То, к чему постепенно теряешь рвение 11 страница



 

Брачное торжество было назначено на пятый день двенадцатого месяца, но одиннадцатый месяц еще не пришел к концу, как в доме уже воцарилась предсвадебная суматоха.

– А кто избранник? – спросил младший зять куродо у своей жены.

– Сын главного начальника Левой гвардии. Кажется, он и сам в немалом чине… – ответила Саннокими.

– О, это блестящая партия! А если я смогу встречаться с ним здесь, это послужит мне на пользу… – одобрительно сказал куродо. У мачехи голова кругом пошла от гордости. Митиёри так сильно ненавидел мачеху, что задумал причинить ей самое большое горе, какое только сможет, и потому дал для вида согласие на этот брак с тем, чтобы осуществить свой тайный замысел.

Прошло всего дней десять после бегства Отикубо, а во дворце Нидзёдоно уже стало людно и оживленно. В нем появилось много новых слуг и служанок.

Акоги была поставлена во главе женской свиты, как старшая, и получила новое имя – Эмон[1]. Миниатюрного сложения, хорошенькая и еще совсем молодая, она весело хлопотала по дому, поспевая всюду. Не удивительно, что как господин, так и госпожа дарили ее особым почетом и любовью.

Однажды, когда Митиёри пришел навестить свою мать, она спросила его:

– Правду ли люди говорят, будто ты поселил в нашем дворце Нидзёдоно близкую твоему сердцу особу? Но если так, то зачем же ты дал согласие на брак с дочерью тюнагона?

– Я собирался сказать вам об этом заранее и привести к вам мою молодую жену, чтобы вы могли с ней познакомиться, но в Нидзёдоно никто не живет, и я позволил себе поселить ее там на некоторое время без вашего на то соизволения. Вы спрашиваете меня, зачем я посватался к дочери тюнагона? Но, как я слышал, тюнагон сам всю жизнь придерживался того мнения, что одной законной женой мужчине не обойтись, – засмеялся Митиёри. – Как приятно будет нам по‑родственному беседовать о наших милых подругах.

– Ах, ах, слушать противно! Поверь мне, иметь много жен доставляет одни хлопоты и неприятности. Ты будешь очень несчастлив. Если тебе пришлась по сердцу твоя возлюбленная, не бери себе другой жены. Я хочу с ней встретиться как можно скорее.

После этого разговора мать Митиёри послала великолепные подарки своей невестке и обменялась с ней письмами.

– Жена твоя, сразу видно, из хорошей семьи. У нее прекрасный слог, изящный почерк. Каких родителей она дочь? Держись ее крепко, мой сын, не меняй на другую. У меня ведь самой есть дочери, я знаю, как болит родительское сердце… – стала усовещивать своего сына матушка Митиёри.

Она была женщина добрейшей души, очень моложавая и красивая.

Митиёри только посмеивался:

– Жену свою я бросать не собираюсь, не бойтесь, но хочу взять еще и другую в придачу к ней.

Мать не выдержала и засмеялась тоже:

– Нет, это возмутительно, бессовестный ты ветреник!

 

* * *

 

Настал последний месяц года.

– На послезавтра назначена твоя свадьба. Знаешь ли ты об этом? – спросила у Митиёри его матушка, очень жалевшая Отикубо.

– Как же, помню. Не премину явиться, – ответил Митиёри, а сам в душе думал: «Будет им веселая свадьба!»

Дядя его с материнской стороны в прежнее время был начальником ведомства торжеств и церемоний, но заслужил в свете славу вздорного глупца, так что никто не хотел водить с ним знакомства. У него был старший сын, известный под именем хёбу‑но сё, отъявленный дурак, каких мало.

Митиёри наведался к нему в гости.

– Что, хёбу‑но сё дома? – спросил он у его отца.

– Сидит отшельником у себя в комнате. Он ведь носа никуда не кажет. Говорит, что люди над ним смеются… Вот бы вы, молодые люди, научили моего сына обходительности и светским манерам, чтобы он не чуждался общества. Я в его годы был в точности таким. Сын мой очень чувствителен к насмешкам. Если бы он приучил себя переносить их спокойно, то мог бы служить хоть во дворце самого государя.

