То, к чему постепенно теряешь рвение 16 страница
– Но ведь бумага на дворец Сандзёдоно находится в моих руках уже давно. Я слышал, дом принадлежит лишь тому, кто владеет такой бумагой, и никому другому. Поэтому я был спокоен и не находил надобности объявлять всем и каждому, что это мой дом, но, когда вы задумали переехать в него, мне пришлось заявить свои права. Кстати, есть у вас какая‑нибудь бумага, подтверждающая, что вы владетели этого дома?
Митиёри говорил мягко, спокойным тоном, играя с сидевшим у него на коленях ребенком. Это был мальчик лет трех, удивительно белолицый и красивый.
Кагэдзуми был возмущен и обижен. Так вести себя во время важного разговора! Легкомысленный и бессердечный человек! Но все же он сдержался.
– К сожалению, мы пока не нашли эту бумагу… Быть может, кто‑нибудь продал вам ее? Только это одно и остается предположить, потому что никто, кроме нас, не имеет никакого права на этот дом.
– Нет, я не покупал никакой краденой бумаги. Дом достался мне честным образом, и я со своей стороны считаю, что он принадлежит только мне одному. Вот мой совет: признайте справедливость моих слов и примиритесь с тем, что случилось. А отцу вашему, тюнагону, сообщите, что я дам ему возможность самым внимательным образом рассмотреть эту бумагу.
И прекратив разговор, Митиёри встал и ушел во внутренние покои с ребенком на руках. Кагэдзуми вернулся к отцу ни с чем, опечаленный.
Отикубо слышала весь разговор от слова до слова.
|
|
|
– Так, значит, они хотели сейчас переехать в Сандзёдоно! Подумают еще, что это я преследую их своей злобой. Сколько лет мой отец отстраивал этот дом заново, сколько принял хлопот и расходов, и вдруг в последнюю минуту силой воспрепятствовать его переезду! Как он, должно быть, огорчен! Доставлять горе своим родителям – страшный грех. Мало того, что я не могу заботиться ни об отце, ни о матери, но из‑за меня их мучат, преследуют, вот что мне горько! Уж это, наверное, Акоги все придумала…
Сердце Отикубо разрывалось от жалости к своим родным.
– Пусть даже лучшего отца, чем твой, нет во всем поднебесном мире, – сказал ей Митиёри, – но какой простак позволит отнять у себя дом? Твоего отца обидели? Верно, но ты сможешь потом теплыми дочерними заботами искупить этот грех. Если ты не хочешь переезжать в Сандзёдоно, так я все равно перееду туда один вместе с твоей женской свитой. Раз уж я затеял это дело, то бросить его на полдороге было бы глупо. Ты хочешь подарить дворец Сандзёдоно своему отцу? Хорошо, подари после того, как месть моя будет завершена и ты встретишься с ним лицом к лицу.
Отикубо поневоле умолкла.
Вернувшись домой, Кагэдзуми рассказал обо всем тюнагону.
|
|
|
– Дальше настаивать бесполезно. Как ни унизительно для нас, что мы не смогли отстоять паше право на этот дом, но придется от него отступиться. Я говорил с эмон‑но нами о таком важном для нас деле, а он в это время держал на коленях хорошенького мальчика, своего сынка, и играл с ним и мои доводы пропускал мимо ушей. Потом отказал мне наотрез и ушел в дом. Левый министр, его отец, только твердил: «Не знаю ничего. У моего сына бумага на владение домом, значит, он прав». И там я тоже не добился успеха. Почему в свое время мы не взяли себе на хранение эту злосчастную бумагу? Эмон‑но ками собирается переехать сегодня же вечером. Приготовления в самом разгаре, только и слышно, каких слуг возьмут с собой, в каких экипажах поедут…
Слушая этот рассказ, тюнагон невзвидел света от огорчения.
