То, к чему постепенно теряешь рвение 7 страница
Обоих от волнения даже пот прошиб.
И в самом деле Саннокими показала это письмо своей матери.
– Посмотрите, какое письмо попалось мне в руки.
– А‑а, так и есть. Я сразу заметила что‑то неладное. Но кто же ее любовник? Письмо, ты говоришь, было у меченосца? Наверно, это он и есть. Он, должно быть, пообещал выкрасть ее отсюда, ведь в письме говорится, что из этого дома трудно уйти. А я‑то думала не выдавать ее замуж. Досадное вышло дело! Если она возьмет себе мужа, то ей уже нельзя будет жить здесь по‑прежнему. Она поселится с ним где‑нибудь. Поэтому ты смотри – никому ни слова!
Госпожа из северных покоев спрятала любовное письмо, решив потихоньку следить за падчерицей. Меченосцу и Акоги показалось очень подозрительным то обстоятельство, что, против их ожидания, никакого шума в семье не поднялось.
– Ваше письмо украли! Стыдно признаться в этом, но что делать, приходится. Пожалуйста, напишите другое, – попросила Акоги свою молодую госпожу.
Словами не выразить, как встревожилась Отикубо. При мысли о том, что мачеха, несомненно, видела письмо, ей сделалось дурно.
– Ах, я не в силах писать еще раз! – простонала она. Отчаянию ее не было предела!
Меченосец со стыда не посмел показаться на глаза Митиёри и спрятался в комнате своей жены.
Митиёри так и не узнал ни о чем и поспешил прийти, как только стемнело.
– Почему вы мне ничего не ответили? – спросил он.
|
|
|
– На беду, письмо мое попало в руки матушки, – ответила Отикубо.
Митиёри думал уйти, как только начнет светать, но, когда он проснулся, на дворе уже стоял белый день, кругом сновало множество людей, нечего было и надеяться проскользнуть незамеченным. Он снова вернулся к Отикубо.
Акоги, как всегда, принялась хлопотливо готовить завтрак, а молодые люди стали тихо беседовать между собой.
– Сколько лет исполнилось вашей младшей сестре Синокими? – спросил между прочим Митиёри.
– Лет тринадцать – четырнадцать. Она очень мила.
– Ах, значит, это правда! Я слышал, будто отец ваш – тюнагон – хочет выдать ее замуж за меня. Кормилица Синокими знакома кое с кем из моих домашних. Она принесла письмо из вашего дома, в котором идет речь о сватовстве. Мачеха ваша тоже очень хочет, чтобы этот брак устроился, и кормилица стала вдруг осаждать моих домочадцев просьбами помочь в этом деле. Я собираюсь попросить, чтобы вашей семье сообщили мой отказ, поскольку я уже вступил с вами в брачный союз. Что вы об этом думаете?
– Матушке это, верно, будет очень неприятно, – проговорила Отикубо, и ее детски наивный ответ пленил Митиёри.
– Ходить сюда к вам на таких правах кажется мне унизительным. Я бы хотел поселить вас в каком‑нибудь хорошем доме. Согласны ли вы?
|
|
|
– Как вам будет угодно.
– Вот и прекрасно.
В таких беседах коротали они время.
* * *
Наступил двадцать третий день одиннадцатого месяца.
Муж третьей дочери, Саннокими, – куродо внезапно получил весьма лестное для него назначение. Он должен был вместе с другими молодыми людьми из знатнейших семейств принять участие, как один из танцоров, в торжественных плясках на празднике мальвы в храме Камо. До этого праздника оставались считанные дни. Госпожа Китаноката голову теряла, хлопоча, чтобы все наряды поспели вовремя.
«Вот еще напасть!» – тревожно думала Акоги, опасаясь, что Отикубо опять засадят за шитье. Опасения ее не замедлили сбыться. Китаноката скроила для зятя парадные хакама и велела слуге отнести их Отикубо. А на словах приказала передать:
– Сшей сейчас же, немедленно. У нас много спешной работы.
Отикубо еще не вставала с постели. Акоги ответила за нее:
– Барышне что‑то нездоровится со вчерашнего вечера. Я передам ей приказ госпожи.
С тем слуга и ушел. Увидев, что Отикубо хочет сейчас же приняться за шитье, Митиёри стал ее удерживать.