– Я его не оставлю, положитесь на меня, – успокоил Митиёри старика и прошел в комнату своего двоюродного брата.

Тот еще не вставал с постели. Вид у него был достаточно смехотворный и нелепый.

– Ну, вставай, вставай скорее! У меня к тебе разговор, – сказал ему Митиёри.

Хёбу‑но сё потянулся, зевнул во весь рот, наконец неохотно поднялся с постели и стал умываться.

– Почему ты ко мне никогда не приходишь?

– Люди надо мной насмехаются, вот меня и берет робость, – ответил хёбу‑но сё.

– Чего же тебе робеть в моем доме, мы ведь с тобой не чужие, – возразил ему Митиёри. – А почему ты до сих пор не женился? Одному жить невесело.

– Никто не позаботился сосватать мне невесту. Но, по правде сказать, мне и одному хорошо.

– Что же, ты хочешь весь свой век прожить холостым?

– Да нет, я жду, чтобы кто‑нибудь нашел мне невесту…

– Ну, так я буду твоим сватом. У меня есть на примете хорошая невеста для тебя.

Хёбу‑но сё, как и следовало ожидать, обрадовался, рот его расплылся в улыбке. Лицо у него было какой‑то неприятной белизны, белое‑белое, как снег, и смахивало на лошадиную морду, шея несоразмерно длинная. Огромный нос выступал вперед самым удивительным образом. Казалось, хёбу‑но сё вот‑вот заржет, закусит удила и помчится вскачь. Не мудрено, что он возбуждал у людей неудержимый смех.

– Вот радостная весть! А кто ее отец?

– Она – четвертая дочь тюнагона Минамото. Правду сказать, ее сватали мне самому, но у меня есть возлюбленная, с которой я связан нерасторжимыми узами, и потому я решил уступить эту невесту тебе. Свадьба назначена на послезавтра, будь к ней готов.

– А если родные невесты будут недовольны такой заменой, если надо мной опять начнут смеяться, что тогда? – нерешительно спросил хёбу‑но сё.

«Такой болван, а вот ведь как сильно чувствует людские насмешки», – подумал Митиёри. И смешно‑то ему стало, и жаль незадачливого юношу.

Ну что ты, никто не будет смеяться! – сказал он самым успокоительным тоном. – Ты вот что скажи им: «Я с самого начала этой осени тайком посещал вашу дочь Синокими, как вдруг дошли до меня слухи, что мою возлюбленную выдают замуж. Жених ее – мой близкий родственник, я и пошел к нему поговорить откровенно. “Отнимают у меня мою любимую”, – пожаловался я ему. А он мне говорит: “О, если так, я отказываюсь от невесты в твою пользу. Но вот в чем опасность. Родители ее ничего не знают. А что, если они отдадут свою дочь кому‑нибудь другому, узнав, что я от нее отказался? Ты останешься ни при чем. Лучше держать все в тайне до поры до времени, а на свадьбу ты явишься под моим именем”. Я и послушался доброго совета». Вот что ты им скажешь. Кто тогда будет над тобой смеяться? Потом ты начнешь ходить к своей жене Синокими, она будет день ото дня все больше к тебе привязываться и постепенно полюбит тебя.

– Правда, правда! – кивал головой хёбу‑но сё.

– Так, значит, ты пойдешь в дом тюнагона послезавтра вечером как жених, – сказал Митиёри и, заручившись согласием своего двоюродного брата, покинул его.

Когда Митиёри думал о том, какой позор ждет бедную Синокими, то ему становилось жаль девушку, но ненависть к мачехе была в нем так сильна, что всякий раз брала верх над жалостью.

Вернувшись в Нидзёдоно, он увидел, что Отикубо сидит возле жаровни и, любуясь на падающий снег, разгребает пепел.

Восхищенный чарующей красотой своей юной жены, он сел напротив нее и увидел, что она чертит на пепле:

 

Когда бы мне в моей тюрьме

Пришлось погибнуть ранней смертью,

Скажи, что сталось бы с тобой?

