Глава 7. СВЕЖИЕ РАНЫ И СТАРЫЕ ШРАМЫ

 

Лошади побаивались Кантаки, так что Бинабик на серой волчице ехал далеко впереди остальных, потайным фонарем освещая путь в кромешной тьме. Маленький караван двигался вдоль подножия холмов, и дрожащий свет прыгал перед ними, как болотный огонек.

Луна съежилась от холода в своем облачном гнезде, и движение отряда было медленным и осторожным. Подчиняясь спокойному, встряхивающему ритму мерного шага лошади, Саймон несколько раз чуть не заснул, но его будили тонкие пальцы, царапающие лицо, – низко свисающие ветки деревьев. Разговоров почти не было. Время от времени кто‑нибудь из мужчин шепотом подбадривал своего коня, или Бинабик вполголоса предупреждал едущих следом о каком‑то препятствии; но если бы не эти звуки да приглушенное постукивание копыт, они вполне бы сошли за серую, бестелесную толпу затерянных душ.

Когда лунный свет наконец просочился через прорезь в небесном потолке, незадолго до рассвета, они остановились и разбили лагерь. Когда они привязывали верховых и вьючных лошадей, пар их дыхания казался в лунном блеске серебристо‑серыми облаками. Огня разжигать не стали. Этельберт караулил первым; остальные, завернувшись в тяжелые плащи, устроились на влажной земле, чтобы урвать хоть час спокойного сна.

Проснулся Саймон под серым небом, напоминающим жидкую кашицу. Его нос и уши, судя по всему, каким‑то волшебным образом превратились в кусочки льда. Он скорчился у маленького костра, пережевывая хлеб и твердый сыр, который выделил ему Бинабик, рядом сел Слудиг. Щеки молодого риммера раскраснелись и заблестели от свежего ветра.

– Очень похоже на раннюю весну моей родины, – улыбнулся он, нанизывая горбушку хлеба на длинное лезвие своего ножа и протягивая ее к огню. – Это быстро сделает из тебя мужчину, вот увидишь.

– Я надеюсь, что есть и другие способы стать мужчиной, кроме превращения в ледышку, – проворчал Саймон, растирая руки.

– Ты еще можешь убить копьем медведя, – сказал Слудиг. – Это мы тоже делаем.

Саймон не мог понять, шутит он или нет.

Бинабик, отослав Кантаку охотиться, подошел к ним и сел, скрестив ноги.

– Ну что, вы два, готовы к очень тяжелой езде сегодня? – спросил он. Саймон не ответил, потому что рот его был набит хлебом; когда промолчал и Слудиг, юноша посмотрел на него. Риммер не мигая смотрел в огонь, его сжатые губы вытянулись в совершенно прямую линию. Молчание становилось тягостным.

Саймон быстро проглотил хлеб.

– Я думаю, да, Бинабик, – сказал он поспешно. – А нам далеко ехать?

Бинабик жизнерадостно улыбнулся, как будто не было ничего естественнее молчания риммера:

– Мы поедем так далеко, как будем желать.

– А мы знаем, куда направляемся?

– Частью, друг Саймон, – Бинабик вытащил из костра тонкий прутик и принялся чертить на сырой земле. – Здесь находится Наглимунд, – сказал он, рисуя грубый кружок. Потом он провел зубчатую линию от правого края круга наверх. – Это Вальдхельм. Этот крестик – нахождение нас здесь, – он сделал отметку недалеко от круга. Потом быстро очертил большой овал у дальнего конца гор, несколько меньших колец, разбросанных у его края, и нечто, что казалось новой линией холмов далеко позади.

– Итак, – сказал он, опустившись на корточки возле исчерченного куска земли, – уже очень скоро мы будем подходить к этому озеру, – он указал на большой овал, – которое именовывают Дрорсхоллх.

Слудиг, явно против своего желания, наклонился вперед, чтобы посмотреть, и выпрямился.

– Дроршульвен – Озеро Молота Дрора. – Он нахмурился и еще раз наклонился вперед, ткнув пальцем в западный край озера. – Здесь Вественби – земли одного изменника. Сторфота. Хотелось бы мне пройти через нее ночью. – Он вытер хлебные крошки со своего кинжала и поднял его, ловя слабый отблеск огня.

– Но, тем не менее, мы не будем идти туда, – твердо сказал Бинабик, – и твое отмщение должно ожидать. Мы идем мимо Рульнира к Хетстеду, около которого местополагается аббатство святого Скенди, а потом, с большой вероятностью, вверх, через северную равнину к горам. И никаких остановок до этого для перерезывания глоток. – Он ткнул прутиком в ряд закругленных фигур за озером.

– Это потому, что вы, тролли, не понимаете долга чести, – с горечью сказал Слудиг, бросив на Бинабика хмурый взгляд из‑под белобрысых бровей.

– Слудиг, – умоляюще простонал Саймон, но Бинабик не стал отвечать на колкость риммера.

– У нас имеется задача, которую мы имеем должность выполнять, – сказал он спокойно. – Изгримнур, твой герцог, тоже хочет этого, и его желание невыполнимо путем перерезания глоток глубокой ночью. И отсутствие чести у тролля здесь не играет роли, Слудиг.

Риммер долго пристально смотрел на Бинабика, потом тряхнул головой.

– Ты прав. – К удивлению Саймона, угрюмость исчезла из его голоса. – Я зол, и мои слова были необдуманными. – Он встал и пошел туда, где Гримрик и Хейстен снова навьючивали лошадей. Направляясь к ним, он несколько раз передернул плечами, как будто стряхивая с них что‑то. Саймон и тролль провожали его взглядами.

– Он извинился, – сказал Саймон.

– Все риммеры не такие, как этот фанатик Айнскалдир, – ответил его друг. – Но также все тролли тоже не есть Бинабик.

Это был очень длинный дневной переход вдоль края гор под прикрытием деревьев. Когда они наконец сделали остановку для вечерней трапезы, Саймон в полной мере осознал справедливость предупреждения Хейстена: хотя лошади шли медленно и путь их лежал по мягкому грунту, его ноги болели так, словно он провел весь день на каком‑то ужасном орудии пыток. Хейстен не без улыбки объяснил ему, что ночью все тело одеревенеет, а утром будет еще хуже; после этого замечания стражник предложил ему как следует глотнуть из винного меха. Когда Саймон в конце концов свернулся клубком между горбатых, обросших мхом корней почти лишенного листьев дуба, он чувствовал себя немного лучше, хотя от выпитого вина ему слышались в шуме ветра грустные голоса, тянувшие странные песни.

Проснувшись утром, он обнаружил, что все, о чем говорил Хейстен, подтвердилось в десятикратном размере, а с неба, кружась, падает снег, покрывая одинокий Вальдхельм, холмы и путников белым пуховым покрывалом. Но даже дрожа в слабом солнечном свете этого странного ювена, он все еще слышал голоса ветра, и речь их была понятна ему. Они издевались над календарями и смеялись над путниками, которые осмелились войти по своей воле в белое царство новой зимы.

 

Принцесса Мириамель не сводила полных ужаса глаз с открывшейся картины. То, что еще утром казалось разгулом ярких красок и черного дыма, теперь во всей своей неприглядности предстало перед нею и Кадрахом, застывшим на склоне горы, возвышавшейся над Иннискриком. Это был гобелен смерти, сотканный из плоти, металла и исковерканной земли.

– Милостивая Элисия, – задохнулась она, осаживая испуганную лошадь. – Что здесь произошло? Неужели это дело рук моего отца?

Маленький круглый человек прищурился. Губы его шевелились в том, что принцесса приняла за безмолвную молитву.

– Большая часть мертвых – эрнистирийцы, моя леди, – сказал он наконец. – А остальные, как я думаю, риммеры, – он нахмурился, когда вспугнутые вороны все разом взмыли вверх, словно выводок мух, покружились и снова опустились на землю. – Похоже, что битва или только ее заключительная часть отодвинулась на запад.

Глаза Мириамели наполнились слезами, она подняла руку, чтобы смахнуть их.

– Уцелевшие, наверное, ушли к Эрнисадарку, к Тайгу. Что же случилось? Неужели же все обезумели?

– Все уже были безумны, моя леди, – сказал Кадрах со странной грустной улыбкой. – Дело просто в том, что времена обнаружили это в них.

Первые полтора дня они ехали очень быстро и гнали лошадей леди Воршевы, насколько у них хватало дыхания. Потом они пересекли реку Гринвуд у ее верхней развилки, примерно в двадцати пяти лигах к юго‑западу от Наглимунда, и замедлили шаг, давая лошадям отдохнуть на случай, если им снова придется спешить.

Мириамель хорошо ездила, в мужском стиле, соответствовавшем одежде, которую она носила теперь. Это были те самые камзол и штаны, в которых она бежала из Хейхолта. Ее остриженные волосы снова были выкрашены в черный цвет; впрочем, они были почти не видны под дорожным капюшоном, защищавшим от холода и скрывавшим ее лицо. Брат Кадрах в грязной серой одежде путешественника привлекал внимание не более, чем принцесса. Да и в любом случае на речной дороге было немного других путников в такое ненастье и в такие опасные времена. Принцесса начинала чувствовать уверенность, что ее побег благополучно удался.

С середины вчерашнего дня они ехали по торговой дороге над широкой вздувшейся рекой. В ушах у них звучали трубы, пронзительные медные голоса которых перекрывали даже стоны тяжелого от дождя ветра. Сначала это пугало, вызывая видение мстительного отряда ее отца или дяди, мчавшегося за ними по пятам, но скоро стало ясно, что они с Кадрахом подходят к источнику шума, а не удаляются от него. А этим утром они увидели первые знаки близкой битвы: одинокие столбы черного дыма на чистом небе.

 

– Разве мы ничего не можем сделать? – спросила Мириамель, спешившись и встав рядом со своей испуганно фыркающей лошадью. Но если не считать тут и там прыгающих птиц, сцена внизу была так же неподвижна, как если бы она была вырезана из серого и красного камня.

– А что мы могли бы сделать, моя леди? – спросил Кадрах, все еще сидя в седле, и сделал глоток из бурдюка с вином.

– Я не знаю. Вы же священник! Разве вы не обязаны произнести маису за их души?

– За чьи именно души, принцесса? Души языческих крестьян или добрых эйдонитов из Риммергарда, которые нанесли им визит? – его горькие слова, казалось, повисли в воздухе, как черный дым битвы.

Мириамель повернулась и посмотрела на маленького человека, глаза которого были так непохожи на глаза шутливого спутника последних дней. Рассказывая множество забавных историй и распевая эрнистирийские дорожные и застольные песни, он прямо‑таки светился весельем. Теперь он выглядел как человек, который смакует страшное исполнение сомнительного пророчества.

– Не все эрнистирийцы язычники, – сказала она, рассердившись на его странное настроение. – Вы сами эйдонитский монах!

– И что же мне спуститься вниз и спросить, кто здесь язычник, а кто нет? – он махнул пухлой рукой в сторону страшной бойни. – Нет, моя леди, все, что еще можно сделать, сделают за нас падальщики. – Он тронул лошадь каблуками и отъехал чуть‑чуть вперед.

Мириамель стояла и смотрела вниз, прижимаясь щекой к шее лошади.

– Верующий человек не смог бы безучастно смотреть на такую сцену! – крикнула она ему вслед. – Даже это красное чудовище Прейратс!

При упоминании советника короля Кадрах вздрогнул и сгорбился, как от удара в спину. Потом он отъехал еще на несколько шагов и некоторое время молчал.

– Поехали, леди, – кинул он наконец через плечо. – Мы должны спуститься по этому склону. Здесь мы чересчур на виду. Не все падальщики крылаты, некоторые ходят на двух ногах.

Принцесса молча пожала плечами, вскочила в седло и последовала за монахом вниз, по безлесому склону, идущему вдоль кровавого Иннискрика. Глаза ее были сухими.

 

Этой ночью в долине над плоской белой поверхностью озера Дроршульвен Саймону опять приснилось колесо.

Снова он был совершенно беспомощен, его мотало, как старую тряпичную куклу, поднятую на огромный обод колеса. Холодный ветер колотил его, осколки льда ранили его лицо, когда его тащило в мглистую морозную тьму. На вершине медленного тяжеловесного поворота он увидел в темноте странное сияние, светящуюся вертикальную полосу, тянувшуюся из непроглядной тьмы наверху в такую же мрачную глубину внизу. Это было белое дерево, чей широкий ствол и тонкие ветви сияли, словно наполненные звездным светом. Он пытался освободиться от хватки колеса и броситься навстречу манящей белизне, но зловещее колесо не выпускало его. Последним невероятным усилием он все‑таки вырвался и прыгнул. Он летел вниз, через море сверкающих листьев, как будто по звездному небу; он громко молил благословенного Узириса спасти его, он молил о Божьей помощи, но ничьи руки не подхватили его, когда он, словно свинцовый груз, вспарывал небесный свод…

 

Гульнир, городок у восточного края медленно замерзающего озера, был свободен даже от привидений. Наполовину похороненный под тяжелыми снегами, с домами, крыши с которых сорвало ветром и градом, он лежал под темными равнодушными небесами, как скелет умершего от голода лося.

– Неужели вороны Скали так быстро уничтожили жизнь по всему свету? – широко раскрыв глаза, спросил Слудиг.

– Похоже, что все убежали, когда ударил последний мороз, – сказал Гримрик, туго стягивая плащ под узким подбородком. – Слишком здесь холодно и слишком далеко от последних свободных и безопасных дорог.

– С очень большой вероятностью в Хетстеде будет то же самое, – сказал Бинабик, заставляя Кантаку снова подняться вверх по склону. – Очень хорошо, что мы не имели плана по дороге прибавлять что‑нибудь к нашим запасам.

Здесь, у дальнего края озера, горы постепенно сглаживались, и северный Альдхорт вытянул свою огромную руку, чтобы прикрыть их последние низкие склоны. Он отличался от той южной части леса, которую видел Саймон, и не только ковром снега, покрывавшим лесную почву и заглушавшим звук их шагов. Деревья здесь были прямыми и высокими, темно‑зеленые сосны и ели – колонны в белых одеяниях, образующие широкие тенистые коридоры. Всадники двигались по белому лабиринту, а снег сыпался сверху, словно пепел веков.

 

– Здесь кто‑то есть, брат Кадрах, – шепнула Мириамель. Она протянула руку. – Вот там! Видите, как блестит металл?

Кадрах опустил мех с вином и посмотрел. В уголках его рта застыли лиловато‑красные капельки. Он нахмурился и прищурился, как будто для того, чтобы успокоить капризного ребенка. Через мгновение он нахмурился еще больше.

– Боже милостивый, вы правы, принцесса, – прошептал он, осаживая лошадь. – Что‑то там есть, это точно. – Он передал ей поводья и соскочил на густую зеленую траву. Жестом приказав ей сохранять тишину, монах прокрался вперед, укрываясь за широким древесным стволом. На расстоянии примерно ста шагов от блестящее предмета он вытянул шею, чтобы рассмотреть его, и стал похож на ребенка, играющего в прятки. Через некоторое время он повернулся к девушке и кивнул. Мириамель подъехала к нему, ведя в поводу лошадь Кадраха.

Это был человек, полуприслонившийся к извилистым корням дуба. Его доспехи все еще блестели в нескольких местах, несмотря на чудовищные удары, видимо, нанесенные по ним. В траве рядом с ним лежала рукоять разбитого меча, сломанное древко и зеленое знамя с геральдическим изображением Белого Оленя Эрнистира.

– Элисия, Матерь Божья, – ахнула подбежавшая Мириамель. – Он еще жив?

Кадрах привязал лошадей к одному из дугообразных корней дуба и подошел к ней.

– Не похоже.

– Но он жив, – сказала принцесса. – Слушайте… он дышит.

Монах встал на колени, чтобы посмотреть на человека, чье слабое дыхание действительно доносилось из разбитого шлема. Кадрах поднял маску под крылатым гребнем и открыл бледное усатое лицо в пятнах засохшей крови.

– Небесные псы! – выдохнул Кадрах. – Это Артпреас, граф Куимна.

– Вы знаете его? – спросила Мириамель, роясь в седельной сумке в поисках меха с водой. Она нашла его и смочила водой кусок ткани.

– Правда, я знаю его, – сказал Кадрах и указал на двух птиц, вышитых на порванной накидке. – Он сеньор Куимна, который около Над Муллаха, вот он кто. Его эмблема – два полевых жаворонка.

Мириамель смачивала лицо Артпреаса, монах тем временем исследовал окровавленные проломы в его доспехах. Ресницы рыцаря затрепетали.