– Одному мне будет скучно. Китаноката между тем спросила у слуги:
|
|
|
– Ну что, начала она шить?
– Нет, Акоги сказала, что барышня еще изволит почивать.
– Что такое? «Изволит почивать»! Выбирай слова с оглядкой, невежа! Разве можно о какой‑то швее говорить так, как ты говоришь о нас, господах. Слушать противно! И как только этой лежебоке не стыдно спать среди белого дня!
Совсем не знает своего места, до чего глупа, просто жалость берет, – презрительно засмеялась Госпожа из северных покоев.
Скроив для зятя ситагасанэ, она сама понесла шитье к падчерице. Отикубо в испуге выбежала к ней навстречу.
Увидев, что девушка еще и не принималась шить парадные хакама, мачеха вышла из себя:
– Да ты к ним еще и не притрагивалась! Я‑то думала, что они уже готовы! Для тебя мои слова – звук пустой! Последнее время ты словно с ума сошла, только и знаешь, что вертишься перед зеркалом и белишься!
Сердце у Отикубо замерло. При мысли, что Митиёри все слышит, она чуть не лишилась сознания.
– Мне немного нездоровилось, и я отложила шитье на час‑другой… Но скоро все будет готово!
И Отикубо торопливо взяла в руки работу.
– Смотрите‑ка пожалуйста, не подступись к ней, словно к норовистой лошади! Нет у меня другой швеи, а то разве я стала бы просить такую заносчивую гордячку. Если и это платье не будет скоро готово, то можешь убираться вон из моего дома.
|
|
|
В гневе она бросила шитье на руки Отикубо, но только встала, чтобы уйти, как вдруг заметила, что из‑за полога высунулся край шелковой одежды Митиёри.
– Это еще что? Откуда это платье? – спросила Китаноката, остановившись на ходу.
Сообразив, что вот‑вот все откроется, Акоги ответила:
– Это одни люди дали барышне шить.
– А‑а, вот как! Выходит, она шьет для чужих в первую очередь, а свои, дескать, подождут! Для чего же, спрашивается, держать ее в доме! Ах, нынешние девицы не знают стыда!
И мачеха вышла, не переставая ворчать. Сзади вид у нее был самый нелепый. От частых родов волосы у нее вылезли. Жидкие прядки – числом не более десяти – висели, словно крысиные хвостики. А сама она была кругла, как мяч. Митиёри внимательно разглядывал ее сквозь щелку занавеса.
Отикубо, вся дрожа от волнения, принялась за шитье. Митиёри потянул ее к себе за подол платья.
– Идите сюда ко мне!
Отикубо поневоле пришлось подчиниться.
– Что за противная женщина! Не шейте ничего. Надо еще больше ее разозлить, пусть совсем потеряет голову… А что за грубые слова она себе позволила! Неужели и раньше она так с вами разговаривала? Как же вы это терпели? – с негодованием спросил Митиёри.
– Увы, я – «цветок дикой груши», – печально ответила Отикубо словами из песни:
Печален наш мир…
Где искать спасенья?
Нет горы такой,
Чтоб укрыла от горя,
О цветок дикой груши!
* * *
Настали сумерки. Опустили решетчатые створки окон, зажгли огонек в масляном светильнике. Как раз когда Отикубо собиралась взяться за шитье, чтобы поскорей от него отделаться, в дверь потихоньку заглянула сама Госпожа из северных покоев. Ей не терпелось узнать, как подвигается работа.
Видит, куски ткани разбросаны в беспорядке, как попало, огонь зажжен, а перед постелью – занавес. Что же это! Спит она мертвым сном, что ли? Мачеха вспыхнула от гнева и принялась вопить:
– Господин мой супруг, пожалуйте сюда! Эта Отикубо издевается надо мной, совсем от рук отбилась. Выбраните ее хорошенько! У нас в доме такая спешка, а она не выходит из‑за полога – и откуда только взялся такой! Я его раньше и в глаза не видела…
В ответ послышался голос тюнагона:
– Не кричи на весь двор. Иди сюда поближе!
Постепенно их голоса стали удаляться, так что последних слов нельзя было разобрать.
Митиёри первый раз услышал имя Отикубо.
