»
Он действительно время от времени на несколько месяцев бросал пить и даже курить. Совершенно непонятно зачем. А потом опять начинал. Был склонен к философствованию и сочинил три стихотворения.
Когда Авдей Степанович Тер-Оганьян и Валерий Николаевич Кошляков уехали в Москву, он отправился за ними и поселился в Трехпрудном. Но все было непросто. Он перестал заниматься живописью, делал натюрморты на продажу. На все приставания Авдея Степановича что-нибудь придумать посмеивался. Он выдумал Фому и всем про него рассказывал. Вокруг все пили, а Вася стал запираться и пить один. Потом приходил к Авдею Степановичу и говорил: «Сейчас бухнули с Фомой».
Он говорил, что пишет дневник и там про Фому и про смысл жизни. И еще говорил, что Васи скоро не будет, а будет только Фома.
Потом он уехал в Ростов к жене, а оттуда в Таганрог к маме. 11 октября 1991 годами встретились в Танаисе между Ростовом и Таганрогом, ровно посередине, на свадьбе у Тимофеева и Вики. Это был последний раз, когда я видел Васю. 20 октября в Ростове он что-то сверлил, и его убило током.
Время проходит, и привыкаешь к отсутствию человека, потом двух, трех… На самом деле ни к чему не привыкаешь. Иногда вспомнишь и плачешь.
|
|
|
Вечером 31 августа Авдей Степанович Тер-Оганьян и Вася Слепченко оказались возле какой-то школы и подумали: завтра первое сентября, дети пойдут на уроки, там они будут страдать. А если разбить окна в классах, то занятия не состоятся, и детям будет радость. Они насобирали камней и поразбивали стекла во всех окнах второго этажа.
Однажды в художественных мастерских на Университетском у Валерия Ивановича Кульченко был праздник. Принесли два рюкзака «Алазанской долины» и стали ее пить.
Вася Слепченко захотел показать всем кружочки от банок на своей спине. Он порвал рубашку, потом майку и показал. Праздник продолжался. Время от времени кто-нибудь кричал: «Кружочки!», и Вася показывал.
Было очень весело. Звонили в корабельный колокол, бросали с третьего этажа чугунную гирю. Юрий Леонидович Шабельников пел красивым голосом казачьи песни, а старый Валерий Иванович Кульченко стоял перед ним на коленях и плакал.
ЮРИЙ ЛЕОНИДОВИЧ ШАБЕЛЬНИКОВ
Шабельников все время шутит. Он шутит, шутит, шутит, а когда не шутит, то иронизирует. Потрясающего остроумия человек. Он практически не пьет и с алкоголизмом знаком по наблюдениям. Благо есть кого наблюдать.
|
|
|
Юрий Леонидович – гениальнейший художник в смысле колористической живописи, но сейчас эпоха требует от художника несколько иного, и он старается соответствовать.
В молодости, когда мы все учились в Ростовском художественном училище, Юрий Леонидович был заметной фигурой. Он носил ситцевые рубашки навыпуск, коротковатые отечественные джинсы из «шахтинки», сандалии на босу ногу и курил «Беломор». Он говорил, затягиваясь: «Хорошая папироса, жирная!» – и кашлял, взбрыкивая головой. И шутил, и иронизировал…
Однажды я, Юрий Леонидович Шабельников и наш друг Боря приехали в станицу Дубовка на оформительскую практику. Когда у нас кончились деньги, мы ловили голубей, убивали их и жарили на костре. Один раз Юрий Леонидович украл гуся. Но иногда хотелось чего-нибудь приготовленного. У Юрия Леонидовича была зеленая вельветовая куртка с просторными, от самой груди, карманами. Однажды в местном кафе, куда мы зашли поесть супа, он не выдержал. Пользуясь отсутствием поварихи, Шабелъников стал красть котлеты. Он хватал их через прилавок из огромной кастрюли и совал, горячие и жирные, в свои просторные вельветовые карманы. Он успел украсть примерно пять котлет.
|
|
|
Юрий Леонидович Шабелъников очень любит музыку. Он может петь на двадцати языках мира. В станице Дубовка с местным ВИА он разучил несколько новых песен. Каждую субботу и воскресенье он пел на танцах и имел успех.
Но на этом он не остановился. Его беспокоила судьба отечественного рока. Юрия Леонидовича не устраивало качество поэзии.
Он положил на музыку несколько стихов Мандельштама, кое-что из Ахматовой. И тогда над притихшей Дубовкой по вечерам стало раздаваться:
Есть иволги в лесах! Тум-дум, тум-дум!
И гласных долгота! Тум-дум, тум-дум!..
В мастерской Юрия Леонидовича Шабельникова пили несколько художников. Сам Шабелъников, практически непьющий, сидел просто за компанию. Наконец все выпили, стали собирать деньги. Насобирали рубля три. Шабельникова послали за вином. Его долго не было, наконец возвращается.
– Ну? – спрашивают его.
– Да там вино было совсем плохое, – говорит Юрий Леонидович, – я вот повидла купил.
Юрий Леонидович умеет говорить по-английски. Однажды к Валерию Николаевичу Кошлякову пришли иностранцы смотреть картины, на которых автор изобразил московские просторы. Иностранцы посмотрели и спрашивают:
|
|
|
– А это что за здание нарисовано? Кошляков по-английски не умеет, а Юрий Леонидович не растерялся и говорит:
– Министерши оф инострэйшн… – И замялся. Авдей Степанович Тер-Оганьян подсказал:
– Делейшн!
ИГОРЬ ГАЙКОВИЧ ДАВТЯН
Давтян по призванию был организатором досуга. Его основное занятие в жизни – устройство пьянок. Во-первых, потому что делать ему было абсолютно нечего, во-вторых, потому что это ему очень нравилось, а в-третьих, потому что, не имея таланта, он обладал умом, а значит, пить ему было гораздо веселее, чем не пить.
Он владел исключительной способностью к убеждению и мог уговорить кого угодно. В самые мрачные антиалкогольные годы он ухитрялся брать без очереди. Другого за это убивали, а он как-то пристраивался и брал, не обращая внимания на возмущенный вой. «Главное – изгнать чувство вины, – говорил Давтян. – Толпа чует вину, как собака чует запах страха. А если вины нет, значит, все в порядке, значит, человеку надо».
Я несколько раз пытался повторить его фокус и не мог. Какие бы честные глаза я ни делал, как бы ни копировал его тактику, меня безжалостно выбрасывали из очереди.
Однажды пьяный Давтян уговорил машинистов, и те повезли их с Пашей Пипенко в Ленинград. Проснулись они в задней кабине тепловоза где-то под Харьковом. Поезд стоял на семафоре. Они вылезли в окно, дошли до ближайшей станции, похмелились, а там Давтян опять уговорил машинистов, и их повезли обратно в Ростов.
Ночью 26 сентября 1993 года он ехал из гостей в такси. На площади Звезды произошла авария. Все остались живы, кроме Давтяна.
Оля, Давтян, Марков и Ирина Михайловна отдыхали на море. Как-то вернулись они с пляжа, Давтян с Марковым пошли за вином. Потом прибегает Давтян и говорит Оле:
– Дай шесть рублей!
– Зачем?
– Тогда хватит ровно на тридцать одну бутылку «Гадрута»!
– А двадцати восьми не хватит? – спрашивает Оля.
– А о завтрашнем дне ты не думаешь? – говорит Давтян.
Давтян ночью поймал машину.
– Гвардейская площадь!
– Садись.
– А бить не будете?
– С чего бы это? – говорят. – Садись, не бойся! Приехали. Давтян говорит:
– Спасибо, ребята! – и вылезает.
– Э! – говорят ребята. – А бабки?
– Ну вот! – говорит Давтян. – Я же вас спрашивал!
Вечером Давтян уходил от Риты.
– Ты куда? – спросила Рита.
– По делам, – сказал Давтян.
– Только вернись пораньше! – попросила Рита. Часов в пять утра Риту разбудил звонок в дверь. На пороге стоял пьяненький Давтян.
– Игорь, я же просила пораньше! – сказала Рита.
– Куда уж раньше! – сказал Давтян.
СЕРГЕЙ АНАТОЛЬЕВИЧ АВГУЧЕНКО
Полноватый лысеющий еврей Сергей Анатольевич Авгученко – художник-керамист, романтик и человек нелегкой судьбы. В юности он отбыл трехлетнее наказание «на химии» за ограбление и сопротивление при аресте. Дело было так: вечером, гуляя в нетрезвом состоянии по аллеям ростовского парка имени Горького, Авгученко с приятелем нашли на скамейке спящего человека. Когда приятель принялся снимать со спящего часы, тот проснулся и закричал: «Караул!» Прибежали милиционеры, схватили приятеля, а заодно и Авгученко, пытавшегося объяснить свою непричастность к безобразному происшествию. Но его не стали слушать, а стали заламывать руки. Тогда Авгученко стукнул ближайшего милиционера по голове томиком О. Генри.
Сейчас он уже не Авгученко, а господин Фейгин и живет в Израиле. Вскоре после переезда он как-то позвонил поздней ночью. Судя по голосу, был изрядно пьян, долго с увлечением рассказывал, что пьет уже неделю и пропил шестьсот долларов. На вопрос о работе задумался и сказал, вздохнув: «Пока не работаю. Ты знаешь, здесь очень напряженная жизнь!»
Однажды в «Балканах» Давтян познакомился с девушкой Катей. Через несколько дней все шли к Авгученко пить и по дороге встретили Катю. Давтян говорит:
– Пошли с нами!
– Я вообще-то на базар за капустой… Однако уговорили.
Пришли к Авгученко. А жил он в квартире своего дедушки, и от дедушки осталась куча старинной посуды.
Вот они сидят, а на столе стоит удивительная сахарница.
– Ой, – говорит Катя, – какая прелесть! Давтян говорит:
– Покупай!
– А сколько стоит?
– Пять рублей!
– Почему пять?
– Ну, – говорит Давтян, – три мало, десять много.
– Покупаю!
Авгученко берет сахарницу и высыпает из нее сахар в удивительную супницу.