– Он сейчас очнется, – сказала принцесса, резко вздохнув. – Кадрах, мне кажется, он будет жить.

– Недолго, леди, – тихо сказал маленький человек. – У него в животе рана шириной с мою руку. Позвольте мне сказать ему последние слова, и он умрет спокойно.

Граф застонал, и струйка крови потекла из уголка его рта. Мириамель заботливо вытерла ее. Артпреас медленно открыл глаза.

– И гундейн слуит, ма конналбен… – пробормотал он на эрнистирийском. Потом рыцарь слабо кашлянул, и кровь снова показалась у него на губах. – Ты хороший… парень. Они… взяли Оленя?

– Что это значит? – шепнула принцесса. Кадрах показал на разорванное знамя, лежащее на траве у руки графа.

– Вы спасли его, граф Артпреас, – сказала она, склонившись к нему. – Оно в безопасности. Что случилось?

– Вороны Скали… они были повсюду. – Долгий кашель, и глаза рыцаря открылись шире. – Ах, мои храбрые друзья… убиты, все убиты… порублены, как, как… – Из груди Артпреаса вырвалось полное боли сухое рыдание. Взор его устремился в небо, как бы следя за медленным движением облаков.

– А где король? – спросил он наконец. – Где наш храбрый старый король? Эти гойрахи северяне, да сгноит их Бриниох, окружили его. Бриниох на ферт уб…. уй строцини…

– Король? – прошептала Мириамель. – Он, должно быть, говорит о Ллуте.

Взгляд графа внезапно остановился на Кадрахе, и глаза его блеснули, словно какая‑то радость зажгла их.

– Падреик? – спросил он и положил дрожащую окровавленную руку на запястье монаха. Кадрах вздрогнул и хотел отодвинуться, но глаза его, казалось, источали странное сияние.

– Это ты, Падреик‑фейр? Ты… вернулся…

Потом рыцарь резко вытянулся и мучительно закашлялся. Изо рта его хлынул фонтан крови. Секундой позже глаза его закатились под темные веки.

– Мертв, – сказал Кадрах, и жесткие нотки звучали в его голосе. – Да спасет его Узирис, да успокоит Господь его душу. – Он начертал знак древа над окровавленной грудью Артпреаса и встал.

– Он назвал вас Падреик, – сказала Мириамель, отсутствующим взглядом глядя на покрасневшую тряпку.

– Он перепутал меня с кем‑то, – ответил монах. – Умирающий человек искал старого друга. Пойдемте. У нас нет лопат, чтобы вырыть могилу, но давайте, по крайней мере, наберем камней, чтобы закрыть его. Он был… мне говорили, что он хороший человек.

Кадрах повернулся и пошел прочь. Принцесса бережно стянула железную перчатку с руки Артпреаса и завернула ее в разорванное зеленое знамя.

– Пожалуйста, придите и окажите мне помощь, моя леди, – позвал Кадрах. – Мы не можем себе позволить терять здесь много времени.

– Я иду, – ответила она, укладывая сверток в свою седельную сумку. – Столько времени мы можем потратить.

 

Саймон и его спутники медленно двигались по краю озера, вдоль полуострова высоких деревьев и мерцающею снега. Слева от них сверкало замерзшее зеркало Дроршульвена, справа виднелись белые плечи верхнего Вальдхельма. Песни ветра заглушали любую беседу, если она была чуть тише громкого крика. Саймон смотрел на широкую темную спину Хейстена, трясущуюся перед ним, и думал, что они похожи на острова в холодном море: видят друг друга, но не могут сократить разделяющее их расстояние. Саймон почувствовал, как путаются его мысли, убаюканные мерным шагом лошади.

Странным образом недавно покинутый им Наглимунд казался сейчас призрачным, как слабые воспоминания далекого детства. Даже лица Мириамели и Джошуа расплывались, как будто он пытался вспомнить давно потерянных и забытых людей. На него нахлынули воспоминания о Хейхолте… о долгих летних вечерах во дворе, щекотных от покалывания скошенной травы и насекомых, ветреные весенние дни на стенах, когда пьянящий аромат розовых кустов притягивал его, словно теплые нежные руки. Вспоминая запах помещения для слуг, слегка отдающий сыростью, он чувствовал себя королем в изгнании, лишенным всех прав иноземным узурпатором, как, в сущности, оно и было.

Остальные тоже казались погруженными в раздумья. Если не считать насвистывания Гримрика – тоненькой мелодии, изредка различимой в вое ветра, но казавшейся постоянной, – путь над Дроршульвеном проходил в глубоком молчании.

Несколько раз за легким занавесом снежных хлопьев он различал Кантаку – волчица останавливалась и наклоняла голову, словно прислушиваясь. Когда центральная часть озера осталась позади к юго‑западу от них и они наконец разбили лагерь, Саймон спросил об этом у Бинабика.

– Она что‑то чует, Бинабик? Перед нами кто‑то есть?

Тролль покачал головой, протягивая к огню свои замерзшие руки.

– Может быть, даже в такую погоду Кантака чует что‑то в ветре, навстречу которому мы идем, но скорее она слушает что‑то сзади или сбоку.

Некоторое время Саймон раздумывал над этим. Вряд ли кто‑нибудь преследовал их от вымершего Гульнира, в котором не было даже птиц.

– Кто‑то идет за нами? – спросил он.

– С сомнительностью. Кто? И зачем?

Тем не менее Слудиг, замыкавший колонну, тоже заметил видимое беспокойство волчицы. Он еще не чувствовал себя свободно в общении с Бинабиком и тем более не хотел доверять Кантаке – устраивался на ночлег на другом конце лагеря, подальше от тролля и его коня – но не сомневался в остроте чувств серого волка. Пока остальные жевали черствый хлеб и сушеную оленину, он затачивал ручные топоры на большом точильном камне.

– Между Диммерскогом – лесом на севере от нас – и Дроршульвеном, – нахмурившись, сказал северянин, – всегда была дикая страна, даже когда в Элвритсхолле правили Изгримнур или его отец, а зима знала свое место. Кто знает, что разгуливает в эти дни по Белой пустыне и Тролльфельсу? – Топор ритмично скользил по камню.

– Во‑первых, тролли, – сардонически ответил Бинабик. – Но я могу заверять вас, что очень скудным может быть страх перед народом троллей, которые спускаются вниз, чтобы убивать и грабить.

Слудиг кисло улыбнулся, продолжая точить свой топор.

– Этот риммер дело говорит, – сказал Хейстен, недовольно поглядев на Бинабика, – я и сам‑то боюсь, только вовсе не троллей.

– Мы далеко от твоей страны, Бинабик? – спросил Саймон. – От Йиканука?

– Большая близость произойдет, когда мы будем достигать гор, но место, где я родился, местополагается, как я предполагаю, восточнее, чем то, куда мы направляемся.

– Ты предполагаешь?

– У нас еще нет великой очевидности знать, куда мы идем. Дерево Рифмоплета – дерево рифм? Я знаю, что гора Урмсхейм, куда с предположительностью направлялся Колмунд, местополагается где‑то между Риммергардом и Йикануком, но это очень большая гора. – Тролль пожал плечами. – Дерево на ней? Перед ней? Вообще в другом месте? Сейчас я не имею такого знания.

Саймон и остальные мрачно смотрели в огонь. Одно дело выполнять опасное поручение своего сюзерена, и другое дело вслепую без толку бродить по ледяной пустыне.

Пламя шипело, пожирая сырое дерево. Кантака, растянувшаяся на снегу, вдруг встала и подняла голову, потом быстро подошла к краю облюбованной ими поляны в рощице сосен на низком склоне. Постояв в нерешительности несколько минут, она вернулась обратно и снова легла. Никто не произнес ни слова, но внезапное напряжение заставило снова замереть их сердца.

Когда трапеза была окончена, в костер подбросили новые сучья. Они щелкали и дымились в сердитом снежном веселье. Бинабик и Хейстен о чем‑то тихо беседовали, а Саймон точил меч на одолженном у Этельберна точиле, когда в воздухе возникла нежная мелодия. Обернувшись, Саймон увидел, что это насвистывает Гримрик, недвижно глядя на пляшущее пламя. Увидев, что Саймон смотрит на него, жилистый эркинландер улыбнулся, обнажив сломанные зубы.

– Вспомнилось кое‑что, – сказал он. – Старая зимняя песня, вот это что.

– Так что же ты бубнишь себе под нос? – спросил Этельберн. – Спой для всех, парень, нет никакой беды в тихой песне.

– Валяй, спой, – присоединился и Саймон.

Гримрик посмотрел на Хейстена и тролля, как бы ожидая возражений, но они все еще горячо обсуждали что‑то.

– Ну ладно тогда, – сказал он. – Надеюсь, что беды в этом нет. – Он прочистил горло и опустил глаза, словно смущенный неожиданным вниманием. – Ну, это просто песня, которую мой старый папаша пел, когда мы с ним в декандере выходили дрова рубить. Зимняя песня, – добавил он и, снова прочистив горло, запел хриплым, но не лишенным приятности голосом:

 

Окошко снегом замело,

И лед в соломе крыши.

И кто‑то в дверь твою стучит –

Все громче стук, ты слышишь?

 

Пой‑ка, пой‑ка, хей‑а хо, кто стучится там?

 

А в доме тени на стене,

Огонь горит в печи,

И крошка Арда говорит:

– Кто в дверь мою стучит?

 

Пой‑ка, пой‑ка, хей‑а хо, кто стучится там?

 

И голос раздался из тьмы:

– Открой мне дверь скорее!

У твоего огня в ночи

Я руки отогрею!

 

Пой‑ка, пой‑ка, хей‑а хо, кто стучится там?

 

Но Арда скромно говорит:

– Скажите мне, мой друг,

Кто это бродит по двору,

Когда все спят вокруг?

 

Пой‑ка, пой‑ка, хей‑а хо, кто стучится там?

 

– Я странник бедный, я монах,

Идти уж нету силы!

Была мольба так горяча,

Что лед бы растопила.

 

Пой‑ка, пой‑ка, хей‑а хо, кто стучится там?

 

– Тогда, отец, тебя впущу,

В тепле тебя согрею.

Девицу божий человек

Обидеть не посмеет.

 

Пой‑ка, пой‑ка, хей‑а хо, кто стучится там?

 

Открыла дверь, но кто ж за ней?

Кто в дом войти так хочет?

Стоит там старый Одноглаз

И весело хохочет.

 

– Я врал, я врал и в дом попал,

– Кричит он ей, смеясь, –

Мороз мой дом, сугроб – постель,

А ты теперь – моя!

 

– Святой Узирис, вы ума лишились? – Слудиг вскочил, ошарашив всех слушателей. Глаза его расширились от ужаса, он широко чертил перед собой знак древа, как будто защищался от нападающего зверя. – Вы ума лишились! – повторил он, глядя на онемевшего Гримрика.

Эркинландер посмотрел на своих товарищей и беспомощно пожал плечами.

– Что с этим риммером, тролль? – спросил он.

Бинабик, прищурившись, взглянул на все еще стоящего Слудига.

– В чем была неправильность, Слудиг? Мы никто совсем не понимаем.

Северянин оглядел недоумевающие лица.

– Вы потеряли разум? – спросил он. – Вы что, не понимаете, о ком поете?

– Старый Одноглаз? – спросил Гримрик, удивленно подняв брови. – Да просто глупая песня, северянин. Научился от папаши.

– Тот, о ком вы поете, эту Удун Один Глаз – Удун Риммер, старый черный бог моего народа. В Риммергарде все поклонялись ему, погрязнув в языческом невежестве. И не надо призывать Удуна, Небесного Отца, когда идете по этой стране – а не то он придет вам на горе.

– Удун Риммер… – задумчиво пробормотал Бинабик.

– Но если вы в него больше не верите, – спросил Саймон, – то почему тогда вы боитесь говорить о нем?

Губы Слудига все еще были тревожно сжаты.

– Я не говорил, что не верю в него… да простит меня Эйдон… Я сказал, что мы, риммеры, больше не поклоняемся ему. – Он опустился на землю. – Вы, конечно, считаете меня дураком. Пусть так. Лучше это, чем призывать на себя гнев ревнивых старых богов. Мы сейчас в его стране.

– Так ведь это просто песня, – защищаясь, сказал Гримрик. – Никуда я ничего не призывал. Это просто чертова песня.

– Бинабик, так вот почему мы говорим Удунсдень, – начал Саймон, но замолчал, увидев, что тролль не слушает. На лице маленького человека сияла широкая улыбка, как будто он только что сделал добрый глоток сладкой наливки.

– Так оно и есть, конечно! – сказал он и повернулся к бледному Слудигу. – Ты додумался до этого, мой друг.

– О чем ты говоришь? – с некоторым раздражением спросил светловолосый северянин. – Я не понимаю.

– Наше искательство. Место, куда шел Колмунд. Дерево Рифм. Мы думали, это в действительности рифма или поэзия, но теперь ты находил. Дерево Рифм – Дерево Риммера. Вот что мы ищем.

Мгновение лицо Слудига оставалось непонимающим, потом он медленно кивнул головой.

– Благословенная Элисия, тролль, – Удундрево! Как я раньше не догадался? Удундрево!

– Ты знаешь, о чем говорил Бинабик? – Саймон тоже начинал понимать.

– Конечно. Это старая, старая наша легенда – о ледяном дереве. Удун сам вырастил его, чтобы взобраться на небо и сделаться королем всех богов.

– А что это нам дает? – услышал Саймон голос Хейстена, но как только слова о ледяном дереве достигли его ушей, какой‑то тяжелый холод навалился на него, нечто вроде одеяла из дождя и снега. Ледяное белое дерево… он видел его: белый ствол, уходящий в темноту, непостижимая белая башня, светлая полоса на фоне непроглядной тьмы… все они стояли на дороге его жизни, и Саймон знал, что нет дороги, по которой он смог бы обойти их… нет дороги вокруг тонкого белого пальца – манящего, предостерегающего, ожидающего.

Белое дерево.

– Потому что легенда говорит, где оно, – голос был гулким, как будто шел из длинного коридора. – Если даже оно и не существует, сир Колмунд должен был пойти туда, куда указывает легенда, – на северную сторону Урмсхейма.

– Слудиг прав, – сказал кто‑то…

Бинабик сказал:

– Мы имеем должность идти туда, куда шел Колмунд с Торном, ничто другое не имеет значимости, – голос тролля был бесконечно далеким.

– Я думаю, мне… мне пора спать, – Саймон еле ворочал языком. Он встал и заковылял прочь от костра – не замеченный своими спутниками, которые оживленно обсуждали длину полных переходов по горам. Саймон свернулся калачиком под теплым плащом, чувствуя, как снежный мир головокружительно вращается вокруг него. Закрыв глаза, он все еще ощущал головокружение, и в то же время тяжело и беспомощно скатывался в полный сновидений сон.

Весь следующий день они продолжали путь вдоль лесистой снежной излучины между озером и оседающими горами, надеясь к вечеру добраться до Хетстеда, находившегося на северо‑восточном краю озера. Если его обитатели не испугались суровой зимы и не убежали на запад, по решению путников Слудиг спустится туда один и пополнит их запасы. Даже если город пуст, они смогут приютиться в покинутом доме и высушить свои вещи перед долгим путешествием по необитаемым местам. Так что, в приятном предвкушении и весело беседуя, они ехали вдоль берега озера.

Хетстед, городок примерно из двух дюжин больших домов, стоял на земляном мысе, не более широком, чем сам город. Сверху он казался выросшим прямо из замерзшего озера.

Радость, загоревшаяся при первом взгляде, продлилась недолго. Чем дальше они спускались вниз, тем яснее становилось, что здания были всего лишь выгоревшими оболочками.

– Будь прокляты мои глаза, – злобно сказал Слудиг. – Это не просто покинутый город, тролль. Их выгнали оттуда.

– И хорошо, если они выбрались живыми, – пробормотал Хейстен.

– Я думаю, мы имеем должность соглашаться с тобой, Слудиг, – сказал Бинабик. – И все‑таки надо идти туда и смотреть, как давно происходил этот пожар.

Пока они спускались на дно лощины, Саймон смотрел на обгоревшие останки Хетстеда и не мог не вспомнить обугленный скелет аббатства Святого Ходерунда.

Священник в Хейхолте всегда говорил, что огонь очищает, думал он. Если это правда, то почему огонь и пожар так пугают всех? Нет, клянусь Эйдоном, верно, никто не хочет быть очищенным так основательно.