– Что это за имя? Она, кажется, назвала вас «Отикубо»? Смущенная Отикубо чуть слышно прошептала:
– Ах, не знаю…
– Как можно было дать своей дочери такое имя – «Отикубо» – «Каморка»… Бесспорно, оно годится только для девушки самого низкого звания. Не очень‑то красивое прозвище! А мачеха ваша не помнит себя от ярости! Могут случиться большие неприятности. – С этими словами Митиёри снова лег на постель.
Отикубо кончила шить хакама и взялась за ситагасанэ. Опасаясь, что она не кончит к сроку, мачеха подступила к тюнагону с неотвязными просьбами, чтобы он сам пошел и как следует отчитал девушку.
Не успел тюнагон открыть дверь, как сразу же, с порога, начал кричать на свою дочь:
– Это что еще, Отикубо, как ты ведешь себя? Ты не слушаешься хозяйки дома, валяешься целыми днями на постели… А ведь ты сирота, лишилась матери и, казалось бы, должна стараться заслужить к себе доброе отношение. Знаешь отлично, что работа спешная, так нет же, набрала шитья от чужих, а для своих ничего делать не желаешь. Что у тебя за сердце! – И добавил в заключение: – Если к утру все не будет готово, ты мне больше не дочь!
Отикубо не в силах была отвечать. Слезы брызнули градом у нее из глаз. Тюнагон повернулся и ушел.
Возлюбленный ее все слышал, от слова до слова! Может ли быть унижение хуже этого!
Митиёри знает теперь, что ей дали вместо имени презрительную кличку «Отикубо». О, если б она могла умереть тут же, на месте. Шитье выпало у нее из рук. Она повернулась спиной к огню, силясь скрыть слезы.
Митиёри почувствовал невыразимую жалость. Бедная! Как ей, должно быть, сейчас тяжело. У него самого полились слезы сочувствия.
– Приляг, усни немного!
Он насильно уложил свою возлюбленную на постель. И стал утешать самыми нежными словами.
«Так, значит, ее зовут Отикубо! Ей, верно, неловко было, когда я так откровенно удивился… Ах, бедняжка! Мало того, что у нее жестокая мачеха, но даже и родной отец к ней безжалостен. Видно, и в его глазах она ничего не стоит. Погодите же! Я покажу вам, как она хороша», – решил про себя Митиёри.
Госпожа из северных покоев боялась, что без посторонней помощи Отикубо не сможет закончить шитье вовремя. Слишком большая работа для одного человека, и к тому же она, верно, разобиделась. Поэтому мачеха приказала одной своей приближенной женщине:
– Пойди к Отикубо, помоги ей шить.
Женщину эту, очень миловидной наружности, звали Сёнагон. Придя к Отикубо, Сёнагон спросила:
– Чем я могу помочь вам? А скажите, почему вы не встаете с постели? Вы больны? Госпожа так тревожится, что шитье не будет готово вовремя…
– Мне очень нездоровилось… Прежде всего надо подрубить края вот у этих хакама, – ответила Отикубо.
Сёнагон принялась за работу.
– Если вам сейчас лучше, встаньте, пожалуйста. Я не понимаю, где надо заложить рубец.
Отикубо начала показывать ей, где надо шить.
Митиёри, по своему обыкновению, стал осторожно подглядывать. Озаренное огнем светильника лицо Сёнагон показалось ему очень красивым. «Сколько миловидных женщин в нашей столице!» – подумал он.
Заметив, что глаза Отикубо покраснели и опухли от слез, Сёнагон пожалела ее.
– Скажу вам то, что думаю, но не примите мои слова за лесть. Ведь если я промолчу, вы не узнаете, как глубоко я вам сочувствую. А было бы очень жаль. Вот почему я решаюсь говорить с вами откровенно. Я предпочла бы лучше служить вам, чем старой хозяйке и ее дочерям, при которых я нахожусь неотлучно. За эти годы я хорошо узнала вашу кротость и доброту, и мне бы так хотелось служить вам! Но что поделать! Наш свет злоречив. Мне приходилось держаться от вас подальше, и я не смела даже тайно услужить вам.
– Даже старинные друзья, – ответила Отикубо, – и те не выказывают по отношению ко мне и тени участия. Как же обрадовали меня ваши слова!