– Ой! – говорит Катя. – А супницу не продадите?
– Двенадцать рублей! – говорит Давтян. Авгученко спрашивает:
– А серебряные ложки не возьмешь?
Катя и ложки купила. Авгученко растрогался, притащил огромный куст алоэ в кастрюле.
– Это тебе бесплатно, – говорит. – От фирмы.
Однажды купили вина и решили идти к Авгученко. Авгученко жил в коммуналке, и его соседка Лера все время скандалила из-за постоянных пьянок. Поэтому он говорит:
– Ладно, пошли ко мне. Только будем пить тихо, а то Лера дома.
Пришли, уселись, стали тихо пить. Оле нужно было отлучиться на полчаса. Когда она вернулась, то застала такую картину: с пластинки орет хор: «Так вперед, за цыганской звездой кочевой!» Все сидят на стульях вокруг стола, топают ногами, хлопают в ладоши и кричат: «На-на-най! На-на-на!..» А на столе, распихивая ногами тарелки с закуской, голый по пояс Авгученко пляшет цыганочку.
Сергей Авгученко и Николай Дубровин нашли на улице спящего человека и решили, что ему плохо.
– Я читал, – сказал Авгученко, – что, чтобы привести человека в чувство, нужно потереть ему уши.
Он наклонился и стал тереть. Человек пришел в чувство, подумал, что Авгученко грабитель, и прокусил ему палец до кости.
Однажды, когда Авгученко лечился от алкоголизма, у Марины на Кировском был праздник. Набрали разнообразных напитков, в том числе одну бутылку коньяка. Спрашиваем Авгученко:
– Ты пить будешь?
– Нет, – говорит он, – я не буду, я же лечусь. Ну, может быть, коньяка немного выпью.
В итоге он всю бутылку сам и выпил.
Я же, напившись, поссорился с Олей и оторвал у ее сумки ремешок. Оля обиделась и утром отправилась с Авгученко к его маме завтракать.
Пришли, Елена Марковна накормила их фаршированными перцами и спрашивает:
– Сережа, ты, надеюсь, вчера не пил?
– Нет, – говорит Авгученко. – Я попробовал немного шампанского, и чего-то стало так противно! Наверное, лечение уже сказывается. Ты не могла бы пришить Оле ремешок к сумке, а то Макс вчера напился и оторвал?
Елена Марковна пошла пришивать, а Оля ему говорит:
– Какая же ты свинья! Зачем было говорить, что это Макс оторвал, да еще напившись?
– Я матери никогда не вру! – сказал Авгученко.
– Что ж ты ей тогда про коньяк не рассказал, раз такой честный?
Авгученко надулся и говорит:
– Это разные вещи!
Однажды я, Давтян и Щебуняев проснулись на Кировском. Деньги накануне кончились, и Давтян сразу позвонил Авгученко. Тот пообещал прийти и через полчаса появился.
– У меня нет денег, – говорит Авгученко, – но мама обещала купить мне брюки и ботинки.
Позвонил он маме и говорит:
– Тут в ЦУМе продаются туфли, «Саламандра»… да… да… двести рублей… сейчас я зайду за деньгами, – и положил трубку.
– Э! – говорит Давтян. – А брюки?
– Мне мать жалко, – сказал Авгученко. – Сейчас все такое дорогое!
ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ ПИПЕНКО
Давтян говорил о Паше Пипенко: «Паша не друг, Паша – родственник». Это правда. В друга Паша вырос из одноклассника: они с Давтяном учились в одном классе. Он не читал книг, не писал стихов, не был художником и богемной личностью. Он был, что называется, «крестьянский сын». Изначально с остальными его роднила любовь к алкогольным напиткам.
Шли годы. Он стал родным и преданным компании. С нами его связывала не духовная близость, а душевная: он был просто хорошим человеком, прибившимся к коллективу. Ему хотелось простых вещей: он строил дом и мечтал жениться. Жалко, что он умер холостым.
Большую часть сознательной жизни он проработал грузчиком на Центральном ростовском рынке и был сильным, как штангист. Его смерть – столь же нелепа, как все смерти: он с другом выпил, но не сильно. Ему стало плохо. Вызвали «скорую». Врачи определили высокое давление, сделали укол. Ночью друг проснулся от того, что в доме выла собака. К тому времени Паша уже остыл. Видимо, ночью он встал, ему опять стало плохо, он упал и головой ударился о радиатор отопительной батареи. И умер. Так и непонятно от чего: от давления или от разбитой головы.
Его могила на кладбище самая пронзительная: аккуратная крестьянская могила с засохшим букетом в нелепой мраморной вазочке. С фотографии улыбается молодой, очень здоровый Паша.
Давтян с Пашей Пипенко сидели в баре в «Балканах», а наверху в ресторане шла свадьба. Давтян говорит:
– Пошли туда. Там все уже пьяные. Родственники невесты подумают, что мы со стороны жениха, а родственники жениха, что мы со стороны невесты.
Так все и вышло. Идет свадьба, все пляшут, за столом свободных мест полно. Сели они, выпили, закусили.
Вдруг танцы заканчиваются, все рассаживаются по местам, тамада берет микрофон:
– А сейчас, дорогие гости, поздравим Танечку и Андрея! Поможем им начать семейную жизнь! – вылезает из-за стола, берет поднос и начинает обходить сидящих. Все по очереди поднимаются, кладут на поднос деньги, желают счастья.
– Блядь! – говорит Давтян. – Рано пришли!
А тамада уже к ним подбирается. Подходит со стороны Паши. Деваться некуда. Паша встает и говорит солидно:
– Мы с Игорьком дарим Танечке и Андрею шифоньер!
Все зааплодировали, а Паша стал обсуждать с мужиками, как лучше перевезти мебель.
СЕРГЕЙ ТИМОФЕЕВ
Вспоминая тех и этих, я вдруг подумал, что из всех нас Тимофеев был самым хорошим человеком. Я имею в виду не таланты, а человеческие качества. С талантами у него все обстояло нормально, но таланты – дело особое, и проблемы, с ними связанные, – отдельные проблемы.
Пьяный Тима ходил по комнатам на четвереньках и хватал за ноги незнакомых девушек. При этом его нежная душа светилась сквозь глумливую ухмылку, как его же пятка сквозь дыру в носке.
Он был открытым, беззащитным и великодушным. И безотказным в общении. Поэтому часто общался с идиотами и неприятными людьми, понимая, что это идиоты и неприятные люди.
Он, разумеется, пил. Мог проснуться, например, в столовой, на раздаточном столе, разбуженный дребезжаньем скользящих мимо подносов с салатами. Или на верхней полке поезда, который мчится в ночи…
Он делал все одновременно – сочинял песни, пел их, писал прозу и холсты. К сожалению, он не успел определиться, и поэтому ничего толком не осталось.
Его застрелили на улице. Просто так, ни за что, у коммерческого киоска под «Московскими новостями», в час ночи 29 мая 1993 года. Выстрелили ему в живот. Пуля разрушила несколько важных внутренних органов, повредила позвоночник. Врачи говорили, что он не сможет ходить, и мы почти уже привыкли представлять его в инвалидном кресле, когда 5 июня в Склифосовского он все-таки умер от перитонита.
Его похороны были самыми шумными из всех предыдущих и последующих. Истерика длилась больше недели.
Во дворике морга все топтались больше часа, пили водку для храбрости и нервно шутили. Потом двери лифта открылись, оттуда в огромном, длинном, зеленом гробу выехал Тимофеев, и всем стало страшно.
Затем были рыдания, поп, дождь и раскисшая глина на кладбище в Ракитках, опять рыдания, хохот и танцы. Безумный Касьянов привез откуда-то огромные колонки, и неделю над Трехпрудным гремел «Пекин Роу-Роу».
Раннее утро на Трехпрудном. Я лежу в постели, Оля собирает Варю в школу. Открывается дверь, в Викином зеленом пальто на голое тело входит улыбающийся Тима. Ложится ко мне в постель, закуривает, тычет в меня пальцем и говорит:
– Варечка! Это не твой папа! – показывает на себя. – Я твой папа!
Сергея Тимофеева после запоя друзья решили отправить в Донецк к одному приятелю – отодохнуть, прийти в себя. Тима потом рассказывал:
– Отправляли меня никаким. Просыпаюсь: ночь, сижу я в каком-то автобусе, рядом спит мужик, тишина, а на черном небе огромными красными буквами написано: АНТРАЦИТ. Ну, думаю, допился…
НИКОЛАЙ КОНСТАНТИНОВ
Коля Константинов, или Кол – художник, музыкант и безумец. Он учился в Ростовском художественной училище имени Грекова одновременно со мной, Авдеем Степановичем, Васей, Шабельниковым. И стал авангардистом. Как-то на выставке журналист спросил его:
– Что вы хотели сказать своей картиной «Боевой слон»?
Коля подумал и сказал:
– Нормальная картина. Обыкновенный боевой слон.
В «Пекин Роу-Роу» Кол играл на губной гармошке и самодельном инструменте – к мундштуку от блок-флейты он приделал кларнет. Или наоборот, к мундштуку от кларнета приделал блок-флейту. Идо сих пор активно музицирует. Еще он занимается резьбой по дереву – делает всякие украшения, красивые курильницы для благовоний и декоративные ножи для ритуальных убийств. Николай Константинов – очень яркая, неординарная личность. Их отношения с женой Викой – тоже очень яркой и неординарной личностью, заслуживают отдельной книга. Когда все перебирались в Москву, Коля не поехал. Может быть, напрасно, а может, и нет. Сейчас, по рассказам, он живет в Ростове на Нахаловке в двух комнатах, снаружи увитых виноградом, и является чуть ли не последней мифологической фигурой нашего поколения.
Художник Николай Константинов увлекся резьбой по дереву. Накупил всяких инструментов, в том числе несколько отличных топоров. А человек он во хмелю буйный. Бывало, придут гости, выпьют немного, он сразу давай топоры показывать: смотрите, какие острые! Гости говорят: «Хорошие у тебя, Коля, топоры», – и стараются незаметно запихнуть их ногой поглубже под диван.