– Ну нет, – сказал Хейстен. Саймон чуть не столкнулся с ним, когда огромный стражник осадил лошадь. – О, милостивый Бог, – добавил он. Саймон глянул через его плечо и увидел темные фигуры, гуськом выходящие из‑за деревьев у селения и медленно двигающиеся к снежной дороге – люди на лошадях. Саймон считал их, по мере того, как они выезжали на открытое место… семь, восемь, девять. Все они были вооружены. На предводителе был шлем в форме собачьей головы, и когда человек поворачивался, отдавая приказы, в профиль, была видна оскаленная морда собаки. Девятеро двигались вперед.

– Этот, который с собачьей головой, – Слудиг вытащил топоры и показал на приближающихся людей. – Это тот самый, который командовал засадой у Ходерунда. Это ему я должен за молодого Хова и монахов аббатства.

– Никогда нам с ними не справиться, – спокойно сказал Хейстен. – Они нас вырежут – шестеро против девяти; а у нас еще двое – тролль и мальчик.

Бинабик невозмутимо развинтил свой посох, засунутый за подпругу седла Кантаки, и сказал:

– Мы имеем должность побежать.

Слудиг уже пришпорил коня, но Хейстен и Этельберн настигли его за несколько шагов и поймали за локти. Риммер, даже не надевший шлема, отчаянно вырывался, взгляд его голубых глаз был ледяным.

– Черт побери, не дури, парень, – сказал Хейстен. – Поехали. За деревьями у нас еще будет хоть какой‑то шанс.

Предводитель приближающихся всадников что‑то крикнул, и они пустили лошадей рысью. Белый туман поднимался из‑под лошадиных копыт, как будто они ступали по морской пене.

– Поворачивай его! – закричал Хейстен Этельберну, схватив поводья лошади Слудига и развернувшись в другую сторону; Этельберн сильно шлепнул рукоятью меча по заду лошади риммера, и они помчались прочь от надвигающегося отряда. Всадники с воплями скакали за ними, размахивая топорами и мечами. Саймон так дрожал, что боялся вывалиться из седла.

– Бинабик, куда?.. – закричал он ломающимся голосом.

– К деревьям, – ответил Бинабик. Кантака прыгнула вперед. – Смерть это принесет, взбираться обратно на дорогу. Скачи, Саймон, и держись близко ко мне.

Когда они съехали с широкой дороги и поскакали прочь от сгоревших развалин Хетстеда, лошади начали брыкаться и становиться на дыбы. Саймон умудрился сорвать с плеча лук, прижался к шее лошади и вонзил шпоры в ее бока. Она прыгнула и понеслась по снегу к все сгущающемуся лесу.

Саймон видел маленькую спину Бинабика и серый мех Кантаки. Со всех сторон с головокружительной скоростью наступали деревья. Крики сотрясали воздух и, оглянувшись, он увидел четырех своих товарищей, скакавших тесной группой, и развернутый строй преследователей за ними. Послышался звук, как будто разорвали пергамент, и стрела задрожала в стволе дерева прямо перед ним.

Приглушенная барабанная дробь копыт колотилась у него в ушах; он изо всех сил вцепился в раскачивающееся седло. Свистящая черная нить щелкнула у самого его лица, потом другая; преследователи окружали их, почти залпом выпуская стрелы. Саймон услышал, что кричит что‑то в подпрыгивающие лица, мелькающие среди ближайших деревьев, и еще несколько свистящих стрел пронеслось мимо. Вцепившись одной рукой в луку седла, он другой потянулся к колчану, болтавшемуся у него за спиной, и увидел, как стрела сверкнула белизной на фоне лошадиного плеча. Это была Белая стрела – он не знал, что теперь делать.

В мгновение, показавшееся ему очень долгим, он сунул Белую стрелу обратно в колчан и вытащил другую. Что‑то в нем смеялось над тем, как можно в такой момент перебирать стрелы. Потом он чуть не потерял и лук и стрелу, когда его лошадь пошатнулась, огибая занесенное снегом дерево, которое, казалось, внезапно выскочило на дорогу перед ними.

Спустя секунду он услышал крик боли и отчаянный надрывающий душу стон падающей лошади. Он кинул взгляд через плечо и увидел за своей спиной только трех спутников – и удаляющуюся с каждой минутой груду рук, брыкающихся лошадиных ног и взбаламученного снега. Преследователи навалились сверху, обезоруживая беззащитного свалившегося всадника.

Кто это был? – мелькнула мысль.

– В гору, в гору, – хрипло кричал Бинабик где‑то справа от Саймона. Флагом мелькнул хвост Кантаки, прыгнувшей на склон, где деревья росли гуще, плотная группа сосен, стоявших, словно равнодушные часовые, когда кричащий хаос пронесся мимо них. Саймон сильно дернул за правый повод, не надеясь, что лошадь обратит на это хоть какое‑то внимание; через мгновение они уже поднимались по склону вслед за прыгающим волком. Остальные три всадника промчались мимо них, подгоняя своих взмыленных лошадей к ненадежному прикрытию прямых, как мачты, стволов.

Слудиг все еще не надел шлема, а тощий, без сомнения, был Гримрик, но третий, плотный и в шлеме, уже ускакал вперед по склону; и прежде чем Саймон разглядел, кто же это был, раздался хриплый восторженный вопль. Всадники настигли их.

Застыв на секунду, он поднял лук, но атакующие с такой скоростью мелькали между деревьями, что его стрела пролетела над головой ближайшего человека, не причинив тому никакого вреда, и исчезла. Саймон выпустил вторую стрелу, и ему показалось, что она попала в ногу одного из закованных в доспехи воинов. Кто‑то закричал от боли. Слудиг с ответным воплем пришпорил белую лошадь, опуская на голову шлем. Двое нападавших отделились от остальных и поскакали к нему. Саймон увидел, как северянин уклонился от удара первого и, повернувшись на скаку, ударил топором ему по ребрам. Яркая струя крови хлынула из отверстия в броне всадника. Когда Слудиг отвернулся от первого, второй уже почти нагнал его. Риммер успел парировать удар вторым топором, но лезвие нападавшего все‑таки скользнуло по его шлему. Саймон увидел, что Слудиг пошатнулся и едва не упал, когда нападавший развернулся.

Прежде чем они снова сошлись, Саймон услышал отчаянный крик и, повернувшись, увидел еще одну лошадь и всадника, которые направлялись к нему. Кантака, которую тролль, видимо, отпустил, вцепилась человеку в ногу, одновременно царапая когтями бок кричащей лошади. Саймон выхватил меч из ножен, но поскольку всадник был занят волком, их лошади столкнулись. Клинок Саймона отлетел в сторону, а потом и сам он быстро оказался легким и невесомым. Через мгновение воздух вышел из него, словно под ударом гигантского кулака. Он проехался на животе по снегу и остановился недалеко от своей лошади, которая сплелась с другой, образовав беспомощный кричащий клубок. Открыв залепленные снегом глаза, Саймон увидел, как Кантака выбралась из‑под сплетенных лошадей и унеслась куда‑то в сторону. Кричащий человек, зажатый между ними, выбраться не мог. С трудом встав на ноги, выплевывая ледяную грязь, Саймон схватил лук и колчан, валявшиеся поблизости. Он слышал, как удаляются, поднимаясь в гору, звуки сражения, и повернулся, чтобы бежать туда.

Кто‑то засмеялся.

Меньше чем в двадцати шагах от него, верхом на неподвижной серой лошади сидел человек в черных доспехах и шлеме, изображавшем голову рычащей собаки. Маленькая пирамида, вышитая на его черном камзоле, сияла белизной.

– Вот ты где, мальчик, – сказал Собакоголовый, и его низкий голос отдавался погребальным звоном. – Я искал тебя.

Саймон повернулся и бросился вверх, по занесенной снегом горе, спотыкаясь и увязая в глубоком снегу. Человек в черном счастливо засмеялся и последовал за ним.

Поднимаясь, снова и снова удивляясь вкусу собственной крови от разбитых губ и носа, Саймон наконец остановился, прижавшись спиной к накренившейся ели. Он схватил стрелу, дав упасть колчану, и натянул тетиву. Человек в черном остановился на несколько эллей ниже, наклоняя закрытую шлемом голову то на один бок, то на другой, как бы имитируя собаку, которую он олицетворял.

– Ну, убей меня, мальчик, если сможешь, – издевался он. – Стреляй! – Он пришпорил лошадь, направляя ее вверх, к Саймону.

Раздался свист и резкий шлепок. Серый конь попятился, откинув благородную голову с развевающейся гривой, в груди его трепетала стрела. Собакоголовый упал в снег и лежал бесполезным мешком с костями даже когда его бьющий копытами конь упал на колени и тяжело навалился на него. Саймон смотрел на эту картину, совершенно зачарованный. Потом он еще более удивленно посмотрел на лук, который он все еще держал в вытянутой руке. Стрела осталась на месте.

– Х‑хейстен?.. – спросил он, обернувшись наверх. В просвете между деревьями стояли три фигуры.

Ни один из них не был Хейстеном. Ни один из них не был человеком. У них были яркие кошачьи глаза и плотно сжатые губы.

Ситхи, выпустивший стрелу, взял другую и опускал ее, пока чуть дрожащее острие не остановилось, направленное прямо в глаза Саймону.

– Т'сии им т'си, судходайя, – сказал он, и его легкая улыбка была холодна, как мрамор. – Кровь… как вы говорите… за кровь.

 

Глава 8. ОХОТА ДЖИРИКИ

 

Саймон беспомощно смотрел на черный наконечник стрелы и на узкие лица ситхи. Подбородок его дрожал.

– Ске'и! Ске'и! – закричал кто‑то. – Остановитесь!

Двое ситхи повернулись взглянуть на гору справа от себя, но первый, холодно сжимающий наведенный лук, даже не вздрогнул.

– Ске'и нас‑зидайя! – прокричала маленькая фигурка и, прыгнув вперед, превратилась в катящийся снежный шар, остановившийся в снежном вихре в нескольких шагах от Саймона.

Бинабик медленно поднялся на ноги, облепленный снегом, словно небрежный пекарь засыпал его мукой.

– Ч‑что? – Саймон пытался заставить двигаться онемевшие губы, но тролль жестом приказал ему молчать, красноречиво помахав узловатыми пальцами.

– Шшшшш, медленно опускивай лук, который ты держишь – медленно! – Когда юноша последовал этим указаниям, Бинабик выдал новый поток слов на незнакомом языке, умоляюще размахивая руками перед немигающим ситхи.

– Что… где остальные… – прошептал Саймон, но Бинабик снова заставил его замолчать, на сей раз коротко и резко покачав головой.

– Нет времени, нет времени – мы имеем сражение за твою жизнь. – Тролль поднял вверх руки, и Саймон, бросивший лук, сделал то же самое, показывая раскрытые ладони. – Я питаю надежду, что ты не утеривал Белую стрелу?

– Я… я не знаю.

– Дочь Гор, питаю надежду, что нет. Медленно давай мне свой колчан. Так, – он снова пробормотал несколько слов на том, что, как понял Саймон, было языком ситхи, потом ударил по колчану, и стрелы рассыпались по измятому снегу черными прутиками… все, кроме одной. Только ее перламутрово‑голубой наконечник выделялся на фоне окружающей белизны.

– О, спасибо Высоким Местам, – простонал Бинабик. – Стайя Аме инеф! – крикнул он ситхи, следившим за ним, словно кошки, чья пернатая добыча решила повернуться и спеть вместо того, чтобы попробовать улететь.

– Белая стрела! Вы не можете иметь невежественность в этом вопросе! Им шеис тси‑кео'су д'а Яна о Лингит!

– Это… редко удается, – сказал ситхи с луком. Он говорил со странным акцентом, но ясно было, что вестерлингом он владеет превосходно. Ситхи мигнул. – Учиться Правилам Песни у тролля. – Его холодная улыбка быстро вернулась к нему. – Избавь нас от этих увещеваний… и грубых переходов. Подними эту стрелу и принеси ее мне. – Бинабик наклонился за колчаном, а ситхи прошипел несколько слов остальным. Они еще раз оглянулись на Саймона и тролля и ринулись в гору с ошеломляющей быстротой. Казалось, что они едва касаются снега, такими быстрыми и легкими были их шаги. Оставшийся направлял на Саймона стрелу, пока Бинабик с трудом подходил к нему.

– Передай ее мне, – приказал ситхи. – Перьями вперед, тролль. Теперь возвращайся к своему спутнику.

Слегка ослабив тетиву, так чтобы можно было держать лук с наведенной стрелой в одной руке, ситхи углубился в изучение тонкого белого предмета. Саймон глубоко вздохнул и только тут понял, что все это время почти не дышал. Когда, посапывая, подошел Бинабик и остановился рядом с ним, юноша немного опустил трясущиеся руки.

– Этот молодой человек получил ее за услугу, которую он оказал, – вызывающе сказал тролль. Ситхи посмотрел на него и поднял косые брови.

Саймону он показался очень похожим на того первого ситхи, которого он видел, – те же высокие скулы и странные птичьи движения. На нем были штаны и куртка из мерцающей белой ткани, на плечах, рукавах и талии усеянная тонкими зелеными чешуйками. Черные волосы с зеленоватым оттенком были заплетены в две тугие косички над ушами. Сапоги, пояс и колчан были сделаны из кожи мягкого молочного оттенка. Саймон понял, что только благодаря тому, что силуэт ситхи выделялся на тусклом небе, его можно было как следует разглядеть. На фоне снега, в лесу, мирный был бы невидим, как ветер.

– Иси‑иси‑йе, – с чувством пробормотал ситхи, поворачивая стрелу к свету. Опустив ее, он некоторое время с любопытством смотрел на Саймона, потом сузил глаза.

– Где ты нашел это, судходайя? – резко спросил он. – Каким образом такой, как ты, мог получить эту вещь?

– Она была дана мне, – сказал Саймон. Цвет вернулся к его щекам, и голос вновь обрел силу. Он знал то, что знал. – Я спас одного из ваших людей. Он выпустил ее в дерево перед тем, как убежать.

Ситхи снова внимательно оглядел его и, казалось, собирался сказать что‑то еще, но вместо этого повернулся к склону горы. Запела птица, по крайней мере так сперва подумал Саймон, пока не заметил еле видимые движения губ одетого в белое ситхи. Он стоял неподвижно, как статуя, пока не услышал ответную трель.

– Теперь идите передо мной, – ситхи развернулся и махнул луком юноше и троллю. Они с трудом пошли вверх по крутому склону, их конвоир легко двигался за ними, вертя в тонких пальцах Белую стрелу.

Несколько сотен раз ударило сердце, они достигли закругленной вершины холма и начали спуск с другой стороны. Четверо ситхи сидели, согнувшись, вокруг окаймленной деревьями и засыпанной снегом лощины: двое, которых Саймон уже видел, узнав их по голубоватому цвету заплетенных в косы волос, и двое других, чьи косички были дымно‑серыми, но золотистые лица второй пары были такими же гладкими, как и у остальных. На дне лощины под прицелом четырех стрел ситхи сидели Хейстен, Гримрик и Слудиг. Все трое были окровавлены, на лицах застыло безнадежно вызывающее выражение загнанных в угол животных.

– Кости святого Эльстана! – выругался Хейстен, увидев вновь прибывших. – Бог мой, парень, а я‑то надеялся, что ты ушел! – Он покачал головой. – Все лучше, чем быть мертвецом, вот оно как.

– Видишь, тролль, – горько спросил Слудиг, его бородатое лицо было измазано кровью. – Видишь, что мы накликали? Демоны! Никогда не надо шутить… с тем, темным.

Ситхи, державший стрелу, видимо, главный в небольшом отряде, сказал несколько слов остальным на родном языке и жестом приказал спутникам Саймона вылезти из впадины.

– Не есть они демоны, – сказал Бинабик. Они с Саймоном упирались ногами в землю, чтобы помочь своим товарищам вскарабкаться наверх – нелегкая задача на скользком снегу. – Они ситхи, и они не станут приносить нам вреда. Их собственная Белая стрела заставляет их.

Главный ситхи сурово посмотрел на тролля, но ничего не сказал. Гримрик, задыхаясь, выбрался на поверхность.

– Ситх… ситхи? – спросил он, пытаясь отдышаться. Под самыми волосами у него красной полоской тянулась рана. – Похоже, что мы отправились продляться по старым, старым сказкам, вон что. Народ ситхи! Да защитит нас всех Узирис Эйдон. – Он начертал знак древа и устало повернулся, чтобы помочь вылезти Слудигу.

– Что случилось? – спросил Саймон. – Как вы… что случилось с…?