– Мать Отикубо отдала на смертном одре эту бумагу своей дочери, а я по беспечности совсем забыл о ней. Подумать только, что из‑за этой небрежности мы потеряли такой прекрасный дом! Какие же тут могут быть сомнения – конечно, он купил у кого‑то эту бумагу, потому так уверенно и действует. Люди будут над нами смеяться. Если бы я даже пожаловался самому государю, никакого толку не вышло бы, ведь эмон‑но ками сейчас в большом фаворе при дворе. Кто нас рассудит, если он выдаст черное за белое? Жаль мне, что я извел столько денег напрасно… Злосчастный я человек, во всем мне неудача, одна беда за другой так и сыплются на мою голову…
|
|
|
Тюнагон грустно задумался, уставив глаза в небо. Перед тем как переехать в Сандзёдоно, Митиёри подарил каждой даме из свиты своей жены по новому великолепному наряду. Все они очень обрадовались тому, что за недолгий срок своей службы получили возможность одеться по последней моде.
Тюнагон прислал людей с просьбой вернуть ему хотя бы утварь и вещи, но никого не велено было впускать в ворота. При этом известии Китаноката всплеснула руками от ярости.
– Этот эмон‑но ками – наш злейший враг. Он мне всю душу истерзал, проклятый!
Кагэдзуми стал уговаривать ее:
– Успокойтесь, матушка, ведь потерянного не вернешь. Наши люди просили, чтоб им позволили хоть вещи забрать. «Забирайте поскорее», – ответили слуги этого эмон‑но ками как будто по‑хорошему, а потом вдруг не пустили никого за порог. Нельзя же было нашим людям лезть в драку…
И правда, тюнагону и его семье осталось только одно: всем скопом проклинать обидчика.
Наконец свечерело, наступил час Пса. К дворцу Сандзёдоно длинной вереницей подъехало десять экипажей.
|
|
|
Выйдя из экипажа, Митиёри увидал, что и в самом деле, как говорил тюнагон, главные покои дворца готовы к прибытию господ. Поставлены ширмы, повешены занавеси, настланы циновки… Митиёри понял, что сейчас должны чувствовать тюнагон и его близкие, и ему стало их жаль, но он все же решил довести свою месть до конца.
«Как, должно быть, страдает мой отец!» – думала Отикубо и оставалась безучастной ко всему. Ничто ее не радовало.
Митиёри сказал слугам:
– Смотрите не потеряйте ни одной чужой вещи. Я хочу вернуть все в сохранности.
В то время как во дворце Сандзёдоно царило веселое и шумное оживление, в доме тюнагона все были полны страха и тревоги.
Наконец пришла весть:
«Торжественный переезд состоялся. Сколько там слуг, сколько экипажей!»
«Значит, всему конец. Теперь уж делу не поможешь», – опечалились тюнагон и его близкие.
Но во дворце Сандзёдоно никто не думал о них. Там люди беззаботно веселились.
Акоги была полна благодарности к своему хозяину за то, что он так умело осуществил все, о чем она едва смела мечтать.
* * *
На другой день Кагэдзуми сам явился в Сандзёдоно и попросил:
– Пожалуйста, разрешите мне взять имущество моей семьи.
– Мы три дня не позволим дотронуться ни до одной вещи. На четвертый день присылайте за вашим добром. Все будет возвращено в полной сохранности, – ответили ему слуги и не стали слушать никаких доводов. В доме тюнагона еще больше встревожились…
А в Сандзёдоно три дня подряд не стихала веселая музыка. Праздновали новоселье на самый изысканный новый манер.
В назначенный день рано утром снова появился Кагэдзуми и начал слезно молить:
– Позвольте мне сегодня забрать вещи моей семьи. Мы перевезли сюда все наше имущество, все до мелочи, даже ларчики для женских гребней… Очень трудно обойтись без этих вещей…
Митиёри, торжествуя в душе победу, велел наконец возвратить Кагэдзуми все вещи согласно описи.
– Ах, вспомнил! – вдруг воскликнул Митиёри. – Где‑то была еще старая шкатулка для зеркала. Верните шкатулку вместе с прочими вещами, ведь супруга тюнагона, кажется, считает ее бесценным сокровищем.
Акоги с готовностью отозвалась:
– Как же, как же, шкатулка хранится у меня, – и тотчас же принесла ее. Женщины, еще не видевшие этой шкатулки, дружно засмеялись:
– Ах, до чего же она безобразна!
– Надо приложить к ней записку, – сказал Митиёри, подумав, что одна шкатулка сама по себе не произведет должного действия, и попросил Отикубо написать несколько слов.
– Зачем? Если я дам знать о себе в такую тяжкую для моих родных минуту, то причиню им лишнюю боль, – стала отказываться Отикубо.