Однажды Коля поссорился с женой. Она убежала на улицу, а он достал топоры и принялся рубить домашние вещи. А время было холодное. Вот стоит Вика на улице в халатике и плачет.
Подходят молодые люди.
– Что случилось, девушка?
Она рассказала.
– Ну, – говорят молодые люди, – это ерунда. Сейчас мы его успокоим. Какая, говорите, квартира?
И пошли. Через пять минут вернулись, извинились и ушли по своим делам. Коля потом рассказывал:
– Рублю я пальто. Чувствую спиной – от двери какая-то агрессия надвигается, какое-то зло. Я топоры наизготовку и поворачиваюсь к двери! А там темно, не видно нихуя! Но чувствую – агрессия отступает, отступает…
Постояла Вика, постояла и пошла ночевать к Диме Келешьяну. Утром Дима побежал посмотреть, как там Коля.
Входит: дверь нараспашку. Посреди комнаты на груде порубанного барахла спит Коля – руки раскинул, в каждой по топору зажато. Проснулся, увидел Диму, улыбнулся: «А, Димка! А я всю ночь рубил, рубил, заебался!»
В Ростове проходил рок-фестиваль. На одном из концертов Коля Константинов так напился, что стала милиция его винтить. Все сбежались, говорят милиционерам:
– Отпустите его, он не пьяный! Милиционеры говорят:
– Ладно. Ну-ка, присядь!
Коля присел, а встать уже не может. Ему помогли. Он стоит, улыбается. Милиционеры спрашивают:
– Как тебя зовут?
Коля молчит. Смотрит по сторонам и улыбается. Все вокруг шепотом ему подсказывают:
– Коля, Ко-ля, Ни-ко-лай! Милиционеры говорят:
– Понятно!
Взяли его под руки, посадили в коляску своего милицейского мотоцикла и улыбающегося увезли в вытрезвитель.
ВЛАДЛЕН ВЛАДЛЕНОВИЧ ЛЕБЕДЕВ
Владлен Владленович Лебедев – московский Борхес. Человек, образованностью могущий сравниться только со Всеволодом Эдуардовичем Лисовским. О нем трудно писать, с ним нужно общаться. Невозможно передать на бумаге силу этой личности. Вот уж действительно, матерый человечище!
Он толстый, скорее даже пузатый. Лысый, с бородой. У него не хватает нескольких передних зубов. Зато один из сохранившихся резцов растет не сбоку, как положено, а ровно посередине.
Лебедев говорит:
– Обвал в горах!
Или:
– Будем прощаться! (Бабка, почем водка? Сколько?! Будем прощаться!)
Или он говорит о Пастернаке, сравнивая его, например, с Заболоцким:
– Пастернак-то поглавнее будет! Или после оперы:
– В Станиславского-то фаготы будут поглавнее! Еще он говорит:
– Особенно не груби!
Или:
– Далее по тексту!
Или:
– Обидно и больно!
Или:
– Шли годы…
Или:
– Это вряд ли…
Или:
– Все зола!
Пьяный он поет: «В мокром заду! (Обрати внимание!) Осень забы-ы-ла! Грязный платок! (Что главное!) С мокрой листвой!»
В общем, обвал в горах.
Он очень любит Москву, знает кучу общекультурных подробностей и все время их рассказывает. А поскольку часто бывает пьяным, то не замечает, что рассказывает одно и то же.
Он любит повторять:
– Я люблю свой город! Я не из тех парней, что ссут в подъездах!
Однажды во время пьянки на Трехпрудном он вдруг отлучился. Обнаружил его Владимир Дубосарский. Владлен Владленович мочился на его, Владимира Дубосарского, дверь.
– Влад! – воскликнул потрясенный Дубосарский. – Ты охуел? Ты же не из тех парней, что ссут в подъездах!
– Особенно не груби! – сказал Владлен Владленович, продолжая начатое. – У меня почки слабые!
Мы не виделись с Лебедевым пять лет. Накануне презентации первого (рукодельного) издания этой книжки Авдей Степанович позвонил ему, чтобы пригласить на праздник. Лебедев обрадовался, сказал, что непременно придет.
– Ну ты как, – спросил Авдей Степанович, – бухаешь?
– Старик, ты же знаешь, я могу остановиться, – сказал Лебедев. – Уйти в себя, поднять классиков. Перечесть Чехова, Бунина… У меня прекрасный вид из окна. Я живу в Северном Чертаново. Обрати внимание – в Северном!..
За пять лет Лебедев не изменился совершенно. Только зуб, который рос посередине, куда-то пропал. Так что верхняя челюсть у него осталась практически без зубов. На презентации, выпив, все толпились на улице. Лебедев беседовал с Леликом Мамоновым, у которого, наоборот, отсутствовали зубы снизу.
– Смотри, – сказал, глядя на них, Авдей Степанович Агафонову, – теперь они могут вместе кушать.
ДРУГИЕ ЛЮДИ
Отправляясь на день рождения к Джону (Александру Сасалетину), мы с Назаровым купили два галстука: один от меня, второй от Назарова. Джон давно звал меня в гости, хотел почитать свои стихи. Мы и отправились.
В большой комнате шумела родня, и мы уединились на кухне. Джон принес вина, водки, закуски. Посидели, выпили прилично. Наконец стал он читать стихи.
Я послушал и, смущаясь ролью критика, высказал ряд замечаний:
– Понимаешь, старик, неплохие стихи, но надо работать над формой.
– Вот и я то же говорю, – поддакивает Назаров.
– Форма в стихе важна необыкновенно, – продолжаю я.
– И я говорю! – кивает Назаров.
Так и беседуем: я делаю замечание, а Назаров со мной соглашается. Джон слушает, напрягаясь, и вдруг интересуется с кривой ухмылкой:
– А вы, случайно, друг друга в жопу не ебете?
– Саша, – говорю я мягко, – мы же по делу разговариваем. Это же не значит…
– А ну идите, на хуй, отсюда! – говорит Джон. – И галстуки свои забирайте!
Ну мы и ушли. А галстуки он в форточку выбросил. Заодно и тот, который ему жена подарила.
Когда убили Джона Леннона, Джон (Сасалетин) – большой битломан – носил на рукаве траурную повязку. Встретил его Александр Болохов:
– Что это у тебя на рукаве?
– Леннона убили!
В тот же день Болохов зашел к Сергею Карповичу Назарову, а у того под обоими глазами по синяку.
– Что случилось?
– Леннона убили, – говорит Назаров. – Вчера зашел Джон, стали мы его поминать. Пьем и «Битлз» слушаем. Джон ставит одну пластинку, вторую, третью. Мне надоело, я и говорю: «Заебал ты со своим Ленноном!»
Я, Давтян и Батманова с большим трудом купили бутылку «Кавказа». Стоим на остановке, ждем трамвая. Рядом стоит мужик, который только что вместе с нами бился у магазина, и тоже держит в руках 0,8. Жарко, трамвая все нет и нет. Мужик нетерпеливо топчется, нервничает. Вдруг срывает зубами пробку и быстро пьет из горлышка. Потом поворачивается к нам и говорит смущенно:
– Хорошее, хорошее вино…
Николай Дубровин продал комнату в коммуналке и попросил товарища помочь ему перенести вещи. После трудного дня они пошли к товарищу домой. Дубровин купил вина, и они немного посидели. Потом Дубровин прилег на диван, а товарищ стал бить свою подругу, потому что она сказала, что им пора пожениться. Дубровин подумал: нехорошо, что он ее бьет, надо бы заступиться. Хотя, с другой стороны, неудобно: человек весь день носил мне мебель!
И не стал заступаться.
Таганрожский художник Леонид Стуканов – атлетически сложенный мужчина с покатыми плечами борца, крупной головой и романтическими чертами лица. У него тонкие губы, орлиный нос, узкий высокий лоб, над которым – тщательно уложенный кок.
Когда он просыпается с сильного похмелья, то включает проигрыватель, заводит Моцарта и, раздевшись до пояса, занимается штангой.
Пили Вася Слепченко и Граф Леонид Стуканов. Пили-пили, пока все не выпили. Стуканов пошел взять еще.
Время было зимнее, темно. Вася посидел полчаса, час – Графа нет. Он еще подождал и решил сходить поискать.
В тридцати метрах от дома он нашел Стуканова. Граф спал стоя, прислонясь лбом к дереву.
Авдей Степанович Тер-Оганьян нашел кусок гимнастического каната. Зашел в гости Ершов. Отличный канат, длинный и новый, произвел на него сильное впечатление.
– Вещь! – сказал Ершов.
Потом они выпили, поболтали. Перед уходом Ершов, вздохнув, сказал:
– Старик, подари мне этот канат!
– Ну, – сказал Авдей Степанович, – мне он самому нужен. А тебе зачем?
– Может, я когда-нибудь буду копать колодец? – сказал Ершов.
Ершова тянуло к коммерции. Одна из громких идей в этом направлении: договориться с мясокомбинатом выкупать у них бычьи мошонки. Яйца выбрасывать, а мошонки сушить и изготавливать из них сувенирные кисеты. В кисетах можно было бы держать табак или донскую землю.
Авдей Степанович Тер-Оганьян и Юрий Полайчев возвращались из Таганрога с выставки. Ехали они поездом – подсели в плацкартный вагон. Оба были пьяными. В том же вагоне куда-то на соревнования ехали украинские борцы – молодые здоровые ребята. Они ходили по вагону в спортивных штанах, с обнаженными торсами. Полайчев время от времени пытался завести с ними беседу. Он моргал из-под толстых линз и говорил, заикаясь, кому-нибудь из борцов: «К-конечно, ты м-м-можешь меня п-п-победить физически! Но я з-зато могу т-т-тебя п-победить интеллектуально!» Борцы не возражали.
Виктор Сосновский женился. К браку он шел долго и вот наконец женился. Мало того, у них с женой родился ребенок. Вскоре они с младенцем собрались в Тбилиси к родителям жены.
В Туле поезд остановился.
– Выйду на перрон, – сказал Витя.
Он вышел. Светило солнце. Через платформу стояла под погрузкой московская электричка Витя посмотрел на небо, на облака, на собак… и спрятался за ларек.