– Те, кто преследовал нас, мертвы, – сказал Слудиг, прислонившись спиной к дереву. Его броня была разрублена в нескольких местах, а шлем, болтавшийся у него на руке, был помят и искорежен, как старый котелок. – Некоторых мы прикончили сами. Остальные, – он слабо махнул рукой в сторону сторожей ситхи, – так и попадали, утыканные стрелами, как подушечки для булавок.

– Они бы и нас подстрелили, если бы тролль не заговорил на ихнем языке, – сказал Хейстен и слабо улыбнулся Бинабику. – Мы о тебе плохо не подумали, когда ты удрал. Молились мы за тебя, вот что.

– Я ушел искать Саймона. Я за него отвечающий, – просто сказал Бинабик.

– Но… – Саймон огляделся по сторонам в безумной надежде, но четвертого пленника нигде не было видно. – Тогда… тогда это Этельберн упал. До того, как мы стали взбираться на гору.

Хейстен медленно кивнул:

– Это был он.

– Будь прокляты их души, – выругался Гримрик. – Это были риммеры, эти ублюдки‑убийцы.

– Люди Скали, – сказал Слудиг, взгляд его был тверд. Ситхи жестами показывали пленникам, чтобы они вставали. – Там было двое кальдскрикских воронов, – продолжал он, поднимаясь. – Ох, как я молюсь повстречать его и чтобы между нами не было ничего, кроме боевых топоров!

– Их будет множественность, – сказал Бинабик.

– Подождите! – сказал Саймон, ощущая странную пустоту: это было неправильно. Он повернулся к главному ситхи. – Вы видели мою стрелу. Вы знаете, что я сказал правду. Вы не можете увести нас, пока мы не посмотрим, что с нашим товарищем.

Ситхи оценивающе взглянул на него.

– Я не знаю, говорил ли ты правду, человеческое дитя, но мы скоро выясним это. Скорее, чем ты мог бы желать. Что до остальных… – он некоторое время изучал ободранную свиту Саймона. – Хорошо. Мы позволим вам увидеть вашего человека. – Он сказал что‑то своим товарищам, и они вслед за мужчинами начали спускаться с горы. Молчаливая процессия прошла мимо тел двоих сраженных стрелами нападавших, чьи рты и глаза были широко раскрыты. Снег уже засыпал их, скрыв алые пятна крови.

Они нашли Этельберна в ста эллях от дороги. Сломанное древко ясеневой стрелы торчало из его шеи, по положению тела было понятно, что через него перекатилась агонизирующая лошадь.

– Он недолго помирал, – сказал Хейстен, в глазах у него стояли слезы. – Хвала Узирису, это было недолго.

Они вырыли яму, мечами и топорами врубаясь в заледеневшую землю; ситхи все это время стояли рядом, равнодушные, как домашние гуси. Этельберна завернули в его плотный плащ и опустили в неглубокую могилу. Когда все было кончено, Саймон воткнул в землю меч убитого.

– Возьми его шлем, – сказал Хейстен Слудигу.

Гримрик согласно кивнул.

– Он был не захотел, чтобы шлем валялся без дела, – подтвердил эркинландер.

Прежде чем взять его, Слудиг повесил свой собственный изуродованный шлем на эфес меча Этельберна.

– Мы отомстим за тебя, – сказал риммер. – Кровь за кровь.

Наступила тишина. Снег падал и падал сквозь ветки деревьев, а они стояли молча, глядя на пятно голой земли. Скоро оно тоже станет белым.

– Пойдем, – сказал наконец главный ситхи. – Мы ждем вас слишком долго. Есть кто‑то, кому будет интересно посмотреть на эту стрелу.

Саймон шел последним. У меня не было времени узнать тебя, Этельберн, думал он. Но ты умел хорошо, весело смеяться. Я буду помнить это.

Они шли назад, в холодные горы.

 

Паук висел неподвижно, как темно‑коричневая гемма в сложном драгоценном ожерелье. Паутина была закончена. Она затянула угол потолка, слегка дрожа от поднимающегося воздуха, словно невидимые руки играли на ней, как на лютне.

На некоторое время Изгримнур потерял нить разговора, хотя разговор был очень важен для него. Глаза герцога блуждали по озабоченным лицам людей, совещавшихся у камина в Большом зале, время от времени поднимаясь в темный угол, к отдыхавшему маленькому ткачу.

В этом все дело, говорил он себе. Ты строишь что‑то и остаешься там. Так оно задумано. Никуда не годится эта беготня, когда больше года не видишь своего дома и своей семьи.

Он подумал о своей жене, остроглазой, краснощекой Гутрун. Она не высказала ему ни единого упрека, но он знал, как сердило ее, что он так надолго уехал из Элвритсхолла и оставил их старшего сына Изорна, гордость ее сердца, управлять огромным герцогством… и потерпеть поражение. Не то чтобы Изорн или кто‑нибудь другой в Риммергарде мог остановить Скали и его приспешников, за спиной которых стоял Верховный король. Но все‑таки именно Изорн был хозяином в Элвритсхолле в отсутствие своего отца, и это Изорна запомнят как того, кто видел, как клан Кальдскрика, традиционные враги Элвритсхолла, вступил хозяином в Большой дом.

А я‑то хотел быть уже дома в этом время, грустно думал герцог. Как славно было бы ухаживать за лошадьми и коровами, слегка ссориться с соседями и смотреть, как мои дети растят своих детей. А теперь землю снова разорвали на мелкие кусочки, как протекающую камышовую крышу. Спаси меня Бог, мне хватило сражений моей молодости… что бы я там ни говорил.

Сражения хороши для молодых, которые держатся за жизнь крепко и беспечно, а старикам хватает воспоминаний в тепле, у огня, когда ветер завывает снаружи.

Проклятая старая собака, вроде меня, всегда готова улечься и спать у огня.

Он дергал себя за бороду и смотрел, как паук бежит к темному углу, где сделала короткую остановку неосторожная муха.

Мы думали, что Джон выковал мир, который продержится еще тысячу лет, а он пережил короля только на два лета. Ты строишь и строишь, укладываешь нить за нитью, как мой маленький приятель на потолке, и все это только для того, чтобы первый же порыв ветра разорвал все в куски.

– …И я чуть не загнал двух лошадей, чтобы привезти эти вести как можно быстрее, лорд, – закончил молодой человек, когда Изгримнур снова прислушался к оживленным голосам.

– Ты все сделал правильно, Деорнот, – сказал Джошуа. – Встань, пожалуйста.

Молодой солдат с прямыми волосами и все еще влажным после скачки лицом встал, кутаясь в тонкий плащ, который дал ему принц. Он выглядел почти так же, как в тот раз, когда, одетый в костюм монаха для празднования дня святого Туната, принес принцу весть о смерти его отца.

Принц положил руку ему на плечо.

– Я рад, что ты вернулся. Я беспокоился за тебя и проклинал себя за то, что дал тебе такое опасное поручение. – Он повернулся к остальным. – Итак, мои лорды, вы слышали доклад Деорнота. Элиас готов к бою. Он направляется к Наглимунду с… Деорнот? Ты сказал.

– Около тысячи рыцарей, а может быть и больше, и десять тысяч пехоты, – печально сказал солдат. – Это среднее число по различным донесениям, и оно кажется наиболее вероятным.

– Я уверен, что так оно и есть. – Джошуа махнул рукой. – И меньше чем через две недели он будет под нашими стенами.

– Я полагаю так, сир, – кивнул Деорнот.

– А что мой господин? – спросил Дивисаллис.

– Ну, барон, – начал Деорнот, но сжал зубы, пережидая очередную волну дрожи. – Над Муллах был в большом волнении – да это и понятно, учитывая то, что произошло на западе… – Он остановился и взглянул на принца Гвитина, сидевшего в некотором отдалении, печально глядя в потолок.

– Продолжай, – спокойно сказал Джошуа. – Мы выслушаем все.

Деорнот отвел глаза от эрнистирийца.

– Как я уже говорил, трудно получить надежные сведения. Но если верить нескольким речникам из Абенгейта на побережье, ваш герцог отплыл из Наббана и сейчас в открытом море. Вероятно, он планирует высадиться в Краннире.

– Сколько с ним людей? – громыхнул Изгримнур.

Деорнот пожал плечами.

– Все говорят по‑разному. Триста всадников и возможно тысяча или две пехотинцев.

– Наверное, так и есть, принц Джошуа, – задумчиво сказал Дивисаллис. – Многие из лендлордов не пойдут, опасаясь ссориться с Верховным королем, и это можно понять. Пирруинцы, как всегда, сохранят нейтралитет, а граф Страве предпочтет оказаться полезным обеим сторонам и сбережет свои корабли для перевозки товаров.

– Так что мы все еще можем ожидать сильной помощи от Леобардиса, хотя я надеялся, что она будет еще сильнее, – Джошуа оглядел присутствующих.

– Даже если наббанайцы отбросят Элиаса от ворот, – сказал барон Ордмайер, пытаясь скрыть страх, отразившийся на его пухлом лице, – все равно у него будет втрое больше людей, чем у нас.

– Но у нас есть стена, сир, – отрезал Джошуа, его узкое лицо приняло жесткое выражение. – Мы хорошо укреплены, очень хорошо. – Потом принц повернулся к Деорноту, и лицо его смягчилось. – Расскажи нам все, что еще осталось, верный друг, и отправляйся спать. Мне будет очень дорого твое здоровье в грядущие дни.

Деорнот через силу улыбнулся.

– Да, сир. Оставшиеся известия, боюсь, тоже не радостны. Эрнистири потерпели поражение у Иннискрика. – Он посмотрел на Гвитина, но потом опустил глаза. – Говорят, что король Ллут ранен, а его враги отступили, чтобы поторопить Скали и его людей.

Джошуа мрачно взглянул на эрнистирийского принца.

– Ну вот, все не так плохо, как ты думал. Твой отец жив и продолжает бороться.

Молодой человек повернулся. Глаза его покраснели:

– Да! Они сражаются, а я сижу здесь, ем хлеб с сыром и пью эль, словно толстый горожанин. Мой отец может быть при смерти. Как же я могу оставаться здесь?

– Ты думаешь, что сможешь оттеснить Скали с твоей полусотней бойцов, юноша? – не без сочувствия спросил Изгримнур. – Или ты ищешь быстрой и славной смерти, чтобы не ждать и не решать, как лучше поступить?

– Я не так глуп, – холодно ответил Гвитин. – Стадо Багбы! Изгримнур, ты ли это? Ты ведь, кажется, собирался накормить Скали сталью?

– Наоборот, – смущенно пробормотал Изгримнур. – Я вовсе не говорил, что могу штурмовать Элвристхолл с моей дюжиной рыцарей.

– А я хочу всего‑навсего обойти Скали с фланга и уйти к моим людям в горы.

Не в силах выдержать ясного требовательного взгляда принца, Изгримнур отвел глаза и посмотрел на потолок, где в темном углу маленький трудолюбивый ткач усердно заворачивал что‑то в липкие шелковые нити.

– Гвитин, – успокаивающе проговорил Джошуа. – Я прошу только подождать, пока мы решим что‑нибудь. Один или два дня не имеют большого значения.

Молодой эрнистириец вскочил, и его кресло проскрежетало по каменным плитам.

– Ждать! Это все, что вы делаете, Джошуа! Ждать местных лордов, ждать Леобардиса и его армию, ждать… ждать, чтобы Элиас взобрался на стены и предал Наглимунд огню! Я устал от вашего бесконечного ожидания. – Он поднял дрожащую руку, предупреждая протесты Джошуа. – Не забывайте, Джошуа, а тоже принц. Я пришел к вам в память дружбы наших отцов. А теперь мой отец ранен и может быть в плену у этих северных дьяволов. Если он умрет, не получив помощи, и я стану королем, вы тоже будете мне приказывать? Вы снова будете удерживать меня? Бриниох! Я не могу понять такого малодушия! – Не дойдя до двери, он обернулся. – Я скажу своим людям, что мы отбываем завтра на закате. Если вы придумаете причину, по которой я должен остаться, причину, которая мне не известна, то – вы знаете, где меня можно найти.

Дверь с грохотом захлопнулась, и принц Джошуа устало поднялся на ноги.

– Я думаю, что многие из нас… – Он помолчал и безнадежно покачал головой. – Хотят есть и пить – и ты не последний, Деорнот. Но я прошу тебя еще некоторое время подождать. Пока остальные пойдут вперед, я хотел бы задать тебе несколько частных вопросов. – Принц жестом пригласил собравшихся в обеденный зал и молча смотрел, как они выходят, приглушенно переговариваясь между собой. – Изгримнур! – неожиданно позвал он, и герцог, остановленный в дверях, озадаченно обернулся. – Ты тоже, пожалуйста, останься.

Когда Изгримнур снова уселся в кресло, Джошуа выжидательно посмотрел на Деорнота.

– У тебя есть другие вести для меня? – спросил он.

Солдат нахмурился:

– Если бы у меня были добрые вести, мой принц, я бы сообщил их вам первому до прихода остальных. Я не нашел никаких следов вашей племянницы или монаха, сопровождавшего ее, кроме свидетельства одного сельского фермера около Гринвудской равнины, который видел пару, похожую на описанную, она переходила реку несколько дней назад, двигаясь на юг.

– Что было и так понятно из того, что нам говорила леди Воршева. А сейчас они уже давно далеко в Иннискрике, и только благословенный Узирис знает, что с ними может случиться и куда они пойдут дальше. Остается только надеяться, что мой брат Элиас поведет свою армию вверх по краю холмов, поскольку в этот мокрый сезон Вальдхельмская дорога – единственное безопасное место для тяжелых повозок. – Принц посмотрел на колеблющиеся языки пламени. – Ну что же, тогда, – сказал он наконец, – спасибо, Деорнот. Если бы мои вассалы были такими, как ты, я только смеялся бы над угрозами Верховного короля.

– У вас хорошие люди, сир, – умиротворяюще сказал молодой рыцарь.

– Теперь ступай, – Джошуа протянул руку и похлопал Деорнота по плечу, – поешь и отправляйся спать. Ты не понадобишься мне до завтра.

– Да, сир, – молодой эркинландер встал, сбросил свой плащ и вышел из комнаты, выпрямив спину. После его ухода Джошуа и Изгримнур некоторое время сидели молча.

– Мириамель ушла Бог знает куда, а Леобардис гонит Элиаса к нашим воротам. – Принц покачал головой, кончиками пальцев массируя виски. – Ллут ранен, эрнистири отступают, а Скали хозяйничает от Вественби до Грианспога. И, наконец, легендарные демоны разгуливают по землям смертных. – Он угрюмо улыбнулся герцогу. – Сеть затягивается, дядя.

Изгримнур запустил пальцы в бороду.

– Паутина качается на ветру, Джошуа. На сильном ветру.

Он не стал объяснять свое замечание, и тишина наполнила высокий зал.

 

Человек в собачьей маске слабо выругался и выплюнул в снег еще один сгусток крови. Любой менее сильный человек был бы уже мертв, лежа на снегу с разбитыми ногами и лопнувшими ребрами, но мысль эта приносила лишь слабое удовлетворение. Все годы тяжелых упражнений и изнурительного труда, спасшие ему жизнь, когда умирающая лошадь перекатилась через него, окажутся бессмысленными, если он не сможет добраться до какого‑нибудь сухого укрытия. Час или два закончат работу, которую начал его подстреленный конь.

Проклятые ситхи – а в их неожиданном вмешательстве не было ничего удивительного – провели пленников‑людей в нескольких футах от того места, где, засыпанный снегом, лежал он. Ему понадобились все его силы и мужество, чтобы лежать сверхъестественно тихо, пока справедливый народ рыскал вокруг. Они, видимо, решили, что он уполз куда‑нибудь умирать – на что он и рассчитывал – и через несколько мгновений продолжили путь.

Теперь он, дрожа, лежал там, где выбрался из под плотного белого одеяла, собирая силы для следующего рывка. Единственной его надеждой было каким‑нибудь образом добраться до Хетстеда, где должны были ожидать два его человека. Он сотни раз проклинал себя за то, что доверился этой деревенщине Скали – пьяные тупые мародеры, недостойные чистить ему сапоги, вот кто были его люди. Он сожалел, что вынужден был отослать своих собственных бойцов по другому делу.

Он тряхнул головой, пытаясь освободиться от надоедливых белых мух, танцующих на фоне темнеющего неба, и сжал потрескавшиеся губы. Его собачий шлем все еще был на нем, и когда из‑под маски донеслось уханье снежной совы, это прозвучало нелепо. Ожидая ответа, он снова попробовал ползти или даже встать. Это было бесполезно: что‑то ужасное случилось с его ногами. Не обращая внимания на обжигающую боль в сломанных ребрах, он прополз несколько локтей к лесу, подтягиваясь на руках, и остановился, тяжело дыша.