Сёнагон продолжала:
– Удивительно! Непостижимо! Что мачеха относится к вам несправедливо – это в порядке вещей. Но чтобы даже родные сестры так сторонились вас – это уж слишком! Вашей красоте можно позавидовать, а вы томитесь в одиночестве… Какая жестокость! А между тем в семью собираются принять нового зятя. Предстоит замужество вашей младшей сестры Синокими. Уж что бы там ни было, а все делается так, как захочет Китаноката, по ее заказу и приказу. Воля старой госпожи в доме закон.
– Я очень рада за сестру. А кто жених? – спросила Отикубо.
– Как я слышала, это господин сакон‑но сёсё, сын главного начальника Левой гвардии. Все очень хвалят жениха. Говорят, что он бесподобно хорош собою и обещает сделать блестящую карьеру. Государь будто бы очень к нему благоволит. Он еще не женат, так что лучшего зятя и пожелать нельзя. Господин наш только и повторяет: «Лучшего жениха и не сыщешь!» Госпожа наша так хлопочет, так хлопочет! Кормилица барышни Синокими дружна с одной женщиной в доме отца жениха. Госпожа обрадовалась этому сверх меры. Она все время шепчется с кормилицей. Наверно, уж и письмо отправила с нею…
– И что же? – спросила Отикубо, которую очень позабавил этот рассказ.
Розовые блики огня озаряли ее блестящие от смеха глаза и полуоткрытые в улыбке губы. Лицо Отикубо было полно юной прелести и в то же время такого возвышенного благородства, что ее собеседница невольно почувствовала перед ней некоторую робость.
– И что же? Что ответил господин сакон‑но сёсё?
– Вот уж этого я точно не знаю, но, кажется, выразил свое согласие. У нас в доме тайком спешно готовятся к свадьбе.
Митиёри хотелось крикнуть из своего тайника: «Неправда!» – но он сдержался и не выдал себя.
Сёнагон продолжала:
– В доме прибавится новый зять, значит, вам, бедняжке, придется еще тяжелей. Если к вам посватается хороший жених, соглашайтесь скорее.
– Что вы, я так дурна собою, где мне мечтать о замужестве…
– Ах, ах, как у вас язык повернулся? Что вы такое говорите! Ваших сестер берегут как зеницу ока, а где им против вас, – ужаснулась Сёнагон. – Вот что я вам скажу. Сейчас у нас в столице славится своей красотой господин бэн‑но сёсё. Про него даже говорят: «Красив, как герой, романа – знаменитый господин Катано». А моя двоюродная сестра как раз служит у него в доме. Недавно я ее навестила, и тут, по счастью, сам господин бэн‑но сёсё зашел к ней в женские покои. Он знает, в чьем доме я служу, И был ко мне особенно внимателен. Молва была правдива, я не знаю никого, кто мог бы с ним сравниться красотой. Он спросил меня: «Говорят, у тюнагона, в доме которого вы служите, много дочерей. Каковы они собою?» – и стал подробно расспрашивать о всех по порядку, начиная с самой старшей. Я рассказала о каждой из ваших сестер понемножку, а потом поведала ему о вашей печальной участи. Господин бэн‑но сёсё проникся к вам горячим сочувствием. «О такой, как она, я мечтал!» – воскликнул он и стал просить, чтоб я передала вам от него письмо. А я ему на это: «В доме много дочерей и кроме нее, а у бедняжки ведь нет матери, вот она и чувствует себя одинокой и заброшенной и вовсе не думает о любовных делах». Когда он услышал, что у вас нет матери, то еще больше пожалел вас. «Я, говорит, не ищу себе в жены девушку, избалованную успехами в обществе, а предпочту такую, которая уже хорошо знакома с печалями нашей жизни. И если эта девушка к тому же еще прекрасна собою, то именно она венец моих мечтаний! Такую я готов искать по всей Японии и даже дальше – в Индии и Китае. Вы говорите, что она сирота. А разве, за исключением особ, принадлежащих к моему дому, найдется хоть одна среди прислужниц государевой опочивальни, у которых были бы в живых оба родителя? Вот и той девушке, которую вы так восхваляете, лучше найти себе супруга и покровителя, чем вести такую жизнь, которая ей не по сердцу. И возьму ее к себе в дом и буду беречь, как драгоценное сокровище». Так пространно, с многими подробностями говорил он до глубокой ночи. А потом, каждый раз, когда я приходила к нему, он спрашивал: «Как насчет того дела? Передайте ей письмо от меня». Я отвечала: «Сейчас нет подходящего случая. Передам, как только смогу».