Объявили отправление. Состав плавно тронулся и пошел, набирая ход, к далеким Кавказским горам.
Мы с Давтяном шли в «Лошадь» пить пиво. Навстречу, шатаясь, брела пьяная тетка.
– Мама, пиво в «Лошади» есть? – спросил Давтян.
– Есть, есть, – сказала тетка, – Пока иду, три раза ссала!
Зашла Вика, присела. Взяла один из стаканов, спросила:
– Можно попить? Все как закричат:
– Не пей, не пей! Это вода!
На свадьбе Вики и Сергея Тимофеева, которую праздновали в Танаисе под Ростовом, Вике не повезло два раза. Первый раз, когда она упала со скамейки и Коля Константинов наступил ей на волосы. А второй раз, когда на станции электрички Хатханов решил покружить ее на руках и уронил с платформы на рельсы.
Там же произошел еще один забавный случай. Когда вдали вспыхнули огни поезда, на перроне все пели и танцевали, а на рельсах, свернувшись калачиком, спала хозяйка конно-спортивного кооператива «Сивка-Бурка» Лена Фиолетовая. Ее вовремя заметили и втащили на платформу.
Алиса попала в вытрезвитель. Посадили ее в чем мать родила к каким-то теткам. Посидела она, пришла в себя. Вызывает ее доктор для беседы и говорит:
– Ты же такая молодая! Зачем пьешь? Хочешь стать такими, как они? – кивает на теток. – Неужели нельзя не пить?
– Доктор, – говорит Алиса, – что мне делать? Я все понимаю, а бросить не могу! Как бросить? Что вы посоветуете?
Доктор задумался.
– Ну, – говорит, – вообще-то есть разные способы. Я, например, закодировался…
Как-то поздно вечером пьяный Дима Келешьян пришел в гости к Вите Касьянову и стал уговаривать его выпить. Касьянову пить не хотелось, но тот пристал, и Касьянов уступил:
– Ладно, иди в киоск. Келешьян говорит:
– Давай бабки, у меня нет.
Касьянов дал денег, тогда Келешьян говорит:
– Ты бы сам сходил, а то мне трудно.
Касьянов сходил. Выпили они, легли спать, и ночью Келешьян наблевал на пол. Утром Касьянов ему говорит:
– Ты бы убрал за собой.
Келешьян говорит:
– Почему я должен убирать? Я же помню, что не блевал!
Подошел, посмотрел внимательно и говорит:
– Теперь точно вижу, что это не я блевал. Я такого вчера не ел!
А однажды там же у Касьянова ночевал Болохов. Утром они проснулись, чувствуют – воняет блевотиной. Поискали, вроде везде чисто. Болохов собрался и ушел. Только к вечеру Касьянов обнаружил, что Болохов наблевал за диван.
Однажды Болохов зашел на Казанский вокзал купить Касьянову подарок на день рождения – порнографические карты, которые он присмотрел заранее в одном киоске. Был Болохов в длинном черном пальто, очках, свои роскошные волосы собрал в узел на затылке. В общем, солидный, благообразный человек. Стоит перед витриной, выбирает, какие карты интересней. Подходят к нему два пьяненьких мужичка.
– Святой отец, благословите!
– Ребята, – говорит Болохов, – я не поп. Но те пристали:
– Благословите, святой отец! – причем почтительно, смиренно.
В общем, он их благословил. Тогда один из них решил покаяться – вот, дескать, святой отец, грешен я, пью, что вы скажете? Болохов говорит – не поп я, ребята, просто у меня такая прическа! Тот опять: вы уж извините, святой отец, что я у вас время отнимаю… Болохову надоело, он говорит:
– Секундочку! – поворачивается к киоскеру. – Мне вон ту колоду, пожалуйста!
Купил, поворачивается к мужикам, показывает им карты и говорит:
– Вот, смотрите, что я купил! Я же говорю – я не поп!
Мужики обалдели. Тот, что каялся, посмотрел на Болохова с ужасом и говорит:
– Ну вы, святые отцы, даете!
Авдей Степанович рассказал мне о художнике Сергее Воронцове, с которым я, к сожалению, не знаком лично. Врачи нашли у него язву желудка и велели пить мумие. Налил он в бутылку от «смирновки» спирта, натолкал внутрь мумие и носил с собой. Поболтает, поболтает – выпьет. В общем, лечился.
Зашел как-то на Трехпрудный. Достал свою бутылку, а там мумие отдельно, а спирт отдельно.
– Смотрите, – говорит, – не смешивается!
Тогда Александр Сигутин взял у него бутылку, спирт слил и налил воды. Мумие сразу же растворилось и получилась неприятная черная жидкость. Воронцов посмотрел и говорит:
– Что я, эту хуйню пить буду? – и вылил снадобье в унитаз.
Квартирный хозяин Авдея Степановича Тер-Оганьяна и Владимира Дубосарского Леня пьет. При этом он часто звонит своей маме. Он снимает трубку, набирает номер и говорит:
– Маманя, бля на хуй, это я!
Однажды у Лени сломался телевизор. Зашел он к Авдею Степановичу, пожаловался.
– Ну, ничего, – говорит, – я с одним мастером договорился. Причем бесплатно. Я ему ставлю – он мне чинит.
– Это ты зря, – сказал Авдей Степанович. – Лучше просто заплати. А так вы нажретесь, и он ничего не починит.
Естественно, приходит телемастер, и они с Леней три дня безостановочно пьют. И понятно, им не до телевизора.
На четвертый день заходит Леня к Авдею Степановичу, садится и говорит сокрушенно:
– Ты был прав!
– Я же тебя предупреждал, – отвечает Авдей Степанович.
– Да, – согласился Леня. – Ну, ничего. Зато я его жену трахнул.
– Когда же ты успел? Вы же пили беспрерывно!
– А я заранее!
Однажды Леня возвращался домой. Из-за забора на него залаяла собака. Он припомнил, что если засунуть волку в глотку кулак, то волк рано или поздно задохнется и сдохнет. Леня пропихнул руку в щель и попытался засунуть кулак в глотку собаке. Собака откусила ему ноготь на пальце.
На кухне над умывальником, где обычно вешают зеркало, для красоты висит плакат с портретом президента Приднестровья Игоря Смирнова. Утром Леня умывается, поднимает на него глаза и говорит сокрушенно: «Блядь! На кого я стал похож!»
Дмитрий Врубель несколько раз кодировался. К Викиным родам он как раз в очередной раз закодировался, но, когда она легла в роддом, все коды оказались бессильны. Он так обрадовался, что, даже когда она еще не родила, многие, кто его видел в те дни, думали, что она уже родила, такой он был радостный. Однако, когда она-таки родила, он снова закодировался. Дня через два идут они с Авдеем Степановичем Тер-Оганьяном мимо длинного забора Врубель говорит:
– Смотри, позавчера шли здесь с Леликом и так смеялись! Особенно вон с того столба, видишь? А сейчас смотрю – забор как забор, ничего смешного.
Пьяный Хатханов шел по улице Энгельса домой. У него оставалось немного денег. «Может, взять еще? – думал Хатханов. – Нет, хватит. Лучше куплю Ирке „Сникерс"!»
Пройдя два квартала, он вдруг обратил внимание, что сжимает в руке початую бутылку портвейна.
Игорь Иващенко приехал к нам в гости чистенький, аккуратный. Вынул из сумки тапки. Я говорю:
– Тапки-то зачем вез?
– Понимаешь, – говорит Иващенко, – у меня белые носки. Новые.
Ладно, думаю.
Посидели, выпили. Я ушел спать, а Иващенко с Олей и еще кем-то, уже не помню, остались допивать.
Утром я обнаружил его спящим у входной двери на куче грязной обуви. В темноте белели новые носки.
Моя сестра Юля наблюдала такую сцену: по улице Горького в Ростове торопливым шагом идет Танюшка, позади бежит Иващенко, кидает в нее камни и кричит:
– Пошла на хуй!
Танюшка все время оглядывается, уворачивается от камней и повторяет:
– Игорек, прекрати немедленно! Игорек! Прекрати немедленно!
К Рите на Гвардейскую приехал брат. Пришли гости, принесли вина. Зашел Дима Дьяков, уже пьяный. Ему еще налили и посадили на табуретку у двери.
Вот все беседуют, а Дима дремлет и время от времени вставляет умные реплики. Ритин брат его послушал и говорит с уважением:
– Молодой человек, наверное, ученый?
И тут из-под Димы послышалось журчание, и звонкая струйка ударила в половицы…
Пение способно объединить самую разномастную компанию, структурировать самую бестолковую пьянку. Петь можно коллективно или вдвоем, иногда даже можно петь одному.
Однажды, приехав в Ростов, я купил бутылку вина и отправился в «Журналист», в гости к Евгению Валерьевичу Ахмадулину. Он достал бутылку водки, выпили, поговорили, но как-то вяло.
– Может, – говорю, – споем?
– Сейчас,– отвечает Ахмадулин, – у меня есть! Лезет в стол и достает два песенника страниц по сто каждый. Открыл первый на первой странице: «Эх, дороги!» И мы запели:
Э-эх! Дороги-и!
Пыль да туман!..
Позже, когда кончилось вино и началась водка, позвали двух женщин из бухгалтерии и вчетвером отпели оба песенника, полностью.
Однажды Евгений Валерьевич Ахмадулин купил телевизор. Отметил он с друзьями это дело, остановил машину, положил телевизор сверху на багажник и решил не привязывать – никуда он не денется…
Во времена антиалкогольного указа приходилось хитрить. Уезжая в Москву, Авдей Степанович с друзьями набрали портвейна, но пить на вокзале не решились – кругом милиция. Тогда они купили несколько бутылок «Буратино», вылили содержимое на землю и перелили в бутылки вино. А потом уже спокойно сидели и пили на перроне, прямо возле входа в отделение милиции.
Если говорить о всяких ухищрениях, то, например, Мирослав Маратович Немиров прятал от мамы вино в красивой бутылке из-под заграничного коньяка, в которой торчал пластмассовый цветок. Бутылка для красоты стояла на серванте.