– И все же напиши, прошу тебя, напиши, – настаивал Митиёри, и в конце концов она написала на оборотной стороне дощечки, лежавшей на дне шкатулки, такое стихотворение:
Утром и вечером
Видело ты, как я слезы лью,
Ясное зеркало.
Но протекли года – и теперь
Память о прошлом сердцу мила.
Завернув шкатулку в несколько слоев цветной бумаги, Отикубо привязала к ней ветку дерева и отдала Акоги.
– Вот, передай моему брату.
Митиёри пригласил к себе Кагэдзуми и сказал ему:
– Вы, должно быть, считаете, что я поступил с вами очень неучтиво. Но, по правде сказать, меня взяла сильная досада, когда я узнал, что вы переезжаете в мой дом, даже не известив меня об этом. Теперь я уже остыл и намерен сам лично принести свои извинения вашему батюшке. И кроме того, показать ему ту бумагу, о которой шла речь. Передайте тюнагону, чтобы он непременно посетил меня сегодня или завтра. Может быть, вы и ваши братья сочтете неудобным для себя сопровождать его, но я буду очень рад, если кто‑либо из вас примет участие в нашей беседе.
У Митиёри был такой радостный вид, какой вовсе не соответствовал обстоятельствам. Кагэдзуми был очень этим удивлен.
– Так вы непременно передайте вашему батюшке, чтобы он ко мне пожаловал, и прошу вас, приходите вместе с ним, – повторил Митиёри. Кагэдзуми, выразив свое согласие, удалился. Акоги поджидала его за дверью.
– Попроси‑ка гостя подойти сюда, – велела она слуге. Кагэдзуми это показалось очень странным, но все же он подошел ближе. Из‑за плетеного занавеса показался только самый краешек нарядного яркого рукава.
– Пожалуйста, передайте эту вещь Госпоже из северных покоев. Я бережно хранила ее, зная, как дорога она госпоже. А сегодня, когда стали возвращать ваше имущество, я вспомнила и об этой вещице…
Кагэдзуми еще более удивился. Голос показался ему знакомым.
– Но от чьего имени прикажете передать?
– Госпожа ваша матушка сама догадается. Вспомните, как говорится в одной песне:
Все изменилось здесь,
И лишь кукушки голос
Напомнил о былом…
Я словно та кукушка. Разве голос мой не напоминает вам о прошлом?
«Ах, да ведь это Акоги! Она у нас когда‑то служила», – вспомнил Кагэдзуми.
– Как могу я вести сердечную беседу с той, которая так легко забыла свою родную обитель? Но все же, когда я вновь приду сюда, то по старой памяти навещу вас.
– А вот и еще одна ваша давнишняя знакомая, – послышался голос, и из‑за плетеного занавеса выглянула дама. То была Сёнагон!
«Каким образом они оказались здесь вместе?» Не успела эта мысль промелькнуть в голове Кагэдзуми, как раздался еще один знакомый голос:
– А я, ничтожная, верно, уже забыта вами. Где вам помнить обо мне здесь, у вас в столице, где столько женщин
Красой затмевают друг друга,
Словно кошницы цветов.
Ну, разумеется, это Дзидзю, любимая прислужница его второй сестры, Наканокими. Когда‑то у Кагэдзуми были с Дзидзю любовные встречи… Но что все это значит? Он слышит только знакомые голоса. Растерявшись от неожиданности, Кагэдзуми не находил ответа.
Акоги спросила:
– Скажите, как поживает меньшой ваш брат Сабуро? Состоялся ли уже обряд гэмпуку?
– О да, этой весной он получил звание чиновника пятого ранга.
– Пусть он непременно придет сюда. Передайте ему, что мне о многом хочется поговорить с ним.
– Это нетрудно исполнить, – ответил Кагэдзуми и поспешил домой. Ему не терпелось взглянуть, что за вещь передала ему Акоги с таким таинственным видом.
По дороге он вспоминал все, что ему довелось видеть и слышать в Сандзёдоно, и не мог прийти в себя от изумления. Что за чудеса! Уж не стала ли Отикубо женой этого эмон‑но нами? Акоги, видимо, живется недурно, она так разряжена. Все прежние прислужницы собрались в Сандзёдоно словно нарочно. «В чем тут дело?» – терялся в догадках Кагэдзуми.