Немного позже он ощутил горячее дыхание и поднял голову. Черная морда его шлема повторилась, словно в кривом зеркале, улыбающейся белой мордой в нескольких дюймах от него.

– Никуа! – выдохнул он на языке, совсем не похожем на его родной риммерпакк. – Иди сюда, да проклянет тебя Удун! Иди!

Огромный пес сделал еще шаг, белой громадой нависнув над своим раненым хозяином.

– Теперь… держи, – сказал человек, ухватившись сильными руками за белый кожаный ошейник. – И тащи!

Когда собака потянула, он застонал и сжал зубы под равнодушной собачьей мордой шлема. Он едва не лишился сознания от раздирающей тело боли, подобной бьющему молоту, когда собака тащила его по снегу, но не ослабил хватки, пока не достиг деревьев. Только тогда он разжал руки и отпустил – все отпустил и соскользнул вниз, в темноту, к недолгому отдыху от невыносимой боли.

 

Когда он очнулся, серое небо стало на несколько тонов темнее, а принесенный ветром снег прикрывал его пушистым одеялом. Огромный пес лежал рядом, безразличный ко всему. Несмотря на свою короткую шерсть, он явно чувствовал себя так же хорошо, как если бы отдыхал перед пылающим камином. Человек на земле не удивился: он хорошо знал ледяные песни Пика Бурь, где были выращены эти звери. Глядя на красную пасть, изогнутые зубы и крошечные белые глаза Никуа, словно полные какого‑то молочного яда, он снова возблагодарил судьбу за то, что он хозяин, а не жертва этих тварей.

Он стащил с себя шлем – не без труда, потому что тот помялся во время падения – и положил на снег рядом с собой. Ножом он разрезал свой черный плащ на длинные полосы и стал медленно и старательно подпиливать молодое, тоненькое деревце. Это было почти невыносимо для его изувеченных ребер, но он продолжал, изо всех сил стараясь не обращать внимания на вспышки боли. У него было две причины для того, чтобы выдержать все это: долг рассказать своим хозяевам о неожиданной атаке ситхи и жгучее желание отомстить этой компании подонков, которая так часто нарушала его планы.

Когда он наконец кончил пилить, бело‑голубой глаз луны с любопытством выглянул из облаков между верхушками деревьев. Он туго примотал короткие палки к ногам полосками своего плаща, сделав нечто вроде лубка; потом, вытянув перед собой негнущиеся ноги, словно ребенок, играющий в грязи в крестики‑нолики, прибинтовал короткие поперечины к верху двух оставшихся длинных палок. Аккуратно захватив их, он, снова взялся за ошейник Никуа, позволив белой собаке поставить себя на ноги. Некоторое время он угрожающе раскачивался, но в конце концов ему удалось пристроить только что сделанные костыли под мышки.

Он сделал несколько шагов, неуклюже передвигая негнущиеся ноги. Сойдет, решил он, морщась от невыносимой боли – впрочем, выбора‑то у него и не было.

Он посмотрел на ощерившийся шлем, валяющийся в снегу, подумал о том, сколько усилий придется затратить, чтобы поднять его, и о тяжести теперь уже бесполезной вещи. Потом, задыхаясь, все‑таки нагнулся и взял его. Шлем был дан ему в священных пещерах Стурмспейка Ею Самой. Она назвала его тогда Священным охотником – его, смертного. Теперь невозможно было оставить его лежать на снегу, как нельзя было бы остановить собственное бьющееся сердце. Он не мог забыть то невероятное, опьяняющее мгновение и голубые огни в Покоях Дышащей Арфы, когда он опустился на колени перед троном, и спокойное мерцание Ее серебряной маски.

Терзающая его боль утихла на мгновение от сладкого вина воспоминаний. Никуа молчаливо трусил у ног. Инген Джеггер медленно, с остановками спускался по длинному, поросшему деревьями склону горы и тщательно обдумывал месть.

 

У спутников Саймона, потерявших одного из своих товарищей, не было желания разговаривать, да и ситхи не поощряли их к этому. Они медленно и молчаливо шли через заснеженные подножия гор, и серый день постепенно переходил в вечер.

Каким‑то образом ситхи точно определяли, как им идти, хотя Саймону утыканные соснами склоны казались одинаковыми, неотличимыми друг от друга. Янтарные глаза предводителя все время двигались на его неподвижном, как маска, лице, но казалось, что он ничего не ищет, а, скорее, читает запутанный язык земли так же легко, как отец Стренгьярд разбирается в своих книгах.

Единственный раз, когда главный ситхи хоть как‑то отреагировал на происходящее вокруг, был в самом начале их пути, когда по склону рысью спустилась Кантака и пошла рядом с Бинабиком, сморщив нос и обнюхивая его руку и нервно виляя хвостом. Ситхи с некоторым любопытством поднял брови и обменялся взглядами со своими товарищами, чьи желтые глаза удивленно сузились. Он не сделал никакого знака, по крайней мере Саймон ничего не заметил, но волчице было позволено беспрепятственно сопровождать их.

Дневной свет уже угасал, когда странная процессия наконец повернула на север и медленно пошла вдоль основания крутого склона, чьи заснеженные бока были усеяны крупными камнями. Саймон, шок и оцепенение которого уже достаточно прошли, чтобы позволить ему заметить до боли замерзшие ноги, мысленно поблагодарил предводителя, когда тот сделал знак остановиться.

– Здесь, – сказал он, показывая на огромный валун, возвышающийся над их головами. – На дне, – он снова показал на этот раз на широкую, по пояс вышиной трещину в передней части камня. Прежде чем кто‑либо успел вымолвить хоть слово, двое ситхи проворно прошли мимо них и головой вперед скользнули в отверстие. В мгновение ока они исчезли.

– Ты, – сказал предводитель Саймону. – Иди следом. Хейстен и два других солдата хотели было что‑то возразить, но Саймон чувствовал странную уверенность, что все будет в порядке, несмотря на необычность ситуации. Встав на колени, он сунул голову в щель.

Это был узкий сверкающий тоннель, облицованная льдом труба, уходившая вверх и, судя по всему, пробитая в самом камне горы. Он решил, что ситхи, скользнувшие в трубу, видимо, взобрались наверх и исчезли за следующим поворотом. Они пропали бесследно, а вряд ли кто‑нибудь смог спрятаться в этом гладком, как стекло, узком проходе, таком узком, что в нем, наверное, трудно было бы даже поднять руки.

Он вынырнул обратно и полной грудью вдохнул свежий холодный воздух.

– Как я могу попасть внутрь? Тоннель покрыт льдом и идет прямо вверх. Я просто съеду обратно!

– Посмотри над головой, – ответил главный ситхи. – Ты поймешь.

Саймон снова залез в тоннель и прополз немного дальше, так что его плечи и торс тоже оказались внутри. Теперь он мог повернуться на спину и посмотреть вверх. Лед на потолке, если только можно было назвать потолком то, что находилось на расстоянии локтя от пола, был покрыт горизонтальными зарубками, расположенными на равном расстоянии друг от друга, которые тянулись по всей видимой длине прохода. Зарубки были довольно глубокими и достаточной ширины, чтобы можно было удобно ухватиться обеими руками. Немного подумав, он решил подтягиваться вверх руками и ногами, упираясь спиной в пол тоннеля. С некоторым неудовольствием восприняв эту перспективу, поскольку он не имел никакого представления о длине тоннеля и о том, кто еще может оказаться в нем, он хотел было снова вылезти наружу, но потом передумал. Ситхи взобрались наверх быстро и ловко, как белки, и ему почему‑то хотелось показать им, что если уж он не такой ловкий, как они, то по крайней мере достаточно смелый, чтобы залезть в тоннель без уговоров.

Подъем оказался трудным, но не непреодолимым. Проход поворачивал достаточно часто, так что можно было делать остановки и отдыхать, упираясь ногами в изгибы тоннеля. Пока он карабкался наверх, раз за разом напрягая мускулы, все преимущества такого тоннеля стали очевидны: этот трудный подъем был бы невозможен для любого животного, кроме двуногого, а всякий, кто хотел выйти, мог соскользнуть по льду легко, как змея.

Он как раз собирался в очередной раз остановиться для отдыха, когда услышал, как кто‑то переговаривается на плавном языке ситхи прямо над его головой. Через мгновение сильные руки ухватились за ремни его кольчуги и вытащили наверх. Он выскочил из тоннеля, от удивления лишившись дара речи, и плюхнулся на теплый каменный пол, мокрый от растаявшего снега. Двое ситхи, которые вытащили его, согнулись над проходом, лица их были неразличимы в полутьме. Свет проникал в комнату – которая на самом деле была не столько комнатой, сколько пещерой, тщательно очищенной от обломков камня – из отверстия размером с дверь в противоположной стене. Сквозь него сочилось желтое сияние, прочертившее яркую полосу на полу пещеры. Когда Саймон поднялся на колени, сдерживающая рука легла на его плечо. Темноволосый ситхи подле него показал на низкий потолок, потом взмахнул рукой и протянул ее к отверстию тоннеля.

– Жди, – сказал он спокойно. Говорил он не так хорошо, как предводитель. – Мы должны ждать.

Следующим, ворча и ругаясь, влез Хейстен. Двум ситхи пришлось вытягивать его грузное тело из прохода, как пробку из бутылки. Бинабик появился сразу после него – проворный тролль быстро догнал эркинландера, – за ним последовали Слудиг и Гримрик. Три оставшихся ситхи легко взобрались следом.

Когда последний из справедливых вышел из тоннеля, компания снова двинулась вперед через каменную дверь и в проход за нею, где они, наконец, смогли выпрямиться.

В стенных нишах были установлены лампы из какого‑то молочно‑золотистого хрусталя или стекла. Свет их был таким ярким, что путники сперва не заметили на другом конце коридора распахнутой двери в ярко освещенную комнату. Один из ситхи вошел в это отверстие, в противоположность первому занавешенное темной тканью, и позвал. Мгновение спустя из‑за занавеси появились еще двое справедливых. Каждый из них держал в руках короткий меч, сделанный из чего‑то, что напоминало темный металл. Они молча стояли на страже, не показывая ни удивления, ни любопытства, когда заговорил предводитель группы, приведшей людей.

– Мы свяжем вам руки, – как только он сказал это, другой ситхи вынул откуда‑то нечто вроде блестящего черного шнура.

Слудиг отступил на шаг, налетев на одного из стражей, который издал тихое шипение, но не сделал никаких попыток применить насилие.

– Нет, – сказал риммер, в голосе его чувствовалось угрожающее напряжение. – Я не позволю им. Никто не сможет связать меня против моего желания.

– И меня, – сказал Хейстен.

– Не делайте глупостей, – сказал Саймон, протягивая вперед скрещенные руки. – Скорее всего мы выйдем живыми из этой переделки, если только вы не затеете драку.

– Саймон говорит с правильностью, – согласился Бинабик. – Я тоже разрешаю им связывать меня. И у вас не будет разума, если вы будете поступать иначе. Белая стрела Саймона имеет подлинность. Она служила причиной того, что нас не убивали, а приводили сюда.

– Но как мы можем… – начал Слудиг.

– Кроме того, – перебил его Бинабик. – Что вы собираетесь предпринимать? Даже если вы будете затевать драку и одержите сражение с этими, и с другими, которые, весьма вероятно, есть еще, что будет тогда? Если вы будете спускаться вниз по тоннелю, то с несомненностью свалитесь на Кантаку, которая дожидается внизу. Я питаю страх, что при такой внезапности у вас не будет момента объяснять ей, что вы не враги.

Слудиг быстро глянул на тролля, видимо, представляя себе, что будет, если его перепутает с врагом испуганная Кантака. Наконец он слабо улыбнулся.

– И опять ты прав, тролль, – северянин протянул руки вперед.

Черные шнуры были холодными, как змеиная кожа, но податливыми и мягкими, как промасленные кожаные ремни. Всего пара петель сделала руки Саймона неподвижными, как если бы их сжал кулак великана. Когда ситхи покончил с остальными, их повели дальше, через занавешенную тканью дверь, навстречу ослепительному потоку света.

Когда Саймон позже пытался восстановить в памяти это мгновение, ему казалось, что они прошли через облака в прекрасную сияющую страну солнца. После унылых снегов и темных тоннелей это напоминало безумную карусель праздника Девятого дня, после череды восьми серых предшествующих дней.

Повсюду был свет самых разных оттенков. По стенам широких каменных покоев, высотой меньше, чем в два человеческих роста, спускались цепкие древесные корни. В одном из углов, в тридцати шагах от входа, по каменному желобку, выбитому в скале, бежал сверкающий ручеек, и, выгибаясь аркой, стекал в естественный каменный резервуар. Нежный плеск воды сливался и расходился со странной изысканной музыкой, наполнявшей воздух.

Повсюду были лампы, напоминавшие те, что путники уже видели в коридоре, и в зависимости от своего устройства источали потоки оранжевого, желтоватого, пастельно‑голубого или розового света, окрашивая каменный грот сотней разных оттенков там, где они набегали один на другой. На полу, недалеко от края журчащего пруда, весело пылал огонь, дымок которого исчезал в щели на потолке.

– Элисия, Матерь Святого Эйдона, – благоговейно прошептал Слудиг.

– Никогда не думал, что тут может поместиться кроличья нора, – покачал головой Гримрик. – А у них здесь целый дворец.

В комнате была примерно дюжина ситхи – все мужчины, насколько мог судить Саймон после беглого осмотра. Некоторые из них расположились перед высоким камнем, на котором стояли двое. Один держал длинный инструмент, напоминающий флейту, а другой пел; музыка была для Саймона такой странной и непривычной, что понадобилось некоторое время, чтобы он начал отделять голос от флейты и от постоянного шума маленького водопада. И все‑таки изысканная вибрирующая мелодия, которую они играли, до боли тронула его сердце и какой‑то восторженный озноб охватил его. Несмотря на всю необычность нежной музыки, было в ней что‑то, что побуждало его оставаться на месте и не двигаться до тех пор, пока она не кончится.

Не слушавшие музыкантов ситхи тихо переговаривались или просто лежали на спине, глядя вверх, словно видели ночное небо сквозь сплошной камень горы. Большинство обернулись посмотреть на пленников у дверей, но Саймон чувствовал, что ситхи уделяют им не больше внимания, чем человек, который слушает интересный рассказ и отвлекается на пробегающую мимо кошку.

Он и его спутники, совершенно не ждавшие всего этого, застыли, разинув рты. Предводитель их стражи пересек комнату и остановился у противоположной стены, где еще две фигуры лицом друг к другу сидели за столом – высоким кубом из блестящего белого камня. Оба сидящих внимательно смотрели на что‑то, лежавшее на столе, освещенном еще одной странной лампой, которая была установлена в стенной нише поблизости. Стражник остановился и тихо стоял рядом со столом, словно дожидаясь, когда его заметят.

Ситхи, сидевший спиной к остальным, был одет в красивую куртку с высоким воротом цвета зеленой листвы; его штаны и сапоги были того же цвета. Заплетенные в косички рыжие волосы отливали еще более огненными красками, чем волосы Саймона, а на руках, которыми он двигал что‑то по поверхности стола, блестели кольца. Напротив него сидел ситхи, закутанный в просторную белую одежду, лежащую красивыми складками. Волосы его имели вересковый или голубоватый оттенок, над одним ухом висело блестящее черное перо ворона. Как раз когда Саймон смотрел на него, одетый в белое ситхи, сверкнув зубами, сказал что‑то своему компаньону и потянулся, чтобы подвинуть какой‑то предмет. Саймон всмотрелся внимательнее и моргнул.

Это был тот самый ситхи, которого он спас из ловушки лесника. В этом не было никакого сомнения.

– Это же он! – возбужденно прошептал юноша Бинабику. – Это тот, чья стрела…

Когда он произнес это, их страж подошел к столу, и спасенный Саймоном ситхи поднял глаза. Страж быстро сказал что‑то, но одетый в белое только мельком взглянул на сгрудившихся у дверей пленников и отстраняюще махнул рукой, снова обращаясь к тому, что, как решил Саймон, было причудливой картой или игральной доской. Рыжеволосый ситхи даже не обернулся. Спустя мгновение страж вернулся к пленникам.

– Вы должны подождать, пока лорд Джирики закончит, – он перевел взгляд бесстрастных глаз на Саймона. – Поскольку стрела твоя, тебя я могу развязать. Остальных – нет.