 

Митиёри с волнением прочел эти слова, шедшие от самого сердца, и приписал внизу:

 

Тогда бы сжег меня огонь

Любви, навеки безответной

 

И закончив таким образом пятистишье, начертил на пепле еще одно:

 

Нет, не погасла жизнь в тебе,

Как теплится в суровый холод

Под пеплом спрятанный огонь.

Прижму тебя к своей груди

И тихим сном засну, счастливый…

 

Отикубо засмеялась:

– Но это очень опасно! Как можно держать огонь на груди?

Митиёри крепко обнял свою жену.

 

* * *

 

Настал день свадьбы. В доме тюнагона все было готово к тому, чтобы отпраздновать ее самым пышным образом. Митиёри послал к своему двоюродному брату слугу с напоминанием:

«Торжество, о котором недавно у нас шел разговор, состоится сегодня вечером. Будь в известном тебе доме ровно в час Пса».

«Я сам очень хочу пойти туда. Буду непременно», – последовал ответ.

Когда хёбу‑но сё сообщил отцу о своем замысле, то его взбалмошный и не очень далекий отец даже и не подумал, сколько горя причинит людям опрометчивый поступок юноши.

– Ты, конечно, никогда не прослывешь душою общества, но тебе надо бывать в свете. Вот прекрасный случай! Иди же, иди скорее! – торопил он сына.

Наконец хёбу‑но сё отправился на свадьбу, нарядившись самым лучшим образом.

Все родные и домашние невесты были уже в полном сборе, щеголяя один перед другим роскошью своих нарядов. Как только возвестили о приходе жениха, его тотчас же провели в дом.

В этот вечер глуповатый вид хёбу‑но сё никому не бросился в глаза. Напротив, в тусклом свете вечерних огней тощий юноша показался изящным аристократом. Женщины в доме много наслышались о том, каким блестящим светским человеком слывет в высшем обществе жених, и заранее были готовы им восхищаться.

– Ах, ах, какая у него тонкая, изящная фигура! – шептали они друг другу.

Госпожа из северных покоев просияла улыбкой.

– Да, ловко я подцепила жениха! Мне по этой части везет. Все зятья у меня как на подбор. А этот, говорят, скоро станет министром, – хвасталась она направо и налево.

– Правда, правда! – соглашались с ней все. Синокими, не подозревавшая, какому олуху она досталась, взошла с ним на брачное ложе. Когда наступило утро, молодой супруг возвратился к себе домой.

Митиёри немало забавлялся, стараясь представить себе все те нелепые недоразумения, которые должны произойти на этой свадьбе.

– В доме твоего отца прошлым вечером торжественно встречали нового зятя, – сказал он своей жене.

– А кто он? – спросила Отикубо.

– Зовут его хёбу‑но сё. Он сын моего дяди, начальника ведомства торжеств и церемоний. Красивый муж достался твоей сестре, один нос чего стоит!

Отикубо засмеялась:

– Почему же именно нос? Странная похвала.

– Нос у него лучше всего. Ни у кого на свете нет такого носа. Вот сама увидишь. – И с этими словами Митиёри прошел в комнату для слуг и набросал записку своему двоюродному брату:

«Послал ли ты любовные стихи своей жене, как это принято на другое утро после свадьбы? Если нет, то вот тебе готовые, они очень хороши:

 

Я слышал, люди говорят,

Что утром после первой встречи

Сильней становится любовь.

Но в этой истине теперь

Я что‑то начал сомневаться…

 

А внизу хорошо бы добавить какой‑нибудь изящный намек, например, слова из песни:

 

Напрасна красота

Осенних листьев хаги,

Она постыла мне!..»

 

Письмо прибыло как раз в ту минуту, когда хёбу‑но сё тщетно ломал себе голову, не в силах сочинить ни единой стихотворной строки. Он очень обрадовался, переписал стихи, не вникая в их смысл, и поторопился отослать своей молодой жене.

А потом он написал Митиёри:

«Вчера вечером все удалось как нельзя лучше. Никто и не думал надо мной смеяться. Подробности расскажу при встрече. Я еще не успел отослать письмо своей жене, так что стихи твои пришлись кстати».

Митиёри позабавила вся эта история.