Ему было приятно встретить столько старых друзей. Никакие опасения не смущали его, ведь в то время, когда Госпожа из северных покоев так жестоко мучила свою падчерицу, Кагэдзуми находился далеко, на службе в глухой провинции, и ничего не знал.
Вернувшись домой, он передал отцу слова Митиёри, а потом отнес своей матери таинственный предмет, плотно завернутый в цветную бумагу. Стали ее разворачивать, и вдруг показалась – кто бы мог ожидать! – старая знакомая шкатулка из‑под зеркала. Та самая, которую мачеха когда‑то отдала Отикубо. «Что же это значит?» – в смятении думала Китаноката. На дне шкатулки написаны какие‑то стихи… Несомненно, рукой Отикубо! Мачеха та и замерла, широко раскрыв глаза и рот.
«Так, значит, весь неслыханный позор, который свалился на наши головы, все наши несчастья в последние годы, все это ее рук дело! Так вот кто наш тайный недруг!»
Словами не описать, какая злоба, какая досада охватили мачеху при этой мысли.
Весь дом тюнагона пришел в смятение.
Но когда сам он узнал, что дворец Сандзёдоно достался не кому иному, как его родной дочери, то старик сразу позабыл все обиды и все унижения прошлых лет.
– Она оказалась самой счастливой из моих дочерей… Как мог я так пренебрегать ею? Дом этот по праву принадлежит Отикубо, он достался ей в наследство от матери, – сказал тюнагон с успокоенным видом.
Эти слова привели в ярость Госпожу из северных покоев.
– Хорошо, пусть она берет себе этот дом, раз уж нельзя иначе. Но мы столько денег потратили на него. Попросите, чтоб нам возвратили хоть кусты и деревья. Ведь какой убыток мы потерпели! Пусть возместят нам хоть часть расходов, чтобы мы могли купить новый дом.
– Что ты говоришь, матушка! – возмутился Кагэдзуми. – Словно речь идет о чужом нам человеке. Не знаю по какой причине, но в нашей семье нет ни одного приличного зятя. Надоело мне слушать насмешки насчет Беломордого конька! И вдруг с нами породнился молодой сановник – любимец государя. Надо радоваться такому счастью.
Тут в разговор вмешался младший сын – Сабуро:
– Мне нисколько не жаль отдать сестрице этот дом. Но мне было очень жаль смотреть, как мучили сестрицу Отикубо.
– Как мучили? Кто ее мучил? Что такое? – спросил Кагэдзуми.
– Да, мучили! Сколько она, бедняжка, выстрадала! – Сабуро рассказал обо всем, что было. – Ах, что должна говорить о нас Акоги. А уж сестрице мне стыдно и на глаза показаться…
Кагэдзуми вспыхнул от гнева:
– Это ужасно! Я был в провинции и ничего не знал. С ней поступали отвратительно. Не мудрено, что муж ее, эмон‑но ками, затаил в душе месть против нашей семьи и причинил нам столько бед. Что он должен о нас думать! Я не решусь теперь и на людях‑то показаться. – Так говорил он, охваченный чувством глубокого стыда.
– Ах, замолчите вы! Что было, то было… Глупости все! И слышать не хочу. Это она все по злобе подстроила, – отмахнулась Китаноката.
Видя, что с ней толковать бесполезно, сыновья замолчали.
Прислужницы, слышавшие этот разговор, чуть не умерли от зависти.
Оказывается, и Сёнагон и Дзидзю поступили на службу к госпоже Отикубо. Счастливицы! А мы‑то до сих пор не догадались наведаться туда и погибаем здесь от тоски и скуки. Нет уж, хватит с нас! Сейчас же пойдем в Сандзёдоно. Госпожа Отикубо такая добрая, она непременно возьмет нас на службу, – шептались между собой молодые дамы.
Сестры Отикубо были ошеломлены неожиданной новостью. Особенно страдала Саннокими. Ей было нелегко узнать, что она породнилась с той самой семьей, которая похитила у нее мужа.
Тяжело на душе было и у Синокими. Ведь теперь ей придется встречаться с тем самым человеком, который прислал к ней подставного жениха и сделал ее навеки несчастной… Уж лучше бы породниться с первым встречным, только не с ним!