Когда позакрывались многие пивные, а в оставшихся пивом стали торговать исключительно навынос, постоянно возникала проблема с тарой. Трехлитровую банку найти в Ростове невозможно, особенно летом в период поголовной «укупорки». Поэтому в гастрономе покупался баллон сока без мякоти, например березового. Пить сок никто не хотел, и его выливали под дерево, а в баллон набирали пива.
Будущий муж моей сестры – гражданин Америки Джей Маги, когда приехал в Москву стажироваться в режиссерском искусстве, стал часто бывать у нас на Трехпрудном. И как раз начал ухаживать за Юлей. Однажды, когда они поздно вечером возвращались с Трехпрудного к нему на Шаболовку, на эскалаторе станции метро «Октябрьская» он расстегнул штаны, вытащил наружу одно место, стал им размахивать и кричать: «Эй! Я амъериканский чьеловек!» Юля с трудом запихнула ему все обратно в штаны.
Моя сестра Юля ехала в полупустом трамвае. На Горького к ней подсел мужик и задремал. Потом проснулся.
– Зая, где мы едем? – спросил мужик.
– В чем дело! – возмутилась Юля. – Что вам надо?
– Чего ты такая дерзкая? – удивился мужик.
Потом вздохнул:
– А я на всех обиделся, – сказал он грустно. – Ничего никому не сказал, взял вещи и ушел…
В руках у него была авоська, в которой позвякивали четыре пустые бутылки.
ОБ АВТОРЕ
У читателя может сложиться впечатление, будто все мои друзья – люди исключительно яркие, живущие интересной, насыщенной жизнью, а я этакий сторонний наблюдатель с холодным, язвительным, умом. Ничего подобною. Со мной действительно не так часто случались веселые истории, имеющие законченную форму, потому что я типичный робкий лель. Мой талант тихий, огонь, горящий внутри моей души, греет ровным теплом, не обжигая внутренностей. Но это не значит, что моя молодость была скучной и бесцветной и я только наблюдал успехи других.
Однажды я пришел к Авдею Степановичу и говорю:
– Какой кошмар, старик! Я вчера в кафе усрался!
– Ничего себе! – говорит Авдей Степанович. – Что, так напился?
– Да не то, – говорю, – чтобы так уж напился. Просто хотел блевануть, а получилось, что усрался!
Два раза в жизни мне случилось описаться. В смысле – уписаться. Одним словом – обоссаться. Причем случилось это в течение трех дней. Первый раз в вагоне метро на перегоне между станциями «Театральная» и «Тверская» Замоскворецкой линии, когда мы с Авдеем Степановичем Тер-Оганьяном возвращались с Киевского вокзала, куда ездили встречать Людмилу Станиславовну, возвращающуюся из Швейцарии. Она в тот день так и не приехала – перепутала число в телеграмме, – а мы сначала пили в вокзальном ресторане коньячный напиток «Баргузин» под скромную закуску, а потом Авдей Степанович стал уговаривать меня продать ваучер. Ваучер принадлежал моей дочке Варечке, жена дала мне его с собой в Москву на черный день. По мнению Авдея Степановича, этот день настал. «Кроме того, – говорил он, – лучшего способа вложения капитала все равно не придумаешь». Мучимый совестью, я продал Варечкин ваучер за пять тысяч рублей. На эти деньги в киоске была приобретена литровая бутылка «Вермут Росса». Это сейчас «Вермут Росса», как и «Бьянка», не в диковинку, а тогда был в диковинку.
Бутылку мы выпили, слоняясь по вокзалу, а на обратном пути в тесном вагоне метро со мной случилась неприятность. Честно сказать, я не очень расстроился, потому что слишком хорошим было настроение. К тому же на мне были зимние штаны из толстого черного драпа, а также кальсоны, и со стороны ничего не было заметно. Гуляние, правда, пришлось прекратить, но мы и так направлялись домой, потому что деньги кончились. От «Тверской» до Трехпрудного два шага, поэтому я не замерз, а дома сложил испорченные вещи в целлофановый пакет и переоделся в сухое.
Через день, вечерком, мы уже втроем – к нам присоединился Всеволод Лисовский – зачем-то пошли в кино. Были мы выпивши и в кинотеатре «Россия» первым делом прошли в бар и употребили по полному стакану коктейля – водка плюс «Амаретто» в равных пропорциях.
После фильма, которого я не запомнил, в тесной толпе мы медленно двигались к выходу, когда я почувствовал острое желание отлучиться. Но отлучаться было абсолютно некуда. Видимо, контрольные системы моего организма ослабли под действием алкоголя. Толпа несла меня и уже вынесла на открытую лестницу – ту, что справа, если смотреть с Тверской, и вот там, на первом пролете, выдержка покинула меня.
Брюки и вторую пару кальсон я сложил в тот же мешок и до приезда Ольги ходил в последних брюках, поддев под них спортивные рейтузы.
ЭПИЛОГ
Эту книгу можно было бы продолжать бесконечно, потому что продолжается жизнь, но и того, что в нее вошло, вполне достаточно. Я закончил.
М. Белозор
ВЛАДИМИР РЕКШАН
Проибишн в России не пройдет
Марина: Так и уедешь без чая?
Астров: Не хочу, нянька.
Марина: Может, водочки выпьешь?
Астров (нерешительно): Пожалуй…
А. П. Чехов. Дядя Ваня
Люди мыслят образами и частично словами. Людям пишущим приходится, в силу профессии, переводить образы и слова в предложения, писать их слева направо и строчка за строчкой, нарушая тем естественность и яркость впечатлений. Потери компенсируются мастерством и талантом, если таковые имеются, и, словно палехская шкатулка, в итоге предлагается читателю произведение искусства, в котором рассказывается о жизни слева направо и строчка за строчкой. Читателю предлагается игра – ничего дурного в ней нет, как и нет какой-либо связи с реальной жизнью образа и частично слова. В предлагаемых записках совсем мало нарочитого мастерства, в них автором практически не было сделано поправок, кроме совсем уж вопиющих грамматических ошибок. Автор посчитал, что подобная неразукрашенная проза (конечно же, слева направо и строчка за строчкой) больше хранит в себе первоначальных впечатлений, а именно ими он и хочет поделиться с возможным читателем. Автор также понимает всю степень кокетства – ведь дневники пишутся для себя, а не публикуются за деньги, но, повторим, таковы издержки профессии.
Единственное, что сделал автор против желания, – придумал название своим запискам. Сделано это было с целью рекламы, а может, и саморекламы. Но это уже законы долбаного рынка, а не литературы…
Краснорожий финн-стюард прикатил тележку, а Бородатый Андрюша-Дюша сказал:
– Джин энд тоник!
– Джин энд тоник ту, – сказал и я, хоть и не так бодро, но с надеждой.
Так повторялось несколько раз. До Нью-Йорка было лететь далеко, и мы протрезвели до такой степени, что Женя – медицинский директор – не понял. Мы с ним обнимались и целовались.
Когда пересекаешь по прямой не помню какой мост и приближаешься к Манхэттену, то видишь огромную рекламу «Тошиба». Постепенно, подъезжая, на тебя надвигается другая реклама, заслоняя и «Тошибу», и пол-Манхэттена. Это реклама водки «Столичная».
***
Четверых русских поселили в роскошном доме на берегу Чесапикского залива. Это имение Эшли Папы Мартина. Папа – всеамериканская знаменитость. Он был алкоголиком практикующим, а вот уже лет тридцать пять алкоголик выздоравливающий. Преданий, вообще-то, много всяких, мифов, былин. Чесапикский миф-былина гласит: в нашем доме встречался Джон Кеннеди с Мерилин Монро. Я лежу на кровати, и мне хочется думать, что на ней лежал Джон. Или Мерилин. Или они лежали вместе. Вчера мы расписались в Билле о правах. Одно из прав гласит, что мы не имеем права курить в туалете и вступать в сексуальные контакты. Мы не можем этого делать, поскольку алкоголики. А Джон и Мерилин могли, они алкоголиками не были. Нет, кажется, Мерилин была.
***
Бородатый Андрюша-Дюша квасил, не просыхая, но врачам заявил, будто десять дней в завязке. Когда его отправили в туалет написать в баночку, мы пошутили: «Сдаст на анализ сто граммов джина с тоником». Женя, частный детектив из Москвы, показывал удостоверение об американском детективном образовании. На дипломе золотая печать. Он занимает соседнюю спальную с Алексисом из МИДа и храпит с ним на пару по ночам. У Жени-детектива давление 195/120.
***
После завтрака идем в курилку. Лысый южанин шепчет по секрету:
– Сегодня кофе настоящий. С кофеином. Шур! Ко Дню Благодарения парни постарались.
Вот и взяли по стаканчику.
Завитая старушка что-то спрашивает, я отвечаю на плохом английском, но мой английский никого не беспокоит. Все слегка возбуждены – ко Дню Благодарения в молельном доме покажут кино. У нас же в Белом доме и кофе, и телевизор. И по закону о правах пациентов к нам никто не может заходить без приглашения.
– О, я была в России! – говорит гватемальская красавица Мария (просто Мария?). – Двадцать лет назад. Около Блэк си. Оши? Очи!
– Сочи!!!
– Йес. В Киеве еще. В Москве. Как это… Говер-мент сидит?
– Кремль! – кричим мы. – Красная площадь!
– «Джим Бим» убил мою память.
– У них в Гватемале, – говорит Юджин-детектив, – вся жизнь на сексе. Они трахаются каждый день пять часов без остановки.
– Не может быть, – возмущаюсь я, потому что мне завидно.