Во время всей этой длинной речи Отикубо не проронила ни единого слова. Вдруг постучала служанка и позвала Сёнагон:
– У меня есть к вам спешное дело. – Сёнагон вышла к ней. – К вам пожаловал гость, хочет с вами увидеться. Говорит, что ему нужно с вами побеседовать.
Сёнагон ответила:
– Обожди минутку. Я сейчас приду. И она вернулась в комнату Отикубо.
– Право, я хотела помочь вам, но ко мне неожиданно пришел один человек по срочному делу… Мы после продолжим наш разговор. Такая важная беседа не терпит спешки. Пожалуйста, не говорите госпоже, что я ушла раньше времени. Она рассердится и разбранит меня. Так я приду к вам опять при первом удобном случае.
Как только Сёнагон ушла, Митиёри отбросил прочь занавес.
О, эта особа умеет красиво говорить, поневоле заслушаешься! Признаюсь также, что она очень хороша собою, но когда она заявила, что этот «господин Катано» – небывалый красавец, так мне даже глядеть на нее стало противно. А вы затруднялись в ответе, все время с тревогой поглядывая в мою сторону. Не будь меня здесь, вы бы, наверно, послали нежный ответ этому красавчику. Очень сожалею, что помешал. Если от него придет любовное письмо, всему конец! Он обладает какими‑то особыми чарами. Стоит ему написать какой‑нибудь женщине хоть строчку любовного признания, как готово! – бьет каждый раз в цель без промаха. Он потерял счет любовным связям с женами самых высокопоставленных особ и даже, говорят, самого микадо. Видно, по этой причине он вот уже сколько времени никак не получает повышения по службе. Но если вас одну из всего этого великого множества женщин он собирается сделать своим драгоценным сокровищем, то, верно, вы удостоились его особой любви, – говорил Митиёри с досадой. Отикубо, изумленная его внезапным гневом, не раскрывала рта.
– Ах, вы не изволите отвечать! Я насмехаюсь над тем, что вас интересует! Все столичные красавицы, от первой до последней, превозносят до небес этого «господина Катано». Можно ему позавидовать!
– Но я, наверно, не принадлежу к их числу, – еле слышно сказала Отикубо.
– Он происходит из могущественного рода. Вы займете в обществе положение наравне со второй женой микадо…
Отикубо, не понимая хорошенько, о чем он говорит, продолжала молча шить. Как прекрасны были ее руки снежной белизны, мелькавшие над работой!
Думая, что Сёнагон помогает ее госпоже, Акоги ушла на некоторое время к себе в комнатку, чтобы побыть со своим мужем, которому нездоровилось. Отикубо кончила шить ситагасанэ и собралась подрубить края верхней шелковой одежды.
– Разбужу Акоги, – сказала она. – Надо, чтобы кто‑нибудь держал шитье.
– Я сам натяну край, – вызвался Митиёри.
– Как можно! Вам не подобает заниматься женской работой.
Но Митиёри, не слушая ее, вышел из‑за полога, сел напротив и стал держать край одежды, подшучивая:
– Непременно буду вам помогать. Я в этом деле великий мастер.
Видно было, что он понятия не имел о том, как шьют женщины, и потому чересчур усердствовал. Отикубо, смеясь, стала закладывать рубец.
– Правда ли, что сестру мою Синокими хотят сосватать за вас? – спросила она.
– Думайте что хотите. Когда вы станете драгоценным сокровищем этого «господина Катано», я женюсь на Синокими, – засмеялся Митиёри. Через некоторое время он стал уговаривать Отикубо: – Уж поздняя ночь. Ложитесь отдохнуть.
– Я скоро кончу. Вы ложитесь спать сами, не дожидаясь меня. Мне еще осталось вот тут дошить немного… Еще чуточку.
– Мне жалко, что только вы одна в доме не будете спать, – ответил Митиёри и остался с нею.
А между тем Госпожа из северных покоев, опасаясь, что Отикубо, чего доброго, легла спать, тайком подкралась в ночной тишине к дверям ее каморки и прильнула к щелке, через которую она обычно наблюдала за падчерицей.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 130; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!