Нельзя сказать, чтобы он был вовсе безучастен к судьбе Синокими. Но, хотя и жаль ему было ни в чем не повинной девушки, он твердо решил отомстить мачехе любым способом.

«А после того, как месть моя совершится, – думал Митиёри, – я позабочусь о судьбе Синокими». Он очень опасался, что, узнав о несчастье своей сестры, Отикубо может, пожалуй, сильно огорчиться, и потому не обмолвился перед ней ни словом.

Митиёри дал волю разбиравшему его смеху лишь тогда, когда, оставшись наедине с меченосцем, начал рассказывать ему обо всем, что случилось накануне.

– Здорово вы придумали! – возликовал тот.

Не успел посланец хёбу‑но сё явиться в дом тюнагона с любовным письмом, как письмо понесли показать новобрачной. Прочитав его, Синокими так и помертвела от стыда, судорожно сжимая листок в застывшей руке.

– Интересно, какой почерк у зятя? – полюбопытствовала Китаноката.

Прочла, и ей показалось, что она умирает.

Горький стыд пришлось пережить мачехе. Даже Отикубо, кажется, менее страдала от стыда в ту злосчастную минуту, когда Митиёри впервые услышал, какое унизительное прозвище дали ей вместо имени.

Немного успокоившись, Китаноката внимательно перечитала письмо. Оно совсем не походило на те любовные послания, которые присылали в подобных случаях другие ее зятья. «Что это значит?» – встревожилась мачеха. Тюнагон отослал людей из комнаты и попробовал сам прочитать письмо, но глаза у него ослабели от старости, и он ни слова не мог разобрать.

– Эти светские любезники выводят тушью такие тонкие линии, мне не по глазам. Прочти мне вслух, – попросил он жену.

Госпожа из северных покоев выхватила листок из рук мужа и прочла ему по памяти то письмо, которое на другое утро после свадьбы послал своей жене куродо.

– Дай я разберу. Вот что здесь написано:

 

Я знаю хорошо:

Сегодня тоже сумерки настанут.

Не вечен этот день!

Но сердце, полное любовью,

Дождаться вечера не в силах.

 

Тюнагон улыбнулся, довольный.

– Такой светский человек, как наш зять, мастер сочинять изящные стихи. Смотри же, дочь моя, напиши ответ как можно красивее и поскорее отправь.

С этими словами старик встал и удалился к себе, а Синокими, опечаленная, спряталась в своей комнате подальше от чужих любопытных глаз.

– Зачем он послал такое ужасное письмо? – стала жаловаться Китаноката своей третьей дочери Саннокими.

– Этому нет оправданий, даже если невеста не понравилась. Кто же так поступает? – сказала Саннокими. – Впрочем, может быть, он решил, что это устарелый обычай – писать о своей страстной любви на другое утро после первой встречи, и решил ввести новую моду? Как бы то ни было, не понимаю. Странный поступок!

– Правда твоя. Эти светские любезники все время стараются придумать такое, что обыкновенному человеку и в голову никогда не придет, – согласилась с ней Китаноката и приказала младшей дочери: – Напиши скорее ответ.

Но Синокими, увидев, как встревожены ее родные, как они смущены и обеспокоены, не нашла в себе сил даже взять кисть в руки.

– Ну, так я сама за нее отвечу, – решила Китаноката и написала:

 

«Когда б вы были стариком,

С годами охладев душою,

Тогда б могли вы не понять,

Как сильно чувство говорит

Наутро после первой встречи.

 

Дочь моя сожалеет о том, что не имела счастья понравиться своему супругу».

Наградив посланца хёбу‑но сё, Китаноката вручила ему письмо.

Вопреки всем ожиданиям, молодой супруг появился, лишь только начало смеркаться.

– Вот видите! – с торжеством вскричала Госпожа из северных покоев. – Если б дочь моя ему не понравилась, зачем бы он торопился! Просто теперь в моду вошло писать такие письма, а мы и не знали! – И она встретила зятя с большой радостью.

Синокими чувствовала себя смущенной, но поневоле вынуждена была выйти навстречу мужу. Говорил он нудно и тягуче, держался неловко, вид у него был глуповатый… Вспоминая те хвалы, которые расточал по адресу жениха куродо, Синокими не знала, что подумать. Ей хотелось крикнуть в лицо своему мужу: «Я первая не стану любить тебя!»