***
Вечером выступает Франческа: первый раз попробовала вино лет в 6-7, угостила мать на праздник. Ощущение яркое. Отец алкоголик, но так не считает. В хай-скул выпивала по выходным и в более взрослой компании. В колледже пила каждый день. Скрытно. Вышла замуж. Трое детей. Сложности с мужем. Могли не разговаривать по несколько месяцев. Он ее иногда бил. Иногда просто молча насиловал. Открыла для себя наркотики. Даже закончила курсы медсестер, чтобы работать в медицине и быть ближе к таблеткам. Сама себе выписывала рецепты. Когда муж в очередной раз избил, ушла из дома с большой бутылкой. Поставила рядом с собой перед тем, как вырубиться: не подумают, что наркоманка. Муж скоро умер от сердечного удара. Хотела тоже умереть. Каждый раз, когда просыпалась живая, проклинала Бога. Были контакты с Анонимными алкоголиками, но отнеслась к программе «Двенадцать шагов» несерьезно. Снова запои, клиника. Случайно попала в Эшли. Нарушала режим. Пыталась уйти, но вдруг подумала: «Куда?» Зашла в часовню и стала кричать на Бога. Когда устала, встала на колени и попросила: «Спаси». Так сделала Первый шаг. Теперь работает в клинике, один из руководителей. Уже не молодая, но ухоженная, корректная женщина с печальным лицом.
***
В курилке исполнили с Бородатым Андрюшей-Дюшей классическую русскую шутку-джок. Закурили «Беломор». Жуткое табачное облако поползло над столиками, неся запах русских пивных и цехов. Американский народ, алкаши и драггеры, затихли, обернулись, а юная алкашка из Техаса спросила:
– Парни, это что – сигарос?
– Это папиросас, – ответил Дюша, а я уточнил:
– Папиросас русских призонеров, которые прорыли Беломорканал в 20-30-х.
– Без марихуаны, – сказал Дюша.
Американский народ помалкивал. Рок-н-ролльного вида алкаш попросил:
– Курнуть можно?
– Шур, – ответил я и протянул пачку.
На запах прибежала женщина с рацией, местная сека за народом.
– Это без кайфа, – сказала деваха из Техаса. Женщина с рацией поверила, но не очень.
– Надо окурки убрать, – сказал я.
***
На утренней лекции Папа пошутил: «Если будете пить – помрете. Я похороню вас бесплатно и буду молиться за вас. Но надеюсь, это будете вы, а не я». (Аплодисменты.) А вечером приехал профессор математики и рассказывал, как бился в белой горячке. «Алкоголик всегда путешествует по чувству вины. Только у психопатов нет чувства вины. Это чувство – разрушитель».
***
Алексис рассказывает, как вылетел из МИДа:
– Два месяца на больничном пил с соседними урками. Взял список тех, кого курировал, стал звонить и занимать деньги – заболел, мол, подкиньте на неделю. Уркаганов отправлял по адресам. Все местные бандиты квасили на деньги дипломатов. Меня мать вычислила и домой увела, а уркаганы продолжили звонить по спискам и собирать деньги на пьянку, ломиться в двери к будущим консулам. Меня в КГБ вызывали – в чем дело? шантаж? Из МИДа по собственному желанию полетел. На партсобрании факали со страшной силой. ОБХСС зацепило – использование служебного положения и так далее… Я уцелел, но без работы. Так и началась полная задница. Полет в бездну, головой в дерьмо. Семнадцать больниц за три года.
***
Текст утренней молитвы-медитации?
Боже, дай мне разум и душевный покой
Принять все, что я не в силах изменить,
Мужество изменить то, что могу,
И мудрость отличить одно от другого.
***
Эшли входит в десятку лучших подобных центров страны. На открытие десять лет назад приезжала жена президента Нэнси Рейган.
Двадцать седьмого ноября в наш дурдом приехали алкаши из Хав-де-Грейса на вечернюю встречу. Дождь стал ливнем, и по дороге в церковь мы совсем промокли. Командовал парадом молодой алкаш с выправкой и голосом сержанта морской пехоты. Он им и оказался. И без перевода общий смысл жути жизни сержанта удалось уловить. Алкоголь анонимен, как и Анонимные алкоголики, и он бьет наповал, не разбирая национальностей и рас.
Доверься Богу!
Очисти свой дом!
Помоги ближнему!
***
Рядом с Эшли чья-то вооруженная вилла. Так и написано на щите в начале дороги, проложенной за нашим домом: «Частное владение! Мы вооружены. Просим без приглашения не беспокоить. Стреляем без предупреждения», – такой приблизительно перевод.
***
Сторож дядя Вася333
меж берез и сосен,
как жену чужую,
засосал 0,8.
***
Мы в Белом доме – унесенные ветром. Иногда пробивает в мозгу – какая-такая Америка? что за Чесапикский залив? кто я, вообще, такой и что делаю здесь? Я здесь осваиваю программу Анонимных алкоголиков – это понятно. Я почти на месяц поселился в причудливом изобретении человеческого разума. Эшли – это дворцово-храмовый центр алкоголизма. Роскошные дорогие здания, картины в золотых рамах, медсестры в белых халатах и экуменические, а хочешь – католические, православные, иудаические, мусульманические или еще какие службы. Это место, где об алкоголе и наркотиках говорят как о достойных противниках круглые сутки, где имя врага твоего на устах твоих каждый час, где на групповых и общих митингах прежде, чем сказать что-либо, ты должен представиться по форме, что я и делаю:
– Май нейм из Владимир. Ай эм из алкоголик, – а все хором подхватывают:
– Привет, Владимир!
***
Папа Мартин шутит:
– Мать будит сына: «Вставай, Джон! Тебе пора в школу». Сын прячется под одеяло: «Не хочу. Они ненавидят меня, бросают в меня камнями». Мать срывает одеяло: «Какого черта! Вставай! Тебе тридцать четыре года, и ты в этой школе директор! Будешь знать, как пить по уикендам!»3333
***
24 ноября. Воскресенье. В Эшли родительский день. Пузатый секьюрити предупреждает с доброй улыбкой, что передачи станет проверять, что встречаться можно лишь в отведенных местах и т. д. Родители великовозрастных алкашей и драггеров, невесты и жены, дети гуляют под ручку вдоль Чесапикского бэя, сидят в беседке или в золотых залах Бентл-холла, читают свежие газеты, которые подвозят лишь по выходным. Нам на обеденный столик положили любовно газету со статьей про русскую армию – деморализована она, обезлюдела и прочее. Читать все это не хочется. Мы – унесенные ветром. Пусть так и останется хотя бы ненадолго.
Да здравствует клубника, бананы и всемирное алкогольное братство. Но где-то в глубине субстанции, называемой душой, безнадежно звенит одинокая струна – а к нам-то никто в родительский день не приехал. Понятно, что это совсем уж невозможная штука. А все-таки жаль.
***
В понедельник митинг-грэтитьюд. Обстановка торжественная. После Папиной речи, которая полна анекдотов и шуток, выпускники Эшли выступают со спитчами. Черный американец лет сорока – костюм, галстук, нарядная жена тоже вышла к трибуне – прочел спитч, полный благодарности. За ним еще несколько человек прошли через церемонию. Юджин-детектив и я оделись в костюмы, а Бородатый Андрюша поверх белой рубахи натянул артистический жилет.
Сегодня прошла интенсивная русская группа. То-кали про наш алкоголизм. Алексис из МИДа, он же наш консультант, помогал переводить схему из учебной брошюры.
– Здесь все нарисовано, – объяснял он, и мы разглядывали картинки. – Что питает алкоголизм? Гордыня. Злость. Зависть. Похоть…
***
На Чесапикском заливе опупенной красоты восходы. Апельсиновым джусом часов с шести заливается кромка горизонта. И закаты такие же: быстрые, как в Сухуми. Полная луна выкатывается на небо и серебристой дорожкой, словно копируя «Ночь на Днепре», умножается в заливе. Алкогольно-дворцовый комплекс Эшли подсвечивается с улицы фонарями. Газоны подстрижены, собаки эшлинские иногда выкатывают на улицу свои откормленные тела. Сегодня привезли Деда Мороза, ангелов и лампочки. Скоро Кристмас и Новый год. На дворе 12 градусов по родному Цельсию.
***
Утром 2 декабря опять тепло. Рядом с Эшли поле, на котором собираются тучами перелетные птицы. А 1-го ездили в соседний городок. Нарушение режима обусловлено серьезной целью. Предполагалось взять напрокат гитары до следующего понедельника. В понедельник торжественный ланч в честь Луиса (Лу) Бентла, на чьи деньги и построен Бентл-холл – центральный алкогольный дворец.
Гватемальская Мария.
Техасская Шери.
Смешные они все-таки, американцы. Утром все друг другу кричат: «Монинг!» Представьте себе картину в России: идешь по улице и встречным вопишь: «Утро! Утро! Утро!» – а тебе в ответ: «Утро-утро!» Захожу я вечером в Бентл-холл, а язык как-то сам выбрасывает приветствие кастелянше: «Монинг! Утро!»
Каждый вечер на общем митинге кто-либо из персонала рассказывает историю своей жизни. Когда это слышишь изо дня в день, то как-то затухает русско-народный апломб по поводу мощи и глубины нашего пьянства. Становится даже обидно, как будто лишился последнего достоинства державы… X. пила, драгталась, детей отобрали, муж бил до увечий. Другой бил опять до увечий – сломал нос, ноги, отбил позвоночник. Муж вернулся из каталажки и потащил с собой. Отказывалась. Тогда достал нож и сказал, что убьет детей. Ушла. Снова избил. Попала в Эшли. Теперь работает здесь с фанатизмом и благоговением перед Фазером.
Приехали на вечерний митинг из соседнего городка две белокурые телки: вместе квасили, старшая воровала одежду из супермаркета, пропивали. Внешне еще держались, но уже таскали деньги из детских копилок.
Вчера подсел за обедом Толстый Билл. Проработал в НАСА двадцать пять лет, на правой руке золотой именной перстень за отличную работу. Шестнадцать лет назад НАСА отправило лечиться. Теперь он на пенсии и преподает трезвость в Эшли. Рассказывал, будто по пьяни все путал имя: вместо Билл – представлялся Фил. Прилетел как-то на родину предков в Ирландию. На шее толстая цепь с медалью «10 лет трезвости». В аэропорту подходят торжественно и спрашивают: «Вы итальянский посол?» – «Нет, я ирландский алкоголик». – «Вы ирландец! А похожи на итальянца». – «Попили б двадцать пять лет – и вы бы стали как итальянец».
Сочинил музыку на утреннюю медитацию «Сиренити Прэй», хочется, чтобы понравилось людям.