Саймон готов был броситься вперед и встать лицом к лицу с одетым в белое ситхи Джирики, если это было его именем. Он стоял всего в броске камня от того, кто дал ему странный долг‑подарок, но никто здесь не хотел обращать внимания на владельца Белой стрелы. Бинабик, почувствовав его намерение, предостерегающе пихнул юношу локтем в бок.

– Если мои товарищи останутся связанными, значит, останусь и я, – наконец сказал Саймон. В первый раз ему показалось, что по лицу невозмутимого ситхи скользнуло выражение беспокойства.

– Это действительно Белая стрела, – сказал предводитель стражей. – Ты не должен быть пленником, если не будет доказано, что ты получил ее обманным путем, но я не могу освободить твоих спутников.

– Тогда я останусь связанным, – твердо сказал Саймон. Ситхи внимательно посмотрел на него, потом медленно, как рептилия, опустил веки и поднял их, грустно улыбаясь.

– Пусть будет так, – сказал он. – Мне не нравится связывать носителя Стайя Аме, но я не вижу другого пути. Верно или нет, этот поступок будет лежать на моем сердце. – Потом он качнул головой и почти с уважением поглядел светящимися глазами в глаза Саймона. – Моя мать называла меня Аннаи, – сказал он.

Сбитый с толку Саймон молчал до тех пор, пока сапог Бинабика не наступил на его носок.

– О! – сказал он. – А моя мать называла меня Саймоном… Сеоманом на самом деле. – Потом, увидев, что ситхи удовлетворенно кивнул, юноша торопливо добавил: – А это мои товарищи: Бинабик из Йиканука, Хейстен и Гримрик из Эркинланда и Слудиг из Риммергарда.

Может быть, подумал Саймон, раз уж ситхи придают такое значение обмену именами, это вынужденное представление чем‑то поможет его друзьям.

Аннаи еще раз качнул головой и отошел, заняв переднюю позицию у каменного стола. Прочие стражи на удивление деликатно помогли пленникам сесть и разбрелись по пещере.

Саймон и его спутники тихо переговаривались, более подавленные странной музыкой, чем своим незавидным положением.

– Все‑таки, – горько сказал Слудиг, предварительно посетовав на то, как с ним обращаются. – По крайней мере мы живы. Мало кому из столкнувшихся с демонами так повезло.

– Ну и башковитый ты, Саймон, парень, – засмеялся Хейстен. – Башка у тебя варит, дай Бог. Чтобы честный народ кланялся и расшаркивался! Не забыть бы попросить мешок золота, пока не ушли.

– «Кланялся и расшаркивался»! – Саймон грустно усмехнулся, смеясь над собственной наивностью. – Разве я свободен? Разве я не связан? Разве я ужинаю?

– Верно, – печально сказал Хейстен. – Кусочек бы хорошо проскочил. И кружечка‑другая.

– Я предполагаю, что мы не будем ничего получать, пока Джирики не будет видеть нас, – сказал Бинабик. – Но если Саймон действительно именно его освобождал, мы еще можем хорошенько подкрепляться.

– Думаешь, он важная персона? – спросил Саймон. – Аннаи называл его лорд Джирики.

– Если не больше одного ситхи живет под этим именем… – начал Бинабик, но был прерван возвращением Аннаи. Его сопровождал Джирики собственной персоной, сжимавший в руке Белую стрелу.

– Пожалуйста, – обратился Джирики к двум другим ситхи. – Теперь развяжите их. – Он обернулся и быстро проговорил что‑то на своем плавном языке. В его мелодичном голосе звучал упрек. Аннаи принял замечание Джирики, если только это было замечанием, совершенно бесстрастно, только чуть опустил янтарные глаза.

Саймон внимательно наблюдал за Джирики и наконец решил, что это был тот самый ситхи, только без синяков и ссадин от нападения лесника.

Джирики махнул рукой, и Аннаи удалился. Глядя на уверенные движения ситхи и на то уважение, которое оказывали ему окружающие, Саймон сперва подумал, что Джирики старше остальных или, по крайней мере, одного возраста с ними. Несмотря на безвозрастное спокойствие золотистых лиц, Саймон внезапно понял, что на самом деле лорд Джирики еще молод, во всяком случае по стандартам ситхи.

Освобожденные пленники растирали онемевшие запястья, а Джирики поднял стрелу.

– Прости мне твое ожидание. Аннаи принял неправильное решение, зная, как серьезно я отношусь к игре в шент. – Он переводил взгляд с людей на стрелу и обратно. – Я не думал, что снова встречу тебя, Сеоман, – сказал он, дернув птичьим подбородком, с улыбкой, не коснувшейся глаз. – Но долг есть долг… а Стайя Аме даже больше, чем просто долг. Ты изменился со времени нашей прошлой встречи. Тогда ты больше напоминал одно из лесных животных, чем твой человеческий род. Ты казался потерянным во многих смыслах. – Глаза его сияли.

– Вы тоже изменились, – сказал Саймон.

Тень боли пробежала по узкому лицу Джирики.

– Два дня и три ночи висел я в западне у этого смертного. Мне недолго оставалось жить, даже если бы лесник не пришел – я умер бы от позора. – Выражение лица ситхи мгновенно изменилось, словно он накрыл свою боль крышкой. – Пойдем, – сказал он. – Вы должны получить еду. К несчастью, у нас нет возможности накормить вас так, как мне хотелось бы. Мы немногое приносим в наш, – он обвел рукой комнату, подыскивая нужное слово, – охотничий домик. – Он гораздо более свободно владел вестерлингом, чем мог вообразить Саймон после их первой встречи, но все‑таки в его манере говорить было что‑то неуверенное, так что можно было понять, насколько чужд ему этот язык.

– Вы здесь… охотитесь? – спросил Саймон, когда людей вели к огню. – На кого? По‑моему, в лесах сейчас и зверей‑то нет.

– Ах, но добыча, которую мы ищем, более обильна, чем когда‑либо, – сказал Джирики, подходя к ряду каких‑то предметов, лежащих вдоль одного края пещеры, которые покрывала полоска мерцающей ткани.

Рыжеволосый ситхи, одетый в зеленое, встал из‑за игрального стола, где место Джирики занял Аннаи, и заговорил на своем языке с вопросительными, а может быть и сердитыми интонациями.

– Только показываю нашим гостям плоды последней охоты, дядюшка Кендарайо'аро, – весело ответил Джирики, но Саймон опять почувствовал, что чего‑то недостает в улыбке ситхи.

Джирики грациозно присел на корточки, легкий, как морская птица. С гордостью он оттянул в сторону ткань, обнаружив ряд из полудюжины огромных светловолосых голов, чьи мертвые лица оскалились звериной ненавистью.

– Камни Чукку, – выругался Бинабик. Остальные остолбенели.

Ужаснувшийся Саймон не сразу смог разглядеть кожистое лицо и понять, кто это.

– Великаны, – проговорил он наконец, – гюны!

– Да, – сказал принц Джирики и обернулся. В его голосе вспыхнула угроза. – А вы, смертные путешественники… на что вы охотитесь в горах моего отца?

 

Глава 9. ПЕСНИ СТАРЕЙШИХ

 

Деорнот проснулся в холодной тьме, мокрый от пота. Ветер снаружи свистел и завывал, цепляясь за закрытые ставни, как стая не нашедших покоя мертвецов. Сердце рыцаря подпрыгнуло, когда он увидел на фоне догорающих углей склоняющийся к нему темный силуэт.

– Капитан! – это был один из его людей, и в голосе солдата слышалась паника. – Кто‑то идет к воротам! Вооруженные люди!

– Древо Бога! – выругался он, натягивая сапоги. Надев кольчугу, он подхватил ножны и шлем и выскочил вслед за солдатом.

Еще четверо сгрудились на верхней площадке сторожевой башни у ворот, укрывшись за крепостным валом. Ветер налетел на Деорнота, сбивая с ног, и он быстро опустился на корточки.

– Вон там, капитан, – сказал солдат, разбудивший его. – Поднимаются по дороге через город. – Он наклонился над Деорнотом и показал.

Лунный свет, сочившийся сквозь проносящиеся над городом облака, посеребрил жалкий камыш скученных крыш Наглимунда. По дороге действительно двигалась небольшая группа всадников, что‑то около дюжины.

Люди на башне наблюдали за медленным продвижением отряда. Один из солдат тихонько застонал, сердце Деорнота тоже сжималось от боли ожидания. Было легче, когда гремели трубы и поле боя было наполнено криками и кровью.

Это бесконечное ожидание лишило нас всех мужества, думал Деорнот. Когда дело снова дойдет до крови, наглимундцы будут держаться достойно.

– Остальные, наверное, в засаде, – выдохнул молодой солдат. – Что будем делать? – Казалось, что его голос перекрывал даже вой ветра. Как подъезжающие всадники могли не слышать его?

– Ничего, – твердо ответил Деорнот. – Ждать.

Время тянулось бесконечно долго. Когда всадники приблизились, луна озарила сверкающие наконечники пик и блестящие шлемы. Безмолвные воины направили коней к воротам и застыли, как бы прислушиваясь.

Один из стражников встал, поднял лук и направил стрелу в грудь первого всадника. Деорнот бросился к нему, увидев напряженное лицо и отчаянный взгляд предводителя отряда. Снизу раздались громкие удары по воротам. Деорнот схватился за лук и силой направил его вверх; стрела вылетела и пропала в ветреной тьме над городом.

– Во имя милостивого Бога, откройте ворота! – И снова торец копья ударился о дерево. Это был голос риммера, как подумал Деорнот, находящегося на грани безумия. – Вы что, все заснули? Впустите нас! Я Изорн, сын Изгримнура, мы бежали из рук врагов!

 

– Смотри! Видишь, как рвутся облака? Тебе не кажется, что это добрый знак, Веллигис?

Говоря это, герцог Леобардис махнул широким жестом в сторону распахнутого окна каюты, едва не стукнув тяжелой, закованной в железо рукой по голове своего взмокшего оруженосца. Оруженосец, возившийся с ножными латами герцога, нырнул, проглотив проклятие, и повернулся, чтобы ударить пажа, недостаточно быстро убравшегося с его пути. Паж, старавшийся быть как можно незаметнее в переполненной каюте, возобновил свои горестные попытки немедленно превратиться в невидимку.

– Может быть, мы некоторым образом острие клина, который положит конец всему этому безумию? – железная рукавица Леобардиса лязгнула по окну, оруженосец ползал по полу, пытаясь удержать на месте полупристегнутый наколенник. На низком небе голубые полоски и вправду зацепили и порвали тяжелые облака, будто темные массивные скалы Краннира, нависающие над заливом, где качался бросивший якорь флагман Леобардиса «Сокровище Эметтина».

Веллигис, огромный, тучный человек в золотых одеждах эскритора, шагнул к окну и встал подле герцога.

– Как можно погасить огонь, мой лорд, подлив в него масла? Прошу простить мою прямоту, но думать так – большая глупость.

Ропот барабанной переклички разносился по заливу. Леобардис смахнул упавшую на глаза прядь белых волос.

– Теперь я знаю, что думает Ликтор, – сказал он. – И знаю, что он просил вас, дорогой эскритор, попытаться отговорить меня от этого предприятия. Любовь его святейшества к миру… что ж, она прекрасна, но боюсь, что сейчас вряд ли удастся добиться его при помощи разговоров.

Веллигис открыл маленькую медную шкатулку, достал из нее сахарную конфетку и аккуратно положил на язык.

– Вы опасно близки к кощунству, герцог Леобардис. Разве молитвы – это просто «разговоры»? Разве посредничество его святейшества Ликтора Ранессина может быть менее действенным, чем сила ваших армий? Если вы полагаете, что это так, тогда ваша вера во всеблагого Узириса и его ближайшего помощника Сутрина – это не что иное, как притворство. – Эскритор тяжело вздохнул и принялся сосать конфетку.

Щеки герцога порозовели; махнув рукой, он отослал оруженосца и, с трудом нагнувшись, сам прикрепил последнюю пряжку, потом приказал, чтобы ему подали накидку темно‑синего цвета с бенидривинским золотым геральдическим зимородком на груди.

– Да поможет мне Бог, Веллигис, – сказал он раздраженно, – но я Не намерен спорить с вами сегодня. Я слишком далеко отброшен Верховным королем Элиасом, и теперь у меня не остается другого выбора.

– Но я надеюсь, что сами вы не будете сражаться, – сказал большой человек, и в первый раз истинная озабоченность прозвучала в его голосе. – Под вашим началом сотни, нет, тысячи людей – нет, душ, – и их благополучие ваша забота. Ветер носит семена катастрофы, и Мать Церковь ответственна за то, чтобы они не пали на удобренную почву.

Леобардис грустно покачал головой, когда маленький паж застенчиво подал ему золотой шлем с гребнем из выкрашенного в синий цвет конского хвоста.

– Почва уже удобрена, Веллигис, и катастрофа уже грядет – простите мне заимствование ваших поэтических слов. Наша задача – отрезать ее еще не раскрывшийся цветок. Пойдем. – Герцог погладил жирную руку эскритора. – Нам пора в лодку. Пойдем со мной.

– Конечно, мой дорогой герцог, конечно. – Веллигис слегка повернулся боком, протискиваясь через узкую дверь. – Надеюсь, вы простите меня, если я пока не последую за вами на берег? Я уже не так твердо стою на ногах, как прежде. Боюсь, что я делаюсь стар.

– Ах, но ваше красноречие не утратило своей силы, – ответил Леобардис, когда они медленно двигались по палубе. Маленькая фигурка в черном одеянии пересекла им путь, на минуту задержавшись, чтобы кивнуть, сложив руки на груди. Эскритор нахмурился, но герцог Леобардис с улыбкой кивнул в ответ.

– Нин Рейсу много лет плавает на «Сокровище Эметтина», – сказал он. – Она лучший вахтенный из всех, которые когда‑либо у меня были. Я смотрю сквозь пальцы на ее педантичность – ниски в некотором роде странный народ, Веллигис, вы бы знали это, если бы чаще выходили в море. Пойдем, моя лодка здесь. – Портовый ветер синим парусом раздул плащ герцога на фоне изменчивого неба.

 

Леобардис увидел своего младшего сына Вареллана, ожидающего у схода на берег. Он казался слишком маленьким для своих сверкающих доспехов. В отверстии шлема виднелось его узкое озабоченное лицо, когда он обозревал марширующие по берегу наббанайские войска, как будто должен был ответить отцу за любую неряшливость или неорганизованность в рядах ругающихся солдат. Некоторые из них проталкивались мимо Вареллана, как будто он был бесполезным мальчишкой‑барабанщиком, весело ругая, пару испуганных беспорядком лошадей, спрыгнувших со сходней на мелководье, утащив за собой вожатого. Сын герцога попятился от плещущего, визжащего столпотворения, наморщив лоб. Эти морщины не разгладились, даже когда он увидел сходящего с нагруженной лодки герцога и подошел к каменистому берегу южного побережья Эрнистира.

– Мой лорд, – сказал он и помедлил; герцог догадался, что сын размышляет, следует ли ему слезть с лошади и преклонить колено. Герцог сдержал раздражение. Он винил Нессаланту за робость мальчика, потому что она носилась с сыном, как пьяница с пивной кружкой, не желая признавать, что дети ее давно выросли. Конечно, он наверное и сам мог бы как‑то повлиять на их воспитание. Вряд ли так необходимо было смеяться над вспыхнувшим много лет назад интересом сына к духовенству. Впрочем, все это было очень давно, и теперь уже ничто не могло изменить пути мальчика: он будет солдатом, даже если это убьет его.

– Итак, Вареллан, – сказал он и огляделся. – Что ж, сын мои, похоже, что все в порядке.

Молодой человек прекрасно видел, что его отец в таком случае или безумен, или сверхснисходителен, но все‑таки сверкнул благодарной улыбкой.

– Я бы сказал, что мы успеем выгрузиться за два часа. Когда мы выходим? Сегодня?

– Проведя неделю в море? Люди убьют нас обоих и отправятся искать новый герцогский дом. Кроме того, если они захотят оборвать линию, им придется отправить на тот свет к тому же и Бенигариса. Кстати, почему твоего брата здесь нет?

Он легко говорил об этом, но на самом деле находил возмутительным отсутствие своего старшего сына. После длившихся неделями горьких споров о том, следует ли Наббану выдерживать нейтралитет, и бурной отрицательной реакции на решение Леобардиса поддержать Джошуа, Бенигарис сменил кожу, как змея, и объявил, что собирается ехать вместе со своим отцом. Герцог был уверен, что Бенигарис не мог отказаться от возможности вести в бой легионы зимородка, даже если это означало отказ от обязанности некоторое время посидеть на троне Санкеллана Магистревиса.