Хёбу‑но сё ушел затемно.

Весь этот день в доме тюнагона готовили пышный пир в честь третьей брачной ночи.

Старший зять куродо пожаловал в этот вечер особенно рано. Ему не терпелось завязать близкое знакомство с новобрачным, который был отпрыском знатнейшего рода и, по слухам, в фаворе у императора. Сам тюнагон тоже вышел из своих покоев и с нетерпением поджидал молодого зятя. Как только хёбу‑но сё появился, его сейчас же провели в пиршественный зал и усадили на почетное место. Зал был освещен множеством огней. В их ярком сиянии можно было без труда разглядеть, каков собою зять. Маленькая узкая голова, щуплое тело… А лицо такое, словно его густо покрыли слоем белил. Огромный толстый нос с широкими ноздрями смотрит в небо.

Все присутствовавшие были поражены. По залу пронесся шепот: «Не он! Не он!» И вдруг поняли: «Да ведь это хёбу‑но сё!» Раздался дружный смех. Но больше всех смеялся куродо. Громко стуча своим веером, он крикнул:

– Беломордый конек! Беломордый конек! – а потом встал со своего места и покинул зал.

Надо сказать, что в императорском дворце хёбу‑но сё постоянно служил мишенью для издевок.

«Беломордый конек сорвался с привязи и прискакал во дворец», – потешались придворные.

И дома у себя, случалось, куродо, рассказывая о каком‑нибудь смешном происшествии с хёбу‑но сё, не переставал повторять: «Ведь родится же на свет такое чудище!»

Вконец озадаченный тюнагон был не в силах вымолвить ни слова. «Кто‑то сыграл над нами злую шутку!» – думал он с огорчением и гневом, но в присутствии множества гостей вынужден был сохранять невозмутимый вид.

– Что это значит? Как вы посмели явиться в мой дом непрошеным? – начал он строго допрашивать хёбу‑но сё. – Чем оправдать такой дикий поступок с вашей стороны? Извольте объяснить.

Хёбу‑но сё начал, путаясь в словах, сбивчиво повторять то, чему его научил Митиёри.

Что говорить с дураком! Тюнагон встал и вышел, не предложив гостю даже чарки вина.

Между тем многочисленные слуги, не имевшие понятия о том, что произошло, рассыпались по разным комнатам, где было приготовлено для них угощение, и весело приступили к пирушке.

А пиршественный зал для знатных гостей опустел. Хёбу‑но сё, соскучившись в одиночестве, отправился знакомым путем в покои Синокими.

Когда Китаноката узнала о случившемся, она точно разума лишилась. Тюнагон, гневно щелкнув пальцами, воскликнул:

– Вот до какого позора я дожил на старости лет! – и заперся у себя.

Синокими спряталась было за пологом, но хёбу‑но сё, не спрашивая дозволения, вошел к ней в комнату и улегся рядом с ней на постели, так что она не могла убежать. Служанки очень ее жалели. Сваха не была ни кровным врагом, ни тайным недругом, а преданной кормилицей Синокими. Никто не мог бы заподозрить ее в злом умысле. Все в доме горевали и печалились, один хёбу‑но сё проспал безмятежным сном до позднего утра, а проснувшись, твердо решил, что не худо бы сегодня же поселиться в доме богатого тестя.

Куродо не пожалел язвительных слов:

– Зачем привели пастись сюда Беломордого конька? Людей, что ли, не стало на свете? Если это чудище поселится здесь в доме, то мне будет противно ходить сюда! И как только попал к вам этот болван? Все дразнят его «Дворцовой лошадкой»! Он на людях и показаться‑то не смеет! Видно, что ваш прекрасный выбор сделан за глаза…

Саннокими стала уверять своего мужа, что и понятия ни о чем не имела. Она была глубоко опечалена несчастной участью своей младшей сестры. «Так, значит, хёбу‑но сё послал такое нелепое письмо по своей непроходимой глупости! – думала Саннокими. – Бедная моя сестра!»


Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 123; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!