Каждый день набивают холодильник продуктами сверх жратвы в Бентл-холле. Население Белого дома устало есть. Вчера тетка-набивальщица спросила: «А сувениры есть?» Сбегал наверх и принес авторучку и матрешку.
***
Шерри на «колесах» с двенадцати лет. Поджарый, с бородой, сотрудник ФБР.
***
В Балтиморе дождь. Перед этим мы соскочили с субботней лекции, и Весе отвез нас в город. Весе ударился макушкой о дверной косяк микроавтобуса. Разбился до крови, но к медсестре не пошел. «Старый стал. Так и уволить могут».
Мы с Юджином сходу впилились в порнопереулок. Метровые члены и надувные влагалища. Кассеты. Клубы. Бабы. Обдолбанные черные и белые. «Эх, махнуть бы по стаканчику», – мечтательно говорит Юджин. «Что ты!» – в ужасе отвечаю я.
Холодно и хочется домой. Белая избушка и кровать Монро становятся настоящим домом.
***
Майк X. – шеф-повар. Пьяница и бандит-убийца. В роговых очках и галстуке-бабочке.
***
Врач-филиппинец имеет дипломов восемь с золотыми печатями, которые висят по стенам его кабинета. Он, думаю, единственный здесь неалкоголик. Несерьезный человек. Сказал мне: «О! У тебя хороший дантист». Я и сам знаю. В писательской поликлинике столетняя прабабушка трясущейся рукой со сверлом потянулась к моему рту – я и убежал. Я летом пьяный от хорошей водки играл на гитаре, крутил ее между тактами, коронный номер, и выбил пломбу из переднего зуба. Хожу теперь, как сифилитик.
***
С поста президента компании на пенсию уходит Луис. Он останется в совете директоров, и у него будет больше времени заниматься алкашами. Эшли ждет к ланчу выздоравливающего миллиардера Лу оказался пожилым, поджарым с внимательными глазами мужчиной без внешних понтов. Курит сигарету «Кул». Готов к беседе, если тебе есть что сказать.
А перед ланчем прошел большой выпускной митинг. Агент ФБР читает спич. Его коллега по агентурной работе тоже благодарит. И жена здесь.
Высокий веселый парень. Говорит. Говорят его отец, мать, брат, тетя. Брат и тетя – выздоравливающие алкоголики. Техасская Шерри плачет. Почти все роняют слезы. Ах эти сентиментальные американцы. Плачет гватемальская просто Мария. У нее сорок тысяч голов скота, и за ней на ракете прилетели папа, мама, дети. Любимого что-то не видно. Вот они, ежедневные пять часов!.. Крутой парень в наколках бубнит крутые комплименты.
Фазер Мартин слушает внимательно. Все должно быть по правилам.
А ланч сегодня удался. Мой спич:
«Леди и джентльмены! Кажется, впервые в жизни, оказавшись в Эшли, я почувствовал определенную гордость за то, что я алкоголик. Столько прекрасных людей вокруг, прекрасный персонал, консультанты, всех перечесть по именам просто не хватит времени, и все… алкоголики…» (Аплодисменты.)
С Бородатым Андрюшей спели две песни. Атомный суксесс и очередь за автографами. Идея, мать твою! Сочинить с десяток песен на американские алкогольные (трезвые) тексты и записать альбом. Луис Бентл так и сказал, проходя мимо: «Надо подумать о записи…»
***
Умеют американцы устраивать праздники. Что ожидает русского трезвого алкоголика? Унылая трезвость. Все праздники достаются пьяницам.
***
В субботу Леонард Дол, директор реабилитационного центра, отвез нас в Балтимор и оставил на два часа в суперпупермаркете, где мы надыбали однодолларовую распродажу. А после суперпупера мы в женской гимназии свободных искусств слушали концерт фольклорного ансамбля. Добрый, ненавязчивый, никакой концерт, после него хочется жить и жить приятно. Леонард привез несколько разноцветных коробок с едой для бедных. Ее приносили все, кто может и хочет, складывали при входе на стол. Бедным на Рождество.
Перед возвращением посидели в итальянском ресторане. Гигантское блюдо под названием «сенатор». Как-то так. Замечательное мясо, политое грибным соусом и нашпигованное шампиньонами. Юджин-детектив рассказывает бесконечный анекдот на ломаном английском, и нам становится страшно.
Леонард, оказывается, читал Булгакова.
– Ваш писатель пишет, как наркоман, – говорит этот профессорского вида мужчина.
Действительно, вспоминаю, что у Михаила Булгакова есть рассказ «Морфий», в котором достоверно описаны ощущения наркомана. Такое вот неожиданное литературоведение.
***
Двенадцатого декабря опупенный вид с виадука на небоскребы Балтиморского сити. Но и ветер будь здоров. Холодное дыхание севера. На подъезде к Вашингтону шестью шпилями модерново стартует в небо новая мормонская церковь. Мы едем на выборы в посольство не оттого, что нас так уж волнуют проблемы чужих амбиций, а потому, что есть хороший повод попасть в столицу США. Территория посольства – это территория России. Чем-то родным пахнуло. Тетки в манто пришли защищать дело демократии в обновленной России. Русская речь и меню в профсоюзном буфете. В небольшом зале столики со списками, а на стене биографии кандидатов – Иванов, Петров, Сидоров, Рабинович, все хорошие люди, за демократию и экологию и еще за социальную справедливость, – и партийные списки. Откровенный бред по неведомому мне московскому избирательному округу. Что-то поотвык я от Валдайской возвышенности.
В буфете уже веселее. Там «Салем» по доллару за пачку, когда на улице по два-три, бесплатный кофе и демпинговая водка. Как в СССР когда-то, когда заманивали делать 99,8 % «за»…
Билла Клинтона мы не видели, а Белый дом – да. Напротив посреди улицы бегает черный гражданин спиной вперед. Тут же нищие. Денег уже не просят, а просто живут в шалашах. Японцы тучами.
***
Женя – медицинский директор и Боб – денежный директор прикатили в Эшли, вернувшись из России. Питерские новости и фотки.
***
Мы обнимаем всех и целуем. Мы любим всех и никогда не забудем. Прощай, Эшли, Папа-Фазер, Леонард, Чесапик-бэй, стейки и мандарины. Порыли в Нью-Йорк!
Три часа дороги под хороший рок-н-ролл и русскую попсу. Боб – денежный директор – ставит «Любэ» и оттягивается под то, как надо б им вернуть нам Аляску. Он отпускал руль, хлопал в ладони на скорости 75 миль (предельно разрешенная – 55 миль), кивал согласно – забирайте, к турурую, взад!
Нью-Йорк пополз из-за горизонта, как Мамай и Золотая Орда. Я хорошо ориентируюсь в лесу, но тут потерял и север, и юг. Мы совершили несколько петель, высадили медицинского директора и порыли дальше.
В городке Гринвиче было тихо и пустынно. В гостинице «У Говарда Джонсона» Боб прописал, если так можно выразиться, нас в номерах 235 и 236. Удобное стандартное жилище без наворотов, с минимумом максимальных наших российских запросов. Но не тут-то было. Внизу на вахте, справа от стойки, стеклянная дверь. За дверью Боб забил нам местечко в ресторане на ужин и распрощался до утра. Мы сбегали в дешевый «Вулфорт» на часок, где привычно съехала крыша и пришлось накупить всякого говна, исходя из толщины кошельков. Я купил вещь одну – говеную, но маленькую.
Короче. После «Вулфорта» в городе Гринвиче у «Говарда Джонсона» была большая махаловка. Ресторан, куда нас ангажировал Боб, назывался «Тадж-Махал». Мы сидели в ресторане одни. Все-таки без женщин лучше – нет никакого желания напиться. Вежливый индиец принес много всяческой индийской еды, от ее обилия я стал медленно умирать. Знать бы, что именно такой придет смерть. Мы съели ламу, курицу, тэдж-сэлад, креветок, ядовитую приправу, рахат-эскимо-лукум-айс-крим-шербет, выпили воды из гималайского льда, кофе, ти, коку, манго, бля! Дюша кричал: «Вейтер! Еще воды и льда!» Опустили мы Институт алкогольных проблем на двести баксов, за что и получили на следующее утро мелкий втык. Полночи по ТВ убивали полицейских и наоборот, но сон пришел глубок и безмятежен.
***
Утром Боб отвез нас в институт. Мрачный медицинский директор жаловался на жизнь:
– Опять идти на прием. Будут Форды, Киссенджер, будет всякая знать. Надо такседо, смокинг чертов брать с бриллиантами напрокат!
Бородатый Андрюша стал звонить в Россию, продолжая тем опускать институт, а после мы делали очередной шопинг. Были приобретены долгоиграющие пластинки по двадцать центов, книги по пятьдесят центов, ботинки за двадцать девять долларов, гитара с чехлом за почти четыреста долларов. Короче, накупили всякого говна.
Вечером ужин под названием «пати» у Джима Кесседи, разбитного парня лет тридцати, любимчика Луиса-Лу. Джим возглавляет в компании работу по помощи служащим. Имеются в виду алкоголики и наркоманы. Именно через него компания финансирует институт.
Джим год назад купил дом на берегу ручья, отремонтировал, теперь гордится им, показывает комнаты, сам ручей и проч. У него блондинка-жена и двое детей – малютка и сын лет четырех-пяти. Сын веселый, медноволосый, снимается для рекламных журналов – Джим показывал альбом с его фотографиями. Парень, если взять за образец американские стандарты, круто начинает жизнь.
В гостиной камин, стеклянная стена с видом на ручей, диван, кресла, книжный шкаф. А на столе, между прочим, подборка фотографий в золоченых рамочках. Джим и Джордж Буш. Джим и Рональд Рейган. Миссис Нэнси Рейган с одним из детей Джима на руках. Сенаторы всякие, губернаторы и плантаторы. Да, парень тоже неплохо начинает жизнь.
На барбекю прибыли гости. Луис с женой Вирджинией – замечательной жизнерадостной женщиной; Евгений Зубков, утомленный бесконечными приемами русский директор; Моррис Руссел – тоже в многолетней завязке, возглавляет в Ю-Эс-Ти секьюрити, а когда пил, работал в ФБР чуть ли не полковником…
Прохаживались с кокой. Нас спросили про выборы. А что нам выборы?