Неожиданно герцог понял, что слишком углубился в раздумья.

– Нет, нет, Вареллан, мы должны дать людям провести ночь в Краннире, хотя вряд ли это будет очень весело, теперь, когда наступление Ллута закончилось так неудачно для севера. Где, ты сказал, Бенигарис?

Вареллан покраснел.

– Я ничего не говорил, простите, мой лорд. Он и его друг граф Аспитис Превис уехали в город.

Леобардис предпочел не заметить замешательства своего сына.

– Во имя древа, мне не казалось чрезмерно самонадеянным ожидать, что мой сын и наследник найдет время встретить меня. Ну что ж. Пойдем и посмотрим, как идут дела у наших командиров. – Он щелкнул пальцами, и оруженосец подвел позвякивающую колокольчиками сбруи лошадь.

 

Они нашли Милина са‑Ингадариса под красно‑белым знаменем его дома со знаком альбатроса. Старик, многие годы бывший заклятым врагом Леобардиса, сердечно приветствовал герцога. Некоторое время они наблюдали за тем, как Милин следит за разгрузкой двух своих последних каррак, а позже присоединились к старому графу в его полосатом шатре за бутылкой сладкого ароматного вина.

После обсуждения порядка похода – и примирившись с безуспешными попытками Вареллана принять участие в разговоре – Леобардис поблагодарил графа Милина за его гостеприимство и покинул шатер в сопровождении своего младшего сына. Взяв поводья у оруженосцев, они пошли дальше по бурлящему лагерю, нанося короткие визиты в шатры других сеньоров.

Когда они повернулись, чтобы ехать назад к берегу, герцог увидел знакомую фигуру на широкогрудом чалом боевом коне рядом с другим всадником, лениво двигающуюся по дороге из города.

Серебряные доспехи Бенигариса, его радость и гордость, были так испещрены гравировками и дорогими инкрустациями иленита, что свет не отражался в них, так что доспехи казались почти серыми. Подтянутый нагрудным панцирем, исправлявшим излишнюю грузность его фигуры, Бенигарис выглядел до мозга костей храбрым и доблестным рыцарем. Молодой Аспитис, ехавший рядом с ним, тоже был в доспехах великолепной работы: на нагрудном панцире перламутром был инкрустирован фамильный герб – скопа. На нем не было накидки или плаща, но, как и Бенигарис, он был закован в сталь с ног до головы, словно блестящий краб.

Бенигарис что‑то сказал своему спутнику; Аспитис Превис засмеялся и ускакал, Бенигарис же спустился к отцу и младшему брату, хрустя по каменистому пляжу.

– Это был граф Аспитис, не правда ли? – спросил Леобардис, стараясь, чтобы в голосе не прозвучала горечь, которую он испытывал. – Разве дом Превенов враждует с нами? Почему он не считает нужным подъехать и приветствовать своего герцога?

Бенигарис наклонился в седле и похлопал по шее своего коня. Леобардис не видел, куда смотрит сын, потому что его густые темные брови были нахмурены.

– Я сказал Аспитису, что нам нужно поговорить наедине, отец. Он подошел бы, но я отослал его. Он уехал из уважения к тебе, – Бенигарис повернулся к Вареллану, завистливо смотревшему на яркие доспехи брата, и быстро кивнул мальчику.

Чувствуя легкую неуравновешенность, герцог сменил тему.

– Что привело тебя в город, сын мой?

– Новости, сир. Я надеялся, что Аспитис, который бывал здесь раньше, поможет мне получить полезные сведения.

– Ты долго отсутствовал, – у Леобардиса не было сил спорить. – Что ты узнал, Бенигарис, и узнал ли хоть что‑нибудь?

– Ничего, что не было бы уже известно с абенгейтских кораблей. Ллут ранен и отступил в горы. Скали контролирует Эрнисадарк, но у него не хватает сил, чтобы двигаться дальше, по крайней мере пока эрнистирийцы не будут окончательно сломлены. Так что побережье пока свободно, и свободна вся земля по эту сторону Ач Самрата – Над Муллах, Куимн, все речные земли вверх по Иннискрику.

Леобардис потер лоб, прищурившись на огненную корону солнца, тонущего в океане.

– Может быть лучше всего мы послужим принцу Джошуа, если прорвем ближнюю осаду Наглимунда. Подойдя со спины Скали с двумя тысячами людей, мы бы освободили армии Ллута – то, что от них осталось, и тыл Элиаса оказался бы незащищенным, когда он начнет осаду.

Он взвесил эту идею, и план ему понравился. Ему казалось, что нечто в этом роде мог бы предпринять его брат Камарис: быстрый сильный удар, напоминающий щелчок кнута. Камарис никогда не медлил с началом войны, он был безупречным оружием, неотвратимым и решительным, как сверкающий молот.

Бенигарис качал головой, и что‑то похожее на искреннюю тревогу было в его лице.

– О нет, сир! Нет! Тогда Скали просто уйдет в Циркколь или в те же Грианспогские горы, и уже у нас будут связаны руки – нам придется ждать, когда выйдут из лесу риммеры. Тем временем Элиас покорил бы Наглимунд и повернулся к нам. Мы были бы раздавлены, как червивый орех, между воронами и Верховным королем.

Леобардис отвернулся, чтобы не смотреть на ослепительное солнце.

– Я полагаю, твоя речь разумна, Бенигарис… хотя, как мне кажется, недавно ты говорил совсем другое.

– Это было до того, как вы приняли решение воевать, мой лорд. – Бенигарис снял шлем и некоторое время вертел его в руках, прежде чем повесить на луку седла. – Теперь, когда мы приняли на себя обязательства перед севером, я – лев из Наскаду.

Леобардис тяжело вздохнул. Запах войны висел в воздухе, и этот запах наполнял его тревогой и сожалением. Тем не менее отделение от Светлого Арда после долгих лет мирного правления Джона – опеки Верховного короля, – судя по всему, привлекло его умного сына на его сторону. Это событие было радостным, но незначительным в потоке великих грядущих дел. Герцог Наббана вознес безмолвную благодарственную молитву своему искушающему, но в конце концов торжествующему Богу.

 

– Слава Узирису Эйдону за то, что он вернул нам тебя! – сказал герцог Изгримнур и снова почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы. Он склонился над кроватью и грубо и весело тряхнул Изорна за плечо, заработав сердитый взгляд Гутрун, ни на шаг не отходившей от своего взрослого сына с тех самых пор, как он появился здесь прошлой ночью.

Изорн, хорошо знакомый с суровым характером своей матери, слабо улыбнулся Изгримнуру. У него были отцовские голубые глаза и широкое лицо; но большая часть юношеского блеска, казалось, исчезла с тех пор, как отец видел его в последний раз: лицо молодого человека было потемневшим и натянутым, как будто что‑то вытекло из его сильного тела.

Это просто тревога и лишения, которые он перенес, решил герцог. Он сильный мальчик. Достаточно посмотреть на то, как он управляется с приставаниями своей не в меру заботливой матери. Он будет настоящим мужчиной – нет, он уже настоящий мужчина. Когда он станет герцогом, после меня… и после того, как Скали, визжа, отправится в преисподнюю…

– Изорн! – новый голос прервал эту случайную, хоть и приятную мысль. – Чудо, что ты опять с нами! – Принц Джошуа наклонился и сжал руку Изорна своей левой рукой. Гутрун одобрительно кивнула. Она не поднялась, чтобы приветствовать принца, ее материнские чувства явно перевесили правила этикета. Джошуа, казалось, не заметил этого.

– Черта с два это чудо! – грубо сказал Изгримнур и нахмурился, стараясь утихомирить разрывающееся сердце. – Он бежал только благодаря своей храбрости и присутствию духа. И это Божья правда.

– Изгримнур, – предостерегающе сказала Гутрун. Джошуа рассмеялся.

– Конечно. Но позволь мне тогда сказать, Изорн, что твоя храбрость и присутствие духа – это просто чудо!

Изорн приподнялся, поудобнее устраивая перевязанную ногу, лежащую на подушке поверх покрывала, как святые мощи.

– Вы слишком добры ко мне, ваше высочество. Если бы у некоторых воронов Скали хватило присутствия духа, чтобы и дальше пытать своих ближних, мы навсегда остались бы там – ледяными трупами.

– Изорн! – с досадой сказала его мать. – Не надо так говорить о таких вещах. Ты должен благодарить Бога за эту милость.

– Но это правда, мама. Это вороны Скали дали нам возможность убежать. – Молодой человек повернулся к Джошуа: – Что‑то темное затевается в Элвритсхолле – и во всем Риммергарде, принц Джошуа! Вы должны поверить мне! В городе полно черных риммеров из земель вокруг Пика Бурь. Это они сторожили нас по приказу Острого Носа. Это они, Богом проклятые чудовища, истязали наших людей – безо всякой причины! Нам нечего было скрывать от них! Они делали это просто ради удовольствия, если только можно себе вообразить такую жестокость. Ночами мы засыпали под крики наших товарищей, не зная, кого они возьмут в следующих раз. – Изорн застонал, выдернул руку из успокаивающих ладоней Гутрун и поднес ее к виску, как бы стирая страшные воспоминания. – Все это было мучительно даже для собственных людей Скали – мне кажется, они начинают задумываться над тем, во что ввязался их тан.

– Мы верим тебе, – мягко сказал Джошуа, и взгляд, который он бросил на стоящего Изгримнура, был полон тревоги.

– Но были и другие – они приходили ночью в черных капюшонах, и даже наши стражи не видели их лиц! – голос Изорна оставался тихим, но глаза его округлились. – Они даже двигались не как люди – Эйдон свидетель! Они пришли из холодных пустынных земель за горами. Мы чувствовали леденящий холод, когда они проходили мимо стен нашей тюрьмы! Мы боялись их больше, чем всего раскаленного железа черных риммеров!.. – Изорн тряхнул головой и опустился на подушку. – Прости, отец… Принц Джошуа. Я очень устал.

 

– Он сильный человек, Изгримнур, – сказал принц, когда они быстро шли по мокрому коридору. Крыша здесь текла, как и много где еще в Наглимунде – во время плохой погоды зимой, а также весной и летом.

– Я только не могу простить себе, что оставил его один на один с этим сукиным сыном Скали. Черт побери! – Поскользнувшись на мокром месте, Изгримнур проклинал свой возраст и неуклюжесть.

– Он сделал все возможное, дядюшка. Ты должен гордиться им.

– Я и горжусь.

Некоторое время прошло в молчании, потом Джошуа заговорил:

– Я должен признаться, что теперь, когда Изорн здесь, мне легче будет просить тебя о том… о чем я вынужден просить. Изгримнур дернул себя за бороду.

– О чем это?

– Это одолжение, о котором я не молил бы, если бы… – Он помедлил. – Нет. Пойдем ко мне. Об этом деле надо говорить наедине. – Правой рукой Джошуа взял герцога под руку. Укрытое кожей обрубленное запястье безмолвным укором предупреждало любой отказ.

Изгримнур снова до боли вцепился в бороду. У него было предчувствие, что ему не понравится просьба принца.

– Во имя древа, давай захватим с собой кувшин вина, Джошуа. Я чертовски нуждаюсь в нем.

 

– Во имя любви к Узирису! Во имя красного молота Дрора! Кости святого Эльстана и святого Скенди! Ты безумен?! Почему это я должен покинуть Наглимунд? – Изгримнура трясло от гнева и изумления.

– Я бы не просил, если бы можно было сделать что‑нибудь другое, Изгримнур, – принц говорил спокойно, но даже сквозь застилающую глаза пелену ярости герцог видел, как трудно ему дается этот разговор. – Я две ночи провел без сна, пытаясь что‑нибудь придумать. У меня ничего не вышло. Кто‑то должен отыскать принцессу Мириамель.

Изгримнур сделал долгий глоток. Вино потекло ему на бороду, но герцогу было наплевать на это.

– Почему?! – сказал он наконец и с грохотом поставил кувшин на стол. – И почему я, черт возьми все на свете? Почему я?

Принц был само терпение:

– Ее нужно найти, потому что ее присутствие жизненно необходимо. Кроме того, она моя единственная племянница. Что, если я умру, Изгримнур? Что, если мы отобьемся от Элиаса и прорвем осаду, но в последний момент в меня попадет стрела или я упаду со стены? Вокруг кого тогда сплотится народ – я имею в виду не только баронов и военачальников, но и простой народ, который тысячами собирается в стенах Наглимунда, ожидая защиты? Нелегко будет победить Элиаса, если я буду командовать армией – я, такой странный и нерешительный, как обо мне думают, – но вдруг я умру?

Изгримнур смотрел в пол:

– Есть еще Ллут и Леобардис.

Джошуа покачал головой и жестко сказал:

– Король Ллут ранен и, может быть, умирает. Леобардис – герцог Наббана, и многие помнят его как врага Эркинланда. Сам Санкеллан не забыл тех времен, когда Наббан правил всем и всеми. Даже ты, дядя, добрый и всеми уважаемый человек, не смог бы удержать вместе силы, направленные на удар по королю Элиасу. Он сын Престера Джона. Сам Джон растил его для трона из драконьих костей. Как бы гнусны ни были его деяния, выступить против него может только кто‑то из семьи… и ты знаешь это.

Долгое молчание Изгримнура было ему ответом.

– Но почему я? – спросил он наконец.

– Потому что никто из тех, кого я еще могу послать, не сможет уговорить Мириамель вернуться. Деорнот? Он храбр и предан, как охотничий ястреб, но доставит принцессу в Наглимунд, только если посадит ее в мешок и крепко завяжет. Кроме меня, ты единственный можешь уговорить ее не оказывать сопротивления, а она должна вернуться по доброй воле, иначе вас обнаружат, и это будет несчастье. Скоро Элиас поймет, что ее нет здесь, и тогда он сожжет весь юг, чтобы найти принцессу.

Джошуа подошел к столу и рассеянно разворошил пачку пергаментов.

– Подумай, пожалуйста, Изгримнур. Забудь на минутку, что мы говорим о тебе. Кто еще повсюду бывал? У кого еще столько друзей в разных местах? И наконец, прости мою дерзость, но кто лучше тебя разбирается в путанице темных сторон жизни Наббана и Анзис Пелиппе?

Изгримнур кисло улыбнулся.

– Все равно это не имеет смысла, Джошуа. Как я могу оставить своих людей, когда Элиас уже выступает против нас? И каким образом все это может оставаться в секрете, когда меня все хорошо знают?

– Во‑первых, вот почему мне кажется Божьим знаком возвращение Изорна. Айнскалдиру, мы оба с этим согласны, не хватает самообладания, чтобы командовать войсками. У Изорна его предостаточно. В любом случае, дядя, надо дать ему шанс отыграться. Падение Элвритсхолла сильно ударило по его молодому самолюбию.

– Раненое самолюбие – это как раз то, что делает из мальчика мужчину, – зарычал герцог. – Продолжай.

– Что до второго твоего возражения, то да, действительно тебя хорошо знают. Но за последние двадцать лет ты не так уж часто бывал на юге Эркинланда. И в любом случае ты будешь переодет.

– Переодет?! – Изгримнур яростно вцепился в бороду, а Джошуа подошел к двери и позвал. У герцога было тяжело на сердце. Перед грядущим сражением он испытывал страх, не столько за себя, сколько за своих людей, жену… Теперь здесь был и его сын, прибавив к общему грузу еще один камень тревоги. Но уехать, даже пускаясь навстречу такой же огромной опасности, как та, которую он оставляет позади… Это казалось невыносимым, как трусость, как предательство.

Но я присягал отцу Джошуа – моему дорогому старику Джону – и как я могу теперь отказать в просьбе его сыну? И к тому же в его аргументах слишком много проклятого смысла.

– Сюда, – сказал принц, отступая от двери, чтобы пропустить кого‑то. Это был отец Стренгьярд. На его крутом розовом лице с черной глазной повязкой сияла застенчивая улыбка. Он держал в руках сверток черной ткани.

– Надеюсь, что это подойдет, – сказал он. – Это редко бывает впору, я не знаю почему, просто еще одно маленькое бремя, данное нам Господом. – Он растерянно замолчал, потом, казалось, снова поймал нить разговора. – Иглаф был очень любезен, одолжив ее. Она примерно вашего размера, может быть только чуть короче, чем нужно.

– Иглаф? – озадаченно спросил Изгримнур. – Кто такой Иглаф? Джошуа, что это за бессмыслица?!

– Брат Иглаф, конечно, – объяснил Стренгьярд.