Синокими зачала сразу после свадьбы, и ее ребенку уже исполнилось три года. Это была прелестная девочка, совсем непохожая на своего отца. Синокими думала было в порыве отчаяния постричься в монахини, но пожалела свое дитя. Крепчайшие узы – любовь к своему ребенку – привязали ее к нашему суетному миру. Она возненавидела своего мужа и так враждебно к нему относилась, что даже глуповатого хёбуно сё проняло наконец, и он перестал к ней приходить.
В отличие от своих дочерей, тюнагон сразу позабыл все свои прошлые горести. Он так долго и так жестоко страдал оттого, что затмилась былая слава его имени и что люди над ним только смеются. Теперь наконец представилась возможность восстановить честь и славу своего дома. Полный радости, старик сразу же стал собираться в гости к своему новому могущественному зятю.
– Сегодня уже, к сожалению, поздно… Навещу его завтра.
Услышав эти слова, мачеха чуть не обезумела со злобы. Такая жалкая девчонка Отикубо – а так возвысилась над ее собственными дочерьми!
Саннокими и Синокими стали говорить между собой:
– Так вот почему эмон‑но ками велел спросить у нас во дворе храма Киёмидзу: «Хватит ли с вас этого урока?» О, если бы мы тогда сразу поняли, в чем дело! Мы избежали бы многих бед. Но нет, мы ни о чем не догадались. Служанки покинули нас не случайно – Отикубо переманила их к себе. Сколько горечи накопилось в ее сердце, если она так жестоко нас преследует!
– Так, значит, это Отикубо все время мстила нам! Нет уж, этого моя душа не стерпит. Отплачу ей той же монетой, – неистовствовала Госпожа из северных покоев.
– Что ты, что ты! – стали унимать ее дочери. Надо забыть о прошлом. Ведь в нашем доме несколько зятьев, приходится терпеть ради них. Вспомни, как страшно избили старика тэнъяку‑но сукэ, а ведь из‑за чего? Все из‑за того же: мстили за Отикубо по приказу ее мужа, это ясно теперь. – Так толковали между собой всю ночь до рассвета жена и дочери тюнагона.
* * *
На следующее утро прибыло письмо от Митиёри:
«Передал ли вам вчера сын ваш, правитель Этидзэна, мое приглашение? Если у вас есть свободное время, покорнейше прошу посетить меня. Я должен сообщить вам нечто очень важное».
Тюнагон не замедлил с ответом:
«Мой сын вчера передал мне ваше любезное приглашение. Я думал тотчас же отправиться к вам, но было уже поздно. Прошу извинить меня. Я скоро буду у вас».
И начал готовиться к визиту.
Старший сын, Кагэдзуми, сопровождал его, заняв место в экипаже позади отца.
Как только Митиёри сообщили, что тюнагон прибыл в Сандзёдоно, он приказал:
– Приведите его сюда! Тюнагона провели в глубь дома.
Митиёри принял его в южной галерее главного здания. Отикубо находилась тут же, позади занавеси. Всем ее приближенным женщинам было приказано удалиться в свои покои.
– Я пригласил вас, чтобы принести вам извинения за неприятную историю с этим домом, – начал Митиёри, – но есть у меня и другая цель. Здесь присутствует одна молодая особа, которая давно грустит в разлуке с вами, и я хотел дать вам обоим возможность встретиться. Вы, конечно, имели некоторые основания считать дворец Сандзёдоно своим, но, как видно из бумаги на владение домом, та молодая дама, о которой сейчас шла речь, имеет на него больше прав, чем вы. А между тем вы собрались поселиться здесь, не известив никого, словно нас и за людей не считаете… Оскорбленный таким пренебрежением с вашей стороны, я решил сам немедленно переехать сюда. Однако вы долгое время не щадили ни усилий, ни забот, стараясь вернуть этому дворцу его былое великолепие, а я помешал вам воспользоваться плодами ваших трудов. Это несправедливо. К тому же дама, близкая моему сердцу, умоляет меня, чтобы я уступил вам этот дом. Итак, если вы согласны, то отныне считайте его своим. Я призвал вас сюда, собственно, для того, чтобы подарить вам бумагу на право владения дворцом Сандзёдоно.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 129; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!