Джим поставил стулья.
Началась сидячая часть.
Ели окорок, который отрезали сами. Про еду говорить сил уже нет. Просто ели.
Жена миллиардера Джинни вместе с женой Джима собирали грязную посуду. Юджин-Московский сказал речь-тост, как тов. Брежнев, я раздал присутствующим предрождественские сувениры.
– Мой друг-алкоголик художник Лемехов просил подарить американцам свои работы!
С картин Лемехова выглядывали жутковатые хари. Лемехов великий мастер харь – хари прошли на ура. Затем спели с Дюшей несколько песен. Миллионеры и миллиардеры подпевали и хлопали. Вылез в конце и Юджин-Московский, как Кобзон, спел тюремную песню, как Аркадий Северный, похлопали и ему. На прощанье, чтоб мы не рвались к индусам (кто этих русских знает?) пировать дальше на институтские деньги, нам завернули мешок еды и, пожелав Кристмаса в Нью-Йорке, отправили к «Говарду Джонсону».
Сон от обжорства глубокий и от обжорства же тревожный.
***
Утром Бородатый Андрюша сказал:
– Ты вчера правильно придумал! С утра в «Вулфорт» свежий товар, наверное, подвезли. Рванули-ка в лабаз, пока Боб не приехал.
– Нет, – ответил я, – хватит. И так уже кучу говна накупили…
Я оказался, как всегда, прав. Иногда и от лени выходит толк.
Боб сказал нам «монинг» и повез к Луису-Лу, который хотел с нами попрощаться…
Чтобы описать жилище четы Бентлов, следует быть архитектором. Моего же запаса слов хватит на следующее: в прихожей каменный пол, деревянные стены кремового цвета, столик с китайской вазой и возле столика медно-золоченый олененок в натуральную величину. Слева что-то вроде кабинета, где роскошный стол, книжный шкаф с серебристыми фолиантами – Лео Толстоуи, Данте, Свифт. Картины на стенах – жанровые сценки из времен гражданской войны между Севером и Югом. Джинни, сидя на роскошном диване, заполняет анкеты на поездку в Кению. Охота на слонов, думаю.
– Хай! Как делишки!
– Монинг! Хау ю дуинг?
Луис-Лу проводит нас по дому. Ливинг-опупеть-зал, отделанный дубом. Дубовый бар. Диваны, кресла, елочка в углу. Елочку украшала игрушками домработница. Луис нажимает кнопочку – стена отъезжает. Огромного вида ТВ для гостей. За ливинг-опупеть-залом комната с клавесином, потом бассейн с телевизором. Потом в подземном этаже с бильярдом рассматривали коллекции спортивных наград. В ванной комнате ящики с вином для гостей и черт-те что еще. Потом наверху комната дочери. Та вышла замуж и уехала. Потом еще коридоры, объемы, много воздуха и дизайнерского блеска. Одним словом, нормальный американский миллиардер. Один из крупнейших спонсоров алкоголиков в США. Сам пил и чуть не помер. Если придерживаться терминологии А.А, Лу – выздоравливающий миллиардер. Есть такая правда: в алкоголизме равны все – бедные и богатые.
В итоге мы вернулись в кабинет, куда нам хозяин вынес костюмов в подарок к Рождеству. Есть теперь у меня и Бородатого Андрюши по паре миллиардерских костюмчиков.
– Эй, Лу! – воскликнула Джинни. – Только мои жакеты не отдавай.
(Через пару лет после записи на студии мне захотелось отблагодарить старинного друга-музыканта, и я переподарил один из костюмов. Довез человека с подарком до дома. Друг вышел и побрел, шатаясь, через жутковатый питерский двор, в одной руке держа костюм миллиардера, а в другой – недопитую бутылку паленой водки. Про Дюшины же наряды не знаю. Дюша умер прямо на сцене перед концертом. С гитарой в руках. На боевом посту. А Бентл каждый год приезжает в Питер, потому что при его финансовой помощи открыт реабилитационный центр неподалеку от города, одним из руководителей которого является Алексис из МИДа…)
***
День был сумрачный и прохладный, но все равно «еще один день без зимы». Через полтора часа мы уже въехали на Хилл оф Хоуп – Холм Надежды, где располагалась Хай Вотч Фарм. Здесь уже платили не по 500 долларов в день, а по четыреста в неделю. Здесь нет золотой роскоши – здесь ферма, хоть и с кондиционерами, теплыми отхожими местами, сигаретным автоматом, факсом и пр., но хранящая трепетный первоначальный дух движения АА.
Стилизованное под конюшню или – не знаю – элеватор здание столовой, в котором за крепкими деревянными столами после трапезы режутся в карты, курят, смотрят по телику «муви» постояльцы. Здесь же после, ланча проводят общие митинги.
Директор фермы суров, но справедлив.
Капитан Билл сошел с гор – свирепый с виду хантер.
Еда обильна до безобразия. После регулярной порции в зал выносится корыто с отбивными или чем другим, что готовят на обед, – ешь не хочу.
Пара дедов и здесь дремлет на стульях, но народ в основном попроще, демократичней. Много нью-йоркской публики. Одна беременная месяце на седьмом. Манхэттенский интеллигент с украинскими корнями. Пара хиппарей и т. д.
Через день вечером покатили на выездной митинг. В церковной комнате за красиво убранным столом предавались шерингу.
– Своим алкоголизмом я обязан американским писателям Хемингуэю и Фолкнеру, – сказал я под одобрительный гул алкашей и драггеров. – Американцы меня споили, американцы же и помогают протрезветь. Баланс восстановлен.
***
РАСПОРЯДОК ДНЯ
Завтрак
Факультатив
Собрание группы в столовой по книге «Жить трезвым»
Духовные чтения в часовне
Ланч
Большое общее собрание Отдых
Обед
Выездная группа
Глубокий сон
***
Гинеколог с пробором живет тут с февраля.
Седой директор фермы улыбается редко. Говорит он монотонно, негромко, но все слушают. Это не утонченный Леонард, но здесь и не Эшли. Он директор Хай Вотча уже семь лет.
Вернулся с приема, к которому так готовился, Женя – медицинский директор. Говорит:
– Я себя там чувствовал, как деревенщина. Смокинг съезжал все время набок. Ширинка расстегивалась, и сваливались брюки. Я как встал к стене, так и простоял весь вечер. Они за несколько часов съели наш годовой бюджет. Котлетки из новорожденных ягнят! Долларов сто за порцию!
За столовой могила русской женщины: «Анна Дукельская. 1891-1942». Да, поразбросало народ. Русская могила в горах Кента.
***
В субботу вечером открытый митинг в Хай Вотче. В переводе на русский Хай Вотч – Сторожевая Башня. С нее строго следят за окрестностями. Человек двести приехало на карах. Трибуна и микрофон. Ветераны трезвости. Докладывает старушка о своем пьянстве. Я пою «Сиренити Прэй». А Дюша, ошибаясь в тексте, еще две песни на английском. После он поет уже на русском. А меня в конце просят повторить «Сиренити Прэй». Так, глядишь, она и станет хитом американских алкашей.
***
Рассказал свой российский сон. О том, как сперва пил с Ричардом Никсоном, а потом – с Борисом Ельциным. Большой успех.
Утром снег повалил огромными хлопьями. Как бы не замело нас здесь до весны. По снегу мистер Женя может на гору и не подняться.
Персонажи:
а) Панко-блюзовый волосатик. Заводной, как Джон Леннон. «Ненавижу Рейгана и Буша! Они работают на богатых!» Получал, как наркоман, 300 долларов пособия в месяц и талоны на еду.
б) Врач-наркоман, лишившийся лицензии. На всех митингах выступает по нескольку раз. Похож на Алексиса, но тоньше в два раза.
в) Глория. Всем улыбается. На Т-шотах и куртках вышито «психо».
г) Спортивный комментатор. Объездил весь мир. Был в России. Давно в завязке. Почувствовал напряг, искушение-темптейшн, и скорее в Хай Вотч.
д) Итальянец-повар. Был мафиози, имел 10 000 долларов в неделю. Наркотики, алкоголь. Все потерял и жил на свалке. Перед Рождеством как-то надыбал банок, сдал за центы, пошел в магазин за бухлом, а там табличка: «Закрыто по случаю Кристмаса». Вспомнилось детство, елка, подарки. Проплакал весь день. Когда-то слышал про АА. Нашел дом, где собираются алкаши на митинги. Проспал под дверьми все Рождество. Его нашли, отправили в больницу, а затем в Хай Вотч. Теперь здесь живет и готовит опупенную еду. «Пришлите ко мне Майка X. из Эшли! Я его готовить-то научу!»
***
Программа АА «Двенадцать шагов» интересна тем, что не только помогает людям бросить пить, но и старается объяснить, зачем бросить и как жить трезвым.
***
Потом был Нью-Йорк, но про него писали все. После Нью-Йорка был Мичиган, но это мое личное дело. Потом финский самолет прилетел меня в Россию.
***
В России же пьяные все, скоро все передохнут от пьянства и трест лопнет. Краснорожие грузчики в аэропорту, краснорожий лидер на телеэкране. АА принципиально против участия в каких-либо политических акциях, дискуссиях о сухом законе-проибишне и прочей активности. Они говорят – думать стоит только о себе и своей трезвости. Я и думаю, буду думать, пока хватит разума и здоровья. А его хватит до первой травы дотянуть. Накопил в битве за американский урожай. А потом весна, грачи прилетели. Потом жизнь покажет. Одно ясно – проибишн note 1 в России не пройдет.
23 ноября – 31 декабря 1993 года
P. S. Прошло уже более десяти лет. Целую историческую эпоху я наблюдал трезвыми глазами. Ко многому я теперь отношусь по-другому. Неизменным осталась вера в одну простую истину, услышанную еще в Америке от трезвого алкоголика: «Каждый когда-нибудь бросает пить, но некоторым это удается сделать при жизни».
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 126; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!