– Твой костюм, Изгримнур, – поспешил добавить Джошуа. Архивариус вытряхнул из свертка полный комплект черного шерстяного монашеского облачения. – Ты благочестивый человек, дядя, – сказал принц. – Мне кажется, что этот костюм подойдет тебе. – Герцог готов был поклясться, что Джошуа прячет улыбку.

– Что? Одежда священника? – Изгримнур начинал понимать смысл происходящего, и нельзя сказать, что это ему нравилось.

– Как меньше всего выделяться из толпы в Наббане, где царствует Мать Церковь и священников всех типов вдвое больше, чем простых горожан? – Джошуа действительно улыбался.

Изгримнур был в ярости.

– Джошуа, я и раньше опасался за твой разум, но теперь я вижу, что ты полностью его лишился! Это самый бредовый план, о каком я когда‑либо слышал! И кроме того, кто, когда и где видел эйдонитского священника с бородой?! – Он презрительно фыркнул.

Принц – бросив предостерегающий взгляд на отца Стренгьярда, который положил одежду на стул и теперь осторожно пятился к двери, – подошел к столу и приподнял салфетку, под которой были… тазик с теплой водой и сверкающая, наточенная бритва.

От чудовищного рева Изгримнура задребезжала посуда на кухне замка.

 

– Говорите, смертные. Вы шпионили в наших горах?

Холодное молчание последовало за словами принца Джирики. Уголком глаза Саймон видел, как Хейстен потянулся к стене, пытаясь нащупать что‑нибудь пригодное для защиты. Слудиг и Гримрик загнанными глазами смотрели на окружавших их ситхи, уверенные, что жить им остается уже недолго.

– Нет, принц Джирики, – поспешно сказал Бинабик. – Конечно, вы можете видеть сами, мы не имели ожидания отыскивать здесь ваших людей. Мы из Наглимунда, посланцы принца Джошуа, и несем на себе задачу огромной важности. Мы ищем… – тролль помедлил, как бы опасаясь сказать слишком много. Наконец, пожав плечами, Бинабик продолжил: – Мы идем к Драконовой горе, чтобы отыскивать Торн, меч Камариса са‑Винитта.

Джирики сузил глаза, а его одетый в зеленое соплеменник, которого принц назвал дядей, тоненько присвистнул.

– И что вы будете делать с такой вещью? – требовательно спросил Кендарайо'аро.

На этот вопрос Бинабик не ответил, а с несчастным видом уставился в пол. Воздух, казалось, загустел от затянувшегося молчания.

– Она нужна для защиты от Инелуки, Короля Бурь, – выпалил Саймон. У присутствовавших ситхи не дрогнул ни один мускул. Ни один справедливый не вымолвил ни слова.

– Говори еще, – наконец сказал Джирики.

– Если мы имеем должность, – сказал Бинабик, – это одна часть истории, которая почти такая же очень длинная, как ваша Уа'киза Тумет'ай ней‑Рианис – Песнь о падении города Тумет'ай. Мы будем делать попытку рассказывать вам то, что имеем возможность.

Тролль быстро пересказал главные события. Саймону казалось, что он умышленно многое опускает: несколько раз, рассказывая, Бинабик поднимал на него глаза, явно призывая к молчанию.

Маленький человек рассказал молчаливым ситхи о приготовлениях Наглимунда и преступлениях Верховного короля; передал слова Ярнауги и процитировал слова из книги Ниссеса, которые вели их к Урмсхейму.

Наконец история была закончена. Джирики вежливо смотрел на тролля, его дядя выглядел настроенным скептически, а тишина была такой глубокой, что казалось, звенящее эхо водопада заполонило весь мир. Это было нереальное и безумное место, и положение путников тоже было полным безумием! Саймон чувствовал, как колотится его сердце, но не только страх подгонял его.

– В это трудно поверить, сын моей сестры, – произнес наконец Кендарайо'аро, протягивая унизанные кольцами руки в непонятном жесте.

– Это так, дядя, но, полагаю, сейчас не время говорить об этом.

– Но тот, другой, о котором говорил мальчик, – начал Кендарайо'аро, в его желтых глазах была тревога, голос полон крепнущего гнева. – Тот, темный, под Наккигой…

– Не сейчас, – в голосе принца ситхи звучало раздражение, он повернулся к людям. – Приношу извинения. Не следовало обсуждать это, пока вы еще голодны. Вы наши гости. – При этих словах Саймон почувствовал мгновенное облегчение и слегка пошатнулся, почувствовав, что колени его ослабели.

Заметив это, Джирики жестом пригласил их подойти к огню.

– Сядьте. Наша подозрительность простительна. Пойми, хотя я и обязан тебе кровным долгом – ты мой Хикка Стайя – ваша раса принесла нашей немного добра.

– Я имею должность частично не соглашаться с вами, принц Джирики, – сказал Бинабик, усаживаясь на плоский камень у огня. – Из всех семей ситхи ваша семья имеет должность знать, что мы, кануки, никогда не приносили вам никакого вреда.

Джирики посмотрел на маленького человека, и выражение натянутости на его лице сменилось почти нежностью.

– Ты поймал меня на невежливости, Бинбинквегабеник. После людей запада, которых мы знали лучше, мы, ситхи, любили кануков.

Бинабик изумленно поднял голову.

– Откуда вы знаете мое полное имя? Я не давал упоминания о нем, и спутники мои также.

Джирики засмеялся. Смех был шипящим, но странно веселым, в нем не было и намека на неискренность. В этот момент Саймон неожиданно совершенно ясно понял, что ситхи ему нравится.

– Ах, тролль, – сказал принц. – Тот, кто путешествовал столько, сколько ты, ничему не должен удивляться, и тем более тому, что кому‑то известно его имя. Сколько кануков, кроме тебя и твоего наставника, когда‑либо видели юг и горы?

– Вы знали моего наставника? Он умер. – Бинабик стащил с себя варежки и несколько раз согнул пальцы. Саймон и прочие постепенно рассаживались у огня.

– Он знал нас, – сказал Джирики. – Разве не он учил тебя нашему языку? Ты сказал, что тролль говорил с тобой, Аннаи?

– Говорил, мой принц. В основном правильно.

Довольный, но смущенный Бинабик вспыхнул.

– Укекук немного учил меня, но никогда не говорил, откуда он сам знает язык. Я думал, что, может быть, его наставник научил его.

– Сядьте теперь, сядьте, – Джирики призывал Хейстена, Гримрика и Слудига последовать примеру Саймона и Бинабика. Они медленно подошли, напоминая собак, которые боятся побоев, и нашли себе места у огня. Появились несколько других ситхи с подносами из покрытого искусной резьбой полированного дерева, уставленными разнообразными яствами: черным хлебом, маслом, кругом острого соленого сыра, маленькими красными и желтыми фруктами, каких Саймон никогда раньше не видел. Кроме того, там были миски с вполне узнаваемыми фруктами и ягодами и даже несколько кусков растекающихся медовых сот. Когда Саймон осторожно взял два маленьких кусочка, Джирики снова засмеялся тихим шипением, словно сойка на далеком дереве.

– Повсюду зима, – сказал он. – Но пчелы под защитой твердыни Джао э‑Тинукай. Берите все, что вам нравится.

Ситхи, превратившиеся в гостеприимных хозяев, подали путникам незнакомое, но крепкое вино, наполнив деревянные бокалы из каменных кувшинов. Саймон задумался, надо ли произносить молитву перед ужином, но ситхи уже приступили к еде. Слудиг и Гримрик озирались с несчастным видом. Они были страшно голодны, но все еще полны страха и недоверия. Солдаты внимательно следили за тем, как Бинабик отломил хрустящий ломоть хлеба и набил полный рот, предварительно намазав хлеб маслом. Убедившись, что он не только не умер, но и продолжает весело жевать, они решили, что могут вполне безопасно испробовать пищу ситхи, к чему и приступили с энергией заключенных, только что узнавших об отмене смертного приговора.

Вытирая с подбородка мед, Саймон на некоторое время перестал есть, чтобы понаблюдать за ситхи. Справедливые ели медленно, иногда подолгу рассматривая каждую ягодку, зажав ее тонкими пальцами, прежде чем положить в рот. Разговоров было мало. Иногда кто‑нибудь произносил несколько коротких фраз на певучем языке ситхи или звенел быстрой трелью странной песни, все остальные слушали. Чаще всего ответа не было, но если кто‑нибудь хотел ответить, к нему относились с таким же вниманием. Звучал тихий смех, но никто не повышал голоса в споре, и Саймон ни разу не слышал, чтобы ситхи перебивали друг друга.

Аннаи придвинулся ближе, чтобы сидеть около Саймона и Бинабика. Один из ситхи сделал серьезное замечание, вызвавшее у остальных взрыв смеха. Саймон попросил Аннаи объяснить шутку.

Ситхи явно почувствовал себя неловко.

– Киушапо сказал, что твои друзья едят, как будто боятся, что пища убежит от них. – Он указал на Хейстена, который обеими руками запихивал в рот хлеб.

Саймон не совсем понял, что они имели в виду – наверное они и раньше видели голодных людей, – но на всякий случай улыбнулся. По мере того, как трапеза продолжалась, а неиссякаемая, по‑видимому, река вина текла в деревянные кубки, риммер и эркинландеры все больше расслаблялись. В какой‑то момент Слудиг поднялся на ноги, в его бокале плескалось вино, и предложил сердечный тост за своих новых друзей ситхи. Джирики улыбнулся и кивнул, но Кендарайо'аро напряженно застыл; когда же Слудиг затянул старую северную застольную песню, дядя принца ситхи тихо скользнул в угол широкой пещеры, где обратил ледяной взор в журчащий, освещенный лампами пруд.

Прочие ситхи, сидевшие за столом, засмеялись, когда раздался блеющий баритон Слудига. Слегка покачиваясь в определенно нетрезвом ритме, Слудиг, Хейстен и Гримрик выглядели совершенно счастливыми, и даже Бинабик улыбался, всасываясь в кожуру груши, но Саймон, вспомнив прекрасную чарующую музыку ситхи, почувствовал, как его обожгло стыдом за товарища, как будто риммер был карнавальным медведем, который танцует по праздникам в Центральном ряду, если ему дать кусочек сахара.

Понаблюдав некоторое время, он встал, вытирая руки о перед рубашки. Бинабик последовал его примеру и, спросив разрешения Джирики, пошел по закрытому переходу посмотреть на Кантаку. Три солдата громогласно хохотали. Саймон не сомневался, что они рассказывают друг другу пошлые солдатские анекдоты. Он подошел к одной из стенных ниш и стал рассматривать странную лампу. Внезапно ему вспомнился сияющий кристалл Моргенса – может быть, тоже работа ситхи – и холодная рука одиночества сжала его сердце. Он поднял лампу, и увидел слабую тень костей своей ладони, как будто плоть была только мутной водой. Как он ни старался, он так и не смог понять, каким образом пламя заключено в глубине таинственного кристалла.

Внезапно почувствовав чей‑то взгляд, Саймон обернулся. Сияя кошачьими глазами через огненный круг костра, на него смотрел Джирики. Саймон вопросительно поднял брови; принц кивнул.

Хейстен, в чью косматую голову, вероятно, ударило вино, вызвал одного из ситхи – того, кого Аннаи называл Киушапо – помериться силами. Киушапо, желтобородый ситхи в черной с серым одежде, получал пьяные советы от Гримрика. Было совершенно ясно, почему тощий гвардеец считал необходимым предложить свою помощь: ситхи был на голову ниже Хейстена, на вид казалось, что и весит он вдвое меньше эркинландера. Когда ситхи со смущенным видом склонился над гладким столом и сжал широкую лапу Хейстена, Джирики встал, повернувшись боком, прошел мимо них и направился к Саймону, ступая легко и грациозно.

Саймон думал, что трудно отождествить это утонченное самоуверенное создание с разъяренным существом, повисшим в ловушке лесника. И все‑таки, когда Джирики резко поворачивал голову или изгибал длинные пальцы, в нем снова мелькали искры той необузданной дикости, которая одновременно пугала и очаровывала. И когда отблеск огня падал на отливающие золотом янтарные глаза, они сияли древним пламенем, как драгоценности из черной лесной земли.

– Пойдем, Саймон, – сказал ситхи. – Я кое‑что покажу тебе. – Он взял юношу под руку и повел его к пруду, где сидел Кендарайо'аро, водя пальцами по воде. Когда они проходили мимо костра, Саймон увидел, что борьба в полном разгаре. Соперники намертво сомкнули руки, ни у кого пока не было преимущества. Хейстен, сжав зубы, улыбался крайне напряженной улыбкой, его бородатое лицо покраснело. На лице изящного ситхи страсть сражения не оставила никаких следов, но одетая в серое рука его слегка дрожала от усилия. Саймон сомневался, что все это свидетельствует о скорой победе Хейстена. Слудиг, ошеломленно наблюдая, как маленький сокрушает большого, сидел, разинув рот.

Джирики прошелестел что‑то своему дяде, когда они подошли к пруду, но Кендарайо'аро не ответил: казалось, что его лишенное возраста лицо заперто, как каменная дверь. Саймон, следуя за принцем, прошел мимо него вдоль стены пещеры. Спустя мгновение на глазах у остолбеневшего Саймона Джирики исчез.

Он всего лишь вошел в тоннель, скрывавшийся за каменным шлюзом водопада. Саймон шагнул за ним; тоннель вился вверх, все дальше и дальше в каменное сердце горы, крутые ступени освещал ряд ламп.

– Иди, пожалуйста, за мной, – сказал Джирики, начиная подниматься.

Казалось, что они далеко углубились в гору, виток за витком поднимаясь по спирали. Наконец осталась позади последняя лампа. Несколько шагов было сделано почти в полной темноте, пока Саймон не заметил прямо перед собой сияние звезд. Спустя мгновение проход закончился маленькой пещеркой, с одного конца открытой ночному небу.

Юноша пошел за Джирики к краю пещеры, где был каменный выступ высотой по пояс. Заснеженная поверхность горы уходила далеко вниз: добрых десять локтей до вершин вечнозеленых деревьев и еще не менее пятидесяти до засыпанной снегом земли. Ночь была ясная, звезды мерцали на темном небе, и лес необозримой тайной окружал гору.

Некоторое время они стояли молча. Потом Джирики сказал:

– Я обязан тебе жизнью, человеческое дитя. Не бойся, что я забуду.

Саймон ничего не сказал, боясь заговорить и нарушить волшебство, позволившее ему непрошенным гостем стоять в самом центре лесной ночи, в темном саду Бога. Закричала сова.

Минуты протекли в молчании, потом ситхи легко коснулся плеча Саймона и протянул руку над безмолвным океаном деревьев.

– Там. На севере, под Скалой Лу'йасса… – Он указал на линию из трех звезд на склоне бархатного неба. – Ты можешь разглядеть горы?

Саймон всмотрелся. Ему показалось, что он видит на темном горизонте слабейший намек на огромный белый силуэт, так далеко, что, казалось, до него не мог дойти тот же лунный свет, что серебрил деревья и снег под ними.

– Мне кажется, да, – сказал он тихо.

– Туда вы идете. Пик, который люди называют Урмсхеймом, находится в том направлении, но нужна более ясная ночь, чтобы разглядеть его как следует. – Принц вздохнул. – Твой друг Бинабик говорил сегодня о падении Тумет'ай. Некогда он был виден далеко на востоке, – он показал в темноту, – с этого места, но это было еще во времена моего прапрадеда. При свете дня Сени Анци'ин… Башня Наступающего Рассвета… отражала солнечные лучи крышами из золота и хрусталя. Говорят, что это было похоже на прекрасный факел, пылающий на утреннем горизонте… – Он замолчал, обратив к Саймону янтарные глаза, остальная часть его лица была скрыта ночной тьмой. – Тумет'ай давно разрушен и похоронен, – закончил он, пожав плечами. – Ничто не длится вечно, даже ситхи… даже само время.

– Сколько… сколько вам лет?

Джирики улыбнулся, в лунном свете блеснули белые зубы.

– Старше, чем ты, Сеоман. Пойдем теперь вниз. Ты многое увидел и пережил сегодня и, без сомнения, нуждаешься в сне.

Когда они вернулись в уютную, освещенную пещеру, три солдата бодро храпели, завернувшись в плащи. Бинабик вернулся от Кантаки и сидел молча, слушая, как несколько ситхи поют медленную печальную песню, которая гудела, как пчелиный улей, и текла, как река, словно наполняя пещеру густым ароматом какого‑то редкого умирающего цветка.

Завернувшись в плащ и глядя, как пляшут по камням отблески пламени, Саймон заснул, убаюканный странной музыкой рода Джирики.

 

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 180; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!